Утром следующего вторника мне предстояло провести час в окружном суде Брук-сити, наблюдая за тем, как один из моих сотрудников дает свидетельские показания по делу о нападении, которое рассматривалось в тот день. Обвинитель известил Лэрри, что действия этого сотрудника не вполне отвечали существующим нормам, поэтому Лэрри и попросил меня разобраться в ситуации. Это был способный парень по имени Гарольд Брэйджер, настолько высоко себя зарекомендовавший во время скрытого патрулирования, что мы повысили его, перебросив в сыскной отдел. Защиту осуществлял весьма проницательный человек Т. С. Хаббард.

Брэйджер уже ознакомился с пособием, которое я считаю обязательным чтением — «Клиника показаний», расписавшись в библиотечном формуляре.

Я сидел и наблюдал, как он разваливает версию обвинения с помощью лишь своих природных способностей и красноречия. Но в изобретательности он уступал Хаббарду. Слишком обширный запас слов может навредить полицейскому офицеру, вызванному для дачи показаний. Если отвечая на один вопрос, он характеризует ответчика словом «непреклонный», а позднее снабжает прилагательными «непоколебимый», ловкий защитник сфокусирует внимание на нюансах в различии двух слов и на глазах удивленного суда увлечет свидетеля в джунгли семантики, чего можно было бы с легкостью избежать, постоянно употребляя прилагательное «упрямый». К тому же вследствие нервного напряжения, вызванного процедурой дачи показаний, Брэйджер забыл об одном основополагающем правиле — не давать возможности адвокату в ходе перекрестного допроса задавать свой темп. Своим сотрудникам я внушаю: следует дождаться окончания вопроса и в каждом случае вне зависимости от его простоты сосчитать до пяти прежде, чем дать ответ. Чтобы не забывать об этом, проще всего держать большой палец на собственном пульсе. Благодаря таким паузам создается впечатление ответственного подхода, глубины мысли, чистосердечности, готовности помочь. В случае же если вопрос сложный, это дает вам возможность распознать западню, а юристам выдвинуть возражения, в результате судья может потребовать прояснить вопрос. Когда же ловушка очевидна, вы можете, выждав пять секунд, попросить повторить вопрос. Брэйджер был столь стремителен и словоохотлив в своих ответах, что сам себя запутывал, ставил в тупик суд, то и дело смешивая собственные впечатления с действительными фактами, касающимися этого нападения.

Больно, когда сложное завершенное дело лопается из-за какой-то юридической технической детали. Еще больнее, если это происходит из-за того, что следователь, оказывается, загнал в ловушку, поскольку слишком далеко отклонялся от материалов дела.

Вот почему в начале первого в моем кабинете находился детектив Брэйджер — с пунцовым лицом, мрачный и полный возмущения. В этот момент и позвонила Мег.

— Случилось то, чего он ждал, — проговорила она. — Он уехал. Вызвал такси. Дорогой, ты можешь сейчас говорить?

— Подожди минутку, — ответил я и прикрыл трубку рукой. — Давай, Гарри, шевелись и, ради Бога, перестань чувствовать себя обиженным. Хаббард выполнял работу, за которую ему платили. Если ты не в силах выполнить обязанности свидетеля в суде, возникает вопрос о твоей возможности работать здесь, черт побери. Ведь это входит в нашу работу, и ее тоже следует делать хорошо. Перечитай материалы дела. Перед следующим слушанием просмотри еще раз «Клинику показаний». А пока что скажи Джону Финчу, что я хочу, чтобы тебе дали изучить текст твоих показаний в суде. Как их изучишь, подготовь для меня докладную записку о том, в чем, по-твоему, ты допустил ошибки.

Когда он вышел, я попросил Мег рассказать, что произошло.

— Дорогой, примерно сорок минут назад на его имя принесли заказное письмо. Посланное мне, но на его имя. Он расписался в получении и ушел с ним в свою комнату. Толстый белый конверт. Минут через десять он вышел из комнаты и вызвал такси. Он выглядел взволнованным и возбужденным, но старался скрыть это. Когда он уехал, я заглянула в его комнату. В большой пепельнице, которую я для него поставила, лежали почерневшие остатки сгоревшей бумаги.

— Из какой компании он вызвал такси?

— Блю лайн.

— Ты спросила, куда он направляется?

— Он сказал, что собирался сделать кое-какие покупки.

— Спасибо, родная. Подумаю, что можно предпринять.

— После его отъезда прошло меньше десяти минут.

