Однажды утром, когда Донал сидел с Дейви в классной комнате, в дверь постучали, и вошла леди Арктура.

— Ветер дует с юго–востока, — сказала она.

— Тогда слушайте внимательно, миледи, — ответил Донал. — По–моему, это как раз то, чего мы ждали.

— Хорошо, — отозвалась она и вышла.

День склонился к закату, но больше она так и не появлялась. После ужина в тёплых вечерних сумерках Донал сидел за книгами у себя в башне, как вдруг в комнату к нему ворвался Дейви и радостно сообщил, что вслед за ним поднимается Арки. Донал встал ей навстречу. Да, она всё–таки слышала музыку, сказала Арктура, совсем тихую. Может быть, стоит подняться на крышу?

— А где вы её слышали, миледи? — поинтересовался Донал. — И когда? Тут мне совсем ничего не слышно.

— У себя в маленькой гостиной. Сегодня она и правда совсем тихая, но ведь её ни с чем не спутаешь.

Они втроём поднялись на обзорную площадку. Ветер был лучше некуда, мягкий и ровный. Они уже достаточно освоились на крыше и потому без труда добрались до нужного места. К тому же, было совсем светло, хотя круглая и большая луна, карабкающаяся вверх по небосклону, ещё не вошла в полную силу. Вскоре они уже стояли возле знакомого скопления дымовых труб, возвышающегося подобно дереву, неожиданно выросшему на крыше дома. Они уселись и стали ждать.

— Я почти жалею, что мы разгадали эту тайну, — признался Донал.

— Почему? — удивилась Арктура. — Ведь в любом случае лучше знать правду, какой бы она ни была. Уж вы–то наверняка думаете именно так!

— Конечно, — кивнул Донал. — Если эта штука в трубе и впрямь окажется эоловой арфой — а я полагаю, что так оно и будет, — то просто замечательно, что мы её нашли. Но мне было бы интереснее, окажись тут что–нибудь такое, чего мы не могли бы объяснить.

— Я не очень вас понимаю.

— Но ведь необъяснимое так расширяет наши горизонты! Задаёт нам новые вопросы, открывает новые ответы, в которых столько новых возможностей и столько радости! Знаете, сколько удивительных открытий скрывается под твёрдой скорлупой кажущихся противоречий?.. Кстати, миледи, вы, наверное, слышали множество историй о старинных домах, в которых то и дело звучит загадочная музыка, предвещающая недоброе для их обитателей.

— Конечно, слышала. Но какой прок в таком предзнаменовании?

— Не знаю. Сам я никакого прока в этой музыке не вижу, а иначе, такие вещи, наверное, и встречались бы намного чаще. И потом, будь от неё польза, почему она всё время звучит только в домах сильных мира сего и никогда не посещает лачуги бедняков?

— Наверное, по той же причине, по которой богачам достаются и все другие блага земной жизни, — сказала Арктура.

— Прекрасный ответ, — улыбнулся Донал. — Возразить тут нечего. Но если, вооружившись подобными историями, кто–то попытается меня убедить, что о знатных семействах, проживающих в великолепных замках, Господь печётся больше, чем о бедняках, ютящихся в самых нищих хижинах Шотландии, я и слушать его не стану!

— Но разве по–настоящему влиятельные семьи не должны быть важнее других?

— нахмурившись, произнесла Арктура.

— Конечно, если они несут в себе благо. Но ведь про большинство знатных семей такого не скажешь. Даже Сам Господь родился не асмонейским царевичем, а пришёл в мир сыном простой крестьянки, и отцом его считался обыкновенный плотник.

— Что–то я не вижу, какая тут связь.

— Можно не сомневаться, что Господь занял в мире именно такое положение, которое лучше всего позволяло Ему сделать то высшее добро, ради которого Он и пришёл. Я не хочу принижать иные сословия, ведь у каждого жизненного пути есть свои особенности. Но мне кажется, что и продолжать Его истинное дело лучше всего получается у простых и незнатных, нежели у людей с высоким титулом и положением.

— Вы всегда говорите так, как будто в жизни человек должен заботиться лишь о том, ради чего пришёл Иисус Христос, — проговорила Арктура. — Неужели кроме спасения нам вообще ни о чём не стоит думать?

