Идя по лужайке от ворот и петляя между деревьями, он никого не встретил. Он поднялся по холму, шагая мимо тёмных елей навстречу серебристым берёзкам, над которыми, подобно рыцарскому шлему, вздымалась серая громада замка. Поглядывая наверх, Донал замечал то башенку, то остроконечную крышу, то участок массивной стены. Лишь когда он уже почти добрался до вершины холма, ему удалось, наконец, увидеть всё здание целиком и понять, на что оно похоже. Замок и правда был огромным и величественным, но почему–то Доналу показалось, что жить в нём довольно тоскливо.

Донал вышел на большую, открытую травяную лужайку. Сразу за ней начиналась высокая каменистая терраса, на которой, собственно, и стоял сам замок. Донал окинул взглядом переднюю стену, пытаясь отыскать дверь, но ничего не нашёл. Поднявшись на террасу по широкой лестнице, он подошёл к глубокой нише в стене, где почти впритык сходились две части замка, построенные в разное время, и обнаружил там довольно маленькую, плотно сидящую в стене дверь, обитую железом и усеянную стальными заклёпками. На ней красовались уже знакомые ему лошади с герба лорда Морвена и ещё кое–какие украшения.

Увидев стальной прут с ручкой на конце и решив, что надо как–то оповестить хозяев о своём присутствии, Донал, недолго думая, потянул за него. Он ничего не услышал: звон колокольчика пропал в серой пустыне мрачных стен.

Однако через какое–то время дверь отворилась, и из неё выглянул древнего вида слуга, согбённый и еле передвигающийся. На голове у него была масса белоснежных волос, а на морщинистом лице — странное выражение почти детской наивности пополам с осторожностью.

— Меня хочет видеть граф, — объяснил Донал.

— Как вас зовут? — проскрипел слуга.

— Донал Грант. Но я подозреваю, что его светлости это ничего не скажет. По–моему, он не знает, как меня зовут. Просто скажите, что пришёл молодой человек, который живёт у Эндрю Комена. Его светлость посылал за мной.

Слуга удалился, и Донал начал осматриваться по сторонам. Он стоял в прихожей, которая была лишь узкой кельей, стиснутой массивными стенами.

Прямо перед ним была ещё одна дверь, через которую вышел дворецкий, низкая, закруглённая сверху и похожая на дверь тюремной камеры. Вокруг не было ничего, кроме голого камня, только на одной из стен был вырезан родовой герб Морвенов. Потолок был не плоский, не крестовый и не сводчатый. Казалось, он состоит из случайных выступов и углублений, образовавшихся на стыке каменных лестничных проёмов и углов, выступавших по–разному на разных этажах. Прошло не меньше десяти минут, когда дворецкий, наконец, вернулся и пригласил Донала следовать за ним.

Буквально через несколько мгновений Донал очутился в другой каменной келье, которая, однако, была гораздо просторнее и симметричнее первой, и на стенах здесь висели головы, рога и шкуры животных. Пройдя через неё, слуга открыл дверь, обитую алой тканью и выглядевшую удивительно живой посреди холодного сурового камня, и Донал вошёл в небольшой восьмиугольный зал. Двери в нём были из тёмного полированного дуба с резными каменными притолоками и косяками, а стены были увешаны старинным оружием и рыцарскими доспехами почти до самого потолка, который плавным куполом уходил вверх. В этот зал спускалась винтовая лестница, которой Донал не мог бы себе представить даже в самом фантастическом и леденящем душу готическом романе. Казалось, она внезапно упала с далёкой и неведомой высоты, но в последнюю минуту плавно замедлила свой полёт и опустилась вниз подобно лёгкой птице. Пологие ступени невероятного диаметра мягко вели вверх и пропадали из вида, обещая бесконечное число новых витков. Они были сложены из древнего камня, но благодаря своей ширине и массивности были вовсе не такими изношенными, какими могли бы быть, будь они поуже.