Вначале я позвонил в «Блю лайн». Это крупнейшая в городе таксомоторная компания, ее машины оборудованы радиопереговорными устройствами. Водитель посадил пассажира и сообщил, что движется к углу Уэст Булвар и Эндрюс. По Уэст Булвар проходила трасса номер 60, а Эндрюс была на отшибе, уже за городской чертой. По словам диспетчерши, водитель сообщит о конце поездки и скорее всего попросит разрешения сделать там же обеденный перерыв, чтобы в том районе перекусить. Я велел ей разузнать у шофера, когда тот позвонит, не дал ли ему понять Макейрэн, куда он действительно направляется.

Повесив трубку, я никак не мог принять решение — посылать ли мне кого-нибудь в тот район или нет. Позвонила диспетчерша и сообщила, что, по словам шофера, пассажир намеревался приобрести автомобиль. Выглядело это логично. Там в нескольких местах продавали машины. Денег на подержанный автомобиль у него вполне хватало. Я позвонил в отдел регистрации автомобилей, размещавшийся в подвальном помещении здания суда, и сказал, чтобы они следили, не появится ли регистрационный документ на имя Дуайта Макейрэна, и сообщили бы мне об этом сразу же. Следующий шаг был более трудным. Почтовые отделения действуют так, чтобы максимально все затуманивать. Чтобы обратиться туда по официальным каналам, потребовалось бы постановление суда, поэтому я прибег к помощи приятеля, к которому и прежде обращался. Я с ним созвонился и после обеда заехал к нему. Письмо было накануне отправлено из Питтсбурга, квитанция уже получена. Отправителем значился некий Томас Робертс. Адрес: Питтсбург, до востребования. Конверт был солидный, весил примерно сто семьдесят граммов. Адрес был выведен синей шариковой ручкой, возможно, написан непосредственно на почте, конверт был запечатан и сверху еще заклеен липкой лентой.

Когда я вернулся в участок, то обнаружил, что мне звонили из отдела регистраций автомобилей. Они зарегистрировали продажу фирмой «Топ грэйд отос» продажу Дуайту Макейрэну «понтиака» модели фургон, выпущенного два года назад. Новые номера машины: БС18—822. Документ принес один из продавцов.

Поскольку у меня не было желания столкнуться с Макейрэном, если он еще не уехал из магазина, я позвонил туда и попросил позвать его к телефону, мне было отвечено, что двадцать минут назад он уехал на купленном им автомобиле. Оставив за главного Джонни Хупера, я отправился в «Топ грэйд».

Это один из крупных магазинов, быть может, народ там чуть более вороватый, чем в других местах. День был прохладный, сияло солнце, и порывы ветра трепали матерчатые навесы и флаги, заставляли вздрагивать указатели, вздымали клубы пыли. В центре автомагазина размещалась отделанная алюминием контора, укрытая ярким навесом, окнами к оживленной магистрали. Два работника равнодушно протирали пыль с машин, выставленных на продажу. Один из продавцов обрабатывал молодую пару, которая с явным сомнением рассматривала небольшой грузовичок. Продавец весь сиял и энергично жестикулировал. Остановившись подле конторы, я вышел из машины, и тут же ко мне двинулся толстый служащий со словами:

— На вас, дружище, много не заработаешь. Каждый, кто знает, сколько времени надо ездить на машине прежде, чем ее…

— Полиция, — прервал я его. — Кто тут главный?

Улыбки как не бывало.

— Ломбардо. Он внутри.

Ломбардо оказался коренастым человеком, более молодым, чем большинство его продавцов, с широкой, белозубой и совершенно бессмысленной улыбкой. Он болтал с двумя продавцами. Мое имя было ему известно.

— Клянусь всевышним, лейтенант, я как раз говорил вот этим ребятам, что в дурацкое положение попадаешь, когда появляется такой Макейрэн с пачкой наличных, и что мне надо делать — сказать, что не возьму у него денег, потому что он срок отбыл? Мне что — выспрашивать, откуда он наличные добывает? А не получу ли я за это по зубам? Когда я Чарли послал за номерными знаками, я ему велел прежде в банк позвонить и проверить, оттуда ли наличные. В ажуре все оказалось, чего еще надо? Согласно закону я честно торгую и…

— Не сомневаюсь, Ломбардо, что ты хорошо изучил законы. Уверен, у тебя хватает причин заботиться, чтобы все пристойно выглядело. Расслабься. Его это деньги.

Он перевел дух.

— Машина эта хорошая, но обратно мне ее не надо. Дела так идут, лейтенант, что за последние два месяца это была лучшая сделка. Вы же знаете, как приходится вертеться, когда дела не шибко идут. Чтобы аренду заплатить, мне пришлось отличное листовое железо толкнуть. Сей же миг, можете мне поверить, я могу провернуть отличное дельце с вашей машиной, если вы на своей приехали.

