– Я стара, как мир, и совсем слаба.

Очень старая женщина в чепчике коротко взглянула на Джека, когда тот перешел на бортик бассейна, еще находящийся в тени. Она стояла на коленях и выдергивала редкие сорняки, затерявшиеся среди азалий. В земле она копалась голыми пальцами. Не пользовалась лопаткой или тяпкой. Поначалу ему показалось, что она разговаривает с растениями.

– Цветы, сорняки, – продолжала бормотать старуха. – Совсем как дети. – Она схватила опавший лист. – Поливай некоторые цветы, подкармливай удобрениями, давай им все, что им нужно, а в итоге они скукоживаются вместо того, чтобы распускаться. А сорняки… Сколько с ними ни борись, все равно лезут и лезут. Если б мы уважали характер, то выращивали бы сорняки, а цветы выдергивали. – Она вновь подняла голову, повернулась к Джеку: – Привет.

– Добрый день, мэм.

– А ты сорняк или цветок?

– Думаю, сорняк, мэм.

– Это хорошо. Вроде бы ты достаточно силен, чтобы быть сорняком. Ты тут новенький. Я – миссис Хьюстон.

– Простите, мэм. Не расслышал фамилию.

– Я – мать Амалии Редлиф, миссис Редлиф. Бабушка больших засранцев, что живут здесь, прабабушка – маленьких. Это я про детей Эми. Я зову их «Шустрая семерка». Стоит мне отвернуться, как они тут как тут.

– Может, они – сорняки, – предположил Джек.

– Было бы неплохо. Да я сомневаюсь. Здесь, в Виндомии, их слишком хорошо кормят и поят. Сорнякам такое ни к чему.

– Чуть-чуть хорошего сорнякам не повредит.

– Вот в этом я не уверена.

– Мне вот не повредило. Я по-прежнему сорняк.

– Да уж, кормили тебя, во всяком случае, неплохо. – Синие глаза старухи задержались на Джеке. – Так как тебя зовут?

– Джек.

– И ты быстр и проворен?

– Для сорняка – да.

– Я тебе верю. Не положено мне возиться в земле, я знаю. Ты не возражаешь?

– Отнюдь.

– Но надо хоть что-то делать. Нельзя же день и ночь бить баклуши. Я, по крайней мере, так не могу. Если не работаешь, забываешь, что у тебя есть руки и ноги. Ты согласен?

– Пожалуй, да.

– Я даже не хочу в рай. – Пальцы миссис Хьюстон зарылись в землю. – Если мне не найдется там какой-нибудь работы.

– Виндомия не очень-то отличается от рая, правда? – спросил Джек.

– Все эти люди, которые курсируют между бассейном, теннисным кортом, спортивным залом и конюшней, тревожатся только о фигуре, тонусе кожи, блеске волос. Ты знаешь, на лошадях они лишь ездят. Не представляют себе, как подтянуть подпругу.

– Я этого не знал.

– И ты думаешь, они счастливы? Как бы не так. Они только жалуются и плачут. Я говорю им: «Застели кровать, приготовь завтрак, оседлай лошадь, вымой автомобиль, вскопай огород – и тебе сразу полегчает». Потому-то они и жалуются. Им не дают ударить пальцем о палец. – Миссис Хьюстон нацелила перепачканный землей указательный палец в грудь Джека. – Подозреваю, скоро они перестанут понимать, кто они такие. Всякий раз, когда Честер просит их что-то сделать, ждет, что они это сделают, они думают, что он их третирует. Они думают, что не должны выполнять свои обязанности. Знаешь, что говорит моя дочь?

– Не имел чести встретиться с ней.

– Она вопрошает: «Почему я должна раз в неделю общаться с поваром? Почему я должна разговаривать с домоправительницей? Почему я должна быть рядом с Честером, когда он принимает всех этих зануд?» Можешь ты себе такое представить? Я ей на это отвечаю: «Потому что это твоя работа, дочь». Она говорит: «Но иногда мне не хочется улыбаться людям. Почему же я должна страдать?» Я пыталась ей объяснить, что за все в жизни надо платить Она – жена Честера Редлифа, живет здесь, за это и должна платить. И цена – выполнение возложенных на нее обязанностей. А уж улыбнуться важным людям, которых принимает Честер, – невелик труд, если учесть, что она тут как сыр в масле катается.

