Я остановился на подъездной дороге у дома 28 по Хейз-Лейк-Драйв в десять минут третьего. Выходя из машины, уловил какое-то движение и увидел, как из окна студии над лодочным домиком мне машет Бидди.
Взобрался наверх по наружной лестнице, она открыла, похоже в отличном настроении. На ней были мешковатые белые хлопчатобумажные шорты и мужская синяя рабочая рубашка с рукавами, отрезанными ножницами дюйма на четыре ниже плеч. На левой скуле красовался небольшой мазок синей краски, лоб был слегка забрызган желтой. Из интеркома раздавалось знакомое медленное, глубокое дыхание.
– Может быть, дело в добавочном сне, который вы мне обеспечили, Тревис. А может быть, просто хороший день. А может быть, потому, что Мори, кажется, гораздо лучше.
– Электросон? – спросил я, указывая на динамик.
– Нет. Она просто заснула, и я выключила аппарат. Так естественнее, хоть я и не считаю, будто при таком сне отдых лучше. Я взглянул на полотно, над которым она работала.
– Морской пейзаж?
– Ну наподобие. Навеяно метельчатой униолой, что растет перед домом на Кейси-Ки. Сквозь стебли видна голубая вода, они колышутся под бризом. Не знаю, почему вдруг вспомнился этот образ… Можем поговорить, пока я буду работать.
– Значит, ей намного лучше?
– Я уверена. Как ни странно, в ней что-то будто бы изменилось, когда она пропадала, а мы ее искали. По крайней мере, не нашлось никого, кто купил бы ей выпивку, и она не попала в жуткую ситуацию. По-моему, просто бродила в кустах. Но ничего не помнит. Просто, кажется.., лучше владеет собой. Том чертовски рад. Я даже думаю, завтра вечером можно было бы взять ее на открытие, но Том сомневается.
– На открытие чего?
– Вы не обратили внимание на огромное новое здание на углу Гроув-бульвара и Лейк-стрит? Двенадцатиэтажное? С массой окон? Ну, в любом случае оно там, его только построили, и над этим проектом Том трудится почти год. Создал инвестиционную группу, получил землю в аренду. На следующей неделе первые четыре этажа займет банковская и трастовая компания “Кортни”. Чуть ли не все помещения уже сданы. Том переносит свой офис на верхний этаж. В самом деле, прелестные кабинеты, декораторы работали как сумасшедшие, чтоб вовремя закончить. Завтра вечером, прямо с заходом солнца, будет нечто вроде предварительного осмотра нового офиса “Девелопмент анлимитед”, прием с барменом, поставщиками провизии и так далее. Для Мори, по мнению Тома, это не под силу, но, если завтра не станет хуже по сравнению с нынешним ее состоянием, я действительно думаю, стоит попробовать. Если увижу по поведению, что она не выдерживает, могу сразу увезти домой. Сейчас она хорошо спит, так как я заставляла ее без конца плавать.
Взглянув вниз на газон заднего двора, я увидел мужчину с бакенбардами, в комбинезоне и менонитской шляпе, управлявшего мощной газонокосилкой.
– О чем вы хотели спросить меня, Трев?
– Ничего важного. Вдруг подумал: знакомы ли вы с миссис Холтон? Дженис Холтон.
– Такая.., смуглая и живая?
– Точно.
– По-моему, нас с ней как-то знакомили. Но я ее на самом деле не знаю. То есть поздоровалась бы при встрече, но мы давным-давно не встречались. А что?
– Ничего. Я с ней виделся в субботу вечером после ухода от вас, показалось, знакомая внешность. Не стал ее расспрашивать. Думал, вы о ней что-нибудь знаете, скажем откуда она. Можно будет прикинуть, мог ли я ее раньше видеть.
– Мне действительно ничего не известно. С виду вроде бы симпатичная. Наверно, произвела на вас впечатление, раз вы ради этого не поленились приехать.