— На своей. По личным делам езжу на своей.

— Чем можем помочь вам, дружище?

— Хочу потолковать с тем продавцом.

— Это зачем?

— Потому что личное мое дело я могу превратить в полицейское расследование быстрее, чем ты, Ломбардо, открутишь назад спидометр. От того, что ты знаешь, что он мне шурин, выгоды для тебя никакой. Уже завтра я могу устроить тебе визит инспекторов, которые заморозят все твои продажи, пока машины не пройдут полную проверку на безопасность. Да и твой навес установлен с нарушением нормативов. Власти штата могут захотеть устроить и бухгалтерскую проверку всех твоих продаж.

Белозубая улыбка в итоге исчезла.

— Продавца звать Джеком. Джек Эйбл, вон он, охмуряет парочку у грузовика. Может, вам минутку подождать? Я мог бы кликнуть его, но шанс есть, что дельце у него выгорит и…

— Я подожду.

— Спасибо! Огромное спасибо! Знаете, мне показалось, что с вами… можно иметь дело, лейтенант. Неприятности мне ни к чему. Честное слово, новых мне не нужно, неприятностями я и так сыт по горло.

— Похоже, всякому за пятьдесят миль окрест известно, кто такой Макейрэн и что он мой шурин.

Улыбка снова возникла на его лице.

— Кто-то из новеньких, может, и не знает. Но из тех, которые здесь пять лет, кто такое забудет?

Я взглянул в окно и увидел, что пара двинулась к выходу. Продавец с понурым видом поплелся к конторе. Я вышел и перехватил его футах в двадцати от конторы.

— Эйбл? Лейтенант Хиллиер. Городская полиция. Ломбардо говорит, что ты мне можешь рассказать о продаже фургона «понтиак» Макейрэну.

Он был розовощек, круглолиц, под зеленым твидовым пиджаком очерчивалось пухлое брюшко.

— Конечно. Он сделал хорошую покупку. Действительно хорошую. Симпатичный фургон. Темно-синий. Нигде не дребезжит. Отличная амортизация, рессоры что надо, радио, обогреватель, в управлении легкая. Фургоны вообще хорошо идут. Дольше десяти дней тут не задерживаются обычно, хотя сейчас дела не шибко хороши. Поначалу цену ей поставили 2595, а потом совсем мало стало продаваться, так мы ее до 2300 снизили. Ему повезло. Что же еще вам сказать? Я так понимаю, что в конторе вы уже выяснили, что он сразу выложил наличные.

— Он купил то, что искал?

— Вроде бы именно то. Когда появился, то тут же спросил, есть ли фургон, вместительный, тяжелый, чтобы лошадей под капотом целый табун был. Вот этот был с самым мощным двигателем, что в тот год делали. Видите вон там «бьюик» зеленый с белым? Не глянулся ему, цвет, мол, яркий. Не клюнул и на темно-зеленый! «крайслер», вон он, впереди, у него кондиционер, автоматика сплошь — и окна, и тормоза, и сиденья, а на это мощность уходит, это ему не нравилось. Тогда мы «понтиак» выкатили на дорогу. Он на всю катушку ее погонял. На асфальте куски резины даже остались — так он рвал с места и тормозил. А когда за угол на Эндрюс вылетел, так я только порадовался, что постового поблизости нет.

— Что-нибудь еще его интересовало в этой машине?

— Больше ничего в голову не приходит. Не слишком-то он разговорчив. И вроде как все время чего-то подозревает. Я почти сразу перестал к нему в приятели набиваться. Просто о машине рассказывал. Ему автомобиль нужен был. Приятель ему не был нужен.

— Пока вы дожидались номерных знаков, где он тут околачивался?

— Он зашел вон в ту закусочную, а когда вернулся, мы уже прикручивали номера.

Поблагодарив его, я направился к своей машине и забрался в нее. Включил двигатель, но промелькнула мысль, скорее догадка, и я снова вышел, вернулся в контору и спросил у Ломбардо о деньгах.

— Двадцать три стодолларовых бумажки, — ответил он. — Почти совсем новенькие. Не были они сложены, и из бумажника он их не доставал. Когда он сюда зашел и я подтвердил цену, у него эта сумма уже в руке была. Он не стал пересчитывать. Просто бросил сюда на стол. Я деньги пересчитал. Дважды.

