В тот вечер сержант Джонни Хупер вернулся из Харперсберга в половине девятого и позвонил мне домой. Сказал, что есть кое-что интересненькое. Макейрэн лежал, развалившись, в моей гостиной, Джонни же собирался сесть поужинать со своей симпатичной молодой женой, так что я решил отправиться к нему.

Когда я сообщил об этом Мег, она с грустной улыбкой сказала мне, что надеется, что будет мальчик. Это наша семейная шутка. Вскоре после 1 нашей свадьбы она как-то прочла в журнале статью о влиянии различных профессий на чувство близости между супругами. В статье утверждалось, что меньше всех имеют возможность что-то спланировать наперед жены акушеров, на втором месте шли жены преданных делу служащих. Супруги полицейских в статье не упоминались, вот она и подшучивала, что я халтурю на стороне как акушер.

Эта шутка мне вспомнилась, когда дверь мне открыла Мими Хупер. Несколько месяцев я не видел ее и сейчас прикинул, что она месяце на восьмом, вынашивая их первого ребенка. Это хрупкая жизнерадостная девушка, настолько же темноволосая, насколько Джонни светловолос. Они жили в уютной просторной квартире в одном из старых домов к западу от мемориального парка «Торранс». Фамилия Лили в девичестве была Литлфилд, и дом этот когда-то построил ее прапрадед, который сколотил капитал на древесине. Она была дальней родственницей Хейнемэнов. От того, что прежде в этих краях считалось солидным состоянием, осталось не густо. Имуществом и средствами распоряжается «Мерчантс бэнк энд траст», который делит прибыль между Мими и двумя ее братьями. За то, что Мими и ее муж имеют квартиру в старом особняке, из ее доли прибыли вычитают весьма умеренную сумму. В месяц она получает несколько больше сотни долларов. Для профессионального полицейского все это очень удобно. Наверняка гораздо легче становится бороться со всеми остальными проблемами, когда ты освобожден от необходимости трястись над каждой копейкой, сводя концы с концами в семейном бюджете.

Они уже почти поужинали. Я присел выпить с ними кофе. Джонни выглядел усталым и подавленным. Внешне невинными замечаниями Мими несколько раз подкалывала его.

В конце концов он вздохнул и проговорил:

— Мими на стороне несчастного, загнанного в угол преступника, которого преследует гестапо.

Нахмурившись, она перевела взгляд на меня.

— Когда человек уже отбыл свой срок, отчего бы вам не оставить его в покое? Разве наше общество не должно быть готово вновь принять людей, подобных Дуайту Макейрэну? Он ведь был… просто профессиональным спортсменом, который спутался с дурными людьми и уж с совсем отвратной девкой.

— Мими, на нас так давили, чтобы ему отвесили на всю катушку.

— И вы считаете, что правильно сделали?

Джонни сказал:

— Я все время ей объясняю, что ничего такого уж мы не сделали.

— Иногда, Мими, по причинам, которые выглядят весьма благовидными, мы выпроваживаем из города людей, особенно пришлых, которые пытаются затеять что-то такое, что нам не нравится. У нас имеется список постановлений муниципалитета, на нарушение которых обычно мы не обращаем внимания. Например, нельзя сорить на улице, слоняться без дела, плевать на тротуар, переходить улицу в неположенном месте. Назначая за эти нарушения максимально высокие штрафы, местные судьи помогают нам, если же этот человек или эти люди намека нашего не понимают, мы вдобавок к штрафам приговариваем их к тюремному заключению. Управление любым городом — это искусство возможного, а в находящихся под контролем городах вроде нашего немного полегче сдерживать людей, готовых нарушить… сложившееся равновесие. Учитывать следует и конкретные обстоятельства. Не занимайся я тем делом, которым занимаюсь, не будь он мне шурином, Лэрри, возможно, раскрутил бы машину на полный ход, и сейчас Макейрэна в городе уже не было бы. У него нет здесь особой поддержки. Но мы не слишком-то давим на него.

— Что же тогда Джонни делал в Харперсберге?

— Наш начальник Бринт, Джонни и я, и еще некоторые люди, мы считаем, что Макейрэн опасен. Мы знаем эту разновидность. Мег не в силах поверить, что он к ней принадлежит.

— Конечно, он выглядит немного грубоватым, но вам не следует судить по…

— Нам не симпатичны ни его манера поведения, ни те вещи, которые он делает. Мы должны защитить себя. Если он совершит что-то ужасное, нас могут обвинить в преступной халатности. Команду нашу полицейскую разгонят. А она кажется нам хорошей командой. И большим бы нам подспорьем было бы, если бы наши жены… верили, что мы знаем, что делаем.

Она улыбнулась.

— Меня, кажется, отшлепали?

— Вовсе не собирался, — ответил я ей.

Она вскинула свою хорошенькую головку и вопросительно взглянула на меня.

— Сдается, я все еще притираюсь, Фенн. Никогда не думала, что за законника замуж выйду. Вроде бы свыклась уже с мыслью, что кто-то невидимый может вдруг… причинить ему зло. Однако он счастлив, делая, что он хочет делать. Бог свидетель, делает это не ради денег, ни один из нас не работает лишь ради денег. Но вот что меня мучает — как оба вы можете сохранить свою преданность делу в вашем вонючем положении. Я имею в виду договоренность с Джеффом Кермером, и то, как вы к некоторым людям закон поворачиваете одной стороной, к другим — другой, и то, что вам приходится быть какими-то политиканами.

