Утром я прошел километра полтора до центра и позавтракал в отеле, где, оказывается, проходил съезд избирателей, смешавшись с толпой типов со значками, приходивших в себя после ночной попойки. У стойки в вестибюле я попытался арендовать машину, но, когда девица выяснила, что я не из их постояльцев, она сначала тщательно сверила мое имя со списком людей, не оплативших прокат или не вернувших машину, и только потом соизволила взять мою кредитную карточку. Я заказал недорогую модель и, пока ждал, когда ее доставят к задним дверям, купил в газетном киоске карту округа.

Парень из гаража подогнал «фэлкон» песочного цвета. Осмотрев его, я обнаружил, что правое крыло сзади основательно помято. В договоре о прокате об этом – ни слова. Я пошел за девицей из вестибюля, потом мы втроем пялились на дефект, пока она не вписала его во все экземпляры договора. Их даже не упрекнешь за такие штучки – те, кто смял машину, бросают ключи на стойку и мчатся в аэропорт, с них взятки гладки. А я никогда не арендую машину без основательного досмотра. И счета официантов тоже проверяю. В контрактах читаю и то, что записано мелким шрифтом. В таких вещах я похож на придирчивую, мелочную старуху.

Университет находился в городе Ливингстон, километрах в восьмидесяти к югу от Эсмерелды по автостраде номер 100. Города, выстроенные в полупустыне, производят впечатление нереальности. Потому, наверное, что эта земля никогда ни на что не годилась. Там, где есть фермы, такого ощущения не возникает. Уже в пяти километрах от Эсмерелды само существование города казалось неправдоподобным. Я ехал по пустынному краю из скал, песка, чахлых кустов, с ящерками и солнечными зайчиками от брошенных пивных жестянок. По-моему, эта гигантская площадь когда-то могла быть дном древнего озера. Как сообщалось в местной газете, Эсмерелда располагает неограниченными запасами воды из артезианских источников. Видимо, благодаря этому обстоятельству и возник город в столь необычном месте – на голой песчаной равнине среди унылых скалистых холмов.

Километров пятьдесят дорога шла по плоской равнине, а потом стала делать широкие петли между кучками холмов и скалистыми грудами. Появилась зелень. Перевалив через гребень, я увидел вдали городок – он расположился метров на триста выше Эсмерелды, прижавшись к подножию длинной холмистой гряды, похожей на спящего коричневатого пса.

Университет относился к тем новым учреждениям, которые создавались второпях, чтобы забота о молодежи поспевала за ростом ее количества. Он раскинулся на окраине сонного городка. На огромной стоянке перед территорией университета сверкали в солнечных лучах сотни машин, а на всем пространстве беспорядочно разбросаны учебные корпуса, напоминающие гигантские коробки из-под обуви. Было десять утра, и молодежь торопливо сновала по тротуарам между зданиями. В стороне справа расположился комплекс общежитии и отдельно – жилые здания, вероятно, для профессорского состава и административных работников. Табличка перед входом на территорию гласила, что машинам студентов въезд запрещен. На торцовых стенах учебных корпусов яркими керамическими плитками были выложены разные девизы: Инициатива, Свобода, Мир и т. д.