Как только я добрался до своего письменного стола, я позвонил Мег. Она сказала, что он еще не возвращался. Я ей рассказал, что он купил машину.

— Он знает, что тебе известно об этом?

— Нет, родная. Я сам это установил. Когда он подъедет, изобрази удивление. Не хотелось бы, чтобы он узнал, что я контролирую его действия.

— Лучше бы я тебе не говорила, что письмо пришло.

— Почему же?

— Его не следует затравливать, Фенн. Разве он не имеет права машину купить?

— Имеет, конечно.

— С самой покупкой было что-то не так?

— Да нет.

— Ты что, не можешь его оставить в покое, в конце концов?

— Родная, поговорим об этом чуть позже. Когда ты снимала с его счета в банке деньги, как ты ему их передала?

— Просто передала из рук в руки, вместе с закрытым счетом, ну плюс проценты.

— Я имею в виду какими купюрами. Сумма составила, кажется, больше 2800 долларов?

— 2866 долларов 41 цент. Зачем тебе знать, в каких купюрах?

— Прошу тебя, родная.

— Ну, он мне не говорил, какими бумажками ему хотелось бы деньги получить. Потому я и попросила, чтобы пачка не слишком пухлая была, но чтобы и пользоваться можно было, десять стодолларовых купюр и тридцать полусотенных, еще там лежало шесть купюр по десять долларов, пятерка, доллар и три сотни по двадцатке. Но зачем тебе все это?

Вошел Хупер, и я рукой указал ему на стул.

— За машину он уплатил наличными — двадцать три купюры по сто долларов.

Воцарилось молчание. До меня доносилось ее дыхание.

— Возможно, он остановился у банка, чтобы обменять полсотни на сотни.

— Такси отвезло его прямиком на Уэст Булвар, к комиссионному автомагазину.

— Может, он как-нибудь на днях выбирался в город, пока я ходила по магазинам. У меня нет полной уверенности, что он не покидал дома, милый. Я не взялась бы доказать, что он не заходил в банк. Знаешь, тут опять была Кэти Перкинс, вчера после работы. Она могла принести ему какие-то деньги.

— Мег, родная, зачем ты отбрасываешь самый простой и очевидный ответ: деньги пришли ему по почте?

— Ну и ладно! Ну и пришли по почте. Он мог одолжить их, или кто-нибудь вернул ему долг. Касается ли это нас?

— После этого он конверт сжег.

— Ох, не надо было мне об этом говорить тебе, Фенн, — устало произнесла она и повесила трубку.

Когда я положил трубку, я встретил вопрошающий взгляд Джонни Хупера. Поколебавшись, я понял, что не время скрывать что-то, что может стать предметом полицейского расследования. В сжатой форме я быстро и бесстрастно изложил ему суть дела.

Он тихонько присвистнул.

— У мужика имеются друзья. А может быть, он получает распоряжения? Например, залечь и ждать, пока он не понадобится? Или: сожги письмо и купи машину скоростную. Он обзаводится новыми знакомыми? Почему таких симпатичных девушек влечет к таким опаснейшим зверям? Потому что они симпатичные девушки? Надо попросить кого-нибудь проверить ее счет в банке, так, на всякий пожарный. Идет? А как насчет того, чтобы в Питтсбурге проверили отправителя письма?

— Недостаточно, чтобы начать копать. Нет данных, что совершено или замышляется какое-либо преступление. К тому же трюк это известный. Человеку, пославшему деньги, расписка в получении и не нужна. Ему просто требуется знать, что они доставлены адресату. Он позвонит в отдел доставки «до востребования» и спросит, не поступало ли что-нибудь на имя Томаса Робертса, и если расписка о получении возвратилась и ему ответят, да, мол, есть на его имя корреспонденция, он скажет, что зайдет получить ее. Но ему этого делать и не требуется. В первый и последний раз воспользовался он этим именем. Просто он удостоверится, что Макейрэн пакет получил.

— Подключиться к линии и попросить о прослушивании?

— Никто не станет так долго ждать именно этого звонка. Тебе, Джонни, не хуже меня известно, что выследить звонившего очень сложно. В телефильмах это, конечно, удается. Как только вешают трубку, связь прерывается, и найти человека немыслимо. Полдня уйдет, чтобы найти звонившего, если ты не повесил трубку. Чаще всего эта канитель сводится к просьбе оставить свой номер и тебе, мол, позвонят, но у меня сложилось ощущение, что все это не срабатывает.

— Он фургон подыскивал? Что бы это значило?

— Хрен его знает. Более вместительная машина. Когда тебе предстоит везти крупногабаритный груз — меха, одежду, спиртное — лучше все это упаковывать в ящики.

