Я оставался в городе, изо всех сил стараясь помочь Бриджит Пирсон пережить наихудшее. На стратегическом совещании Бен Гаффнер поддержал мое мнение о бесполезности оглашения истинных обстоятельств гибели Морин. На нас сверху могла посыпаться масса неприятных вопросов. Лучше признаться в ошибочной идентификации в округе Лайм и придерживаться легенды о фосфатной шахте.

Он согласился с бессмысленностью продолжения расследования смерти доктора Шермана. Все материалы вполне могут остаться в архивах как дело о самоубийстве.

Однако убийство Пенни Верц было необходимо активно расследовать и соответствующим образом закрыть дело. Для этого потребовались приемлемые мотивы.

Пригодился Дэйв Брун.

Ему хватило ума признаться в убийстве Тома Пайка в состоянии аффекта. Обнаружив, что Пайк мертв, он якобы попытался повесить его, инсценировав самоубийство. Таким образом, перед Гаффнером встал выбор – подыграть Бруну или настаивать на убийстве первой степени. Для убийства первой степени нужно было лишь свидетельство очевидцев, видевших старания Пайка вырваться, когда Брун медленно волок его по земле.

Гаффнер в обход некоторых правил прокрутил Бруну пленку с записью разговора под дубом. После этого Брун внезапно вспомнил об имевшихся у него сведениях насчет интрижки Пайка с медсестрой и о том, что последний убил ее из ревности. Из уважения к репутации покойной мисс Верц Гаффнер свел дело к домогательствам Пайка, который совершил убийство на почве страсти, так как его ухаживания были отвергнуты. В результате Брун обрел шанс на обвинение в убийстве второй степени, по которому при сроке в десять, пятнадцать, двадцать лет через шесть можно выйти на поруки.

Хотя к моменту двойных похорон – мистера и миссис Пайк – армия аудиторов и инспекторов начала обнаруживать, что под видом распределения прибылей Том Пайк раздавал предыдущим инвесторам средства, полученные от следующих, куча народу в Форт-Кортни не верила и никогда не поверила не только в обман, но и в сколько-нибудь сомнительное обращение с их деньгами столь блестящего, солидного, симпатичного и воспитанного мужчины. Нет, обязательно существовал некий чудовищный заговор, который спланировали Они – тайные неуловимые враги. Они наняли этого типа Бруна, заключив с ним какую-то хитроумную сделку, а теперь, вероятно, присвоят прекрасную собственность, насчет которой Том Пайк перед смертью строил грандиозные планы.

Поэтому на похороны собрался почти весь город. Бидди была твердо уверена в абсурдности любых обвинений. Равно как и Дженис Холтон. Уверенность Бидди была такова, что я не рискнул ни одним словом выразить даже легчайшую тень сомнения, иначе она никогда не позволила бы мне хоть чем-то помочь. Держалась на транквилизаторах и безумной отваге. Я помог ей закрыть дом, предназначенный для продажи сразу после прояснения ситуации с недвижимостью и правами наследования. Средства должны были отойти беднягам, вложившим деньги в “Девелопмент анлимитед”. К счастью, Морин, несомненно, умерла первой, так что трастовый фонд переходил прямо к Бриджит. Поскольку Морин подписывала определенные документы, связанные с предприятиями ее мужа, деньги могли направить кредиторам “Девелопмент анлимитед”, если бы Том умер раньше ее.

Бидди сказала, что собирается ехать на Кейси-Ки, открыть старый дом, провести там в одиночестве какое-то время. Заверила, что с ней все будет в полном порядке. Будет гулять по берегу, рисовать, постепенно придет в себя.

Утром, когда я укладывал вещи перед тем, как покинуть “Воини-Лодж”, заглянула Лоретт Уокер, сказав, что услышала от Кэти о моем отъезде. Я пригласил ее войти. Она прислонилась к стойке, закурила сигарету, заметила:

– Долго вы тут пробыли.

– Не мог расстаться с этими садами.

– Много всякого произошло. Так всегда бывает с вашим приездом?

– С радостью отвечаю: нет.