Иссушенная земля была прочерчена асфальтированными дорожками. Кое-где пестрели крошечные островки зелени, рассаженной с продуманной тщательностью, но потребуются многие годы, пока замысел декораторов претворится в жизнь. Тощие студенты, воспользовавшись предобеденным перерывом, торопились по своим неведомым надобностям. Брюки цвета хаки, синие джинсы, бумажные майки и пестрые блузки. Безразличные взгляды, слепые, как линзы аппарата, скользили по мне, пока я медленно ехал мимо. Я был вне границ их возраста. В отношения со взрослыми они вступали лишь по необходимости. А посторонние значили для них не больше, чем окружающие камни или кусты. Они неслись в бурном, меняющемся потоке жизни, а мы были всего бледными тенями на обочине – нудные, замкнутые, вроде страшилищ. Я заметил, что масса студентов обильно разбавлена латинской кровью – много смуглых, пышных брюнеток и юношей, похожих на тореадоров. И во всех ощущалось тревожное напряжение от утомительного трехсеместрового учебного года. Их наспех напичкивают информацией, чтобы быстрее подготовить для коммерции, строительства, прогресса, и спешки, для жизни с регламентированным временем и распланированными деньгами, для существования в две смены, с отпусками, такси, вечеринками, нужными связями и интересами. Их приспосабливают к жизни на быстро бегущей полосе, и когда они станут свежеиспеченными так называемыми гражданами, они, как хорошо смазанная деталь, легко скользнут в запланированные компании с непрерывной конкуренцией, где жизнь представляет собой непрекращающийся бег наперегонки – организованный, неумолимый – до последнего издыхания, и тогда в погребальной конторе их обрядят, наложат грим, заколотят гроб, и они обретут тот недосягаемый покой, которого не изведали за всю жизнь.

Конечно, все в жизни функционально. Но есть здесь нечто подобное тому, как мы поступаем с цыплятами. Ускоренными методами растим их до оптимального веса, чтобы за восемь недель подготовить для вертела. И особенно безнадежно и комично выглядит ситуация, когда благодарная молодежь объявляет: «Нет, не хотим терять в университете четыре года, лучше кончить за два года и девять месяцев и сразу зарабатывать на жизнь!»

Образование и воспитание должны быть отделены от необходимости зарабатывать на жизнь, тогда они не будут инструментом, конвейером. Воспитание требует размышления, созерцания, вдумчивого и целенаправленного изучения произведений, где звучат наиболее часто и настойчиво повторяющиеся вопросы: зачем? почему? Сегодня пытливая молодежь, задающая подобные вопросы, не находит вокруг никого, кто заинтересован в ответах, и мы ее теряем, отталкиваем, ибо у этих юнцов так устроены мозги, что им невероятно скучна наша коммерчески-промышленная школьная система. Прекрасный техник редко бывает человеком образованным. Он может быть полезным обществу, удовлетворенным собой, трудолюбивым. Но понимания таинства жизни, ее чуда и парадоксов у него не больше, чем у тех цыплят, которых пичкают и раскармливают, чтобы потом на конвейере ощипать, заморозить и упаковать для потребления.

Отыскав административное здание, оставив машину на стоянке, я зашел и у стойки справочного бюро спросил седовласую даму, могу ли встретиться с Джоном Уэббом. Вопрос вызвал растерянность, она в замешательстве сказала, что Джон Уэбб – это профессор с кафедры гуманитарных наук. Мне нужен именно он? Может, я хочу видеть другого Джона Уэбба? У них есть и студент с таким именем, хотя они не родственники. Наконец ей пришлось признаться, что доктора Уэбба нет на работе.

– И как долго его не будет?

– Не могу сказать, к сожалению.

– А кто может знать, когда он появится?

– Я действительно не в курсе. Может, вам помогут на кафедре?

– У меня личное дело.

– М-м... тогда его сестра... она, наверно, знает.

– Как ее найти?

Порывшись в картотеке, она сообщила: блок номер семь. Квартал преподавателей вон там, напротив большой стоянки. Там есть таблички с фамилиями. Это третий дом в глубине сзади.

Я нашел его без труда. В каждом блоке было десять – двенадцать коттеджей со своей калиткой, расположенных по возможности укромнее, с бытовыми службами в центре. При строительстве были использованы плиты, кирпич, низкие стенки, дворики, крытые тротуары. Найдя калитку с цифрой "З" и толкнув ее, я прошел к дверям. При нажатии кнопки не услышал звонка и уже собирался стучать, когда дверь открылась и выглянула молодая женщина в клетчатой рубашке до Колен.

– Пожалуйста!

