Лежа в постели и положив голову на высоко поднятые подушки, Уолтер Варак держал в руках раскрытую книгу, на которую падал яркий свет настольной лампы. В центре его рта дымилась толстенная кубинская сигара. Свою жену Доррис, которая почти бесшумно двигалась по спальне, готовясь ко сну, он почти не замечал. А поскольку эту книгу Уолтер перечитывал уже во второй раз, то пропускал многие страницы, торопясь поскорее добраться до места, где Майк Хаммер ведет на редкость грудастую красавицу блондинку в свою квартиру. Чертов Майк Хаммер! Вот кто знает, как надо жить! Никто никогда не хотел с ним связываться. Во всяком случае, во второй раз... И, кроме того, он всегда точно знал, что, когда и как именно надо женщинам. И при этом – хотя, может быть, в данный момент это и было самым главным – не имел ничего общего с грошовым бакалейным делом!
– Дорогой, тебе же прекрасно известно, что от твоих чертовых сигар меня просто тошнит! Ну сколько раз тебе повторять? Сейчас меня от этих чертовых вонючих сигар просто тошнит! Неужели непонятно?
Уолтер медленно вынул изо рта остаток сигары, еще медленнее повернул голову к жене и остановил на ее лице долгий взгляд. Точно так же, как на его месте наверняка поступил бы и Майк Хаммер. И только потом, стараясь придать своему голосу нужную мрачность, произнес:
– Хрен собачий.
– Тебе-то до этого какое дело?
– Ну тогда иди спать в другую комнату. Тем более, что сейчас тебе нужно гораздо больше места... Перенеси туда всю свою одежду и постарайся оставить меня в покое.
– Ведь ты же знаешь, что сейчас я чувствую себя далеко не самым лучшим образом, и все равно стараешься еще больше отравить мне существование своими вонючими сигарами. Здесь все, абсолютно все ими провоняло! Неужели ты не чувствуешь? Неужели так трудно не курить их, хотя бы лежа в постели? В нашей постели!
Уолтер посмотрел на огрызок сигары. Затем аккуратно положил ее в стеклянную пепельницу.
– Она все равно уже погасла.
– Спасибо, – злобным тоном поблагодарила его Доррис. – Большое тебе, дорогой, спасибо! За ласку и заботу. Вообще за все!
– Господи, какое же у тебя благодушное настроение... Скажи, это только сегодня или вообще?
У нее был такой вид, будто она собралась вот-вот родить. В ближайшие минут десять или пятнадцать, не позже, хотя, по словам лечащего врача, это должно произойти только через месяц... Не говоря уж о том, что все эти разговоры, будто беременность делает женщину необычайно красивой, просто самая настоящая брехня, и ничего больше... Густые черные волосы Доррис почему-то казались липкими и грязными, а на лице – одни прыщи... Глядя на нее, Уолтер невольно удивился: «С чего бы это, черт меня побери, я вдруг подумал, что люблю ее?.. Или когда-нибудь смогу полюбить? Ее, видите ли, тошнит. Еще бы! Достаточно только посмотреть на себя в зеркало. Не говоря уж о том, что, как минимум, последние пару месяцев она вообще ни с кем не разговаривает и прямо-таки горит желанием хоть кого-нибудь укусить, да желательно побольнее. Сидит как сыч одна и сама себя жалеет. Только это, и больше ничего. Ни-че-го!»
– Ты хоть знаешь, что в понедельник к нам приведут еще одну тюремную пташку? – немного помолчав, спросила Доррис. – Устраивать на работу.
– Да, знаю, – ответил он, снова поднимая глаза к любимой книге о легендарном Майке Хаммере.
– Но я же просила тебя сказать папе, чтобы этих уголовников больше здесь не было! Разве нет? Ты что, забыл? Нам ведь здесь растить и воспитывать нашего мальчика! А потом, думаю, и девочку тоже... Потому что ни ты, ни я, похоже, мы оба с тобой отсюда, из этого трущобного дома, уже никогда не выберемся! Хотя в свое время, когда ты ухаживал за мной и очень меня хотел, ты обещал! Причем не один раз. Значит, надо стараться держаться подальше от уголовников, жуликов и бродяжек хотя бы в нашем собственном доме! Особенно если они прямо из вонючей тюрьмы. Ведь они будут жить, есть и спать вместе с нашими детьми! С нашими кровинушками. А я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы к ним прикасались ни этот новый панк, ни эта чертова бродяжка Бонни!
