26

Шив

Американец — крупный мужчина, и из него выходит много крови. Невидимый в своем укрытии в тени под балконом Шив внимательно рассматривает его. В американском кино, в детективах и триллерах часто употребляется выражение, которое ему очень нравится. «Завалить борова»... Шиву никогда не приходилось видеть, как режут свинью, но он прекрасно может вообразить эту сцену: маленькие ножки свиньи отчаянно дергаются в воздухе, она еще пытается сопротивляться, а чьи-то руки тем временем отводят ей голову назад и перерезают глотку. Затем нож погружается в артерию, из которой фонтаном хлещет кровь. И теперь Шив представляет не коротенькие ножки свиньи, а бледные волосатые ножищи того мужика, торчащие из его широких мешковатых шортов. Шив пытается вообразить, какие звуки он будет издавать, когда нож будет проходить сквозь слои жира на его теле, — какой-нибудь удушливый стон, уродливый и нечеловеческий. Он будет вот так мотать головой в поисках мучителя. Шив одевает борова из своего воображения в одежду американца.

Свиньи вызывают у него отвращение.

Это был всего лишь незначительный укол, только для того, чтобы пошла кровь. Они становятся еще более агрессивными, когда почуют запах крови, как сказала ему девица в спортивной майке. Вы можете даже считать, что видели демонстрацию вкуса. Сережка смотрелась нелепо в ухе взрослого мужчины. Лучше вообще лишиться мочки.

— Я вас снова спрашиваю. Где находится ваш заказчик?

— Послушайте, я вам уже несколько раз говорил, что я не знаю, о чем, черт возьми, вы говорите... Вы ошиблись, я не тот человек, который вам нужен...

Шив тяжело вздыхает. Кивает Йогендре. Тот влезает на перила, в руках у него ножницы, он держит их так, чтобы они поярче сверкали на свету.

— Только попробуй тронуть меня, мужик. Тронешь меня — и получишь дипломатические проблемы. Вы, придурки, облажались. Вы слышите меня?..

Йогендра скалится, по-бабьи покачивает бедрами, щелкает ножницами: чик-чик, чик-чик. Шив смотрит, как струйка крови течет по шее американца. Она уже успела засохнуть и свернуться — хорошее лакомство для мух.

Шив прослеживает путь струйки дальше, под воротник пляжной рубашки. Кровь начинает проступать сквозь ткань.. Еще ниже по руке, где она расплывается по запястьям, на ссадинах от наручников. «Завалить борова», — снова проносится в голове Шива.

— Вы Хейман Дейн?

— Нет! Да... Послушайте, я даже не знаю, кто вы такие.

— Хейман Дейн, где ваш заказчик?

— Заказчик? Заказчик, что за чертов заказчик?..

Шив встает. Он отряхивает пыль с нового длинного кожаного пальто. Как говорят гиды, выводящие рюкзачников в гхаты поутру, при утреннем свете все видится по-другому. При утреннем свете в грязном игорном притоне становятся видны пыль, сигаретные окурки, дешевое дерево. Все пусто, нет бойцов, нет маклеров, нет игроков, нет конферансье, который прохаживается по арене в костюме с блестками и что-то напевает в микрофон. Место утратило свою душу, свой атман. Шив открывает дверь ложи и выходит на маленькую лесенку.

— Под заказчиком имеется в виду организация, которая по указанию правительства Соединенных Штатов проводит расшифровку информации, полученной из космоса.

Голова толстого американца откидывается назад.

— Мужик, можешь сматывать удочки прямо сейчас. Я говорю тебе: этот твой член-недоросток с ножницами может отрезать что и сколько ему в голову взбредет, но Белый дом вы все равно не перешибете.

Шив идет к первому ряду. Он заранее подготовил свое представление. Дверца в амфитеатре открывается, и девушка везет клетку с мини-саблезубым на каталке с резиновыми колесами.

Как приятно было вновь сесть в машину, почувствовать ее кожаную обивку, включить радио, зная, что тачка не взята напрокат, что это его машина, его собственная колесница раджи, его рат ятра. Как приятно носить в кармане карточку антрацитного цвета с неограниченным кредитом — рядом с пачкой банкнот, так как любой джентльмен знает, что важнейшие сделки проводятся только с наличными. А как приятно дать понять всем вокруг, что Шив Фараджи вернулся живой и невредимый. В клубе «Мусст» он отсчитал тысячу, две тысячи, три тысячи, четыре и швырнул их на голубую стойку перед Салманом.

— Вы возвращаете мне больше, чем были должны, сэр...

Жирный Салман тычет толстым коротким пальцем в последнюю банкноту в ряду разложенных на прилавке. Бармен Тальвин обслуживает клиентов у столика, но в промежутке между акробатическими пассами с шейкером бросает опасливые взгляды в сторону Шива и Салмана.

— Это чаевые.

Все девчонки смотрят на него, когда он выходит из бара. Шив искал Прийю, чтобы поблагодарить и вознаградить ее за услугу, но оказалось, что в тот вечер она развлекалась в другом баре.

— Как ты думаешь, наверное, нам теперь надо поработать по-настоящему?

Такого длинного предложения он до сих пор никогда от Йогендры не слышал. Но Шив уже почувствовал, что в их отношениях возникла некая перемена после того, что случилось в «Констракс июль-2047». Парень стал наглеть. Он считает, что у него хватило мужества сделать то, что не смог сделать Шив, потому что Шиву что-то помешало, потому что он слабак, потому что он в самый ответственный момент сдрейфил. Но ничего подобного с ним больше никогда не произойдет. Он хочет, чтобы парень это понял, чтобы увидел собственными глазами. Рядом с телом женщины в сари, плывущим по Гангу, другое тело — Джухи, падающей с балкона, инстинктивно хватающейся за воздух. Ярче всего он видит ее глаза. Теперь было бы легче, и Шив понимает, с каждым разом будет становиться все легче и легче, но воспоминание о случившемся продолжает его заводить. То, что произошло, было ужасно, ужасно до самой последней степени, но ведь он снова мужчина. Раджа. И теперь выполнит порученную ему работу.

Наступило утро, и Хейман Дейн отшатывается от мини-саблезубого, скалящего клыки в своей клетке. Зверь скалит клыки и рычит, потому что Сай, ловкая и умелая дрессировщица, успела уже накачать его возбуждающими средствами и галлюциногенами, поэтому, когда он смотрит на жирного американца, то видит в человеке врага, злого кота, которого необходимо как можно скорее уничтожить, разорвать на части. И — о боже! Жирный Хейман Дейн забыл о наручниках, он тяжело падает, он сучит ногами, корчится, пытаясь встать, но встать никак не может, потому что слишком толст и руки у него связаны за спиной.

— Несчастный, — произносит Шив, поднимается и делает несколько шагов по направлению к первым рядам.

— Черт с тобой, мужик! — орет Хейман Дейн. — У тебя будут проблемы, очень серьезные проблемы, я могу тебе это гарантировать!.. Ты мертвый, понял?! И ты, и твой педераст-мальчишка, и твоя сучка, и твоя чертова затраханная кошка...

— Не понимаю, о каких проблемах вы ведете речь, — говорит Шив, садится и кладет подбородок на спинку кресла первого ряда. — Вы же можете просто рассказать мне, на кого работаете, и сразу все проблемы — и ваши, и наши — исчезнут.

— Сколько долбанных раз я должен повторять одно и то же? — вопит Хейман Дейн.

Слюна капает у него изо рта на песок. Американец лежит на боку с красным от злости и беспомощности лицом. Если он на самом деле компьютерный гений, как о нем говорили, то чересчур уж хорошо изображает полного идиота, думает Шив. Но ведь там, на Западе, свои особые представления о гениальности. Гений у них тот, кто проявляет нечеловеческие способности в какой-то одной предельно узкой области.

Чудесное утро занималось в ярко-малиновых и шафранных лучах восходящего солнца, встающего из-за гирлянд силовых и коммуникационных кабелей, когда Йогендра выезжал на машине, собираясь на дело.

Наступали волнующие времена. Возможно, даже придет давно обещанный муссон. Шив поплотнее закутался в куртку, внезапно почувствовав себя как-то зябко, и направился к своему техническому консультанту.

Ананд входил в число восходящих звезд компьютерного бизнеса. Ему принадлежала «лавка» нелицензионных сарисинов уровня 2,5, которую можно было отыскать, войдя с черного хода в обувную мастерскую его дядюшки на Панч Коши. Именно во время визита в эту мастерскую Шив и познакомился с Анандом. Он часто захаживал туда в прошлом. Здесь умели хорошо работать с кожей. Обувь самой лучшей ручной работы, которую когда-либо приходилось видеть Шиву. Ананд приносил клиентам очень крепкий кофе, сваренный в старом добром арабском стиле, а для желающих — и с кусочком «Шарика непальского храма», растворенном в горячем черном сладком напитке.

Сегодня утром большие солнцезащитные очки фирмы «Гуччи» скрывают воспаленные, покрасневшие глаза Ананда. Ананд живет по американскому времени. Шив опускается на мягкий валик дивана, поднимает крошечную чашечку, источающую фантастический аромат, и делает глоток. Майна, сидящие в клетках, подвешенных к балкам открытого деревянного балкона, громким чириканьем обсуждают ярко-алый восход солнца. Как только начинает действовать непальское снадобье, Шив блаженно откидывает голову назад.

— Обложили сундарбана? — Ананд сжимает губы и едва заметно дергает головой — таким манером восходящие звезды кибернетики показывают, что находятся под впечатлением от услышанного. — Мой первый совет: если можете обойтись без этого, постарайтесь не связываться.

— А второй совет?

— Осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Что касается меня, то могу подготовить кое-какое программное обеспечение, которое, возможно, сделает вас невидимыми для большинства обычных сарисинов слежения. Очень немногие из них превышают первый уровень, но те ребята, с которыми вы имеете дело, по определению, редко работают по правилам. Но пока я не знаю конкретно, на кого вы выходите, все мои рекомендации строятся исключительно на предположениях.

Ананд раздувает щеки — у восходящих звезд кибернетики знак некоторой растерянности.

— Выяснением этого мы как раз сейчас и занимаемся.

Наверное, Йогендра уже там. Место парковки рядом с отелем зарезервировано по договоренности со швейцаром. Сейчас он скорее всего открывает окно, вооружившись иглой с нужным медикаментом. Никакого оружия. Шив не любит оружие.

Шив откидывается на спинку низкого украшенного прихотливой вышивкой дивана. Кофе бурлит в турке на углях. Ананд наливает еще две чашки. Возможно, он и выглядит как лавда, но свое дело знает, думает Шив.

— Как насчет моего второго запроса?

— Ты веришь в теорию заговора?

— Я вообще не верю в теории.

— У каждого есть своя теория, дружище. В основе всего лежит та или иная теория. Брат жены моего двоюродного брата работает программистом в Европейском космическом агентстве, и там ходят интересные слухи. Помнишь, некоторое время назад американцы, русские, китайцы и европейцы объявили, что собираются направить космическую станцию на Тьерру?

Шив отрицательно качает головой. После второй чашки Ананд разражается длинным повествованием, чем-то напоминающим Шиву рассказы матери о героических деяниях Рамы и отважного Ханумана.

— Быть может, это первая ППЗ. Планета, похожая на Землю и находящаяся за пределами Солнечной системы. Астрономы обнаружили эту самую Тьерру, и сколько же шума было из-за нее по всем новостным каналам! Говорили, что к ней собираются направить автоматическую научно-исследовательскую станцию. И вот отсюда слушай внимательно. Здесь начинается история о заговоре: никакой станции, готовящейся к полету на Тьерру, не существует. И никогда не существовало. Разговоры о ней нужны были только как прикрытие. Ходят слухи, что там действительно что-то нашли. Нечто такое, что не создано ни Богом, ни нами. Какой-то загадочный объект. Очень, очень древний. Немыслимо древний. Ему не просто миллионы, а миллиарды лет. Ты можешь себе представить подобное? Миллиарды и миллиарды лет. Время на уровне Дня Брахмы. Это настолько напугало ученых, что они готовы рискнуть безопасностью и передать найденную информацию тем очень немногим людям, которые способны ее расшифровать. То есть нам.

Он тычет пальцем себе в грудь.

В данный момент американец уже выходит, думает Шив, уносясь вместе с ароматным дымом во внутренний дворик отеля, подальше от утомительных слов звезды компьютерных технологий, туда, где работают женщины и где ждет большая взятая напрокат машина, внутри которой лежит игла. Выходя, он будет бледен, станет растерянно мигать. Он даже бросит взгляд на машину. Он будет думать о своем кофе с рогаликом, кофе с рогаликом... Нас губят наши же привычки. Шив слышит беззвучный выстрел игломета. Видит, как подгибаются ноги толстяка, когда транквилизатор начинает действовать на его двигательные нейроны. Видит, как Йогендра заталкивает его в машину. Он улыбается этой слегка комичной картине: тощий уличный мальчишка пытается перекинуть грузную тушу американца через задний откидной борт автомобиля.

Шив сидит на мягких подушках, положив руки на колени. Полосы ярко-малиновых облаков догорают, небо становится чистым и голубым. Начинается еще один день с ароматом смерти.

Шив слышит отдаленные звуки радио. Похоже, диктор чем-то сильно взволнован. Повышенные голоса, обвиняющий тон. Шив откидывает голову назад и наблюдает за тем, как над чашкой кофе поднимается струйка пара. Прищурившись, он представляет, что смотрит на инверсионный след самолета. «Шарик непальского храма» нашептывает: верь... верь тому, что в этом мире нет ничего прочного, ничего устойчивого, в нем все возможно. Большая вселенная... Какая ерунда! Вселенная узенькая, тесная, она вся зажата в узком углу из света, музыки, человеческой кожи, и существует она всего несколько десятилетий, и не шире вашего периферийного зрения. Люди, считающие иначе, просто наивные дурачки.

— А третий совет?..

Сейчас Йогендра уже должен был захватить американца, затолкать в машину еще до того, как пройдут спазмы, и теперь он везет добычу сквозь дорожную сутолоку. Черт бы побрал все эти автомобили, такси, фатфаты, грузовики, автобусы, мопеды и священных коров!..

Глаза Ананда расширяются, словно он пытается постичь истину, слишком невероятную даже для восходящей звезды компьютерных технологий, верящей в теорию заговора.

— А вот тут-то начинается самое настоящее безумие. Ты там обделываешь всякие делишки с Натами и не знаешь, какие ходят слухи относительно того, на кого они работают, кто может быть их клиентом.

— Заговоры и слухи...

— Если в нашем мире нет Бога, то что нам остается, кроме них?

— Итак, кто клиент?

— Никто иной, как Мистер Гениальность собственной персоной, друг бедняков и защитник униженных, бич Ранов и гроза Авадхов. Позвольте вам представить Эн Кей. Дживанджи.

Шив переходит к третьей чашке густого ароматного кофе.

Шив встает и идет — медленно, как того требует сценарий — к первому ряду. Это знак для Йогендры прыгнуть вниз, на песок. Он вразвалочку направляется к Хейману Дейну, который уже начинает задыхаться. Йогендра поворачивает голову сначала в одну сторону, затем в другую и рассматривает Шива так, словно видит его впервые. Затем садится на корточки, убедившись, что Дейн видит все его движения, и подбирает с земли отрезанную мочку уха. Танцующим шагом Йогендра подходит к клетке с мини-саблезубым и изящным движением просовывает кусочек уха американца между прутьями решетки. Всего один щелчок челюстей. Шив слышит чавканье, тихое, но достаточно отчетливое. Хейман Дейн начинает вопить — пронзительно и жутко. Он воет, словно на поминках по самому себе; орет так, как кричит человек, понимая, что кричит в последний раз, и заходится уже нечеловеческим криком.

Шив брезгливо морщится от отвратительного, непристойного звука. Он вспоминает, как в первый раз увидел американца, когда Йогендра выволок его по туннелю на арену. Йогендра грубыми тычками толкал толстяка вперед, а тот пытался идти как можно осторожнее, спотыкался, семенил, боялся потерять равновесие, оглядывался по сторонам, широко открыв от удивления рот, щурился, пытаясь понять, куда это он попал. А теперь Шив замечает, как по шортам американца расползается пятно мочи, темное и горячее, будто след от родовых вод, и не может поверить, что знаменитый западный гений способен так идиотски закончить свои дни.

Йогендра вскакивает на ограждение. Сай идет к клетке. Она поднимает мини-саблезубого над головой и начинает свой парад, медленно шествуя вокруг арены. Шаг за шагом, потом поворот и — снова... Ритуальный танец, завороживший и соблазнивший Шива в тот вечер, когда он впервые увидел ее на этой арене, на этом песке. В тот вечер, когда он потерял все. А вот теперь она танцует для него. Есть в этом шествии что-то необычайно древнее: женщина, величественным шагом идущая по бойцовскому рингу. Мощным, агрессивным шагом. Танец Кали... Мини-саблезубый должен был бы уже давно вскрыть ей вены, изрезать когтями лицо женщины, скальпировать ее. Но он расслабленно повис на руках у Сай, загипнотизированный прикосновением.

Шив идет к первому ряду. К местам у самой арены.

— Итак, я спрашиваю, Хейман Дейн. Где ваш заказчик?

Сай присаживается на корточки рядом с ним, подогнув одну ногу под себя, а другую вытянув в сторону. Она пристально всматривается в глаза американца, из которых непроизвольно текут слезы. Она кладет кота себе на шею. Шив затаил дыхание от неожиданности. Он никогда не видел этого движения раньше. Он чувствует, как по телу пробегает сладкая истома и как напрягается член.

— Чунар, — всхлипывает Дейн. — Форт Чунар. Раманандрачарья... Его зовут Раманандрачарья. Развяжи мне руки! Развяжи мои долбанные руки!..

— Придется потерпеть, Хейман Дейн, — говорит Шив. — Нам нужны еще имя файла и код.

Американец бьется в настоящей истерике. Он полностью утратил человеческий облик и уже не способен здраво мыслить.

— Да! Да, только развяжите мне руки!..

Шив кивает Йогендре. Со злорадным петушиным кукареканьем тот подбегает к американцу и снимает с него наручники. Хейман Дейн издает вопль, как только начинает ощущать затекшие кисти.

— Дерьмо ты, мужик! Дерьмо!.. — бормочет он, но теперь в его голосе уже нет того высокомерного презрения, которое чувствовалось поначалу.

Шив поднимает палец. Сай поглаживает голову мини-саблезубого всего в нескольких миллиметрах от своего правого глаза.

— Имя и ключ, Хейман Дейн.

Американец поднимает руки: посмотрите, я не вооружен, беззащитен, от меня не исходит никакой опасности, никакой угрозы. Он ищет что-то в кармане цветастой рубашки. Груди у него больше, чем у многих женщин, с которыми Шив трахался. Свой палм он держит на весу.

— Видишь, мужик? Они все время были у меня в чертовом кармане.

Шив поднимает палец. Йогендра хватает палм. Сай гладит мини-саблезубого.

— Теперь ты должен отпустить меня, мужик. Ты получил то, что хотел, теперь отпусти...

Йогендра уже дошел до середины прохода между рядами. Сай поднимается и движется в сторону туннеля. Шив поднимается по пологим ступенькам.

— Эй, что мне теперь делать?..

Сай стоит у входа. Она смотрит на Шива и ждет. Шив поднимает палец. Сай поворачивается и бросает мини-саблезубого на арену, забрызганную кровью...

 

27

Шахин Бадур Хан

Саджида Рана в белой юкате стоит, облокотившись на каменную украшенную барельефами балюстраду, и выдыхает сигаретный дым в напоенную ароматами предрассветную темноту.

— Вы меня в такую задницу засадили, Хан!..

Шахин Бадур Хан думал, что не бывает большего страха, более мучительного чувства вины и омерзения от собственной персоны, чем то, что он чувствовал, направляясь в служебной машине по ночным улицам в сторону Рана Бхаван. Он взглянул на термометр на приборном щитке. И подумал: все-таки приближается муссон. Перед его началом всегда так тяжело. И ведь Хан видел льдину, льдину бенгальцев. Бенгальские Штаты и их укрощенный айсберг совершили чудо. Шахин пытается представить громадную льдину, которую тащат на буксире к Бенгальскому заливу, и щурится от ярких навигационных огней. Хан видел чаек, круживших над айсбергом. Что бы теперь ни случилось, дождь обязательно прольется надо мной и над этими улицами. Я достиг критической отметки, дальше некуда, думает Хан. Я раздавлен. Но, оказавшись на веранде Рана Бхаван, он понимает, что, вероятно, все еще стоит на первой ступени своего падения. Ши рокая и глубокая пропасть простирается перед ним в глухой непроницаемой темноте.

— Я не знаю, что вам ответить.

Как жалко звучат его слова. Да и неправду он говорит. Хан прекрасно это знает. Он отрепетировал все в мельчайших подробностях, когда мчался на фатфате в свой хавели. Слова, последовательность признаний и раскрытия секретов, которые он хранил в темноте своей души на протяжении всей жизни. Все это пришло мгновенно, сразу, одним большим потоком мыслей, четко оформленных, логично организованных. Хан знал, что он должен делать. Но ему должны позволить... Она должна даровать ему благословение.

— Мне кажется, я такого не заслужила, — замечает Саджида Рана.

Шахин Бадур Хан поднимает руку, пытаясь изобразить невыносимую душевную боль. Но ему не дождаться утешения, надежды на облегчение нет. Он не заслуживает пощады.

В старой зенане зажглись огни. Стоя в галерее, Шахин силится узнать женские голоса. Почти каждый вечер эта часть дома полна гостей: писательницы, адвокатессы, дамы-политики, журналистки. Они целые часы проводят за разговорами, не запрещаемыми и даже поощряемыми древними традициями пурды. Билкис должна узнать — раньше всех, даже раньше премьер-министра, но, конечно, не в присутствии гостей.

