Для начала Донал взял у Арктуры свечу и осторожно заглянул внутрь тёмного отверстия. За ним была ещё одна стена, вдоль которой был проход, сворачивающий налево. Передав Арктуре свечу, Донал двинулся вперёд.

Арктура следовала за ним по пятам. Оказалось, что в толстой стене прорублена крутая лестница, ведущая прямо вниз, но идти по ней рядом вдвоём было невозможно.

— Положите руку мне на плечо, миледи, — сказал Донал. — Нам нужно держаться вместе. Если я вдруг упаду, стойте на месте и не двигайтесь.

Она послушалась, и они начали спускаться. Ступени были узкими и высокими, и поэтому спуск оказался весьма крутым. Пройдя ступенек тридцать–тридцать пять, они вышли в ещё один проход, который всё время заворачивал налево под прямыми углами. Он был раза в два шире лестницы, и стены его были сложены из больших, грубо обтёсанных камней, на которых не было ни единого следа извести. Проход подвёл их к массивной дубовой двери. Дверь оказалась заперта, и они увидели, что с другой стороны в ржавом замке торчит ключ.

Справа была ещё одна дверь, поменьше. Она была распахнута настежь. Они вошли в неё и, пройдя по маленькому коридорчику, вошли в место побольше.

Им даже показалось, что перед ними вообще нет стены, и несколько секунд они не решались двинуться с места, боясь упасть в невидимую пропасть. Но подняв свечку повыше и оглядевшись в её тусклом свете, они увидели, что стоят в небольшой галерее. С одной стороны она обрамлялась арками, выходящими в какое–то широкое, открытое пространство. Что это было за место, они пока не могли себе представить и знали только, что оно простирается выше и глубже того уровня, на котором они оказались. С другой стороны галереи они нащупали обыкновенную глухую стену. До сих пор они изредка переговаривались благоговейным полушёпотом, но теперь замолчали, напряжённо пытаясь разглядеть, что же кроется в непроницаемой тьме, раскинувшейся за арками галереи.

— Слышите, миледи? — прошептал Донал.

Прямо над их головами раздался знакомый мелодичный всхлип призрачной музыки, переливающийся чудными звуками, еле слышный, но всё такой же неземной. И вот что удивительно: былой страх куда–то исчез, и Арктуре показалось, что, пробравшись через запутанные, тайные ходы в тёмные и жуткие глубины земли, музыка принесла им весть о спокойной прохладной ночи и остро мерцающих звёздах из просторов настолько необъятных, что подчас они кажутся самой страшной тюрьмой на свете. Призрачные аккорды придали ей смелости, и она почувствовала прилив сил.

— Наверное, так звучали песни ангелов, когда они приходили к древним возвещать небесную радость, — мечтательно произнесла она.

Мысли Донала были не столь возвышенными. Он как раз раздумывал о материальной стороне дела.

— Наверное, мы сейчас недалеко от того места, куда спустилась наша гиря, — сказал он. — Давайте пройдём немного дальше.

И точно. Через несколько минут они наткнулись на верёвку с привязанным к ней грузом. В дальнем конце галереи обнаружился выход на новую лестницу.

Они снова зашагали вниз. Арктура держалась вполне храбро. Воздух был не таким затхлым, как они боялись, но было очень холодно и сыро. Лестница оказалась недлинной, и вскоре они вышли на площадку с ещё одной дверью.

Донал приподнял ржавую щеколду и попробовал дверь плечом. Она распахнулась, сорвавшись с петли от неожиданного толчка. За нею было ещё две ступеньки. Донал и Арктура осторожно спустились и вступили на широкий каменный пол.

Сначала Донал подумал, что они попали в подземный погреб или темницу, но тут же сообразил, что они не успели спуститься так низко. Во влажном воздухе свеча горела совсем слабо, и в её свете невозможно было разглядеть, что простирается вокруг. Донал опустил глаза на пол и в мерцающем круге света увидел белые и черные мраморные квадраты, покрытые толстым слоем пыли. Оглянувшись, он заметил неподалёку на стене что–то белое, похожее на каменную или мраморную доску, а с другой стороны возвышалось нечто вроде алтаря или гробницы.

