Теперь Донал лишь изредка виделся с леди Арктурой, а когда они всё–таки встречались, она не давала ему возможности с нею заговорить. На её лице снова появилось выражение тревоги, а когда она улыбалась, сталкиваясь с ним в коридоре, в её улыбке Доналу чудилась немая мольба, словно она отчаянно нуждалась в его помощи, но не решалась о ней просить. Она стала часто видеться с мисс Кармайкл, и у Донала были все основания опасаться, как бы фарисейство старшей наставницы не легло на расправившийся было дух Арктуры — причём, не так, как роса ложится на свежескошенный луг, а как нежданный мороз охватывает лепестки распустившихся подснежников. Одним из самых суровых искушений для ветхого Адама, ещё живущего в душе человека, любящего истину, бывает христианин–фарисей, ревностно придерживающийся предания отцов и обычно настолько толстокожий, что его не проймёшь никакими духовными доводами: так глухо он защищает все свои уязвимые места. В то же самое время ничто другое не позволяет терпению возыметь в нас совершенное действие. Даже хорошо, что до фарисея невозможно достучаться, что его невозможно убедить, потому что тогда он лишь вошёл бы в круги верных, чтобы плести сеть новых расколов и порождать на теле Церкви свежие язвы и нарывы.

Донал начал думать, что до сих пор слишком снисходительно относился к ужасным доктринам, которые проповедовала мисс Кармайкл. Одно дело, когда человек сам тихо придерживается злого и лживого учения, и, опираясь на те крупицы истины, что всё–таки в нём остались, пытается как можно лучше исполнять всё, чему его научили. Но совсем другое дело, когда подобные учения пытаются навязать робкой и нерешительной душе, которая не может сопротивляться именно из–за присущего ей благородства и почтения к себе подобным. Такие натуры просто не способны подозревать, что другие могут действовать из нечистых побуждений, и потому нередко оказываются жертвами в более грубых и нещепетильных руках. Поэтому Донал решил, что, хотя вступать в спор с почитателем буквы закона дело довольно рискованное, буква — гораздо более подходящая материя для спора, чем дух. Ибо пока дух кроется в букве неузнанным, в нём нет никакой силы, и суровый законник не способен увидеть, что Бог никак не мог вложить в букву тот смысл, который чудится в ней ему самому. Несмотря на риск, Донал решил всегда оставаться наготове, и если Бог даст ему нужные слова, смело провозглашать Его правду, не щадя ничьего самолюбия. Надо сказать, что после этого решения ему не пришлось долго ждать.

Все в замке знали, что Донал любит бродить по заброшенной буковой аллее, и однажды мисс Кармайкл, гордившаяся своими познаниями в Писании и умением с ним обращаться, намеренно потащила туда свою несчастную ученицу. Арктуре вовсе не хотелось туда идти, и в душе она уже готова была взбунтоваться, так ей было стыдно и неловко. Мисс Кармайкл нарочно искала встречи с Доналом. Она просто должна была сокрушить его дерзость по отношению к издревле установленной вере и сломить его вредоносное влияние на Арктуру.

Был ясный осенний день. Почти облетевшие деревья уныло скорбели о своей утрате, и лишь кое–где уцелевшие листья реденькими желтоватыми прядями свисали с терпеливых ветвей. Опавшие листья, устлавшие тропинку толстым сухим ковром, уютно шуршали под ногами, и к тому же изрядно поредевшие кроны уже не мешали солнечным лучам проникать сквозь высокий резной потолок старой аллеи.

Донал неспешно брёл между деревьями с книгой в руках. Время от времени он открывал её и прочитывал несколько строк, а потом запрокидывал голову и смотрел на полуобнажённые ветви, то и дело по–детски взметая ногой облачко сухой опавшей листвы. Как раз за этим легкомысленным занятием и застали его приблизившиеся дамы. Подняв глаза, он увидел, что они совсем рядом, но не заметил того многозначительного взгляда, который мисс Кармайкл бросила на Арктуру, словно говоря: «Видите, каков он, ваш пророк?» Он приподнял свою шапочку и собирался было пройти мимо, но мисс Кармайкл остановилась с улыбкой, явно предназначенной для него. Улыбка её была блестящей, потому что показывала всему миру её великолепные зубы, но неприятной, потому что кроме этого не показывала ничего.