– Я ищу профессора Уэбба. Меня зовут Макги.

– Могу сказать вам то же самое, что уже сказала всем другим. И заведующему кафедрой тоже. Не имею представления, где мой брат.

Она собралась закрыть дверь, но я просунул ногу. Посмотрев вниз, она холодно произнесла:

– Разрешите?

– Не разрешу. Мне нужно поговорить с вами.

– Нам совершенно не о чем говорить.

– Что, если дело обстоит не так, как кажется?

– Что вы хотите этим сказать?

– Что, если он не уезжал с нею? Что, если это только должно так выглядеть?

– А вы здесь при чем, мистер Макги?

– Я единственный с абсолютной точностью знаю, что Моны нет с вашим братом. Все остальные, похоже, уверены в обратном.

Поколебавшись, она распахнула дверь:

– Тогда заходите.

Мы прошли в гостиную. Окна были закрыты шторами из тяжелой, плотной ткани. На просторном столе возле настольной лампы разложены стопки книг, блокноты, картотека. Из большого проигрывателя звучала негромкая музыка – казалось, кучка разозленных музыкантов настраивала инструменты, не в силах договориться, что играть. Выключив проигрыватель и подойдя к окну, она рывком раздвинула шторы, а потом погасила лампу на столе.

Я разглядывал женщину, легкие движения ее ног, обутых в поношенные мокасины из оленьей кожи. Вся она двигалась резко, энергично, так что клетчатая рубашка натягивалась на бедрах. Руки и плечи очень гладкие, белые, округлые, но упругие. Мягкий, удлиненный овал лица. Вокруг глаз темные круги. Маленький рот с полными губами без помады, точеный нос. Глаза опушены длинными темными ресницами. Темные, тускловатые волосы с прямым пробором собраны сзади в небрежный пучок. На столе стояла большая электрическая кофеварка.

– Кофе? – спросила она.

– Благодарю. Без молока, пожалуйста.

Она сходила на кухню за чашкой с блюдцем, налила мне и, захватив свою чашку, села на угол большого дивана, поджав под себя ноги и натянув короткий подол рубашки на белые колени. Я сел в противоположном углу, облокотись о цветную подушку.

– Вам удалось удивить меня, мистер Макги. Попробуйте продолжить в том же духе. Мне, правда, непонятна ваша роль в этой истории.

– Миссис Йомен связалась со мной через одну знакомую. Надеялась с моей помощью кое-что решить. Вчера в полдень я прилетел из Флориды. Мы побеседовали о ее проблеме – она хотела получить от мужа свободу. И хотела денег. И еще хотела выйти за вашего брата.

– И вы нанялись все это уладить? Вы адвокат?

– Нет. Я узнал, в чем дело, только здесь, после встречи. И мне не очень хотелось выполнять такое поручение.

– Значит, она удовлетворилась половинчатым решением?

– Нет. Поверьте, она вовсе не собиралась уезжать с вашим братом, во всяком случае, не раньше, чем все решится... по-человечески. И с финансами тоже.

– Мистер Макги, если вы всерьез поверили басням Моны, значит, вы такой же сумасшедший, как мой брат. Уж он-то оказался полным идиотом.

– Потому что уехал?

– Здесь он сжег все мосты. Просто немыслимо вести себя, как он, и еще рассчитывать, что его примут назад, когда кончится его сумасбродное приключение. Если б он был общим любимцем и угодником, может, удалось бы замять скандал. Но Джон не является ни тем, ни другим. Его не простят, в первую очередь, потому, что вся история такая... отвратительная и вульгарная.

– В каком отношении?