– Да успокойся ты, ради бога! Орешь так, что тебя слышно там, внизу, на первом этаже.
– Ну и что? Пусть слышат! Что от этого может измениться? Моего мнения здесь все равно никто и никогда не спрашивает.
– А с чего это им его, кстати, надо спрашивать, золотце?
– А с того, что ты, например, хотя бы обратил внимание, как этот Верн Локтер на меня смотрел? Когда в первый раз пришел сюда...
– Это когда ты полуголая прыгала по прихожей? Интересно, чего другого можно было от него ожидать?
– Ты говоришь так, будто тебе, черт побери, все равно. Это так?
– Послушай, Доррис, может, хватит? Хотя бы на сегодня.
– Почему же это хватит? Давай, давай, продолжай! Унижай меня, обижай! Почему бы и нет? Старик все равно тебя никуда не отпустит. Ты ведь теперь его единственный сын! Единственный и сын, и мальчик-полудурок, который все вечера болтается неизвестно где. Иногда вплоть, до самого утра! Нет, нет, он никогда не даст тебе уйти, ни-ког-да! Кто-кто, но только не он! Не этот старый хрыч. Он специально никогда не будет платить нам достаточно для того, чтобы мы смогли уехать отсюда. Потому что это будет навсегда! На-всег-да! Это ловушка, Уолтер. Ловушка длиной во всю оставшуюся жизнь! Мы здесь застряли навсегда. Так что, пока не поздно, уж лучше, как говорят, посмотреть правде в глаза!
– А может, золотце мое ненаглядное, тебе все-таки лучше перестать нести несусветную чушь, не распаляться понапрасну, а просто пойти спать? Причем чем скорее, тем лучше!
– Чтобы не мешать тебе наслаждаться твоей бульварной книжонкой, где твой любимый Майк Хаммер без остановки укладывает в свою постель блондинок со здоровенными грудями? Чтобы тебе не надо было слышать мой голос? Чтобы тебе не надо было делать вид, будто... О господи, ну за что, скажи, за что мне это наказание?
– Ну ладно, хватит! Спокойной ночи, Доррис!.. Для особо одаренных повторяю еще раз: спокойной тебе ночи!
Она бросила на него долгий осуждающий взгляд, затем резким движением выдернула свою ночную пижаму из кипы белья в настенном шкафу, гневно прошла, нет, скорее прошествовала в соседнюю комнату и с громким стуком захлопнула дверь. Он с глубоким вздохом облегчения снова открыл книгу и попытался продолжить любимое чтение. Но у него почему-то ничего не получалось. Нет, после таких разговоров сначала надо постараться хоть немного успокоиться. Уолтер отбросил книжку в сторону, протянув руку, взял из стеклянной пепельницы огрызок все той же самой «чертовой вонючей» сигары, снова ее прикурил, откинулся на подушки и с удовольствием глубоко затянулся.
Интересно, неужели против него здесь зреет какой-то заговор? Зачем? Почему? Господь свидетель, ведь он никогда не хотел тут жить и тем более работать! В бакалейном-то магазине! Вот Генри, тот совсем другое дело. Тогда, давным-давно, ему все это почему-то очень даже нравилось... Странно, что он больше никогда его не увидит. Вот когда еще была жива мама, а Тина была еще совсем маленькой, так что не умела даже толком ходить, тогда магазин находился прямо в доме и они с Генри тайком пробирались в него, чтобы что-нибудь «своровать», а папа и другие со смехом и громкими, якобы гневными, проклятиями прогоняли их оттуда...