– Ничего подобного. У меня несколько загадок. Это только одна из них. Я хотел спросить о другом. Не хочется выпытывать, но не забывайте, что я как бы неофициальный дядюшка. Мать оставила вам достаточно, чтобы прожить?
Она округлила глаза:
– Достаточно! Боже! Когда она впервые узнала, что ей требуется операция, еще до болезни Морин из-за выкидыша, рассказала о своих распоряжениях каждой из нас и спросила, желаем ли мы изменить что-нибудь, пока у нее еще есть время. После папиной смерти ее финансовые дела вел какой-то невероятно умный человек, заработавший для нее кучу денег. Есть два трастовых счета, один для меня, другой для Мори. После уплаты налогов на недвижимость, юридических издержек, расходов на утверждение завещания и прочее, на наших счетах осталась фантастическая сумма, около семисот тысяч долларов! Поэтому, когда все устроилось, был продан дом в Кейси-Ки и так далее, мы начали получать какие-то сумасшедшие деньги, тысяч по сорок в год каждая. Я и понятия не имела! Они будут лежать на трастовых счетах, пока каждой из нас не стукнет сорок пять или пока нашим старшим детям не исполнится двадцать один. Если у нас не будет детей, мы после сорока пяти лет, конечно, получим всю сумму. А если будут, то каждый ребенок по достижении двадцати одного года получит трастовый фонд в сто тысяч долларов. Ну, в сорок пять уже точно детей больше не будет, а до тех пор деньги депонируются – правильно я выражаюсь? – из расчета на пятерых детей младше двадцати одного, а потом для каждого открывается трастовый счет на сто тысяч долларов, а мы получаем остаток.
– А что будет в случае смерти одной из вас? – Если я выйду замуж и заведу детей, все достанется им. Если нет, траст как бы закончится и накопившуюся сумму получит Мори. Боже, Тревис, на протяжении этих последних недель я с ужасом думала о том, что будет, если вдруг Мори действительно удастся покончить с собой! На меня свалятся сотни тысяч долларов и все проценты с траста. Кошмар! Я никогда и не представляла себя в таком положении. Знала, конечно, что у семьи есть какие-то деньги и когда-нибудь они перейдут ко мне. Но за определенным пределом ситуация начинает вызывать нервный смех. – Она с улыбкой оглянулась, держа в руке кисть. – Так что, милый дядюшка, можете не беспокоиться насчет моих финансов. – И вдруг опечалилась. – Мама последние шесть лет почти не видела жизни. Вернувшись на Ки после смерти отца, мы каждое утро подолгу гуляли по пляжу втроем. Она говорила с нами. Объяснила, что отец просто не мог вести аккуратную, размеренную, упорядоченную, хорошо налаженную, серую жизнь. Он все время рисковал всем на свете. И я помню, она нам сказала, что, если бы прожила с ним не двадцать один год, а пять, десять, пятнадцать, все равно не променяла бы их на сорок лет с любым другим человеком. Сказала, вот это и есть настоящий брак.., понадеялась, что мы обе будем хотя бы наполовину так счастливы…
– Ей здесь делали первую операцию?
– Да. Понимаете, Мори тогда была беременна почти на пятом месяце, а первого младенца потеряла на шестом. В первый раз произошла совсем дурацкая случайность. Она поехала за тортом, который заказала ко дню рождения Тома. Дело было в июле два года назад. Возвращалась под проливным дождем, затормозила, торт едва не свалился с сиденья, она подхватила его, держа ногу на тормозе, сильно нажала, автомобиль занесло, он перевалил через бровку, ударился в пальму, она наткнулась на руль животом и часа через три в больнице родила живого младенца. Он весил меньше двух фунтов и просто не мог выжить. Так плачевно все обернулось, но Мори сказала по междугородному, что мне незачем приезжать. Она очень быстро поправилась. Мама, наверно, подумала, что ей лучше быть рядом, присматривать, чтобы Мори снова не врезалась в какую-нибудь пальму, увидеть своего первого внука. Пробыла тут с неделю, заметила кровотечение, прошла обследование, и ее решили оперировать. Она выбрала доктора Уильяма Дайкса, фантастического специалиста. Когда мы узнали про предстоящую операцию, я приехала, чтобы побыть с ней, помочь, чем смогу. А дня через три после маминой операции у Мори началось нечто вроде почечной недостаточности, конвульсии.., и она потеряла второго ребенка. С тех пор не приходит в себя. Ну, я полетела к себе, собрала вещи, закрыла свою квартиру, отдала все на хранение, а остальное перевезла сюда.
