Заведение, где они встречались, до сих пор сохраняло некоторое подобие достоинства. Когда–то миссис Кроул появилась здесь, чтобы сменить умершую тётку, женщину по–своему замечательную. Люди в округе ещё помнили о ней, и новая хозяйка с гордостью приняла доставшуюся ей славу и всегда поощряла в себе смутное чувство долга, призывающее её оправдать добрую память своей предшественницы. Посему она строго положила себе за правило, что будет продавать виски, пока её покупатели соблюдают должные приличия, — то есть, не затевают пьяных драк, привлекая к заведению внимание полицейских, не рассказывают нескромных баек, оскорбляющих её слух, не извергают особо страшных проклятий и ругательств и не бесчестят день Господня воскресения, церковь или Библию. Пока покупатель соблюдал эти условия и честно платил за свою выпивку, он мог надираться хоть до бесчувствия безо всяких возражений со стороны хозяйки. Но стоило кому–нибудь хоть в малейшей степени нарушить эти почтенные установления, миссис Кроул, как коршун, накидывалась на бесстыдника с резкой, безжалостной бранью. Я не сомневаюсь, что тем самым она надеялась заслужить хоть какое–то одобрение свыше и старалась записать на свой счёт побольше добрых дел, помня, что однажды придёт время подводить итоги. Земным результатом её усилий пока было лишь то, что благодаря своему стремлению к респектабельности, она собрала вокруг себя круг завсегдатаев: степенных, добродушных пьяниц, которые почти не доставляли ей никаких хлопот, пока оставались в заведении, — хотя подчас у неё были основания беспокоиться за судьбу некоторых из них после того, как они его покидали.

Ещё одной особенностью её правления было то, что она почти никогда не продавала выпивки женщинам. «Нет, нет, — говорила она обычно, — зачем женщине сдалось это виски? Мужчины ладно, пусть себе пьют, если им хочется, тут уж ничем не поможешь». Исключение она делала только для близких подруг и для себя самой. Сама она лишь «прихлёбывала» понемножку, оставаясь одна, — прихлёбывала, как она объясняла, из–за своего «несчастья». Об этом «несчастье» она говорила так, как будто оно и без того было известно всем вокруг, хотя, по правде говоря, никто не знал, в чём, собственно, оно состояло. На самом же деле, подобно большинству своих завсегдатаев, она уже тоже катилась по наклонной плоскости, оправдывая перед собой каждое новое послабление. До недавнего времени она исправно ходила в церковь — да и сейчас иногда посещала службы и на Пасху всегда выходила к причастию. И тем не менее, ей приходилось чаще и чаще придумывать новые оправдания своим поступкам — а в тех случаях, когда оправдаться было нечем, в ход пускались смягчающие обстоятельства. Совесть всё сильнее мучила миссис Кроул, и было просто необходимо хоть как–то усмирить её и обрести покой.

Если бы сегодня Господь вдруг явился среди нас, интересно, что сделали бы грешники, увидев Его? Почему–то мне кажется, что многие из них, вроде миссис Кроул, сразу пошли бы к Нему. В сущности, она была неплохой женщиной, но неуклонно, хоть и медленно, становилась всё хуже и хуже.

Итак, утренний посетитель, чьё появление помешало ей наброситься на Гибби, выпил свою рюмку, вытер рот и усы синим платком, лицо его приобрело умильное выражение человека, вдоволь напившегося после долгой жажды, и он тут же скромно удалился. Как только он перешёл на другую сторону улицы, миссис Кроул собиралась было вернуться к непослушному сорванцу, но тут дверь снова открылась, и на пороге показался достопочтенный Клемент Склейтер, местный священник, недавно назначенный в их приход, уже не юнец, но и не достигший пока среднего возраста. Он был человеком честным и ревностно желал как можно лучше исполнять все обязанности своего сана, хотя его представления о вере были довольно убогими. Иначе и быть не могло, потому что он гораздо лучше знал то, что называл божественными установлениями, нежели своё собственное сердце или несчастия и нужду человеческой души. Миссис Кроул как раз стояла спиной к двери, ставя чёрную бутылку обратно на полку, и поэтому хотя и слышала, что кто–то вошёл, но не видела, кто именно.