Нет, он никогда не хотел здесь оставаться и работать в бакалейном магазине родного отца. Ни за что и ни-ког-да! Поэтому он даже не пожалел времени и усилий, чтобы окончить специальные курсы бизнеса и иметь реальную возможность послать это семейное бакалейное дело к чертовой матери, найти себе другую работу и навсегда отсюда уехать. Чтобы только по праздникам присылать поздравительные открытки... Ведь ему уже двадцать семь, а скоро, слишком, черт побери, скоро будет целых двадцать восемь! Когда Генри забрали в армию, ему, хотя он был и старшим братом, пришлось бросить свое почтовое дело, вернуться домой, чтобы помочь семье. Из-за этого Доррис устраивала ему немало шумных скандалов. Но вот Генри уже нет и никогда больше не будет, а это... это значит, что и ему теперь никогда и никуда отсюда не деться! Вот так... А значит, и законная жена Доррис тоже теперь будет всю оставшуюся жизнь каждый день его пилить и пилить, пилить и пилить... Ну а когда появится ребенок, все, скорее всего, станет еще хуже. Намного хуже!
Сейчас она лежит в соседней комнате и, наверное, тоже еще не спит, а ворочается, переживает... Надо же, а какая Доррис была тогда... Он вспомнил, как еще в предпоследнем классе школы начал на нее заглядываться. Все больше и больше. Доррис Антонелли, итальянка по происхождению, сидела чуть впереди от него по диагонали... И он смотрел на ее горделивый профиль, на казавшиеся бесконечно элегантными жесты рук, отчего его бедное, еще совсем детское сердечко начинало громко стучать... Или как, сидя на уроке математики с неестественно прямой спиной, она небрежным жестом засовывала желтый карандаш в свою густую копну иссиня-черных волос, как одним стремительным взглядом умела осмотреть все вокруг, а затем выразительно, всегда с каким-то скрытым значением – которого, естественно, тогда никто из них не понимал, да и не хотел понимать – подчеркнуто медленно облизывала языком нижнюю губу.
Сначала они, вроде бы случайно, но все чаще и чаще сталкивались в вестибюле, потом он начал приглашать ее в кино, местные кафешки, пивные бары. Ее родители были самыми настоящими моралистами. И что, наверное, еще хуже – не просто моралистами, а самыми настоящими американскими моралистами! Их строгость по отношению к родной дочери была, мягко говоря, безграничной. Они частенько выходили в так называемые «светские гости», и он до сих пор помнит, как испытал искренний шок, когда в тот самый ледяной январский вечер, когда он наконец-то ощутил долгожданный сладкий вкус ее мягких губ, ему так и не позволили войти к ним, в результате чего ему пришлось идти домой несколько миль пешком, поскольку последний автобус к тому времени уже давно ушел. Тогда его единственным утешением было только совсем свежее воспоминание о мягких, теплых губах самой красивой девушки в мире! Тогда, только тогда она была самой красивой девушкой во всем мире! Ну а потом шаг за шагом все становилось иначе...
Шел их последний выпускной год в школе, и они встречались уже, как минимум, три-четыре раза в неделю. Иногда ходили в кино, в бары, иногда просто гуляли, иногда подолгу сидели на диване в гостиной ее дома... До тех пор, пока ее старик не высовывал из кухни лохматую голову и, подчеркнуто громко кашлянув пару раз, не напоминал им, сколько уже времени. Сейчас даже просто смешно вспоминать, сколько они тогда говорили. А ведь говорили, говорили, говорили! Говорили без начала и без конца. Да, это молодость... Эх, если бы им удалось сохранить хоть часть тех душевных разговоров, если бы они могли поговорить так же сегодня, все, вполне возможно, пошло бы совсем по-другому...
Но тогда о женитьбе Уолтер еще и не думал. Ему очень хотелось просто ее иметь, только и всего. Причем то, как Доррис вела себя с ним, вроде бы позволяло думать, что она тоже совсем не против, однако почему-то всегда получалось так, что, когда в принципе это было возможно, они обязательно либо оказывались совсем не в том месте, либо что-то не получалось по времени... Ей каким-то неведомым для него образом в такие моменты всегда удавалось в этом смысле быть практически в полной безопасности!