— Социальные институты несовершенны. Мег может тебя просветить на предмет того, как политиканствуют и лавируют в школьных делах. Такой выбор встает перед каждым. Ты можешь выполнять свою работу, не обращая внимания на всю эту хевру, можешь смириться и жить со всем этим бок о бок, пока это не полюбишь, можешь вообще выйти из игры. Не знаю, как Джонни, а я от этого ощущаю чувство какого-то извращенного тщеславия. Циничную гордость. Я выполняю полицейскую работу и оттого, что занялся ею, чувствую себя идиотом. Детективные фильмы и полицейские телесериалы приводят меня на грань то ли смеха, то ли плача — точно не понять. Почти бесплатно ты можешь ездить в городском рейсовом автобусе, а если тебя прикончат, городские власти возьмут на себя часть расходов на похороны. Если я арестую не того правонарушителя, меня затаскают, а если не смогу найти того, кого должен арестовать, меня точно так же затаскают. Когда я даю показания в суде, меня травит адвокат. Люди думают, что ремесло полицейского для меня как бы дополнительное к чему-то еще, что я чей-то родственник, или что я садист, или же настолько туп, что не способен делать что-нибудь другое. Больше всего нас унижают профессиональные преступники, которые сразу же определят хорошего полицейского, увидев его в деле.

— Хотел бы я сам понять, чего я это занятие не бросаю, — промолвил Джонни. — Мог лишь сравнить себя с мальчишкой, который сбежал от богатых родителей, и когда сорок лет спустя они его нашли, выяснилось, что он работает в цирке, каждый день лопатой чистит слоновник. Ему говорят, что его простили, что он может возвращаться в лоно семьи, а он знай свое твердит: «Что? Цирк мой бросить?!»

Она шутливо ткнула в него кулачком и сказала:

— Ладно. Я набираюсь у вас мудрости. Перебирайтесь в другую комнату и совершенствуйте свое искусство, а я тут пока приберусь.

Мы перешли в гостиную. Усевшись у погасшего камина, он хмуро произнес:

— Похоже, толку в этом никакого.

— Как Харперсберг?

— Прежде я и дня там не проводил.

— Из пятидесяти штатов, Джонни, тюремная система нашего штата занимает сорок пятое место. Не забывай об этом. Места заключения нуждаются в средствах. Имея мало денег и законодательные органы, которые не могут изобрести способов пополнения казны, мы имеем скверную тюремную систему, скверную школьную систему, плохие программы помощи престарелым и беднякам, паршивые дороги и шоссе. Джонни, мы — бедные родственники, наподобие Западной Вирджинии и Миссисипи.

— О Господи, как же там набито, Фенн! Их только с глаз убирают на время, а потом отпускают, как больных зверей. Кое-кого я сам туда посадил. Какую пользу я принес этим?

— Ну Хадсон-то считает, что после этого они, как черт ладана, будут этого места бояться.

— Так или иначе, но, возможно, я нашел то, за чем ездил. Пришлось поковыряться. У них была «крыса», которого они держали в одиночке, потому что дурацким судебным решением он был приговорен к смерти. Как-то его ударили ножом, но он выжил, и теперь они пытаются перевести его в другую тюрьму, но Хадсон считает, что даже если им это и удастся, его не спасти от мести и там. Он был каким-то боком причастен к той группе, в которую входил Макейрэн; прежде чем они это обнаружили, один из охранников сделал его осведомителем. До того, как попасть внутрь этой небольшой группы, Макейрэн два года был там сам по себе. Образовалась пятерка закоренелых бандитов, причем у Макейрэна срок был самым коротким. Главарем был Морган Миллер. Вот копия с его тюремной фотографии.

Я стал разглядывать листок. Копия была не слишком качественной. Лысоватый, замкнутое выражение худощавого лица. Два предыдущих срока получены в Огайо. Профессиональный вор. Несколько арестов без последующих приговоров. Одно обвинение в налете на квартиру. В другой раз — вооруженное ограбление. В нашем штате он получил пятнадцать лет за ограбление банка в Киндервилле, это в северной части штата.

— С банком было чисто сработано, продолжал Джонни. — Их было трое, и семь месяцев не удавалось найти ни единой ниточки. Потом одна женщина кое о чем проговорилась, и ФБР село на хвост одному из них. Взяли они тогда в банке больше девяноста тысяч. Тот, кому на хвост сели, привел их к Миллеру, но когда они были у цели, первый уже был убит. Они нашли больше пятидесяти пяти тысяч. Миллер молчал, но, восстанавливая его передвижения, они пришли к выводу, что третьим был человек, который значился у них в розыске. Миллер сказал, что после ограбления банка они в тот же вечер поделили взятое и разошлись в разные стороны. Третьему удавалось скрываться три года. Его обнаружили в Калифорнии. Он умер от какой-то болезни, пока они оформляли документы на выдачу его этому штату.

— Делом с банком верховодил Миллер?

— Свидетели показали, что приказы отдавал он.

— Сработано было профессионально?

— Быстро, жестко, гнусно и хорошо спланировано. Они появились за несколько минут до закрытия, оглушили охранника, согнали всех в заднюю комнату, вырубили электричество, отключив тем самым сигнальную систему, заперли двери, очистили все ящики. За три минуты управились.

— А эта его пятерка в тюрьме — она входила гам в более крупные группировки?

— Никаких связей не установлено. Действовали самостоятельно. С ними никто не желал связываться ни заключенные, ни администрация. Все старше Макейрэна. Во время суда никто из них никаких поблажек не получал, разве что такие, как Макейрэн схлопотал. У двоих из них — Дейтуоллера и Костинака — пожизненное. Келли тридцать отбывает.

Я еще раз посмотрел на дело, привезенное из тюрьмы.

— Морган Миллер освобожден два месяца назад.

— После того как отбыл пятнадцать. Чуть ниже там есть заключение психолога относительно вероятности правонарушений в дальнейшем. Девяносто процентов. Могло бы стоять и сто, если бы там не избегали эту цифру ставить. Девяносто — это верхний предел.

— Его отказались отпустить на поруки?

— Он не обращался за этим.

— И отправился в свой родной город?

— Янгстаун, штат Огайо.

