та история о стране, лежащей за спиной северного ветра. Давным-давно один историк — он жил в Древней Греции — написал, что страну эту населяют счастливые и беззаботные люди. Жизнь они проводят в пирах и веселье, а когда развлечения им надоедают, они бросаются в море и тонут. Моя история совсем другая. По-моему, Геродот сильно ошибался. Вот послушайте, что случилось с мальчиком, который там побывал.

Жил он в низенькой комнатушке над конюшней, которая была сколочена из досок, настолько старых, что кое-где их без труда можно было проткнуть перочинным ножом. Если снаружи ножик встречался с северным ветром, они тотчас начинали спорить, кто больнее колется. А стоило ножик вытащить, ветер бросался вслед за ним, словно кошка за мышкой, не оставляя никаких сомнений — всё происходило никак не за спиной северного ветра. Но внутри комнатка была не такой уж и холодной, разве что ветер слишком разгуляется, не то, что дом, в котором я сейчас живу, — в нём тепло только летом. Её и комнатой-то можно было назвать с трудом, это был обычный сеновал, где хранили сено, солому и овёс для лошадей.

И когда маленький Алмаз… — но постойте, я забыл рассказать, что его отец, служивший кучером, захотел назвать мальчика именем любимой лошади, и мама, не долго думая, согласилась. Так вот, когда маленький Алмаз забирался в кровать, он слышал, как под ним лошади жуют сено или переступают во сне с ноги на ногу. Комната, в которой жили его родители, была совсем маленькой, поэтому отец и сколотил для Алмаза кровать на сеновале. А прямо под ним в стойле стоял старый Алмаз — мудрый и спокойный конь.

В отличие от молодых и легкомысленных собратьев, он никогда не спал стоя, а удобно устраивался на соломенной подстилке. Просыпаясь иногда по ночам от сильных порывов ветра, маленький Алмаз боялся, как бы не рухнул дом — ведь тогда он провалится прямо в ясли к старому Алмазу, и хотя тот и был на редкость разумным созданием, но вдруг он спросонья не признает маленького хозяина и съест его. По ночам старого Алмаза было совсем не слышно, зато когда на рассвете он поднимался, казалось, что начинается землетрясение. Маленький Алмаз знал почти наверняка, что ещё очень рано, и лучше всего закутаться потеплее в одеяло и снова заснуть.

Иногда душистое сено окружало кровать со всех сторон от пола до потолка, и мальчику приходилось пробираться к ней узкой извилистой тропкой, будто специально выкопанной для него в сене. В другой раз сеновал стоял почти пустой, и по ночам звёзды заглядывали к Алмазу в маленькие окошки под потолком. А ещё, после того, как мама переодевала его в пижаму и отправляла спать, он любил забраться на сено и лёжа представлять, как холодно и ветрено там, на дворе, и как тепло ему будет в своей кроватке, куда он сейчас заберётся. Ещё только чуточку подождёт, ведь чем больше он замёрзнет, тем теплее будет под одеялом. Наконец, не выдержав, он пулей мчался в кровать, сворачивался калачиком под одеялом и думал, какой он счастливый. Алмазу и в голову не приходило, что всю ночь над ним кружил ветер, пробравшийся сквозь щели в стене. Это было несложно, поскольку их с холодным ветром разделяли лишь несколько неплотно пригнанных досок.

Я уже рассказывал вам, что конюшня была старая и её стены во многих местах стали трухлявыми. Однажды вечером, ложась спать, Алмаз заметил, что доска у его изголовья в одном месте прогнила и из неё выпал сучок, а в щель настойчиво дует холодный ветер. Он не любил оставлять непорядок там, где его можно исправить, поэтому спрыгнул с кровати, вытащил пучок сена, скрутил нечто, похожее на пробку, и заткнул дырку в стене. Довольный своей работой Алмаз забрался в кровать и стал засыпать. Но ветер начал дуть сильнее, и пробка, выскочив от очередного порыва, щелкнула мальчика по носу, да так сильно, что тот проснулся. С пронзительным свистом ветер врывался в щель. Алмаз нашел свою пробку и воткнул её поглубже. Но только он закрыл глаза, как — хлоп! — пробка вылетела снова, на этот раз ударив его по щеке. Тогда мальчик скрутил новую пробку и плотно-плотно заткнул дырку. Не успел он лечь, как — хлоп! — пробка больно стукнула его по лбу. Алмазу это надоело, он забрался под одеяло с головой и тут же заснул.