— Так это же старая часовня замка! — приглушённо воскликнул он. — Только что это такое? — почти мгновенно добавил он, невольно изменив голос, потому что по всему его телу пробежала внезапная дрожь.

Арктура повернулась, в темноте нащупала его ладонь и судорожно её сжала.

Рядом с ними что–то стояло, но еле горящая свечка только мешала им это разглядеть. Они ещё не успели понять, что это такое, но напряжённо замерли и инстинктивно отпрянули назад, как будто на минуту ими овладела иная, незримая сила. Однако в них обоих жила живая воля, и они не поддались и не отвернулись, но заставили себя подойти поближе и посмотреть. Глаза их уже немного привыкли к темноте, и вскоре они смогли различить неясные очертания того, что стояло рядом. Они увидели, и страшная правда медленно начала проникать к ним в сознание.

Дико и нелепо, как во сне, перед ними возвышалась старинная кровать с четырьмя резными столбиками и низко подвешенным деревянным балдахином, изукрашенным по бокам затейливой резьбой. Кровать посреди часовни? Но Донал с Арктурой не пытались ни понимать, ни размышлять, а просто смотрели, ни о чём пока не думая. Донал взял из рук Арктуры свечу. С балдахина свисали большие куски ткани. Когда–то они были плотными, тяжёлыми портьерами, но теперь чудом удерживались вместе, походя скорее на тонкую, непрочную паутину, и оставались висеть, наверное, лишь потому, что стали почти невесомыми. На кровати лежало что–то тёмное, похожее то ли на скомканную ночную рубашку, то ли на простыни и одеяла, ещё не совсем истлевшие, но уже почерневшие подобно сожжённой бумаге или полусгоревшему грязному тряпью, готовому рассыпаться в пыль. В одном–двух местах виднелись даже остатки богатой вышивки, страшной, как сон об умершей любви.

Господи! Что это такое, прямо посередине, на чёрной подушке? Что это за странная толстая линия, простёртая к одному из столбиков? Они стояли поражённые, не в силах вымолвить ни единого слова. Арктура прижалась к Доналу, и он невольно обнял её, чтобы защитить от того, что в нём самом вызывало самый настоящий дикий ужас, подкрадывающийся к горлу своими липкими лапами. Они ясно видели, что перед ними на кровати покоятся останки человеческого тела, тлеющего прямо здесь, на своём жутком ложе. За долгие годы кровать, одеяла, простыни и подушки истлели и кое–где рассыпались вместе с мёртвым прахом, но в его очертаниях ещё можно было узнать человеческую форму. На подушке явно лежала голова, и от неё к одному из резных столбиков протягивалась длинная рука. Только что это свисает к ней со столбика? Не может быть! Они увидели массивную железную скобку, к которой была прикреплена цепь. На другом конце цепи было кольцо, лежащее на подушке, и в него была продета иссохшая мёртвая рука. Нет, это не просто смертное ложе! Это ложе насильственных мучений, может быть, даже убийства, на котором осталось лежать тело погубленной здесь жертвы — осталось на многие сотни лет, непогребённое и неоплаканное, и само страшное место смерти стало ему гробницей, наглухо закрытой и спрятанной в глубине старинного замка.

Кровать в часовне, а на ней — сухие кости! Как такое могло произойти?

Может быть, несчастную женщину — что–то подсказало Доналу, что мёртвое тело было женским — принесли сюда по её собственному желанию, чтобы она могла умереть в священном месте? Но нет, не может быть — откуда же тогда цепь? Может быть, она хотела спрятаться в часовне от жестокого насильника?