– Вам еще нужно объяснять? Молодой профессор, легкомысленный мечтатель, знакомится со зрелой, пресыщенной женой пожилого владельца ранчо. Начинается романтичное приключение. Это еще мягко говоря. Конечно, он объяснил это по-другому – истинная, настоящая любовь. Так они вынуждены были говорить, наверно, чтобы сохранить хоть каплю самоуважения. Но это просто обычная, отвратительная плотская связь. Джон еще в жизни не встречал таких женщин. Она его соблазнила и совратила. Верите ли, он такой впечатлительный, разве здесь была любовь? С такой примитивной кобылой? Как может благородный человек полюбить животное? Она его охмурила тем, что у нее под юбкой. Извините за грубость.

– Всякое случается.

Она возмущенно подняла плечи:

– Случается с женщинами вроде нее, но не с такими мужчинами, как Джон. Нужно лишиться рассудка, чтобы такой человек, как мои брат, своими руками разрушил все ради... примитивной, напыщенной шлюхи.

– Может, она здесь ни при чем?

– Мистер Макги, все мечты брата, все его усилия пошли прахом. Может, сумеет зарабатывать на жизнь в какой-нибудь коммерческой школе или издательстве, но с карьерой все кончено. А он ведь талантливый, способный. И так все пустить на ветер. Он даже не хотел понять, что делает глупости. Я его изо всех сил предостерегала. Раньше мы никогда не ссорились. А теперь он меня вообще не слышал. Мои чувства для него ничего не стоили. То, что я гордилась им, верила в него, не стоило и ломаного гроша. Боже мой, я же читала, сколько мужчин сбивали с пути, но мне и в голову не могло прийти, что это случится с ним! Ведь это... совершенно невозможно! Дурацкая сексуальная судорога и расслабленность потом, и из-за этого испортить всю жизнь! Никогда, никогда не пойму!

– Вы знали, что он собирается с ней уехать?

– Я боялась этого. В начале осени он страшно нервничал. А дней десять назад вдруг переменился, казался даже счастливым. Сказал мне, что все будет в порядке, они договорились. Выглядел спокойным и довольным. Составил расписание так, что по вторникам и четвергам после обеда был свободен, а через неделю – еще и по понедельникам. В такие дни он после обеда уезжал – где-то, наверное, встречались. Вечером, часов в семь-восемь возвращался усталый, измотанный, но улыбался как блаженный. Эта проклятая баба выжимала его до капли. И он еще имел совесть предложить мне, чтобы мы жили здесь вместе, втроем, когда все уладится! Вы можете ее представить в качестве профессорской жены? Вам известно, что она на два года старше Джона? Она еще захочет, чтобы ректор плясал под ее дудку!

– Может, она сказала ему, что я ей обещал помочь?

– Возможно. Ах, они на все смотрели сквозь розовые очки! Вообразили – весь мир обожает их только за то, что они втрескались друг в друга. А на самом деле все считали это неприятной ситуацией, историей дурного толка.

Поднявшись, она отключила кофеварку и наполнила чашки снова. Когда склонилась ко мне, пахнуло запахом ванили. Мне пришло в голову, не пьет ли она? Пожалуй, вряд ли – слишком деятельная, активная натура. Моложе брата года на четыре. Я легко представил себе, как она слоняется вокруг нью-йоркского университета в черных чулках и твидовой юбке, как горячо рассуждает в дешевых забегаловках об абстрактных понятиях, знакомится с сексом у какого-то художника в мансарде, но приходит к выводу, что его значение преувеличивают; как позволит уговорить себя попробовать марихуану, но испытает лишь тошноту; подписывает разные воззвания, как отсиживает часы на лекциях, увешанная примитивной бижутерией, изготовленной бездарными подружками; как намалюет декорации для любительского спектакля, – и все-все проделывает энергично, со страстью; этот инфантильно-интеллектуальный ребенок без чувства юмора, задавленный предрассудками, бессознательно жаждущий избавления от них.

– Вчера, во вторник, – продолжал я, – миссис Йомен после полудня увезла меня из карсонского аэропорта. Судя по всему, ваш брат исчез во второй половине дня в Понедельник. Мне это представляется несколько преждевременным.