— Сколько оттуда из Питтсбурга? Миль шестьдесят?

— Не более того, может, даже меньше.

— Завтра уточним.

— Фенн, но если деньги отправил Макейрэну Миллер, то где же он их раздобыл?

— Посмотри, черт возьми, на аресты и приговоры. Это старый профессионал, Джонни. Ему теперь сколько? Сорок семь. Двадцать один год он провел в заключении. Два года, четыре, пятнадцать лет. Он из тех, кто работает один, к тому же любит верховодить. Он клянет судьбу за несправедливость. Специализируется на грабежах. Ему известно, что подготовка к очередному делу требует средств. Он, наверное, с месяц готовился к тому делу с банком в Киндервилле. Он никогда бы не позволил себе все спустить, поскольку если бы сделал это, ему пришлось бы заниматься какой-нибудь мелочовкой, чтобы денег на расходы раздобыть. Вот он и взял за правило создавать фонд для финансирования следующего дела. Несколько тысчонок, запечатанных в банку и где-то захороненных. Кое-кто из этой публики делает это в обязательном порядке. Приходилось читать о случаях, когда половина награбленного хранилась годами. Это люди бережливые, воздержанные, тихие. Похоже, деньги им требуются не для того, чтобы что-то на них покупать. Похоже, таких людей увлекают подготовка к их захвату и сам этот захват. Но им приходится затевать все более и более масштабные операции — чтобы не исчезал азарт, и им требуется все большее число помощников, а чем больше участников, тем выше вероятность, что кто-то заговорит. Себя они убеждают, что вот сейчас возьмут крупную сумму и навеки осядут в Мексике, но это мечта, которая никогда не исполняется, так как вовсе не за этим они гонятся.

— Стал бы деятель уровня Миллера связываться с таким любителем, как Макейрэн?

— В Харперсберге Макейрэна сломать не удалось. И для такого человека, как Миллер, это должно было значить очень много. Он здоровенный, ловкий и крутой. Все это делает его полезным. Он не глуп, образован и просто-таки переполнен ненавистью. Думаю, Миллер не отказался бы от трех Дуайтов Макейрэнов.

— Будут ли они… брать один из наших банков?

— Хейнемэн является одним из директоров «Мерчантс». Но не будем увлекаться. Если мы станем складывать два и два и постоянно получать семь, мы можем не обратить достаточного внимания на число «четыре».

— Что-то более простое?

— Миллер мог задумать какое-нибудь дело далеко отсюда. А в качестве маленького презента Макейрэн может по пути из города учинить маленький поджог.

— Он завтра уезжает?

— Все три смены на ушах стоять будут, чтобы он под стопроцентным наблюдением находился. Машины без маркировки, опытные ребята и особая линия связи. Сегодня после полудня они зацепили его, когда он выезжал из гаража, где ему машину переделывали, а сейчас стоят в полуквартале от моего дома. Остается надеяться, что в городе не случится ничего такого, чтобы мне дергать их пришлось оттуда.

— Но завтра он рванет в сторону нагорья.

— Возможно. Но мы перестаем его вести, как только он пересекает границу города. Два года уже у меня в столе лежит бумаженция, где расписывается прибор, который я просил Лэрри купить для нас. Это коротковолновый передатчик на батарейках, совсем небольшой. На протяжении шестидесяти часов он передает стандартный сигнал в радиусе порядка двухсот миль. Идет в комплекте с двумя направленными антеннами, их устанавливают на двух патрульных машинах и при желании их можно замаскировать под удочки, в результате есть возможность довольно точно определить местонахождение машины с передатчиком. За тридцать секунд такой приборчик можно запрятать в любую машину.

— Отлично! — воскликнул он. — Просто отлично. Но такой штуковиной всякий раз не будешь пользоваться…

— Лэрри сказал: никогда. Четыре года мне пришлось его уговаривать начать применять подслушивающее оборудование, и еще пять лет прошло, прежде чем он позволил мне установить такую аппаратуру в комнате для допросов. Стоит ли мечтать о том, чего нет? Спасибо тебе, Джонни, за то, что ты в Харперсберге сделал.

— Душу он мне растравил, этот Харперсберг. Похоже, вот-вот взорвется. Весь день, что я там был, у меня в затылке так и свербило.

— Хадсон нервничал?

— Мне кажется, они так близки к беде, что чуют ее. Вообще, у тебя там ощущение, что сказанное тобой через полминуты становится известным в каждой камере. Заключенные из помещения в помещение ходят по приказу, но, ей же Богу, они успевают за это время осмотреться вокруг. В прогулочном дворе никаких шуток и смеха. Все они там стоят и вроде как наблюдают за чем-то, чего-то ждут важного.

— Возможно, так всегда и было, — произнес я, поднимаясь.

— Надо ехать? А как насчет пива?

В дверях появилась Мими.

— Не бросайте нас так скоро, Фенн. У меня даже не было возможности проявить гостеприимство.

— Да вот хотелось слетать проведать, как там дежурство идет.

— Не возражаете, если я составлю компанию? — уже серьезно спросил Джонни.

— Если есть желание. Вообще-то ты не обязан.

Мими рассмеялась, и в смехе ее почувствовалась безнадежность.

— Он пойдет, Фенн. Непременно пойдет. И вы вдвоем обнаружите нечто такое, что потребует принятия самых срочных мер. «Спокойной ночи» я скажу теледиктору.

Через три минуты после того, как мне сообщили, что Макейрэн в четверг, без четверти пять выехал за город и движется по направлению к нагорью по шоссе номер 882, позвонила Мег и сказала:

— Дорогой, Дуайт выехал совсем недавно.

Я едва удержался, чтобы не сказать: «Да, я знаю». Я сказал:

— Да что ты?

— Он просил меня попрощаться от его имени и поблагодарить за разрешение пожить у нас. Радовался, как ребенок. Фургон его был буквально забит.