Следующий день выдался на редкость ветреным, но мальчик уже и думать забыл про дырку в стене — он был поглощён сооружением пещеры из сломанного стула, колченогой табуретки и одеяла. Пещера была рядом с камином, и в ней было так здорово сидеть. Но щель заметила мама и заклеила ее куском оберточной бумаги. Вечером, устраиваясь поудобней под одеялом, Алмаз даже не вспомнил про вчерашнюю историю. Вдруг ему что-то послышалось. Он привстал на кровати и прислушался. Кто бы это мог быть? Снова поднялся ветер, но Алмаз был уверен, что между завываниями и свистом ветра он слышит чей-то голос. Он раздавался где-то совсем близко. Мальчик еще не научился бояться, поэтому просто сел в кровати и затаил дыхание. Мягкий, но слегка рассерженный голос послышался снова. Он шёл откуда-то из-за кровати. Алмаз пододвинулся ближе и приложил ухо к стене. Ничего, только воет ветер. Стоило ему отнять голову от стены, как опять раздался голос, теперь у самого его уха. Он ощупал стену, пальцы наткнулись на оберточную бумагу, которой мама заклеила дырку. Мальчик приложил ухо к этому месту, голос звучал оттуда. Уголок бумаги отклеился, и казалось, что говорит сама щёлка.

— Зачем же ты, малыш, закрыл моё окно?

— Какое окно? — удивился Алмаз.

— Вчера ночью ты трижды засовывал туда сено. А мне каждый раз приходилось его выкидывать.

— Вы про ту маленькую дырку говорите? Это вовсе не окно, а дырка рядом с моей кроватью.

— Я говорю не про окно, а про МОЁ окно.

— Так не бывает. Окна нужны, чтобы смотреть из дома на улицу.

— Как раз для этого оно мне и понадобилось.

— Вы ведь и так на улице, зачем вам туда смотреть?

— Ты ошибаешься. По-твоему, окна нужны, чтобы смотреть из дома. Так вот, я у себя дома, и мне хочется посмотреть, что происходит снаружи.

— Но вы проделали окно ко мне в кровать!

— А что тут странного? Три окна твоей мамы выходят в мою бальную залу, а твои — ко мне на чердак.

— Когда мама просила папу сделать ещё одно окно, он сказал, что по закону нельзя этого делать, ведь оно бы смотрело в сад мистера Дайвса.

Голос рассмеялся:

— Закону будет нелегко меня поймать!

— Если вы поступили плохо, это неважно, — сказал Алмаз. — Вы не должны больше так делать.

— При моём росте я выше закона, — ответил голос.

— Тогда у вас, наверно, очень высокий дом, — задумчиво произнёс Алмаз. — Непременно высокий, туда даже облака помещаются. Ой! — воскликнул мальчик и, помолчав немного, продолжил. — Вряд ли вам подойдет окно в мою кровать. Вам лучше сделать окно в кровать мистера Дайвса.

— Кому нужно окно в печку с золой? — печально заметил голос. — Я хочу, чтобы из моих окон открывался красивый вид.

— У него, наверно, кровать гораздо лучше моей. Хотя моя тоже красивая, мне другой не надо.

— Дело не в кровати, а в том, кто в ней спит. Открой, всё-таки, моё окно.

— Мама говорит, что старших нужно слушаться, но я даже не знаю. Понимаете, если я его открою, мне в лицо будет дуть холодный северный ветер.

— Я и есть Северный Ветер.

— Вот это да! — задумчиво протянул Алмаз. — А вы обещаете не дуть на меня, если я открою окно?

— Я не могу пообещать.

— У меня заболят зубы! У мамы вот уже разболелись.

— А что станет со мной, если ты не отроешь окно?

— Откуда мне знать? Я только говорю, что мне будет хуже, чем вам.

— Нет, тебе не будет хуже, это я обещаю. Увидишь, с тобой все будет хорошо. Доверься мне и сделай, как я прошу.

— Ну хорошо, я ведь могу натянуть одеяло на голову, — решил Алмаз. Он нащупал отклеившийся уголок бумаги и маленькими ноготочками быстро ее отодрал.

