«Нелл, дорогая, ты великолепно выглядишь! Впервые в жизни я на самом деле горжусь тобой. — Искусно накрашенный рот Дональды, казалось, заполнял все поле зрения Нелл. Этот рот, наглухо захлопнутый в присутствии сливок и шоколада, но широко раскрытый при разговорах на темы калорий и холестерина, выражал радость по поводу абсолютно новой фигуры Нелл. — Теперь ты, должно быть, вышла из десятого размера. Ты ведь не остановишься, так, дорогая? Для женщины восьмой размер — это шик; это то, что нужно. Знаешь, с костями уже ничего не поделать. Но даже женщины с тяжелыми костями влезают в восьмой размер, если на этих костях нет жира».

«Однако я себя чувствую такой слабой, мамочка. Иногда не знаю даже, смогу ли ноги переставлять, и горло все время воспалено».

«Что ж, это того стоит, разве нет? — быть изящной и элегантной. Я тебе всегда повторяла, что красота требует жертв».

«Даже иногда когда я через комнату перехожу, у меня кружится голова. Может, мне нужно немного передохнуть, попытаться лечить рвоту?»

«Вот уж нет, дорогая! Ведь ты не хочешь снова быть толстухой? Именно сейчас, когда ты наконец приобрела стройную фигуру! Пожалуйста, не останавливайся».

«Мамочка, но я хочу это прекратить. Это же мне во вред, ты что, не видишь? От этого я болею!»

«Лучше быть больной, чем толстой! Намного лучше! Дорогая, не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся, не оста…» — Ярко-красное пятно рта безостановочно продолжало выговаривать слова, как изображение в компьютерной графике, до тех пор, пока лицо не исчезало — оставались одни губы; за словами исчезал смысл, а за внешностью матери не было материнского сердца.

Нелл проснулась, когда серебристо забрезжил утренний свет, с облегчением думая, что это было во сне. Эта тема в особенных снах появилась после прогулки с Алесдером и вызвана была чувством внутренней самопереоценки, которое появилось у Нелл, когда она обнаружила, что Алесдер знает об ее рвотах. Об этом он потом не сделал никакого замечания, но достаточно было того, что он знал, и также нескольких сказанных им слов. Впервые Нелл призналась самой себе, что у нее проблема, и каким-то странным образом он эту проблему с ней разделил, отнесясь к проблеме так же, как к собственной боли.

Глядя на светлые квадраты окон в спальной комнате, Нелл, лежа в постели, чувствовала, как сердце постепенно перестает колотиться — по мере того как образ матери уходит в подсознание. В этих снах Дональда появлялась как злая ведьма, следящая за весом, но, пробудившись, Нелл отметила про себя, что нежней думает о матери: «Мне нужно поехать в Лондон и проведать ее сейчас, пока дела здесь в застое. Мы съездим и побудем с ней, когда будет свадьба Дэйвида».

Застой в «Талиске» стал пугающим. В сентябре число приезжающих еще как-то держалось, но в октябре резко уменьшилось. Тэлли винил во всем то, что в Шотландии большинство других отелей, расположенных в провинции, примерно в это время закрывается — из-за неспособности выжить финансово, не закрываясь на зимние месяцы. Но они с Нелл решили по крайней мере проработать до Нового года, надеясь, что специальные мероприятия в гостинице, вроде уик-энда по продаже кашемира и записи программы Горячего Гриля, их поддержат на плаву. У них было многолюдно летом, и они могли выдержать несколько недель «мертвого» сезона.

Естественно, сократилось и количество сотрудников. Наэм, Суповая травка, уехала, выбрав предметы для изучения в университете в Эдинбурге, а Лотарио, Тони, начал работать на новом месте в качестве стюарда в гольф-клубе в Глазго. Они собирались навещать друг друга, но Нелл догадывалась, что эти взаимоотношения в будущем ничего хорошего не обещают. Однажды Наэм призналась сестре, что считает Тони довольно пустым из-за его настойчивого пыла и странной красоты. Без сомнения, в университете Наэм сможет познакомиться с более интеллектуальными молодыми людьми. Получивший уроки Калюма, Крэг, в свою очередь, отправился в Перт прослушать первый шестимесячный курс кулинарии, после которого он должен был вернуться и пробыть самый горячий сезон в следующем году на кухне отеля.

— Поезжай и поучи основы, и пусть кто-то другой на тебя кричит, — сказал ему Калюм, прощаясь, — а весной возвращайся сюда, если не сможешь остаться там!

Он с Джинни свил уютное гнездышко в маленьком коттедже, частенько энергично пуская в ход лопатку, и они говорили о том, что надо пожениться.

А Тэлли говорил Флоре о том, что ей нужно развестись, а она в ответ только смеялась:

— Развестись с Маком? Нет, нет, Тэлли, я не хочу так делать. Развод — это безнравственно, и я люблю его. Мы едина плоть.

— Ты сказала, что меня любишь, — напомнил ей Тэлли, не подозревая, что превращается в некоего надутого, ворчливо-жалующегося любовника, который всегда жалок.

— Это я и делаю, — заверила его Флора, становясь на постель на колени и наклоняясь к нему, чтобы его поцеловать. — Во второй половине дня.

— Ты не должна путать плотские игрища с любовью, — с укоризной заявил Тэлли. — Я тебя все время люблю — утром, в полдень и ночью.

Флора соскользнула с колен, улеглась на нем, эротически потершись бедрами об его бедра так, как, она знала, ужасно возбуждает его.

— Ну что ж, ты должен управляться любить с трех до шести, — пробормотала она.

— А по воскресеньям никогда! — ворчливо возразил Тэлли и, прижав ее к себе, перекатился с ней вместе. Такой вид любовной игры сделался одним из немногих способов, когда, по его ощущению, он мог взять над ней верх.

— У меня в воскресенье — день отдыха, — произнесла Флора, сгибая поднятые колени и ускоряя его сердцебиение. И тема развода была позабыта ради любовной связи вне рамок супружества.