Мне это тоже было известно. У меня имелся список части того, что было внутри.

— Естественно, масса всего требуется, чтобы жить в палатке.

— Когда ты собираешься домой, дорогой?

— Похоже, что сразу после шести.

Я повесил трубку. Мне было известно, что в этот же день, но раньше, Макейрэн уже выезжал на автомобиле. У меня это не выходило из головы с тех пор, как я получил об этом сообщение. Он остановил машину около офиса телефонной компании и позвонил из телефонной будки в аптеке. Затем к его машине подошла девушка, по описанию напоминающая Кэти Перкинс. Они поговорили внутри автомобиля, затем он отвез ее домой. Вошел вместе с ней и оставался в доме в течение двадцати пяти минут, после чего быстрым шагом вышел, с грохотом захлопнул дверцу машины и так рванул с места, что заскрипели шины.

В конце концов я поддался любопытству и позвонил в телефонную компанию. Мне ответили, что в середине дня она почувствовала себя плохо и ушла домой. Я позвонил ей домой. Спросил, могу ли говорить с Кэти, и девичий голос мне ответил:

— Она не может говорить. Она больна.

Я попросил к телефону мистера Перкинса.

— О, лейтенант Хиллиер, — проговорил он, — а я как раз раздумывал, не следует ли мне вам позвонить. Ничего не могу добиться от Кэти. Она не… в очень хорошей форме. Сегодня Макейрэн был с ней… наедине. Я очень волнуюсь за нее. Возможно, с вами она станет говорить.

Я попросил Рэгза позвонить Мег и передать, что буду немного позднее, чем обещал. Кэти была в своей комнате. Это был двухэтажный сборный дом. Вместе с двумя младшими дочками Перкинс находился внизу. Дверь в ее спальню оказалась распахнута. Она сидела подле маленького столика вполоборота к окну, откуда на нее попадали отблески вечерних огней. Кашлянув, я спросил:

— Можно с вами поговорить, Кэти?

Она не шевельнулась. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она слабым голосом проговорила:

— Войдите и закройте дверь.

Когда я остановился футах в шести от нее, она медленно повернулась ко мне лицом. Она глядела на меня одним карим глазом, другой был закрыт вздувшимся синяком, напоминавшим сливу. На щеке виднелась царапина, ссадина чуть поменьше была на подбородке. Одета она была в стеганый бледно-голубой халатик.

Едва шевеля губами, она проговорила:

— О, как вы были правы, как вы были правы.

Я присел на ящик для белья около окна.

— Что произошло?

— Он позвонил мне на службу и сказал, куда он подъехал, и я вышла. Он хотел со мной поговорить. Выглядел очень радостным и возбужденным, совсем не таким, каким был, когда я виделась с ним у вас дома. Он сказал, чтобы я тайком собрала немного вещей и была бы готова отправиться в путь в любой момент. Сказал, что сегодня уезжает. Что через пару недель или пораньше даст мне знать, где мы с ним встретимся. Что я должна иметь под рукой наличные, чтобы купить билет до места, куда мы поедем. Сказал, чтобы я «держала ушки на макушке». Что вначале мне следует на автобусе или на самолете добраться до какого-нибудь другого города, убедиться, что за мной не следят, для этого входить в универмаги и выходить из них через разные двери, затем перекрасить в другой цвет волосы и под другим именем направиться в тот город, где он будет меня ждать. Я была сбита с толку. Ответила, что никому нет смысла следить за мной, а он возразил, что к тому моменту, как он мне даст знать, такой смысл появится, потому что полиция начнет следить за каждым, кто сможет навести их на след Дуайта Макейрэна. Он сказал, что мы будем богатыми, и наша жизнь станет сплошным праздником. Я ответила, что жить так не желаю.

В тот момент мы сидели в машине, когда возник этот спор, и мне раз десять пришлось повторить то, что я сказала, прежде чем он поверил. Заявил, что он думал, я влюблена в него. Я ответила, что да, это так. Тогда он сказал, что мне следует лететь по первому его зову. Я возразила, что, любя его, я одновременно должна испытывать к нему уважение, уважать и себя, а это значит выйти замуж и иметь детей, а не скрываться где-то от полиции. Он сказал, что нас никогда не поймают, так что нет никакой разницы. Он сказал, что я заурядная лживая притворщица. Я разрыдалась, потому что передо мной предстал человек совсем не тот, которого, как я думала, я любила.

Тут он внезапно переменил тональность, заявил, что был неправ. Голос у него даже задрожал, когда он это произносил. Сообщил, что попал в ужасный переплет, что его могут заставить совершить нечто скверное и, если я ему не помогу, его станет разыскивать полиция. Сказал, что если бы нашлось место, где мы были бы одни, он смог бы все это мне объяснить. Вот я и поехала с ним сюда, и в ту же секунду, как он убедился, что в доме никого нет, он стал посмеиваться, что-то напевать и стаскивать с меня одежду, говоря при этом, что так рад, что я хочу сделать ему маленький подарок на прощанье, раз уж я не собираюсь с ним в дальнейшем встретиться. Сказал, что с моей стороны это очень честный поступок и такой милый сентиментальный финал нашего пятилетнего романа.

Я рыдала, кричала, изо всех сил старалась вырваться. Это произошло прямо тут, в гостиной. Это напоминало кошмарный сон, когда движения ваши замедленны, вы не можете издать громкого звука, на вас набрасывается какое-то животное, и никто не приходит к вам на помощь. Он вывернул мне руки и разорвал одежду, начал насиловать меня на диване, мы упали на пол и завершил насилие он уже на полу, и когда я ударила его коленом, он кулаком стукнул меня в лицо, но не разозлился. Смеялся, хихикал и что-то напевал. Я перестала от него отбиваться. Как только он стал действительно… насиловать меня, я почувствовала себя в полуобморочном состоянии.