Гохил, шофер, пришел усталый и заспанный, прихрамывая из-за завернувшегося носка в туфле и с трудом подавляя зевоту. Вскоре служебная машина уже стояла во дворе Ханов.

— В Рана Бхаван, — приказывает Шахин Бадур Хан.

— Что случилось, саиб? — спрашивает Гохил, выезжая через ворота и вливаясь в бесконечный поток автомобилей. — Какое-то дело государственной важности?

— Да, — коротко отвечает Шахин Бадур Хан. — Дело государственной важности.

К тому моменту, когда машина подъехала к перекрестку, он уже успел написать на странице из официального служебного блокнота, положив его на подлокотник сиденья, письмо с просьбой об отставке. Затем Хан взял хёк, переключил его на аудиорежим и назвал тот номер, который всегда держал рядом с сердцем с того самого дня, когда был приглашен в офис премьер-министра и получил предложение занять пост, сходный по значению с должностью главного визиря. В глубине души он надеялся, что ему никогда не придется воспользоваться этим номером.

— Шах?.. — В голосе Саджиды Раны он услышал легкую дрожь. — Слава Богу, это вы. А я уже подумала, что началось вторжение.

Шахин Бадур Хан представляет, как она лежит в постели. Постель, конечно же, белая, широкая и белая. Свет приглушенный, мелкое озерцо света от изящной лампы. Она наклоняется к маленькому шкафчику, что стоит рядом с кроватью. Волосы распущены и черной волной ниспадают ей на лицо. Он пытается представить, во что одета Саджида... Ты предал свое правительство, свой народ, свою веру, свой брак, свою карьеру и человеческое достоинство, и ты еще задумываешься над тем, спит ли госпожа Рана обнаженной... Рядом с ней Нарендра. Всем известно, что они все еще спят вместе. Саджида Рана — женщина с большими аппетитами.

— Госпожа премьер-министр, я вынужден просить вас о своей немедленной отставке.

Мне следовало бы отделиться от шофера перегородкой, думает Шахин Бадур Хан. Следовало бы поднять стекло. А собственно, зачем? Утром так или иначе ему все станет известно. Все станет известно всем. По крайней мере Гохил получит хороший повод для сплетни, которая потом будет разукрашена самыми разнообразными подробностями. Он хороший, добросовестный шофер, ты у него в долгу, пусть потешится.

— Что за ерунда, Шах?..

Шахин Бадур Хан еще раз повторяет просьбу об отставке, а затем добавляет:

— Госпожа премьер-министр, по собственной вине я попал в ситуацию, которая может скомпрометировать все правительство.

Тихий вздох, словно душа отлетает от тела. Вздох усталости и тоски. Шорох тонкой, белой, накрахмаленной, пахну щей идеальной чистотой материи.

— Я думаю, вам стоит подъехать ко мне.

— Я уже еду, госпожа премьер-министр, — отвечает Шахин Бадур Хан, но она отключилась, и единственное, что он услышал, было дзеновское жужжание киберпомех в святилище его черепа.

Саджида Рана стоит на белой балюстраде, крепко сжав руками балконное ограждение.

— Насколько отчетливы фотографии?..

— Во всяком случае, мое лицо будет видно хорошо. Ни у кого не возникнет сомнения относительно того, что это я. Госпожа премьер-министр, меня сфотографировали в тот момент, когда я давал деньги ньюту.

Саджида Рана приоткрывает рот, обнажая яркие белые зубы, качает головой, зажигает еще одну сигарету. Шахин Бадур Хан никогда не предполагал, что она так много курит. Еще одна тайна премьер-министра. Именно поэтому Рана и вывела его сюда, на балкон. Чтобы в Рана Бхаван не чувствовалось запаха табачного дыма. Какие восхитительные детали он замечает сейчас, в его-то положении!

— Ньют...

С этого мгновения начинается гибель всерьез. В одном-единственном слове заключено все: отвращение, непонимание, разочарование и гнев.

— Они... такой род...

— Я знаю, кто они такие. А тот клуб...

От него отрывается еще один кусочек. Процесс отрывания невероятно мучителен, но как только завершен очередной его этап, сразу же становится намного легче. Есть какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие в том, чтобы хоть раз сказать всю правду вслух.

— Это место, куда люди приходят для встречи с ньютами. Те люди, которые находят ньютов сексуально привлекательными.

Дым от сигареты Саджиды Раны, прежде чем рассеяться в томно-фантомных зигзагах, поднимается вертикальной струйкой вверх. Воздух поразительно недвижим. Даже вечный гул громадного города стих.

— Скажите мне одно. Что вы собирались с ними делать?..

Я никогда не думал о ньютах в подобных категориях, хочет воскликнуть Шахин Бадур Хан. Этого вам как раз и не дано понять — вам, только что вставшей с супружеского ложа и еще несущей на себе запах мужа, — понять то, что ньюты понимали всегда и лучше всех других. Дело не в том, чтобы что-то делать. Дело в том, чтобы быть. Вот почему мы и ходим туда, в тот клуб, чтобы видеть, чтобы оказаться среди созданий из наших снов, созданий, которыми мы всегда мечтали стать, но у нас никогда не хватило бы мужества на подобное превращение. Мы ходим туда ради мимолетных прикосновений к чистой и хрупкой красоте.

Но Саджида Рана не дает ему возможности высказаться, она начинает говорить сама:

— Впрочем, мне не нужно ничего больше знать. Вы, естественно, понимаете, что не может быть и речи о вашей дальнейшей работе в правительстве.

— Да, конечно. Я понимаю, госпожа премьер-министр. Я попал в ловушку.

— Это не оправдание. Более того, как мне кажется... О чем вы только думали? Ладно. Не надо, не отвечайте. Как долго продолжалось... подобное?

Еще один неправильный вопрос, свидетельствующий о полном непонимании.

— Большую часть моей жизни. Сколько я себя помню. Всегда.

— В тот раз, когда мы с вами ехали с дамбы, вы сказали, что в отношениях с женой переживаете кризисный период, период некоторого охлаждения... Черт бы вас побрал, Хан!.. — Саджида Рана со злостью топчет потухший окурок каблуком белой шелковой домашней туфли. — Вы ей рассказали?

— Нет, еще нет. Рассказал... но не об этом.

— А о чем же?

— Ей известно о моих... склонностях. Уже достаточно давно.

— И как именно давно?

— Несколько десятилетий, госпожа премьер-министр.

— Перестаньте меня так называть! Не смейте меня так называть!.. На протяжении многих лет вы являлись скрытой угрозой правительству, на которое работали, и теперь имеете наглость называть меня «госпожа премьер-министр»?!. Вы были мне очень нужны, Хан. Теперь мы можем проиграть. Да, мы можем проиграть войну. Генералы показали снимки, сделанные со спутников, и привели результаты компьютерного моделирования ситуации. Все говорит о том, что войска авадхов движутся к северу по направлению к Джаунпуру. Правда, я не совсем уверена в точности их выводов, которые представляются мне какими-то уж слишком очевидными. А чем никогда не страдали авадхи, так это очевидностью своих действий. Мне были нужны вы, Хан, как противовес идиоту Чаудхури.

— Мне жаль. Мне в самом деле очень жаль.

Ему совсем не хочется слушать то, что готова высказать сейчас премьер-министр. Хан уже все слышал. Он сам себе сказал то, что нужно было сказать. Хан повторял очевидные вещи снова и снова, сидя в автомобиле, мчавшемся по душной утренней жаре. Шахину Бадур Хану хочется выговориться, излить из себя все то, что накапливалось в нем в течение многих лет его жизни. Оно должно вытечь, как вода из каменных губ фонтана в каком-нибудь старом и давно пришедшем в упадок европейском городе. Теперь он свободен. Между ними больше нет никаких тайн, ничто не сдерживает его, и ему хочется, чтобы она поняла, чтобы увидела то, что видит он, почувствовала то, что он чувствует, ощутила хотя бы отчасти его боль.

Саджида Рана тяжело опускается на балюстраду.

— В Маратхе идет дождь, вам это известно? Дожди придут сюда еще до конца недели. Они движутся по Деккану. Пока мы здесь беседуем с вами, в Нагпуре дети уже танцуют под ливнем. Пройдет еще несколько дней, и они будут танцевать на улицах Варанаси. Три года... Я могла бы подождать. Нам не надо было захватывать дамбу. Но я не могла рисковать. И поэтому теперь джаваны Бхарата будут охранять дамбу Кунда Кхадар под дождем. А как к подобным вещам отнесутся простые люди в Патне?.. Вы были правы. Мы засадили Дживанджи. И теперь он хочет отплатить мне за все. Мы его недооценили. Вы его недооценили. В результате нам приходит конец.

— Госпожа премьер... госпожа Рана, мы не знаем...

— Но кто же еще? Вы совсем не так умны, как я думала, Хан. Собственно, и все мы большим умом не отличаемся. Ваша отставка принята.

Саджида Рана сжимает зубы и изо всей силы ударяет кулаком по камню балюстрады, обдирая пальцы в кровь.

— Почему вы так поступили со мной? Я бы вам дала все. А ваша жена, дети, ваши мальчики?.. Почему вы, мужчины, готовы рисковать подобными вещами? Я обязательно выступлю с публичным осуждением ваших действий.

— Да, конечно, понимаю...

— Больше я не могу вас защищать, Шахин, и не знаю, что теперь с вами произойдет. Убирайтесь с глаз моих.

Когда Шахин Бадур Хан идет по аккуратной ухоженной тропинке к служебному автомобилю, темные деревья и кустарники озаряются многоголосым птичьим пением. Какое-то мгновение ему кажется, что это не пение, а звон у него во внутреннем ухе — от всей той лжи, что накопилась в течение жизни и теперь пытается вырваться наружу. Затем Хан понимает, что слышит предрассветную увертюру, исполняемую птицами — глашатаями утра среди кромешной ночной тьмы,

Шахин Бадур Хан останавливается, поворачивается, поднимает голову, прислушивается. Воздух горяч, но чист и ясен. Хан вдыхает освежающую темноту ночи. Он видит небеса, храмовым куполом распростершиеся над ним, и каждая звезда копьем света пронзает его сердце. Шахин Бадур Хан чувствует, как вращается вокруг него вся вселенная. Он одновременно и ось ее, и двигатель, и хозяин, и слуга, и тот, кто вращает, и частичка, попавшая в бесконечный круговорот вращения. Среди ликующего пения огромного множества птиц пробивается одна едва заметная мелодия. Время поглотит все твои подвиги и преступления; история изгладит имя твое из памяти, превратив его в пыль. Все случившееся не имеет никакого значения...

Впервые с того самого мгновения на закате солнца в Керале, когда Хан наблюдал за плещущимися и играющими в море детьми рыбака, он чувствует себя свободным. Радость огнем пылает в глубинах его чакры Манипура. Наступает величайшее мгновение для любого суфия — мгновение утраты своего «Я» и ощущения времени. Бог — в неожиданном. Он, Шах, не заслужил такого благословения. Но тайна благодати в том-то и состоит, что никогда не сходит на того, кто думает, что достоин.

— Куда едем, саиб?

Обязанности... Сразу после просветления — служебный долг.

— В хавели.

Теперь все пойдет под уклон. Сказанные однажды слова нетрудно повторить. Саджида Рана была права. Ему следовало вначале рассказать все ей. Обвинение удивило его: Шахину Бадур Хану напомнили, что его премьер-министр — женщина, замужняя женщина, которая не носит имени мужа.

Он поднимает темные стекла, скрываясь от любопытных глаз.

Билкис не заслужила этого. Она достойна хорошего мужа, верного мужа, который, даже если она не любит его больше, не спит с ним в одной постели и не живет с ним одной жизнью, ни при каких обстоятельствах не сделает ее всеобщим посмешищем, а будет улыбаться там, где надо, и говорить то, что надо, и никогда не заставит ее в присутствии подруг закрывать лицо от стыда. Хан сделал все, что только мог, чтобы опорочить жену — Саджида Рана вслух сказала о его вине перед семьей, — он знал, какое преступление совершает, но не мог остановиться. Насколько же он заслужил все то, что ныне с ним происходит!..

И тут на потрескавшейся от жары обивке сиденья служебного автомобиля правительства Бхарата восприятие самого себя и собственной вины Шахином Бадур Ханом внезапно меняется. Нет, он не заслужил этого. Никто не заслужил — и заслужили все. Кто настолько безгрешен, чтобы ходить с гордо поднятой головой? И кому дано право судить других? Он — прекрасный советник, самый лучший советник, честно и мудро работал на благо страны. И страна до сих пор нуждается в нем. Возможно, ему следует на время уйти в тень, зарыться, как какой-нибудь жабе во время засухи на самое дно грязного болота, и подождать, пока климат изменится.

Первые лучи восходящего солнца уже окрасили улицы и правительственную машину, которая несется по ним с тихим жужжанием, словно большая черная моль. Шахин Бадур Хан позволяет себе улыбнуться в первый раз за все время. Автомобиль поворачивает за угол. На бетонной панели сидит садху. Одна рука у него поднята вверх и в таком положении привязана к фонарному столбу. Шахину Бадур Хану хорошо знаком этот трюк. Через какое-то время рука теряет всякую чувствительность...

Автомобиль неожиданно останавливается. Шахину Бадур Хану приходится упереться в консоль, чтоб удержаться от падения.

— Что случилось?

— Проблемы, саиб.

Шахин Бадур Хан опускает темное стекло. Дорога впереди полна автомобилей. Люди вышли из машин и, прислонившись к открытым дверцам, наблюдают за тем, что их остановило. Через перекресток движется человеческий поток. Какие-то мрачные субъекты в белых рубахах и темных брюках, молодые люди, у которых только что начали пробиваться первые усы, — все они идут ровным мерным и гневным шагом, в такт ему размахивая лати. Проходят барабанщики, за ними группа свирепых, с ожесточенными лицами женщин в красных одеждах богини Кали; потом нага садху, белые от золы, с грубыми трезубцами Шивы. Шахин Бадур Хан видит, как по является громадная розовая фигура Ганеши из папье-маше, яркая, почти флюоресцирующая в лучах восходящего солнца. Она раскачивается из стороны в сторону; ее несут, дергая за нити, босоногие кукловоды. А за Ганешей еще более удивительное зрелище — вздымающийся к небу красно-оранжевый шпиль рат ятра. И факелы... В каждой руке — по факелу.

Шахин закрывает окно, оставив лишь небольшую щель. На него обрушивается лавина звуков, громадный, набирающий силу рев. Отдельные голоса сливаются в единый гул. Все смешивается в общем хоре: пение, молитвы, лозунги, националистические гимны, песнопения карсеваков. Шахину Бадур Хану нет нужды слышать слова, чтобы понять, кто перед ним. Устрашающий вихрь протестующих на развязке Саркханд вырвался за пределы своего обычного ареала и теперь растекается по всему Варанаси. Это могло произойти только в одном случае: у них появился более серьезный предмет для ненависти. И Шахин Бадур Хан прекрасно знает, куда именно идут эти люди с факелами в руках. Слух уже разнесся по городу. А он-то надеялся, что ему будет дана отсрочка.

Шахин Бадур Хан оглядывается. Дорога сзади пока свободна.

— Вывози меня отсюда.

Гохил повинуется, не задавая лишних вопросов. Огромный автомобиль дает задний ход, разворачивается, неистово сигналя, и выезжает на противоположную сторону дороги. Подняв стекла, Шахин Бадур Хан замечает дым, поднимающийся в небо на востоке, густой и черный, как от горящего трупа на погребальном костре. И фон — золотистый восход солнца.

 

28

Тал

Фатфат едет без всякой цели, просто куда-то. Таксист получил от Тала горсть рупий и приказ — ехать, куда глаза глядят.

Талу нужно уйти, убежать отсюда. Бросить работу, дом, все, что удалось создать для себя здесь, в Варанаси. Уехать туда, где никто не знает имени Тала. В Мумбаи. Назад, к маме. Слишком близко. Да и пакостно. Куда-нибудь подальше на юг — в Бангалор, Ченнаи. Там у них громадная развитая медиа-индустрия. И всегда найдется работа для хорошего опытного разработчика. Но даже Ченнаи слишком близко. Если бы Талу можно было вновь сменить имя, лицо. Можно поехать в Патну и попросить у Нанака сделать еще одну операцию. Но на это нужны деньги, большие деньги. И Талу очень скоро потребуется работа. Вот так и надо поступить: взять все свои пожитки, отправиться на вокзал, оттуда поехать в Патну и там снова изменить внешность...

Тал хлопает водителя по спине.

— Белый форт.

— В такое время туда не езжу.

— Плачу двойную цену.

Надо было взять с собой больше денег. Мелочь из сумки уходит как песок сквозь пальцы. Кредит тоже заканчивается. Крор рупий мог бы унести Тала куда угодно. В любое место на планете. Но тогда придется принять роль ньюта. Кто и когда установил, что ньют должен страдать? Что ньюты сделали такого, чтобы заслужить всеобщую ненависть и презрение? Тал пытается проанализировать свою короткую жизнь, выделить те особенности, которые превратили ньюта в орудие политической борьбы для совсем посторонних людей. Непохожесть... одиночество... изоляция от мира... нечто принципиально новое для окружающих... Они следили за Талом с того самого момента, когда ньют сошел с шатабди. Транх, ночь в огненном бреду в отеле в аэропорту, самый восхитительный секс, которым когда-либо приходилось заниматься Талу, храмовая вечеринка, пригласительный билет кремового цвета с золотой окантовкой, с которым ньют расхаживал, хвастаясь, по всему отделу... Все выпитые тогда коктейли. На Тале играли, как на бансури, 10 миллионов рупий.

Кулаки Тала сжимаются от возмущения. Сила пробудившегося гнева удивляет. Разумный и мудрый ньют на месте Тала просто бросился бы бежать. Но Тал хочет знать. Тал хочет хотя бы однажды взглянуть в глаза человеку, который отдавал все эти приказания.

— Ну что ж, дружок, дальше ехать я не могу. — Шофер делает жест в сторону радио на панели. — Демонстрация сумасшедших шиваджистов движется по городу. Они вышли за пределы развязки Саркханд.

— И вы оставите меня здесь?.. — кричит Тал вслед удаляющемуся фатфату.

Ньют слышит вопли ярости хиндутвы, волнами катящиеся по похожим на пещеры улочкам. И улицы пробуждаются: магазины, лавки, киоски, дхабы. Какой-то небольшой автомобильчик оставляет связку утренней прессы на краю тротуара. Откуда ни возьмись, подобно стайкам черных ястребов, появляются мальчишки — разносчики газет. Тал поднимает воротник, пытаясь скрыть слишком характерные черты лица. Обритый череп ньюта кажется отталкивающе уязвимым, напоминая хрупкое коричневое яйцо. Два пути к безопасности... Над резервуарами с водой, размещенными на крышах, над солнечными панелями Тал видит здания Белого форта, все в кружочках спутниковых антенн. Тал пытается как можно незаметнее проскользнуть вдоль обычных транспортных путей. Ньют идет, низко опустив голову, избегая взглядов владельцев лавок, поднимающих ставни своих заведений, рабочих, возвращающихся после ночной смены. Скорее рано, чем поздно, кто-нибудь из них обратит внимание на торопливого ньюта. Тал бросает украдкой взгляд на пачки газет на тротуаре. Первая страница, заголовок громадными цветными буквами.

Гул толпы, движущейся за спиной у Тала, слева, потом справа, потом совсем близко... Тал переходит почти на бег, плотно запахнув плащ, несмотря на все усиливающуюся жару. Люди уже обратили внимание на ньюта. Еще перекресток... Еще один... Рев толпы нарастает. Кажется, это где-то впереди. Затем шум вдруг резко становится громче и озлобленнее. Тал смотрит по сторонам. Они сзади. Передние ряды марширующих мужчин в белых рубахах выходят с одной из боковых улиц на центральную. Наступает мгновение тишины. Такое впечатление, что даже машины замолкли и остановились. И тут новый всплеск рева, теперь уже сконцентрированный, ударяет по Талу почти с физической силой. Ньют издает тихий стон ужаса, сбрасывает идиотский мешающий ходьбе плащ и пускается в бегство. Гиканье и оскорбления звучат ему вслед. Карсеваки бегут за ним. Недалеко... Недалеко... Не... Далеко... Не... Далеко... Не... Далеко... Близко... Близко... Близко...

Тал влетает в лес колонн у входа в Белый форт. Напоминающие вой крики отдаются эхом от бетонных столбов. Мы приближаемся. Мы бежим очень быстро. Быстрее тебя, противоестественное, извращенное создание. Ты все насквозь пронизано противоестественностью и пороком. Мы растопчем тебя, слизняк. Мы превратим твое мерзкое тело в кровавое месиво. Вокруг Тала с грохотом падают разные предметы, которыми кидают в него из толпы: консервные банки, бутылки, куски сломанных электронных плат. И ньют слабеет. Угасает. У него остается все меньше сил. Батареи садятся. Нулевой заряд.

Тал пытается подкожно ввести команды. Через несколько секунд — сильный выброс адреналина. Позже ньют дорого заплатит за это, но сейчас готов пойти на что угодно ради того, чтобы спастись.

Талу удается оторваться от преследователей. Ньют видит коробку лифта. О, если бы не пришлось ждать!.. Ардханарисвара, бог всего разделенного, пусть лифт будет на месте и пусть он работает!..

Преследователи хлопают ладонями по маслянистой поверхности бетонных колонн.

Мы... Приближаемся... Чтобы... Убить... Тебя... Мы... Приближаемся... Чтобы... Убить... Тебя...

Зеленый свет... Зеленый свет означает спасение, зеленый свет означает жизнь. Тал ныряет к зеленому свету в лифте, как только дверца в нем распахивается. Ньют протискивается в темную щель, жмет на кнопку. Дверь захлопывается. Их пальцы ищут сенсоры, переключатели, все что угодно. Сантиметр за сантиметром они пытаются открыть дверь.