Прогулка на холмистую равнину была первой и одной из многих, которые предприняли Нелл с Алесдером. Она держала свое обещание никогда не прибегать к рвоте, съев что-то, что он брал в эти походы, и — как результат — она стала находить возможным есть намного чаще, обходясь без рвоты. Нелл по-прежнему не могла выносить ощущение полного желудка и постоянно стремилась его опорожнить, когда чрезмерно разыгрывался аппетит, но постепенно приступы рвоты стали у нее прекращаться.

Нелл все больше стали нравиться их совместные походы. Двигаясь за Алесдером над ручьем или по крутому склону, Нелл иногда размышляла, что ей особенно в нем нравится. Ведь он не был таким сердцеедом, кинозвездой, как Клод! Он был добрый, но едва ли этого было достаточно. Алесдер не отличался красотой: у него были слишком неправильные черты лица, нос с большой горбинкой, рот слишком прямой, брови чрезмерно кустистые, а волосы чересчур кучерявые. Кроме того — они начали седеть. Старше ее на двенадцать лет, он был значительно старей любого из ее прежних любовников. Он ведь «сахарный папочка»! И все-таки он определенно этим дедком не был. «Сахарные папочки, предполагается, заваливают вас подарками, — думала она. — Подарки в обмен на благосклонность». Но Алесдер не искал благосклонности и ничего не дарил. Он не был ни опекуном, ни родственником.

До сих пор он не сделал ни единого романтического шага, довольствуясь, по-видимому, случайным пожатием руки, когда он подтягивал Нелл на каменистых тропах или поддерживал, чтобы она не упала, и братским поцелуем при встречах, которые запечатлевали они в начале и в конце их пикников. Алесдер читал стихи, но они никогда не были сентиментальными; все его беседы крутились вокруг страны и ее красот, ее суровости и ее щедрости. Он знал о птицах, которые пролетали над их головами, о змеях, которые проскальзывали под ногами; знал о ветрах, приливах-отливах, горах и равнинах, реках и заливах; и ему было известно, когда они безопасны, а когда внушают опасения, приветливы или враждебны. Алесдер был хорошим другом, но никоим образом не показывал, что желает стать больше, чем другом.

«Это из-за него? Из-за того, что он не может забыть жену? — недоумевала Нелл. — Или из-за нее? Неспособной заставить его это сделать?»

Ее ошибка была в том, что она кокетничала с Дэйвидом и пыталась подцепить Клода. Этот случай с Клодом заставил ее прочувствовать всю грязь и неразборчивость в связях. А эти ощущения понизили ее чувство самоуважения ровно настолько, насколько выросло в ней осознание собственной глупости, что именно она, эта глупость, ввергла ее в оковы привычки рвать, сделавшейся для нее наркотиком. Себя Нелл считала недостойной быть кем-то, кроме приятельницы кому-нибудь вроде Алесдера, и, возможно, из-за этого она жаждала быть еще кем-то, очень даже кем-то. Алесдер был скалой, за которую она жаждала спрятаться, горой, которую страстно желала покорить, но он был и пещерой, в которой, как она чувствовала, и таятся помехи этим амбициям. Нелл спрятала свои путаные страстные желания под ширмой подруги по прогулкам. Алесдер был слишком застенчивым, чтобы обнаружить какой-либо намек на размышления или дурные предчувствия Нелл такого рода. По его мнению, она была бесстрастным партнером по вылазкам — дружелюбная, милая и интересующаяся окружающим, но не им. После вопросов о его жене в самом начале, она не выказала больше никакого любопытства к его прошлому, работе или к его жизненным взглядам. Нелл не спрашивала Алесдера, где же он живет, а из-за того, что дом в Оубене казался ему холодным и неуютным, когда не стало Мюриел, он туда никогда не приглашал Нелл. Хотя он знал, что ее никогда не рвет после их пикников, у него не было какого-либо другого доказательства, что ее одержимость стала меньше. Путешествуя по холмам в джинсах и сапогах, она казалась почти прежней беззаботной Нелл, но однажды, попав на Талиску, он увидел, что тут она снова укрылась за ширмой макияжа, маникюра и модной одежды. Волосы у нее отросли, но так же были высветлены, а возросшие обязанности по отелю сделали ее жестче и деловитее. Только какие-то краткие напоминания о прежней жизнерадостной романтичной Нелл у него появлялись, когда, отдуваясь от напряжения, они взбирались на вершину холма или горы, и она стояла, охваченная восторгом, и оглядывала кругом дикую природу у их ног. А потом поворачивалась к нему с усталой улыбкой, чтобы разделить с ним наслаждение удачного восхождения:

— О Боже, Алесдер, какое чудо! — неизменно говорила она с пылающим лицом и сияющими глазами, а у него было одинаковое сожаление, что он не в силах запечатать в бутылку эту радость, которая охватывала ее на высоких пиках, и подлить ее, эту радость, как сироп, в другие части их бытия. Но чувства Алесдера были слишком серьезны, чтобы их обнаружить. Пятнадцать лет счастливого супружества и два года печальной скорби заставили его забыть о старом, как мир, искусстве флирта и ухаживания.

— Вы заметили? Хотя тут все меньше гостей, те, что приехали, намного активней сексуально? — однажды спросил Тэлли за ленчем, когда немногочисленная прислуга собралась за столом.

Мик с Робом навострили ушки. Беседы на такую тему могли подбросить топлива для сплетен и фантазии, чтобы согреться при исполнении обязанностей под открытым небом. Мик все еще купался в славе, заполучив соблазнительных манекенщиц из рекламного проспекта в «Оссиан» для веселого времяпрепровождения с парнями.

— Дни короткие, вот что, — заметил Калюм, который явно делался не таким ярым кальвинистом в своих взглядах с тех пор, как обжил с Джинни домик. — Короткие дни, длинные ночи и большие постели! Я иногда думаю, что нам нужно подавать им обед уже в сумерках и дать им возможность с ним покончить.

— Ну нет, — сказала Нелл, проникнувшись духом происходящего. — Обед — это же пауза в развлечении. Время для того, чтобы освежиться, сделать антракт, а потом вернуться на второй акт.