Даже когда он сделал ей официальное предложение, а она с радостью и готовностью согласилась, правда, если ее папа с мамой не будут возражать, в этом смысле между ними все осталось по-прежнему. Ее родители тогда сказали, что в принципе они не против, но сначала ему надо бы найти хорошую работу и заиметь определенные денежные накопления. На детей, на случай болезни, на черный день... Его собственный «старик» и брат Генри нередко подшучивали над его отношениями с «итальянкой», но всегда весьма добродушно, поскольку в общем-то она им нравилась. «Вполне нам подходит», – частенько говорили они ему. В те далекие времена Уолтер постоянно уверял ее, что совсем не собирается долго оставаться в бакалейном деле отца. Доррис тогда тоже работала, так что откладывать деньги, пусть даже совсем небольшие, им было относительно нетрудно. А потом он получил место на городском почтамте...
Странно, но она не допускала его к своему телу, даже когда был объявлен день их венчания в церкви. Позволила ему только поцеловать себя в губы, но не более того... Благодаря стараниям ее родителей, свадьба получилась богатой и пышной – было много хорошей еды, различной выпивки, как и положено, пара шумных, крикливых, но совсем не кровавых кулачных драк. После свадьбы молодые первым же ночным поездом отправились в свадебное путешествие в Монреаль. В гостиницу они устроились, когда было уже одиннадцать часов утра, и Уолтер снова получил категорический отказ – нет, днем она не может, потому что слишком светло, поэтому придется подождать до вечера. К тому же зачем им теперь торопиться?
Когда же это наконец все-таки произошло, Доррис вела себя так, будто он является чем-то вроде дикого, необузданного животного и она, образец истинного целомудрия, делает это только потому, что теперь они муж и жена и теперь это входит в ее прямые обязанности. А если он вдруг ласково обнимал ее при свете дня, все ее тело сразу же протестующе напрягалось, в глазах появлялся страх и нескрываемое осуждение. Как будто тем самым он бросал недопустимый вызов обществу, совершал чудовищное преступление против морали и нравственности!
Пока Уолтер работал на городском почтамте, у них в общем-то все было в порядке, однако после их возвращения в магазин Гаса, и особенно после того, как Доррис забеременела, ее характер вдруг резко изменился. А уж когда в доме появилась Бонни, он стал просто невыносимым. Уолтер следил за Бонни, Доррис следила за тем, как он следит за Бонни, а вечером, когда они ложились в постель, как правило, между ними разражался громкий и отвратительный скандал.
Может, Генри и умер, зато, пока был в отпуске, не мог даже приехать домой: наверняка ему было ради чего задержаться. Чтобы понять это, достаточно было посмотреть на Бонни: ее фигуру, походку, глаза и лицо... Генри всегда доставалось все самое лучшее! Даже у их родного отца он был безусловным любимчиком, старик искренне любил его и, как мог, баловал.
Теперь же эти две женщины живут вместе с ним в одном доме – Бонни и Яна. И ему приходится все время на них смотреть. И все время сравнивать с этой равнодушной, скандальной чертовой куклой, на которой он женат и от которой теперь ждет ребенка! Это же несправедливо. Совершенно несправедливо!
Ничего, ничего, скоро они узнают! Узнают все до одной! Уолтер встал с постели, не зажигая верхнего света, на цыпочках подошел к высокому бюро, аккуратно опустился на колени, потихоньку, дюйм за дюймом, выдвинул самый нижний ящик, засунул туда руку и там под стопкой белья нащупал их с Доррис свадебный фотопортрет, на котором они, обнявшись, стоят и счастливо улыбаются. Зря она, конечно, вытащила его из прорези большого альбома для семейных фотографий, но ему и здесь все равно доставляло истинную радость к нему прикасаться. Прикасаться и вспоминать о пачке хрустящих пятидесятидолларовых купюр, ждущих своего часа под глянцевой поверхностью портрета. Сейчас их там было уже целых двенадцать, а с шестью сотнями можно очень много чего сделать! Например, уехать далеко-далеко, где тебя никто никогда не найдет...
Эти деньги стали у него появляться начиная с конца марта. Откладывать из зарплаты, которую каждую субботу в конце дня он получал вместе со всеми, было невозможно, так как всю ее тут же забирала Доррис. До последнего цента.
