Мы причалили прямо к борту «Альбатроса». Я вскарабкался на палубу, перегнулся через перила и, подхватив девушку, перенес ее на яхту и попытался поставить на ноги. Убедившись, что она еще не в состоянии идти, я отнес или скорее оттащил ее в свою каюту. Мейер отправился на пристань — возвращать ялик.

Некоторое время девушка стояла молча, вцепившись в спинку стула и слегка пошатываясь. Потом подняла голову и попыталась что-то сказать, но безуспешно. Я вытащил из шкафа купальный халат и чистое полотенце, бросил на кровать и со словами: «Хорошенько вытритесь и переоденьтесь в сухое», вышел из каюты.

Пока она переодевалась, я налил в высокий стакан хорошую порцию бренди и отнес ей, предварительно постучавшись. Она поднесла стакан к губам, и я услышал, как зубы застучали по стеклу. Тем не менее она справилась, осушив стакан в три глотка.

В дверях возник Мейер и тут же оценил обстановку.

— Озноб? Ничего страшного — реакция на шок. Мисс, вы в силах принять горячий душ или, еще лучше, ванну? А потом еще бренди, о'кей?

Девушка дернула головой, что было истолковано Мейером как согласие, и он тут же исчез, прихватив с полу ее мокрую одежду. Мгновение спустя я услышал, как за стенкой зашумела вода. Моя ванная была оборудована в полном соответствии с сибаритскими вкусами прежнего владельца и его бразильских сеньорит. Должно быть, он не перестает сожалеть о ней с тех пор, как проиграл мне яхту в покер как-то в Палм-Бич.

— У м-м-меня… что-то в ноге, — удивленно произнесла девушка.

Чертовы крючки! Я приготовил инструменты и вызвал доктора Мейера ассистировать мне. Девушку уложили ничком на исполинскую кровать, также доставшуюся мне в наследство от любвеобильного бразильца. Я придвинул поближе лампу и осветил операционное поле.

Существует масса избитых выражений для описания женских ног. Выточенные из слоновой кости. Изваянные из мрамора. Цвета эбенового дерева. И т. д. и т. п. Эти, на мой вкус, были несколько бледноваты, хотя скорее всего это было связано с ее состоянием. Время от времени по телу пробегала судорога, и тогда рисунок мышц становился особенно рельефным.

Извлечение рыболовных крючков из тела — вещь очень неприятная, но мы надеялись, что начавшееся действие алкоголя смягчит боль. Несколько крючков только слегка вонзились в кожу остриями, и с ними мы справились довольно легко. Но два последних засели по самую бородку.

— Сейчас придется потерпеть, детка, — предупредил Мейер.

— Валяйте, — спокойно отозвалась она.

Вытащить застрявшие в теле рыболовные крючки можно только одним способом — назовем его хирургическим. Она не издала ни одного звука, даже не вздрогнула, когда зазубрины стали рвать ее кожу изнутри.

Наконец операция закончилась. Мы залили ранки йодом и заклеили пластырем.

— Для меня большая честь, доктор, — поклонился я, — ассистировать вам в такой ответственной операции.

— Нашей пациентке следует сохранить эти сувениры, как память, — засмеялся Мейер и положил крючки перед ней.

— Господи, — пробормотала она сквозь зубы, — тоже мне клоун.

Мейер пожал плечами.

— Ванна готова, миледи. Через несколько минут я постучу, вы приоткроете дверь, и я передам вам коктейль. Вода горячая, как мы и договаривались. Кстати, как прикажете обращаться к вам, миледи?

Девушка села на кровати и обвела нас медленным равнодушным взглядом. Ее глаза казались совершенно безжизненными. Они были… они были как пепел от погасшего костра.

— Одри Хепберн вас устроит? — спросила она.

— В таком случае наша труппа — Мейер и Мак-Ги. Я — Мейер, он же Мейер, а этот красавчик — Мак-Ги, он же Тревис, он же хозяин здешних мест.