— Этот лорд «Как-там-его-имя» на это смотрел по-другому, — встряла в разговор Либби. — Он и на развлечения, и на обед находил время. Не знаю даже, как он умудрялся что-нибудь съесть, когда правой рукой он поддерживал свою так называемую секретаршу, а левой каждый раз прикасался ко мне, когда я проходила близко. Это был настоящий осьминог.

— Тебе надо было опробовать на нем одно из своих знаменитых «коронных блюд», — подумав, предложил Тэлли. — Я думаю, что оно сразу бы охладило слишком пылких и горячих.

Либби залилась румянцем. Желающих сделать массаж всегда было много, но иногда гости-мужчины просили Либби о большем. Когда они просили настойчиво, у нее было тайное эффективное «коронное блюдо» в массаже, которое она пускала в ход с большим успехом, заглушая их желания и предупреждая этим всякие поводы для обид, которые они, наверное бы, чувствовали. «Коронное блюдо» Либби спасло ее во многих неловких ситуациях, но его суть она так и не раскрыла. Даже Тэлли не смог убедить ее показать ему хоть одно.

— Считается, что оно скорей отпугивает, чем подстегивает, — сообщила она ему в те дни, когда делилась с ним всеми видами воодушевления и подстегивания, какие он только хотел.

— Не дразни ее, Тэлли, — укорила его Нелл. — Массажи Либби многим реанимировали охладевшее половое влечение.

— Раз уж о нем зашла речь, то почему это Гедалла не зарезервировал здесь комнату на медовый месяц? — поразмыслив, спросил брат. — Ты его не отшила, Нелл?

Нелл залилась румянцем:

— Нет, не отшила, — защищаясь, сказала она.

Они, возможно, куда-нибудь за границу уедут. Во всяком случае, они знают, что здесь их ждут только серенады на волынке в полночь да проделки с постелями.

Тэлли заулыбался и кивнул:

— Конечно, зато у них был бы такой медовый месяц, который они никогда бы не забыли!

Свадьба Дэйвида с Кэролайн должна была состояться в Лондоне в конце октября. И Нелл, и Тэлли были приглашены и решили, что, пока наступило затишье, можно оставить отель на попечение Энн, Флоры, Калюма и Джинни и провести весь уик-энд с Дональдой и Гэлом. Между ними, кроме довольно натянутых еженедельных телефонных звонков, не было нормального контакта с тех пор, как Дональда раньше времени уехала с домашнего торжества перед открытием гостиницы.

— Боже мой, я ни жива ни мертва, — созналась Нелл, когда они ехали на такси от аэропорта Хитроу в пентхаус в Мэйрилбоуне. — Ты не думаешь, что она снова без конца начнет бубнить о Шотландии и папе?

— Сомневаюсь, — ответил Тэлли. — Она будет полностью поглощена воспеванием Новой Нелл.

— Новой Нелл здесь нет. Я та же самая, только оболочка немного изменилась.

Следуя замечанию Алесдера, сделанному им во время их первого похода, Нелл и сама приняла эту точку зрения. И в то же время она потратила много часов, прежде чем решилась надеть сшитый по заказу ансамбль синего цвета в стиле Кембридж ради такого важного для нее свидания с матерью. Нелл, с одной стороны, жаждала услышать одобрительные и восторженные восклицания Дональды; с другой стороны — страстно желала услышать слова матери о здоровье дочери сейчас, когда она сбавила вес на пятьдесят фунтов.

Проведя лучшие годы жизни дочери, повторяя, что она «слишком полновата», Дональда, открыв на звонок дверь пентхауса, онемела, увидев изящную Нелл. Целуя первым Тэлли по привычке, она не спускала глаз с Нелл, а когда повернулась к ней, то сказала еле слышно:

— Милая Нелл, выглядишь просто чудесно. Это костюм от «Катрин Уокер»?

Мать с дочерью обменялись поцелуями в щеки, строение которых, как сейчас стало заметно, было удивительно похожим — скулы высокие и чуть скошенные под натянутой кожей, в одном случае — от молодости, а в другом — благодаря хирургии. Рука Дональды легла на плечо Нелл, якобы для того, чтобы пощупать тонкую ткань рукава, но на самом деле убедиться в отсутствии жира на костях.

— Ты похудела, Нелл, — заметила она довольно откровенно. — Входите же и дайте мне на вас взглянуть.

Пока Гэл приветствовал Тэлли, Дональда осматривала дочь сверху донизу критическим взглядом, а Нелл затаила дыхание. И ей нужно было собрать всю силу воли и воздержаться от того, чтобы не побежать в ближайшую уборную и не освободиться вместе с рвотой от нервозности.

— Никогда не подозревала, дорогая, что ты можешь так великолепно выглядеть. Должно быть, ты похудела на целые стоуны. А наряд, наряд! — восклицала Дональда, все еще не отрывая от Нелл взора. — Ну, не великолепна ли она, Гэл?

— Черт побери — да, просто класс! — откликнулся Гэл довольно безразлично. Он скорее выглядел потерянным, чем восторженным. — Впрочем, может, немного худовата.

Помолчав, Дональда вынуждена была согласиться с мужем.

— Ты знаешь, Нелл, дорогая, никогда не представляла, что такое скажу, но он прав. Факт, что ты немного чересчур похудела. Поздравляю, что ты сбросила вес, но ты, милая, не должна перебарщивать. Не хочешь же ты заболеть от этого?!

Смешанное чувство облегчения и раздражения заполнило Нелл, и она немного истерично засмеялась.

— Ох, мамочка, — воскликнула она, почувствовав головокружение и бросив сумку и пальто на кресло в холле, потом крепко обняла мать и снова ее поцеловала. — Ты удивительная!

Все четверо, с Дональдой, нахмурившейся недоуменно по поводу взрыва чувств у Нелл, прошли в гостиную со знакомым панорамным видом из окон пентхауса, теперь темных из-за вечернего вида, мерцающего булавочными головками тысяч огней.

— Между прочим, мамочка, ты мне не говорила никогда, как у вас дела? — спросила Нелл, когда все сели, кроме Гэла, который занялся напитками. — Ты выглядишь немножко усталой.