— Вот он, это дерьмо!..

Ньют! Ньют!.. Тал мысленно вопит, отбиваясь кулаками и острыми каблуками от их просунутых в щель пальцев. Они отдергивают руки. Дверь захлопывается. Начинается подъем. Тал останавливает лифт двумя этажами ниже своего, чтобы отвлечь преследователей, ждет, пока двери откроются и закроются снова, а затем едет на один этаж выше своего.

Ньют осторожно спускается по лестнице, до блеска отполированной тысячью человеческих ног и воняющей мочой даже в пору засухи. А нарастающий гул голосов все слышнее и слышнее. Тал осторожно сворачивает за угол. Соседи ньюта столпились у открытой двери Мамы Бхарат. Тал спускается вниз. Все говорят одновременно, жестикулируют, некоторые женщины с ужасом прижимают края дупатт ко рту. Другие кланяются и раскачиваются, изображая глубокое горе. Сквозь женское бормотание и причитания слышны мужские голоса. Отдельные фразы и слова... Да, члены семьи уже собираются, сейчас кто-то из них приедет... Как они могли оставить старую женщину здесь одну?.. Какой позор! Позор! Полиция их найдет!..

Еще один шаг.

Разбитая дверь в квартиру Мамы Бхарат валяется на полу. Поверх голов возмущенных мужчин Тал видит разгромленную комнату. Стены, окна, изображения богов и аватар — все изуродовано огромными дырами. Ньют с ужасом смотрит на странные отверстия, не желая ничего понимать. Следы от пуль... Но он слишком долго смотрит. Раздается вопль:

— Вот он!..

Голос соседа, Пасвана. Толпа расступается, позволяя обвиняющему пальцу Пасвана упереться прямо в цель. Все головы поворачиваются в сторону Тала. Ноги людей в крови. В яркой, свежей, красной, еще полной жизни и кислорода, но уже притягивающей мух. Мухи мельтешат в комнате. Мухи мельтешат и в голове Тала.

Тал вспоминает слова Транх: теперь от тебя можно отделаться.

Ноги в свежей густой крови.

Они все еще в здании. Ньют поворачивается и бежит.

— Вот он, чудовище!.. — ревет Пасван.

Соседи Тала подхватывают крик. Всеобщий вопль страшным эхом разносится по лестничным пролетам. Тал хватается за перила, бежит, перескакивая через несколько ступенек. У ньюта стонет все тело. Оно ноет и шепчет Талу, что силы на исходе и что нового их притока уже не будет. Но Мама Бхарат мертва. Мама Бхарат убита, и этим июльским утром, когда первые лучи солнца пробираются по стенам подъезда вниз от грязного купола, вся ненависть, все презрение, весь страх, весь гнев Бхарата направлены на одного ньюта, мчащегося по бетонной лестнице. Соседи, люди, рядом с которыми ньют так спокойно прожил несколько последних месяцев, хотят разорвать Тала собственными руками.

Тал пробегает мимо двух мужчин на площадке восьмого этажа. Какое-то воспоминание... Ньют оборачивается. Они молоды и стройны, одеты в широкие штаны и белые рубахи — форму «Молодежи Бхарата», но в их внешности Тал успевает заметить что-то явно неуместное. Нечто, что делает их чужими в Белом форте. Их взгляды встречаются. И Тал вспоминает, где видел этих людей раньше. Тогда на них были пиджаки, великолепные пиджаки темного цвета. Они прошли мимо него на площадке, когда Мама Бхарат выносила мусор, а ньют танцующей походкой проносился мимо, послав им воздушный поцелуй. Он так радовался — и надеялся, что все унижения и одиночество скоро закончатся. Тогда они оглянулись, так же, как оглядывается сейчас Тал.

Хороший разработчик никогда не забывает подробностей.

Теперь от тебя можно отделаться.

Всего одно мгновение потребовалось незнакомцам на то, чтобы понять свою ошибку. За это время Тал успевает пробежать полтора лестничных пролета. Но в отличие от ньюта они — настоящие мужчины, молоды, прекрасно тренированы, не носят неуклюжей супермодной обуви и совсем еще не устали от бега.

— С дороги!.. — кричит Тал, врезаясь в процессию девушек, которые спускаются с верхних этажей с пластиковыми бутылями для воды на головах.

Ньюту надо куда-нибудь выбраться. Белый форт — ловушка, огромная бетонная машина смерти. Ньюту необходимо выбежать отсюда... Смешаться с толпой, смешаться с людьми. Они защитят тебя своими телами.

Тал поворачивает на следующей площадке, распахивает дверь и выбегает на террасу, расположенную под открытым небом.

Архитекторы Дилджит Раны в основном принадлежали к числу неолекорбюзианцев* [последователи архитектора Ле Корбюзье]. Они задумывали Белый форт как «деревню в небе» и потому включили в план широкие, залитые солнцем террасы, предназначенные для городского садоводства. Однако за время засухи и водопроводного кризиса большинство грядок на упомянутых террасах либо превратились в застойные скопления грязи и пыли, либо стали местом заботливого выращивания «травки», на что часто тратились последние капли драгоценной влаги. Одичавшие козы, которых отделяют пять поколений от их одомашненных и прирученных к городским условиям предков, пощипывают что-то на свалках мусора и на иссушенных солнцем огородиках. Они прекрасно удерживаются на бетонных карнизах и металлических ограждениях Белого форта, как их предки — на отвесных склонах гор. Роботы-охранники пытаются избавляться от них с помощью высоковольтных пушек. Но у коз развилось особое пристрастие к изоляции, которую они часто объедают.

Тал бежит. Козы смотрят на ньюта, задумчиво пожевывая. Матери хватают своих детей, убирая их с дороги обезумевшего извращенца. Старики, которые курят дешевые сигареты и разгадывают кроссворды под первыми лучами утреннего солнца, провожают Тала кивком головы. Им нравится движение, любое движение. Молодые люди, праздно прохаживающиеся по террасам, что-то кричат вслед и улюлюкают.

Химический выброс энергии в теле ньюта понижает свой уровень. Да и конституция Тала совсем не приспособлена для бега. Тал бросает взгляд через плечо, замечает в руках преследователей оружие. Черные пистолеты. И это сразу же все меняет на садовых террасах Белого форта. Женщины поспешно уводят детей. Старики прячутся. Молодые люди тоже куда-то мгновенно испаряются.

— Помогите!.. — кричит Тал.

Ньют хватает ведра, корзины, кучи бумаг — все, что способно хотя бы на секунду задержать преследователей, — и бросает назад. Сари, дхоти, лунги — дневная стирка многих семейств развешена на бесчисленных бельевых веревках вдоль террас. Тал ныряет под дхоби, с которых еще капает вода, и ударом руки выбивает стойки, удерживающие белье. Ньют слышит смачные ругательства, оглядывается и видит преследователей, запутавшихся в мокром зеленом сари. Убежище уже близко — служебный лифт в самом конце террасы. Туда заходит группа школьников. Тал успевает проскользнуть в закрывающиеся дверцы, пробежав мимо дрожащей учительницы. Лифт дергается и начинает опускаться. Ньют слышит голоса, поднимает голову и видит обоих подонков. Они перевешиваются через перила, прячут пистолеты. Стоя в толпе маленьких черноглазых школьниц в красивой чистенькой форме, Тал машет им рукой.

Час пик... Солнце заливает узкие ущелья улиц Варанаси обжигающим и слепящим светом. Тал лавирует между школьниками и служащими, едущими на велосипедах в идеально чистых белых рубашках, между уличными торговцами и носильщиками, между швейцарами и студентами со значками и в японской обуви, между телегами, груженными картонными коробками с нижним бельем фирмы «Люкс макроман» и изящными дамами под зонтиками велорикш. В любой момент кто-нибудь из этой толпы может узнать ньюта по фотографиям на первой странице сегодняшних газет, по бюллетеню «Новости за завтраком» на экране палма, по электронным табло, развешенным на каждом перекрестке. И достаточно одного крика, одной руки, хватающей за край куртки, одного восклицания «Эй, ты! Стой!» — и все хаотические мельтешение индивидуумов вокруг Тала мгновенно кристаллизуется в страшную агрессивную толпу, наделенную единым разумом, единой волей, единым устремлением.

Тал спускается по заваленным мусором ступенькам в СПРВ. Даже если убийцы и следовали за ньютом по запруженным на родом утренним улицам Варанаси, здесь, в лабиринтах метро громадного города, у них нет никакой возможности найти его. Тал ловко обходит очередь, выстроившуюся к аппарату, считывающему информацию с радужной оболочки, и подстраивается к женщинам, не позволяющим «Скоростным перевозкам района Варанаси» подобных вольностей со своими глазами. Ньют бросает пять рупий в щель и протискивается мимо барьера еще до того, как дамы из Нью-Варанаси успевают высказать вслух свое недовольство.

Тал поспешно проходит по платформе к женской секции. Быстрым взглядом ньют окидывает толпу в поисках возможных киллеров, пробирающихся сквозь напирающий со всех сторон человеческий поток. Как легко здесь смерти остаться незамеченной. Быстрый бесшумный удар в спину в момент, когда поезд выходит из туннеля. К тому же Тал начинает ощущать первые признаки физиологического спада: остатки искусственного адреналина вымываются из крови. Тала охватывает дрожь, он чувствует себя одиноким, маленьким и совершенно беззащитным. Накатывает волна одуряюще горячего наэлектризованного воздуха. Состав врывается на очередную станцию. Тал проезжает две остановки в женском вагоне и выходит, затем пропускает один... второй состав и садится в женскую секцию третьего. Ньют не знает, правильно ли поступает. Тал вообще не знает, что надо делать, если хочешь скрыться от киллеров в городском метро.

Управляемый компьютером поезд несется по подземельям Варанаси, тормозя у станций. Тал чувствует себя обнаженным среди женских тел. Он слышит их мысли: здесь тебе не место; мы не знаем, кем ты был раньше, но теперь ты явно не одна из нас, хиджра... И тут сердце Тала захолонуло от ужаса. Какая-то девушка-секретарша, зажатая между опорой и огнетушителем, раскрывает «Бхарат таймс». Но все ее внимание, к счастью, сосредоточено на последней полосе, на новостях крикета. Первая страница буквально вопит громадными буквами заголовка и фотографией на половину полосы. Ньют смотрит на самого себя: лицо, бледное от вспышки фотокамеры, глаза, расширившиеся, словно две полные луны.

Поезд несется дальше. Пассажиры покачиваются, как колоски на ветру. Тал отпускает поручень и пробирается по вагону. Ньют становится перед развернутой газетой, закрыв собой первую страницу. Девушка опускает газету, бросает взгляд на Тала, а затем, не проявив никакого интереса, вновь возвращается к сплетням о главном герое матча Мазумдаре и его намечающейся свадьбе. Подзаголовок в самом низу страницы гласит:

НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК ПОГИБЛИ ВО ВРЕМЯ НАПАДЕНИЯ НА КЛУБ ИЗВРАЩЕНЦЕВ.

Перекрывая разноголосицу радиоприемников и людскую болтовню, раздается голос электронного диктора: «Вокзал Варанаси-Сити». Тал выскакивает на платформу, опережая медленно расползающееся пятно пассажиров. Время размышлять над увиденным заголовком наступит потом, когда шатабди отойдет от вокзала и, набрав скорость, окажется на расстоянии сотни километров от Варанаси.

Эскалатор выбрасывает Тала в главное помещение станции. Ньют, сверившись с палмом, уже нашел ближайший поезд. Экспресс на Колкату. Он идет прямо в Бенгал. Патна и Нанак могут подождать. Больше, чем новое лицо, Талу нужна новая страна. Бенгальцы — цивилизованный, культурный, терпимый народ. Колката станет новым домом для ньюта. Но очередь движется до безумия медленно, а толпы людей вокруг касс растут и растут. На бетонном полу зала ожидания среди листьев манго валяются страницы и клочья брошенных газет. Нищие копаются в мусоре, пытаясь что-то найти. Любой из них выдаст ньюта за пару рупий.

До отхода поезда еще целых тридцать минут.

Онлайновая продажа билета закрыта. На машинах автоматической выдачи билетов приклеены надписи «Не работает».

Проклятый Бхарат.

— Эй, дружище, хочешь купить билет побыстрее?

Спекулянт — совсем молодой человек с едва пробившимися усиками, в спортивном костюме, — протискивается поближе к ньюту и говорит тихим доверительным тоном. Он разворачивает перед Талом веер из билетов.

— Абсолютно надежно. Гарантия брони. Посмотришь и найдешь свое имя в списке пассажиров, без вопросов. Мы взломали компьютерную систему железных дорог Бхарата.

Взмах стареньким палмом — для большей убедительности. Ну-ну... Ньют не может позволить себе так рисковать... Ньют не может себе позволить так рисковать...

— Сколько?

Парень в спортивном костюме называет цену, услышав которую, в любое другое время, в любой другой ситуации ньют рассмеялся бы ему в лицо.

— Вот, вот, — говорит он и сует спекулянту пачку рупий.

— Подожди, подожди, вначале самое главное, — говорит парень, выводя Тал на платформу. — Какой поезд?

Тал говорит ему.

— Пошли со мной.

Он проталкивает Тала сквозь толпу, окружающую чайные ларьки, в которых сидят пассажиры утренних пригородных поездов, попивая сладкий чай с молоком из крошечных пластиковых чашечек. Спекулянт просовывает бланк билета в щель палма, предназначенную для печати, вводит идентификационный номер Тала, нажимает несколько кнопок.

— Готово! Доброго пути!..

Широко улыбаясь, он протягивает Талу билет. Но улыбка вдруг застывает у него на лице. Рот открывается. Едва заметная красная полоска появляется на адидасовской майке. Полоска превращается в медленный ручеек. Выражение лица меняется от глупого самодовольства на удивление и вдруг застывает в смертной маске. Парень падает на Тала. Женщина в лиловом сари издает вопль — и этот вопль подхвачен всей толпой.

Ньют видит поверх плеча убитого спекулянта человека в аккуратном костюме в стиле Неру. Он держит в руке черный пистолет с глушителем. Тал замечает его в мгновение между недобросовестно выполненным заданием и попыткой скрыться — или, напротив, попыткой завершить так неудачно начатое дело и покончить с ньютом здесь, прямо на глазах у всех.

И тут из толпы появляется мопед, который петляет между людьми, неистово сигналя. Мопедом управляет девушка, она несется прямо на стрелявшего, который услышал, увидел и отреагировал на ее появление долей секунды позже, чем нужно. Киллер с пистолетом поворачивается как раз в то мгновение, когда мопед врезается в него. Снова вопли, крики. Пистолет вылетает из руки убийцы. Человек падает на платформу, катится по ней, ударяется о поезд, проскальзывает между ним и краем платформы и падает на рельсы.

Девушка поворачивает мопед к Талу, а вся толпа тем временем бросается к поезду, чтобы увидеть, что произошло с человеком в пиджаке.

— Садитесь! — кричит незнакомка по-английски. Из-под вагона появляется рука. К ней тянутся другие руки, чтобы помочь вытащить упавшего на платформу. — Если хотите жить, садитесь на мой мопед!..

Тал понимает, что выхода у него нет. Девушка поворачивает мопед, ньют прыгает ей за спину, прижимается и хватается за нее руками. Она дает газ, мчится вперед сквозь толпу, собравшуюся на платформе, неистово сигналя, съезжает с края платформы. Мопед, подскакивая, мчится по путям, проносится под носом у местной электрички, летит дальше вдоль заваленной мусором кромки платформы, сигналит пешеходам, пытающимся коротким путем перебегать к своему поезду.

— Мне, конечно, следовало бы представиться, — бросает девушка через плечо. — Вы меня не знаете, но я в каком-то смысле чувствую себя в долгу перед вами.

— Что?.. — кричит Тал, прижимаясь щекой к ее спине.

— Меня зовут Наджья Аскарзада. Вы оказались втянуты во все это именно по моей вине.

 

29

Банановый клуб

— К одиннадцати часам нескольким нарядам полиции, вооруженным лати, удается очистить улицы. Полицейские еще некоторое время преследуют отдельных карсеваков по узким улицам и переулкам города, но ведь те — всего лишь грубые, дурно воспитанные парни, «трудные» дети из неблагополучных семей, которые всегда найдут повод для хулиганства. Переулки слишком узки для пожарных машин, поэтому пожарным приходится тянуть шланги по улицам, соединяя по нескольку в один. Вода бьет фонтанчиками из не слишком герметичных швов. Жители Каши завистливо посматривают со своих веранд. Слишком поздно. Все кончено. Старый деревянный хавели рухнул и сейчас представляет собой кучу догорающих углей. Единственное, что могут теперь сделать пожарные, — это затоптать догорающее пожарище, предотвратив таким образом распространение огня на близлежащие строения. Многие пожарные падают, поскользнувшись на банановой кожуре.

Нападение было хорошо продумано и своих целей достигло. Просто поразительно, как быстро возник пожар, с какой скоростью огонь охватил все здание. Все вспыхнуло, словно трут. Всему виной долгая засуха, бесконечная засуха. Люди с носилками уносят трупы. Варанаси, город огня, город пожаров, город пепла... На тех, кому удалось выскочить из пылающего дома, обрушилась вся ярость шиваджистов. Переулок усеян мертвыми телами. На шее одного трупа автомобильная покрышка. Тело сохранилось, а от головы остался обугленный череп. Один из выскочивших из огня был пронзен трезубцем Шивы. Другому вспороли живот, вытащили внутренности, а вместо них вложили горящий пластик. Полицейские погасили огонь и куда-то утащили тело, стараясь как можно меньше его касаться. Они тоже боятся оскверняющего прикосновения хиджры, евнуха, бесполого существа.

Вокруг масса людей с кинокамерами самого разного типа. Операторы снимают происходящее крупным планом и сразу же передают отснятый материал в свои студии, где редакторам новостей предстоит, просмотрев его, решить, чью позицию занять относительно происшедшего: либералов, возмущенных поруганием элементарных прав человека, или популистов, разгневанных лицемерием правительства Раны. Эн Кей Дживанджи выступит с заявлением в 11:30.

Редакторам новостей нравятся сообщения, что приходят на гребне волны. Крикетные страсти выдохлись, не успев достичь кульминации, война ничего не дала, кроме демонстрации транспортов с солдатами, курсирующих взад-вперед по длинной изогнутой линии дамбы Кунда Кхадар. Но сексуальный скандал, который связывают с правительством Раны, явно вышел из-под контроля. И вот результат — множество обгорелых трупов и уличные столкновения. Один кадр прошел во всех утренних выпусках новостей: бедная слепая старушка становится жертвой ярости толпы, голова ее разбита дубинкой. Никто не может понять, почему у нее в руке оказался банан.

 

30

Лиза

Там, за кокосовой кровлей, дождь превратил мир в сплошной поток. Пальмы, храм, магазинчики вдоль дороги, сама дорога, машины, снующие по ней, — все стало лишь размытыми серыми тенями, текучими, переходящими друг в друга, сливающимися, как на японских рисунках тушью. Свет фар грузовиков кажется тусклым и водянистым. Между громадной земной рекой и небом теперь нет границы.

В своем бесформенном пластиковом плаще Лиза Дурнау не видит даже конца мостков. В соседней хижине доктор Готце сидит на корточках у газовой горелки, которая обещает чай и уют. Лиза Дурнау вполне может обойтись без здешнего чая. Она пыталась научить их делать его просто с водой, но он все равно получается сладкий и обязательно с молоком. Каким наслаждением был бы сейчас охлажденный чай!.. Под не пропускающим воздух дождевиком Лиза буквально исходит по том. Дождевая вода потоками стекает со скатов крыш.

Дождь шел уже тогда, когда она приземлилась в Тируванантапураме. Мальчишка с зонтиком вел Лизу по бетонированной площадке через потоки воды к зданию аэропорта. Пассажиры второго класса из Европы бегут, ругаясь на ходу и накрывая головы куртками и газетами. Индийцы радостно мокнут под потоками дождя. Лизе Дурнау приходилось видеть много разновидностей дождя. Стальные серые весенние дожди на северо-востоке; мелкий моросящий дождь с пронизывающим ветром, льющий неделями, на северо-западе; ужасающие грозы средних штатов, подобные водопадам, низвергающимся с небес, приносящие так много проблем фермерам и электрикам. Но счастливого дождя она раньше никогда не видела. Такси, везшее Лизу к отелю, ехало, наполовину скрывшись в потоке воды и смываемом ею мусоре. Коровы стоят по колено в бескрайних лужах.

Велорикши взрезают колесами коричневые воды, отбрасывая по сторонам волны пивного цвета. Девушка видела, как наперерез такси плыла крыса, высоко подняв голову.

Сегодня, когда Лиза пробиралась между луж к мосткам, она заметила маленькую девочку, которая плыла вверх по заводи на плоту, связанном из трех бамбуковых шестов, и ухитрялась везти на нем еще старенький металлический горшок. Намокшие волосы девочки прилипли к голове, она напоминала какое-то лоснящееся морское млекопитающее, но лицо ее светилось от счастья.

Во время инструктажа в ЦРУ ей забыли сказать, что в Кералу пришел муссон.