Он взглянул на меня несколько недоуменно.

— Нет ли у тебя того же странного ощущения, что и у меня, Фенн? Нет у тебя ощущения, что нас переигрывают?

— Не хотелось бы этого.

— Мы оба знаем, где он завел себе питтсбургского приятеля.

— Я уже думал, как нам это прояснить. По телефону, наверное, не стоит. Думаю, тебе придется мотануться в Харперсберг. С шефом я это утрясу.

Пока я выкладывал ему всю историю, Лэрри Бринт слушал со вниманием.

— При обычных обстоятельствах, — сказал он, — я бы не отпустил на расследование такого туманного дела ни одного сотрудника. Пусть в свое свободное время этим занимается. Но даже тогда я бы, наверное, не захотел прояснять что-то у Хадсона. Однако на меня давят, чтобы я этому Дуайту перекрыл кислород. Я взбрыкнул и продолжаю брыкаться, но мне думать противно о той кутерьме, которая тут завяжется, если какую-нибудь бузу затеют, и он среди запевал окажется, а если еще кого при этом подранят… Хупер может отправляться туда завтра. Я позвоню Бу Хадсону. Надо сказать, чтобы он посмотрел получше на дела недавно освобожденных, за три-четыре месяца, думаю так. И мне сдается, ему стоит обратить внимание на одиночек, не на тех, кто работает на боссов организованной преступности, каждому известно, что город наш для них закрыт.

Договорившись обо всем с Джонни, в начале седьмого я приехал домой. Темно-синий фургон стоял возле гаража прямо на газоне, что особой пользы газону не приносило. Я вылез из машины и стал рассматривать фургон. На мягкой траве четко отпечатались следы протекторов. Я присел посмотреть на шины. Резина была новой, всепогодной модификации, на твердом покрытии слегка шумновата, но хороша при езде по грязи и снегу.

Я взглянул на спидометр. Четырнадцать тысяч. Открыв дверцу, посмотрел на покрытие педалей и прикинул, что тысяч десять миль они там отмотали назад.

— Нравится? — спросил Макейрэн, заставив меня вздрогнуть. Я не слышал, как он подошел ко мне сзади.

— Твоя?

— Купил сегодня.

— Симпатичная машинка, Дуайт.

В нем произошла какая-то перемена. Он выглядел несколько возбужденным и одновременно настороженным.

— Надо бы ее настроить. Ход жестковат.

— Резина новая.

— На всех колесах. Сегодня мне поставили.

— Деньжат после этого не густо осталось, а?

— На первое время хватит. Сегодня я нарушил закон, Фенн. После того, как шины купил, еду себе и вдруг соображаю, что права-то мои давным-давно просрочены. И я только теперь об этом вспомнил. Я поехал, прошел проверку и выдали мне новенькие, все в полном порядке. Мы, законопослушные граждане, должны делать то, что предписывает закон. Нам иначе нельзя.

— Рад, что вспомнил об этом. Как насчет, страховки?

— Я обязан ее иметь?

— С нового года каждый будет обязан.

— Но пока еще этот год. Я буду осторожен.

— Ты был осторожен с момента, как тебя выпустили.

— Я переменился, стал другим человеком. Думал, ты заметил.

— Переменился? Да все я замечаю. Какое ты представление устроил с дочкой этих Перкинсов. Удивляюсь еще, как ты в койку ее не затащил. Ведь дело-то нехитрое. Просто надо было бы внушить, что кроме пользы ей это ничего не принесет. Тебе, видно, пока что неприятностей не хочется. Должно быть, приказали тебе подальше держаться от всяких дешевок.

— Никто ничего мне не приказывает, зятек. Повадки у тебя ищейки полицейской, и пасть ищейки, и нос, как у ищейки, вынюхивает все.

— Мы с тобой, Макейрэн, можем распознать друг друга за четверть мили. Ты знаешь, кто я такой, и я знаю, кто ты.

— Похоже, ты хочешь нарваться, — произнес он.

Я следил за малозаметными переменами, происходившими с ним: прочно на землю поставлены обе ноги, плечи подняты, подбородок опущен. Мне бы надо насторожиться, но в какой-то момент он меня рассмешил. И я открыто расхохотался. Лицо его обрело красноватый оттенок, и стали виднее белые шрамы около бровей.

— Мы что, на школьном дворе? — спросил я. — Разборку затеять вздумал? Ты многих отделать можешь, Макейрэн. Милред, Мег, Дэви Морисса, Кэти Перкинс. Наверное, и меня, да только вряд ли я тебе шанс такой дам. Нет уж. Только сунься — я в миг слетаю за своим специальным и размозжу тебе пулей колено в крошево, а пока ты будешь на землю валиться, челюсть тебе набок сворочу.