— Все нормально, если не считать, что у Гэла новости скорее плохие. — Дональда беспокойно посмотрела на мужа, который молча кивнул ей в ответ, что было на него не похоже. И тогда Дональда начала прояснять им, как их затопил поток злосчастья. Спад деловой активности сказался на бизнесе компьютеров, и Гэлу предложили раньше уйти на пенсию — в ходе программы реорганизации компании. И не только это: его пенсия может быть больше (и даже увеличиваться), если они переедут жить в Штаты. В течение часа, когда они выпивали, и все время, пока обедали в ресторане, Дональда взвешивала все «за» и «против» проживания либо на одной стороне Атлантики, либо на другой, тогда как Гэл сидел угрюмый и молчаливый, сосредоточившись на еде. Его обычное оживление и энергия полностью улетучились, он молча пил виски.

— А не можете вы остаться здесь, если вы на самом деле этого хотите, Гэл? — спросила участливо Нелл, пытаясь расшевелить того разговором. Никогда ей не нравился отчим, но эта ужасная в нем перемена вызывала к нему жалость. — Ведь вы всегда любили жить в Англии.

— На самом деле не имеет значения, где ты живешь, если жизни нет, — отозвался уныло Гэл ей в ответ. — Если не работаешь, вот как я теперь, жизни для тебя нет.

— Гэл, не говори так сейчас. Это еще не конец света, — стала утешать его Дональда. — Нам просто нужно в этом положении поступить как можно лучше.

Узнав о столь серьезных переменах в жизни матери и отчима, Нелл пожалела их. Для этой пары имидж и положение в обществе всегда были чрезвычайно важны, и с этой точки зрения их будущее выглядело безрадостным и непредсказуемым. При этом было удивительно, что Дональда выказала хоть какое-то участие по поводу здоровья дочери, будучи более озабоченной состоянием мужа. Ожидать какой-либо помощи от матери в борьбе с булимией было бы неразумно. Больше даже, чем до приезда домой, Нелл осознала, что ее привычка — это ее собственная трудность и такая трудность, которой она должна противостоять одна, точно так же, как мать и отчим должны справиться со своими.

Нелл и Тэлли, вновь наладив отношения с Дональдой, были счастливы выбраться в Голдерс-Грин в воскресенье, чтобы поучаствовать в шумных празднованиях, которые обычно сопровождают еврейскую свадьбу. Кэролайн превратилась в яркую экзотическую невесту в ослепительно-белом воздушном платье, сделавшем ее похожей скорей на крошечную беспокойную птичку, которая летала и мелькала среди гостей, излучая счастье, что Тэлли нашел довольно утомительным. Он даже почувствовал некоторое сочувствие к своему старому школьному другу, к нарядному и еще более торжественному Дэйвиду, ясно осознающему свою ответственность среди этого сборища, в основном семейно-родственного.

— Вообще-то мы собираемся за границу, — сознался довольно виновато Дэйвид, когда его спросили о медовом месяце, — на Багамы. Кэролайн нашла такой совершенно уединенный удивительный остров, на котором маленькие бунгало, закрытые пальмами, стоят в отдельных частных садах рядом с голубой бухтой. Думаю, ее забавляет возврат к природе.

— Звучит в самом деле дико, — протянул Тэлли в их старой манере и похлопал по серому жилету утреннего костюма Дэйвида. — Так вот почему ты здесь немного сбросил, старик? Хочешь хорошо выглядеть нагишом?

Дэйвид ухмыльнулся:

— Что-то вроде этого. Впрочем, я, по сравнению с Нелл, ничто. Она почти растворилась в воздухе. Кэролайн не могла в это поверить — все спрашивала, не выглядит ли она в сравнении с ней толстушкой. Честно, с некоторыми женщинами никогда наперед ничего не знаешь. Впрочем, не могу сказать, что ты, Тэлли, так подобран, как раньше. И что же это случилось со старым девизом «Ни единого фунта привеса»?

— Нашел настоящую любовь и песочное печенье. Впрочем, пытаюсь отказаться.

— От чего, от истинной любви?

— Нет. От песочного печенья.

— Предполагаю, что тебе не хватает сокрушительных схваток со мной в сквош. Ты нашел себе другого партнера для игры?

— Да, нашел. Играет не так уж блестяще, но выглядит она намного лучше тебя.

— Женщина? Это она — песочное печенье?

— Нет. Она — пуховый трикотаж.

Дэйвид вздернул бровь:

— Ага, одна сладкая, другая мягкая. И что, играют одна против другой? Все тот же старина Тэлли!

— Не совсем, — равнодушно возразил Тэлли.

Шел ноябрь, и дни настолько укоротились, что стали препятствием для походов в горы. Поэтому Алесдер сделался постоянным гостем в «Талиске» на воскресные ленчи — еда на которых состояла из традиционного куска жареного мяса и бисквита Калюма, пропитанного вином, но без сливок. Гостей поубавилось, стало меньше работы, меньше стрессов, и Нелл начала справляться со своей рвотой. У нее меньше, чем раньше, выпирали тазобедренные кости. Более того, этот факт перестал вызывать в ней ужас, как это могло быть месяцем (или около того) раньше. Она не переполнилась горячо и ликующе счастьем, но не думала о Клоде по крайней мере несколько недель.

В понедельник, перед уик-эндом показа кашемира, позвонила Финелла.

— Все о’кей, — с подъемом сообщила она Нелл. — Похоже на то, что у нас будет полная гостиница, и даже есть люди, которые грозятся остановиться где-нибудь в другой гостинице и приходить сюда на обеды и демонстрации моделей. Не представляю даже, как нам их задержать без риска отдать клиентуру другим отелям..

— Конечно, рисковать мы не можем. Просто обязаны удовлетворить их желание остановиться в «Талиске». — Нелл подумала, не сможет ли кто-нибудь из желающих остановиться у Рэмсей-Миллеров, но потом вспомнила, что «Лорн Кэстл» уже закрыли на зиму. На дегустации вин Нелл слышала, что у них был еще один трудный сезон, несмотря на снижение цен, но она там не была, чтобы узнать подробности.

— Я уверена, что вы должны отлично со всем справиться. Как насчет служащих? — спросила Финелла. Она привозила несколько своих девушек, чтобы организовать выставку моделей, и обещала привезти больше, чтобы, если понадобится помочь в обслуживании гостиницы.