Откуда–то сверху свисал толстый шёлковый шнур (явное нововведение), за который можно было держаться вместо перил, и старый слуга, ухватившись за него медленной, костлявой рукой, начал потихоньку карабкаться по этой удивительной лестнице. Смотря на него, Донал одновременно представлял себе огромное несуразное насекомое, ползущее вверх по камню, и думал о Божьем искуплении для сынов человеческих.

Лестница вилась всё выше и выше, как будто и не собиралась заканчиваться, но дворецкий внезапно остановился на одной из ступеней ничуть не шире всех остальных, открыл какую–то дверь в закруглённой стене и произнёс:

— Мистер Грант, ваша светлость.

Прямо перед собой Донал увидел высокого сутулого человека, сидящего за столом. Его лицо с крупными чертами было бледным, худым и измождённым на вид, глубоко посаженные глаза нездорово поблескивали. Волосы у него были редкие и тонкие, но без всякого намёка на лысину и лишь слегка тронутые сединой. Руки его тоже были бледными и худыми, а ступни в просторных башмаках выглядели ещё больше из–за узких панталон в шотландскую клетку.

На графе был светло–синий сюртук с высоким и чересчур свободным бархатным воротничком. Его костюм завершали чёрный шёлковый платок, небрежно повязанный вокруг шеи, и нарядный бледно–жёлтый жилет. На одном из длинных пальцев сверкал камень, который Донал принял за изумруд. Граф жестом предложил гостю присесть, но сам не сдвинулся с места и продолжал что–то писать, скорее, с неучтивостью преуспевающего приказчика, нежели с величавостью аристократа. Однако это дало Доналу возможность немного оглядеться. Комната была небольшая, обшитая дубовыми панелями, и стены её были увешаны великим множеством самых разных мелочей. Донал успел заметить два или три конских хлыста, удочку, несколько пар шпор, шпагу с позолоченной рукоятью, необычного вида кинжал, похожий на язык пламени, одну–две гравюры и то, что на первый взгляд показалось ему картой всего имения. В единственное окно с каменным переплётом лился радостный летний свет, и граф сидел прямо в солнечном потоке, но даже в тёплых лучах выглядел холодным и бескровным. На вид ему было около шестидесяти, и Доналу показалось, что он никогда не улыбается — или улыбается, но очень редко. Он попытался представить себе улыбку на этом худом и строгом лице, но у него ничего не получилось. Надо сказать, что Донал не чувствовал ни малейшего стеснения или благоговения в присутствии столь знатной особы.

Что значат титулы для того, кто почитает любого человека, не имеет ни малейшего желания выглядеть значительнее, чем он есть на самом деле, ничего не скрывает и не замышляет, не боится завтрашнего дня и не стремится к богатству! Донал уже начал становиться именно таким человеком и потому сидел тихо, не ёрзая, ничему не удивляясь, и спокойно оглядывался по сторонам.

Граф выпрямился, отодвинул письмо и повернулся к гостю.

— Прошу простить меня, мистер Грант, — любезно произнёс он. — Мне хотелось побеседовать с вами не торопясь, зная, что я выполнил неотложный долг.

Его тон был изысканно вежлив, но Донал чувствовал, что между ним и графом пролегает неявная, но непреодолимая пропасть.

— Моё время в вашем распоряжении, ваша светлость, — ответил он.

— Наверное, вы догадались, почему я послал за вами.

— Надеюсь, что да, ваша светлость.

В манерах Донала было что–то такое, что напомнило графу о старомодной учтивости прежних дней и немедленно расположило его к юноше. Кстати сказать, среди крестьян–кельтов подобные манеры встречаются довольно часто.

— Мой сын рассказал мне, что встретил на нашей лужайке некоего молодого человека…

— За что я прошу у вас прощения, ваша светлость, — сказал Донал. — Я не знал, что вход в имение запрещён.