Потом я осталась одна и беззвучно заплакала. Я переползла на диван и накрылась старым зеленым пледом. Услышала, как хлопнула дверца холодильника, и вскоре он вошел, обгрызая ножку холодного цыпленка. Бросив косточку в камин, он облизал запачканные жиром пальцы и оделся. Ухмыльнувшись, сказал, что хотел бы провести со мной побольше времени, но у него еще много дел. Я понимала, что он уезжает и больше я его не увижу, и внезапно мне пришло в голову, что это значит, что у меня не будет возможности убить его.

Я даже не подозревала, что меня захватывает мысль убить его — пока в какой-то момент не заставила себя прекратить слезы и улыбнуться ему. Его это удивило. Я сказала, что теперь уж он должен взять меня с собой. Он подошел, присел возле дивана на корточки и, уставившись на меня, предупредил, что с моей стороны крайней глупостью было бы обратиться в полицию по поводу случившегося, потому что я привела его сюда, заведомо зная, что дома никого нет, что он может доказать, что я приходила к нему, когда он жил у вас, что мне следует помнить, что как только мы сюда пришли, я позвонила на работу и солгала, что нездорова. Я заставила себя рассмеяться. Сказала, что люблю его. Когда тебя переполняют чувства, которые я испытывала, и приходится говорить смердящему животному, что любишь его, буквально физически ощущаешь, что от таких слов во рту образуются глубокие язвы и из десен начинают вываливаться зубы.

Я ему заявила, что найду его, где бы и когда бы он этого ни захотел, причем на его условиях. Пусть поможет мне Бог, но мне сдается, я заставила его поверить всему этому. Он сказал, что я странным путем пришла к такому решению, а я ответила, что, должно быть, такая я женщина, и с этим ничего не могу поделать. Все же он был немного настороже. Он не пообещал точно, что свяжется со мной, но сказал, что, возможно, даст о себе знать. Сделав над собой усилие, я поцеловала его в его грязные, отвратительные губы и произнесла несколько слов любви. Сами видите, я не могла позволить ему уйти из моей жизни и не оставить мне шанса… увидеть его распростертый труп и знать, что именно я помогла сделать с ним это. Я заявила, что буду ждать с упакованными вещами. Никогда не думала, что когда-нибудь захочу прикончить кого-то. Отцу всего этого я рассказать не в силах. Не представляю, что он сделает.

Дуайт вышел с победоносным видом, как будто совершил что-то замечательное. Я собиралась придти к вам и рассказать обо всем этом. Он ушел, и после этого я могла еще поплакать. Я поднялась, собрала одежду, которую он изорвал, и что могла сделала, чтобы вселить в себя надежду, что у меня не будет от него ребенка, после этого меня стошнило, я приняла горячую ванну, потом проглотила две таблетки транквилизаторов, которыми пользуется отец, и с тех пор сидела вот так, ни о чем конкретно не думая, а лишь переполняясь к нему ненавистью. Хочу, чтобы он прислал за мной. И я отправлюсь к нему. Какое-то время я думала, что не стану вам рассказывать. Ну а если все пойдет наперекосяк? Предположим, он за мной пришлет, но все будет развиваться совсем не так и я не смогу ему отплатить? Я должна быть уверена, что вы до него доберетесь. И если он за мной пришлет, я скажу вам об этом. Если он сам за мной явится, я найду способ оставить для вас записку…

Кем я себя представляла? Миссионершей? Принцессой? Почему он мне казался таким романтичным? Я уже теперь не такая дура, лейтенант. Я превратилась в смертоносное оружие. Я очень сообразительна и сильна. Когда-нибудь он поймет, что совершил ужасную ошибку, ужаснейшую…

Тихий, лишенный эмоций голос замолк. Губы ее продолжали двигаться, она опустила голову на лежащую на столике книгу, охватила голову руками, и мне уже было неясно, плачет она или перестала. Когда я коснулся рукой ее плеча, она вздрогнула. Я убрал руку. Я оглядел ее комнату в лучах неверного света. На этажерке были расставлены маленькие куколки во всевозможных крестьянских одеяниях. У моей дочери есть любимая кукла-мексиканка. На ее кровати сидела, уставившись на меня, здоровенная кошка, изготовленная из панциря черепахи.

— Кэти?

— Что?

— Чтобы расквитаться с ним, будет достаточно привести к нему нас. Мы не допустим, чтобы вы рисковали собой. Вы очень смелая девушка, очень тонкий человек. Я пришлю врача, чтобы провести тщательное обследование. Доктора Сэма Хессиана. Я введу ею в курс дела. Человек он прекрасный. Вашему отцу я скажу, что это по поводу вашего глаза. Еще я ему скажу, что придя сюда с Макейрэном, вы с ним повздорили, он толкнул вас, и вы упали, он после этого ушел, а вы были в полуобморочном состоянии, увидев его истинное лицо, и сердце у вас разбито.

— Сердце у меня разбито. Это действительно так, — сказала она, выпрямляясь. — Мне подумалось, что надо полностью потерять рассудок, чтобы захотеть кого-то убить.

— Лучше бы вашему отцу не видеть вашу разорванную одежду.

— Он не увидит.

Я поднялся, она тоже поднялась, причем лицо ее при этом исказила гримаса боли.

— Все мне говорили, — с горечью произнесла она. — Я никого не желала слушать. Сама все знала лучше всех. Я ходила на свидания, испытывая чувство скуки и превосходства — мой доблестный белый рыцарь, мой несчастный обездоленный герой томился в неволе, страстно ожидая момента свободы, когда я смогу утешить его, преподнеся священный дар любви. Он всячески поощрял во мне эту дурость своими письмами. Зачем ему это было? — Внезапно она посмотрела на меня более пристально и спросила: — А почему вы приехали сюда? Вам отец позвонил?