Лизе Дурнау совсем не по душе быть правительственным шпиком. Не успела она вернуться из космического путешествия, как сразу же начались занятия. Первый инструктаж она получила, сидя в автобусе по пути в медицинский центр. Девушка еще чувствовала ужасную слабость, все тело ныло после возвращения к обычной земной гравитации. У нее даже не было времени переодеться, когда ее буквально схватили, посадили в машину и отправили на само лете в Нью-Йорк. В аэропорту Кеннеди, а затем в лимузине по пути в гостиницу, где для Лизы был заказан VIP-номер, с ней провели следующую часть инструктажа относительно связей с посольством и паролей. Внутри одного из абсолютно изолированных отсеков делового центра мужчина и женщина в строгих костюмах прочитали девушке целую лекцию по поводу правил использования локационного устройства. У выхода они вручили ей небольшой чемоданчик с подходящей одеждой ее размера, затем с довольно мрачным видом пожали Лизе руку и пожелали приятного путешествия и успешного выполнения задания. Девушка открыла чемодан, когда такси уже подъезжало к отелю. Как раз этого она и боялась. Рукава на футболке оказались совершенно не в ее вкусе, а нижнее белье было просто чудовищно. На самом дне чемодана лежали два элегантных черных костюма. Казалось, что сейчас из мини-бара появится Дейли Суарес-Мартин собственной персоной...

На следующий день Лиза взяла свою кредитную карточку и отправилась на базар, где заново наполнила врученный ей чемодан, заплатив за весь комплект одежды намного меньше цены пары трусиков «Аберкромби и Фитч». Комплект включал также и вещи, специально предназначенные для сырой погоды.

— Да, это стоит увидеть, — говорит доктор Готце.

Лиза Дурнау вздрагивает. Она задумалась, наблюдая за крупными каплями дождя, хлещущего по кровле. Доктор стоит с чашками чая в обеих руках. Чай такой, как она и предполагала, но он бодрит ее. Лодка пахнет сыростью и запущенностью. Ей неприятно думать о том, что Томас Лалл мог здесь закончить свои дни.

Лиза прочла тантрические символы на кокосовых циновках на крыше, обратила внимание и на название, написанное белой краской на носу. «Salve Vagina». Никакого сомнения, Томас здесь был. Лиза боялась найти здесь вещи, которые напомнили бы ей о нем. Вещи, которые рассказали бы о жизни Лалла без нее, без «Альтерры». О новом мире Томаса. Теперь же, когда она увидела, как мало здесь реальных свидетельств его жизни, насколько бедны и тесны три каюты, в которых он жил, опасения уступают место меланхоличным размышлениям. Словно она стоит над его могилой.

Доктор Готце приглашает девушку сесть на один из мягких диванов, стоящих вдоль стены. Лиза Дурнау вылезает из пластикового плаща и оставляет его на мягких циновках. Чай, в общем, неплохой, чувственный.

— Там, на «черном севере», они ведь начали войну из-за дождя. Народ там сплошь нецивилизованный. Деление на касты и все такое прочее... Итак, мисс Дурнау, что вам нужно от моего доброго друга Томаса Лалла?

Лиза Дурнау понимает, что существует два способа, с помощью которых она может разыграть эту и ей подобные сцены. Можно исходить из того, что Лалл рассказал своему доброму другу доктору Готце, что именно он оставил на Западе и кого... С другой стороны, она может воспользоваться рекомендациями, полученными на инструктаже, и сделать вид, что никто ничего не знает и знать не может.

Сейчас ты в Индии, Лиза.

Чип с фортепьянной сонатой Шуберта оказался на подушке.

— Мне поручено моим правительством найти Лалла и передать ему информацию. И если возможно, то и убедить его вернуться вместе со мной в Штаты.

— Какую же именно информацию вам нужно передать?

— К сожалению, я не вправе вам этого сказать, доктор Готце. Я могу сообщить только одно: данная информация научного свойства, и для ее интерпретации требуются познания и талант Лалла.

— Лалл... Вы его так называли?

— Он вам что-нибудь обо мне рассказывал?

— Достаточно, чтобы теперь меня удивил тот факт, что вы выполняете поручение своего правительства.

Нужно правильно отнестись к его словам. Лалл говорил Лизе, что она должна помешать им присобачивать гребаные «кока-кольные» баннеры на облака. Воспоминание о Томасе тем вечером в оксфордском студенческом баре живее и свежее, чем какие угодно ассоциации с ним, связанные с этим домом, который он совсем недавно оставил. Она не чувствует его присутствия здесь, под сплошным навесом из ливня. Лиза представляет Лалла бегущим под дождем... словно выдра, пробирающимся по тепловатой воде заводи, как та маленькая девочка на плоту со своим оловянным горшком.

Лиза Дурнау вытаскивает компьютер, открывает его. Доктор Готце сидит, скрестив ноги и поставив чашку с чаем на низкий резной кофейный столик.

— Вы правы. Скорее всего вы не поверите, но положитесь на мое слово: это правда.

Она вызывает на экране образ Лалла со Скинии.

— Профессор Лалл, — комментирует доктор Готце. — Но фотография не очень отчетливая. Зернистость великовата.

— Это потому, что данное изображение воспроизведено внеземным артефактом, обнаруженным НАСА внутри астероида Дарнли-285. Артефакт в научных кругах известен под названием «Скиния».

— А! Та самая скиния, святыня иудеев из Ковчега Завета...

— Мне кажется, вы не совсем правильно поняли то, что я вам сказала. Скиния представляет собой артефакт, изготовленный не людьми. Это творение внеземного разума.

— Я совершенно правильно вас понял, мисс Дурнау.

— Вы не удивлены?

— Вселенная — очень большое место. Я был бы значительно больше удивлен, если бы вы нашли доказательство противоположного.

Лиза ставит свой компьютер на стол между чашками с чаем.

— Есть кое-что еще, что вы должны понять. Астероид, о котором я веду речь, Дарнли-285, очень древний. Он старше Солнечной системы. Вы понимаете?

— Мисс Дурнау, я хорошо образован как в западной, так и в индийской космологии. Это действительно большое чудо, что данному объекту удалось пережить период всеобщего раз рушения в конце Двапара-юги. Возможно, то, что вы именуете Скинией, есть остаток Эры Истины.

— Причина, по которой я хочу найти Томаса Лалла, и вопрос, который я хочу ему задать: почему его лицо находится внутри камня, которому семь миллиардов лет?

— Вот уж действительно вопрос! — соглашается доктор Готце.

Дождь начинает капать сквозь кокосовую кровлю. Небольшая, но все увеличивающаяся лужица образуется на низеньком столике, украшенном тантрическими изображениями сплетающихся в объятиях любовников. Муссон повсюду: над Лизой Дурнау, под ней, за ней, перед ней. Он растворяет все, что раньше было вполне определенным, четким и непоколебимым. Этот дождь и эта Индия...

Рев, дождь, запах сточных вод, специй и разложения; бесконечный хаос транспорта; гниющий труп собаки с выступающими черными костями — в канаве, переполненной отбросами; вечно кружащие в поисках падали стервятники; облупившиеся здания, все в пятнах плесени; сладковатый запах спиртового топлива из сахарного тростника и перегорелого буйволиного масла, идущий от торговцев пури; дети, обступающие ее повсюду, вполне сытые и чистые, но все равно выпрашивающие рупии или даже просто карандаш; разносчики, торговцы, предсказатели, массажисты, под дождем набрасывающиеся на белую женщину. Люди... Народ. На расстоянии каких-нибудь ста метров от отеля Керала оглушает. Звуки, запахи, необычные образы и ощущения — все соединилось в массированное наступление на ее органы чувств. На Лизу Дурнау, дочь проповедника. Это был мир Томаса Лалла. И она должна смотреть на него глазами Томаса Лалла.

Лиза постриглась в салоне «Ганга Деви Бути». Стриг ее слепой парикмахер. И только после того, как девушка прикоснулась к короткому ежику, она поняла, что прическа у нее теперь тоже в стиле изображения со Скинии. Печать пророчества.

Лиза купила бутылку воды, легкую удобную одежду для дождя и в фотомастерской, приютившейся за священным фикусом, увешанным красными и оранжевыми брахманскими нитками, отпечатала несколько десятков фотографий Томаса Лалла, скопированных со своего маленького компьютера, который она начала про себя называть «Скрижалью». После этого девушка приступила к расследованию.

Рикше на вид было лет двенадцать. Лиза усомнилась в том, что такой костлявый недокормыш сможет куда-нибудь довезти пассажира, но он привязался к ней и шел целых три квартала, не отставая и повторяя: «Хеллоу, леди, хеллоу, леди», пока она пробиралась между зонтиками.

Лиза остановила его в том месте, где дорога сужалась у ворот форта.

— Ты говоришь по-английски?

— Индийский, американский или австралийский, леди?

— Мне нужны ребята, которые говорили бы по-английски.

— Таких ребят много, леди.

— Вот сто рупий. Через полчаса приходи в эту чайную, приводи с собой как можно больше таких парней и получишь еще двести. Мне нужны ребята, умеющие говорить по-английски и знающие здесь всех и вся.

Мальчишка сунул банкноту в карман адидасовских штанов, как-то странно покачал головой, что, как уже успела узнать Лиза, означало согласие.

— Эй, подожди! Как тебя зовут?.. — крикнула она ему вслед, когда он уже въезжал в бесконечный поток машин, мелодично позванивая колокольчиками.

Мальчишка обернулся, крутя педалями в потоках воды, и одарил ее широкой белозубой улыбкой.

— Кумармангалам.

Лиза Дурнау поудобнее уселась в чайной и с головой окунулась в «Альтерру». Неделя в буквальном смысле слова была эпохой, так как за час там протекало двадцать тысяч лет. Альгаль в «Биоме-778» породил в Восточной Океании самоподдерживающийся океанский микроклимат, который, в свою очередь, изменил направление ветров и вызвал нечто подобное реальному «Эль-Ниньо». Горные «облачные» леса вымирают. Сложные симбиотические экосистемы из деревьев, колоний птиц, способствующих их опылению, и сообществ древесных ящеров, живущих в густой листве, распадаются. Всего лишь через каких-нибудь пару дней десяток видов и целая система редкой сбалансированной красоты уйдет в небытие. Лиза понимает, что по отношению к «Альтерре» ей следует занять невозмутимую буддистскую позицию. Ведь это только виртуальные виды живых существ, борющиеся за энергетические ресурсы и ресурсы памяти. Не более чем набор математических параметров в одиннадцати миллионах компьютеров. Тем не менее она расстраивалась из-за каждого вымершего вида. Девушке удалось доказать физическую возможность реального существования Киберземли где-нибудь в поливерсуме после завершения расширения вселенной. Для нее это была настоящая смерть, настоящее уничтожение, настоящая вечность.

Но только до сегодняшнего дня... Здесь, в керальской чайной, «Альтерра» и все, что с ней связано, кажутся Лизе игрушками. Дешевым фокусом. На суперсовременном флэтроне шла «мыльная опера». Все посетители чайной не отрываясь смотрели на экран. Она где-то читала, что здесь не только персонажи создаются с помощью сарисинов, но и актеры, их играющие, тоже сарисины. Громадное здание, построенное из лжи, грозило раздавить драматическое искусство подобно высоким инкрустированным башням, которые возвышались над храмами дравидов. Лиза стала понимать: существует не одна Киберземля. Их тысячи.

Кумармангалам вернулся через полчаса. Девушка начинала кое-как разбираться в чуждом ей мире. Он только кажется хаосом. Все, что нужно, здесь делается — и делается неплохо. Вы можете быть вполне уверены в том, что вам донесут ваши вещи, выстирают ваше белье, найдут вашего бывшего любовника.

Чайная наполняется уличными мальчишками. Владелец бросает на смелую женщину с Запада неприязненный взгляд. Другие клиенты громко жалуются на то, что им не слышно телевизор.

Кумармангалам стоял рядом с Лизой и кричал то на одного, то на другого из пришедших с ним ребят, и создавалось впечатление, что они ему повинуются. Он сделался ее лейтенантом. Как Лиза и подозревала, у большинства из ребятишек английский ограничивался знанием лексической триады «привет-давай-пока». Она разложила фотографии Лалла на столе перед ними.

— По одной каждому, — скомандовала она Кумармангаламу. Они готовы вырвать фотографии из рук у рикши. Некоторых он отсылает без снимка, другим что-то долго объясняет на своем языке. — В общем, мне нужно найти этого человека. Его зовут Томас Лалл. Он американец. Из Канзаса. Вы поняли меня?

— Канзас, — повторяют за ней уличные мальчишки.

Лиза показывает фотографию, рекламный снимок, сделанный его издателем. Лалл сидит, романтически облокотившись на руку, и улыбается улыбкой мудреца. О, как он ненавидел подобные фотографии!..

— Так этот человек выглядел примерно четыре года назад. Возможно, он все еще здесь, а может, куда-то уехал. Вы знаете, куда здесь ездят туристы, куда ездят те люди, которые хотят остаться у вас подольше? Вы меня поняли?

Хор голосов, напоминающий океанский прибой.

— О'кей. Я дам Кумармангаламу денег. Вот сто рупий. И вот еще четыреста тому, кто вернется с какой-нибудь информацией. Перед тем, как заплатить, я проверю подлинность ваших слов.

Кумармангалам переводит. Головы кивают. Лиза отводит своего «лейтенанта» в сторону и передает пачку денег.

— Вот твои двести рупий, и ты получишь еще тысячу, если будешь внимательно следить за этими ребятами.

— Леди, я их всех построю, как говорят у вас там, в Америке...

На первом курсе в Кебле Лиза Дурнау прослушала курс англофилии и прочла все истории о Шерлоке Холмсе. Теперь ей самой приходится занять его место. И пока Кумармангалам вез ее под дождем обратно в отель, она представляла, как мальчишки бегают по городу, забегают в магазины, кафе, рестораны, храмы, туристические агентства, пункты обмена валюты, адвокатские конторы, к торговцам недвижимостью. Вы знаете человека на фотографии? Вы знаете человека на фотографии?.. Сама эта мысленная картина доставляла ей большое удовольствие. Из женщин, как известно, получаются самые лучшие частные детективы.

Вернувшись в отель, Лиза под хлещущим дождем пятьдесят раз проплыла в длину тамошний бассейн, а обслуживающий персонал гостиницы сгрудился под навесом и взирал на нее с мрачным молчаливым осуждением. Затем она переоделась в саронг и майку, расписанную ярко-голубыми образами богов, взяла фатфат и отправилась на экскурсию по тем местам, которые, по ее мнению, должен был бы посещать Томас Лалл, — то есть по туристическим барам с девочками.

От дождя в таких барах и танцевальных клубах возникла легкая патина безнадежности. Европейцы и американцы, которых дождь застал в городе, в основном принадлежали к числу сотрудников крупных компаний. Владельцы клубов, барристеры, рестораторы, глядя на фотографии Лалла, которые разложила перед ними Лиза, отрицательно качали головами и поджимали губы. Обрюзгшие господа, лысеющие, в широченных пляжных рубашках, балахонами свисающих с пуза, — вот из кого состояли посетители здешних злачных заведений.

Местные юные завсегдатаи баров при виде Лизы спрыгивали со стульев, подходили поболтать и с явным намерением запустить руку под бретельку ее майки. Таким манером Лиза прошла двадцать баров, и на большее у нее просто не хватило сил. Возвращаясь домой в фатфате, девушка сидела, загипнотизированная мерным ритмом ливня, который, казалось, хлестал по машине со всех сторон, и думала, как получается, что дождевые тучи здесь никогда не иссякают. В отеле Лиза попыталась смотреть Си-эн-эн, но новости показались ей столь же чуждыми и бессмысленными, как и «Альтерра». Правда, один кадр запомнился: теплый муссонный дождь поливает айсберг в Бенгальском заливе.

На следующее утро Кумармангалам провез ее сквозь непроходимый поток автомобилей в интернет-клуб на противоположной стороне улицы. В этой стране никто не ходит пешком. Собственно, так же, как и у нее дома.

— Тут у одного парня есть кое-какая информация, — сообщил он Лизе.

Мальчишка размахивал фотографией Лалла. Она не смогла припомнить, был ли он среди тех, кто вчера собирался в баре.

— Четыреста рупий, четыреста рупий...

— Вначале мы проверим, а потом ты получишь свои деньги.

Кумармангалам жестким взглядом смиряет наглость мальчишки и везет обоих дальше. Мальчишка не хочет ехать сзади вместе с белой женщиной. Он садится перед Кумармангаламом и указывает ему путь. Езда была долгой и тяжелой. Кумармангаламу приходилось несколько раз слезать и толкать свою «машину». Паренек помогал ему. Лиза Дурнау сжимала в руках сумочку, ощущая тот комплекс вины, который был сформирован в ней годами пресвитерианского воспитания с его суровой трудовой этикой. Наконец они скатились вниз по холму и проехали под аркой, обклеенной киношными постерами, оказавшись во дворике, окруженном деревянными балкончиками и галереями в керальском стиле. Посередине двора стояла корова и жевала пропитавшуюся водой солому. Мужчины, сидящие за батареей швейных машин, смотрели на пришедших. Парнишка провел их наверх мимо актуария и оптового торговца аюрведическими снадобьями.

Они вошли в открытый офис, расположенный под большой облупившейся табличкой, на которой было написано: «Плавающий лотос гунаратна». Их встретили взгляды седеющего малаяли и молодого европейца в пляжной майке.

— Вы пришли по поводу человека на фотографии? — спросил местный.

Лиза кивнула. Господин Гунаратна жестом выпроводил уличных мальчишек из своего офиса. Они присели на корточки на балконе и стали внимательно слушать.

— Этого человека...

Она положила «Скрижаль» с изображением со Скинии на стол движением игрока в покер, раздающего карты. Гунаратна показал фотографию помощнику. Молодой человек в пляжной рубашке кивнул.

— Прошло уже довольно много времени, — сказал он.

— Да, несколько лет, — подтвердил Гунаратна.

И тут Лиза поняла, что они ждут вознаграждения. Она отсчитала им три тысячи рупий.

— За информацию...

Ловким жестом Гунаратна убрал деньги со стола.

— Мы запомнили его только потому, что он купил у нас лодку, — сказал молодой человек.

— Мы организуем заказные перевозки на заводях, — добавил Гунаратна. — Желание приобрести судно показалось нам очень необычным, но такое предложение...

— Наличными, — пояснил молодой человек, присевший на край стола.

— Да-да, наличными, и мы не в силах были отказать. А судно было превосходное. Мы имели на него не один, а целых два сертификата надежности и пригодности для морских плаваний от государственной инспекции.

— Ваша сделка была зарегистрирована?

— Мадам, мы занимаемся честным бизнесом и пользуемся безупречной репутацией. Вся наша документация хранится в трех экземплярах, как и полагается по закону.

Молодой человек включает компьютер и начинает просматривать файлы.

— Вот он.

22 июля 2043 года. Десятиметровый кеттуваллам, плавучий дом со всем необходимым инвентарем и принадлежностями, спиртовым двигателем в десять лошадиных сил, в последний раз использовавшийся 18/08/42, стоящий на причале в Алумкадаву. Продан Дж. Ноубл Бойду, гражданину США, номер паспорта... Как это похоже на Лалла: воспользоваться в фальшивом документе именем канзасского пастора, который считал своим религиозным долгом противостоять эволюционистским ересям «Альтерры».

Лиза занесла регистрационные данные судна в «Скрижаль».

— Спасибо, вы мне очень помогли.

Парень отсчитал тысячу рупий и возвратил их Лизе.

— Если найдете доктора Лалла, постарайтесь, пожалуйста, убедить его сделать еще одну серию передач, подобную «Живой вселенной». Самая лучшая научно-популярная программа, которую я видел за много лет. Заставляет задуматься. Последнее время по телевизору показывают только «мыльные оперы»...

На обратном пути Лиза выдала мальчишке обещанные четыреста рупий. И пока Кумармангалам не без труда вез ее вверх по длинной дороге, вившейся по холму к центру города, девушка впервые обратилась к полному объему информационных ресурсов, которыми обладала ее «Скрижаль».

К тому моменту, когда долгое восхождение было закончено, она получила ответ на свой вопрос. Региональное отделение «Рэй пауэр электрик» в Паллакаде зафиксировала швартовку кеттуваллама «Salve Vagina» под регистрационным номером 18736 BG в Теккади, причал Сент-Томас-роуд. Имя владельца: преподобный Дж. Ноубл Бойд.

«Salve Vagina»...

Суда класса «река-море» в сезон муссонов не ходили, и поэтому Лизе пришлось провести четыре часа, прислонившись к окну экспресса с мощными кондиционерами, рассматривая буйволов у сельских водопоев, деревенских женщин, покачивающейся походкой следующих с поклажей на голове по искусственным тропам между затопленными полями. Она пыталась не слышать мерное шипение, доносившееся из наушников соседа, которое раздражало ее не меньше, чем свистящая ноздря капитана-пилота Бет. Теперь Лизе с трудом верилось, что она побывала в космосе.

Девушка вытащила «Скрижаль» и начала просматривать данные со Скинии. «Эй, — хотелось ей сказать соседу, — посмотри-ка сюда. Ты знаешь, что это такое? »

Подобный же вопрос она должна задать и Томасу Лаллу. Лиза чувствовала, что боится предстоящей встречи. Когда его исчезновение со всей очевидностью перешло тонкую, но все же такую очевидную грань между временным и постоянным, девушка часто задумывалась над тем, что скажет и как поведет себя, если столкнется с ним в проходе какого-нибудь гипермаркета или в аэропорту. Так легко представлять себе, что выдашь что-нибудь остроумное, когда почти наверняка знаешь, что тебе скорее всего никогда ничего не придется говорить.

И вот теперь каждый километр пути сквозь сплошную пелену дождя, мимо насквозь пропитанных водой пальм приближал эту невозможную встречу, и Лиза просто не представляла, что скажет Томасу. Она пыталась отогнать подобные мысли, занимаясь поисками свободного фатфата на широкой площади перед автобусной станцией в Теккади среди людей, промокших до нитки. Но пока девушка огибала громадные лужи размером с лагуну, разлегшиеся вдоль длинной прямой дороги, что шла мимо заводи, страх вернулся и вызвал настоящую дурноту. Она пробежала мимо пожилого мужчины, ехавшего под дождем на невероятных размеров красном трехколесном велосипеде. Водитель фатфата высадил ее у причала. Лиза Дурнау некоторое время стояла, будучи не в состоянии сдвинуться с места. Затем красный велосипед проскрипел мимо нее, повернул на девяносто градусов и с грохотом проехал по мосткам на заднюю палубу...