– Когда все это было?
– В прошлом месяце минул год. Словно целая жизнь прошла. Доктор Билл еще раз оперировал маму в прошлом марте. А третьего числа этого месяца она умерла. Всего одиннадцать дней назад, Трев! А кажется, гораздо больше. Собственно, так и есть. Ее накачивали лекарствами, пытаясь подкрепить, подготовить к операции. Она стала совсем крошечной, сморщенной.., как семидесятилетняя старушка. Вы никогда бы ее не узнали. Она была такой.., дьявольски храброй. Извините. Простите меня. Какой, к чертям, толк от ее храбрости?
– Был хоть какой-нибудь шанс?
– Ни малейшего. Билл объяснил это Тому и мне. Мне пришлось дать разрешение. Он сказал, по его мнению, вторая операция может продлить ее жизнь.., ненадолго. Удалят еще часть кишечника, несколько нервных узлов, облегчат боль. Он меня не обманывал. Знаю, он не смог ее спасти. Но.., ему нравилась мама. Он надеялся, что она проживет еще пару месяцев, даже дольше, пока болезнь не убьет ее.
Я попытался отвлечь Бидди от тяжелых воспоминаний, немного поболтал о пустяках, наблюдая ее за работой. Она пригласила меня на прием во вторник вечером. Я обещал прийти, если до этого не уеду из города. Она сообщила, что, если Том будет свободен, они втроем собираются в следующее воскресенье поехать на Кейси-Ки, где можно поискать сведения насчет “Лайкли леди”.
***
Дом номер 90 на Роуз-стрит я нашел без труда, но, когда поднялся по ступенькам веранды и позвонил, заметил, что уже двадцать минут пятого. Жалюзи были опущены от дневной жары. Из полумрака появилась полная, сдобная женщина, взглянула на меня через сетку. На ней было хлопчатобумажное платье с крупным цветочным рисунком. Медно-золотистые волосы извивались в хитрой прическе и казались отлитыми из одного куска металла.
– Слушаю.
– Меня зовут Макги, миссис Баумер. Я звонил насчет беседы с вашей дочерью по страховым вопросам.
– Для делового человека вы не слишком точны. И по-моему, не похожи на делового человека. У вас есть какие-нибудь документы?
Прежде чем вылезти из машины, я нашел три старые карточки, сунул их в переднее отделение бумажника. Искусно изготовленные, гравированные, шоколадного цвета с темно-желтым оттенком. Д-р Тревис Макги. Директор отделения. “Ассошиэйтед аджастерс инкорпорейтед”. Длинный адрес в Майами, два телефонных номера, телеграфный адрес. Она приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы я смог просунуть карточку, изучила, водя пальцем по строчкам, распахнула дверь:
– Прошу, мистер Макги. Можете сесть в вертящееся кресло. Очень удобное. Мой покойный муж называл его самым лучшим из всех, в каких ему доводилось сидеть. Пойду узнаю, как себя чувствует дочь.
И она ушла. Мебели и барахла в маленькой комнатке хватило бы на две большие. Над головой с гулом и шорохом медленно вращались широкие лопасти вентилятора. Я сосчитал лампы. Девять – четыре напольных и пять настольных. Столов семь – два больших, четыре маленьких, один совсем крошечный.