— Нет. Мы вели Макейрэна вплоть до того момента, когда в пять часов он пересек городскую черту и двинулся к холмам. В донесении сообщалось, что он был здесь с вами в течение двадцати пяти минут. Меня это насторожило. И я позвонил.

До того, как поехать домой, я заглянул в управление. Оттуда позвонил Сэму Хессиану, который сказал, что ему нужна помощь сестры, поэтому он заберет дочь Перкинса к себе в смотровой кабинет и отвезет назад, если не будет обнаружено причин для ее госпитализации. Он оказывает немалую помощь полиции вдобавок к своей работе судмедэксперта. Он провел освидетельствование очень многих жертв насилия. Он постоянно заявляет, что его отношение к насильникам недостойно медицинского работника. Утверждает, что их следует отпускать на свободу — после того, как они подвергнутся операции, лишающей их потенции, причем эти операции он готов делать бесплатно. Поговорив с ним, я уселся за свой стол и ощутил острое желание поведать Мег, что сотворил ее любезный братец. Но его и след простыл, у меня было предчувствие, что он вообще не вернется, что он делает все, чтобы его возвращение оказалось невозможным.

В результате я добился бы лишь того, что огорчил Мег и доказал собственную безупречность. Рассказав ей обо всем, я бы не смог изменить хода событий. И конечно же, Кэти не хотела бы, чтобы об этом знал кто-то помимо тех, кто должен был знать. И я ощутил в себе благородное начало, решив держать язык за зубами.

Я пытался представить себе Макейрэна, там, на нагорье, в ночи, экипированного для осуществления какого-то мерзкого замысла, и я ломал голову, что же это за замысел. Он знал, что потом мы очень сильно захотим его задержать.

Оглядываясь назад, я видел все больше достоинств в том совете, который дал мне Бу Хадсон, когда я забирал Макейрэна из Харперсберга. Проделай я дырку в его голове, и не была бы в отчаянии Кэти Перкинс. И я испытывал мерзкое ощущение, что к моменту, когда все останется позади, идея, высказанная Бу Хадсоном, покажется еще более привлекательной.

Но это опасный ход мыслей для человека, стоящего на страже закона. А в моем случае это просто смешно, потому что на подобное я никогда не был бы способен. Мне ни в жизнь не стать палачом. Макейрэна бы разобрал смех, узнай он о моих мыслях. Интересно, о чем он сам сейчас думает. Но таинственный характер его темных мыслей был за пределами моего воображения. Подобно тому, как нам не узнать, что за милые сны видит спящий крокодил.

Еще до своего отъезда я имел подготовленный на основе всех сообщений список предметов, которые он купил — все за наличные. Он делал покупки в универмаге «Сиэрс», магазине металлоизделий, магазине для военнослужащих, в других местах. Походная плитка, топор, резак, керосиновая лампа, складной навес, шерстяные одеяла, простыни, саперная лопатка, веревка, японский бинокль, транзисторный приемник, почти на сотню долларов консервов, кастрюли, сковороды, картонные тарелки и стаканчики, ящик виски, полдюжины колод игральных карт, походная одежда, пила, молоток, отвертка, дрель, гвозди и винты, пятнадцать десятифунтовых кусков шнура два на четыре миллиметра, крючья, клей, используемый строителями, несколько шестимиллиметровых досок, один большой и два небольших фонаря, два надувных матраса, два спальных мешка, на десять долларов журналов и книжек в мягкой обложке, катушка с леской и снасти для рыбной ловли, большая аптечка первой помощи, два ножа в чехлах, купальные трусы, складная металлическая линейка-«метр», водонепроницаемый мешок для жидкостей, походное ведерко и таблетки для очистки воды.

Я отнес список Лэрри Бринту и уселся, наблюдая, как он изучает его, как делает небольшие красные пометки против предметов, особенно его заинтересовавших.

— Не планирует оставаться в одиночестве, — проговорил он.

— Вроде, не собирается.

— Ума не приложу, зачем ему эти инструменты и материалы.

— Думаю, есть какое-то известное ему место, сарай какой-нибудь, который он с помощью них намерен привести в порядок.

— Возможно. Постарайся проследить, куда он направляется.

— Да, разумеется.

— Посмотри, чем Баб Фишер может быть нам полезен. Утром повидайся с ним, Фенн.

— Ну, какой из Фишера шериф, известно.

В тот вечер мы ужинали вместе с детьми, и было такое ощущение, будто Макейрэн прожил у нас не меньше двух недель, а добрых шесть месяцев. Чуть позже я узнал от Мег, что ее брат забрал с собой все свои вещи. Я задал несколько вопросов о грузе, и в конце концов она рассказала, что из фургона свисали концы досок. Сказала, что спросила его об этом, он же отшутился — мол, собирается соорудить гараж для своей новой машины.

Когда дети улеглись спать, оказалось так восхитительно почувствовать, что дом вновь находится в нашем распоряжении. Я знал, что и Мег то же самое чувствует, но не хочет себе в этом признаться, потому что, как я понимал, это, на ее взгляд, было бы проявлением нелояльности к ее брату. Все же улыбка не покидала ее, и позже, когда подошло время ложиться спать, она бросила на меня такой взгляд, что в горле у меня тут же пересохло, и я понял, что хотя она в этом себе не признается, у нас ожидается маленький праздник по случаю того, что мы снова с ней остались вдвоем. Когда я выключил в кухне свет, последнее, что я увидел, была сатанинская ухмылка Лулу. В тот вечер она все время ухмылялась.