Если даже и так, то он, по–видимому, всё–таки отыскал её. А вдруг её захватили силой? Или она была помешанная? Или жертва какой–нибудь страшной мести, оставленная умирать от голода или болезни? Быть может, её бросили одну, а может, и присматривали за ней. Кто знает? Ясно было одно: здесь она умерла, и мрак заброшенной часовни стал её могилой.

Арктуру било крупной дрожью. Донал ещё крепче притянул её к себе и хотел было увести её назад, наверх, но она поднялась на цыпочки и, словно боясь потревожить усопший прах, прошептала ему на ухо: — Я не боюсь, нет. Просто очень холодно.

Потом они тихонько прошли в другой конец часовни, почти прижимаясь друг к другу, как испуганные дети. Справа виднелись три узких стрельчатых окна, но через них не проникало ни единого луча света. Впереди стояло нечто вроде мраморного алтаря, и на его гладкой поверхности лежало ещё одно мёртвое тело, на этот раз почти совсем истлевшие останки маленького ребёнка. Арктура почувствовала, как к её горлу подкатывается комок: таким жутким и печальным было это зрелище, вызывающее самые мучительные, чудовищные предположения. Они отвернулись, не в силах взглянуть друг другу в глаза. Леденящая душу тишина смерти тяжело давила на них, и Донал заторопился наверх. Арктура не сопротивлялась. Дойдя до лестницы, он пропустил её вперёд, инстинктивно желая встать между нею и оставшимся сзади кошмаром. Когда они прошли через галерею и миновали ту самую трубу, из которой к ним донеслась музыка (но откуда не раздалось больше ни единого звука), Донал ещё раз взглянул на запертую дверь и подумал, что стоит поглядеть, что за ней скрывается. Однако Арктуре он ничего не сказал: на сегодня с неё довольно зловещих открытий!

Они медленно поднялись к ней в спальню. Донал закрыл отверстие каменной плитой, собрал в ведро отвалившиеся куски извести и снова задвинул нишу шкафом, прикрутив его ножку к полу, как будто никто и никогда не сдвигал его с места. Арктура стояла рядом и молча смотрела, как он работает.

— Вам лучше снова перебраться куда–нибудь в другое место, миледи, — осторожно сказал Донал.

— Обязательно. Сегодня же поговорю с миссис Брукс.

— А вы расскажете ей о том, что мы нашли?

— Нам надо об этом поговорить.

«Как ей выдержать всё это? — подумал Донал про Арктуру. — Как после такой находки она сможет остаться одна на целый день? Ведь до вечера ещё столько времени!»

Наконец винт плотно прижал ножку шкафа к полу. Донал поднялся, взглянул на Арктуру и только тут увидел, как она побледнела.

— Прошу вас, присядьте, миледи, — умоляюще сказал он. — Я бы сбегал за миссис Брукс, но не решаюсь оставить вас одну.

— Нет, нет, давайте пойдём вместе. Принесите мне, пожалуйста, вон тот флакон одеколона!

Донал никогда не видел ни одеколона, ни его флакона, но тут же бросился к туалетному столику и, верно угадав то, что ей было нужно, подал Арктуре одеколон. Пряный запах немного оживил её, она задышала глубже и ровнее, а потом с видимым усилием поднялась, и они медленно пошли к лестнице, чтобы спуститься вниз. Говорить о том, что им привелось сегодня увидеть, они были пока не в силах. У самой лестницы они остановились.

— Может быть, вы придёте сегодня в классную комнату? — предложил Донал. — Если хотите, посидите рядом с нами, пока мы с Дейви занимаемся.

— Да, да, — немедленно откликнулась она. — Я буду только рада. Может, вы и мне дадите какое–нибудь задание? Научите меня чему–нибудь?

— Я мог бы начать обучать вас греческому или математике — прежде всего, геометрии.

— Вы меня просто пугаете! Я ни за что не справлюсь!