— Вам чего? — равнодушно бросила она.

Мистер Склейтер не ответил и ждал, пока она обернётся и увидит его, что она и сделала, удивлённая молчанием покупателя. Она увидела перед собой незнакомого человека, который, судя по белому воротничку и похоронным одеждам, был священником. Он стоял с серьёзно–торжественным видом, широко расставив ноги, и неодобрительно посматривал на неё круглыми глазами, ожидая к себе должного внимания.

— Чего Вам угодно, сэр? — повторила миссис Кроул с несколько большим почтением, но менее сердечно, чем в первый раз.

— Если Вы действительно хотите это знать, — ответил он c некоторой помпезностью (разве может оставаться смиренным человек, только что достигший цели своих честолюбивых устремлений?) - то мне угодно, чтобы Вы закрыли свою лавку и вели в моём приходе более пристойную жизнь.

— Ещё чего! Не очень–то вы вежливы, этак разоряться в моём доме, будь он хоть в вашем приходе, хоть у чёрта на куличках! — взвилась миссис Кроул, рассерженная и грубостью его слов, и тем, что он сказал. — Так уж позвольте вам сказать, что мой дом в жизни никто непристойным не называл!

— Я о Вашем доме ничего не говорил. Я имел в виду только лавку, — ответил священник, несколько кривя душой.

— А что такое моя лавка, как не дом, а? Надо же! Да если лавку убрать, тут же ничего не останется. Вы, ваше преподобие, думайте, что говорите, прежде чем произносить ложное свидетельство!

— Я повторяю, что ничего такого не говорил и ничего не имею ни против Вашей лавки, или какой другой, кроме того, что Вы продаёте виски в моём приходе.

— Господи, Пастырь милосердный! Да неужто моё заведение сравнишь с теми, что держат Джок Тамсон и Джими Дьюк? — а ведь они тоже у вас в приходе!

— Знаете что, хозяйка…

— Знаю, что я не лучше и не хуже любого ближнего, — отрезала миссис Кроул, забывая, что только что утверждала своё превосходство. — Как–никак, а человеку надо чем–то жить!

— Но даже у этого общепринятого принципа есть свои пределы, — возразил Мистер Склейтер, — а посему я должен заранее Вас предупредить, что собираюсь закрыть в своём приходе все подобные заведения. И сейчас сообщаю об этом не потому, что надеюсь на Ваше благоразумие, но лишь для того, чтобы Вы не жаловались потом, что я действовал за Вашей спиной.

Его спокойствие заставило миссис Кроул встревожиться. Кто знает, может он станет распускать про неё недобрые слухи, нажалуется в полицию — чего доброго, ещё лицензию отберут! Да, с этим нужно быть поосторожнее, не раздражать его до поры до времени. Рассудив так, миссис Кроул немедленно сменила тон и заговорила жалобным голосом: — Конечно, ваше преподобие, разве ж это дело, что у нас в королевстве развелось столько пьяниц? Но ведь вы и сами знаете, что пьянице выпивка — как волынке воздух, и уж он–то найдёт как горло промочить. А отними у него бутылку, так он душу дьяволу продаст или горло себе перережет!

— Да уж, если так пойдёт, встречи с дьяволом им не миновать, — ответил священник, на минуту выпав из английской безупречности и съехав на родное шотландское наречие.

— Может, оно и так, сэр, да только дьявол вместе с бесами и сам не обрадуется, если пьяницы к нему заявятся раньше времени!

Мистер Склейтер невольно улыбнулся такой внезапной ретивости, и сердце его смягчилось. Что ни говори, ничто не обезоруживает священника–шотландца так, как знание Священного Писания! К тому же, мистер Склейтер обладал чувством юмора, искупавшим другие его недостатки, — хотя, правда, не ценил его, потому что не верил, что оно даровано ему Богом.

— Это Вы правильно сказали, — ответил он. — Хоть они и бесы, а решили, что лучше в свиней поселиться, чем в этаких! Только ведь и свиньи–то их не вынесли!

Ободрённая его снисходительным тоном, но не желающая доводить линию его рассуждений до логического конца, миссис Кроул рискнула пуститься в свои собственные.