– Поговорить с вами – одно удовольствие, миссис Хьюстон, но через несколько минут я должен предстать перед очами секретаря доктора Редлифа.

– Что почем, не узнаешь, если только своим горбом не заработаешь все, что у тебя есть. Как заработала я. Когда мой муж умер от переутомления и отчаяния, я с шести утра до трех работала горничной в отеле, а потом шла в прачечную. И все для того, чтобы воспитать Амалию, оплатить ей учебу на курсах секретарей. Это была моя обязанность, и я ее выполняла. Мои внуки думают, что иначе и быть не может. – Она махнула рукой в сторону особняка. – Все падает с неба, бесплатно, как дождь и солнечный свет Они недовольны своим отцом, он, видите ли, что-то от них требует. Я говорю: «А если бы родились в трущобах? Если б каждый день мучились от голода? Стали бы вы жаловаться на отца?» Они отвечают: «Такого быть не могло».

Джек коротко взглянул на часы, что украшали раздевалку. Двадцать минут первого. В секретариате его ждали через десять минут, а он еще не знал, как туда добраться.

– И вот что еще. – Миссис Хьюстон обращалась то ли к Джеку, то ли к азалиям. – Честер – святой человек. Всего он достиг своим умом и трудолюбием, дал всем все и что получил в ответ? Они никогда не улыбнутся ему, не скажут доброго слова. Какие уж там признательность или уважение! Хотела б я посмотреть, чтобы хоть кто-то из них сделал десять процентов того, что уже сделано Честером. Так нет же, они видят в нем строгого учителя только потому, что он ждет от них достойного поведения и выполнения своих обязанностей. Такие вот дела.

– Доктор Редлиф, должно быть, очень требователен и к себе, – вставил Джек.

– Естественно.

– Может, он требует от них слишком многого?

– Что-то он должен требовать.

– Мне надо идти. Иначе меня уволят в первый же день.

Миссис Хьюстон его не слышала.

– И вот я прячусь за кустами, копаюсь в земле, в которой копаться не надо. Цветы и так ухожены, но я не могу без работы. Будь я проклята, если превращусь в такую же петунью, какими стали они. Ты никому не расскажешь о том, чем я тут занимаюсь?

– Никому и никогда, – заверил ее Джек.

– Дело в том, что я знаю, что такое признательность. Уважение. Я уважаю Честера и очень ему признательна. Но я уважаю и себя.

– Это видно, – кивнул Джек. – Спасибо за помощь.

На велосипеде, выданном ему в первый же вечер на стоянке, куда он загнал свою машину, Джек катил вниз по холму к разлапистому, удачно вписанному в ландшафт зданию, в котором, по его мнению, он мог найти секретаря. Заметил он здание по верхушке трансляционной башни и теперь держал курс на ее основание.

За зданием протянулась взлетно-посадочная полоса. Упиралась она в большой ангар, соседствующий с диспетчерской вышкой.

Парковочная площадка размерами больше напоминала автостоянку, однако служащие приезжали в основном на велосипедах.

Джек затормозил у парадного входа, обратив внимание на отсутствие вывески, определяющей функциональное назначение здания. Поставил велосипед в свободную ячейку стойки, рядом с остальными. Поскольку велосипеды ничем не отличались, Джек отметил, что его ячейка – тринадцатая слева.

– Эй, Джек!

Двое мужчин вышли из здания. Один из них днем раньше принимал его на работу.

– Доброе утро, мистер Доунс. Сложенную футболку Джек засунул за пояс.

– Познакомься с Эриком Бьювиллем, Джек. Человек, который правит миром. Главный управляющий чуть ли не всех компаний, в названии которых упомянута фамилия Редлиф.

Пожимая руку Джеку, Бьювилль не улыбался.

– Я не правлю миром. Я исполняю приказы, как и все остальные. Каждое утро, в шесть часов, на мой стол ложится компьютерная распечатка новых приказов.