— Вот и славно, — кивнула она, прошла в ванную и закрыла за собой дверь.

Я направился в каюту Мейера и вытащил из-под кровати свой заветный ящик со всякой всячиной. Один приятель назвал его «реликвии Мак-Ги». Я извлек оттуда просторную бело-голубую женскую пижаму, черные парусиновые брюки и белую рубашку с длинным рукавом. Нашлась там и пара шлепанцев, которую я счел подходящей по размеру. Присоединив к этому пакет с туалетными мелочами из какого-то отеля, я отнес все к себе и разложил на кровати. После непродолжительной борьбы с собой я решил не менять постельное белье, поскольку сделал это только вчера, а наша гостья не казалась особо разборчивой.

Мейер отнес в ванную коктейль и вернулся с тазиком в одной руке и одеждой Одри в другой. Я последовал за ним на кухню и с удовольствием наблюдал, как, набрав в тазик чистой воды, он старательно полощет и отжимает белье. Заботливая матушка Мейер!

— Посмотрите, что мы имеем, доктор Ватсон, — задумчиво произнес он. — Шелковая блузка без рукавов и трикотажная юбка на пуговицах, с этикетками, из которых следует, что обе вещи приобретены в заведении, именуемом, Бог им в помощь, «Кукольный дом», Бровард Бич. Далее голубые кружевные трусики и под пару им лифчик. Если опыт меня не обманывает, размер 34, полнота Б. Белье прекрасного качества, но без меток, куплено в обычном универмаге. Обуви нет. И, как ты мог заметить, ни украшений, ни наручных часов. Однако есть след от кольца на безымянном пальце правой руки и бледная полоска на левом запястье.

— Возраст, мистер Холмс?

— Явная примесь восточной крови усложняет определение возраста. Что-нибудь лет двадцать шесть, плюс-минус два года.

— А как насчет длинных ухоженных ногтей, дорогой Холмс? Непохоже, что она работает руками. Правда, на третьем и четвертом пальцах правой руки ногти обломаны, возможно, во время борьбы.

— Прекрасно, милый Ватсон! Что еще, по-твоему, заслуживает внимания?

— Ну… Шрам на правой скуле?

— Сам по себе ничего не означает, вернее, может означать все, что угодно. Думай, думай. Ну, ладно, помогу тебе. Представь себе, как вела бы себя в подобных обстоятельствах любая известная тебе молодая женщина.

Я подумал о Виджи. Конечно, она подняла бы страшный шум, крик, плач, требовала бы вызвать доктора и полицию. А как она отреагировала бы на крючки, впившиеся в тело, даже страшно себе представить.

Когда я сообщил это глубокое умозаключение Мейеру, он разорался не хуже Виджи. Только такой осел, как я, кричал он, мог не сопоставить манеру поведения Одри с ее внешностью! Ее осанка, походка, фигура, особенно развитые мышцы ног явно свидетельствуют о ее принадлежности к миру шоу-бизнеса. Она может быть исполнительницей гавайских или восточных танцев, платной партнершей в клубе или на крупном теплоходе или кем-нибудь еще в этом роде. Ее реакция на случившееся была исключительно физиологической, без каких бы то ни было эмоциональных проявлений!

Как будто она давно примирилась с тем, что для девушки ее возраста насильственная смерть — обычное дело. Как будто она воспринимала мир как место, где рано или поздно каждого из нас сбросят со своего моста.

Мы услышали, как щелкнула дверь в ванной и, подождав некоторое время, дружно двинулись к моей каюте. В ответ на стук она крикнула: «Можно, можно!»

Удобно раскинувшись на двух подушках, она возлежала посреди кровати под покрывалом. На ней была моя пижама, а голову венчал тюрбан из полотенца. Лицо порозовело, и она выглядела значительно лучше.

— Ну как, полегчало? — спросил Мейер.