— Ну что ж, мисс Дурнау, хоть и не знаю, чем вам в подобной ситуации мог бы помочь профессор Лалл, но я вам очень благодарен за то, что вы были со мной откровенны, и хотел бы отплатить вам тем же, — говорит доктор Готце.

Шаркая ногами, он выходит под дождь и что-то ищет в багажнике своего красного велосипеда. Возвращается доктор с пропитавшимся влагой сложенным надвое листом бумаги в руке.

— Вот, пожалуйста.

Это распечатка е-мейла. Адрес: отель «Амар Махал», Манасаровар-гхат, Варанаси.

Мой дорогой доктор Дариус. Конечно, здесь не совсем та школа прыжков в воду, которую я себе обещал. Наперекор всем вашим рекомендациям я поехал на «черный север» вместе с Аж. Это девушка, у которой была астма. Помните? С ней связана какая-то тайна, а меня всегда влекли тайны. Вот видите, где я оказался. Кроме того, мы попали в небольшую железнодорожную аварию, о которой вы, возможно, уже слышали. Можете облегчить мое пребывание в аду, направив оставшуюся часть моих вещей по указанному здесь адресу. Я, несомненно, возмещу все ваши расходы.

Далее следует список книг и музыкальных записей, включая и Шуберта, примостившегося на краю подушки.

— Аж?..

— Молодая дама, которую профессор Лалл встретил в клубе. Он научил ее методике снятия астматического приступа.

— Методу Бутейко?

— Да-да, именно. Производит ужасающее впечатление. Я бы никогда не стал рекомендовать ничего подобного. Его очень обеспокоил тот факт, что эта молодая женщина знала, кто он такой.

— Постойте. Значит, я не первая?

— Вряд ли она представляла интересы какого-то правительства.

Лизу Дурнау почему-то вдруг охватывает дрожь, хотя в сырой кабине душно и нестерпимо жарко. Она вызывает первое изображение со Скинии на «Скрижали» и поворачивает его так, чтобы доктору Готце было лучше видно.

— И снова очень плохая фотография, но это именно та молодая женщина.

— Доктор Готце, перед вами еще одно изображение с артефакта внутри Дарнли-285...

Готце откидывается на спинку дивана.

— Ну что ж, мисс Дурнау. Как профессор Лалл совершенно справедливо отмечает в своем письме, здесь есть какая-то тайна.

Возникает впечатление, что за окном дождь начинает утихать.

 

31

Лалл

В кабинете адвоката Нагпала все окна и ставни распахнуты настежь. Шум, который доносится с улицы, просто нестерпим.

— Извиняюсь, извиняюсь, — повторяет Нагпал, провожая посетителей к потрескавшимся кожаным креслам и усаживаясь за деревянный стол с изысканной резьбой. — Однако в противном случае жара... Система кондиционирования воздуха у нас... Обязанность домовладельца — содержать ее в порядке. Но, знаете ли... Чай, пожалуйста. Лично мне горячий чай кажется самым освежающим напитком в такую невыносимую жару.

Томас Лалл с его точкой зрения на чай не согласен, но адвокат уже позвонил, и чай сейчас принесут.

— Я слышал, что в Джаркханде уже идет дождь...

Слуга приносит горячий, очень сладкий чай на медном подносе. Нагпал берет чашку и одним глотком выпивает ее. Этот адвокат, представляющий контору «Нагпал, Пахельван и Дхаван», — юрист опытный не по годам. Лалл давно придерживается теории, что каждый человек имеет внутренний духовный возраст, в котором он и остается на протяжении всей своей жизни. Сам он застрял на двадцати пяти годах. Духовный возраст этого адвоката — где-то около шестидесяти, хотя, глядя на его физиономию и руки, ему можно дать не больше тридцати.

— Ну-с, чем я могу быть вам полезен?..

— Из вашего офиса одной даме, моей коллеге, которая сейчас находится здесь со мной, была выслана фотография.

Нагпал хмурится, поджимает губы, словно желая воскликнуть: «О!» Аж передвигает по столу в его сторону палм. Томас Лалл чувствует, что температура воздуха перевалила за сорок, но Аж сдержанна, холодна и уравновешенна. В полутемном кабинете создается впечатление, что ее тилак светится.

— Мне ее прислали на мой восемнадцатый день рождения, — добавляет Аж.

— А, да-да, теперь, кажется, мне все понятно!

Нагпал открывает свой палм в пенале из кожи ручной выделки и начинает над ним колдовать. Томас внимательно наблюдает за игрой пальцев адвоката, за движением его зрачков, за тем, как раздуваются его ноздри. Чего же вы так боитесь, адвокат Нагпал, со всеми вашими дипломами и сертификатами, развешенными на стене?..

— Да-да, Ажмер Рао. Вы прибыли из Бангалора? Как удивительно! В такое тревожное время! На фотографии, насколько я понимаю, изображены ваши настоящие родители...

— Ерунда! — восклицает Лалл.

— Сэр, на фотографии...

— Жан-Ив и Анджали Трюдо. Они известные исследователи в области искусственного интеллекта и искусственных форм жизни. Я работал с ними несколько лет. И как раз в то время, когда теоретически должна была быть зачата Аж, я постоянно, ежедневно общался с Анджали и Жан-Ивом в Страсбурге. Если бы она была беременна, я бы об этом наверняка знал.

— При всем моем уважении к вам, господин Лалл, существуют современные методики, к примеру, вынашивание чужого ребенка...

— Господин Нагпал, Анджали Трюдо была бесплодна и за всю свою жизнь не смогла бы породить ничего жизнеспособного.

На физиономии адвоката Нагпала появляется гримаса отвращения.

— Таким образом, у нас возникли следующие вопросы, на которые мы хотели бы получить ответ. Кто настоящие родители Аж и по чьему поручению вы выслали эту фотографию? Кто-то играет с ней в странные игры.

— Я весьма сочувствую положению мисс Рао, но, к сожалению, не волен разглашать данную информацию, господин Лалл. Информацию в высшей степени конфиденциальную.

— Но я мог бы поговорить с ними непосредственно. Мой приход сюда — чистейшая формальность.

— Я так не думаю, сэр. Извините меня за прямоту, но господин и госпожа Трюдо мертвы.

У Лалла возникает ощущение, будто темная, душная, захламленная комната вдруг выворачивается наизнанку.

— Что?!.

— Сэр, мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что господин и госпожа Трюдо погибли во время пожара в их квартире вчера утром. Вопрос, при каких обстоятельствах произошла трагедия, не совсем ясен. В настоящее время полиция занимается выяснением причин.

— Вы хотите сказать, их убили?

— Я могу сказать, сэр, только то, что данный инцидент привлек внимание правительственного отдела, известного под названием «Министерство».

— Сыщики Кришны?..

— Именно. Квартира считается местом расположения фирмы Бадрината Сундарбана.

— Они работали с киберраджами?

Адвокат Нагпал разводит руками.

— У меня нет никаких данных, чтобы делать те или иные выводы.

Томас Лалл говорит медленно и четко — так, чтобы у адвоката не возникло никаких сомнений относительно того, что он имеет в виду.

— Вам поручил выслать эту фотографию Аж именно Бадринат Сундарбан?

— Господин Лалл, у меня есть мать, братья, замужняя сестра с тремя детьми, да будут боги благосклонны к ней... Я простой нотариус, заверитель документов, и работаю, должен вам сказать, далеко не в самом нравственно здоровом окружении. Здесь действуют такие силы, о мере влияния которых мне даже не хотелось бы говорить. Я просто выполняю указания и получаю гонорар. Я не могу вам ничем помочь, не могу ответить ни на один из ваших вопросов. Прошу вас понять меня правильно. Но я могу выполнить одно последнее пожелание моих клиентов.

Господин Нагпал звонит в колокольчик, отдает какое-то приказание на хинди слуге, который возвращается с коробкой размером с книгу, завернутой в варанасский шелк. Господин Нагпал разворачивает ткань. Внутри два предмета: фотография и деревянная резная шкатулка для драгоценностей. Он передает фотографию Аж. Снимок из разряда семейных: мать, отец, девочка — все улыбаются, стоя у какого-то бассейна, а у них за спиной небоскребы большого современного города. Но мужчина и женщина уже мертвы, а у девочки, жмурящейся от яркого утреннего света, обритый череп со следами недавней хирургической операции.

Аж невольно проводит рукой по своим волосам.

— Извините за причиненное беспокойство, — говорит адвокат Нагпал, — но перед вами вторая часть того, что мои клиенты хотели вам передать.

Он протягивает Аж маленькую шкатулку для драгоценностей. Когда Аж открывает медный замочек, Томас Лалл чувствует сильный запах сандалового дерева.

— Моя лошадка!..

Между большим и указательным пальцем она держит вселенский круг огненной чакры. А в ее центре танцует вставшая на дыбы белая лошадь.

За многоэтажными зданиями Восточного берега небо обсидианового цвета — сплошная стена в десять километров высотой. С того места, где он сейчас сидит на верхних ярусах гхата Дасашвамедха, Томас Лалл чувствует ее давление. Затянутое туманной дымкой желтое солнце висит над городом и рекой. Широкие песчаные отмели, где нага совершают свои аскетические подвиги, кажутся ослепительно белыми на фоне черного неба. Порыв ветра несет лепестки бархатцев вдоль гхата Дасашвамедха и покачивает лодки на реке. Даже в Ке рале Томас Лалл не помнит такой влажности. Он представляет жару, влажность, химические вещества, скапливающиеся в его дыхательных путях, и ему становится нехорошо.

Нос для дыхания, рот — для беседы.

Настроения в городе жесткие, напряженные. Жара и война. Ярость Саркханда вылилась на улицы. Поджоги. Убийства. Первыми были ньюты. За ними последуют мусульмане, как всегда. А пока пикапы «Махиндра» разъезжают по американским закусочным в Новом Городе, и карсеваки обливают спиртовым топливом кощунственные говяжьи гамбургеры. Впервые Томас Лалл чувствует себя неуютно из-за своего акцента и цвета кожи.

Армейский офицер взял у Томаса паспорт и оставил его одного в складском помещении без окон, внутри маленького сельского медпункта, который военные силы Бхарата использовали для пропуска беженцев после нападения на поезд. Лалл сидел на металлическом стуле под единственной, не дававшей тени лампочкой и впервые ощущал страх и беззащитность, а в соседней комнате офицер громким голосом на хинди по телефону наводил справки по поводу его паспорта. Разумом Томас никогда не верил в сказки об особой американской благодати, о том, что эта маленькая книжечка способна сделать его всемирным аристократом, облечь броней неуязвимости. Однако паспорт был для него чем-то вроде распятия, на которое он пытался уповать, стиснутый между двумя столкнувшимися силами.

Лалл не думал, что ему могут предъявить какие-то обвинения. Тем не менее в подобной ситуации возможно все. Томас уже целых три часа просидел в комнате, а клавиши продолжали стучать, офицеры снимали показания, звучал разноголосый шум, а на улице причитали женщины. Но вот коренастый субалтерн — с синим тилаком на языке из-за постоянного облизывания карандаша — вырвал какие-то квитанции, проштамповал страницы и протянул Лаллу стопку бумаг — розовых, синих и желтых, — а вместе с ними и его плотный черный паспорт.

— Ваше разрешение на проезд по стране, временное удостоверение личности и билет, — сказал он, указывая карандашом на выданные бумаги. — Автобусы отправляются от храма Дурги. Номер вашего автобуса — 19. Позвольте мне от имени правительства Бхарата выразить сожаление по поводу тех неприятностей, которые вам пришлось испытать, и пожелать благополучного дальнейшего путешествия.

И субалтерн поманил карандашом женщину, стоявшую в очереди за Лаллом.

— А моя спутница, молодая женщина с тилаком Вишну?

— Все автобусы и все люди перед храмом. Доброго пути вам, сэр.

Взмахом пера младший офицер показывает Томасу, что разговор закончен. Деревенская улица освещена только светом автомобильных фар. Лалл проходит между рядами мертвых тел, лежащих парами, словно возлюбленные. Но к концу тропинки, ведущей к автобусу, у военных, видимо, закончились мешки для трупов, и мертвые лежат прямо на земле. Лалл старается не вдыхать запах обгоревших тел. Армейские медики уже заняты работой — снимают роговицы.

— Аж!.. — кричит он. С разных сторон видны вспышки фотокамер. Зажигаются осветительные приборы: группы корреспондентов выбирают удобный ракурс для съемок. За лесом из микрофонных штативов с машин со спутниковыми антеннами разгружают оборудование, которое напоминает внезапно распустившиеся маки. — Аж!..

— Лалл! Лалл!..

Бледная рука машет ему из окна автобуса. Свет падает на тилак. Томас пробирается сквозь толпу, повернувшись спиной к камерам с американским логотипом.

— Вас так долго не было, — говорит девушка, когда он наконец усаживается рядом с ней.

— Им хотелось убедиться, что я не являюсь агентом враждебного государства. А как вы? Я думал, что...

— О, меня сразу отпустили. Мне кажется, они просто испугались.

Автобус ехал остаток ночи и весь следующий день. Долгие бесконечные часы слились в сплошную пелену жары, скуки, деревень с яркими рекламами воды и нижнего белья и постоянным блеянием автомобильных сигналов. Но перед глазами Томаса Лалла снова и снова всплывала одна и та же картина: обгоревшие трупы на сельских улицах, Аж, стоящая на одном колене с протянутой рукой, и повинующиеся ей вражеские боевые роботы.

— Я должен вам задать один вопрос...

— Я увидела богов и спросила их. Именно это я и сказала солдатам. Не думаю, что они мне поверили, но зато очень испугались.

— У роботов тоже есть боги?

— Бог есть у всего, господин Лалл. Нужно просто его найти.

Во время очередной остановки Томас купил газету, чтобы убедиться, что все его обрывки впечатлений на самом деле часть пережитой им реальности, а не галлюцинация. Экстремисты из хиндутвы Бхарата совершили нападение на железнодорожный экспресс авадхов в порыве ложно понятого патриотизма (так говорилось в передовой статье), а отважные джаваны аллахабадской дивизии отразили жестокий и ничем не оправданный ответный удар авадхов...

Каким бы либеральным ни был представитель западного мира, наступает момент, когда Индия неизбежно его шокирует. Для Томаса Лалла шоком стал дремлющий в глубинах индийского менталитета субстрат ярости и ненависти, который рано или поздно просыпается. И тогда индиец приходит в дом соседа, с которым мирно жил на протяжении десятилетий, проламывает ему голову топором, сжигает его жену и детей, а за тем, когда все закончено, как ни в чем не бывало возвращается к прежней спокойной жизни. Даже когда находишься среди паломников и владельцев прачечных, среди уличных лавочников, кормящихся за счет торговли среди туристов, ты должен помнить, что страшная, все сметающая на пути индийская тол па может возникнуть внезапно, в любой момент. Томас не может объяснить подобное методами своей философии.

— Было время, когда мне казалось, что я смогу работать на Сундарбанов, — говорит Томас Лалл. — Это было после того, как я давал показания комиссии Гамильтона. Они имели основания подозревать меня. Одной из главных идей, лежавших в основе проекта «Альтерра», было создание альтернативной экосистемы, в которой разум имел шанс развиваться по собственному эволюционному пути. Не думаю, что я смог бы остаться в Штатах. Мне хочется верить, что я сумел бы остаться стойким и непреклонным в любом случае, но на самом деле я становлюсь трусливым котенком, как только дело доходит до воздействия на меня оружием. Однако тогда я боялся даже не оружия, не насилия. Меня пугало отсутствие интереса ко мне. Я буду писать, говорить, беседовать с людьми, но ни одна живая душа не обратит на меня ни малейшего внимания. Заперт в темнице своего «Я». Единственное, что остается, — кричать в подушку, что гораздо хуже смерти. Быть раздавленным, задушенным всеобщим безразличием.

Я прекрасно понимал, чем они здесь занимаются. Любой, кто когда-нибудь имел дело с сарисинами, знает, что прячут в Киберабадах. За месяц до того, как в действие вступил Акт Гамильтона, они вывозили бевабайты информации из США. Вашингтон применил невиданное доселе давление ко всем индийским государствам с целью заставить их ратифицировать международное соглашение относительно регистрации и лицензирования искусственного интеллекта. И мне тогда казалось, что кто-то, какой-то американец должен высказаться в защиту индийцев, показать, что и на их стороне есть своя правда.

Жан-Ив и Анджали хотели, чтобы я приехал. Они понимали, что даже если авадхи пойдут на поводу у Вашингтона, единственное, что американцы смогут получить от правительства Ранов, — это половинчатую и лицемерную уступку. И тут случилось то, что случилось: жена ушла от меня и унесла с собой половину нажитого мною добра. Я думал, что я мудр и одновременно современен, а оказалось — ни то, ни другое. Вышло, что я вообще противоположен всем своим представлениям о самом себе. Думаю, что какое-то время я просто был на грани помешательства. И еще не совсем вышел из такого состояния... Боже, никак не могу поверить в то, что их больше нет.

— Как вы думаете, над чем они работали у Сундарбана?

Аж сидит, скрестив ноги, на деревянной площадке, где священнослужители совершают ночную пуджу богине Ганга. Молящиеся провожают ее долгим взглядом: вайшнавитка в самом сердце поклонения Шиве.

— Я думаю, у них здесь уже есть третье поколение.

Аж поигрывает с лепестками бархатцев.

— Мы достигли сингулярности?

Томас Лалл вздрагивает, слыша столь высокоумное словцо из девичьих уст.

— И что же, загадочная дева, вы понимаете под сингулярностью?

— Кажется, это означает тот теоретический уровень, на котором сарисины вначале становятся равными по разуму людям, а затем очень быстро опережают их.

— Мой ответ: и да, и нет. Да — потому что, вне всякого сомнения, уже существуют сарисины третьего поколения, которые столь же живы, наделены сознанием и чувством собственного «Я», как и ваш покорный слуга. Однако их существование вовсе не означает, что они стремятся всех нас сделать рабами или какой-то разновидностью домашних животных или просто хотят взорвать весь мир из-за того, что воспринимают человечество как соперников в борьбе за одну и ту же экологическую нишу. Так рассуждали те, кто готовил Акт Гамильтона, и эти рассуждения в корне порочны. И вот почему: да, они разумны, но разумны вовсе не по-человечески. Сарисины наделены абсолютно чуждым нам разумом, который является результатом взаимодействия с особыми условиями и стимулами специфической среды, Киберземли, законы существования которой очень и очень отличны от законов существования Земли реальной.

Вот первый закон Киберземли: информация не может перемещаться, она должна копироваться. На реальной Земле физическое перемещение информации — примитивнейшее дело. Мы занимаемся этим постоянно. Сарисины не способны ни к чему подобному. Зато они обладают кое-какими возможностями, которыми не обладаем мы. К примеру, могут копировать самих себя. Но я не знаю, как подобная способность может воздействовать на ваше самоосознание, на структуру вашего «Я», и, технически говоря, знать не могу. Для нас — но не для сарисинов — просто немыслимо быть в двух местах одновременно. Для них философские импликации того, что ты делаешь со своей свободной копией, когда сам перемещаешься в Новую матрицу, принципиально важны. Погибает ли от этого целостное «Я» или оно просто становится частью какого-то большего гештальта?

Таким образом мы сталкиваемся с совершенно чуждым нам устройством разума. Поэтому, даже если сарисины достигли сингулярности и стремительно приближаются к IQ, равному миллиону, что подобное развитие ситуации может означать для человечества? Как мы вообще сможем его оценить своей мерой? И какой мерой? Интеллект не есть нечто абсолютное, он всегда специфичен для конкретной среды. Сарисинам нет нужды вызывать биржевые крахи, или направлять на нас наши же ядерные ракеты, или вносить сумятицу в информационные системы. Между нами не может существовать никакого соперничества, так как все то, что я перечислил, в их вселенной не имеет никакого смысла и значения. Мы соседи, существующие в параллельных вселенных, и пока мы будем жить как соседи, будет царить мир. Но Акты Гамильтона означают, что мы восстали против наших соседей и пытаемся уничтожить их. И когда-нибудь искусственный интеллект неизбежно даст от пор, как делает любой, когда его припирают к стенке. И вот тогда мы столкнемся со страшным, жестоким противником. Нет ужаснее битвы, чем битва между богами, а мы друг для друга именно и есть боги. Мы — боги для сарисинов. Наши слова способны переписать облик любой части их вселенной. И тут ничего не поделаешь: такова реальность их мира. Нематериальные сущности, способные изменить любую часть их материальной реальности, — такая же часть структуры самого бытия сарисинов, как и квантовая неопределенность, как теория «М-звезды» в нашей все ленной. Когда-то мы сами жили во вселенной, которая мыслила таким же образом. Духи, предки и все остальное связывалось вместе Божественным Словом. Мы нужны друг другу, чтобы поддерживать существование наших миров.

— Вероятно, есть другой путь, — тихо говорит Аж. — Может статься, война не так уж неизбежна.

Томас Лалл чувствует прикосновение ветра к лицу, а где-то вдали слышно отчетливое рычание тигра приближающейся грозы.

— Но что-то обязательно будет, — говорит он. — Другой путь? Вряд ли, ведь мы живем в Кали-югу.

Лалл встает, отряхивает с себя пыль и пепел сгоревших человеческих тел.

— Ну что ж, пойдемте. — Томас протягивает руку Аж. — Я иду на факультет компьютерных технологий университета Варанаси.

Аж наклоняет голову набок.

— Профессор Нареш Чандра пока там, но вам стоит поторопиться. Вы меня извините, если я не последую за вами, Томас?