— Отлично, у нас достаточно местных повременных помощниц, которые будут просто счастливы заработать перед Рождеством дополнительную сумму наличными. Все складывается замечательно.

— На горизонте, правда, есть небольшая тучка, — добавила Финелла, сменив тон. — Все равно ты это увидишь, когда получишь окончательный список гостей: приедет Клод.

— Клод? Зачем?

— Он сейчас спит с маркизой, а она — одна из моих самых расточительных клиенток. Она записала его как своего партнера на уик-энд.

— Вот мерзавец! Когда они приезжают? — Телефонная трубка показалась Нелл раскаленной докрасна кочергой. — Нет, все же, если задуматься, в этом весь Клод!

— Совершенно верно! Она заплатила за две ночи, а двойное резервирование гораздо удобнее. Они будут здесь в пятницу и в субботу. Зная свой бизнес, я ничего не имею против, потому что она наверняка купит вдвое больше кашемира, чем кто-нибудь другой.

— Наверное, я пошлю кого-нибудь за солью брома, — предложила Нелл с неожиданной для самой себя злостью. — Почему это маркиза должна и заполучить торт, и его съесть?

— Идея стоящая! — воскликнула Финелла. — Пусть лучше она думает не о Клоде, а о кашемире.

— Я-то думала дать бром ему, а не ей, — возразила Нелл. — А бромиды и на женщин действуют тоже?

— Бог его знает! Давай по дозе дадим обоим! — Мысль была очень сладостная, и она давала выход чувству возмущения, охватившему обеих женщин из-за нежелательного возвращения француза в «Талиску». Обе считали, что, если бы у него сохранилось хоть малейшее чувство порядочности, он бы обязательно отклонил приглашение маркизы.

Пока Нелл говорила по телефону, она смутно поняла, что ожил и пришел в движение факсовый аппарат. Голос звучал, как эманация вызванного Клодом возмущения в ее внутренностях. После того как Нелл попрощалась с Финеллой, она несколько минут приходила в себя, успокаиваясь после этого мучительного для нее известия, и взглянула на факс.

«Для «Горячего Гриля», отличная идея. В «Талиску» в пятницу доставят дикого кабана, чтобы использовать его в конкурсе на праздничное меню. Можете подержать его до забоя на следующей неделе? Увидимся 15 декабря. Пока! Патрик».

— Какого дикого кабана? — Нелл была ошарашена и говорила вслух. — Что, черт возьми, мы будем делать с диким кабаном?

— Кого там несет? — спросил Тэлли, входя в контору после, ревизии подвала с подправленной картой вин. — Компьютер свободен?

— Да, разбирайся сам! — Нелл с яростью помахала перед носом брата сообщением, поступившим по факсу. — Взгляни-ка на это. Проклятый Патрик Койнингэм-Любопытный Нос хочет, чтобы мы для него приглядели за секачом. Честное слово, он дождется, что я ему всыплю горяченьких.

Тэлли взял факс и перечитал его. И засмеялся:

— Больше похоже на то, что достанется кабаньей головушке! Но ведь это не проблема. Мы можем подержать его в дальнем конце конюшни — там денник укреплен довольно-таки неплохо. Я поговорю насчет этого с Маком. Ты взорвалась по поводу секача, ведь так? А на самом деле — кто тебе козу сделал?

— Ох, ха-ха, — фыркнула Нелл и, проигнорировав вопрос, ушла, оставив брата с его картой вин.

Нелл с Финеллой, если бы не эта нависшая над ними угроза прибытия Клода с его маркизой, вовсю бы насладились и порадовались, готовя их первую совместную выставку-продажу моделей. За последние несколько недель они крепко подружились, похоронив неожиданные осложнения по поводу «крепитации», если вообще об этом не позабыли, так как Нелл понемногу что-то на костях начала наращивать, и Финелла сделала вывод, что она энергично взялась за неприятности с булимией! У них были сходные вкусы и полное согласие в том, как нужно использовать гостиницу и как в ней провести всю кампанию по продаже во время уик-энда. В комнате для конференций все организовали так, чтобы она одновременно стала демонстрационным залом и магазином, где девушки-продавщицы Финеллы должны были и обосноваться, и из которой они должны были забирать отобранные покупательницами наряды для примерки в комнатах гостиницы. Большие раздвигающиеся двери между гостиной и столовой должны были быть все время открыты — для гала-обедов и устройства посередине подиума для манекенщиц.

— Расположение безукоризненное, — пришла Финелла в восторг, когда все участники закончили свою работу. — А эти панели пепельно-соломенного цвета просто отлично подчеркивают цвета этого сезона!

— Надеюсь, ты не забыла о своем обещании продемонстрировать модели? — напомнила ей Нелл. — Тэлли подаст на тебя в суд за нарушение контракта, если ты этого не сделаешь.

— Я ничего не забыла и как раз собираюсь показывать, — заверила ее Финелла. — И, невзирая на вероломность Клода, я его буду просить сопровождать меня на подиуме. Я сделала сказочные мужские свитеры и шарфы, и даже одну классную куртку толстой вязки, которыми наверняка соблазнятся многие мужчины. Клод должен в них блестяще выглядеть. И это, как ничто другое, сможет возбудить в маркизе ревность, а он наверняка почувствует некоторое сожаление, что попался на крючок старой карге, а не кому-то, скажем, немного… посочней.

— Предполагаешь, что он клюнет на одежду? — спросила Нелл.

— Клюнет, клюнет, — заверила ее Финелла. — Он тщеславный. Сама убедишься.

В пятницу утром, как и было сообщено, в фургоне от Арчиллского парка-заповедника доставили дикого кабана. Это было крупное, размером с восточноевропейскую овчарку, животное, покрытое черной щетиной, но весом примерно в четыре раза больше пса. Его острые желтые клыки торчали из челюсти, как рабочие концы у старомодных консервных ножей, придавая кабану нелепо-смешной вид. По-видимому, он был животным довольно послушным, но сторож, который его доставил, предупреждал, что кабан может двигаться по изрытой земле быстрее человека и при своем весе на удивление проворный.