— У страха только глаза велики! — смеясь ответил Донал. — В любом случае, мы с Дейви будем рядом. Вам, наверное, бывает так одиноко! Ведь сейчас вы почти не видитесь с мисс Кармайкл, да?

— С того дня в буковой аллее она не заходила ни разу. Мы, конечно, кланяемся друг другу в церкви, но она не придёт, пока я сама её не приглашу. А я пока не хочу её приглашать. Она только подумает, что я раскаиваюсь в сказанном и никак не могу без неё обойтись.

— Я бы на вашем месте тоже не торопился, — сказал Донал. — Пусть немного подождёт. По–моему, смирение пойдёт ей только на пользу.

— Вы совсем не знаете её, мистер Грант, если полагаете, что я могу оказать на неё хоть какое–то влияние.

— Простите, миледи. Я вовсе не хотел сказать, что вы должны усиленно заняться воспитанием смирения в мисс Кармайкл! Но вы не должны позволять ей господствовать над вами, как раньше. Она ничего не знает по–настоящему и о многом судит совершенно превратно, а ведь ненастоящее знание ещё хуже невежества. Может быть, мисс Грэм была бы для вас лучшей подругой?

— Она, конечно гораздо приятнее, но она почти никогда не думает о том, что важно для меня… Я имею в виду религию, веру, — добавила она, слегка запнувшись.

— Так это даже лучше.

— Мистер Грант! Как вы можете такое говорить?

— Вы же не дали мне закончить, миледи! Я хотел сказать, что это даже лучше, что мисс Грэм ни о чём таком не думает, пока об этом не забеспокоится её сердце. Вернее, пока оно не потянется к истинному покою.

У фарисея, например, голова была забита только этим, да и совесть, наверное, тоже, но он не ушёл из храма оправданным. А вот бедному мытарю, которого можно назвать бедным только из глупой жалости, не давало покоя его сердце . Не бойтесь — если сердце однажды забеспокоилось, его уже не остановить; а за ним уже последует и голова, и всё остальное… Так… А теперь куда бы мне спрятать это ведро, чтобы меня никто не заметил?

— Давайте я покажу вам короткий путь к башне Балиол, так что вам даже спускаться не придётся. Тот самый, которым мы когда–то шли, помните? Ведро можно до темноты спрятать у вас, а потом унести… Но мне до сих пор не по себе от дядиного прихода. Вдруг он что–то подозревает? Может быть, он тоже знает и про часовню, и про ту лестницу?

— Таким людям ужасно нравятся всякие тайны. Кстати, наша находка опять подтверждает всё, что мы говорили о сходстве человека с домом. Правда?

— Вы что же, хотите сказать, что у меня внутри тоже кроются подобные кошмары? — испуганно спросила Арктура.

— У вас?! — изумлённо воскликнул Донал. — Нет, я не имел в виду ничего личного, — добавил он. — Просто увидел в нашем открытии ещё одно выражение истины. Дома похожи на человеческие души, а значит, похожи на меня, на вас и на всех остальных. В глубине замка мы отыскали часовню. То самое место, где люди раньше молились Богу, заперто, потеряно, заброшено, отдано пыли и сырости, а в нём — тлеющие мертвецы, лежащие там перед очами Господа в ожидании того дня, когда Он снова оживит их, а они прославят Его!

— Я же сказала, что вы имели в виду меня! — прошептала Арктура со слабой грустной улыбкой.

— Нет, нет, то время уже прошло! Вы уже давно поняли, в какой запертой и потерянной часовне кроется ваша мёртвая душа! Жаждущее сердце не устаёт искать и, несмотря на все сомнения, знает, что ищет не напрасно. Вы упорно продолжали искать правду, сколько бы вам ни твердили, как это глупо и опасно.

Глаза Арктуры засияли на её бледном лице, но засияли они от слёз. Донал наклонился, взял ведро, и она повела его к подножию винтовой лестницы в его башню. Тут они расстались. Арктура пошла вниз, а Донал побежал наверх.