В десять утра в пятницу я отправился в расположенный в здании суда офис шерифа Эмери Баба Фишера. Он живой пример того идиотизма, когда каждая юридическая должность, связанная с оперативной работой, превращена в выборную. Уже три года он занимает пост шерифа округа Брук. Ему около шестидесяти, и он получает жалованье из бюджета округа с того момента, когда ему исполнилось восемнадцать, с помощью нехитрого приема: выдвигая свою кандидатуру на любую должность на первичных выборах, когда соревнуется несколько претендентов, он прикидывал, кто может победить в следующем туре, и бросал на чашу его весов те несколько сот голосов, которые прежде собрал сам. Он и на должность шерифа вот так же претендовал, но за три дня до первичных выборов скончался наиболее вероятный кандидат, человек номер два был выбит из седла судебным расследованием по поводу неуплаты налогов, и вот Баб Фишер к своему полнейшему изумлению узнал, что ему предстоит стать новым шерифом округа Брук.

Своим видом он напоминает шерифа из скверного фильма. Крупный, тяжеловесный, седовласый, с громким грубым голосом, в ковбойской шляпе, с пистолетом на поясе и сверкающим серебром значком. Употребление виски на протяжении сорока лет заставило поломаться немало сосудов на его лице, отчего он выглядел человеком, основное время проводящим вне стен своего кабинета. Участие в дешевом политиканстве на протяжении сорока лет сформировало в нем убежденность, что самая тяжкая ошибка — нанести кому-нибудь обиду.

— Рад видеть тебя. Фенн! Действительно рад! Будто камень с души свалился. Совсем редко вижу тебя. У тебя все нормально?

Когда я сообщил, что мне от него требовалось, его веселость как ветром сдуло. Своим видом он стал похож на ребенка, который хочет, чтобы неким волшебным образом все повернулось на добрый лад.

— Не так это, Фенн, просто, как ты думаешь. Совсем не просто.

— Большая часть территории округа Брук занимает нагорье, шериф.

— Зачем мне об этом напоминать, когда я сам могу взглянуть на карту.

— Разве никто не нарушает закон в районе холмов?

— Нарушают и частенько, ты и сам это прекрасно знаешь. Но у меня там с ребятами договор. — Он тяжело поднялся и вперевалку придвинулся к карте на стене. Я последовал за ним. — Посмотри, вот тут есть лишь три городка, достаточно крупных, чтобы там хоть как-то можно было следить за соблюдением закона. Это Лорел Вэлли, Стоуни Ридж и Айронвилл, в каждом из них имеется начальник полиции с парой сотрудников, служебный автомобиль и место, куда сажать пьянчуг. В четырех поселках работает по полисмену, вроде как здесь у нас, да только там они в полиции по совместительству. Так уж повелось, что свои проблемы они на месте решают — если не произойдет убийство, изнасилование или что-то в этом роде или же, бывает, менее тяжелое преступление, но по каким-нибудь причинам им не хочется, чтобы этим делом занимался мировой судья, вот тогда они меня приглашают, и мы отправляемся туда, чтобы привезти сюда кого требуется, проводим дознание и все такое. Вот тут проходит дорога номер 882, единственная, по которой ездят патрульные машины полиции штата, правда не слишком часто, и — никогда по ночам. Ребята, которые там наверху живут, они сами в своих делах разбираться любят. Я с ними отлично сработался, Фенн, долго налаживал с ними отношения, и самый быстрый способ отправить все это в тартарары — это послать кого-нибудь туда вынюхивать, что да как. Им придется не по нраву, если я, или ты, или какие-нибудь патрульные, или парни из налоговой инспекции заявятся туда как снег на голову.

— Бу Хадсон был погостеприимней.

— Не оттого, что был шерифом. Он к тому же взял к себе в заместители парочку парней из тех мест, чтобы блюли его интересы. В тот миг, как закончился срок его работы, парни эти исчезли. Горный участок моего округа — это шестьдесят миль на сорок, итого, Фенн, две тысячи четыреста квадратных миль, в основном косогоры, где обитает шесть или семь тысяч людей — отчаявшихся, многие из которых готовы выстрелом сбить у тебя шляпу с головы, если ты хоть на шаг заступишь на ту землю, что они считают своей собственностью. И тебе, Фенн, известно, что кое-кто пытался укрыться в тех краях, но рано или поздно возникали стычки с местными, и для пришлых это кончилось плохо.

Мне вспомнилось, что Лэрри Бринт рассказывал мне о случае, произошедшем в первые годы депрессии. Однажды ночью возле здания суда оказался припаркован автомобиль с номерами штата Кентукки. Выяснилось, что брошенный автомобиль принадлежал одному бизнесмену из Лексингтона, который вместе с двумя приятелями отправился на нагорье поохотиться на оленей. Все их снаряжение было сложено в машине, даже ружья. Прошло более года, когда с холмов просочился слух, что на их бивуак случайно набрела пятнадцатилетняя девушка, ее угостили виски, а затем обошлись с ней неподобающим образом. Кто эта девушка, установлено так и не было. Предполагалось, хотя подтвердить это не удалось, что случай произошел в районе Стоуни Риджа. В том, что случилось с тремя мужчинами, особых неясностей не было. Один из них оставался на переднем сиденье рядом с местом водителя, двое других были привязаны поперек капота их «ласалля» крупной модели — подобно тому, как была бы привязана туша оленя после охоты на нагорье. Все трое были убиты выстрелами в верхнюю часть позвоночника — точно так же опытный стрелок прикончил бы бегущего оленя.

— Но Макейрэн сам выходец с холмов.

— В таком случае у него, скорее всего, проблем не будет. Хотел бы спросить одну вещь у тебя, Фенн. Сколько в тех краях таких, кого бы ты был рад засадить?

Я пожал плечами.

— Тридцать, сорок, не знаю точно.

— Часто они спускаются в город, чтобы даты тебе такой шанс?

— Слышать о таком не доводилось.

— А сам ты пытался притащить их сюда?