– Да уж. – Доунс подтянул брюки. – Работая у доктора Редлифа, всегда знаешь, чего от тебя ждут.

– В шесть утра, в половине седьмого, в восемь, в одиннадцать, – продолжал Бьювилль, – в два часа дня, в четыре, в восемь, в одиннадцать вечера.

Доунс рассмеялся:

– Это точно.

– Включая субботы и воскресенья, – закончил Бьювилль.

– Приехал повидаться с мисс Данбар? – спросил Доунс.

– Боюсь, я опоздал. Я…

– Оправдания не принимаются, – оборвал его Бьювилль. – Когда Честер приказал вырыть здесь озеро, он распорядился сделать его достаточно глубоким, чтобы в нем хватило места всем оправданиям. Поэтому больше он не желает их слышать.

– Ты вспотел, – отметил Доунс. – Почему бы тебе не обойти здание с другой стороны? Внутри холодно, работает система кондиционирования, ты можешь простудиться. Кабинет Честера в центральной части. Мисс Данбар увидит тебя через окно.

– Она, наверное, уже приготовила розовый листок, – буркнул Бьювилль. – Опоздавшего на две минуты сразу увольняют.

– Я опоздал минут на семь.

– Тогда мы больше не увидимся. Пошли, Доунс. – Бьювилль направился к серому «БМВ». – После ленча возвращайся в город и ищи ему замену. Куда его определили? Чистить бассейн?

– Сначала ленч. – Доунс последовал за Бьювиллем.

– Да. – Бьювилль открыл дверцу. – Как можно пропустить ленч с Честером. Нарезанная половинка груши, кусочек сыра и ледяной чай.

– Потом съем в городе чизбургер, – ответил Доунс. Обращался он, похоже, к себе. – С кетчупом и луком.

* * *

– Ты опоздал.

Обходя административное здание, Джек достиг его средней части. Затемненные зеркальные стекла не позволяли заглянуть внутрь.

В них он видел лишь свое отражение.

Открылась сдвижная дверь.

– Извините. Мне оправдываться?

– Необязательно. – Фигуркой Нэнси Данбар могла гордиться, а вот с лицом ей не повезло. Низкий лоб, вздернутый подбородок, маленькие, близко посаженные глаза, широкий нос. – А тебе есть чем оправдаться?

– Я не мог найти человека, который сказал бы мне, куда ехать. У вас есть карта?

– Да. – Она отошла от двери. – На работу выходишь не вовремя. Не являешься к указанному часу. Можешь простудиться в кондиционированном помещении. Весь потный. Без рубашки. – Она вышла из здания, закрыв за собой дверь. С листком бумаги в одной руке. На другой болталась сумочка. – Пойдешь со мной.

Она протянула Джеку карту. Он сложил ее, убрал в задний карман.

Они зашагали по дорожке, ведущей, как полагал Джек, к другому зданию. Прошли через арку в стене.

И оказались в японском садике, окруженном сплошной стеной. Скалы, тут и там торчащие в выровненном граблями песке, каменные скамьи, расставленные вдоль извивающейся каменной дорожки, грациозные деревца с редкими листочками.

– Однако, – вырвалось у Джека. – Как красиво!

– Ты художник. – Нэнси опустилась на первую же каменную скамью. – Каждый день будешь выравнивать граблями песок. – Она достала из сумочки сигарету, закурила. Глубоко затянулась. – Старайся варьировать следы, которые грабли оставляют на песке. Если они будут повторяться, доктор Редлиф это заметит и скажет мне, что ты зануда с граблями.

– Пусть зануда, главное – чтобы работал. Нэнси коротко взглянула на него:

– Юморист.

– Я не уволен?

– За опоздание? – Она выдохнула облако дыма. – На этот раз нет.

– Я так и думал. Вы курите.

– Правильно. Здесь курение под запретом. Хочешь сигарету?

– Нет, благодарю.

Пепел она сбрасывала в маленький пакетик, который достала из сумочки.

– Как я понимаю, Доунс рассказал тебе, что на этой работе можно, а чего нельзя.

– Главным образом, нельзя, – уточнил Джек.