— А куда вы пойдете? — Это сказано тоном обиженного возлюбленного.

— Национальный отдел регистрации актов гражданского состояния Бхарата открыт до пяти часов. Так как все другие методы оказались неэффективны, возможно, анализ профиля ДНК поможет мне найти моих родителей.

Усиливающийся ветер шевелит ее по-мальчишески короткие волосы, развевает широкие штанины Томаса Лалла. Внизу, на реке, которая вдруг сделалась бурной, лодки стайкой спешат к берегу.

— Вы уверены?

Аж вертит в руках свою маленькую лошадку из слоновой кости.

— Да, я много над этим думала и пришла к выводу, что должна знать...

— Ну что ж. В таком случае — удачи.

Не задумываясь, против воли Томас Лалл обнимает девушку. Она худенькая, костлявая и такая легкая и хрупкая, что ему кажется, что он может раздавить ее в объятиях, как стеклянную палочку.

Лалл гордится чисто мужским талантом находить дорогу в том месте, которое ему хоть раз довелось посетить. Однако через две минуты после того, как он вышел из фатфата на зеленые лужайки университета Варанаси, Томас уже не понимал, куда ему идти. Когда несколько лет назад он читал лекции на только что открывшемся факультете компьютерных технологий, восемьдесят процентов территории университета занимала строительная площадка.

— Извините, — обращается Лалл к садовнику в сапогах, что выглядит несколько абсурдно во время самой продолжительной засухи за всю короткую историю Бхарата.

Большие темные тучи собираются за легкими и просторными факультетскими зданиями, по краям облаков сверкают яркие всполохи молний. Горячий ветер набирает силу. Кажется, он сейчас снесет этот хрупкий университет и поднимет его к облакам. Скорей бы начался дождь, скорей бы начался дождь, молит Томас, взбегая вверх по лестнице мимо чаукидара, проходя через двойные двери в факультетский офис, где восемь молодых людей и одна женщина среднего возраста сидят, обмахиваясь глянцевыми журналами. Лалл решает обратиться к женщине:

— Я хотел бы встретиться с профессором Чандрой.

— В данный момент профессор Чандра не может с вами встретиться.

— О, мне известно из источников, заслуживающих доверия, что он сидит у себя в кабинете. Просто сообщите о моем приходе.

— Это будет нарушением принятых у нас правил, — отвечает секретарша. — О посещениях следует договариваться заранее, причем со мной. В мои обязанности входит занесение времени визита в наш журнал до десяти часов утра понедельника.

Томас Лалл нагло усаживается на стол. На него уже находит грозовое облако, он готов начать скандал, прекрасно понимая, что единственный способ как-то пробиться сквозь неприступную стену индийской бюрократии состоит в том, что бы произвести впечатление своим уникальным терпением, взяткой или общественным положением. Он наклоняется и нажимает сразу все кнопки на интеркоме.

— Будьте так добры, сообщите профессору Чандре, что профессор Томас Лалл хочет срочно переговорить с ним.

Одна из дверей внезапно открывается.

 

32

Парвати

Все началось еще на железнодорожной станции. Носильщики оказались ворами и головорезами, полицейские на контрольно-пропускном пункте проявили грубое неуважение к достойной вдове из законопослушного селения, расположенного в мирном районе. Таксист чуть не разбил ее чемодан, обращаясь с ним как с тюком белья, а когда он наконец отъехал, то выбрал самый длинный путь, мчался сломя голову, пролетая под носом у автобусов, чем до смерти напугал пожилую деревенскую женщину. И уже почти доведя ее до инфаркта, потребовал с нее дополнительные десять рупий за то, чтобы донести вещи до квартиры, и пришлось отдать деньги, потому что сама она бы никогда не справилась...

Парвати Нандха прячет от матери печаль, старается изобразить искреннюю дочернюю радость от встречи, просит домработницу занести сумки и чемоданы в комнату для гостей.

— Сейчас я сделаю для тебя чашку чаю, а потом мы поднимемся на крышу.

Госпожа Садурбхай начинает таять от теплого приема дочери, как фигурка из буйволиного масла на семейных праздниках.

Домработница объявляет, что комната готова. Пока мать идет в свою комнату, чтобы осмотреться и распаковать вещи, Парвати суетится на кухне с чайником, убирает, вытирает, приводит все в порядок, пытаясь к тому же скрыть следы недавнего унижения на крикетном матче.

— Тебе не следует этим заниматься, — говорит госпожа Садурбхай, занимая место за плитой рядом с дочерью. — Приготовить чашку чаю не так сложно и повару. А домработница вас обманывает. В высшей степени ленивая девица. Под кроватью я обнаружила горы пыли. Ты должна быть строга с прислугой. Вот. — Она ставит на стол яркий пакетик чая. — Кое-что с настоящим ароматом.

Они усаживаются в полумраке жасминовой беседки. Госпожа Садурбхай оценивает работу, затем окидывает взглядом крыши соседних домов.

— Из некоторых окон тебя могут увидеть, — замечает она, накидывая дупатту на голову. Время вечернего часа пик, сигналы автомобилей заглушают их голоса. С балкона на противоположной стороне улицы раздаются звуки последних хитов, которые передает радио. — Садик будет хорош, когда немного разрастется. Тогда у тебя здесь будет настоящее уединение. Разумеется, совсем не то уединение, которое возможно в пригороде, ведь там настоящие деревья, но здесь будет приятно провести вечер, если ты, конечно, к тому времени не переедешь.

— Мама, — произносит Парвати, — а почему ты приехала?

— По-твоему, мать не может навестить собственную дочь? Или в столице какие-то новые обычаи?

— Но даже в деревне принято предупреждать заранее.

— Предупреждать? Я что, наводнение, стая саранчи или налет вражеских бомбардировщиков? Я приехала, потому что беспокоюсь за тебя в этом городе в нынешней сложной ситуации. Да, конечно, ты мне присылаешь сообщения каждый день, но я же смотрю телевизор и вижу солдат, танки, самолеты, огонь... ужасно... ужасно... И вот я сижу здесь, поднимаю голову и вижу примерно то же самое.

Патрульный самолет скользит по краю муссонного облака на высоте нескольких километров над Варанаси. Они могут там находиться годами, как говорил Кришан, ни разу не касаясь земли, словно христианские ангелы.

— Мама, они там для того, чтобы охранять нас от авадхов.

Пожилая дама пожимает плечами.

— Ах! Они хотят, чтобы ты так думала, но я-то знаю, что именно я вижу.

— Мама, чего ты хочешь?

Госпожа Садурбхай приподнимает паллав сари.

— Я хочу, чтобы ты поехала домой со мной.

Парвати воздевает руки, но госпожа Садурбхай не позволяет ей высказать до конца свое возмущение.

— Парвати, зачем так бессмысленно рисковать? Ты говоришь, что находишься здесь в безопасности. Возможно, так оно и есть. Но что, если все эти великолепные машины дадут сбой, и бомбы начнут падать на твой садик? Парвати, может быть, риск минимальный, с рисовое зернышко, но зачем вообще рисковать, если можно обойтись без риска? Поедем со мной в Котхаи. Солдаты авадхов никогда тебя там не отыщут. И ведь уедешь ты совсем ненадолго, пока не закончится здешний ужас.

Парвати Нандха ставит стакан с чаем. Лучи заходящего солнца светят ей прямо в глаза. Приходится прикрыть их рукой, чтобы получше рассмотреть выражение лица матери.

— В чем дело, мама?

— Не понимаю, о чем ты.

— Я о том, что ты всегда считала, что муж не проявляет ко мне должного уважения.

— О нет, нет, Парвати! У тебя достойный брак, и это самая большая ценность в жизни. Меня просто немного огорчает, когда честолюбивые и наглые женщины — назовем вещи своими именами, беспардонные выскочки, вырвавшиеся за пределы своих низких каст, — так вот когда такие беспардонные выскочки выставляют напоказ богатство, мужей, положение в обществе, на которое они имеют значительно меньше прав, чем ты. Мне очень больно, Парвати...

— Мой муж занимает важное положение, он уважаемый государственный служащий. Я не знаю никого, кто говорил бы о нем хоть чуточку плохо. И мне ничего не нужно. Посмотри, какой очаровательный сад. Мы живем в одной из лучших государственных квартир...

— Да-да, конечно. Но в государственной, Парвати, в государственной!..

— Но я совсем не хочу переезжать в пригород. Меня вполне устраивает жизнь здесь. И я не хочу уезжать с тобой в Котхаи, превратив свой отъезд в повод для того, чтобы заставить мужа сосредоточиться на мне и моих прихотях — только потому, что ты считаешь, будто он уделяет мне недостаточно внимания.

— Парвати, я никогда...

— О, извини.

Женщины замолкают, услышав чужой голос. На нижней ступеньке стоит Кришан в выходном костюме. Он прямо с крикета.

— Мне нужно проверить... э-э... систему капельного орошения.

— Мама, это Кришан, он устраивал мой сад. Все здесь — дело его рук.

Кришан кланяется.

— Замечательная работа, — откликается госпожа Садурбхай с явным неодобрением в голосе.

— Часто самые красивые сады вырастают на самых бедных почвах, — говорит Кришан и отходит, чтобы начать без всякой особой цели возиться с трубами, кранами и регуляторами.

— Мне он не нравится, — шепчет госпожа Садурбхай дочери.

Парвати встречается взглядом с Кришаном как раз в тот момент, когда он зажигает маленькие терракотовые масляные светильники вдоль грядок. День уступает место ночи. Крошечные язычки пламени покачиваются на сильном ветру. На востоке, который уже почти совсем покрыла ночная тьма, слышны раскаты грома.

— Он слишком фамильярен. Бросает такие взгляды... Всегда дурно, когда они так смотрят.

Кришан пришел, чтобы увидеть меня, думает Парвати. Он следовал за мной, чтобы защитить от злобных языков беспардонных выскочек, помочь мне в трудную минуту.

Сад превращается в созвездие светильников. Кришан кланяется хозяйкам дома.

— Я должен пожелать вам спокойной ночи и надеюсь найти вас в добром здравии завтра утром.

— Тебе следовало бы сказать ему, чтобы собрал с пола абрикосовые косточки, — говорит госпожа Садурбхай, глядя в спину Кришану, спускающемуся по лестнице. — Они будут только привлекать обезьян.

 

33

Вишрам

У Марианны Фуско просто потрясающие соски, думает Вишрам, когда женщина выходит из бассейна и, шлепая босыми ногами по кафельной плитке, подходит к своему шезлонгу. Он видит их сквозь влажную лайкру. Крупные, округлые, зовущие к наслаждениям. Из-за холодной воды они напряглись, сделавшись похожими на пробки от шампанского.

— О боже, как чудесно! — восклицает Марианна Фуско, стряхивая воду с влажных волос и завязывая на поясе шелковую шаль.

Она тяжело опускается в шезлонг рядом с Вишрамом, откидывается на спинку и немного съезжает вниз, чтобы укрыться от солнца. Вишрам жестом приказывает официанту налить кофе.

Он не собирался селиться в том же отеле, где живет его советник по юридическим вопросам, но война вызвала большой спрос на гостиничные номера. Парковки у всех отелей в Варанаси забиты фургонами с оборудованием для спутниковой связи, все бары полны иностранных корреспондентов, ловящих каждое слово, сказанное о нарастающем конфликте, каждую крупицу информации. Вишрам понял, что это тот самый отель, в который он доставил ее после той первой катастрофической поездки на лимузине, только когда увидел, как Марианна спускается в лифте в стеклянный атриум. Он бы узнал покрой ее костюма в любом месте и в любое время.

Номер очень удобен, однако Вишрам не может в нем уснуть. Ему не хватает усыпляющих узоров расписного потолка его спальни. Ему не хватает уюта, который создает эротическая резьба Шанкер-Махала. Ему не хватает секса. Вишрам замечает, как на руке Марианны начинают выступать капельки пота еще до того, как успевает высохнуть вода.

— Виш. — Она никогда раньше так к нему не обращалась. — Я скоро должна буду уехать.

Вишрам с предельной осторожностью опускает чашку на столик, так, чтобы случайным стуком не выдать смятения.

— Из-за войны?

— Мне позвонили из нашего центрального отделения. Министерство иностранных дел советует всем британским гражданам как можно быстрее покинуть страну. Кроме того, в семье очень беспокоятся за мою безопасность, в особенности после погромов...

Ее семья — это скандальная паутина из сложных партнерств и многочисленных повторных браков среди представителей пяти разных национальностей и рас, поселившихся в краснокирпичных домиках южного Лондона.

Верхняя часть купального костюма Марианны уже успела высохнуть на солнце, но ближе к поверхности шезлонга ткань все еще влажная и липнет к телу. Вишраму всегда по чему-то больше нравились закрытые купальники. Они вызывали в нем больше фантазий. А сейчас мокрая ткань подчеркивает мускулистый изгиб бедер и ягодиц Марианны Фус-ко. Вишрам чувствует, как в его шелковых трусах начинает шевелиться член. Как бы ему хотелось овладеть ею прямо здесь, в бассейне, в теплой воде, и пусть оттуда, из-за стены, доносится оглушительный шум утреннего часа пик...

— Я должна тебе признаться, Виш, что очень не хотела сюда ехать. У меня были свои проекты, над которыми я работала.

— Для меня это тоже был не такой уж подарок, — отвечает Вишрам. — У меня была прекрасная карьера эстрадного комика. Я смешил людей. И от подобного нельзя просто так взять и отмахнуться, как от какой-нибудь ерунды. О, Вишрам, какими глупостями ты там занимаешься. Бросай все и приезжай сюда, здесь для тебя найдется настоящая работа... И знаешь, что здесь хуже всего, из-за чего у меня комок подступает к горлу? Мне нравится то, что здесь происходит. Чертовски нравится. Нравится наша корпорация, люди, которые на нее работают, то, что они пытаются сделать, чего уже добились в исследовательском центре. А больше всего раздражает то, что моего треклятого папашу ни в малейшей степени не интересовали мои чувства, но ведь в конечном итоге его решение оказалось правильным. И я буду бороться, чтобы спасти эту компанию, с тобой или без тебя, и если мне суждено продолжать дело в одиночку, если ты бросишь меня, тогда нужно кое-что прояснить. Во-первых, я обожаю вид твоих сосков под мокрым купальником; во-вторых, не было мгновения — на официальных ли встречах, или на брифингах, за столом, во время телефонных переговоров, когда бы я не вспоминал о сексе с тобой в уголке авиалайнера компании «Бхарат эйр»...

Марианна Фуско опускает руки на подлокотники. Она кажется мертвой, из-под больших итальянских солнцезащитных очков не видно ее глаз.

— Господин Рэй. О черт!..

— В таком случае приступайте.

Марианна Фуско — настоящий профессионал и достаточно возбуждена, чтобы еще лепетать что-то по поводу шикарных апартаментов Вишрама, когда они, переполняемые похотью, с трудом проходят в его дверь. Правда, он еще достаточно владеет собой, чтобы раздеваться правильно, по-джентльменски, снизу вверх. Затем Марианна срывает с себя шелковый саронг и идет по комнате, скручивая прозрачную ткань в канат и связывая его в цепочку больших узлов, словно веревку душителя. Ткань купальника растягивается и в отдельных местах рвется. Вишраму нравится чувствовать ее прикосновение к ладоням. Он срывает остатки ткани с Марианны, обнажая вожделенное тело, пытается войти в нее, но она откатывается в сторону, говоря: «Нет, нет, нет! Я не позволю этому войти в меня!» Однако разрешает ему ввести три пальца в оба отверстия и тут же начинает богохульствовать и биться в судорогах на коврике у кровати. Затем помогает Вишраму ввести шелковую ткань узелок за узелком себе в вагину, садится на него, широко расставив ноги. Ее крупные соски рельефно выделяются. Она ласкает его член рукой до тех пор, пока он не кончает: после этого Марианна перекатывается на спину и заставляет Вишрама стимулировать ее клитор с помощью большого пальца ноги. А когда наконец она начинает выкрикивать проклятия и молотить кулаками по ковру, то принимает позу, которую в йоге называют позой «плуга», а он обматывает свободный конец ткани вокруг руки и начинает медленно вытаскивать ее. Каждый извлекаемый узелок сопровождается каким-нибудь очередным богохульством и судорогой, пробегающей по всему телу женщины.

К тому времени, когда к обоим возвращается способность говорить, настенные часы в стиле ретро уже показывают двадцать минут двенадцатого. Марианна и Вишрам лежат рядом на коврике и под звуки приближающейся грозы пьют прямо из бутылки солодовый напиток из мини-бара.

— Теперь я никогда не смогу смотреть на эту ткань так же, как раньше, — замечает Вишрам. — Где ты научилась подобным штучкам?

— А кто тебе сказал, что меня нужно было учить? — Марианна Фуско перекатывается на бок. — Только вам, индийцам, обязательно нужен какой-нибудь гуру.

Комнату освещают яркие вспышки молний. Вишрам вспоминает о фотографии, которую видел на первой странице своего сегодняшнего утреннего новостного сайта. Бледные лица: мужчина с открытым ртом и какой-то инопланетный, бесполый и прекрасный ньют, сжимающий в руках пачку банкнот. Чем они занимаются? — думает Вишрам. Чем в принципе могут заниматься? Да вообще чем бы они ни занимались, разве ради этого можно жертвовать карьерой и семьей? Он всегда воспринимал секс как нечто единое, как некий унифицированный набор действий и реакций, независимо от сексуальной ориентации. Но сегодня, лежа на полу с Марианной Фуско среди обрывков купальника и ткани, скрученной в змейку из множества узелков, которую он так любовно извлекал из нее, Вишрам начинает понимать, что секс — огромный континент, состоящий из множества самых немыслимых способов возбуждения и самых непредсказуемых реакций, столь же многоязыкий и с таким же разнообразием традиций, как и сама Индия.

— Марианна, — говорит он, глядя в потолок. — Не уезжай.

— Виш. — И снова придуманное ею прозвище. — На этот раз мне действительно нужно сказать тебе кое-что очень важное. — Она садится. — Виш, я говорила тебе, что меня нанял твой отец для наблюдения за передачей полномочий.

— Нанял? Ах вот откуда столько профессионализма в том, чем мы только что занимались...

— Знаешь, никто из тех профессиональных комиков, которых мне приходилось встречать, не пытался реальную жизнь превращать в комедию. Виш, на самом деле меня наняла другая компания. Я работаю на «Одеко».

Вишраму кажется, что что-то вдавило его в пол. Мышцы расслабляются, руки падают вдоль тела, он помимо воли принимает позу трупа.

— Ну что ж, теперь по крайней мере во всем появляется некий смысл, не так ли? Прежде чем прирезать парня, его надо лишить сил с помощью секса...

— Эй! — Марианна Фуско наклоняется над ним. Ее волосы падают ему на лицо, она кажется мутным темным силуэтом на фоне окон. — Это неверно и несправедливо. Я вовсе не... шлюха на содержании у корпораций. Мы занимались тем, чем занимались, не потому, что секс был частью какого-то заговора. Черт, Вишрам Рэй. Я рассказала, потому что я доверяю тебе, потому что ты мне нравишься, потому что мне нравится заниматься сексом с тобой. Какие большие основания для доверия тебе нужны?

Вишрам измеряет промежуток времени, который проходит между вспышкой молнии и раскатом грома. Один Одеко, два Одеко, три Одеко, четыре... Дождь вот-вот начнется.

— Черт, я абсолютно ничего не понимаю в том, что происходит, — говорит он, вперив взгляд в потолок. — Кто за кем и за чем стоит, кто кого финансирует, кто на кого делает ставки, кто на кого работает и ради чего...

— А ты думаешь, я понимаю? — отвечает Марианна Фуско, снова перекатываясь на бок и прижимая свое длинное, крепкое тело к телу Вишрама. Он чувствует мягкое прикосновение волос на ее лобке к своему бедру. И задумывается над тем, какие же еще «йонические» тайны скрывает эта женщина. — Я младший партнер в одной лондонской корпоративной юридической фирме. Мы занимаемся слиянием компаний и отчуждением собственности. Мы не очень большие специалисты в драмах плаща и шпаги, в кровавых аферах и теории заговоров.

— Тогда расскажи мне, что же все-таки такое «Одеко»?

— «Одеко» — международная группа венчурных капиталистов, базирующихся там, где легче укрываться от налогов. Они специализируются в суперсовременных технологиях и в том, что некоторые называют «серой» экономикой, то есть в отраслях промышленности, которые не являются незаконными в прямом смысле слова, но отличаются сомнительной репутацией, как, например, выпуск программного обеспечения, способного к самостоятельной эволюции. Они вкладывают деньги в «Кремниевые джунгли» в киберабадах во всех развивающихся странах, включая и некоего сундарбана здесь, в Варанаси.

— И именно они дали деньги на ускоритель в научно-исследовательском центре. Я встречался с Чакраборти. Точнее, Чакраборти встречался со мной.

— Я знаю. Чакраборти — мой посредник здесь, в Варанаси. Ты можешь мне не верить, но «Одеко» на самом деле заинтересована в успехе проекта нулевой точки.

— Он сказал мне, что очень рад тому, что я собираюсь провести открытую демонстрацию результатов проекта. Я сообщил об этом только нашим друзьям из «Эн-Джена».

— «Эн-Джен» не «Одеко».

— Тогда каким же образом Чакраборти узнал об испытаниях?

Марианна Фуско задумчиво закусывает губу.

— Тебе придется спросить самого Чакраборти. Я не имею права раскрывать конфиденциальную информацию. Но мо жешь мне поверить, на все предложения «Эн-Джена» прекратить эксперимент «Одеко» ответит встречным предложением продолжить его, подкрепив соответствующим денежным вложением. И значительно большим, чем может предложить «Эн-Джен».