— Думаю, вскоре это имение станет для вас знакомым и привычным. Теперь я даже рад, что вы ошиблись. Со слов мальчиков я понял, что вы студент и ищете место учителя, а я как раз хотел нанять кого–нибудь для своего младшего. Мне показалось, что вы вполне можете нам подойти. Я не сомневаюсь, что вы можете представить доказательства своей компетентности. Надеюсь, место вам подойдёт. Как вы полагаете, могу ли я доверить вам обучение своего сына?

В Донале не было ни тени ложной скромности, и он тут же ответил:

— Думаю, можете, ваша светлость.

— Расскажите мне немного о себе. Где вы выросли? Кто ваши родители?

Донал рассказал ему о себе всё, что считал необходимым.

— Что ж, — промолвил граф, — всё это мне очень и очень нравится. Рекомендации у вас есть?

— Есть одна от одного из моих профессоров и ещё письмо от священника нашего прихода, который знал меня ещё до университета. Наверное, я мог бы достать ещё одну, от преподобного Склейтера. Он был моим священником, когда я учился.

— Покажите мне то, что у вас есть, — попросил граф.

Донал вытащил бумаги из кожаной сумки, сшитой для него матерью, и протянул их графу. Тот, не говоря ни слова, внимательно прочитал их и вернул Доналу.

— Вполне удовлетворительно, — проговорил он.

— Однако, — сказал Донал, — есть ещё кое–что, о чём я хотел бы осведомить вашу светлость. Мистер Кармайкл, священник вашего прихода, наверное, скажет вам, что я атеист или что–нибудь в этом роде, и потому человек весьма неблагонадёжный. Но он меня совсем не знает.

— И на каких же основаниях он может это утверждать? — поинтересовался граф. — Я думал, вы в наших краях недавно.

Донал рассказал ему о встрече со священником, о том, что между ними произошло и как тот повёл себя в дальнейшем. Граф серьёзно выслушал его, несколько секунд молчал, а потом сказал:

— Если мистеру Кармайклу случится обратиться ко мне по этому поводу — что, кстати, весьма маловероятно, — он увидит, что я уже слишком расположен в вашу сторону. Правда, я могу себе представить, что поводом для его ошибки стала некоторая вольность вашей речи. Вы не слишком осмотрительны. Зачем говорить всё, что вы думаете?

— Я ничего не боюсь, ваша светлость.

Граф снова замолчал. Казалось, его серое лицо стало ещё землистее, но, может быть, это солнце зашло за тучу, и свет немного потускнел…

— Пока я вполне доволен всем, что вижу и слышу, мистер Грант, — заговорил он спустя минуту или две. — Мне не хотелось бы нанимать вас к себе на службу, выказывая явное и прямое несогласие с преподобным Кармайклом — хотя я и не хожу к нему в церковь, — а посему мы с вами всё уладим ещё до того, как он об этом услышит. Сколько вы хотели бы получать за свою работу?

Донал ответил, что предпочёл бы предоставить графу возможность решить это самому после первых нескольких недель.

— Я человек небогатый, — возразил тот, — и хотел бы договориться обо всём заранее.

— А вы испытайте меня, — предложил Донал. — Условимся пока хотя бы до зимы. Дайте мне жильё и пищу и позвольте пользоваться вашей библиотекой, а в конце заплатите десять фунтов. К тому времени вы, я надеюсь, поймёте, подхожу я вам или нет.

Граф согласно кивнул, и Донал немедленно поднялся. С сердцем, полным благодарности и надежды, он отправился в город к своим новым друзьям. Впереди его ждало несколько месяцев приятной работы, уйма времени, целые горы книг, необычное место для жилья — да ещё и плата за труды!

— Воистину, и гнев человеческий обратится во славу Тебе, — сказал сапожник, радуясь, что негодование священника осталось без плода, — и остаток гнева Ты укротишь .

