Доналу показалось, что аллея вот–вот упрётся в высокую стену, но чуть не доехав до конца, они свернули под прямым углом, какое–то время ехали вдоль стены, а потом вместе с нею снова повернули. Стена была немного унылая, сложенная из серых камней, скреплённых такой же серой известью, и совсем не похожая на уютные английские стены из старого красного кирпича, но её пасмурный вид немного оживляли островки зелёного мха и лишайника, а также свешивающиеся сверху пучки проросшей сквозь известь травы. Стена привела их на широкий двор. Мистер Грэм оставил коня возле конюшни и повёл Донала в дом.
Они вошли через заднюю дверь, пройдя через увитую плющом веранду, миновали несколько тесных коридоров и попали на другую половину дома. Мистер Грэм провёл Донала в большую старомодную гостиную с невысоким потолком. Здесь пахло сухими лепестками розы, и этот странный аромат наводил на мысли не столько об увядших цветах, сколько о печальных сердцах. Там хозяин оставил Донала оглядеться, а сам пошёл за сестрой.
Осмотревшись по сторонам, Донал увидел низкое окно, открывающееся до самого пола, и подошёл к нему. За ним простирался удивительный сад, который был волшебнее и сказочнее всего, что он только мог себе представить. Раньше он только читал о такой красоте, но ещё никогда не видел ничего подобного, и сейчас ему показалось, что он узнаёт его из давних, забытых времён. Аллеи, проложенные по прямым линиям, были устланы мягким дёрном, и растения тоже устремлялись прямо вверх, словно вовсе не желали застилать собой всю землю, а страстно хотели лишь одного: подняться как можно выше. Донал шагнул через окно в сад, как будто детская мечта властно повлекла его за собой, и неспешно пошёл по широкой тропе; ноги его тут же утонули в бархатистой траве, и прелесть мечты ничуть не померкла.
Прекрасно–нетерпеливые штокрозы, чьи бутоны, как будто не в силах дождаться своего часа, прямо–таки взрывались жизнью и сплошь покрывали свои стебли великолепными яркими соцветиями, приветствовали его подобно сказочным феям и манили его всё дальше, а он, сдержанно–радостный, шёл между ними. Пурпурные и молочно–белые, бледно–жёлтые и золотистые, они, конечно же, влекли его в какую–то чудесную страну, где обитают дивные грёзы и прекрасные видения! Аллея привела его в беседку, увитую розами.
Розы карабкались по резным решётчатым стенам и соединялись вверху в один буйный костёр — или в благоухающий алтарь, охваченный алым и белым пламенем. Доналу казалось, что разум его не может вместить подобного чуда.
Увидеть — ещё не значит поверить, но вера всегда больше видения. Нет ничего настолько прекрасного, во что нельзя было бы поверить, но в мире есть множество самых удивительных вещей, которые просто не объять человеческим разумом: так изумительно они хороши!
«Бедные мы, маловерные пташки Божии, — подумал он про себя. — Под нами целый лес дерев жизни, а мы порхаем себе над ними, едва осмеливаясь спуститься и клюнуть разок–другой, как будто плоды их ядовиты и всё сотворённое ведёт лишь к погибели! Покачиваем умудрёнными совиными головами и возглашаем, что деревьев жизни и быть–то не может, слишком уж они замечательные! Нет, любой атеист в десять раз последовательнее того верующего, кто видит в Боге самую что ни на есть обычную, умеренную посредственность, — разве только у этого бедняги и вера под стать его Богу, такая же серенькая и плохонькая!»
Такие мысли неспешно плыли в его переполненном сердце, пока цветы один за другим заглядывали ему в глаза, поднимаясь из тёмной земли подобно духам её скрытых сокровищ, которые сами не могли дотянуться до солнца, но выпустили на поверхность листья и бутоны, как свои тайные воздыхания. По траве, ласковой, как руки старой няни, Донал медленно обошёл розовую беседку и повернул назад, к дому, но на полпути его встретила хозяйка сада, лёгкой походкой шествующая ему навстречу — не древняя, как сам сад, а юная, как его цветы, и полная жизни.
Рассказ брата настроил её на дружелюбный лад, она встретила Донала приятной улыбкой, и тот увидел, что в её сияющих тёмных глазах мелькают лучики смеха. Лицо её было смуглым, но чистым, с открытым лбом и приятным носом, который нельзя было назвать ни римским, ни греческим, ни восточным.
Рот её был, пожалуй, несколько больше, чем полагается по обыкновенному человеческому суждению, но при этом оставался довольно милым, открывая в улыбке два ряда ровных, белых зубов. Её приближение нисколько не смутило Донала. С женщинами он чувствовал себя так же свободно и спокойно, как с мужчинами, хотя его отношение к ним носило сильный отпечаток благородного рыцарского почтения. Пожалуй, он не смутился бы даже в присутствии ангела, потому что вся его смелость произрастала из истины; поэтому, облачившись в достоинство почтения, он мог без стеснения и замешательства взирать в лицо самой прелести. Он не стал бы прятаться от Того, Чей голос звучал в саду, но поспешил бы припасть к Его ногам.
Сняв с головы шапку и зажав её в руке, он шагнул навстречу Кейт Грэм. Она протянула ему небольшую изящную руку, явно не чурающуюся работы (и способную, например, отлично подоить корову). Донал увидел перед собой решительный подбородок и чуть растрёпанные тёмные волосы. Хозяйка сада была довольно высокой и стройной, но производила впечатление не угловатой хрупкости, а приятной округлости форм. Доналу понравилось, как легко она приблизилась к нему и как неслышно ступала по траве. Если он и любил что–нибудь в мире зелени и растений, то это были не розы, не маргаритки и даже не душистый горошек, а простая трава, которую то и дело сминает человеческая нога, которая смиренно прорастает в любом пустынном месте и благодарно радуется небесной росе, исцеляющей её жгучие раны, оставшиеся от острой косы. Для него каждая тварь даже в бессловесном зелёном царстве несла в себе свой смысл, свою жизнь и даже (пусть не в такой степени, как у людей или зверей) свои радости и страдания.