— Хорошо, — говорит Вишрам Рэй и садится. — Так как я действительно намерен взять у них деньги, ты не могла бы организовать мне встречу с их посредником? При условии, конечно, что он еще не информирован о моих намерениях телепатически или каким-нибудь другим подобным способом. И потом, не могли бы мы как-нибудь снова заняться тем, чем только что занимались, и как можно скорее?

Марианна Фуско отбрасывает назад свои все еще влажные и пахнущие хлором волосы.

— Мне можно позаимствовать у тебя халат? Я думаю, мне будет неловко спускаться в лифте в таком виде.

Через сорок минут Вишрам Рэй, уже принявший душ, одетый в костюм и напевающий что-то себе под нос, спускается на лифте сквозь стеклянную крышу атриума отеля. Автомобиль ждет его среди фургонов с оборудованием для спутниковой связи. Шелковая ткань с неразвязанными узелками все еще лежит в номере — возможно, для того, чтобы шокировать любопытную обслугу отеля.

***

Бархатцы на черной воде...

В открытой лодке стена из облаков кажется Вишраму молотом небесным, поднятым над ним. Ветер вызывает сильное волнение на реке. Буйволы теснятся поближе к берегу, подняв над водой раздутые ноздри. Они чувствуют изменение погоды. Купающиеся женщины из соображений скромности пытаются удержать подолы сари, чтобы ветер не слишком высоко задирал их. Это одно из вечных противоречий культуры его народа, написавшего и проиллюстрировавшего «Камасутру» и одновременно известного ханжеской стыдливостью и холодностью. Люди в промозглом, сыром христианском Глазго отличались гораздо большей страстностью.

Лодочник, парень лет пятнадцати, с застывшей широкой улыбкой на лице сражается с волнами и сильным течением на внезапно разволновавшейся реке. Вишрам чувствует себя беззащитным перед вспышками молний. На заводах на противоположном берегу уже загораются огни.

— «Эн-Джен» доставил меня на самолете в заповедник тигров. С вооруженной охраной. Меня там угостили по-настоящему хорошим обедом. А их стюардесса выглядела намного лучше, чем он...

— Гм?.. — бормочет Чакраборти. Он стоит в середине лодки и рассеянно рассматривает великолепие береговой жизни. Вишраму это совсем не нравится. Он вспоминает старый номер из постановки «Парни и куклы» в драматическом кружке в колледже. «Сядь, ведь ты раскачиваешь лодку. А то дьявол утащит тебя под воду...» Что-то слишком часто приходят к нему сегодня ассоциации с христианскими концепциями греха, божьего суда и проклятия, думает Вишрам.

— Я говорил, что сегодня на реке будет неспокойно. Лодочник улыбается. На нем чистая голубая рубашка, а зубы просто белоснежные.

— Да, небольшое волнение, господин Рэй. — Чакраборти подносит палец к губам, а затем указывает им в сторону мерцающих гхатов. — Вас не успокаивает мысль о том, что вы завершите свой земной путь на этих ступенях, у этого берега, на глазах у множества людей?

— Не могу сказать, чтобы я часто задумывался на подобную тему, — отвечает Вишрам и протягивает руку к планширу, когда в очередной раз лодку сильно накреняет набежавшей волной.

— В самом деле? Но вам следовало бы побольше думать о таких вещах, господин Рэй. Я каждый день уделяю какое-то время мыслям о смерти. Они помогают сосредоточиться. Мысль о том, что когда-нибудь мы покинем обитель временного, индивидуального и перейдем в мир вселенского универсального, меня очень успокаивает. В этом, как мне кажется, — мокша Ганга. Мы воссоединяемся с рекой вечности, падая в нее, подобно капелькам дождя, и истории наших жизней вплетаются в поток времени. Скажите мне — вы ведь много жили на Западе, — правда ли, что они сжигают своих мертвых втайне, вдали от глаз людей, словно бы стыдясь?

Вишрам вспоминает похороны в тусклом и грязном районе Глазго с невзрачными домами из песчаника. Покойную он практически не знал. Она снимала квартиру вместе с девушкой, с которой у Вишрама был небольшой роман, так как многие воспринимали ее как восходящую звезду режиссуры. Женщина погибла во время восхождения в Гленко, и Вишрам помнит ощущение шока, которое он пережил, получив известие об этом. Он помнит и ужас, который испытал в крематории. Сдержанное выражение скорби, хвалебная речь, произнесенная человеком, совершенно не знавшим покойную и перепутавшим имена всех ее друзей, Бах, записанный на пленку и зазвучавший в тот момент, когда запечатанный фоб, вздрогнув на постаменте, начал медленно опускаться вниз, в печь.

— Правда, — отвечает Вишрам Чакраборти. — Они не могут смотреть на смерть, потому что она пугает их. Для них она конец всего.

На засыпанных пеплом ступенях у реки процесс смерти и мокши непрерывен. У самой береговой линии погребальный костер вдруг почему-то развалился, и стали видны покачивающиеся плечи и голова покойника, по какой-то причине не тронутые огнем. Вот горящий человек, думает Вишрам. Ветер разносит дым и пепел над гхатом. Вишрам Рэй наблюдает за тем, как охваченное огнем тело сползает вниз, оседает и рассыпается на множество искр и обгорелых углей. И Вишрам думает, что Чакраборти прав. Гораздо лучше закончить свои дни здесь, умереть среди кипения жизни, оставить временное, индивидуальное — и перейти в вечное, вселенское.

— Господин Чакраборти, мне нужна от вас очень большая сумма денег, — говорит Вишрам.

— Какая?

— Достаточная для того, чтобы выкупить часть компании, принадлежащую Рамешу.

— На это потребуется около трехсот миллиардов рупий. Я могу дать вам названную сумму в американских долларах, если пожелаете.

— Мне просто нужно знать, что я могу рассчитывать на такую сумму.

Господин Чакраборти отвечает без колебаний:

— Можете.

— И еще кое-что. Марианна сказала мне, что я могу кое о чем вас спросить и что только вы можете ответить на мой вопрос.

— И какой же вопрос вы хотите задать, господин Рэй?

— Что такое «Одеко», господин Чакраборти?

Парень-лодочник перестает грести, и поток несет суденышко мимо погребальных костров к древнему храму, словно опускающемуся под тяжестью лет в засохшую грязь.

— «Одеко» — одна из холдинг-компаний, занимающихся разработкой искусственного интеллекта третьего поколения, известного под названием «Брахма».

— И я снова задам вам тот же вопрос, — говорит Вишрам.

— И получите тот же ответ. — Чакраборти поворачивается к Вишраму. — Что вас не устраивает в моем ответе? Почему вы ему не верите?

— Сарисины третьего поколения — не более чем научная фантастика.

— Я могу вас заверить, что мой работодатель вполне реально существует. «Одеко» в самом деле холдинговая компания с венчурным капиталом. Просто так случилось, что венчурный капиталист — искусственный интеллект.

— А Акты Гамильтона, а Сыщики Кришны...

— Есть пространства, в которых сарисины превосходно могут существовать. В особенности в чем-то подобном международным финансовым рынкам, которым требуются довольно либеральные правила, чтобы эксплуатировать так называемую рыночную свободу. Названные сарисины принципиальным образом отличаются от нашего с вами интеллекта. Они распределены в пространстве и могут находиться одновременно в нескольких местах.

— Вы хотите сказать, что... тот самый... «Брахма» — это фондовая биржа и что он реально существует?

— Международные финансовые учреждения использовали сарисины низкого уровня для выполнения операций покупки и продажи, начиная еще с прошлого века. И по мере того как в геометрической прогрессии возрастала сложность финансовых трансакций, росла и сложность сарисинов.

— Но кто занимался их разработкой?

— «Брахма» не есть результат разработки. По крайней мере не в большей степени, чем вы, господин Рэй. Он результат эволюции.

Вишрам качает головой. Жара на краю муссона ужасная, способная довести до безумия, выкачивающая все чувства и всю энергию.

— «Брахма»?.. — спрашивает он слабым голосом.

— Имя. Знак. Не более. Личность на Киберземле гораздо более сложный и неопределенный конструкт, чем у нас. Брахма в географическом смысле слова сущность, распределенная по множеству узлов и субкомпонентов, по сарисинам более низких уровней, которые, возможно, и не представляют, что являются частью большего разума.

— И это... третье поколение... с радостью спешит выдать мне сто миллионов американских долларов?

— И даже больше. Вы должны понять, господин Рэй, для такой сущности, как «Брахма», делать деньги проще простого. Не сложнее, чем для вас дышать.

— Но почему, господин Чакраборти?

Адвокат садится. Лодочник берется за весла, чтобы маленькое суденышко не выбросило пассажиров за борт в воды Ганга, который смывает с тех, кого принимает, всю их карму.

— Мой работодатель желает видеть проект нулевой точки успешно завершенным и, кроме того, хочет оградить его от возможных посягательств.

— И вновь — почему?

Господин Чакраборти медленно, но весьма внушительно пожимает плечами в великолепного покроя черном пиджаке.

— Названная сущность обладает финансовой возможностью уничтожить экономику целых государств, даже всего мира. Я не осведомлен об особенностях деятельности разума такого рода, господин Рэй. Но и он понимает человеческий мир только отчасти. В финансовой сфере, каковая является его экологической нишей, «Брахма» настолько же превосходит человеческий интеллект, насколько наш превосходит змеиный. Но если бы у вас появилась возможность вступить с ним в непосредственную беседу, он бы показался вам наивным и невротичным, даже немного аутичным.

— Я должен задать вам еще один вопрос. Знает... знал ли... обо всем этом мой отец?

Чакраборти качает головой.

— Деньги могут быть переведены на ваш счет в течение часа.

— И мне предстоит решить, кому я доверяю. Банде американских налетчиков от бизнеса со спутником на солнечной энергии, которые стремятся к тому, чтобы искромсать мою компанию на мелкие кусочки, или сарисину, зовущемуся именем бога и способному уничтожить все банковские счета на планете.

— Очень точно сказано, сэр.

— Не слишком легкий выбор, не так ли?

Вишрам делает жест лодочнику. Тот налегает на левое весло и поворачивает маленькую лодчонку в сторону великого Гхата Дасашвамедха. Вишраму кажется, что он вдруг ощутил на нижней губе маленькую капельку дождя.

 

34

Наджья, Тал

Шепот:

— Он не может здесь оставаться.

Воздух в помещении тяжелый и зловонный, но фигура на матраце спит сном Брахмы.

— Это не «он», это ньют, — шепчет Наджья Аскарзада, обращаясь к Бернару.

Они стоят в дверях темной комнаты, словно родители, наблюдающие за ребенком, страдающим от колик. С каждой минутой становится все темнее, а влажность возрастает. Газовые занавески висят прямо и кажутся тяжелыми и набрякшими.

— Меня не интересует, как оно называется, но оно здесь не останется.

— Бернар, ньюта пытались убить, — шипит Наджья ему на ухо.

Ее проезд на мопеде по лужайке для поло мимо орущих садовников, а затем по веранде вокруг столиков и таращивших глаза постояльцев до самого номера Бернара казался ей смелым и блестящим. Где-нибудь спрятаться... В каком-нибудь месте, которое будет трудно отыскать... Когда они ввалились в комнату, Бернар не сказал ни слова. Ньют уже находился в полубессознательном состоянии и словно в бреду бормотал что-то об адреналине своим странным утрированным голосом. К тому времени, когда они уложили Тала в постель, ньют уже полностью отключился. Бернар снял с Тала туфли, а затем отошел, испуганный и озадаченный. После чего они с Наджьей еще долго стояли у дверей и спорили.

— Ты и из меня теперь тоже делаешь мишень, — шипит Бернар. — Ты вообще ни о чем не думаешь. Вбегаешь, орешь во все горло и ждешь, что все будут от тебя в восторге, потому что ты настоящий герой.

— Бернар, я всегда знала, что единственный осел, который тебя по-настоящему интересует, — это ты сам, но сейчас я узнаю о тебе действительно что-то новенькое. Ты спускаешься еще одной ступенькой ниже.

Однако уколы колючей проволоки возбуждают. Наджье нравится любая активность. Опасность искушает ее. Ей кажется, что она участвует в захватывающей драме, в каком-то триллере. Заблуждение. Жизнь не кино. Кульминации и повороты сюжета — просто совпадения или сговор. Герой может смириться и с позором, и с провалом. В последних кадрах все положительные герои имеют шанс погибнуть. Никто из нас не смог бы выжить в кинотриллере, стань он реальностью.

— Я не знаю, куда еще можно пойти, — признается Наджья слабым голосом.

Бернар тихо выходит. По комнате распространяется горячий воздух, затхлый, пропитанный запахами пота и благовоний. Противомоскитные сетки и газовые занавеси вздуваются вокруг фигур, свернувшихся в эмбриональных позах. Наджья покусывает заусеницу у себя на большом пальце и думает, что еще можно сделать в сложившейся ситуации.

Девушка вновь слышит хруст ребер убийцы в тот миг, когда она врезалась в него на мопеде. Свою собственную мгновенную реакцию и бег карсевака по платформе. Наджья начинает дрожать в душной темной комнате. Она не может овладеть собой, находит стул, садится и чувствует, что не в силах избавиться от ощущения ледяного холода, поднимающегося изнутри. Это же настоящее безумие, и ты в него вляпалась с головой. Ньют и юная шведская репортерша. Ты можешь в любой момент исчезнуть, и никто из десяти миллионов жителей Варанаси даже глазом не моргнет.

Наджья ставит стул таким образом, чтобы в поле ее зрения были и дверь, и окно. Затем поворачивает деревянные жалюзи под таким углом, чтобы хорошо видеть, что происходит снаружи, но чтобы оттуда было бы трудно заглянуть внутрь. Она сидит и наблюдает за тем, как по полу движутся полоски света.

...Наджья, вздрогнув, просыпается от какого-то шума. От какого-то движения. Она застывает, затем бросается на кухню за французскими кухонными ножами. Распахивает дверь — фигура у холодильника поворачивается, — хватает нож. Он... Ньют...

— Извините, извините, — говорит ньют странным детским голосом. — Есть у вас что-нибудь съестное? Я чувствую такой страшный голод.

В холодильнике Бернара какие-то объедки и бутылка шампанского. Да уж, конечно... Ньют втягивает носом запах и берет что-то с полки.

— Извините, извините, — говорит Тал. — Очень, очень сильный голод. Гормоны... Я слишком много их израсходовал.

— Я могу приготовить для вас чаю, — предлагает Наджья, ей все еще хочется играть роль героини-спасительницы.

— Чай, да. Чай, чудесно.

Они сидят на матраце с маленькими стаканчиками в руках. Ньюту нравится чай в европейском стиле, черный, без сахара. Наджья вздрагивает от любой тени у ставен.

— Я не знаю, как выразить вам свою благодарность...

— Я ее не заслужила. Это я причина всех ваших неприятностей.

— Вы то же самое говорили на вокзале, да. Но если бы не вы, на вашем месте оказался бы кто-то другой. И он не чувствовал бы себя таким виноватым.

Наджья Аскарзада впервые в жизни так близко общается с ньютом. Она многое знает о них, знает, кто они такие, как можно стать ньютом, чем они занимаются друг с другом, и даже отчасти понимает, какое наслаждение они могут доставить друг другу. Наджья как истая скандинавка относится к ним с должной терпимостью, но ньют, сидящий рядом с ней, пахнет иначе, не так, как обычные люди. Наджья понимает, что запах возникает из-за манипуляций с гормонами и нейромедиаторами, но все равно боится, что Тал почувствует ее растерянность и примет за ньютофобию.

— Я вспомнила... — говорит она. — Я посмотрела фотографии и вспомнила, где видела вас раньше.

Тал хмурится. В золотистых сумерках выражение лица ньюта кажется чуждым, абсолютно инопланетным.

— На студии.

Тал обхватывает голову руками, закрывает глаза. Ресницы у ньюта длинные и кажутся Наджье очень красивыми.

— Мне очень больно. Я не знаю, что и думать.

— Я готовила интервью с Лал Дарфаном. Сатнам провел меня по студии. Сатнам дал мне фотографии.

— Трезубец! — восклицает Тал. — Дерьмо!.. Он нас обоих подставил! А! — Ньют начинает дрожать, слезы струятся по щекам. Тал воздевает руки, чем-то напоминая прокаженного. — Мама Бхарат... они думали, что там живу я; попали не в ту квартиру...

Дрожь переходит в истерические рыдания. Это усталость и шок. Наджья тихонько выходит, чтобы приготовить свежий чай. Она не хочет возвращаться до тех пор, пока не утихнут всхлипы и причитания. У нее совсем не афганский, а скорее североевропейский страх перед сильными эмоциями.

— Еще чаю?

Тал завертывается в простыню, кивает. Стакан дрожит в руке ньюта.

— Откуда вы узнали, что я буду на вокзале?

— Журналистская интуиция, — отвечает Наджья Аскарзада. Ей хочется прикоснуться к лицу ньюта, к такому голому, такому нежному черепу. — По крайней мере я бы именно так и поступила на вашем месте.

— Ваша журналистская интуиция — великая вещь. Это же был полный идиотизм с моей стороны! Улыбаться, смеяться, танцевать и думать, что все меня любят! Новый ньют в городе, которого все хотят видеть, приглашают на большие вечера, в клуб...

Наджья протягивает руку, чтобы коснуться ньюта, успокоить, согреть, и чувствует, что голова Тала склонилась к ней на грудь. Ее рука касается гладкой головы ньюта. Все равно что гладить котенка — одни кости и предельное напряжение. Пальцы девушки случайно прикасаются к ямочкам на руке ньюта — несколько рядов, похожих на симметричные следы от укусов насекомых. Наджья отдергивает руку.

— Нет, здесь, пожалуйста, — говорит Тал. Она слегка дотрагивается до указанной точки и чувствует, как какие-то жидкости начинают течь под кожей. — И еще здесь. — Руки ньюта направляют ее пальцы поближе к запястью. — И здесь.

По телу ньюта пробегает дрожь. Дыхание становится более равномерным. Мышцы напрягаются. Тал встает, слегка покачиваясь, и нервно проходит по комнате. Наджья чувствует запах предельного напряжения.

— Я не могу представить, как вы живете, — говорит Наджья. — Ведь вы же способны сами выбирать собственные эмоции.

— Мы выбираем не эмоции, а только реакции. И способны регулировать их силу. Поэтому, как правило, не живем дольше шестидесяти.

Теперь Тал меряет комнату большими шагами, в сильнейшем беспокойстве, словно мангуста, пойманная в клетку. Ньют бросает опасливый взгляд в прорези жалюзи и быстро закрывает их.

— Но как же вы можете?..

— Делать такой выбор? Для красоты и этих лет достаточно.

Наджья качает головой. Немыслимое громоздится на невероятное. Тал ударяет кулаком по стене.

— Какой же идиотизм! Такие, как я, должны умереть, мы слишком глупы, чтобы жить.

— Вы не единственный, я тоже глупа, я ведь полагала, что имею особый выход на Эн Кей Дживанджи.

— Вы встречались с Дживанджи?

— Я беседовала с ним по видео, и в тот раз он организовал встречу, во время которой Сатнам передал мне фотографии.

Какая-то тень падает на ставни. Ньют и Наджья застывают от страха. Тал медленно опускается до тех пор, пока полностью не оказывается ниже линии подоконника. Ньют пальцем манит девушку, указывая ей место у стены. Прислушиваясь всем своим телом, Наджья крадется по циновкам. Раздается женский голос, который что-то говорит по-немецки. Спазм ужаса отступает, Наджья немного расслабляется. Какое-то мгновение ей казалось, что от страха ее может вырвать.

— Мы должны уезжать из Бхарата. Они видели вас со мной, — шепчет Тал. — Теперь мы для них одно. Нам необходимо обеспечить для себя безопасный проезд.

— А если пойти в полицию?

— Неужели вы еще не поняли, по каким законам живет эта страна? Полиция подчиняется Саджиде Ране, а она заинтересована в моем исчезновении. А та полиция, что Саджиде Ране не подчиняется, состоит на содержании у Дживанджи. Нам нужно нечто такое, из-за чего стало бы опасно или слишком дорого нас убивать. Вы сказали, что беседовали с Дживанджи по видео. Я полагаю, вы достаточно разумная девушка и сохранили запись беседы. Покажите мне ее, пожалуйста. Возможно, там мы сумеем найти что-нибудь полезное.

Они сидят рядом, прислонившись к стене. Наджья поднимает палм. Рука ее дрожит. Тал берет девушку за запястье, успокаивает.

— Модель у вас не очень хорошая, — замечает ньют.

Звук чересчур громкий. Из клуба доносится мерный стук теннисных мячей. На экране не слишком ровное изображение павильона Эн Кей Дживанджи, увешанного каламкари. Оно кажется какой-то сказочной противоположностью ее полутемной душной спальне, пропитанной запахами страха.

— Остановите, остановите, остановите!..

Палец Наджьи лихорадочно ищет кнопку паузы.

— Что это такое?

— Дживанджи.

— Я понимаю, глупая. Но откуда пришло видеопослание?

— Из его офиса, из его дома, даже, может быть, из рат ятры, откуда угодно, я не знаю...

— Ложь, ложь, ложь, — шипит Тал. — Я-то знаю. То, что мы здесь видим, вовсе не дом, не рат ятра и не кабинет Эн Кей Дживанджи. Это апартаменты Апарна Чаулы и Аджай Надиадвала, предназначенные для свадебной церемонии в «Городе и деревне». Мне пришлось разрабатывать все висящие там каламкари.

— Декорации?..

— Мои декорации. Для эпизода, который пока еще не снят.

У Наджьи Аскарзады глаза расширяются от удивления. Как бы ей хотелось сейчас иметь ньютовское подкожное меню, чтобы нейротрансмиттерами очистить организм от последствий парализующего изумления.

— Никто до сих пор ни разу не встречался с Дживанджи лицом к лицу, — говорит Наджья.