— Торжествуете над падшими, мистер Грант? — спросила она.

Донал в свою очередь тоже улыбнулся.

— Мистеру Гранту это совсем не свойственно, — ответила за него леди Арктура. — По крайней мере, насколько я его знаю.

— Подумать только, как бездумно деревья относятся к своим бедным детям! — произнесла София Кармайкл с напускным сочувствием к опавшим листьям.

— Простите, что не разделяю вашу жалость, — откликнулся Донал, — но у этих листьев нет ничего общего с детьми. Они больше похожи на упавшие пряди волос, отрезанные цирюльником.

— А вы не очень–то вежливы, если так бесцеремонно возражаете даме, — заметила мисс Кармайкл, всё ещё улыбаясь. — Я говорила в поэтическом смысле.

— В неправде поэзии быть не может, — сказал Донал, — а листья для этих деревьев вовсе не дети.

— Ну конечно, — ответила мисс Кармайкл, немного удивлённая тем, что их поединок начался так быстро. — У деревьев нет никаких детей, но…

— Как это нет? — воскликнул Донал. — А буковые орешки у нас под ногами?

Разве они не дети каждого из этих деревьев?

— Да, — отозвалась мисс Кармайкл. — Такие же падшие и потерянные, как и листья.

— Почему вы называете их потерянными? Они должны исполнить то предназначение, ради которого сотворены, а значит, не могут быть потерянными.

— И для чего же они сотворены?

— Не знаю. Только если все они попадут в землю, прорастут и поднимутся буковыми деревьями, они захватят себе не только аллею, но и лужайку и будут всем мешать.

— Вы хотите сказать, что их больше, чем нужно?

— Как я могу сказать, больше их или меньше, если не знаю, для чего они нужны? Может, для того, чтобы дерево продолжало жить, ему просто необходимо производить на свет именно столько семян? А может, все они нужны для того, чтобы вернуться в землю, щедро питающую их родителя?

— Но вы не станете отрицать, что на свете всё же есть потерянные и заблудшие?

— Конечно, не стану, — пожал плечами Донал. — Иначе для чего Ему приходить в мир и взыскивать заблудшее?

Подобных высказываний наша высокоучёная и богословски образованная дама от него не ожидала и потому не сразу нашлась с ответом.

— Но некоторые так и остаются потерянными и заблудшими, — сказала она.

— Несомненно. Есть такие овцы, которые упорно продолжают убегать от своего Пастыря. Но Он всё равно снова и снова отправляется их искать.

— Но Он же не будет искать их до скончания веков?

— Будет.

— Я в это не верю!

— Значит, вы не верите, что Бог вечен и беспределен.

— Верю.

— Неужели? Разве Бог не благ и не милостив?

— Рада видеть, что вам это известно.

— Но если Его благость и милость не беспредельны, значит, и Он Сам перестаёт быть беспредельным.

— У Него есть и другие беспредельные качества.

— Но разве Он не остаётся беспредельным во всех Своих проявлениях? А иначе получается, что в чём–то Он бесконечен и безграничен, а в чём–то нет. Получается, что Он всесилен и всевластен, но в любви и прощении, во всём самом божественном и христоподобном, самом драгоценном и прекрасном Он так и остаётся убогим, ограниченным, строго размеренным и связанным всевозможными условностями!

— Это всё ваши человеческие измышления. Я придерживаюсь исключительно богодухновенного Слова и в своих суждениях исхожу только из него.

— Тогда позвольте мне услышать ваше мнение, — попросил Донал, мысленно вознося к небесам молитву, потому что Арктура стояла рядом со смущённым и озадаченным видом: ей нелегко было следовать за ними и самой понять, кто из двоих говорит правдивее.

Перед тем, как увидеть Донала, наши дамы как раз беседовали о так называемом учении усыновления. Поэтому когда ревностная защитница истины начала искать подходящее оружие против ереси и врага, именно оно первым пришло ей в голову.