— Вшивая ищейка, — тихо вздохнув, произнес он с угрозой.

— Не стану оправдываться, — улыбнулся я и прошел мимо него в дом.

Мег поинтересовалась, отчего я как дурак улыбаюсь. Я ответил, что мы мерились мускулами с ее братцем и выяснили, что таких, как у меня, он не видывал. Еще добавил, что пришел в восторг от машины за две тысячи триста долларов и что мы это еще потом обсудим. Войдя в гостиную, я обнаружил там Лулу, Джуди, Бобби, а на телеэкране — «Трех марионеток». Спустя несколько минут, пока на экране бросались друг в друга тортами, Мег позвала детей ужинать. Для нас это стало новым правилом — кормить детей раньше и отдельно от нас. Так было проще, нежели усаживать одновременно за стол всех пятерых. Это заставляло каждого вести себя натянуто.

Вошел Дуайт и, не взглянув на меня, растянулся на диване. Мы посмотрели вечерние новости и прогноз погоды. После этого начался какой-то боевик. Он, как мне показалось, стал следить за развитием действия, так что я не стал выключать телевизор. Я попытался читать журнал, из тех, что печатают много информации. Не слишком-то я этим интересовался. Не думаю, что новости вообще кого-нибудь интересуют. Хотя, в общем-то, интересоваться новостями следовало бы. Для всех нас, обитателей малых и больших городов, имеют гораздо большее значение какой-нибудь разболевшийся зуб мудрости, увеличение тарифов на воду или трехдневные дожди, чем события в Конго. Возможно, так было всегда. Но сейчас передается столько сообщений, так много людей стараются обрушить на тебя сведения о событиях, которые потрясают мир, и при этом подспудно ощущается вероятность того, что кто-то в одночасье сотрет тебя в порошок — случайно либо умышленно. Если ты находишься в комнате, где восемь или десять человек одновременно рассказывают тебе о каких-то ужасных происшествиях, ты всех перестаешь слушать и начинаешь думать о том, что уже неделю тебе бы надо пойти постричься. Я ловил себя, что, глядя на телеведущих Хантли и Бринкли, я лишь видел их движущиеся губы, но не слышал, что они говорили, как если бы был выключен звук, потом я узнал, что так бывает у многих. Все столько всего тебе говорят, что ты слышишь уже какую-то труху.

Я пытался прочесть статью о необходимости оказания помощи образованию, поскольку полагал, что мне следует об этом знать. Но глаза скользили поверх букв, так что с тем же успехом я мог держать журнал вверх ногами. Где-то в подкорке я размышлял о том, что же такое задумал Макейрэн. В ушах у меня звучали его слова, сказанные в машине по пути из Харперсберга: «Брук-сити кое-что забрал у меня, я желаю это вернуть назад».

Другой участок сознания пытался решить проблему того, как лучше организовать ночное дежурство, когда трое лежат с простудой. А также что предпринять, чтобы сдвинуть с мертвой точки три расследования, застопорившиеся из-за того, что все старания получить новые данные были впустую.

Мег кликнула нас к ужину. Дети подсели к телевизору, чтобы полчаса посмотреть его перед сном. Мег продолжала свои безнадежные попытки вдохнуть немного веселья в церемонию трапезы. Я старался помочь ей. Давящее присутствие Макейрэна делало это похожим на игру на банджо в каком-нибудь склепе. В нем произошла новая перемена, он совсем замкнулся.

К концу еды, когда Мег рассказывала, что один из наших соседей собрался перебираться в Аризону попытать там счастья, Макейрэн, уронив вилку себе в тарелку, произнес:

— В четверг парень сможет снова занять свою комнату. К тому времени я смотаюсь. Хочу посмотреть, Хиллиер, как ты станешь по этому поводу размазывать слезы.

— Куда же теперь? — спросил я.

— Люди, отпущенные на поруки или освобожденные условно, должны просить — пожалуйста, сэр, разрешите мне поехать туда-то и туда-то. Но я не на поруках. Я отбыл от звонка до звонка. Ты все время забываешь об этом.

— Ни на минуту не забываю. Просто из вежливости поинтересовался. По-братски. Слышишь, что кто-то уезжает. Спрашиваешь, куда же он едет. Каждый так поступает.

— Прошу вас! Обоих! — воскликнула Мег. — Дорогой, куда же ты едешь?

