На следующее утро Элис уведомила хозяйку о том, что намерена уволиться. Не ожидавшая ничего подобного Летти пришла в ужас.

— Элис, — отозвалась она, помолчав, — неужели ты меня оставишь в такое время?

— Мне очень жаль, ежели причиняю вам неудобства, мэм, но выхода у меня нет.

— Почему, Элис? Что произошло? Или Софи тебя не слушается?

— Нет, мэм, этот ребенок и мухи не обидит.

— Тогда в чем же дело, Элис? Или ты выходишь замуж раньше, чем собиралась?

Элис слегка вздернула подбородок, поджала губки и промолчала.

— Я всегда была к тебе добра, — продолжала хозяйка.

— Согласна, мэм, так ведь и я никогда не жаловалась! — подтвердила Элис, но при этих словах с достоинством выпрямилась.

— Так в чем же дело? — настаивала хозяйка.

— Дело в том, мэм, что я больше не в силах выносить домашнего рабства! — выкрикнула девица исступленно.

— Ничего не понимаю! — отозвалась миссис Гриторекс, пытаясь улыбнуться, но тщетно, и от этого показавшись более рассерженной, нежели на самом деле.

— Я имею в виду, мэм — не вижу, почему бы мне и не выложить все напрямую, коли это чистая правда! — насквозь прогнили основы того общества, где один человек принужден делать грязную работу за другого. Я не прочь мести полы в собственном доме, но за других — извини-подвинься! Хватит мне унижаться! Ясно вам?

— Выйди из комнаты, Элис, — приказала миссис Гриторекс, и когда, вскинув голову и громко фыркнув, девица исчезла за дверью, та разрыдалась от досады и гнева.

Прошел день. Настал вечер. Миссис Гриторекс оделась без привычной помощи Элис и вместе с подругой отправилась к леди Ашдейл. Последствия дня не замедлили сказаться: подавленное состояние сменилось нездоровым возбуждением. Она даже потанцевала немного — к вящему негодованию одной-двух зорких матрон, сидевших у стены.

Вернувшись домой, она обнаружила, что муж не ложится, дожидаясь ее. Он почти ничего не сказал и просидел за книгой еще час.

Ночью ей сделалось дурно. Мистер Гриторекс кликнул Элис, а сам побежал за доктором. На протяжении нескольких часов положение больной оставалось весьма серьезным, но к полудню ей заметно полегчало. Оставалось лишь соблюдать величайшую осторожность.

Как только Летти снова смогла говорить, она рассказала мужу про уведомление об уходе, полученное от Элис, и тот вызвал девушку в библиотеку.

Элис предстала перед хозяином: щечки ее раскраснелись, а глаза метали пламя.

— Я так понимаю, Элис, что ты собралась увольняться, — мягко начал он.

— Да, сэр.

— Твоя хозяйка очень больна, Элис.

— Да, сэр.

— Тебе не кажется, что было бы черной неблагодарностью покинуть ее в таком состоянии? Похоже на то, что она очень нескоро окрепнет и поправится.

Слово "неблагодарность" сослужило ему дурную службу. Элис пожелала узнать, и за что же это ей следует быть благодарной? Или ее работа ничего не стоит? И хозяин, как оно и подобает любому, претендующему лишь на то, что дается по доброй воле, почувствовал, что неправ.

— Ну, Элис, этого мы обсуждать не будем, — отозвался он, — но если ты и впрямь собралась уйти в конце месяца, за оставшееся время постарайся сделать для хозяйки все, что в твоих силах.

Снисходительность хозяина заставила Элис отчасти примириться с обидой. Мистер Гриторекс всегда внушал ей немалое почтение, и девушка вышла из комнаты более спокойной, нежели вошла.

Летти две недели не вставала с постели и слегка поразмыслила над происходящим.

На следующий день после того, как больная впервые переступила порог комнаты, Элис попросила разрешения переговорить с хозяином и сообщила ему, что никак не может остаться до конца месяца; ей нужно срочно поехать домой.

В течение последних двух недель она преданно заботилась о хозяйке; поведение столь необычное должно было иметь под собою некое объяснение.

— Ну же, Элис, признавайся, — увещевал мистер Гриторекс, — что за всем этим кроется? До недавних пор ты была доброй, благонравной, услужливой девушкой; я уверен: ты никогда не стала бы так себя вести, если бы все шло своим чередом. Где-то что-то не заладилось, верно?