— Его зовут Бэйзил, — добавил сторож, и Нелл тотчас же захотелось спасти щетинистую шкуру кабана. Он напомнил ей Берти, секача, который к теперешнему времени стал совершенно ручным, появляясь почти каждый вечер на расстоянии фута от ступенек огражденной террасы, чтобы выпить миску молока и съесть порцию солодового хлеба и лесных орехов. Найниэну удалось его приручить, а вот свинья и подсвинки были более недоверчивы и подбирали только лакомые куски, когда их кидали им через лужайку. Впрочем, большинство гостей страстно желали кормить диких свиней, восхищаясь своеобразной кабаньей окраской и отметинами.

— Бедный Бэйзил, — сказала Нелл, наблюдая, как Мик со сторожем выгоняют дикого кабана из фургона с помощью больших деревянных палок и направляют его во временное жилище в стойле. Мик укрепил перегородки стальными скобами и после беглой инспекции сторож решил, что они, должно быть, достаточно прочные.

— Почему же вы продали его? — поинтересовалась Нелл.

— Просто их у нас слишком много, — объяснил он ей. — Обычно они тихие, неагрессивные животные, но до тех пор, пока их не загонят в угол. Однако они могут вступать в чертовски жестокие схватки, когда охраняют свою территорию или самок. Нам приходится их отбраковывать.

— И таким образом голова старенького Бэйзила окажется на экране телека с яблоком в зубах, — с сожалением сказала Нелл, разглядывая через ограждение дикого кабана, который тоже глядел на нее крошечными черными глазками-пуговками.

А сторож сказал:

— Ну, если это вас утешит — заповеднику очень пригодятся деньги, которые на нем заработали.

Нелл же нашла утешение в том, что маленькие, близко поставленные глазки имеют сверхъестественное сходство с глазами Гордона Гриля. Возможно, что и телезрители это тоже должны заметить.

— А на что похоже его мясо? — уныло спросила она.

— Понятия не имею, — ответил сторож. — Я вегетарианец. Так же, как и он, по случайному совпадению. Больше всего он любит картошку.

— Постараюсь не забыть, — сказала Нелл, отметив в уме, что попросит Калюма собирать для Бэйзила очистки. Дикий кабан перед закланием, так же, как и люди, приговоренные к смерти, может отведать своей любимой пищи в последний раз.

Маркиза Клода оказалась яркой, темноволосой и кареглазой итальянкой, увешанной драгоценностями. Ей было лет сорок. При знакомстве с Нелл Финелла представила ее как маркизу Валентину де Басто Арсизио.

— Да, формы у нее внушительные, — пробормотала она, пока довольно полная леди, безостановочно беседуя с внимательно-предупредительным Клодом, поднималась вверх по главной лестнице.

— Держу пари — она разорит его задницу, — грубовато бросил Тэлли.

Нелл ничего не сказала. Она пыталась прийти в себя, с ужасом думая, что, если бы Клод только поманил ее мизинцем, она пошла бы за ним хоть на край света. Ленивая улыбка в его темно-карих глазах и горячее долгое рукопожатие превратили нижнюю часть ее тела в пудинг из манной крупы. Раскаленная докрасна кочерга? Смешно! Он был слишком соблазнителен, будь он проклят!

Никогда до этого в «Талиске» не было такого блестящего списка гостей. Кроме маркизы, в списке этого первого гала-вечера фигурировали Ротшильд, Гиннес и Вести, владелица нефтяных концернов, и несколько промышленников международного бизнеса, которых сопровождали разные партнеры и целые горы дорогих чемоданов. Большую часть второй половины дня вертолеты приземлялись почти беспрерывно, высаживая великих и знаменитых, и вскоре гостиница была заполнена людьми, имена которых не сходили с громких колонок светских сплетен. «Как будто здесь ожил журнал «Хелло!», — подумала Нелл. — Ох, Финелла, ты права: если все они прибыли с желанием потратиться, наши с тобой долги банкам будут погашены в течение вечера!»

Сознавая, что его репутация на этом показе в уик-энд может либо подняться, либо упасть, Калюм превзошел самого себя. На первый банкет были приготовлены филейчики из лесных грибов, нежная курица и консоме с эстрагоном; кнели из лосося с сушеными морскими водорослями; седло оленя с кочанчиками молодой капусты, нашпигованной можжевеловыми ягодами, парафе Драмбуйе и, наконец, уникальный сыр Талиски, запеченный в овсяном тесте с местными яблоками и острые закуски с привкусом жареного с пряностями мяса омара. Когда подали грибы, Финелла продемонстрировала коллекцию в кофейных и кремовых тонах, к супу подошла гамма цвета корицы и табачных оттенков; персиковое и абрикосовое надела, когда подали лососину, а глубокие оттенки красного и багрового — с олениной. Образцы вечерней одежды зимнего белого цвета сопровождали сладкое и закуски, которые подали с резковатым солодовым виски. Следуя заботливым наставлениям Финеллы и Калюма, Нелл комментировала происходящее на подиуме, перемежая информацию об одежде с короткими замечаниями о меню, и при этом обнаружила, что удивительным образом те же самые слова можно применить и для одного, и для другого: одежда и блюда сходным образом были «красивыми, пикантными, сказочными, нежными, чувственными и шикарными», а также были «тщательно обработаны и украшены». Нелл впервые увидела, как легко при этом впасть в каламбурный треп Гордона Гриля.

Как и предполагала Финелла, Клод был не в силах устоять перед ее приглашением продемонстрировать некоторые фасоны для мужчин, и, когда она в самом конце показа шла по подиуму, одетая в обтягивающее черное платье, он сопровождал ее с такой горячей чувственностью, что далекая от ревности маркиза немедленно заказала это платье трех разных цветов, не понимая, что с ее довольно-таки обширными бедрами она будет выглядеть в обтягивающем платье не так, как выглядит в нем Финелла.