– Наверно, так они запланировали. Я посещаю разные курсы. В понедельник после обеда была на семинаре «Массовая коммуникация». У Джона в понедельник до двенадцати две лекции по современной философии. И по философии в литературе. После обеда он свободен, я думаю, был с ней. Когда он не вернулся к девяти часам, меня охватило беспокойство. Но я решила, что они договорились провести вместе ночь. В последнее время, по-видимому, это было пределом его мечтаний. Ждала, что вернется утром – во вторник у него лекции с десяти: В девять утра мне уже все казалось подозрительным. Я осмотрела квартиру. Не было чемодана, кое-чего из одежды, туалетных принадлежностей. Не оставил никакой записки, ни словечка объяснений. Не хватило простой порядочности предупредить на кафедре. Просто... сбежал как преступник. Как вы, наверное, знаете, машину оставил в аэропорте, и оба вылетели в Эль-Пасо. Наверное, нужно перегнать машину домой. Это сто километров отсюда. Меня все это просто выбивает из колеи, я оказалась в глупейшей ситуации. У меня был долгий разговор с деканом – он сочувствует мне, мы ведь здесь уже третий год. Конечно, из квартиры придется выехать. Но до-пятнадцатого ноября вроде можно еще пожить. Думаю, Джон к тому времени вернется. Сейчас я оказалась в каком-то вакууме, все валится из рук. Кто знает, что с нами будет.

– А вы работаете?

– Конечно. До обеда – в лаборатории справочных пособий. Канцелярская работа. Но сегодня я свободна, на этой неделе там расширяют помещение, меняют кабель. Я готовлю материалы для дополнительных занятий «Произведения драматического искусства». – Она задумалась, потом продолжила: – Мы жили здесь довольно приятно, мистер Макги, пока в нашу жизнь не вошла эта женщина и не перевернула ее вверх дном. Мне вовсе не мешало, что я вела наше общее домашнее хозяйство. Сам Джон готов питаться консервами и одеваться как бродяга. Он не умеет заботиться о себе. И совсем не здоровяк. Эта женщина о нем не станет заботиться. И чего она на него нацелилась? Не могла найти себе какого-нибудь... шофера или полицейского, какого-нибудь мускулистого дурака, который выдавал бы ей то, в чем она явно нуждается?

– Вы все осмотрели, знаете, что взял с собой ваш брат?

– Уложил вещи и уехал. Конечно, забрал все, что ему нужно.

– Если я попрошу сделать то, что вам кажется напрасным, сделаете?

– Что именно?

– Вы проверили, не осталось ли здесь чего-то, что ему следовало взять непременно?

– Я, кажется, вас не понимаю, мистер Макги.

– Что-то, что могло здесь остаться, если вместо него собирали вещи другие. Чтобы создалось впечатление, что он собрал вещи сам и уехал.

– Вам не кажется, что это... какая-то мелодрама? – Ее мягкие, бледные губы насмешливо скривились. – Похищение?

– Если вам нетрудно, посмотрите.

– Пожалуйста.

На руку мне упал теплый солнечный луч. На стене висели яркие квадраты ткани с простым узором. Было слышно, как она выдвигает ящики и хлопает дверцами шкафов. Потом все утихло.

Она вдруг возникла на пороге – напряженная, словно готовая к удару. В руке держала черную коробку размером с небольшую книжку. Протягивая ее ко мне, беззвучно шевелила дрожащими губами, пока не выдавила:

– Не забрал...

Взяв протянутую коробку, я открыл ее – два шприца, запасные иглы, ампулы. Я захлопнул крышку.

– Он диабетик?

– Да. Конечно, ее он должен был забрать! Уколы инсулина он делает каждое утро. Он очень рассеянный, но уже понял, что с этим нельзя шутить. Когда забывал об уколе, несколько раз терял сознание. Не понимаю, как он мог забыть коробку...

Она упала в кресло.

