Бело-голубой «кадиллак» с техасскими номерами несся по пустыне. Дарби Гарон гнал машину на скорости сто сорок пять километров в час. Его загорелые руки легко лежали на руле. Зря они в Виктории ели энчиладас и пили пиво. Теперь съеденное и выпитое тяжелым комом давило на желудок. Все стекла были опущены; волны знойного воздуха обдували его и девицу, которая сидела рядом, закрыв глаза. Девица – такая же ошибка, как и завтрак в Виктории, – вся разница лишь в размерах. Переперченная и неудобоваримая, как мексиканская еда.

От Виктории до Матамороса – триста двадцать километров. Потом они переедут границу и попадут в Браунсвилл, откуда предстоит нелегкий путь на север. В Сан-Антонио он наконец-то сможет избавиться от нее. Последние три недели прошли как в кошмарном сне. Его ошибка обошлась ему дорого. Скорее бы распрощаться с ней навсегда! Дарби Гарону ничего так не хотелось, как вычеркнуть Бетти Муни из своей памяти, но он понимал, что никогда ее не забудет. Потому что запятнан и опозорен навсегда.

Сверкающие стальные иглы палящего полуденного солнца проникали сквозь темные стекла его солнцезащитных очков. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, выпущенная поверх шортов цвета хаки, была полностью расстегнута. Теплый воздух высушил пот на груди, превратив его в кристаллики соли, но всякий раз, когда он откидывался на спинку сиденья, спина мгновенно становилась мокрой.

Дорога впереди клубилась в темном мареве зноя и словно растворялась. Вдоль нее, по обочинам, бежали дикие лошади. Слева, далеко в вышине, на фоне ослепительно яркого неба, описывали медленные, роковые круги канюки. Дарби Гарон поморщился: по ногам стекали струйки пота. Наверное, ад – такое место, где ты принужден вечно Гнать машину под недвижным палящим солнцем... И сидеть рядом с крупной девицей в желтом платье, девицей с закрытыми глазами.

Дарби покосился на свою спутницу. Подол желтого платья задрался; массивные бедра расслабились. Поев, животное спит.

Он посмотрел на дорогу и снова нахмурился. Безумие, бессмыслица какая-то! Но что сделано, того уже не воротишь. Сделано – и точка. Прожил на свете сорок четыре года, а ума не нажил. Конечно, не назовешь неудачником человека, у которого двое детишек учатся в колледже, ухоженная, очаровательная жена, солидный пост в нефтяной компании, хороший дом в Хьюстоне. Но теперь все сооружение шатается. Может, уже даже рухнуло. Работа, дом, жена, дети...

Наверное, ему уже давно подспудно хотелось что-то изменить. Он давно начал испытывать некое бесцельное беспокойство. Помнил и тревожный «первый звоночек» – дрожь внутри при взгляде на молодых девушек в легких платьях.

Гори она синим пламенем, его кредитная карточка! С ней все оказалось намного проще. Даже слишком просто. Он ведь приехал в Сан-Антонио, чтобы разобраться с путаницей, возникшей с арендой земельных участков. Обычная деловая поездка. За свою жизнь тысячу раз выполнял подобные поручения. Уладил все дела за двое суток, а потом, в синеющих сумерках долгого июльского дня, ощутил привычную неохоту возвращаться в Хьюстон, к обыденным делам, к хорошо налаженной жизни, в которой отказ съесть на завтрак яйцо становился целым событием.

Дарби бродил по вечернему городу, и вдруг – он сам не понял, как это вышло, – увязался за высокой, пышной девицей, медленно бредущей по улице. Он плелся за ней с виноватым видом, словно собака с высунутым языком, которая помимо воли бредет за тележкой мясника. Нагнал ее на переходе через улицу. Снял шляпу, платком вытер пот со лба и сказал:

– Ну и жара!