Пока подавали ликеры, мужчин развлекал калейдоскоп манекенщиц в тонком нижнем белье — специально проинструктированных делать все, что в их силах, чтобы отвлечь внимание мужской аудитории от числа заказов, делавшихся дамами. Все это время пальцы маркизы, с множеством колец, с красным маникюром, так откровенно гладили бедро Клода и с такой демонстрацией собственницы, что Нелл загорелась злорадным интересом, как это Клод мог попасться (за них в отместку!) в объятия этой стареющей нимфоманки? Однако потом она заметила, что несколько свитеров для джентльменов и чрезвычайно дорогая куртка-кардиган были добавлены к заказу маркизы на кашемир, так что, без сомнения, этот аудитор держал в бухгалтерских книгах дотошный баланс по статьям подаренных радостей и полученных подарков! Но к концу вечера и книга продаж Финеллы тоже была полна заказов, так что обе его экс-любовницы смогли даже почувствовать некоторую жалость к Клоду, который очевидным образом страдал от затянувшегося захвата его бедра когтями маркизы!

Следующее утро было солнечным и морозным, и многие гости, после растянувшегося завтрака решили прояснить головы для обратной дороги, прогулявшись для отдыха вокруг гостиницы. Лужайки скрипели под ногами от морозца, воздух искрился, как охлажденный грушевый сидр «Перье». «Денек был прозрачный, как джин», как его точно определил Тэлли, и, всегда бдительно не упускавшая благоприятных возможностей для продажи моделей, Финелла немедленно вызвала всех четырех манекенщиц, одела в толстые, уютные туники, кардиганы с капюшонами и леггинсы, входившие в ее коллекцию, и отправила их ходить среди гостей. Маркиза с Клодом, выглядевшие довольно помятыми, тоже были среди тех, кто прогуливался по лужайкам, восхищаясь нарядами и обсуждая над кружками с парящим-дымящимся глюквейном (поспешно приготовленным и поданным Тэлли и Нелл) возможность дополнительных заказов.

Между тем в сарае Мик с ведром картофельных очистков подошел к загону Бэйзила. Свежесть холодного дня в сочетании с соблазнительным запахом любимого кабаном лакомства вызвали немедленную подвижность у запертого в тесноте животного, которое всей своей массой врезалось в перегородку, моментально превратив ее в груду мелких щепок. Крупное щетинистое животное опрокинуло Мика и тут же занялось картофельными очистками, по-свински не подозревая, что оно сбило своего благодетеля принесшего деликатес, со всего маха на твердый, вымощенный камнем пол. Поедая то, что Бэйзил счел не более чем затравкой, кабан отправился разыскивать сам картофель, вынырнув из сарая, как черная грозовая туча, рыло — вниз, клыки кверху, с явно дерзкими намерениями. Он без всякого успеха проверил сад и наткнулся, но их не потревожил, на клетки с курами и на забор из кольев, который был сделан, только чтобы отпугивать популяцию кроликов Талиски, но не представлял никакой преграды для решительного толчка взрослого дикого кабана.

Вот в этом месте его громкое хрюканье и чавканье привлекло к себе внимание гостей, собравшихся на лужайке, среди которых ходила Нелл с подносом, на котором стояли кружки со свежим глюквейном.

— О Боже — Бэйзил вырвался! — воскликнула в волнении она, пролив глюквейн на роскошный жакет из чернобурки дамы некоего фабриканта. Мысли Нелл заметались — то ли вытирать пострадавшую и как-то исправить неловкость, то ли бросаться предотвращать неминуемую беду.

К этому времени Мик пришел в себя и, шатаясь, неуверенно брел-через сад, не понимая, где он и что должен делать. Однако его дикая жестикуляция напугала кабана, и тот бросился дальше, в направлении группы знаменитостей. Все они тут же вросли в землю, обескураженные перспективой столкнуться с щетинистым черным страшилищем в пять сотен фунтов весом, мчавшимся в их направлении, все — кроме Клода, который тут же увидел в этом благоприятную возможность прославиться.

— Так, дайте мне вашу накидку, Валентина, — властно попросил он, снимая с плеч маркизы только что купленную вещь, и довольно весело выступил навстречу кабану, помахивая поднятой над головой накидкой, как средневековым боевым знаменем.

Накидка была красная, и Клод, встав на цыпочки, напоминал испанского тореадора, выступающего с быком на корриде. Намерения его, без сомнения, были хорошие, но он не знал того, что кабан красной тряпки может испугаться. Более того, видимо неумышленно, Клод погнал Бэйзила в направлении других гостей, вместо того чтобы отвлечь кабана с избранной им дороги. Последствия были таковы, как если бы из ракетницы вырвался снаряд Катрин Уилл и летел наобум среди толпы на празднике Гая Фокса, с той лишь разницей, что в этом случае «ракетой» была большая черная свинья с желтыми клыками и дьявольскими, налитыми красным глазами. Маркиза закричала и бросилась бежать, за ней вслед другие гости и манекенщицы, все побежали в разных направлениях. Один из наиболее неловких гостей, оставив в качестве трофея молодую жену на земле (по ее неспособности бежать за ним из-за узкой юбки и высоких каблуков), бесстыдно вскарабкался на дерево. Две манекенщицы в панике забежали на огороженный овощной огород и спрятались среди отходов после уборки овощей и зелени, безнадежно испачкав два ансамбля сказочной снежной белизны из кашемира, связанного узором «канатами». Финелла с Нелл беспомощно переглянулись, а потом принялись звать Тэлли, чтобы он что-нибудь сделал. Тэлли прикрикнул на Мика, который шатался, держась за голову и стеная, что он не может ничего делать и что эта проклятая свинья «совсем стрясла» ему мозги!

Тем временем Бэйзил зигзагами мчался по лужайке, стараясь избежать угрозы, которую он ожидал со всех сторон сразу. В этом метании он зацепил клыками конец накидки маркизы и вырвал ее из рук Клода. Красный флаг, обвившийся вокруг головы, напугал его еще больше, и он, подныривая головой, фыркал и бежал во всю свою прыть, не спуская глаз с густого рада кустов рододендрона, которые шли вдоль подъездной дороги. Бэйзил опустил голову и понесся, не обращая внимания, кто или что находится между ним и его спасением. Случилось так, что это был Клод, который, потеряв накидку маркизы, стоял в растерянности, пытаясь сообразить, как лучше снять ее с клыка кабана, не подвергая опасности свою собственную шкуру.