– Вы не правильно складываете рубашки! Наверняка все сомнутся. – Подойдя, она вытащила рубашку из сумки, разложила ее на постели, быстро, ловко свернула, уложила обратно, заключила:

– Так лучше, – и отвернулась. – Очень жаль, не смогла разузнать для вас ничего особенного.

– Вы сделали очень много хорошего. Никогда не узнаете сколько.

– Ведь никто не шныряет вокруг и не требует, чтобы я повторила.

– Я же сказал, что оставлю вас в стороне.

– Для меня лучше было бы, чтобы вы не держали слова, – огорченно сказала она.

– Что это значит?

– Захотелось чуть-чуть вам поверить, и я себе сказала: “Ладно, вперед, девочка, пускай он потреплет тебя хорошенько. Будет добрый урок. Никогда больше не станешь любезничать с белыми”.

– И поэтому вы согласились?

На ней вновь была маска совиной тупости.

– Ну, потом вы сказали, есть шанс полетать на самолете. Выбираю Париж. В любом случае вот вам сдача с двух сотен. Я потратила восемьдесят ваших долларов на людей, не сумевших сказать ничего стоящего.

– Так давайте разделим остаток. Она мгновенно вспыхнула:

– Стало быть, я не смогу сказать самой себе, что однажды оказала вам просто услугу, черт побери? Думаете, будто купили меня за шестьдесят долларов?

– Это прямо из рабских времен. Вы оказали услугу, а я, по-вашему, не имею на это права? Знаю, вам не нужно ни цента, только, ради Бога, возьмите шестьдесят долларов, купите какой-то красивый на заказ сшитый костюм, пожалуй умеренно синий, и носите его, черт возьми, в знак дружбы и доверия.

– Ну.., по-моему, вас не надо учить уговаривать, мистер. В этом смысле.., пожалуй, возьму. И большое спасибо. Вы правда требуете, чтобы я их потратила только на костюм?

– Исключительно, – подтвердил я, укладывая шестьдесят оставшихся в свой бумажник.

– Ну, тогда… – улыбнулась она, пожимая плечами, – пойду в другие номера. У нас аншлаг нынче вечером. Я протянул руку.

– Вы очень помогли. Приятно было познакомиться с вами, миссис Уокер.

Поколебавшись секунду, она ответила рукопожатием.

– И мне тоже. До свидания. – Открыла дверь, повернулась на пороге, взглянула на меня, облизнулась. – Макги, я вам желаю приятного и безопасного возвращения домой, слышите?

Выскочила и захлопнула дверь. Последним, что я увидел, последним впечатлением были стройные, сильные, быстрые коричневые ноги. Еще одна леди в грубой коричневой упаковке. Нет, нехорошая аналогия. В этой гладкой упаковке не было ничего грубого. Она была особенной – безупречной, законченной, матовой и необычайно прелестной.

***

Я вернулся с сознанием, что все аномалии настроения – хандра, раздражительность, беспокойство – внезапно исчезли. Глядя, как Пайк висит, очень медленно поворачиваясь, я опять ощутил полноту жизни – может быть, потому, что его жизнь так очевидно закончилась. Я преисполнился вызывающего веселья, здоровья, развлекательных планов.

Через три месяца, в сером ветреном январе, появилась Бриджит Пирсон.

Извинилась за приезд в Байя-Мар без всякого предупреждения, объяснила, что сделала это по внезапному побуждению. Поднялась на борт “Лопнувшего флеша”, села в салоне, аккуратными маленькими глотками попивая спиртное, улыбаясь как-то чересчур быстро и чересчур часто. За прошедшее время она похудела, неким странным образом обрела ту же самую чуть диковатую элегантность, которая отличала Хелену во времена нашего плавания на “Лайкли леди”. Те же длинные ноги, те же самые жесты, столько общего, что я словно вновь встретился со старой любовью.

Она рассказала, что не находит покоя, не знает, что с собой делать, подумывает, не отправиться ли в какую-нибудь поездку. Призналась, что до сих пор терзается из-за маленьких непонятных противоречий в воспоминаниях о Томе Пайке. Они тревожат ее. Кажется, будто она приближается к чему-то неизвестному и нехорошему. Правильно ли она судит о происшедшем? Не сумею ли я помочь ей понять?