Тут же холодный ветер стрелой ворвался внутрь и уколол мальчика в раскрытую грудь. Алмаз тотчас с головой залез под одеяло и постарался свернуться клубком. Теперь, когда он отодрал бумагу, его больше ничто не отделяло от загадочного голоса. Не то, чтобы он испугался — я уже говорил вам, что Алмаз ещё не умел бояться — но ему стало как-то не по себе. До чего же странный этот северный ветер, и живёт он в огромном доме, «который называется Наружа», — догадался Алмаз, и окна делает к другим людям в кровати! Тут снова раздался голос. Теперь он звучал так громко и раскатисто, что Алмаз отчётливо его слышал даже под одеялом. Однако голос был нежнее прежнего и напоминал мамин.

— Как же тебя зовут, малыш?

— Алмаз, — ответил мальчик из-под одеяла.

— Странное имя!

— Очень красивое имя, — возразил его обладатель.

— Не знаю, не знаю, — произнёс голос.

— Зато я знаю, — не слишком вежливо заявил Алмаз.

— Да знаешь ли ты, с кем разговариваешь!

— Нет, — честно признался Алмаз.

Он на самом деле понятия не имел, с кем говорит. Ведь знать имя ещё не значит знать, кто рядом с тобой.

— Тогда я не стану сердиться. Но тебе лучше взглянуть на меня.

— Алмаз — очень даже красивое имя, — настаивал мальчик, обидевшись, что голос и не думал с ним соглашаться.

— Алмаз — бесполезная вещь, — заметил ночной собеседник.

— А вот и неправда. Алмаз очень хороший. И хоть он большой-пребольшой, он совсем не шумит по ночам. А как он утром вскакивает! Точно гром!

— Да ты даже не знаешь, что такое алмаз.

— Очень даже знаю! Алмаз — это большой и добрый конь. Он спит прямо подо мной. Он старый Алмаз, а я — маленький Алмаз. Точнее — ведь вы, мистер Северный Ветер, не любите путаницы — он большой Алмаз, а я — маленький, и я даже не знаю, кого из нас папа любит больше.

Где-то позади него раздался ласковый мелодичный смех, но Алмаз продолжал сидеть под одеялом.

— Я совсем не мистер Северный Ветер, — произнёс голос.

— Вы же сами сказали, — не понял Алмаз.

— Я не говорил «мистер».

— Это я сказал сам, потому что мама учила меня быть вежливым.

— В таком случае, позволю себе заметить, что называть меня «мистер» не очень-то вежливо.

— Я не знаю, как по-другому. Простите меня, пожалуйста.

— А мог бы и знать.

— Но я не знаю.

— Разумеется. По-твоему, это вежливо — разговаривать из-под одеяла? Ты до сих пор так и не взглянул, кто с тобой говорит. Вылезай и пойдём со мной.

— Я хочу спать, — захныкал Алмаз. Он не любил, когда его ругали, даже если он это заслужил.

— Завтра поспишь.

— А ещё, — сообразил Алмаз, — вы пришли из сада мистера Дайвса, а мне туда нельзя. Мне разрешают играть только в нашем дворе.

— Вылезешь ты из-под одеяла или нет? — произнёс голос почти сердито.

— Нет! — раскапризничался Алмаз.

В то же мгновение сильный порыв ветра сорвал с него одеяло. Мальчик поднял испуганные глаза. Над ним склонился огромный бледный лик необыкновенной красоты. То была женщина. Тёмные глаза смотрели рассерженно, почти сверкали, но верхняя губа чуть подрагивала, точно она вот-вот заплачет. Больше всего его поразили волосы: чёрные, как смоль, они развевались вокруг головы, заполняя всё вокруг. Казалось, что темнота сеновала соткана из её волос. Пока Алмаз смотрел на неё в безмолвном восхищении, волосы плавно опустились ей на плечи. На их фоне бледное лицо напоминало луну, выглянувшую из-за туч. Мальчик был зачарован величественной красотой этой женщины и почему-то сразу проникся к ней доверием. Глаза гостьи лучились необыкновенным светом, в котором Алмаз разглядел её лицо и волосы, больше ничего видно не было. Ветер стих.

— Так ты пойдёшь со мной, маленький Алмаз? Прости, что пришлось обойтись с тобой так строго, — произнесла гостья.