– Конечно, мог забыть. Но наутро обязательно вспомнил бы – укол входит в утренний туалет. Правда, у него есть рецепт, можно все купить в аптеке. Да, наверно, так и было.

– Кто-нибудь видел его при отъезде?

– Что? Не знаю. Нет, наверное. В понедельник после обеда здесь бывает немного людей.

– А где хранилась коробка со шприцами?

– В ванной, в шкафчике с лекарствами.

– А другие туалетные принадлежности оттуда забрал?

– Да... Понимаю, что вы имеете в виду. Все это очень... странно. Мне страшно. – Она нахмурилась. – Вы говорили, должно выглядеть так, что уехали вместе. Зачем?

– Не знаю.

Выражение ее лица вдруг изменилось. Я быстро спросил:

– О чем вы думаете?

– Не знаю. Вдруг кое-что вспомнила. В воскресенье мы опять поругались. Я ткнула его носом в то, что впереди Великая неделя: он увидится с ней в понедельник, вторник и в четверг. А он ответил, что во вторник, то есть вчера, они не встретятся, вроде бы она будет занята. Если бы собирался уехать в понедельник...

– Он знал, что она встречается со мной.

– Куда же тогда он поехал?

– Куда его увезли?

– О, пожалуйста, перестаньте! Хотите еще сильней меня напугать?

– Как вас зовут?

– Изабелл. Изабелл Уэбб.

Подтянув ногой стул, я уселся напротив, глядя ей в глаза.

– Мое имя Тревис Макги, Изабелл.

Я схватил ее руку – раза два она попыталась ее выдернуть, но так и оставила в моей ладони, неподвижно сидя в кресле, глядя куда-то вперед, мимо меня.

– Почему вы ведете себя так странно? – спросила она наконец, облизнув пересохшие губы.

– Я не собираюсь вас запугивать. Хочу что-то сказать. Может, и не следовало бы, может, это вас поразит. Очень сожалею. Хотелось бы, чтоб вы держали себя в руках. Попытаетесь? Вот и хорошо. А теперь слушайте внимательно. Мона Йомен отвезла меня в пустую дачу за городом, на холмах. Вчера днем, в два двадцать пять, стояла рядом со мной, как вы сейчас, но кто-то выстрелил из тяжелого дальнобойного ружья, попал ей в шею, и она мгновенно умерла. Я оттуда ушел, а когда вернулся с шерифом, труп исчез. Все следы заметены, уничтожены. Мне же вообще не поверили. Решили, что я пустил дымовую завесу, чтобы облегчить ей бегство с вашим братом.

Она непонимающе смотрела на меня. Удивительно длинные у нее ресницы.

– Но... они же улетели вчера. В час пятнадцать. Рейсом в...

– Рослая блондинка и очень высокий худой мужчина, оба в темных очках, сели вчера в самолет в час пятнадцать. Черт возьми, я же прекрасно знаю, что Моны Йомен в том самолете не было. В это время мы оба сидели в ее машине, взбираясь наверх к даче. Мы уже, собственно, были на месте. В списке пассажиров значится мистер Уэббер Джонсон с супругой. Джон Уэбб якобы. Чтобы скорее бросилось в глаза. Если бы он захотел скрыться тайно, выбрал бы себе такое имя? Оказался бы таким глупцом?

– Нет. Вы... говорите о нем в прошедшем времени...

– Он собирался встретиться с ней в понедельник после обеда?

– Н-нет. У него была куча тетрадей. Собирался поработать дома. Нужно было проверить задания. Когда я пришла с семинара, они лежали на столе. Я все передала на кафедру. Кто-нибудь пока будет его замещать.

Она сильно нервничала, но держалась изо всех сил.

– Изабелл, я точно знаю, что Мона мертва. Все выглядит заранее подстроенным. Вместо них улетела другая пара. Мона убита, и, если кто-то собирался инсценировать их совместный побег, им пришлось убить и вашего брата.