— Если вы обрисуете мне спасение в его истинном и полном смысле, я тут же скажу, что да, ни о чём! Только по мере того, как Бог спасает человека, тот способен истинно творить в мире приготовленное ему дело. А ведь всё здесь предназначено для того, чтобы все мы выросли в одну дивную, благословенную семью. Мир — это ясли Господни, и в нём Бог вскармливает младенцев, которые потом будут жить в Его доме. Всё истинное устремляет нас к Богу, чтобы однажды мы соединились с Ним навсегда. И когда это произойдёт, мы и правда будем творить дела даже больше тех, что творил на земле Сам Господь!.. Ой, слушайте, слушайте! По–моему, это оно!

Откуда–то сверху до них донёсся негромкий, протяжный, переливающийся звуками аккорд. Лестница была наготове, и Донал быстренько взобрался к отверстию с приготовленным листом плотной коричневой бумаги. Он примостился на верхней ступеньке и стал ждать, когда заключённые в трубе струны снова запоют своими неземными голосами. Ждать пришлось долго, и у него уже онемела нога, но тут ветер неожиданно окреп, и Донал явственно услышал призрачную музыку, раздающуюся в глубине трубы. Нежные звуки росли и становились громче. Донал ловко залепил отверстие листом бумаги, подувший ветер ещё крепче прижал его к трубе, и звуки мгновенно смолкли.

Он убрал бумагу, и музыка зазвучала вновь. Ветер не унимался, а, напротив, становился всё сильнее, и после ещё нескольких экспериментов у них не осталось ни тени сомнения в том, что они действительно отыскали источник загадочной музыки. Теперь они могли даже немного изменять её, поворачивая бумагу то так, то этак. Донал спустился и, обняв за плечи своего ученика, сказал:

— Дейви, я хочу попросить тебя никому не говорить о том, что мы нашли, пока я или леди Арктура не дадим тебе разрешения. Теперь у нас троих будет своя тайна. Замок принадлежит леди Арктуре, и она имеет полное право просить тебя какое–то время никому и ничего об этом не говорить. У меня есть на это веские причины, миледи, — пояснил он, поворачиваясь к Арктуре.

— Не могли бы вы попросить Дейви послушаться меня? Я сразу же объясню вам, в чём дело, но не хочу ничего говорить Дейви до того, как вы сами об этом не узнаете. Вы можете немедленно убрать этот запрет, если сочтёте мои доводы неубедительными.

— Дейви, — сказала Арктура, — я доверяю мистеру Гранту и потому прошу тебя пока сохранять наше открытие в тайне.

— Конечно, кузина Арки! — воскликнул мальчик. — Но мистер Грант, мне вполне хватило бы и ваших слов. Зачем вам понадобилось, чтобы Арки тоже запретила мне об этом рассказывать?

— Потому что это тайна принадлежит не мне, а ей. А теперь беги и подожди меня в моей комнате. Только будь осторожнее на смотровой площадке.

Когда Дейви скрылся из глаз, Донал повернулся к Арктуре.

— Вы знаете, миледи, что говорят в замке о пропавшей комнате? — спросил он.

— А вы сами в это верите? — ответила она вопросом на вопрос.

— По–моему, такая комната вполне может существовать.

— Если бы она была, её бы давным–давно нашли.

— Наверное, точно так же люди откликались на первые вести о том, что Колумб открыл Америку.

— Это было далеко и за огромным океаном.

— А здесь у нас толстые стены, и множество легкомысленных и робких людей.

Скажите, кто–нибудь хоть раз искал эту комнату всерьёз?

— На моей памяти — нет.

— Значит, ваше возражение несостоятельно. Если бы вы сказали мне, что ни одна серьёзная попытка найти потайную комнату не увенчалась успехом, тогда я вынужден был бы признать его силу, — хотя и тогда, наверное, не удовлетворился бы, пока не узнал, что именно было предпринято и каким образом. С другой стороны, я подозреваю, что многие из ваших предков, даже если и знали что–то об этой комнате, предпочитали держать язык за зубами. Неужели вам не хочется и тут докопаться до правды?

— Что вы, очень даже хочется! А вам не жаль будет расстаться с ещё одной необъяснимой тайной?

— Напротив, сейчас это даже не тайна, а только досужие слухи, в которые мы не слишком–то верим. И хорошо, что не верим, потому что обычный здравый смысл не даёт нам для этого никаких оснований. Но если нам удастся отыскать эту комнату, тогда–то, наверное, и появится тайна — тайна, которую не объяснить по эту сторону вечности. Можно предполагать, строить тысячи догадок, но так и не узнать, какая из них истинна… Простите меня, миледи, я нисколько не хочу настаивать!