Она вернулась строевым шагом, распрямив плечи, как вымуштрованный сержант. За ней следовала женщина помоложе. Я поднялся и был представлен Элен Баумер. Должно быть, года тридцать три. Высокая, с плохой осанкой. В шелковой зеленой блузке, вычурной, с оборками, в светлой плиссированной юбке. Болезненно желтоватая кожа. Очень худые руки и ноги при необычной фигуре, широкой, но плоской. Широкие плечи, широкий таз. Грудь совсем незаметна, а задницу словно спрямили, приколотив планку пятнадцать на сорок. Острый нос. Мышиные волосы, до того тонкие, что шевелятся под вентилятором. Очки в металлической позолоченной оправе, глаза искажены линзами. Нервно-манерные руки и губы. Сплошное самоуничижение. Она робко присела на диван лицом ко мне. Мамаша устроилась на другом конце дивана.
– Мисс Баумер, извините, пришлось вас побеспокоить, когда вы не совсем здоровы. Но речь идет об окончательном решении по некоторым страховкам доктора Стюарта Шермана.
– По какому полису? Я знаю все его полисы. Я с ним работала больше пяти лет. Занималась всеми платежами.
– Я не располагаю такими деталями, мисс Баумер. Мы ведем дополнительную работу по контракту с другими компаниями. Меня просто просили приехать сюда, провести опросы, составить отчет для нашей конторы, изложить свое мнение о причине смерти доктора, выяснив, имело ли место самоубийство.
– Она была в отпуске, – объявила мамаша.
– Ну, ведь я провела его здесь.
– Разве плохо отдыхать в своем собственном благоустроенном доме, Элен? Хорошо, – сообщила она мне, – не потратила заработанные трудом деньги, клюнув на кучу туристических приманок, потому что не работала ни единого дня после смерти своего драгоценного доктора. Похоже, и не желает искать работу. Я, могу вам сказать, искренне верю в страховку. Мы не жили бы так, как сейчас, если б не предусмотрительность Роберта, обеспечившего семью на случай его смерти.
– Просто не знаю, о какой страховке идет речь, – вставила Элен. – Крупные полисы он обратил в наличные, хотел вкладывать деньги с помощью мистера Пайка. А оставшиеся такие старые, что, по-моему, срок их обжалования в связи с самоубийством истек, разве нет?
Пришлось действовать вслепую.
– Не уверен, мисс Баумер, но кажется, будто дело касается некоей коллективной страховки.
– А! Наверняка общеврачебной. Это временный полис и деньги на нем не накапливаются, поэтому доктор его сохранил. Думаю, там есть условие насчет самоубийства на весь срок действия полиса. Как по-вашему?
– Возможно, – улыбнулся я. – Должен быть полис, по которому возникли вопросы, иначе я бы сюда не приехал.
– Вероятно, – сказала регистраторша-делопроизводитель.
– Покойный не оставил записки, не имел явных поводов для самоубийства. Компания, безусловно, не заинтересована в формальных придирках, если придется выплачивать сумму наследникам. Вы считаете, что он покончил с собой, мисс Баумер?
– Да!
До этого голос ее был таким слабым, что неожиданный выкрик меня испугал.
– Почему вы так думаете?
– Я уже говорила об этом в полиции. Он был в депрессии, в дурном настроении и, по-моему, совершил самоубийство. Меня расспрашивали, записывали, я подписала свои показания.
– Я беседовал с мистером Ричардом Холтоном, а также с мисс Верц до ее трагической гибели в прошлую субботу. Оба самым энергичным образом утверждают, что он не мог покончить с собой.
– Сначала и ты утверждала то же самое, – вставила мать, – рыдала, бесилась, кричала, шумела, чего не наблюдалось даже после кончины твоего несчастного отца. Постоянно твердила мне, что твой замечательный доктор никогда не пошел бы на самоубийство. Намеревалась выяснить, что с ним стряслось, даже если на это уйдет весь остаток жизни, забыла? А двух дней не , прошло, как решила, что он все-таки с собой покончил.