Нерешительность его погубила. Бэйзил увидел благоприятную возможность и ею воспользовался, свалив на землю Клода, истоптал кашемировую накидку, после чего обратился в паническое бегство и нырнул в черную безопасность темно-зеленой листвы кустов. Накидка, освободившись от кабаньего клыка, поколыхалась за его спиной в воздухе и мягко опустилась на распростертое тело Клода — вроде разорванного красного покрывала. Несколько секунд он лежал не шевелясь, задохнувшийся и униженный.

Сочувствия в своей даме Клод не нашел. С центра лужайки маркиза громко и нервно заверещала на своего постыдно поверженного любовника:

— Basta! Встаньте! Не делайте дураками ни себя, ни меня! Честь моей семьи под угрозой — и накидка, mamma mia! Вставайте! Поднимайтесь! — И маркиза сердито топала ногой.

Оставив Клода на произвол судьбы, Финелла с Нелл поспешили успокоить разгневанную даму. Толкнув друг друга локтями в тайном ликовании, они воскликнули:

— Браво, Бэйзил!

Клод приподнял снятую с груди накидку и встал. Ясно было, что он сыт всем по горло. Он сверкал глазами, когда, отряхнув брюки, приблизился к маркизе, держа на расстоянии от тела кусок кашемира так, будто он был зараженный. Подойдя к своей любовнице, Клод низко поклонился, уронил к ее ногам накидку и сказал:

— Думаю, это ваше, мадам. — Повернулся на каблуках и с сердитым видом пошел в сторону отеля.

«Уходит Клод, поверженный вепрем, — сказал Тэлли, обращаясь к самому себе, в привычной шекспировской манере, и пошел следом за удаляющимся французом. — Думаю, мне нужно предложить отвезти его на вокзал».

Все еще раздававшийся шум от кабана заставил всех поспешить укрыться в стенах гостиницы, взволнованно обмениваясь мнениями по поводу такой возможной встречи со зверем. Промышленник спустился с дерева, и тут на него напустилась сердитая жена; выплыли манекенщицы, запачкавшись на овощном огороде и смущаясь, а Мик поплелся в сторону конюшни, все еще потирая голову. Все выглядело как игровой сет — со счетом в пользу Бэйзила.

Когда Мик пришел в себя после того, как «стряхнул мозги», он, вместе с Робом, занялся охотой на дикого кабана, но они не смогли отыскать никаких признаков Бэйзила, кроме явных повреждений, которые сделал кабан, продираясь сквозь рододендроны, потом через рощу шотландских сосен, в потаенные уголки острова.

— Он там может жить вечно, — сказал сторож из заповедника, когда ему позвонила Нелл и описала весь участок, покрытый вереском, травой и дроком.

— Если его не загонять в угол, он никому вреда не причинит. Или он может уплыть от преследователей. Дикие свиньи могут на самом деле хорошо плавать, знаете ли. Это сказки, что секачи режут себе горло собственными клыками.

— Тогда мы его там и оставим! — весело закончила Нелл разговор. — При мысли, что его собираются прирезать, мне стало просто не по себе. Браво, Бэйзил!

Однако, когда они осознали, как много этот Бэйзил им стоил по потерям в продажах, они уже так кабаном не восторгались. После инцидента в саду большинство гостей улетело первым же подвернувшимся рейсом вертолета, отказавшись от дальнейших покупок, которые так или иначе могли быть сделаны под воздействием холодной ясной погоды и глюквейна. Но вздыхать и горевать о том, что могло бы быть, времени не было из-за новой волны гостей, приезжавших во второй половине этого дня и из-за организации другого банкета с показом моделей. Клод объявил о своем намерении уехать немедленно, но маркиза твердо держалась своего решения остаться еще на один вечер, и Финелла поручила одной из своих девушек-продавщиц незавидное задание — держать в маркизе заинтересованность и подогревать ее интерес к дальнейшим покупкам.

— Поедете меня проводить, Нелл? — проворковал Клод, когда она вошла сказать ему, что машина готова и его довезут до станции.

Француз овладел рукой Нелл до того, как она собралась этого не допускать, и она тут же почувствовала неожиданную вспышку раздражения. Даже когда он, искушая, перевернул ее руку, чтобы поцеловать ее с тыльной стороны у запястья, она чувствовала себя решительно настроенной. «Господи Боже мой, — подумала Нелл, — да неужели я становлюсь Клодоустойчивой?» И она резко выдернула руку (до того, как он смог поцеловать ее и повыше) и так же решительно покачала головой.

— Боюсь, что не смогу, — равнодушно отрезала Нелл. — Вас отвезет Тэлли.

Выражение лица Клода напоминало мину избалованного мальчонки, которому не дали мороженое.

— Но я больше хотел, чтобы отвезли вы, — сказал он, не в силах поверить, что Нелл устояла перед его лестью.

Она сладко улыбалась победной улыбкой избавившейся от наваждения.

— А вам не кажется, что мы уже сыграли сцену прощания на вокзале? — задала она уместный вопрос.

Клод выглядел огорченным.

— Но я никогда не хотел, чтобы это было прощанием, — заверил он ее. — Только — до свидания. Я всегда буду рад вашему визиту в Монте-Карло.

— Неужели? — Нелл недоверчиво посмотрела на него, вспомнив оглушающее молчание, которое с июля установилось между «М. К», и Талиской. — Думаю, что поле немного перенаселено, не так ли? Очень много телок, а бык всего один.

Клод сжал губы, издав красноречивый галльский звук, и взял дипломат.

— Tant pis, — холодно отозвался он и величественным жестом махнул в сторону багажа. — Отнесите это к машине, хорошо?

— Конечно, сэр.

Нелл следила взглядом за его удаляющейся фигурой и припомнила, что ягодицы у него, голые, очень аккуратно подобраны, и мускулистые, и загорелые — как и все тело: Может, он и мерзавец, но все-таки он мерзавец очень красивый.

— До свидания, — сказала она, и в голосе у нее прозвучала определенная доля искреннего сожаления.