— Ваш бренди был очень кстати. Правда, в голове шумит, но ведь я ничего не ела с самого утра.

— Нет проблем, сейчас что-нибудь приготовлю, — предложил я.

— Хорошо, только я и думать не могу о серьезной еде. Если можно, стакан горячего молока с аспирином, мистер… Черт, забыла ваше имя.

— Тревис Мак-Ги. Этот, с шевелюрой, — Мейер. Как насчет гоголь-моголя с ванилином и тертыми орехами?

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Когда я была маленькой… очень давно, мне это нравилось. — Она перевела взгляд на одежду, висящую на стуле. — Здесь есть женщина? Чье это?

Как выяснилось, я напрасно считал, что уже могу спокойно отвечать на этот вопрос. Мой голос предательски дрогнул, когда я сказал: «Женщина, которая носила это, умерла».

Любой нормальный человек автоматически извинился бы или пробормотал что-нибудь соболезнующее, но она как ни в чем не бывало произнесла:

— Выглядит подходяще. И ванная у вас такая потрясающая, что я никак не могла понять, на каком я свете. Может быть, все-таки угодила на тот? Надеюсь, завтра утром я приду к какому-нибудь выводу.

— Завтра утром, — подал голос Мейер, — вы, наверно, захотите обратиться в полицию?

И вновь я увидел в ее глазах черную пустоту.

— Зачем мне полиция? — усмехнулась она. — Полицию не интересуют неудавшиеся самоубийцы.

— Так вы хотели покончить с собой? — переспросил я.

Она кивнула.

— Вы привязали к себе цементный блок и перелезли через перила?

— Это было нелегко. Вы что-то говорили насчет гоголь-моголя?

Ей ответил Мейер. Совершенно безразличным тоном он произнес какую-то длинную фразу, состоящую из одних гласных, изредка перемежаемых звуком «л».

— О, нет! Я… — тут же воскликнула она и осеклась. Уставившись на Мейера сузившимися глазами, она прошипела: «Чертов пройдоха!»

Мейер довольно улыбался.

— Прощу прощения, я хотел проверить свою догадку, дорогая Одри Хепберн из Гонолулу. В вашем акценте слышно дыхание Островов. — Мейер повернулся ко мне. — Достаточно взять макронезийскую основу плюс понемногу ирландской, французской и японской крови, выдержать эту смесь в течение нескольких поколений в тропическом климате — и мы получаем результат, повергающий во прах всех ревнителей чистоты расы, крови и тому подобных предрассудков. — Он вновь обратился к девушке. — Не удивляйтесь, что я легко раскусил вас, дорогая. Я служил на Островах несколько лет.

Мейер обладает удивительным даром воздействия на людей. Вы можете часами наблюдать за ним, но вы не поймете, как он это делает. Он огромный и косматый, как гигантский черный медведь, но это ему не мешает. Он гуляет по пляжу, заходит в бары, на игровые площадки и везде знакомится с людьми так же легко, как выпивает глоток бренди, причем через пять минут его новые друзья готовы поклясться, что знали его всю жизнь. Он умеет слушать и умеет внушить вам, что дни его были бы пусты и бессмысленны, не встреться ему на счастье вы. Он задаст вам именно те вопросы, на какие вы хотите ответить и, разговаривая с ним, вы лучше узнаете сами себя. Это вовсе не преувеличение. Он мог бы стать величайшим артистом. Или величайшим психиатром. Или основать новую религию. Мейеризм.

Однажды на пляже я увидел его в окружении группы подростков. Думаю, когда вам встречается на улице такая банда, вы переходите на другую сторону. Сорок неофитов смирно сидели на песочке и смотрели в рот Мейеру. Время от времени раздавались взрывы хохота. Я подошел к ним, но сорок пар глаз обдали меня таким холодом, что я поспешил удалиться. Потом я спросил Мейера, что все это означало, но он только отшутился.