Элен сидела, стиснув на коленях руки, переплетя окостеневшие пальцы, опустив голову, как ребенок на молитве в воскресной школе.
– Подумав как следует, я изменила мнение, – проговорила она, и мне пришлось потянуться к ней, чтобы расслышать.
– Но мисс Верц своего мнения не изменила.
– Меня это не касается.
– Вы считали мисс Верц уравновешенной и разумной личностью, мисс Баумер?
Элен быстро подняла на меня глаза и опять опустила.
– Она была очень милой. Мне жаль, что она умерла.
– Ха! – сказала мамочка. – У этого невинного дитя все очень милые. Ее очень легко провести. Всем верит. Даже слепой увидел бы в Пенни Верц дешевую и вульгарную побрякушку. Да ей было просто плевать, покончил ли доктор Шерман с собой, или его убили.
– Мама!
– Помолчи, Элен. Этой крошке Верц надо было только трагедию разыграть. Одна леди из моего клуба садоводов, весьма заслуживающая доверия леди, которая никогда в жизни не нуждалась в очках, видела, как эта сестра обнималась и целовалась с женатым мужчиной, с мистером Холтоном, ровно три недели назад, в машине на больничной стоянке, практически под самым светофором. Вы бы назвали подобное поведение уравновешенным и разумным, мистер Макги? Я называю его греховным, дурным и дешевым.
– Мама, прошу тебя!
– Она хоть когда-нибудь пыталась снять с твоих плеч часть работы? Пыталась? Ни разу, никогда…
– Но это же не ее дело! Я выполняла свою работу, она свою.
– Безусловно. Могу поклясться, свою она перевыполняла. Могу поклясться, что между ней и твоим изумительным доктором было гораздо больше, чем ты замечала, считая ее очень милой и славной.
Девушка быстро встала, на миг покачнувшись от головокружения.
– Извините, я не очень хорошо себя чувствую. Не хочу больше говорить об этом.
– Тогда иди в постель, милая. Мистер Макги не хотел тебя утомлять. Я скоро зайду узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь.
Элен остановилась в дверях, взглянула в мою сторону, но куда-то мимо меня.
– Никто никогда не заставит меня сказать что-либо другое. По-моему, доктор покончил с собой, так как находился в дурном настроении и в депрессии.
И исчезла.
– Простите, – извинилась миссис Баумер. – Элен все эти дни сама не своя. Она так изменилась после смерти доктора. Боготворила его. Не пойму почему. Я считала его довольно глупым. Будь у него энергия или амбиции, мог иметь великолепную практику. Все было в полном порядке до смерти его жены три года назад. А после этого доктор как-то размяк. Она не позволила б ему работать над всеми этими дурацкими проектами. Над исследованиями, как он их называл. А ведь даже не был специалистом. Полагаю, компании, выпускающие лекарства, сами проводят все необходимые исследования.
– С тех пор ваша дочь не искала работу?
– Нет, после того как привела в порядок весь его архив для передачи доктору Уэйну и постаралась собрать последние счета, сидит дома. Но по-моему, людям нет особого смысла оплачивать счета умершего доктора, правда? Нет, она просто лишилась сил. Похоже, не желает идти искать другую работу. Она хорошая, трудолюбивая. Отлично училась в школе. Но всегда была тихой девочкой. Любила побыть в одиночестве. Слава Богу, нам хватает на жизнь. Раз она не работает, мне приходится экономить и сокращать расходы, но мы справляемся.
– Вам казалось, она какое-то время была уверена, что доктор не лишил себя жизни?
– Положительно. Вела себя как сумасшедшая. Я с трудом узнавала собственную дочь. У нее был безумный взгляд. Кажется, на второй день была в кабинете, наводила порядок, домой пришла поздно, легла в постель, отказавшись поесть. Несколько дней почти ни единого слова не говорила. Сильно похудела. Ну, может быть, скоро начнет оживать.
– Надеюсь.