— Не заладилось, сэр! Никоим образом, сэр! Тоже мне, "не заладилось": старый дядюшка умирает и оставляет целую кучу деньжищь — поверенные говорят, тысячи и тысячи!

— И деньги переходят к тебе, Элис?

— Мне причитается моя доля, сэр. Дядюшка завещал поделить деньги поровну между всеми племянниками и племянницами.

— Да ты, выходит, теперь богатая наследница, Элис! — отозвался хозяин, про себя весьма сомневаясь, что состояние и впрямь так уж велико, как расписывает девица. — Но тебе не кажется, что как-то несправедливо получается, ежели твое счастье обернется несчастьем для миссис Гриторекс?

— А что тут поделаешь-то? — фыркнула Элис. — До сих пор счастье хозяйки оборачивалось несчастьем для меня, согласитесь, сэр? Так почему бы нам и не поменяться местами?

— Не вижу, с какой стати счастье твоей госпожи возможно назвать несчастьем для тебя, Элис.

— Да это любому видно, сэр, ежели человек не ослеплен классовыми предрассудками.

— "Классовыми предрассудками!" — воскликнул мистер Гриторекс, не веря ушам своим.

— Есть такое слово, сэр: сама слышала! Так ведь яснее ясного: кабы хозяйка не оказалась побогаче меня, она бы не смогла нанять меня в услужение — как вы это называете.

— Это и впрямь очевидно, — отозвался мистер Гриторекс. — Но предположим, никто не мог бы себе позволить нанять тебя в услужение: и что бы с тобой сталось бы?

— К тому времени народ отстоял бы свои права!

— Права на что? На наследство вроде твоего?

— Да хотя бы на хлеб с сыром, — нахально возразила Элис.

— Да, но у тебя было кое-что получше, чем хлеб и сыр.

— Дом у вас и впрямь не бедный, сэр, и жаловаться мне не на что, да только это все едино, покуда благоденствие это зиждется на домашнем рабстве — и оправданий подобной гнусности нет и быть не может.

— Тогда, вне всякого сомнения, теперь, хотя ты и сделалась состоятельной дамой, ты и не помыслишь о том, чтобы нанять служанку, предположил хозяин, от души забавляясь: нечасто приходится наблюдать человеческую натуру во всей ее полноте!

— Одно скажу, сэр: теперь моя очередь; и я никому не позволю собой помыкать! Уж что-что, а долг перед собой я помню!

— А я и не знал, что существует и такой долг, Элис, — заметил хозяин.

Что-то в его тоне не понравилось девушке.

— Так вот теперь узнали, сэр! — отрезала она и выбежала из комнаты.

В следующее мгновение, однако, устыдившись собственной грубости, Элис вернулась, говоря:

— Не хочу никого обидеть, сэр, но мне и впрямь страсть как надо домой. Брат у меня расхворался: хочет меня повидать. Ежели вы не возражаете, чтобы я съездила домой на месяц, я обещаю вам вернуться и ходить за хозяйкой до конца срока — то есть в качестве подруги, сэр.

— Но сперва послушай меня, Элис, — проговорил мистер Гриторекс. — Мне в свое время приходилось иметь дело с завещаниями, и я уверяю тебя: прежде чем ты сможешь распоряжаться деньгами, пройдет, по всей вероятности, никак не меньше года. Разумнее было бы сохранить за собою место до тех пор, пока вопрос с наследством не уладится. Ведь никогда не знаешь, что может случиться. Ото рта до ложки длинная дорожка, знаешь ли.

— Да нет, здесь-то все в порядке, сэр! Все знают, что деньги остались племянникам и племянницам, а мы с братом ничем не хуже прочих!

— Не сомневаюсь; и все-таки, прислушайся к моему совету и сбереги надежную крышу над головой, до тех пор, пока не обзаведешься новой.

Элис только вздернула подбородок и не без вызова осведомилась:

— Так я могу уехать на месяц, сэр?

— Я поговорю с хозяйкой, — отозвался мистер Гриторекс, не будучи уверен, что такое соглашение придется по душе его жене.

Но на следующий день миссис Гриторекс имела долгую беседу с Элис, и в результате было решено: в следующий понедельник девушка уедет домой на месяц, а затем вернется еще месяца на два по меньшей мере. То, что мистер Гриторекс сказал о завещании, возымело эффект, и, к тому же, хозяйка искренне порадовалась ее удаче. О Софи никто не беспокоился; девочка никому не причиняла хлопот, и предполагалось, что за нею присмотрит горничная.