— Я считаю, что самое драгоценное учение во всём Писании — это учение об усыновлении. Устами Своего апостола Павла Бог говорит, что некоторых из Своих детей Он усыновляет, а некоторых оставляет так. Это написано в Библии чёрным по белому, и если из–за этого вы подвергнете сомнению беспредельность Божьей милости, то будете виновны в богохульстве.

Спокойным, почти торжественным голосом Донал сказал:

— Милость Божья бесконечна, а ваша доктрина усыновления — одна из самых лживых и вредных, которые только можно придумать. Так называемая Церковь придумала её из–за того, что ей страшно недоставало того самого духа, которым мы взываем: «Авва, Отче!» К сожалению, неверные и невежественные учителя до сих пор нацепляют на Бога эту жуткую маску, пугая Божьих детей и заставляя их без оглядки бежать от объятий Отца.

— Терпеть не могу слезливой чувствительности! — отрезала мисс Кармайкл. — Особенно в религии.

— Вы её и не получите, — ответил Донал. — А теперь скажите мне сами, что вы имеете в виду, говоря об усыновлении.

— Усыновлять, — сказала мисс Кармайкл, смутно подозревая ловушку, — значит брать детей и относиться к ним как к своим собственным.

— Чьих детей?

— Чьих угодно.

— И чьих же тогда детей усыновляет Бог? — настаивал Донал.

Мисс Кармайкл почувствовала, что попалась, но собрала всю свою смелость и продолжала:

— Детей сатаны.

— Если они дети сатаны, разве можно винить их в том, что они творят дела своего отца?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Сотворил их, конечно, не сатана.

Их сотворил Бог, но они согрешили и потому развратились.

— И Бог от них отрёкся?

— Да.

— И они перестали быть Его детьми?

— Да. И стали детьми сатаны.

— Получается, что Бог сначала отрекается от Своих детей, отдаёт их кому–то другому, а потом опять их усыновляет. Но, мисс Кармайкл, это же сущая нелепица! Разве настоящий отец станет так себя вести? Неужели любой нормальный отец станет отрекаться от своих детей, когда он ими недоволен? Неужели он отдаст их в чужую семью, а потом снова пожелает сделать их своими — но уже не родными, а усыновлёнными из этой самой чужой семьи? Выходит, его изначальное отцовство уже ничего не значит, даже для него самого! Да у такого родителя не может быть никаких оснований жаловаться на своих детей!

— Неужели вы осмеливаетесь утверждать, что нечестивые беззаконники являются Божьими детьми точно так же, как благочестивые и хорошие люди?

— Ни в коем случае. Всякий, творящий волю Божью, будет Его сыном в гораздо большей степени, нежели тот, кто упорно отказывается её исполнять. Такие люди рождены из самого Божьего сердца и облечены в естество Иисуса Христа, вся слава Которого заключена в послушании. Но не будь они изначально, по самой своей природе, в самой глубине своего существа, Божьими детьми, никакие вымыслы об усыновлении не смогли бы сделать их Его детьми в этом самом высшем и важном смысле. Неужели вы думаете, что будь у сатаны власть творить себе подобных, его дети когда–нибудь смогли бы стать Божьими детьми? Но мы с вами — а также каждый мытарь, фарисей и грешник в мире — с самого начала в равной степени являемся Божьими детьми. В этом–то и есть корень всякого несчастья и всякой надежды. Поскольку мы Его дети от начала времени, теперь нам нужно либо стать Его детьми всем сердцем и душой, либо навеки погрузиться в отчаяние. Но если бы мы вообще перестали принадлежать Ему, если бы изначальная связь между Ним и нами прервалась — чего не может быть! — искупление было бы невозможным, потому что искупать было бы некого.

— Вы можете говорить, что хотите, мистер Грант, но пока апостол Павел проповедует это учение, я буду его придерживаться. А уж он, наверное, осведомлён несколько лучше вас.