Чуть позднее Донал пошёл в город, чтобы купить кое–какие мелочи перед тем, как переехать в замок. Завернув к мануфактурщику, он увидел, что у прилавка стоит преподобный Кармайкл и беседует с хозяином. Донал сначала хотел было пойти куда–нибудь в другое место, но не любил поворачиваться спиной к кому бы то ни было и потому всё–таки зашёл. Рядом со священником стояла девушка, которая уже купила всё, что нужно, и теперь прислушивалась к разговору. Когда Донал вошёл, лавочник поднял на него глаза и тут же быстро обменялся взглядом со священником. Он подошёл к Доналу, узнал, что тому нужно, но потом вернулся к преподобному Кармайклу и уже не обращал на вошедшего никакого внимания. Доналу стало неловко, он развернулся и вышел.

— Боже правый! — проговорил лавочник, раздосадованный уходом покупателя, о котором только что выслушивал самые неприглядные вещи.

— Хуже некуда, Джон! — доверительно сказал священник, как бы приглашая того на дальнейший разговор.

— А я что и говорю! — согласился Джон — Благодарение Богу, сам–то я никогда ни в чём не сомневался, просто принимал на веру то, что мне говорили, безо всяких там споров–разговоров. Зачем же Господь поставил над нами священников вроде вас, сэр, как не для того, чтобы удерживать нас на путях праведности и учить нас, чему должно верить, а чему нет? Как хорошо, что не нам придётся держать за это ответ!

Священник был человеком честным (в согласии со своими понятиями о честности и о себе), и подобные взгляды на послушание пришлись ему не по душе. Но он не стал спрашивать себя, в чём различие между принятием человеческого слова и принятием того, как человек толкует Слово Божье. Он взял огромную понюшку табака из чёрной лакированной табакерки и решил больше ничего не говорить.

В тот же вечер Донал решил уладить все дела с Дори Комен. Она спросила с него такую смехотворную плату, что он начал было возражать. Однако она не уступала и всё время уверяла его, что ничего не теряет, а только приобретает. Когда Донал начал укладывать свои вещи в сундук, она вошла к нему в комнату и сказала:

— Оставили бы вы книжку–другую на полке, сэр. Глядишь, придёте и будете здесь как дома. Пусть эта комната так и останется вашей. Приходите, как только сможете. Моему–то Эндрю так хорошо на сердце становится, когда случается поговорить с тем, кто знает пути Господни! Господом–то Его называют многие, только мало тех, кто заповеди Его слушает да исполняет. А Эндрю сидит себе за работой и часами раздумывает над тем, что сказал Господь, да как понять, что к чему. Знаете, как он порой говорит? «Не сомневайся, Дори, если в Господних словах что–то кажется нам неправильным, то, должно быть, мы ещё не поняли, к чему Он это сказал!»

Не успела она договорить, как в комнату вошёл сапожник и тут же подхватил то, что показалось ему главной нитью разговора.

— А если кому всё равно? — спросил он. — Если он благодушествует и не особенно сокрушается, что не понимает Господа? Да разве Господь стал бы говорить, если бы не хотел, чтобы дети Его уразумели всё до конца?

— Ну, Эндрю, — успокаивающе проговорила Дори, — я вот тоже много чего не понимаю в Его словах. Ты мне объясняешь, объясняешь, а я всё равно не пойму. Что тогда? Только и остаётся, что успокоиться и отложить всё это на потом. Может, когда и до меня дойдёт!

Эндрю довольно рассмеялся.

— Ой, Дори, — сказал он, — лучше одно слово исполнить, чем дюжину уразуметь! Не бойся, если чего ты сейчас и не понимаешь. Поймёшь в своё время. Потому что Господь любит не слышащего, а исполняющего и для него не пожалеет ничего. Не печалься, милая моя, от тебя ничего не уйдёт, всё приложится!

— Что ж, Эндрю, твоя правда! — улыбнулась Дори.

— Великая правда! — подтвердил Донал.