– Ты отвечаешь за этот сад, должен поддерживать чистоту в открытом бассейне, закрытом бассейне, спортивном зале, саунах, душевой, на теннисных кортах. Если твоя помощь потребуется садовникам, они тебя позовут. Иной раз придется помочь и официантам, если на вечеринку соберется много гостей. Следующая намечена на субботу. Ты же не откажешься надеть белый смокинг и разносить закуски?

– Только сначала я их попробую. Чтобы чувствовать себя с гостями на равных.

– Ты уже с кем-нибудь общался?

– С миссис Хьюстон. Нэнси улыбнулась:

– Чуть ли не единственный нормальный человек в этих краях. Моя хорошая подруга. Что она тебе сказала?

– Возможно, она разговаривала с азалиями.

– Ага! – Нэнси вновь улыбнулась. – Так она ввела тебя в курс дела.

– Или азалий.

– Можешь забыть то, что услышал от нее.

– Хорошо.

– Ее верность не вызывает сомнений. Кто еще говорил с тобой?

– Молодая женщина, которая утром плавала в бассейне. Потом к ней присоединился молодой мужчина. Он со мной не говорил. Ее зовут Шана?

– И Чет. Честер-младший. Что тебе сказала Шана?

– Спросила, работаю ли я здесь, когда приехал, обычное любопытство.

– Они обручены.

– То есть собираются пожениться?

– Да. Именно так. Кто еще?

– Никто. Вечером я нашел свою комнату. Съел сандвичи. Немного погулял. Никого не встретил, кроме охранника, который открывал мне ворота.

– Одиночества ты не почувствуешь. Ты еще не нашел зал отдыха для персонала?

– Нет.

– Пинг-понг. Стерео. Бильярд. Телевизор с широким экраном. Все удобства.

– Здорово!

– Главное, не мельтешить перед глазами членов семьи и гостей, если, конечно, тебя не позвали. С другой стороны… – Она затушила окурок о подошву туфельки. Ни единой частички пепла на землю не упало. Сказывалась богатая практика. Окурок она бросила в пластиковый мешочек. И тут же закурила новую сигарету. – …Если ты заметишь, что кто-то ведет себя странно, говорит что-то не то, ты должен немедленно найти меня и доложить об этом.

– Вы хотите сказать, если кто-то нарушает установленные правила?

– И это тоже. Но я имею в виду не только сотрудников, но и членов семьи, и гостей.

– В том числе, миссис Хьюстон?

– Кроме миссис Хьюстон. Она – исключение. Если ты услышишь об их планах, мы хотим это знать. Если увидишь людей, которым, на твой взгляд, вместе делать нечего, мы хотим это знать. Мы хотим знать, что говорят сотрудники друг о друге, о мистере Бьювилле, обо мне, о докторе Редлифе. И все такое.

– Почему?

– Доктор Редлиф не любит сюрпризов.

– Другого ответа не будет?

– Нет.

– А как же право человека на личную жизнь?

– Эта информация не становится достоянием общественности. При необходимости я ставлю в известность доктора Редлифа, он же никому ничего не говорит.

Джек предпочел промолчать. Действительно, в поместье что-то происходило, вроде бы на жизнь доктора Редлифа четырежды кто-то покушался. Но Нэнси Данбар незачем знать, что он в курсе событий. Возможно, принимаемые меры предосторожности более чем уместны.

Однако шпионить больно уж не хотелось.

С другой стороны, для этого он сюда и прибыл.

– С этим все ясно? – спросила Нэнси.

– Да.

Заревела сирена.

У Нэнси округлились глаза.

– Боже мой!

Она быстро затушила о подошву недокуренную сигарету, отправила ее в пластиковый мешочек, его – в сумочку, щелкнула замком, поднялась и побежала к своему кабинету.

Джек последовал за ней.

Яркий солнечный свет японского садика сменился холодом и темнотой кабинета. Какое-то время глаза Джека привыкали к резкой смене освещенности. Наконец он увидел Нэнси.

Она стояла у стола, прижав к уху телефонную трубку.

– Да… да… А доктор Редлиф еще не приходил?. Понятно… Благодарю. Я об этом позабочусь.

– Что случилось? – спросил Джек, когда она положила трубку на рычаг.