Леди Арктура улыбнулась.

— Вы можете делать всё, что хотите, — сказала она. — Если вам и показалось, что я сомневаюсь, то это лишь потому, что я подумала о дяде. Мне очень не хотелось бы причинять ему неудовольствие.

— Конечно, нет. Но разве он сам этому не обрадуется?

— Я попробую спросить его об этом. Во–первых, он ненавидит все так называемые предрассудки, а во–вторых, достаточно любопытен, чтобы не возражать против наших поисков. Вряд ли он согласится на то, чтобы мы разбирали стены или вскрывали заложенные проёмы, но, наверное, против остального возражать не станет. Я даже ничуть не удивлюсь, если он к нам присоединится!

«Странно одно: почему граф сам не попытался отыскать загадочную комнату?» — подумал Донал. Почему–то ему казалось, что подобная идея будет лорду Морвену совсем не по душе.

— Но скажите, мистер Грант, как вы собираетесь её найти? — спросила Арктура, когда они уже почти подошли к его башне.

— Если мы только хотим узнать, существует такая комната или нет, но не собираемся её искать…

— Простите, — перебила Арктура, — но разве найти её — это не единственный способ убедиться в её существовании? Как ещё можно понять, что она есть, если мы не знаем, где она?

— Очень просто. Нам нужно посмотреть, нет ли внутри замка лишнего пространства, о котором мы ничего не знаем.

— Я вас не понимаю.

— Тогда, может быть, вы зайдёте ко мне в комнату? Я вам всё объясню, и для Дейви это тоже будет полезным уроком.

Арктура согласно наклонила голову, и вскоре Донал уже давал им обоим урок трёхмерной геометрии. Он показал им, как определить объём пространства в заданных пределах, и объяснил, что если измеренного пространства почему–то получается меньше, значит, часть его где–то прячется. Сначала надо измерить стены замка (конечно же, принимая во внимание их толщину, а также все неожиданные выступы и углубления) и вычислить, сколько кубических метров пространства должно в нём содержаться. Потом нужно измерить все комнаты и открытые места в стенах (не забывая о внутренних стенах и перегородках) и снова сложить всё это вместе. Если получившееся внутреннее пространство окажется меньше того, что должно заключаться в стенах замка, это будет означать одно из двух: либо они что–то неправильно подсчитали, либо в замке действительно есть некое место, куда они не сумели проникнуть.

— Но если бы мы поставили себе цель не просто убедиться в существовании скрытой комнаты, а отыскать её, — сказал Донал, когда Дейви и Арктура более–менее поняли его мысль, — я приступил бы к делу совсем иначе. Не стал бы ничего измерять, а начал бы с того, что составил бы у себя в голове подробный план всего замка. Я прошёл бы по всем комнатам и коридорам, пытаясь понять, как внутреннее устройство сочетается с внешними стенами. И если где–то возникнет загвоздка, то придётся снова возвращаться к точным измерениям и внимательно осматривать все углы и стены коридоров и залов, чтобы понять, нет ли где–то между ними лишнего пространства… Уж не знаю, что там будет дальше и придётся ли нам действительно разбирать стены, но сейчас об этом говорить, пожалуй, рановато.

— Но ведь это в любом случае стоит предпринять, даже если дело не дойдёт до ломки стен?

— Думаю, да.

— Пожалуй, дядя вряд ли станет возражать. И всё равно, Дейви, пожалуйста, не рассказывай об этом никому, пока мы тебе не разрешим.

Доналу было приятно слышать, что она сказала «мы».

Леди Арктура поднялась, и они вместе пошли вниз. Когда они вышли в нижний зал, куда спускалась парадная лестница, Дейви побежал за своим воздушным змеем, а Донал и Арктура остановились, чтобы проститься.

— Вы так и не рассказали мне, почему Дейви не должен никому говорить об эоловой арфе, — напомнила ему Арктура.

— Отчасти потому, что если мы и правда начнём искать потайную комнату, то чем тише и незаметнее мы будем это делать, тем лучше, а если пойдут разговоры про таинственную музыку и непонятную дымовую трубу, все сразу непременно вспомнят и про комнату. И ещё: по–моему, эта музыка сама поможет нам отыскать то, что мы хотим найти.