Закрыв глаза, она крепко сжала мою руку. Когда через несколько секунд открыла, взгляд был пустым, отупевшим от боли.

– Но это... странно. Зачем им это?

– Не знаю. Пока не знаю. Сейчас выясняют, ищут, где укрылась эта пара любовников. Потом, через какое-то время, все затихнет. Здесь, кажется, преобладает традиционное мнение, что где-нибудь они начнут новую жизнь.

– И ее муж тоже разделяет его?

– Не думаю.

Она взглянула на черную коробочку – я положил ее на стол рядом с креслом.

– Но ведь вот доказательство, правда? – Она попыталась встать. – Надо же сообщить об этом в полицию...

– Подождите, Изабелл!

– Чего подождать? Если...

– Кто-то очень постарался создать впечатление, что они уехали.

– Тогда почему ее убили на ваших глазах?

– Не знаю. Может, было задумано иначе, но не вышло, и им пришлось импровизировать на ходу.

– Но если моего брата похитили...

– Где доказательства?

– Он оставил здесь шприц.

– Просто забыл. Купил другой в Эль-Пасо.

– Но...

– Ливингстон относится к округу Эсмерелда. Расследованием руководит шериф Фред Бакльберри.

– Он приходил вчера вечером со своим помощником. Около восьми. Рассказали мне о его машине, об их отлете. Потребовали, чтобы я немедленно сообщила, как только Джон даст о себе знать. Держались так... небрежно, насмешливо, свысока. – Склонив голову набок, она нахмурилась: – Что ж, теперь все кажется гораздо логичнее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Не думала... что он в самом деле уехал с ней. По-моему, он все-таки достаточно разумен. Я старалась открыть ему глаза, уговаривала, чтобы прекратил встречи с этой женщиной. Здесь уже ходили всякие сплетни. А ему вовсе не была безразлична его репутация. Настолько-то я его знаю. Но если сюда кто-то явился... насильно утащил его... А он не переносил насилия... и сам не был силачом. Никогда никого не оскорбил, не обидел...

Прошедшее время. Наверно, она вдруг осознала, что говорит в прошедшем времени. Глаза ее наполнились слезами; тихо застонав, как от сердечного спазма, она скользнула с кресла, упав на меня, охваченная болью и жалостью. Я поддержал ее. Упираясь головой в мою грудь, она качала ею из стороны в сторону, всхлипывая, постанывая в голос, подсознательно впитывая ту малость утешения, которую дает физическая близость, пусть даже чужого человека, как я.

Но когда я стал похлопывать ее по спине, пытаясь успокоить, она окаменела, а потом отпрянула, как от корзинки с гадюками.

– Простите, – сдержанно и тихо сказала она, усаживаясь удобнее в кресле.

Вот тут я вдруг заметил такой чистый, темно-темно-голубой цвет ее глаз, какого в жизни не встречал. Тусклые волосы, упругое, белокожее тело, запах ванили и страх перед сексом. Забота о любимом брате – благородное убежище для женщины, не сумевшей реализовать себя. Вспомнил, с какой напряженной горечью она оценивала влечение брата к Моне, о главной причине их связи говорила как о смердящей ране. И последние два года здесь считала прекрасными. Сколько ей – двадцать пять, двадцать шесть? Хороший город, где пройдут последние годы надежд на замужество, иссякнут жизненные соки, и все под знаком благородного решения – ради брата. Конечно, Мона Йомен непременно должна была вызывать у нее отвращение. Мона шествовала по жизни, вызывающе неся роскошное тело и удовлетворяя его потребности.

– Вы знали Мону? – поинтересовался я.

– Он хотел, чтобы мы подружились. Ничего худшего не мог придумать. Она относилась ко мне снисходительно, как к умственно отсталому ребенку. Нет... просто представить не могу, что она мертва. Она была такой... вызывающе полной жизни, мистер Макги.