— Апостол Павел не учит ничему подобному! Он проповедует именно то, о чём я сейчас говорил. И говоря об усыновлении, он имеет в виду, что люди, рождённые сынами, наконец–то становятся подлинными сынами Бога, в настоящем смысле этого слова.

— Да как вы смеете рассуждать о том, что имел, а чего не имел в виду сам святой апостол!

— А вы что, мисс Кармайкл, полагаете, что Бог дал нам Евангелие как несмысленным дурачкам? Разве можно достойно и истинно принять слово, если не понимаешь его сути? Оно и даётся нам затем, чтобы мы поняли его, хотя бы отчасти. Без этого оно теряет всякий смысл. По воле и заповеди Господа я просто обязан понять то, что Он мне говорит. Он призывает меня увидеть праведность Своего Слова, потому что, поскольку заповеди Его истинны, я должен обладать способностью понять и осознать их истинность. Именно в надежде увидеть то, что Он хочет мне показать, я каждый день читаю свой Новый Завет. Я читаю его по–гречески, но не нужно даже знаний греческого языка, чтобы увидеть, что именно Павел имеет в виду, говоря о так называемом усыновлении. Надо только повнимательнее вчитаться в его слова с намерением понять, что хочет сказать Павел, а не пытаясь выискать в них учение того или иного доктора богословия. О каком усыновлении идёт речь в Послании к галатам? Об усыновлении сынов и наследников Отца, которые ничем не отличаются от рабов, покуда не станут Ему подлинными и полноправными детьми . А ещё в одном отрывке Павел тем же самым словом говорит об искуплении тела, о том, что однажды оно перейдёт в иной высший порядок вещей, обретя высшую природу и войдя в свой новый дом, единственно подходящий подлинным сыновьям и дочерям Господа, где мы перестанем быть странниками и пришельцами и станем, наконец, тем, кем были сотворены, детьми в Божьей семье . И если кто–то станет проповедовать учение апостола Павла так, как будто слушающие его люди не являются по рождению, по самой своей природе, по самому своему существу детьми Божьими, как будто они могут какими–то прошлыми или будущими поступками нарушить эту вечную связь детей со своим Отцом, то такой проповедник пришёл от лукавого, а не от Павла или Христа. Неужели вы не видите, миледи, — продолжал Донал, поворачиваясь к Арктуре, — что всё зло как раз и заключается в том, что Он — наш Отец, но мы отказываемся быть Его детьми? Чтобы восполнить даже самые первые человеческие нужды, мы должны быть Его детьми и разумом, и сердцем, и телом, и душой, и духом, в послушании и надежде, в радости и в любви. Мы должны принадлежать Ему без остатка, больше, чем можно выразить языком, помыслить или возжелать. Только тогда совершится наше творение, только тогда мы станем тем, кем были задуманы. Именно для этого нас и притесняют со всех сторон!

Он замолчал. Мисс Кармайкл несколько смутилась, почувствовав его умственное превосходство, но сердце её так и осталось незатронутым. Она ни разу не чувствовала в душе жажды по сердечной близости с Богом, которая не даёт нам покоя и вновь и вновь заставляет простирать руки в надежде прикоснуться к Отцу. Но тут, воодушевлённая сенью Господнего присутствия, заговорила леди Арктура:

— Как я надеюсь, что вы говорите правду, мистер Грант! — сказала она с тоскующим, мечтательным вздохом.

— Вот именно, надеетесь! — воскликнула мисс Кармайкл. — Что ж, мы все надеемся на лучшее, но ведь от Божьего Слова отступать нельзя!

— Я говорил только о том, что сказано в Его Слове, — ответил Донал.

Но Арктура, словно не слыша ни того, ни другого, продолжала: — Ах, если бы это была правда! — почти умоляюще промолвила она. — Тогда всё на земле встало бы на свои места!

— И не только на земле, миледи, — откликнулся Донал, — но и в человеческом сердце, которое будет бесконечно стенать и взывать к Отцу, пока не воссоединится с Ним навсегда.

Он приподнял свою шапочку и хотел было уйти, но мисс Кармайкл остановила его.

— Ещё одно слово, мистер Грант, — сказала она. — Ни один человек, придерживающийся подобных взглядов, не может с чистой совестью стать священником Пресвитерианской церкви Шотландии!