Она медленно повернулась, оглядела его с ног до головы, потом посмотрела прямо в глаза и кивнула. В лучах заходящего солнца девица показалась ему -прекрасной; он застыл на месте, беззвучно умоляя о приключении, наполовину испуганный собственным безрассудством. Странно, куда подевались его смелость и находчивость? В молодости знакомство с девушками не составляло никакого труда. Эта же довольно долго молчала, оглядывая его длинное лицо с резкими, грубоватыми чертами и глубоко посаженными глазами – типичная внешность уроженца Новой Англии.

– Да уж, жарковато, – хрипловато согласилась она.

Дарби почему-то вспомнил младшего сына в те месяцы, когда у него ломался голос.

– В такой вечерок неплохо выпить лимонада где-нибудь в холодке, – продолжал Дарби Гарон, сгорая от стыда. Он напоминал себе нищего, который выклянчивает милостыню.

– Я шла в кино.

– Одна?

– Послушайте, мистер, за кого вы меня принимаете? Я не снимаюсь.

– Разумеется, это сразу видно. Просто, видите ли, я не местный. Вот и подумал...

– Хотите сказать, размечтались?

– Прошу прощения, мисс.

– Ладно уж, прощаю. Если у вас машина, можно прокатиться. Проветриться немножко.

– Моя машина осталась сзади, примерно в трех кварталах отсюда.

Девица пошла к машине вместе с ним. По дороге сообщила, что ее зовут Бетти Муни и что она работает телефонисткой. Он сказал, что его зовут Дарби Гарон, что он работает в нефтяной компании. Рядом с ним она казалась высокой. Длинные густые волосы, выкрашенные в светло-рыжий цвет. Черты ее смазливого лица удивили его какой-то грубой хищностью. Далее Бетти молча шагала рядом. Дарби Гарон украдкой косился на нее. Тяжелая грудь подпрыгивала, бедра виляли при ходьбе. В неподвижном воздухе ее запах ощущался особенно явственно, от этого у него ослабли колени. Он почти заболел – так страстно ее хотел.

Когда Дарби открыл перед нею дверцу длинного бело-голубого «кадиллака», она слегка оживилась, стала чуть разговорчивее.

– Куда-то направляешься, а, Дарби? – спросила Бетти, заметив на заднем сиденье чемодан.

– Да я в общем-то все дела сделал и почти собрался возвращаться в Хьюстон. – Он нервно хохотнул.

Дарби поехал на юг по 181-му шоссе. Она придвинулась ближе.

– Бетти, сколько тебе лет?

– Двадцать три. А тебе сколько? Небось лет тридцать пять, точно?

– Примерно.

Старый козел, подумал он про себя, наслаждаясь мускусным ароматом ее плоти. У него взмокли руки. Это Мойре следовало бы сидеть с ним рядом. Мойра никогда не придвигалась так близко. От Мойры шел легкий, бодрящий, свежий аромат духов с мятной нотой. А флюиды, исходящие от Бетти Муни, заставляли его страстно желать смятой постели.

Она мурлыкала под нос какую-то песенку, а последние слова пропела вслух: «Давай от всего убежим».

– Вот уж не подумал бы, что ты знаешь эту песню.

– По-твоему, старье? Ее часто Куп ставит. Он мой любимый диск-жокей. Ты тоже его слушаешь?

– Нет. Мне просто понравились слова. «Давай от всего убежим». Как ты думаешь, Бетти? Может, правда убежим?

– Куда это?

– В Мексику. Устроим себе каникулы. Как тебе мое предложение?

– Полный отпад. Только мне нельзя. И ты это знаешь.

– Да и я не могу увезти тебя туда. Я просто пошутил.

– А вдруг бы я согласилась? Что бы ты тогда делал? Небось обделался бы со страху?

– Если бы ты согласилась, я бы, наверное, довел дело до конца. – К своему удивлению, он понял, что так оно и есть. Работа, семья, долг как-то отдалились. Стали чем-то несущественным и нереальным, маячили далеко-далеко. Вот она, настоящая жизнь – Бетти Муни, которая сидит рядом! Все остальное – лишь искусная иллюзия.

– Дальше по дороге, налево, есть одно местечко. Видишь? Бар Сэнди. Спиртное официально не продают, но не отравят, и у них есть кондиционер.