— Секрета нет. Хочу на какое-то время двинуться наверх, на холмы. Погода пока теплая, налажу немного мой фургон, захвачу пожрать и закачусь куда-нибудь в глухомань. Столько времени один побыть не мог. Хочу вспомнить, на что это похоже.

Он улыбнулся ей. И улыбка эта, и вся его короткая речь явно имели связь с возникшими сомнительными деньгами, однако она засияла от радости. Захлопала даже в ладоши.

— Дуайт, это просто восхитительная мысль.

— Уж лучше, дорогая, чем в твоем доме сидеть. Конечно, есть там вкусно не придется, и спать не так мягко, да только думал я уже об этом давно.

— Но ты прежде не особенно один бывать любил, не то что я.

— Ценишь это, сестренка, когда тебя этого лишают. Так же, как и со всем остальным. Наскучит — поищу, где в субботу вечером танцульки, может, какая-нибудь малышка захочет со мной на природе побыть.

— Поаккуратней бы тебе держаться, а то вломят тебе там, могут и пырнуть.

В ходе их разговора между собой все заметнее становились характерные для нагорья модуляции делавшие их речь для меня почти непонятной.

— Поищу такую, из-за которой шума никто поднимать не станет. А может, стоило бы крошку Перкинс прихватить.

Мег перестала улыбаться.

— Не трогай ее, Дуайт. Возможно, тебе ее удастся уговорить. Но это совсем не то, чего она хочет.

— Ты точно знаешь, чего она хочет, сестренка?

— Она хочет помочь тебе обрести себя, если ты дашь ей эту возможность.

— В кухне, где все крутит электричество? — спросил он с отталкивающей улыбкой. — После того как милашку-невесту всякими конфетти обсыпят? После всех этих церемоний, а, сестричка? Конверты с зарплатой прямиком домой, пеленки и все такое?

— А что в этом такого уж ужасного?

— Это была бы райская жизнь, сестренка. Что ты умер, заметят только по тому, что перестал улыбаться. Я мог бы быть так же волшебно счастлив, как ты со своей ищейкой полицейской.

— Если ты так настроен, — проговорила Мег, — не стоит больше встречаться с этой девушкой.

— Я что, преследую ее? Разве я не сматываю удочки? Какого еще рожна вам нужно?

После долгой паузы Мег спросила:

— Что ты, Дуайт, намерен делать после твоих… дней отдыха? Сколько времени ты пробудешь на холмах?

— Не знаю. Никак не могу составить для себя планов, пока не расслаблюсь. Не представляю, сколько я там пробуду. У меня еще несколько сотенных осталось. Если понадобится, я смогу их растянуть на все лето. А дальше я не заглядываю. Может, назад сюда вернусь. Может, куда в другое место двинусь. Я дам знать.

Она одарила его теплой, мягкой улыбкой.

— Я счастлива услышать это, Дуайт. Очень боялась, что ты по поводу всего вокруг испытываешь… горечь, что так и станешь дуться, пока… в беду не попадешь.

Он поднялся.

— Они мне бросили изгаженный конец веревки. Но с этим покончено. Если я торчать тут буду, снова меня зацапают. Знаю, что и тебе, Фенн, не сладко пришлось. Если на тебя от этого коситься меньше станут, отчего бы тебе не объявить, что ты просто вышвырнула меня к чертям собачьим?

Он отправился в свою комнату. Уставившись в свою чашку с кофе, я медленно покачал головой.

— Он нас совсем за дурачков принимает?

Я взглянул на Мег и увидел, как гаснет счастливое выражение на ее лице.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Это означает, что, по-моему, не быть ему актером, родная.

Она почти ненавидяще посмотрела на меня.

— Ты никогда его не простишь. У тебя даже предположения не возникнет, что он может измениться. Ты не желаешь его простить? Тебе же следует в любой ситуации оставаться таким твердым и холодным, так, да?

— Не слишком-то ты справедлива…

— Он изо всех сил стремится…

— Изо всех сил стремится — но на чьи деньги? Ты что, не заметила, что после того, как его выпустили, он ни разу ни на что не прореагировал, как нормальный человек? Разве ты не видишь, что он роль играет все это время? Не видишь, с какой осторожностью себя ведет? Это не поведение человека, отсидевшего пять лет. Он ведет себя как человек, выполняющий чью-то волю.

— Но вот теперь он…

— Он получил от кого-то знак, вот и перестал выжидать. Он начинает действовать.

Она умоляюще поглядела на меня.

— Разве мы не можем хоть немного ему доверять? Хотя бы ради меня ты не можешь это сделать?