Ну а раз так, пришлось не пожалеть ни времени, ни сил, чтобы придумать какой-нибудь другой способ. И он нашелся. Бухгалтерию магазина они с Яной вели по очереди. В полном соответствии с имеющимися инструкциями. И проблема заключалась не в том, чтобы обмануть Яну, – это как раз было довольно легко, – а в том, чтобы обмануть кассовый аппарат! И такая простая, но достаточно надежная схема в конце концов тоже нашлась! Отец предпочитал оплачивать оптовые партии товара наличными. Когда ему приносили счет, его сначала приходовали в журнале регистрации, а потом брали деньги из кассового аппарата. После чего Уолтер заносил конечный итог сделки в главный гроссбух. И в конце марта, все тщательно продумав и окончательно решившись, он начал подделывать оприходованные счета и присваивать себе разницу. Ведь если счет был сделан кассовым аппаратом, то, не рискуя, сделать с ним практически было уже ничего нельзя, а вот если он был написан от руки, то ему не составляло большого труда исправить, скажем, цифру 1 на 7. К тому же в последнее время папа, похоже, потерял прежний интерес к своему делу, и некоторое, в общем-то довольно незначительное уменьшение доходов, судя по всему, не особенно его волновало.
Уолтер задвинул ящик назад, вернулся в постель, снял халат и, вполне довольный, залез под одеяло. Почти счастливый. Двенадцать бумажных кусочков свободы! А к тому времени, когда Доррис пора будет отправляться в роддом, у него вполне может оказаться по меньшей мере тысяча зеленых баксов!
Практически каждый вечер перед тем, как уснуть, Уолтер заказывал себе один из трех вариантов одного и того же сна. Вариант первый: он нервно ходит по бесцветному коридору родильного отделения местной больницы, затем наконец-то выходит врач и сообщает ему, что его жена Доррис во время родов умерла, и ребенок тоже. Он услышит это трагическое известие, ему от горя становится плохо, его оставляют на ночь в больнице... Позже он должным образом ее хоронит, выжидает короткий период траура и... начинает игру с Бонни. Она ведь будет его жалеть, всячески утешать... При этом ни о какой женитьбе, само собой разумеется, речи быть не может. Это после того, что он о ней услышал от лейтенанта Ровеля?! Ну уж нет, увольте! Он пойдет другим, куда более приятным и безопасным путем...
Вариант второй. Не выдержав еще одного тяжелейшего шока от потери невестки и внука, старик тут же уходит в мир иной, в результате чего к нему, Уолтеру, по наследству переходят и бакалейный магазин, и дом, в котором по-прежнему будут жить молодые вдовы – Бонни с Яной...
Вариант третий и, скорее всего, самый реальный. С Доррис и ребенком уже все в полном порядке, они выписываются из больницы и едут домой, но... Уолтера с Бонни там уже нет. Они далеко-далеко, вместе и счастливы...
Эта заманчивая картинка представала перед его глазами словно живая. Вот они с Бонни въезжают на парковку у одного из самых дорогих казино, останавливаются, выходят из машины... Он заставит Бонни надеть длинное, с глубоким вырезом вечернее платье, как можно туже обтягивающее ее по-настоящему аристократические формы. Пусть все изредка видят то, чем он обладает все двадцать четыре часа в сутки! И пусть знают: с такими, как он, не шутят... Хлопотно и опасно! А Доррис? Что ж, время от времени он будет отсылать ей и сыну – естественно, без подписи – щедрый чек. Дед Мороз двадцатого века!
Как ни странно, но сегодня эти варианты снов почему-то не работали. Вместо них возникали другие, какие-то отвратительные. Уолтер включил свет, снова открыл книгу и нашел то место, где остановился, – когда Майк Хаммер привел шикарную блондинку в свою квартиру...
Уолтер Варак устроился поудобнее и начал жадно читать. Ведь он и есть Майк Хаммер! Он, и только он! А магазин? Нет, этот хренов бакалейный магазин в хреновом обшарпанном доме сейчас не имел к нему никакого отношения. Ни-ка-ко-го! Вот так.