В другой раз я наблюдал, как почтенная матрона (абсолютно трезвая!) после трехминутного разговора с Мейером уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как малое дитя. В этом случае Мейер тоже не стал мне ничего объяснять: у него есть незыблемый кодекс чести, и, возможно, именно поэтому люди открывают ему души.

Где бы он ни был, вокруг него всегда собирается толпа поклонников, и среди нее обязательно находятся два-три прелестных юных создания в возрасте от шестнадцати до двадцати лет, вид которых способен растопить сердце любого мужчины. Однако их сердца всецело принадлежат Мейеру и только Мейеру, и если бы он только захотел… Но, к их жестокому разочарованию, у папаши Мейера твердые моральные принципы и несколько экстравагантные пристрастия.

Периодически, примерно три раза в год, у него появляются подруги, которых он ласково именует «мои железные девственницы». Все они будто сошли с одного конвейера: суровые, властные, умные, не очень молодые. Они отличаются крепко сжатыми губами, строгими глазами и избытком самостоятельности, что позволяет им добиться профессионального успеха: среди них бывают артистки, художницы, пианистки, владелицы домов моделей, редакторши, администраторши и так далее. Случаются даже политические деятельницы и члены правительства. Мейер обращается с ними очень нежно, как с маленькими глупенькими девочками. Он исчезает с каждой из них на несколько недель, и когда они возвращаются, вы с удивлением обнаруживаете рядом с ним очаровательную даму с мягкой улыбкой, сияющими глазами и нежным голосом, из которого начисто исчезли командные нотки. Такие глаза и такая улыбка бывают только у очень счастливых женщин. По поводу этого феномена Мейер все-таки соблаговолил дать некоторые разъяснения: «Все они втайне мечтают, чтобы им снова вплели ленточки в косы», после чего объяснил то же самое с научной точки зрения: «У них создается комплекс доминирования, который они стремятся компенсировать, почувствовать себя вновь маленькими и беззащитными существами, о которых кто-то заботится».

Вот и теперь он наклонился и отечески похлопал Одри по руке.

— Детка, у вас есть шанс отлично выспаться. Только не засыпайте, пока не отведаете знаменитого гоголь-моголя Мак-Ги.

Ее улыбка была почти благодарной.

Через несколько минут, отставив пустой стакан, она посмотрела на меня сонными глазами и спросила:

— Может быть, я все-таки… Может, мне это снится?

— Но ведь мы-то настоящие.

— Вы — да, а вот насчет Мейера я не уверена.

Я выключил свет и, стоя в дверях, пожелал ей спокойной ночи, но она уже спала.

Мейер, успевший переодеться в пижаму, сидел в гостевой каюте, где он ночевал накануне.

— Заснула?

— Как только допила последний глоток.

— Послушай, капитан, я могу поспать и в кресле.

— И попрекать меня этим всю жизнь? Нет уж, спасибо!

— На такую реакцию я и рассчитывал. Господи, уже почти три часа! Пока ты поил ее с ложечки гоголь-моголем, я разделал рыбу. Филе — в большом холодильнике на второй полке, позади бифштексов.

— Спасибо, а то я вообще забыл о ней.

— Я тоже почти забыл. Эта девушка умеет привлечь к себе внимание. Что ты думаешь обо всем этом, кроме того, что она чертовски лакомый кусочек?

— Пока не разобрался. Но, знаешь, она вызывает у меня какое-то чувство опасности. Как говорят охотники на пантер, неизвестно, кто к кому подкрадывается. Слишком много вопросов без ответов. Кто это сделал, почему? Похоже на нормальное профессиональное убийство и вовсе не похоже на попытку мужа отделаться от жены. Наверно, у тех, кто это сделал, были веские причины: профессионалы обычно ценят живой товар такого качества. Мне кажется, что случившееся в какой-то мере было для нее неожиданностью. В том смысле, что ее не били, не мучили, а просто р-раз — и сбросили с моста. Несмотря на шок, она не дает себе воли. У нее, видно, железные нервы. Нервы игрока. Она поставила на что-то — думаю, здесь пахнет большими деньгами — и проиграла. И приняла свое поражение с фатализмом игрока, хотя понимала, что оно означает.