— Пока не понял что к чему. Однажды некий долговязый и худощавый старикан отправил в больницу двух молодых здоровенных полицейских. Он сбил их с ног, потоптался на них, а их пистолеты засунул в почтовый ящик на углу. Я установил, что он живет в Лорел Вэлли, узнал его имя. Но добиться, чтобы его там арестовали, мне не удавалось. Тогда, взяв отгул, я сам отправился в те края, надеясь припугнуть его и привезти с собой назад. Он выслушал меня очень вежливо, затем поехал следом за мной в своей старенькой машине и в Лорел Вэлли представил меня пяти гражданам, имевшим намерение под присягой подтвердить, что старина Том вот уже год не спускался в Брук-сити. Когда я уже собрался уезжать, он наклонился к окну моей машины и сказал: «Премного благодарен вам за вашу доброту. Я запросто докажу, что ни в жизнь не был возле города в тот вечер, когда чего-то там случилось. А вообще-то я вечерком тогда застрял около одной витрины, колечки симпатичные разглядывал, как вдруг сзади появились два молодых лба, по карманам давай меня хлопать, пихать стали да еще жижей навозной обозвали. Я им сказал, чтоб руки при себе держали, так нет, стали смеяться и за бороду дергать, ну а у меня нрав такой, что я всю жизнь от него излечиться хочу, да не удается. Вот я и всыпал им и домой вернулся раньше, чем планировал. Если бы чувствовал, что плохое что сделал, босиком бы по снегу пошел на себя заявить. А этим двоим молодцам вы там скажите, что взрослых уважать надо бы. Вы мне тут говорите, что они написали, что пьян я был. Будь я тогда выпивши, от них бы вообще мокрое место осталось, никаких бы сообщений не успели бы сочинить. Мне когда двадцать три стукнуло, я в свой день рождения принял крепко, так пришел в себя через месяц, в пятистах милях от дома, без копейки в кармане. Домой шел одиннадцать дней и ночей и поклялся, что в рот спиртного не возьму больше. Заговорили бы вы со мной вначале грубо — катились бы давно отсюда колбасой». Он кивнул и отошел от машины, длинный и несгибающийся, как часовая стрелка.

— Значит, когда ты сюда ехал, то не слишком надеялся, что я много для тебя сделаю, а? — с надеждой в голосе спросил Баб Фишер.

— Нет, не слишком.

Он явно успокоился.

— Ты же знаешь, как это бывает.

— Может, тебе придет в голову способ выяснить то, что мне нужно. Какой-нибудь простенький способ, шериф. Чтобы тебе ни одного голоса на выборах не потерять.

— Когда человек всю жизнь думает о голосах избирателей…

— Он будет вечно побеждать на выборах.

— Ну, этого я не говорил, — в голосе его послышались жалостливые нотки. — Я просто пытаюсь дело свое нормально делать.

Я поднялся, задаваясь вопросом, зачем я терял время. Несколько более или менее приличных его заместителей с отвращением ушли со своих постов. Вместо них он набрал своих приятелей — полных бездарей. Средства выделялись на хозяйство шерифа приличные, поскольку в свое время Бу Хадсон здорово раздул бюджет, а ассигнования на деятельность государственных органов сокращать не принято. Но средства эти не расходовались на охрану закона вне пределов определенных зон. В таких районах система специальной связи стремительно приходила в упадок, машины были готовы вот-вот развалиться, в картотеку не заносились свежие сведения. Резко вверх ползла кривая нераскрытых преступлений. Прокурор округа возвращал дело на доследование, но оно не производилось. Процент привлеченных к суду падал до самого низкого уровня. Между тем Баб Фишер не пропускал ни одной конференции шерифов в радиусе семисот миль.

Я бы мог рассказать Бабу о том, что произойдет, но он не поверил бы мне. Он продолжал лететь на волне удачи, поскольку на подконтрольной ему территории пока что не случалось чего-то действительно мрачного. Но чему-то такому предстояло случиться. И он не будет знать, как справиться с ситуацией. И вот тогда прокурор штата пришлет для проверки бригаду, и Фишера за некомпетентность отстранят от должности и назначат нового шерифа. Если бы по иронии судьбы вновь назначенный оказался профессионалом, он бы не смог в дальнейшем сохранять за собой эту должность, добиваясь избрания на нее, поскольку для этого требуется набор весьма специфических личных качеств. При наличии же таланта у него бы хватило ума не растрачивать их на работу в округе Брук.

— А как твои ребята — не нашли еще виновника той уличной катастрофы? — задал я ему вопрос.

— На мой-то взгляд, Фенн, нам просто не за что уцепиться. Больше месяца уж прошло, а…

— Не за что уцепиться? Бог мой, да тебе же известны состав и цвет, да и год выпуска краски с автомобиля — после спектрометрического анализа ее следов с одежды сбитого парня. Известно тебе и то, что машина зарегистрирована в нашем штате, сверх того ты знаешь первые две цифры номера. Я же говорил, что тебе следует отрядить одного человека, чтобы он обследовал машины с соответствующими номерами, посмотрел, какая из них выкрашена именно той красной краской либо же перекрашена с тех пор.

Он с грустью покачал головой.

— Хотел бы, чтобы у меня была возможность все это проделать. Но клянусь тебе, мы так завалены делами, что буквально ни одному из своих не могу этого поручить, чтобы сделать, как ты советуешь.

Из соседней комнаты доносились взрывы хохота его приятелей.

— А что-нибудь другое нельзя сделать? — спросил я.

Он подмигнул мне.

— Есть у нас одна ниточка. Не волнуйся. Как раз сейчас мы за эту ниточку тянуть начинаем.

Я видел полицейские фотографии того парня, которого сбила машина. Расчетная скорость в момент удара — от семидесяти до восьмидесяти миль в час. Хотелось бы мне стереть из памяти ярко запечатлевшееся там увиденное. Опасаясь, что не сдержусь, и дальше разговаривая с шерифом Эмери Фишером, я вышел из комнаты.

— Заходи почаще, не стесняйся, — крикнул он мне вслед.