Они вошли в бар. Стекло, хром, приглушенный свет. Бетти там знали. Выпивку им подали в кофейных чашках. Они сели друг напротив друга в кабинке, отделенной перегородкой от общего зала. Дарби Гарон жадно разглядывал свою новую знакомую. Судя по лицу и фигуре, долго она не протянет. В двадцать три уже выглядит перезрелой. Через год-другой крепко сбитое тело расползется и оплывет жиром, тяжелые черты лица начнут обвисать... Но как она притягательна! Токи, исходящие от нее, поразили его, словно удар кулаком в челюсть. У него задрожали руки.

Алкоголь начал оказывать на нее свое действие. Дарби понял, что тоже опьянел.

– Ну что, пускаемся в загул? – насмешливо спросила она и подмигнула.

– Ты серьезно?

– Если ты при деньгах и не спешишь... Мне моя работа надоела до чертиков. Сейчас работы везде навалом. Я как раз подумывала о том, чтобы пойти на завод. На авиационный. Вот где деньгу заколачивают.

Он вспомнил о своей кредитной карточке.

– С деньгами порядок.

– А как же твоя работа?

– Я прихожу и ухожу когда захочу, – солгал он.

– Большая шишка?

– Вообще-то нет. Хотя... почти. А жене давно безразлично, где я и что со мной. – «Прости меня. Мойра!»

– Одни мои знакомые ездили в Мексику. Пропуск – не проблема. Я перейду по мосту пешком. А ты получишь пропуск на себя и на машину, переедешь границу и на той стороне меня подберешь.

За ее внешним безразличием мелькнуло возбуждение. Дарби вздохнул. Кто знает, что будет завтра? Живем, как известно, один раз. Вот Хиллари не стало в прошлом году. Сердце... А ведь ей было всего сорок шесть.

В Сан-Антонио был момент, когда он чуть было не пошел на попятный. Сидя в машине, Дарби смотрел, как Бетти шла к нему с чемоданчиком в руке... Он включил зажигание. В тот момент ему больше всего захотелось развернуться и уехать прочь. Его безудержно тянуло назад, к нормальной жизни. Он больно прикусил губу. А она шагала по тротуару – высокая, пышная. Какой многообещающей была ее ленивая, неспешная походка!

Остаток ночи они провели неподалеку от городка Алиса, в каком-то мотеле, единственным достоинством которого был кондиционер; они зарегистрировались как мистер и миссис Роджер Робинсон.

Именно там, в ее душных объятиях, и началось все это безумие. Она добродушно посмеивалась над его пылом. День проходил за днем в этой безудержной, неразумной слепоте, в ненасытной жажде Бетти. Бежали дни; они переезжали из города в город, из отеля в отель. В дорогом отеле «Прадо» в Мехико лишь продолжалось то, что началось в дешевом придорожном мотеле возле городка Алиса в Техасе. Он наслаждался ее телом и никак не мог насытиться, а в перерывах между совокуплениями не было ничего – пустота, ожидание. Пока он дремал, она скупала наряды в магазинах Мехико.

А потом, однажды утром, он проснулся – и словно вышел из темного, душного кинозала на яркий свет и встал, моргая, на тротуаре, пытаясь припомнить, куда идти.

Мысленным взором Гарон посмотрел на себя и на нее. И это он принял за бессмертную любовь? Внезапно наступившее прозрение вдребезги разбило остатки иллюзий, развеяло дурман. Кто он такой? Изможденный пожилой дурак, который тратит свои сбережения на толстую, грубую девку с ограниченными умственными способностями и расширенными порами на щеках и на носу. С ней не о чем разговаривать. Она без конца повторяет одно и то же, помешана на киноактерах, телезвездах и диск-жокеях. Занимаясь любовью, тупо копирует приемчики, высмотренные ею в фильмах и вычитанные в дешевых бульварных романах. Он с изумлением уставился на ее мясистые бедра, на огромные, словно коровье вымя, груди, и вздрогнул. И ради этой твари он рискнул всем, разрушил свою жизнь?! Дарби с горечью понял, что может предсказать любое ее слово, любой вздох, любое движение. Больше он не испытывал возбуждения, когда она голышом выходила из ванной. Осталось только раздражение: почему она не прикроется? В самом начале своего приключения он послал Мойре и на работу телеграммы. В то время ему казалось, что он необычайно ловко все придумал – намекнул на некое секретное дело по поводу мексиканской нефтяной концессии. Теперь его неловкие ухищрения вызывали у него только стыд. Наверняка все всё поняли.