Что ж, не забивай свою чистенькую головку всякой дрянью, милая детка. Господь с тобой, старичок дядя Трев прокатит тебя на старой комфортабельной и роскошной яхте, просто будет с тобой ласково разговаривать, утешать и любить, и в улыбке твоей опять засияет солнце.

И представил, что было бы в ее глазах, в выражении губ, если б когда-нибудь она услышала о происходившем между мной и ее матерью на борту “Лайкли леди” в то давнее лето на Багамах. Произвел промежуточные подсчеты. Я сейчас на икс лет старше прелестной юной леди, а тогда был на икс лет младше ее прелестной матери.

Нет, спасибо. Слишком поздно мне браться за главную роль в морской версии “Выпускника”. Даже если бы это было возможно в моих нынешних обстоятельствах, к чему мне неизбежные ошеломляющие переживания из-за капризной, граничащей с инцестом связи.

Я слишком долго молчал. Понимал, что она тщательно все обдумала и пришла с четкой целью слегка приоткрыть дверь в ожидании, что я туда ринусь. Наполовину высказанное предложение оказалось отвергнутым.

Мы немножечко вежливо поболтали.

Я сказал, что не вижу особой противоречивости в Томе Пайке. И это была правда. Она сказала, что собирается встретиться кое с какими друзьями в Майами, так что пора идти. Я сказал – очень жаль, что она не может побыть здесь подольше.

На полпути по причалу она оглянулась, весело махнула рукой и пошла дальше, прочь из моей жизни.

Я вернулся на судно, налил еще выпить. Для леди смешал немного “Плимута” со свежим апельсиновым соком.

Она сидела на краешке большой кровати в капитанской каюте, полируя ногти, завернутая в большое пушистое желтое полотенце. Резко запрокинула голову, откинув темные волосы, взглянула на меня с кривой циничной усмешкой:

– Богатые возможности, Макги?

– Либо ни капли дождя, либо ливень.

– Дай-ка вспомнить. Что с возу упало – то пропало. Как она выглядит?

– Худая, как привидение. Неприкаянная….

– Ищет утешения? Очень мило! И ты велел бедняжке заглянуть как-нибудь в другой раз?

– Любой признак ревности всегда меня радует, – объявил я, протянув ей бокал.

Она выпила, поблагодарила улыбкой, поставила на ближайшую тумбочку. Я растянулся позади нее, сунув под голову пару подушек.

– Жалеешь, что я здесь оказалась? – спросила она.

– Надо руководствоваться инстинктом. А он велит не связываться.

– Она очень хорошенькая.

– И богатая. И талантливая.

– М-м-м! – промычала она. Пилочка для ногтей производила резкие скрежещущие звуки. Я отхлебнул из своего стакана.

– Мистер Макги, сэр! Что вас поистине больше всего поразило – ее появление или мое?

– Твое. Определенно. Взглянул вниз с верхней палубы, увидел, как ты стоишь, почти до смерти задохнулся.

Я лениво протянул палец, подцепил край полотенца, дернул. Небольшой рывок – и оно упало. Она медленно распрямила длинную, стройную, чудесную спину. Дотянулась до своего бокала, отпила половину, поставила назад.

– Можно предположить, что вы говорите серьезно, мистер Макги?

– На дворе поганая погода, у тебя необычайно красивая спина, а стервозная гримаска, с которой ты говорила о мисс Пирсон, просто очаровательна, поэтому все вполне серьезно, моя дорогая.

– Позволишь разделаться с последними тремя ногтями?

– Пожалуйста, миссис Холтон.

– Попробую, мистер Макги. Думаю, это хорошее испытание для моего характера, немногого, что осталось.

И я принялся слушать деловитый скрежет пилочки для ногтей, любоваться ею, потягивая спиртное, вспоминая, как она выглядела в тот день, когда красила из аэрозоля старый железный шезлонг.

Слушал, как с моря идет январский дождь, сражаясь с ветром, надвигаясь на пляж, на судовую стоянку, тихо гремит, неустанно стучит по палубам моего плавучего дома.