— Скорее всего, вы правы, — поклонился Донал. — Всего хорошего!

— Благодарю вас, мистер Грант, — сказала Арктура. — Я действительно надеюсь, что вы правы.

Когда Донал ушёл, дамы молча пошли дальше вдоль по аллее. Наконец мисс Кармайкл заговорила:

— Ну что ж, должна признать, что из всех самонадеянных молодых людей, с которыми мне, к несчастью, до сих пор приходилось встречаться, мистер Грант без труда получает пальму первенства! Поразительная самоуверенность! И какое высокомерие! И как дерзко говорит!

— А вы уверены, София, что это действительно самонадеянность? — спросила Арктура. — Быть может, это искренняя убеждённость заставляет его говорить так решительно и смело?

— Он проповедует лживые учения! Он противоречит всему, что говорят и учат благочестивые христиане многих поколений! Да это же ясно, как Божий день: он полностью заблуждается!

— А что, если через него Бог посылает новый свет, чтобы осветить умы Своего народа?

— Для меня достаточно и того света, что уже есть, премного благодарю!

— А вдруг Бог считает, что этого света недостаточно? А вдруг Он послал мистера Гранта, чтобы тот обратился с Его Словом к вам и ко мне?

— Что за чепуха! Какой–то неотёсанный студентишка из даурсайдской долины!

— И всё равно я надеюсь, что он прав! В конце концов, даже из Назарета Галилейского однажды вышло что–то доброе!  Наверное, нет такого места и такого человека, которого хоть кто–нибудь да не презирал!

— Арктура! Неужели он и вас заразил своей ужасающей непочтительностью?

— Если он действительно послан к нам Иисусом Христом, — тихо ответила Арктура, — то вы приняли его именно так, как ему следует ожидать. Ибо всякий ученик должен быть похож на своего учителя.

Мисс Кармайкл резко остановилась. Лицо её пылало, и когда она заговорила, слова её звучали холодно и жёстко.

— Мне очень жаль, леди Арктура, — сказала она, — что нашей дружбе суждено так неожиданно прекратиться. Но она не может не прекратиться, если вы говорите подобные вещи подруге, которая уже столько времени пытается сделать всё возможное, чтобы просветить вас. И если таковы первые плоды вашего нового Евангелия — что ж! Помните, что написано: «Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» .

Она повернулась и решительно зашагала прочь.

— Не надо, София! — воскликнула Арктура. — Не оставляйте меня так!

Но мисс Кармайкл была уже далеко. Она быстро удалялась, и её длинная юбка взметала за её спиной сухие листья. Арктура залилась слезами и бессильно привалилась к кряжистому стволу стоящего рядом бука. Её подруга так и не оглянулась. Навстречу ей попался Донал, повернувший назад к замку. Он снова поклонился и приподнял шапочку, но мисс Кармайкл даже не взглянула на него. Нет уж, хватит с неё его дерзких ересей! Бедная Арктура!

Донал закрыл книгу и неспешно и задумчиво пошёл дальше, как вдруг порыв ветра донёс до него чьё–то приглушённое рыдание. Он поднял голову и увидел Арктуру. Она сидела и плакала, словно её отвергли, отшвырнули прочь. Он просто не мог пройти мимо и оставить её в таком состоянии. Она услышала его шаги в шорохе опавших листьев, подняла глаза, на мгновение опустила голову, а затем поднялась на ноги, слабо пытаясь улыбнуться. Донал понял её улыбку: она не хотела, чтобы он огорчался из–за того, что произошло.

— Мистер Грант, — сказала она, подходя к нему, — апостол Павел наложил проклятие даже на ангелов небесных, если те станут проповедовать иное Евангелие! Какой ужас!