— Видите ли, сэр, — начала она, — пока есть виски, горло для него всяко найдётся. Такая, выходит, у выпивки дорога — из бутылки да в горло, как повелось, с природой не поспоришь. Так уж если от неё никуда не денешься, придётся и заведения держать. Да что там говорить, сэр! Всему городу только лучше, что эти несчастные создания напиваются смирно да чинно, в приличном месте. Да вот вы сходите к мировому судье, сэр! И если вам там скажут про меня чего плохое — только смотрите, сэр, чтобы свидетели были верные и непродажные — что в моём доме беспорядок или безнравственность какая, то сразу смело идите прямо ко мне, и я вам сию же минуту поклянусь, что продам лавку, только меня и видели. Только не думайте, что после меня дела пойдут по–другому! Коли вы меня прикроете, так всё равно все потянутся к Джоку Тамсону или к Джими Дьюку, и тогда такое начнётся, что я бы вам сказала, да, видит Бог, не хочется язык поганить. Так что все наши пьяницы только раньше времени в геенну скатятся, как те бесы. Эх, да им и так недолго осталось! Кто же их пожалеет, кроме меня?

— А что будет, когда эти несчастные жертвы Вашей пагубной жалости окажутся в том жутком месте, где у них больше не будет виски, чтобы утолить вечную жажду? — спросил Мистер Склейтер, снова оседлав своего любимого конька и с наслаждением на нём раскачиваясь. — И где тогда окажетесь Вы, миссис Кроул, а? Как Вы полагаете?

— Куда Бог пошлёт, там и окажусь, — ответила женщина. — А куда Он меня пошлёт, признаюсь, пока мне не очень–то хочется думать. Только будь я на вашем месте, Мистер Склейтер, я бы хорошенько подумала, чтобы дров сгоряча не наломать. А то всем ещё хуже будет.

— Но послушайте же, миссис Кроул, я ведь забочусь не только о Ваших несчастных покупателях. Ваша душа мне так же дорога, как и всякая другая, за которую мне придётся держать ответ перед Богом.

— Например, как душа миссис Бонниман, — вопросительно предложила миссис Кроул с почти неуловимым лукавством в голосе.

Несмотря на свои внушительные размеры, город всё–таки был не настолько большим, чтобы кое–какие сведения о личной жизни его обитателей время от времени не становились всеобщим достоянием. Миссис Бонниман была красивой и богатой молодой вдовой, и слухи о том, что эти её достоинства пленили сердце мистера Склейтера, донеслись до ушей миссис Кроул задолго до того, когда она с ним познакомилась. На лице священника отразилось несомненное замешательство, и, стараясь не испортить всё дело, миссис Кроул поспешно заговорила дальше, как будто это имя пришло ей в голову совершенно случайно.

— Нет, нет, сэр, — сказала она, — что уж там думает Создатель о моей душе, я не знаю, врать не буду. Только не надо говорить, что моя душа для вас не хуже души такой красивой и элегантной дамы, как миссис Бонниман! Сказать по правде, — добавила она, скорбно покачивая головой, — не очень–то жизнь меня баловала, так что поглядим, может, мне какое послабление–то и выйдет!

— На Вашем месте я бы не очень на это рассчитывал, миссис Кроул, — сказал Мистер Склейтер. Он почувствовал немалое облегчение от того, что разговор свернул в сторону, но теперь начал слегка побаиваться хозяйки кабака и не хотел её сердить.

В ответ на это замечание миссис Кроул тут же воинственно выставила вперёд полный перечень своих благочестивых достижений.

— А я плачу всё, что с меня причитается, — со скромной твёрдостью заявила она. — И в церкви всегда опускаю в кружку, что полагается, — когда грош, а когда и шестипенсовик. Я как раз думала, что надо бы в церковь–то сходить, и не позже завтрашнего вечера, а тут как раз вы и пришли, а я–то и не знала… Ну да ладно, чего уж там. Так вот. Врать я много не вру, не ругаюсь, имя Господне всуе не упоминаю и покупателям запрещаю. А виски у меня всегда самое лучшее, и в воскресенье я вообще ничего себе не варю, разве что бульон, а ведь бульон сварить это не грех, он знай кипит себе потихоньку: поставь на огонь да и иди себе в церковь. Правда, Библию–то я не читаю, как должна, — тут я, конечно, виноватая — но всё равно, сэр, если уже рассудить по–честному, то, хоть я не должна так говорить, найдутся в нашем приходе люди и похуже, чем вдова старого Бенджи Кроула.