Ему хотелось ощутить рядом с собой свежий, бодрящий, немного вяжущий аромат с мятной нотой.

Там, в Мехико, в то утро все и кончилось. Он попытался купить ей билет на самолет. Но, даже несмотря на то, что Бетти сразу же почувствовала его охлаждение и отвращение к ней, она отказалась лететь одна.

Однажды, в дни давно прошедшего лета в Нью-Хэмпшире, он гостил на ферме у дяди. И там костлявый щенок-сеттер Джинджер задушил цыпленка. Дядя Дарби в наказание привязал дохлого цыпленка на шею щенку. Дарби помнил, как ему было жаль щенка, – в глазах Джинджера читалось очевидное унижение и отвращение к себе.

Дешевый любовный роман умер ранним солнечным утром, но Бетти продолжала висеть у него на шее. Они поехали на север, переехали Сьерра-Мадре. Их путь лежал по обожженным солнцем равнинам. В невероятно короткий срок их отношения достигли той тлеющей горечи, для которой обычно требуются годы брака без любви.

Во время долгих периодов обоюдного молчания Дарби думал о себе и о том, что сделал со своей жизнью. На протяжении двадцати лет супружества он хранил физическую верность жене. На весах – двадцатилетний брак против трех недель разврата. Мойра обязательно догадается. Но его потрясал не страх. Его потрясало чувство утраты, сознание того, что он отказался от чего-то важного, выбросил что-то ценное.

Дарби снова неприязненно покосился на Бетти Муни. Ее желтое платье потемнело под мышками и на талии. Впереди гребень холма подступал почти к самому уступу дороги. Он напряг плечи. Один раз сильно вывернуть руль, а там – взрыв и полное забвение, пустота... Дарби словно видел катастрофу острыми глазами жестокого канюка, парящего в вышине. Бело-голубая машина дымится на дороге; желтое платье – яркое пятно на фоне скалы. Каменная гряда промчалась мимо. Он с усилием расслабился. Нет, так нельзя. Это слишком дешево. Пуританская совесть требовала более сурового искупления за грех.

Внезапно дорога пошла под гору, и его взору предстала длинная вереница легковых машин и грузовиков, стоящих без движения. Девушку резко бросило вперед, когда он дал по тормозам. Машину занесло, завизжали шины, Дерби судорожно выравнивал руль. Наконец ему удалось остановить «кадиллак» сантиметрах в тридцати от заднего бампера передней машины.

Он увидел сердитые взгляды, услышал смех.

– Ты в порядке? – спросил он Бетти. Руки его от напряжения стали ватными, колени дрожали.

– Пальцы ушибла, – вяло пожаловалась она. – И куда было так гнать?

Дарби ничего не ответил. Выйдя из машины, посмотрел вперед. Внизу, под крутым обрывом, змеилась грязная речушка шириной метров в тридцать, не больше. Вода словно делила дорогу на две части: видно было, как на противоположном берегу она снова начинала петлять вверх по склону. Вдали виднелись кремовые и белые здания какого-то городишки. Почему-то все мексиканские городки похожи на кладбища; на полуденной жаре их вид навевает тоску и сонливость.

Дарби просунул руку в салон и, вытащив дорожную карту, развернул ее.

– На том берегу – Сан-Фернандо. А это река Рио-Кончос. Мы переправимся через нее на пароме. До Матамороса остается сто тридцать – сто сорок километров. Кажется, с паромом что-то случилось.

– Да что ты говоришь! – язвительно произнесла Бетти.

– Я спущусь и попытаюсь выяснить, в чем дело.