– Доктор Джим Уилсон надышался в лаборатории каким-то газом. Машина «Скорой помощи» уже выехала.

Зазвонил телефон.

– Да? – бросила она в трубку. – Да?.. Понятно. Я об этом позабочусь.

Вновь трубка легла на рычаг.

– Джим Уилсон мертв, – сказала она то ли к Джеку, то ли к себе. Джек молчал.

– Странно, – вырвалось у Нэнси Данбар.

– Что странно? – спросил Джек.

– Обычно доктор Редлиф приходит в лабораторию первым. Чтобы побыть одному. А Джим появляется ровно в два, – она взглянула на часы. – Сейчас только половина второго. Обычно в это время в лаборатории только доктор Редлиф.

– Пятая попытка, – выдохнул Джек.

* * *

Поставив одну ногу на педаль велосипеда, вторую – на асфальт, Джек наблюдал за толпой, собравшейся у здания лаборатории, больше похожего на большую гасиенду. От административного корпуса лабораторию отделяла дорога.

У входа, с раскрытыми задними дверцами, стояла машина «Скорой помощи».

Джек предположил, что санитары ушли в лабораторию, чтобы вынести оттуда тело доктора Джима Уилсона. Он заметил, что в некоторых окнах разбиты стекла: помещения освобождали от смертоносного газа.

К лаборатории на велосипеде подъехал мужчина.

Под шестьдесят лет, высокий, худощавый, широкоплечий. В очках. С черными волосами, заметно тронутыми сединой.

Джек увидел язычок пламени, вырвавшийся из разбитого окна на первом этаже.

– Смотрите! – Джек указал на огонь. Мужчина бросил велосипед на лужайке и побежал к входной двери.

– Смотрите! – На Джека никто не обращал внимания.

Из окна уже валил дым.

Мужчина столкнулся в дверях с санитарами, выбегавшими из лаборатории.

Попытался протиснуться мимо них.

Один из санитаров схватил его за руку.

– Нельзя, доктор Редлиф, – крикнул он. – Пожар!

Редлиф вырвался.

– Джим Уилсон! Он мертв?

– Доктор Редлиф, туда нельзя! – крикнул санитар. – Пожар!

Редлиф оттолкнул санитара.

– Джим Уилсон! Он мертв?

Второй санитар рухнул на колени, закашлялся.

– Дым! – кричал санитар. – Дом горит. Туда нельзя. Редлиф исчез в здании.

– Господи, нет, – воскликнула женщина, стоявшая на дорожке. – Доктор Редлиф! Нет!

Санитар, пытавшийся остановить Редлифа, пятился от дыма, вырывавшегося через дверной проем.

На какое-то мгновение повисла тишина, нарушаемая разве потрескиванием чего-то горящего.

А затем прогремел взрыв. Люди, стоящие у горящего здания, отпрыгнули назад, прикрыли головы.

С крыши полетели в воздух куски шифера.

Стену первого этажа, выходящую к дороге, разнесло взрывом, стена второго этажа, лишенная опоры, рухнула вниз.

– Нет, нет! – кричала женщина. Обвалилась и крыша, вверх поднялся столб дыма и пыли.

– Доктор Редлиф! – Плачущая женщина повернулась к разрушенному зданию спиной. Обняла другую женщину. – Босс…

Джек взглянул на часы.

Без десяти два.

Дым со стороны одной из боковых стен лаборатории клубился как туман.

В дыму появился мужчина.

На руках он нес обмякшее тело другого человека.

После того как рухнула крыша, огонь практически погас.

Однако дыма и пыли хватало.

Тяжело шагая, весь в копоти, Редлиф нес тело доктора Джима Уилсона к машине «Скорой помощи».

Остальные молча наблюдали за ним.

Редлиф осторожно опустил тело на пол заднего салона «Скорой помощи». Согнутые в коленях ноги трупа касались асфальта.

Редлиф повернулся:

– Он мертв.

Медленно поднял с травы велосипед. Даже не взглянув на разрушенную лабораторию, покатил велосипед через дорогу. Поставил в ячейку.

Вошел в административный корпус.

«Шестая попытка?» – спросил себя Джек.