– Тревис. Или Трев.

– Это вроде обращения на «ты», я в этом не сильна. Нужно долго привыкать.

– Я предложил в виде помощи – не это главное. Надеялся упростить наши отношения, Изабелл.

– Я нелегко схожусь с людьми. Наверно... так воспитали.

– Где прошло ваше детство?

– Наши родители были художниками. Отец пользовался успехом, у мамы был доход от наследства. Мы жили далеко-далеко от людей. Школьные задания нам присылали по почте, а учили нас родители. Летом жили в Канаде, зимой – на маленьком багамском острове. Джон все время болел, и мы все тряслись за него. Меня здоровье никогда не подводило. Я научилась... придумала игры, в которые могла играть одна. Родители умерли три года назад, с разрывом в два месяца. Они были очень близки. Джон и я чувствовали себя как бы лишними, и это нас сблизило. А теперь... Что со мной будет?! Господи, как мне жить?!

Скользнув мимо меня, она подошла к столу, взяла в руки какую-то книгу, снова положила. Повернувшись ко мне, оперлась о стол.

– Кому нужно было его убивать? Не могу поверить. Вы знаете, да? Просто не верю!

– А насчет Моны?

– Д-да, в ее смерть поверю. Она была такая... резкая. Легко ранила людей. Но Джон совершенно безобидный. Даже после анекдота едва рассмеется.

– Как они, собственно, познакомились?

– Началось около года назад. Йомены приехали на вечеринку служащих университета. Нас тоже пригласили. Мистер Йомен пожертвовал университету какую-то сумму. Джон сидел рядом с миссис Йомен. Она делала вид, будто интересуется современной философией. Говорили о Хайдеггере, Броуди, Дилли, Сартре, Камю. Она из тех людей, которые умеют отпустить пару замечаний о вещах, понятия о которых не имеют. Когда-то в Париже встречалась с Камю. А Джона не остановить, если речь идет о его специальности. Она стала ходить на его семинары, записывала, читала. Так все и началось. Конечно, этот ее воображаемый интерес был просто хитрой уловкой. Я его предостерегала. А она не спешила. Сбила его с пути праведного в конце апреля. Явился однажды с фантастической сказкой, что-то лепетал об испорченной машине. Потом стала к нему сюда приезжать. Без тени стыда. Вовсе не скрывала своих чувств. Где уж Джону обороняться! Такая ловкая, решительная. Но, наверное, и надоедливая.

– Изабелл, есть кто-нибудь, кто поживет здесь с вами? Или вы к кому-то переедете?

– Нет. А зачем?

– Не следует сообщать об этом шерифу.

– Потому что это недостаточное доказательство – то, что не забрал лекарство?

– И поэтому тоже. Все дело... очень умело подготовлено. Мне хотелось бы узнать побольше. И тайно. А если об этом раструбят, кончу где-нибудь дорожным рабочим. Что бы ни случилось с Моной и вашим братом, это всего лишь часть какой-то большой акции. Кое-что есть здесь сомнительное и в любой момент может взорваться.

– А вдруг моему брату нужна помощь?

Ее опять охватывала истерика.

– Изабелл, мы и так вынудим их что-то делать, если докажем, что вчера в том самолете они не летели. Пока все этому охотно верят, даже ее муж. Шериф немного сопротивляется, но не думаю, что его подкупили. Я убедил шерифа проверить мое заявление о смерти Моны. Если что-нибудь обнаружат, станет ясно, что ни один из них не участвовал в разыгранном отлете.

– Но для этого нужно время! Может, где-нибудь...

Кажется, мне не удавалось ее успокоить. Придется забрать с собой.

– Мне нужно побывать в карсонском аэропорте, надеюсь что-нибудь разузнать. А вам необходимо переправить оттуда машину брата, так? Может, поедете со мной?

После короткого раздумья она решительно кивнула.

– Подождите, я только переоденусь.