— Мне хотелось бы только узнать, что он…

— Но когда он теперь пытается встать на верный путь, несправедливо с твоей стороны поступать таким образом — как ты сделал, встретившись с той девушкой.

— Когда я вспоминаю о ней, то мысленно называю бедняжкой Кэти. В этом, Мег, есть некая неизбежность. Бедняжка Кэти.

— Ты должен мне обещать, Фенн, что не станешь контролировать каждый шаг моего брата. Что-то в нем изменилось, и это немножко меня пугает. Но я должна верить, что он хочет уберечься от неприятностей.

Я скрестил пальцы — детская, наивная защита от обмана.

— Ладно.

— На своей работе, дорогой, ты так стал всех подозревать.

— Да, наверное.

Она вроде бы успокоилась.

— Он знает наши холмы. Иногда их мне не хватает. А мы не могли бы этим летом выбраться туда с палаткой? У Бобби и Джуди никогда не было возможности полюбить их так, как люблю их я. На этом нагорье я прожила самые мрачные годы жизни, но, дорогой, не холмы тому виной.

— Можем попытаться выбраться.

— Ей-богу, я бы так хотела, чтобы мы смогли купить хоть крошечный кусочек бросовой земли, поставили бы там какую-нибудь развалюху, садик бы устроили. — Она поднялась и мечтательно улыбнулась. — А еще яхту, виллу и бриллиантовое колье, да? Надо идти загонять наших безобразников спать. Тебе еще на службу?

— Да, вскоре. Надо поглядеть, как вечернее дежурство идет, может, кое-кого из патрульных придется заменить.

Налив мне еще кофе, она отправилась разгонять нашу бандитскую шайку.

В среду воспоминание о скрещенных пальцах не убавило у меня чувство вины, когда я установил гараж, где возились с новым автомобилем Макейрэна. Я напал на них с пятого звонка по телефону, и мне ответили, что закончат работу к трем часам дня. В этот гараж, именуемый «Кволити», я послал Россмэна — в четыре часа, а спустя сорок минут он вернулся с докладом. Это тихий и аккуратный молодой человек, смахивающий скорее на банковского чиновника или страхового агента, нежели на детектива. Однако, в отличие от Хупера, у него нет ни тяги, ни таланта к административной деятельности.

— Как вы и говорили, Фенн, мастера там специализируются на превращении серийных машин в гоночные. За переделку мотора ему пришлось выложить восемьдесят восемь долларов наличными. Цилиндры как у гоночной. Новый жиклер. Еще кое-чего. Парень, что с ней возился, сказал мне, сто тридцать миль она станет делать запросто, а с места срываться как ракета будет.

— Ты действовал под прикрытием — ведь он снова может их попросить что-то переделать?

— Найти прикрытие для вашего телефонного звонка я не мог, но, насколько я понимаю, у них нет оснований упоминать о нем. Я просто спросил, нельзя ли прибавить силенок моему автомобилю, и когда они мне стали расписывать, что они делают с «понтиаком», который сейчас заканчивают, я постарался расспросить их поподробнее — что конкретно сделали, во что это мне обойдется и так далее. Вы хотите, чтобы я изложил это в письменном виде?

Вопрос мне этот не понравился. В нем звучала скрытая своя точка зрения. Я усвоил, что, управляя людьми, контроля лучше всего добиваться, отвечая вопросом на вопрос.

— Ты можешь привести какой-нибудь довод против этого?

Бен Россмэн был явно поставлен в тупик.

— Но ведь дело-то не заведено?

— Если ты подготовишь отчет, его придется завести.

— А обозначить как?

— Как бы ты обозначил его, Бен?

— Ну, надо будет поставить гриф «известный преступник», добавить регистрационный номер. Как бы дело по надзору, а ссылаться на номер регистрации, так?

— Точно так же, как мы делали в других случаях, Бен. Заверенную копию представить в Харперсберг, там получить краткое содержание его тюремного досье вместе с фотографиями.

— Я подумал, что…

— Есть и еще причины завести на него дело. Разве не так?

— Я тоже так считаю. Прошу прощения, лейтенант. Я всерьез не продумал этого.

— Дело уже заведено, Бен. Я начал его на следующий день после того, как привез Макейрэна сюда. Как тебе кажется — принесет это пользу?

Он явно пришел в замешательство.

— Когда он воспользуется своей машиной, что бы он там ни задумал, — да. Лучше бы нам к тому моменту уже иметь заведенное дело.

— Может, он попросту любит на ракете носиться.

— Может, нам всем повезет, Фенн. Врезался бы он в дерево.