– Валяй!

Спускаясь по склону, он считал легковушки и грузовики. Внутри большинства машин никого не было. Справа от дороги, на обочине, стояли две лавчонки да росли несколько пыльных деревьев, отбрасывавших скудную тень. Перед ними – двадцать одна машина. Странно! А на дороге почти никого не было. За последние полтораста километров им навстречу попались всего две машины. Американские туристы, мексиканцы-путешественники.

Самой первой стояла маленькая зеленая английская машинка «эм-джи» с луизианскими номерными знаками. В тени, отбрасываемой ею, на кожаной подушке сидел, скрестив ноги, молодой человек с бронзовым загаром, золотыми волосами, в красной шелковой рубашке.

– И долго вы здесь загораете? – грубовато спросил Дарби Гарон.

Юноша оглядел его с ног до головы. Потом поднес сигарету к губам с томной грацией, которая лучше всяких слов говорила о его нетрадиционных сексуальных пристрастиях.

– С половины одиннадцатого утра, – ответил он нежным, почти девичьим, голоском.

– То есть... больше четырех часов? – изумленно переспросил Дарби.

– На самом деле впечатление такое, что мы торчим тут уже целую вечность. Парень, с которым я путешествую, ужасно расстроен, поверьте мне. Видите ли, недавно здесь проезжали члены их правительства, и эти болваны купили новый паром, чтобы произвести впечатление на своего эль президенте. Но новый паром слишком велик для речушки, к тому же сейчас уровень воды понижается, и перед каждым рейсом матросы прыгают в воду, вычерпывают лопатами грязь со дна, чтобы паром мог подойти поближе к берегу, – тогда они бросают длинные дощатые сходни, машины въезжают на борт...

Дарби поблагодарил юнца и поплелся назад, к своей машине. Сколько там от Виктории до Ларедо? Больше пятисот километров. Добавить еще полтораста на обратный путь до Виктории. Получится примерно шестьсот пятьдесят. Может, лучше вернуться, чем ждать на жаре? Но тут он вспомнил, что бензин на исходе. Когда они выехали из Виктории, бак был залит на три четверти. Даже чуть меньше. По дороге Дарби высматривал заправочные станции, но не увидел ни одной и рассчитывал заправиться в Сан-Фернандо.

Бетти стояла у машины. Увидев его, вопросительно подняла брови.

– Первая машина торчит тут уже больше четырех часов. Кажется, паром сломался.

– Нам придется ждать?

– Похоже на то.

– Мне необходимо выпить чего-нибудь холодного. Спроси, солнышко, не найдется ли в этих лавчонках холодного пива? У меня в горле пересохло.

– Если найду что-нибудь, принесу к тем деревьям. Постарайся отыскать тенистое местечко.

Он медленно побрел к ближайшей из двух грязных лавчонок. Глинобитные домишки были размалеваны неизбежной рекламой кока-колы и «Нескафе». Яркие рекламные плакаты то и дело попадались им по всей Мексике – словно пятна краски, упавшие с кисти беспечного маляра. Соломенные сомбреро и накидки-серапе, женщины-туристки в брючках и легких маечках, чумазые, оборванные и вежливые дети мексиканских бедняков, грубые, орущие отпрыски богатых мексиканцев и американос. Пиво, глубокий, тягучий смех техасцев. Солнце, пыль, жара... Странная атмосфера. Дарби Гарон ясно ощущал это. Натужное, наигранное веселье, всегда сопровождающее подобные происшествия. Но за всем этим кроется что-то еще. Нечто древнее и злое. В Мексике, подумалось ему, солнечный свет может быть смертоносным.

На негнущихся ногах Дарби двинулся через толпу – и вдруг показалось, что затылок ему охладил слабый холодок. На высоком прилавке в кусках грубо наколотого льда охлаждалось теплое пиво. Оно распродавалось так быстро, что не успевало охладиться. Низенький толстый лавочник требовал за бутылку три песо пятьдесят сентаво. Очевидно, сам пугался своих непомерных алчности и нахальства.