— Может быть, она кое-что сама расскажет, если сочтет, что мы можем ей быть полезны, — отозвался Мейер. — Но не все, конечно. Например, от нее мы никогда не узнаем, кто были эти двое на мосту.

— Двое?

— По крайней мере, двое. Один не успел бы управиться так быстро. К тому же, если ты помнишь, мотор взревел раньше, чем она скрылась под водой. То есть один из них сидел за рулем, и у него с трудом хватило сил дождаться конца процедуры. Итак, некто нервный за рулем и некто очень сильный и проворный на заднем сиденье, рядом с ней. Он выскочил из машины, сгреб в охапку ее вместе с блоком — а это фунтов двести, не меньше, — одним рывком перенес через парапет и разжал руки. Еще одна догадка: перед тем, как приступить к делу, они выждали где-нибудь поблизости, чтобы убедиться, что навстречу им никто не едет. Если она знала, что должно произойти, можно представить, каково ей было в эти минуты.

— Но можешь быть уверен, она не расхныкалась. Мне кажется, профессор, вы избрали для себя не тот род деятельности.

— А ты думаешь, бизнес — это не то же самое? Да любой контракт между солидными фирмами содержит больше сюрпризов и ловушек, чем самый запутанный детектив. Если человек не умеет читать между строк, то ему нечего делать в бизнесе. — Маленькие хитрые глазки Мейера лукаво блеснули. — Не преувеличивай мои заслуги, малыш. Ты блестяще действуешь в случаях, когда я беспомощен, как дитя. Например, когда надо заставить себя две минуты сидеть под водой.

— Мак-Ги, клубок мышц и рефлексов.

— И иллюзий, мой друг. Последний романтик, ты только прикидываешься циничным флоридским суперменом. Ты позволяешь себе роскошь руководствоваться принципами морали в этом гнусном мире. Мире, где человек — всего лишь продукт воспитания и окружающей среды. А ты хочешь играть только по правилам. Ты не понимаешь, что тебя могут не только согнуть, но и сломать. Уничтожить раньше, чем ты поймешь, что происходит. В этой непреклонности — и слабость, и сила.

— Ты собираешься философствовать всю ночь, профессор?

— Боже упаси. — Мейер со вкусом зевнул и потянулся. — В общем-то эта мисс — скорее плохая новость, чем хорошая. Я предчувствую, что ты влезешь в ее проблемы по самые уши. Это видно уже по твоей сегодняшней реакции. Маска иронии и цинизма мигом слетает с вас, сэр Ланцелот, как только вы узнаете, что где-то завелся очередной дракон. Впрочем, умолкаю. Спокойной ночи, рыцарь-идеалист.

Еще долго я ворочался на своем ложе в кухне. Черт бы побрал этого Мейера с его доморощенной психологией! Неужели он действительно считает меня доверчивым болваном, готовым рисковать жизнью ради всех и каждого? Не спорю, в моей биографии было несколько эпизодов, когда я оказывался впутанным в дела, связанные с контрабандой и наркотиками, но с тех пор я стал гораздо выше ценить свою шкуру. После того как пару раз угодишь в госпиталь, начинаешь понимать, что ни один орган у тебя не лишний.

Короче говоря, наша гостья никак не могла рассчитывать, что отправит меня в поход за чашей Грааля. Беспечная, ленивая жизнь яхтсмена меня вполне устраивала. Я мог спокойно наслаждаться ею еще несколько месяцев, а когда настанет время позаботиться о деньгах, отправиться в крестовый поход ради кого-нибудь, значительно более беспомощного, чем наша евразийская Одри Хепберн.

Хотя ноги у нее, конечно, фантастические…