Так что, сэр, если вы всё–таки не хотите пропустить капельку да подзаправиться перед своими святыми трудами, то уж простите меня, а мне надо бы пойти, да кровать заправить, а то у девушки моей палец нарывает, а грязи да беспорядка я у себя не допущу. Спасибо, что зашли и позаботились обо мне несчастной. Старый–то наш священник, мистер Ренни, ни разу ко мне не приходил, дай ему Бог здоровья. Все, кто меня знает, сэр, ничего плохого про меня не скажут, говорю вам с чистой совестью, да и вы заходите, сами убедитесь. И ещё одно вам скажу, сэр: сколько лет держу лавку, сколько народу у меня бывает, а я ещё ни разу видала, чтоб хоть один из них задумался о своей горькой судьбе да покаялся… — не хотите ли, сэр, заглянуть в гостиную? нет? — ну так вот, честное слово, ничего подобного я ни разу не видала! А если бы увидела, то неужели бы я лён курящийся угасила, да трость надломленную преломила, а? Нет, не будет на моих руках ничьей погибели, ни душой, ни телом!

— Ладно, ладно миссис Кроул, — проговорил священник, слегка ошалев от обрушившегося на него потока и не зная, что сказать, чтобы хоть как–то пробиться к своей прихожанке. — Я не сомневаюсь ни в одном Вашем слове. Но ведь Вы и сами должны знать, что спасение даётся нам не по делам. В глазах Господа самые праведные наши поступки всё равно, что грязные лохмотья.

— Знаю, мистер Склейтер, как не знать! Так вы не стесняйтесь, как будете мимо проходить, так и заглядывайте. И стыда вам в том никакого не будет, потому что живу я честно и никого не обижаю.

— Хорошо, миссис Кроул, — ответил священник, с облегчением поворачиваясь к двери. — Только сразу Вам скажу, — добавил он, остановившись, — мнения я своего не изменю и потому советую Вам хорошенько обдумать всё, что я сказал!

С этими словами он поспешно вышел из лавки и быстро зашагал по улице прочь, очевидно опасаясь её ответа.

Миссис Кроул снова повернулась к полке, достала оттуда ту же самую бутылку, налила себе полстакана виски и лихо его опрокинула. Ей только что пришлось думать и разговаривать о вещах малоприятных, а из–за этого она всегда, по собственному выражению, «дрожала как осиновый лист». Она была одной из многих людей, чья жизнь питается совсем не теми источниками и кто черпает своё утешение на мирской половине вселенной. Трудно сказать, кто из них с мистером Склейтером был сейчас ближе к Пламени, согревающему самое сердце всей земной жизни, но у неё, по крайней мере, было то преимущество, что все усилия своей души она тратила на простое самооправдание и на тщеславие у неё просто не оставалось сил. Тяжко вздохнув, она принялась хлопотать по дому. Её не утешило бы даже то соображение, что ни один поставщик виски в округе не мог бы выставить столько доводов в свою защиту. Даже само выпитое виски не принесло ей облегчения. Оно обожгло ей не только желудок, но и совесть, и она поклялась себе больше никогда до него не дотрагиваться.

Увы! Всегда найдётся тысяча причин не отказывать себе в маленьком удовольствии хотя бы сегодня и опять отложить начало новой жизни да следующего раза. О воздержании гораздо приятнее думать, когда уже перевалил тяжкий рубеж и победил ненасытную жажду. Но если бы все тщетные усилия иного пьяницы побороть себя и исправиться устремлялись выше, они непременно принесли бы спасение его душе, и тогда унылое кладбище его жизни превратилось бы в Божий храм. Каким бы униженным, жалким и грязным ни был такой человек, его положение и вполовину не так плачевно, как у тех респектабельных членов общества, которые взирают на своих падших собратьев с такой недосягаемой высоты, что те кажутся им недостойными даже презрения. Ведь поменяться местами придётся не только самым первым и самым последним, но и всем, кто стоит между ними.