Прошло немало времени, прежде чем девушке снова выдалась возможность выйти наружу, потому что Фалька, с тех пор, как обрушилась лампа, сделалась бдительнее и редко оставляла пленницу надолго. Но однажды ночью Никтерис, у которой слегка разболелась голова, прилегла на кровать и закрыла глаза. Она слышала, как Фалька подошла и склонилась над ее изголовьем, но, не желая поддерживать разговор, девушка лежала неподвижно, не открывая глаз. Удостоверившись, что пленница спит, Фалька оставила ее, двигаясь так неслышно, что столь необычная предосторожность заставила Никтерис открыть глаза и посмотреть ей вслед — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Фалька исчезла, словно бы пройдя сквозь картину, висящую далеко от привычного выхода. Девушка вскочила, напрочь позабыв о головной боли, и побежала в противоположном направлении; она вышла, наощупь отыскала лестницу и поднялась на крепостную стену. — Увы! Большая комната оказалась далеко не так светла, как маленькая, только что покинутая. Почему? О горе, неизбывное горе! Великая лампа исчезла! Неужели упала и разбилась? — и чудесный свет улетел на широких крыльях, так что теперь этот блистательный светляк парит, летит сквозь другую комнату, еще более просторную, еще более великолепную! Никтерис поглядела вниз, высматривая, не лежат ли на ковре осколки абажура, но не увидела даже ковра. Однако ничего ужасного вроде бы не случилось: не было ни гула, ни землетрясения, потому что все до одного крохотные светильники сияли ярче прежнего, и по их виду никто бы не заключил, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Что, если каждый из этих крохотных светильников вырастает в огромную лампу, и, побыв ею недолго, вынужден уйти и стать еще большей лампой — снаружи, за пределами этих пределов? Ах! — то живое, невидимое, снова пришло к ней — сегодня более властное, чем в прошлый раз! — так нежно расцеловало девушку, так ласково погладило ее щеки и лоб, легко взметнуло волосы, играя с темными локонами! Но вот невесомое дуновение стихло, и все замерло. Это существо тоже ушло? Что же будет дальше? Может статься, крохотные светильники вовсе не вырастают в большие, но сперва падают один за другим и гаснут, уходят? В это мгновение снизу долетел сладостный аромат, затем еще и еще. Ах, восхитительно! Может быть, все они просто минуют ее на пути к великой лампе! Затем послышалась музыка реки: в первый раз девушка была настолько поглощена небом, чтобы обратить внимание еще и на это. Что это? Увы, увы! Еще одно милое живое существо куда-то удаляется! Все они неспешно и торжественно уходят прочь, длинной, прекрасной вереницей, один за другим, и все по пути прощаются с нею! Должно быть, так: все новые и новые дивные звуки раздавались и затихали! Все "Снаружи" уходило куда-то еще, за пределы здешних пределов, следуя за великой и чудесной лампой! И она, Никтерис, останется нынче днем одна-одинешенька в опустевшем мире! Неужели некому повесить новую лампу взамен прежней, чтобы все эти существа не уходили прочь? Опечаленная, девушка возвратилась в свои пещеры. Она пыталась утешить себя, говоря, что, по крайней мере, снаружи останутся безбрежные пространства, но при мысли об 1опустевшем 0пространстве девушка содрогнулась.

Когда ей следующий раз удалось вырваться на волю, на востоке вставал месяц: ну вот, пришла новая лампа, и теперь все будет хорошо, подумала девушка.