— Действительно ужас, и я от всего сердца скажу на это «аминь», — ответил Донал. — Но вас научили вовсе не тому Евангелию, которое проповедовал Павел. И учили вас совсем не небесные ангелы, а люди с сухими, истощёнными душами. Чтобы хоть как–то уложить весть о Небесном Царствии у себя в голове, они взяли золотые слитки Слова и переплавили их в монеты злосчастного законничества, позаимствованного у римлян, распявших их Господа. Подумать только, они пытаются объяснить великую, священную простоту Небес грубыми мирскими понятиями права и закона! Наверное, они хотели сделать как лучше, хотели оправдать Божьи пути в глазах человеков, и потому я думаю, что проклятие апостола на них всё–таки не падёт. Они старались найти выход из собственных сомнений, и им показалось, что они его нашли, хотя на самом деле лишь вера в Самого Бога способна вывести этих богословов из темницы их собственных теорий. А ведь есть и другие — те, что принимают подобные измышления из сотых рук и потом, движимые праведным рвением, усердно и ревностно возлагают железные вериги на живые, трепетные души, взывающие к Богу, да ещё и провозглашают этот мёртвый прах волей и словом Самого Господа. Я всегда буду только рад, если из их намерений ничего не выйдет.

— Как же я надеюсь, что вы правы! — умоляюще воскликнула Арктура. — Наверное, я умру, если выяснится, что всё это не так!

— Если когда–нибудь выяснится, что я неправ, то правда в любом случае будет ещё лучше, ещё свободнее и щедрее. Когда мы отказываемся верить в хорошее, твердя, что ничего по–настоящему хорошего на самом деле быть не может, мы тем самым отвергаем Бога и по сути дела говорим, что наши фантазии лучше Его реальности и можно придумать себе Бога куда лучше и прекраснее, чем Он есть. Не забывайте, Христос всё ещё рядом, в мире, и к Нему всегда можно обратиться.

— Я непременно подумаю об этом, — пообещала Арктура, протягивая ему руку.

— Если вас беспокоит что–то определённое, я всегда буду рад вам помочь, если смогу, — сказал Донал. — Но лучше не говорить о таких вещах слишком много. Это должно оставаться между Отцом и вами.

С этими словами он поклонился и зашагал к дому. Арктура медленно двинулась вслед за ним, вошла в замок, тут же поднялась к себе, и пока она шла, всё её существо ощутимо наполнялось постепенно оживающей силой и великой надеждой. Несомненно, отчасти ей стало легче из–за ухода своей деспотической наставницы, однако это неожиданное чувство свободы вскоре утонуло бы в новом приступе печали, если бы воскрешённая надежда и сила не заполнили образовавшуюся пустоту. Арктура надеялась, что к их следующей встрече она уже основательно укрепится в своих воззрениях и сможет достойно их высказать. Она ещё не освободилась от мысли, что каждый человек непременно должен уметь защищать свои взгляды. Ей казалось, что нельзя даже высказывать свои убеждения, пока остаётся хотя бы один довод против их истинности, который она сама никак не может опровергнуть. Горе нашим убеждениям, если они не выходят за убогие горизонты нашего собственного опыта, логики или любой попытки высказать эти убеждения словами! Горе нам, если мы не лепим свою жизнь, свои поступки и устремления, свои исповеди и надежды в согласии с этими самыми убеждениями!

Донал и в самом деле был рад, что перед несчастной девушкой наконец–то распахнулась желанная дверь свободы и истины. Он уже давно думал о ней, потому что видел, какой гнетущей кажется ей жизнь, как близка она к Божьему Царству и как мешает ей стоящая на её пути подруга, которая и сама не хочет войти, и не пускает рвущуюся туда душу. Теперь Арктура могла обрести покой лишь там — настолько она сама уже была чадом Того, к Кому так страстно стремилось её сердце, но Кого она пока не решалась назвать Отцом. Донал думал об Арктуре, как сильный человек думает о слабом, которому может и хочет помочь, и теперь, когда девушка отыскала–таки путь к настоящей жизни, встала на тропу познания Того, Кто есть Жизнь, его забота о ней стала ещё более внимательной и нежной. Сильные призваны служить слабым, чтобы те, в свою очередь, тоже могли стать сильными.

Однако при всём этом Донал не только не искал общества Арктуры, но, скорее, избегал его, и потому на протяжении многих дней они почти не видели друг друга.