— Пойду! Пойду! — ответил мальчик, протягивая к ней руки. — Но, — руки опустились, — как же я возьму свою одежду? Она у мамы в комнате, а дверь заперта.

— Одежда тебе не понадобится. Ты не замёрзнешь, я об этом позабочусь. С северным ветром никому не бывает холодно.

— А я думал, наоборот, — удивился Алмаз.

— Это величайшее заблуждение, хотя многие в него верят. Людям холодно не из-за северного ветра, а потому, что его с ними нет.

Будь Алмаз взрослым и рассудительным, он решил бы, что она шутит. Но мальчик ещё не знал, как это — быть рассудительным, поэтому прекрасно всё понял. Он снова протянул к ней руки. Женщина слегка отстранилась.

— Иди за мной, Алмаз, — произнесла гостья.

— Ладно, — ответил тот с сомнением в голосе.

— Тебе страшно? — спросила она.

— Нет, мэм, но мама никогда не отпустила бы меня босиком. Другое дело одежда, про неё она ничего не говорила, поэтому, я думаю, она не рассердится.

— Я хорошо знаю твою маму, — сказала гостья. — Она добрая женщина. Я часто к ней приходила. Я была с ней, когда ты родился, и видела, как она смеялась и плакала. Я очень её люблю, Алмаз.

— Значит, вы знали, как меня зовут, мэм? А можно вас называть «мэм», мэм?

— Давай по порядку, мой милый мальчик. Конечно, я знала твоё имя, но я хотела услышать, как ты сам об этом расскажешь. Помнишь, однажды к вам пришёл человек и сказал, что тебя неправильно назвали и что такого имени нет? Ты помнишь, как я тогда распахнула окно?

— Ага, конечно, помню, — живо ответил Алмаз. — Окно — то, что над дверью конюшни — распахнулось настежь. И ветер — ваш ветер, мэм, — ворвался в комнату и вырвал Библию из рук того джентльмена. Она упала на пол, а ветер перелистнул несколько страниц. Мама подняла книгу и отдала её раскрытой, а там…

— Там было твоё имя — шестой камень в наперснике первосвященника.

— Да-а? Так это камень? — удивился Алмаз. — А я всегда думал, что это лошадь.

— Не важно. В конце концов, лошадь лучше, чем камень. Видишь, я знаю всё про тебя и твою маму.

— Хорошо, я пойду с вами.

— Теперь твой второй вопрос: не стоит обращаться ко мне «мэм». Хоть я и Царица Северного Ветра, ты можешь звать меня, как зовешь свою маму.

— Ладно. Пожалуйста, милая Царица, пойдём скорее. Ты такая красивая, что я готов идти с тобой, куда угодно.

— Не стоит идти с кем-то только потому, что он красив, Алмаз.

— Красивые не бывают злыми. Ты ведь не злая, правда?

— Нет, я не злая. Но иногда красивые люди становятся злыми из-за того, что поступают плохо. Только зло не сразу отбирает у них красоту. Вот поэтому маленькие мальчики могут попасть в беду, если будут доверять одной красоте.

— Тогда я пойду с тобой потому, что ты красивая и добрая.

— И вот ещё что, Алмаз: а если бы я была безобразной, но доброй? Если бы я стала некрасивой от того, что делала безобразные вещи прекрасными? Что тогда?

— Я не понимаю тебя, Царица. Скажи мне сама, что тогда.

— Хорошо, слушай. Если моё лицо вдруг почернеет, не пугайся. Если я стану огромной летучей мышью, заслоняющей крыльями все небо, не пугайся. Если ты услышишь, что я бушую в десять раз громче миссис Билл, жены кузнеца, или если ты заметишь, как я подглядываю в окна, точно миссис Ив Дроппер, жена садовника, — ты и тогда верь, что я выполняю свою работу. Даже если я обернусь змеей или тигром, Алмаз, ни в коем случае не выпускай моей руки. Пока ты крепко держишь мою руку, она останется прежней, и как бы ни изменилась я сама, ты всегда будешь знать, что это я. А превратиться я могу во что-нибудь ужасное. Ты всё запомнил?

— Да, — сказал маленький Алмаз.

— Тогда пойдём, — произнесла Царица и скрылась за ворохом сена.

Алмаз слез с кровати и пошёл за ней.