Но не успели они усесться, как в классную комнату отдуваясь вошёл Симмонс. Оказалось, что старый дворецкий уже целый час повсюду разыскивает её светлость леди Арктуру, потому что лорду Морвену совсем худо. Он лишился чувств в своей комнате, той самой, что прямо посредине парадной лестницы, и ничего ему не помогает.

Отдав распоряжение немедленно послать за доктором, леди Арктура вместе с Доналом поспешила к дяде. Он неподвижно лежал на полу, белый, как полотно, с раскинутыми руками. Если бы не судорожное подёргивание его щеки, они подумали бы, что он умер. Они попытались было влить ему в рот лекарство, но ничего не получилось. Мужчины отнесли графа в его спальню, и только там он начал приходить в себя. Тогда леди Арктура вышла, попросив Симмонса, как только он сможет, зайти к ней в библиотеку и сообщить, как дела у дяди.

Симмонс появился только через час. У графа побывал доктор, и больной чувствовал себя немного лучше.

— А вы не знаете, из–за чего это с ним? — спросила Арктура.

— Я вам расскажу всё, что знаю, миледи, — ответил дворецкий. — Я как раз был с ним в комнате, принёс кое–какие счета и объяснял, что да как, и вдруг в стене что–то зашуршало. Даже и не знаю, что это было. Как будто внутри что–то скреблось и ползало вверх и вниз. Сначала вроде остановилось, но потом опять. Я–то сам не испугался. Конечно, будь это ночью, я бы, наверное, тоже не обрадовался. А вот его светлость чуть услышали, так сразу замерли, побледнели, то ли ахнули, то ли вскрикнули, за сердце схватились, да со стула–то ничком и упали. Я, конечно, к нему. Думал, приведу в чувство, но куда там. К обычным приступам я уж привык, но тут совсем не то. Потому я за вами и пошёл, миледи. За ним ведь глаз да глаз нужен, а то случится чего. Одного никак оставлять нельзя. Это всё сердце, миледи. Не хочу вас пугать, но вы же и сами знаете — да и вы тоже, мистер Грант, — у кого сердце плохое, в любую минуту может преставиться. Так что вы уж меня извините, но я к нему.

Когда Симмонс вышел, Арктура обернулась к Доналу.

— Нам нужно быть осторожнее, — сказал он.

— Нужно, — откликнулась она. — Знаете, а ведь как раз возле той комнаты музыку слышно лучше всего.

— И куда–то туда спускается наш камин. Всё точно! Но почему лорд Морвен так испугался?

— Не знаю. Но ведь он не такой, как все.

— А где ещё слышно музыку? Вы с дядей почему–то слышите её чаще других.

— Ещё в моей спальне. Но давайте поговорим об этом завтра. Спокойной ночи.

— Я останусь здесь, — сказал Донал. — Вдруг Симмонсу понадобится помощь с его светлостью.

Была уже глубокая ночь, а он всё сидел в библиотеке и читал. Неожиданно дверь отворилась, и вошла миссис Брукс. Она только что была у графа, ставила ему на ноги горчичный пластырь, чтобы оттянуть кровь от головы.

— Ну, теперь–то ему получше, — сказала она. — Принял чего–то из своей склянки. Возится, возится со своими бутылочками да порошками. Верно, лекарство себе хочет составить, чтобы не помирать, а жить вечно. Только ведь жизнь и смерть в руках Господних. От дерева жизни ведь так никто и не съел и уж не съест, пока мы в этом мире; Господь давным–давно его пересадил. Ой, нет, что до вечной жизни, будь я на месте его светлости, так лучше бы сразу дух испустить и не мучиться!

— Почему вы так говорите? — полюбопытствовал Донал.

— На такой вопрос не всякому и ответить можно, — проговорила она. — Но вы человек разумный и незлобивый, и мухи зря не обидите. Так что скажу вам по секрету, только вы уж держите язык за зубами. Говорили мне — а кто говорил, того уж и нету, да только они и правда знали, что тут и как, — говорили, что как попадёт ему вожжа под хвост, так он над своей женой измывается — не приведи Господь! Он её, вишь, из–за границы привёз. Там женился, а жить сюда приехал. Эх, и несладко же ей тут было, бедняжке!

— Но как он мог глумиться над нею в доме собственного брата? — возмущённо спросил Донал. — Будь он и правда таким негодяем, неужели его брат позволил бы оскорблять женщину под крышей своего дома?

— А откуда это вы так хорошо знаете покойного графа? — лукаво прищурившись, спросила миссис Брукс.

Донал выдержал её взгляд и ответил прямо и честно, как всегда, но при этом перешёл на родной шотландский — так он чувствовал себя надёжнее и безопаснее.

— Я знаю, — сказал он, — что такая дочь могла родиться только у человека, который… который, по крайней мере, с женщинами вёл себя, как подобает настоящему мужчине.

— Это верно. Добрый был человек, мягкий. Только слабый очень, нездоровый, да всё один сидел — почитай, как нынешний граф! А жена лорда Морвена была женщина гордая. Ну и мужа своего любила без памяти. Вот покойный граф и не знал о том, что тут делалось, а то бы, конечно, терпеть не стал. Тётушка моя говорила, что это всё от болезни бывает, а болезнь такая — вроде помешательства, даже названия ей ещё не придумали. Я–то думаю, что помешательство это не только в голове бывает, но и в сердце. Какой мужчина этак помешается, так ему жена вроде игрушки становится, как будто он её за деньги купил и теперь волен делать с ней всё, что чёрт ему на ухо нашепчет. Ночью крики, аж кровь стынет, а утром — щёки бледные, глаза красные… Тут ума большого не надо, чтобы догадаться. Ну, в конце концов умерла бедняжка, а ведь ещё бы пожила, кабы не он. А девчоночка–то у неё ещё до этого померла. Ох, негоже детишек да матерей обижать! Против них грехи да обиды ещё долго по свету мыкаются… А знаете, что мне говорили? Что жена за графом после самолично приходила. Уж так оно или нет, не знаю, а только мне тут такого повидать пришлось, что… Нет, лучше уж я вообще ничего об этом говорить не буду. Всё одно: нехорошо он с ней обращался, а ведь жена была лучше некуда. Тут ведь что графиня, что служанка — неважно, мистер Грант, все мы женщины. Умерла–то она, правда, не здесь, а в том самом доме, что у графа в городе. Да какая разница? Так что я не удивляюсь, если графу совесть покоя не даёт. Дай Бог, чтобы однажды она так его припекла, чтобы он покаялся. Может, и раскается, когда настанет время помирать. Там–то ведь на лица никто не смотрит, что мужчина, что женщина — всё едино; может, женщине–то даже лучше будет! Ну, Господь Сам за всем присмотрит, всё исправит — или кому другому передаст!