— Вы мне после об этом расскажете, ладно? — попросила леди Арктура и, слегка поклонившись, пошла по лестнице наверх.

Той ночью граф снова бледной тенью бродил по всему замку, а ветер, почти не переставая, дул с юго–востока. Утром Арктура пришла к дяде рассказать о том, что они задумали, но как только он уловил, куда она клонит, его лицо стало мрачнее грозовой тучи.

— Что? — вскричал он. — Неужели ради какой–то глупой сказки о дьяволе и картёжниках нужно чуть ли не по камню разбирать прекрасный, благородный замок? Нет уж! Только через мой труп! Пока я жив, этому не бывать! Вот что бывает, когда родовое имение попадает в руки женщинам! Это же святотатство! Клянусь, я лучше опротестую завещание брата в суде, чем допущу такое!

Он так бушевал, что в душе Арктуры зародилось смутное подозрение: не скрывается ли за этой яростью нечто большее? Его необузданный гнев напугал её, но одновременно пробудил в ней родовой дух Грэмов; она уже жалела о том, что из почтения к главе семьи поведала ему о своём решении. Она имеет полное право действовать, как ей заблагорассудится! Отец не стал бы оставлять собственность именно ей, не будь у него на это веских оснований. А некоторые из этих оснований вполне могли заключаться в характере и сущности стоящего перед ней дяди.

Несмотря на свой необузданный гнев, граф всё–таки увидел, каким негодованием пылает лицо его племянницы, и остановился.

— Простите, дорогая моя, — сказал он, — но если покойный граф был вашим отцом, то мне он приходился братом.

— Он и сейчас остаётся моим отцом, — холодно проговорила Арктура.

— Да, но он давно умер, похоронен и почти забыт!

— Нет, ваша светлость. После его смерти я ни на час не забывала его и ни на минуту не переставала его любить.

— Ладно, как вам будет угодно, — отмахнулся граф. — Но почему я должен считать его чуть ли не Соломоном лишь потому, что вам дорога его память? Почему я не могу усомниться в мудрости решений давно умершего человека? В этом нет никакого предательства!

— Прощайте, ваша светлость, — произнесла Арктура, еле сдерживая возмущение, и быстро вышла из комнаты. Но когда чуть позднее она обнаружила, что никак не может вознести своё сердце к Небесному Отцу, она была бы только рада избавиться от кипящего внутри гнева. Ведь если что–то мешает душе приблизиться к живому Богу, значит, ничего доброго в этом нет!

Целый день ей то и дело приходилось усилиями молитвы отгонять от себя раздражение, и ночью она долго не могла заснуть. Наконец в её сердце поднялась такая жалость к дяде, что она больше не могла на него сердиться и потому спокойно заснула.

Утром она обнаружила, что ощущение власти со стороны дяди, до сих пор неизменно довлевшее над нею, бесследно исчезло. Вместе с ним исчез и гнев. Кроме того она вдруг ясно осознала, что ей пора принять на себя свои законные обязанности. Что подумает о ней мистер Грант? — ведь она ничего не делает для тех людей, которые живут на её земле! Правда, она мало что может сделать, пока лорд Морвен сам продолжает собирать арендную плату и давать указания мистеру Грэму. Нет, она немедленно возьмёт бразды правления в собственные руки! А мистер Грант пусть пока потихоньку исследует замок, если ему всё ещё этого хочется.

Однако последний разговор с дядей упорно не выходил у Арктуры из головы. В её душе зародилось неясное подозрение, что над замком витает какая–то нехорошая, страшная тайна, связанная не только с прошлым, но и с настоящим. Ей казалось, что со вчерашнего дня между ней и дядей пролегла непреодолимая пропасть, и из–за этого он стал казаться ей ещё более странным и пугающим. Её натура была настолько деликатной и хрупкой, что всякое впечатление неизгладимо отпечатывалось в её душе. Она не только остро чувствовала несправедливость и обиду; но и боль от них ещё долго оставалась в её сердце уже после того, как сами обиды были давно прощены и почти забыты. Однако в те редкие моменты, когда всё её существо мгновенно отзывалось на какой–нибудь порыв, её душа черпала силу и глубину своего отклика именно в этой исключительной впечатлительности. Правда, без унаследованных ею семейных инстинктов эта крайняя чувствительность могла бы давно превратиться в обыкновенную слабость.