Можно до бесконечности описывать смену чувств в душе Никтерис, чувств более разнообразных и неуловимо-тонких, нежели бесчисленные фазы тысячи изменчивых лун. Каждое новое превращение в беспредельном мире природы переполняло душу девушки неизъяснимым блаженством. Вскорости она заподозрила, что новая луна и луна прежняя — это одно и то же, луна ушла и вернулась, подобно ей самой; но, в отличие от нее, луна то чахнет, то снова растет; луна — живая, и подобно ей, Никтерис, находится в плену пещер и тюремщиков; а когда выдается возможность, луна выходит на волю и сияет в небе. Похоже ли ее узилище на темницу Никтерис? И воцаряется ли там кромешная мгла, когда лампа покидает ее пределы? Как туда попасть? При этой мысли девушка впервые посмотрела вниз, а не только вверх и вокруг; и впервые подметила вершины деревьев между нею и ковром. То были пальмы, чьи багряные пальцы удерживали в горстях плоды; и еще эвкалипты, усыпанные крохотными коробочками пуха; олеандры с розами-полукровками; и апельсиновые деревья, в облаках юных серебристых звезд, между которыми тут и там поблескивали сморщенные золотые шары. В лунном сиянии девушка с легкостью различала цвета и оттенки, для нас невидимые, причем вполне ясно, хотя сперва приняла их за очертания и краски ковра огромной комнаты. Никтерис очень хотелось спуститься вниз, к ним, — теперь, когда она поняла, что перед ней — живые существа, только она не знала как. Девушка прошла вдоль всей стены к тому ее концу, что пересекал реку, но лестницы так и не обнаружила. Над рекой она остановилась, благоговейно глядя на струящуюся воду. Что до воды, Никтерис знала только ту, которую пила и в которой купалась; и теперь, любуясь при свете луны на темный, стремительный поток, упоенно распевающий на бегу, девушка не сомневалась, что перед ней — живое существо, проворная, торопливая змея жизни, спешащая — наружу? — куда? Тут Никтерис призадумалась: ту воду, что приносят ей в комнаты для питья и омовения, должно быть, предварительно убивают?

Однажды, поднявшись на стену, Никтерис оказалась во власти свирепого ветра. Буря ревела в кронах деревьев. По небесам неслись огромные тучи, наталкиваясь на крохотные светильники: великая лампа еще не вышла. Все было в смятении. Ветер вцепился в ее одежды и волосы и принялся трясти их, словно пытаясь сорвать. Что она сделала, чем разозлила такое ласковое создание? Или, может быть, это совсем другое существо — того же рода, только крупнее и больше, иного характера и нрава? Но все вокруг кипело яростью! Или, может статься, создания, живущие там, ветер, деревья, облака и река перессорились друг с другом? И теперь воцарится путаница и хаос? Но, пока девушка в изумлении и тревоге озиралась по сторонам, над горизонтом поднялась луна, не в пример более огромная, чем обычно, необъятная и багровая, словно и она налилась гневом оттого, что шум разбудил ее и заставил выйти поглядеть, что это еще затеяли ее дети, с чего это они так разбушевались в ее отсутствие и того и гляди разрушат все до основания. И едва луна встала, как оглушительный ветер унялся и перестал браниться столь свирепо, деревья притихли и теперь стонали не так жалобно, а тучи уже не сталкивались и не преследовали друг дружку с прежним неистовством. Словно радуясь, что одно ее появление внушило детям должное почтение, луна уменьшалась в размерах, восходя по небесной лестнице, раздутые щеки ее опали, лик прояснился и озарился умиротворенной улыбкой: спокойно и торжественно луна поднималась все выше. Но при дворе ее обнаружились измена и мятеж: не успела луна достичь вершины парадной лестницы, как тучи сошлись на совет, позабыв недавние раздоры, и, застыв неподвижно, придвинулись ближе друг к другу и принялись злоумышлять против своей госпожи. А затем, слившись воедино, они дождались, чтобы жертва подошла совсем близко, бросились на луну и поглотили ее. С небесного свода хлынули капли влаги, они лились все быстрее и быстрее, увлажняя щеки Никтерис — и ничем иным быть не могли, кроме как слезами луны, которая плакала, потому что собственные дети душили ее! Никтерис тоже разрыдалась, и, не зная, что и подумать, в смятении ушла в свою комнату.

Следующий раз девушка поднялась на стену, трепеща от страха. И луна оказалась на месте! — далеко на западе! — жалкая, постаревшая, с виду изрядно потрепанная, словно дикие звери небес изглодали ее лик, однако она по-прежнему сияла в небе, живая и невредимая!