— Наш пропуск... — произносит Тал. — Мне нужно каким-то образом добраться до студии. Нам необходимо отправляться сейчас, да, прямо сейчас.

— Вы не можете пойти вот так, в таком виде, вас узнают за километр, нужно придумать какую-нибудь маскировку...

И вдруг стук теннисных мячей и возгласы игроков мгновенно замолкают. Тал и Наджья, пригнувшись, бегут по комнате. А на ставнях появляются тени. Слышны голоса. Они говорят не по-немецки. И это не женские голоса. Наджья выкатывает мопед из прихожей на кухню. Девушка и Тал знают, чего им следует ждать, и их ожидание наполнено ужасом. Щелк-щелк. И вот вся спальня наполняется грохотом автоматного огня. В то же мгновение Наджья заводит маленький спиртовой двигатель, вскакивает на мопед. Тал садится за ней. Пули продолжают летать по комнате. Не оглядывайся. Ни в коем случае нельзя оглядываться. Воспользовавшись складным столиком Бернара, Наджья выбивает заднюю дверь и выезжает в бар. Официанты бросают на нее удивленные взгляды, видя, как она проносится между бокалами с «кингфишером» и стаканами со «швеппсом».

— С дороги, черт вас всех возьми!.. — вопит Наджья Аскарзада.

Люди отскакивают, как испуганные сороки. Периферийным зрением она замечает две темные фигуры, которые движутся со стороны окошка администратора, что-то вынимая из карманов на ходу.

— О господи! — молит девушка и въезжает на мопеде по трем бетонным ступенькам в клубную кухню. — С дороги, с дороги, с дороги!.. — кричит она, петляя между кулерами из нержавеющей стали размером с боевые танки, мимо мешков с рисом, картофелем, овощами, между поварами с подносами, поварами с ножами, поварами с горячим жиром.

Наджья скользит и разворачивается на пятне пролитого буйволиного масла, проносится сквозь вращающуюся дверь, через обеденный зал, между столами, накрытыми идеально чистыми белыми скатертями, сигналит оказавшейся на дороге парочке в одинаковых футболках и оказывается в коридоре.

В главном зале в самом разгаре вечерний урок йоги. Наджья и Тал пролетают по помещению, оглушительно бибикая, а вокруг них разваливаются многочисленные сарвангасаны, подобно деревьям во время рубки леса. Сквозь одно из окон — они здесь постоянно открыты для притока свежего воздуха, — через почти засохшие цветочные клумбы, через главные ворота девушка и ньют влетают в надежную анонимность вечернего часа пик. Наджья смеется. Ей вторят раскаты грома.

 

35

Господин Нандха

Представление дела против Калки, которое проводит господин Нандха, принимает форму сферы, плавающей в виртуальном зрении руководителей, одновременно настолько маленькой, чтобы помещаться в человеческом черепе, и настолько большой, чтобы охватить стеклянный небоскреб министерства, подобно кулаку, сжимающему цветок орхидеи.

Сфера вращается во внутреннем зрении специального уполномоченного Ароры и генерального директора Сударшана, представляя им все новые информационные пространства. Ландшафт размером с континент, состоящий из страниц, окон, образов, фреймов, раскрывается в двумерную информационную карту. Сарасвати, богиня речи и человеческого общения, — так зовут сарисина, голосом которого делаются комментарии.

От светящейся схемы информационной системы «Паста Тикка Инк.» Сарасвати прослеживает путь нелицензированных сарисинов в нервную суету Каши, а затем поднимается по фрактальным уровням в древовидное пятно локальной сети Джанпура, узла Малавири, до субъячейки джайна Джашванта (становятся видны зловещие скелеты его кибердворняжек со всеми соленоидами и микросхемами; сам Джашвант предстает в виде бесформенного мешка синеватой обнаженной плоти). Следующее информационное окно — это отснятый материал сожженного офиса Бадрината Сундарбана. Ховеркам плывет по почерневшим от огня комнатам, на мгновение застывает над наполовину обуглившимися скелетами, над системными блоками, которые оплыли, словно свечки; здесь же и сам господин Нандха, рассматривающий что-то в утилитной коробке. Две бесформенные груды обгорелых останков разворачиваются в яркие фотоснимки двух улыбающихся европейцев: Жан-Ив Трюдо, Аннанси, Франция, Европейский Союз, дата рождения: 15/04/2022. Анджали Трюдо, урожденная Патил, Бангалор, Карнатака, 25/11/2026.

— Жан-Ив и Анджали Трюдо ранее работали научными сотрудниками в Страсбургском университете в лаборатории искусственной жизни на факультете кибернетики. На протяжении последних четырех лет они занимались исследовательской работой в варанасском отделении Бхаратского университета на факультете компьютерных технологий под руководством профессора Чандры, специализирующегося в применении дарвиновской парадигмы к схематике, основанной на белковых матрицах, — говорит Сарасвати. У нее голос Калпаны Дхупии из «Города и деревни».

Трюдо вырываются из своего квадранта в сфере и плывут по стационарной орбите. Видеоокно заполняется кадром очень низкого качества. Это интерьер квартиры. На переднем плане обнаженный восемнадцатилетний юноша. Он держит правой рукой эрегированный член. Юноша немного отклонился назад, а член направлен в центр кадра. На лице идиотская улыбка. Центр жилого квартала Шанти Рана. Средний уровень, окно открыто. Балкон... Через узкое ущелье улицы — окна квартир и проржавевшие коробки кондиционеров. Вспышка белого света. Затем квадрат окна заполняется пламенем. Господин Мастурбатор резко разворачивается, кричит что-то неразборчивое. Кадр застывает, тощая задница на фоне разлетающихся осколков стекла, пламени и левой руки, тянущейся за шелковой накидкой.

— Система «Кришна» проводила отслеживание от результата к источнику по всему сетевому трафику в локальной сети в течение часа до и после нападения, — приятным голосом комментирует Сарасвати. — Данный отснятый материал был получен из квартиры, расположенной непосредственно напротив подвергшейся нападению.

Изображение снова возвращается к белой вспышке, застывает, увеличивается, затем еще раз увеличивается. В конце концов кадр превращается в гору пикселей, но пакеты обработки изображения делают его четче, превращая узор из серых прямоугольников в некий летающий механизм, в белую птицу с обращенными вверх крылышками, со спонсонным хвостом и маленьким винтом. Графические пакеты очерчивают получившийся образ, выделяют его, находят соответствие в каталоге. Это беспилотный боевой летательный аппарат «Аяппа», в соответствии с лицензионной версией Бхарата вооруженный инфракрасным лазером.

Далее вниманию присутствующих представляются необъяснимые лакуны в военных отчетах, связанные с нападением беспилотного боевого летательного аппарата №7132 на Бадрината Сундарбана. Господин Нандха наблюдает за блестяще подготовленным им изложением дела, но мысли его заняты профессором Нарешом Чандрой, который был глубочайшим образом потрясен, узнав о том, как погибли его коллеги по научным исследованиям. Большая часть его сотрудников занималась внешним консультированием — таковы особенности деятельности лаборатории, — но чтобы работать на Сундарбана... Профессор смиренно предоставил все факультетские помещения и документы для осмотра и проверки. Господин Нандха уже вызвал сыскное подразделение. Он сам обнюхал множество кружек из-под кофе — такое впечатление, что для каждого случая они употребляли особый сорт, — а Сыщики Кришны тем временем просматривали их файлы. Господину Нандхе остается только мечтать о возможности пить кофе без ощущения распада желудка. Через несколько минут Сыщики уже нашли, что искали.

Графическое изображение может поразить своим совершенством, может околдовать, но в любой успешной презентации есть такая точка, когда от машин уже больше ничего не зависит, а исполнение начинает полностью определяться умением человека. Господин Нандха вынимает из кармана куртки шелковый носовой платок в стиле Неру, раскладывает его. У него в руках обгоревший диск с изображением вставшей на дыбы белой лошади.

— Калки, — говорит он. — Десятая аватара Вишну, завершителя Кали-юги. Вполне удачное название, как мы в дальнейшем увидим, для дьявольского контракта между частной компанией «Одеко», университетом и Бадринатом Сундарбаном. Даже «Рэй пауэр» получает деньги от «Одеко» на научные исследования. Но что такое «Одеко»?

За его спиной виртуальный шар раскрывается, превращаясь в карту Земли в меркаторовой проекции. Города, народы, острова поднимаются с ее поверхности, словно вдруг освободившись от вечных оков тяготения. Их связывают голубые линии, широкими изгибами уходящие в виртуальную стратосферу. Так здесь изображены пути перемещения денег, гнездовые холдинг-компании, официальные представительства, холдинговые группы и тресты. Световая сеть покрывает карту: как только луч поднимается от Сейшельских островов и устремляется в сторону Варанаси, проекция снова превращается в сферу. Творящий свет Шивы, вышедший из земли Каши, возвращается обратно, обогнув планету.

— «Одеко», — продолжает господин Нандха, — это фонд с венчурным капиталом и юридическим адресом в зоне с особыми правилами налогообложения. Методы деятельности данной организации весьма необычны. Компания располагает небольшим официальным представительством в Каши, но предпочитает действовать через сеть территориально рассредоточенных сарисиновых коммерческих систем. На «Паста Тикка» функционировала именно такая система. Она была гибридизирована у Бадрината для управления незаконной букмекерской системой, но ее операционное ядро предназначалось для достижения целей «Одеко».

— И каких же целей? — спрашивает Арора.

— Я полагаю, финансирования создания «Калки», искусственного интеллекта третьего поколения.

Перешептывание среди представителей министерского руководства. Господин Нандха поднимает руку — и информационная схема сворачивается. Чиновники начинают моргать от слишком ярких солнечных лучей.

— Как всегда, презентация была впечатляющей, Нандха, — говорит Арора, снимая свой хёк.

— Четкая и побуждающая к размышлениям презентация — самый эффективный способ представления дела. — Господин Нандха ставит диск из слоновой кости на стол.

— Бадринат Сундарбан уничтожен, — говорит Сударшан.

— Да. Как я полагаю, это сделали сарисины Калки — с тем, чтобы замести следы.

— Вы намекали также и на то, что «Одеко» финансирует «Рэй пауэр». Как далеко, по вашему мнению, это зашло? Следует ли вас понимать таким образом, что мы должны выходить на самого Ранджита Рэя? Он ведь теперь почти Махатма.

— Я предлагаю провести расследование деятельности его младшего сына, Вишрама Рэя, который в данный момент возглавляет научно-исследовательское подразделение компании.

— Прежде чем начинать что-то против кого-либо из Рэев, вам следует собрать достаточное количество улик.

— Сэр, в данном случае речь идет о расследовании дела о сарисинах третьего поколения. Нам следует использовать все возможности. «Одеко» также финансировала экстерриториальное медицинское учреждение в свободной торговой зоне в Патне — через посредство некоей американской фондовой корпорации, базирующейся в одном из штатов Среднего Запада. Это тоже вопрос, заслуживающий специального расследования.

— «Одеко» — ваша главная цель, — замечает Арора.

За его спиной в панорамном окне видно, как грозовой фронт распадается, подобно черной волне.

— Я думаю, что в настоящее время «Одеко» является единственной зацепкой, которая может нас вывести на третье поколение сарисинов. Я прошу предоставить мне тактическую поддержку с воздуха, а также резерв полиции. Кроме того, необходимо введение немедленного эмбарго на любой информационный трафик компании «Одеко». Я также прошу...

— Господин Нандха, наша страна находится на грани войны...

— Я прекрасно осведомлен об этом, сэр.

— Наши вооруженные силы готовятся к тому, чтобы дать должный отпор возможной вражеской агрессии.

— Сэр, повторяю: речь идет о сарисинах третьего поколения, о сущности, которая в десятки раз более разумна, нежели все, здесь присутствующие, что, как мне кажется, и есть главная угроза нашей стране.

— Мне необходимо обсудить ваш запрос с министерством обороны, — отвечает Арора. — Кроме того, существует еще проблема карсеваков. Они ведь снова в любой момент могут выйти из-под контроля. — На его лице появляется такая гримаса, словно он только что проглотил змею. — Нандха, когда мы в последний раз запрашивали подразделения тактической поддержки?

— Как вы прекрасно осведомлены, сэр...

— Мой коллега Сударшан может и не знать.

— Во время поимки и ареста Джей Пи Анредди.

— Пожалуйста, поподробнее для моего коллеги Сударшана.

— Господин Анредди являлся одним из наиболее известных нарушителей законодательства об искусственном интеллекте, восьмеркой пик в колоде наиболее опасных преступников, разыскиваемых ФБР. Ему дважды удавалось бежать из заключения при помощи микророботов, проникавших к нему в тюрьму. Я запрашивал подразделение тактической поддержки с целью его поимки и помещения в специальный блок максимального наблюдения.

— Это недешево, — бормочет Сударшан.

— Господин Нандха, возможно, вам еще неизвестно, но Анредди выдвинул против вас официальное обвинение в харасменте.

Господин Нандха моргает.

— Мне ничего не было известно о подобном обвинении.

— Он заявляет, что вы допрашивали его без предоставления возможности законной защиты, что вы использовали методы психологического воздействия и подвергали серьезной опасности его жизнь и здоровье.

— Я должен заметить, сэр, что в настоящее время обвинения со стороны господина Анредди меня мало волнуют. То, что...

— Нандха, я должен задать вам еще один вопрос. У вас все в порядке в семье?

— Сэр, у вас есть сомнения в моем профессионализме?

— Ваши коллеги обратили внимание на то, что вы полностью погружены в работу, слишком погружены. Чересчур напряженно работаете — вот как они говорят.

— Разве плохо, что человек серьезно относится к серьезной работе?

— Вовсе нет, но не за счет же других очень важных вещей...

— Сэр, моя жена — сокровище всей моей жизни. Она моя голубка, моя бюль-бюль, мой свет. Когда я возвращаюсь домой, она радует меня...

— Спасибо, Нандха, — поспешно прерывает его Сударшан. — У нас у всех в последнее время накопилась масса дел и нерешенных вопросов.

— Если я произвожу впечатление человека, слишком погруженного в работу, возможно, даже рассеянного, то только потому, что я твердо уверен: искусственный интеллект третьего поколения представляет собой самую серьезную опасность, с которой когда-либо сталкивалось наше министерство со времени его основания. Могу ли я высказать свое мнение?

— Мы все здесь очень высоко ценим ваше мнение, Нандха, — замечает Арора.

— Наше министерство создавалось в ответ на стремление правительства соответствовать требованиям международных соглашений относительно искусственного интеллекта. Если мы не сможем эффективно действовать против сарисинов третьего поколения, это может дать в руки американцам важный козырь и предлог для поддержки интервенции авадхов в Бхарат как страну кибертерроризма.

Арора внимательно рассматривает узор на крышке стола. Сударшан откидывается на спинку кожаного кресла, задумчиво сводит вместе кончики пальцев, размышляя над доводами Нандхи. Наконец он произносит вслух:

— Позвольте нам минуту посовещаться.

Сударшан поднимает руку, и воздух вокруг господина Нандхи становится плотным. Суперинтендант включил «немое поле». Оба министерских чиновника поворачиваются в кожаных креслах спиной к господину Нандхе. Он рефлекторно складывает руки, делая намасте, и бросает взгляд на вспышки молний. Муссон идет. Он должен наконец прийти. Сегодня вечером. И он придет страшной грозой.

Мой свет, моя голубка, моя бюль-бюль. Сокровище моей жизни. Она радует меня, когда я прихожу домой. Когда я прихожу домой...

Господин Нандха закрывает глаза, чувствуя внезапный приступ паники. Когда Сыщик Кришны придет домой, никто не знает, что он там найдет.

Уплотнившийся воздух вновь наполняется звуками. Короткое совещание завершилось.

— Ваши аргументы вполне обоснованны, Нандха. Итак, чего же вы требуете?

— Я подготовил специальный доклад, и его можно будет отослать военным немедленно.

— Вы хорошо проработали вопрос, — говорит Сударшан.

— Так как сознавал всю его важность.

— Вне всякого сомнения. Я поддержу все ваши действия, направленные против «Одеко».

 

36

Парвати, господин Нандха

Сегодня утром у Бхарти в «Новостях за завтраком» «лицо, соответствующее серьезным новостям». Благодаря Раджу и его анализу того, что конкретно скандал с Ханом может означать для правительства Саджиды Раны. Также у нас есть послание от «Новостей за завтраком» для наших храбрых джаванов в Кунда Хадаре: держитесь, ребята, вы делаете великое дело, мы все с вами. Ну а теперь самые последние новости о «Городе и деревне». Сейчас все говорят о главном событии сезона, о приближающемся бракосочетании Апарны и Аджай, и вот специально для наших зрителей эксклюзивные кадры — свадебное платье Апарны...

Радостная Парвати Нандха вплывает в кухню, где ее мать уже стоит у плиты и что-то помешивает в кастрюле.

— Мама, что ты делаешь?

— Готовлю тебе настоящий завтрак. Ты совершенно о себе не заботишься.

— А где Ашу?

— Эта лентяйка? Я ее уволила. Уверена, она у вас воровала.

Утреннее хорошее настроение, возникшее после просмотра эксклюзивных кадров «Города и деревни», мгновенно улетучивается.

— Что ты сделала?

— Я сказала ей, что она может уходить. Вместо положенного предупреждения я выплатила ей недельное жалованье. Полторы тысячи рупий. Между прочим, заплатила из собственного кошелька.

— Мама, как ты могла принять такое решение?

— Кто-то же должен был его принять. Она вас грабила напропалую, не говоря уже о том, что и как готовила.

— Господину Нандхе нужна специальная диета. Ты вообще представляешь, как сложно в наше время найти хорошего повара? Кстати, ты видела моего мужа?

— Он ушел рано. Сказал, что работает над очень важным и сложным делом. И решил не завтракать. Тебе следует взять его в руки и доказать, что завтрак — главнейшее дело. Мозг не может хорошо работать, если желудок пуст. Я не перестаю удивляться, как глупы могут быть так называемые образованные люди. Если бы он попробовал мои дал и роти...

— У моего мужа не все в порядке со здоровьем, он не может есть такую пищу.

— Ерунда! Это превосходная питательная еда. Ваша безвкусная городская пища приносит ему только вред. Посмотри, он же чахнет на глазах. Бледный, постоянно утомленный... Конечно, откуда тут возьмутся силы на что-нибудь... ты понимаешь, что я имею в виду. Ему нужна сытная, честная сельская пища. Сегодня утром, когда твой муж зашел сюда, я подумала, что гляжу на создание, похожее на тех — как их там, — хиджры или ньюты, которых показывали по телевизору сегодня утром.

— Мама!.. — Парвати с силой опускает руки на столешницу. — Он мой муж!

— Да, только что-то это незаметно, — заявляет госпожа Садурбхай. — Извини, но мне нужно было когда-нибудь сказать тебе все напрямую. Целый год вы уже муж и жена, однако я не слышу колыбельных песен. Парвати, я должна задать тебе вопрос: с ним все в порядке? Такие вещи несложно проверить, существуют врачи специально для мужчин. Я видела объявления в воскресных газетах.

Парвати встает, в изумлении качая головой.

— Мама... Нет. Я иду к себе в сад. Там я пробуду все утро.

— Но у меня тоже есть свои дела. Мне нужно кое-что купить к вечеру. Кстати, где ты держишь деньги на покупки? Парвати?.. — Но та уже ушла из кухни. — Парвати? Тебе стоит попробовать мои дал и роти...

Кришан сегодня занимается тем, что укрепляет саженцы, подвязывает вьющиеся растения, укрывает сеянцы от приближающейся грозы. За прошедшую ночь стена облаков подошла ближе, и Парвати Нандхе кажется, что она вот-вот накроет ее своей непроницаемой чернотой, раздавит вместе с садом и со всем их домом. Жара и высокая влажность угнетают ее, но она не может пойти вниз... пока не может.

— Вы приходили вчера, чтобы повидаться со мной? — спрашивает Парвати.

Кришан отключает систему полива.

— Да, — отвечает он. — Когда я увидел, как вы встаете и убегаете, то подумал...

— О чем вы подумали?

— Может быть, я что-то сказал не так или сделал или же крикет...

— Матч мне понравился. Я с удовольствием сходила бы еще раз...

— Английская команда уже уехала. Их отозвало правительство. Здесь война, поэтому оставаться у нас в стране считается небезопасным.

— Да, если идет война...

— А почему вы так поспешно ушли?

Парвати расстилает дхури на земле в беседке, благоухающей ароматами цветов, раскладывает подушки, валики и устраивается среди них.

— Идите сюда и сядьте рядом.

— Но, госпожа Нандха...

— Никто не видит. И даже если бы увидели, никто не обратит никакого внимания. Идите сюда, посидите рядом со мной.

Она хлопает ладонью по земле. Кришан снимает рабочую обувь и устраивается рядом с ней на боку, подперев голову рукой. Парвати лежит на спине, скрестив руки на груди. Небо яркого сливочного цвета тяжело нависает над ними куполом нестерпимой жары. Женщине кажется, что стоит просто протянуть руку, и она окунется в этот плотный воздух, такой молочный и густой.

— Что вы думаете о саде?

— Думаю? Что мне о нем думать, я просто его делаю, вот и все.

— Ну, как человек, который его делает, что вы о нем думаете?

Кришан переворачивается на спину. Парвати чувствует, как ее лица касается теплый ветерок.

— Из всех моих проектов это самый грандиозный, и я думаю, что горжусь им больше, чем всеми остальными. Полагаю, если его увидят люди, то это мне очень поможет в карьере.

— Моя мать считает, что сад недостоин меня, — говорит Парвати. Раскаты грома сегодня раздаются уже совсем близко. — Она думает, что мне следует насадить деревья от любопытных взглядов. Ряды фикусов, как в садах в пригороде. Но и без деревьев здесь у нас достаточно уединения, не так ли?

— Да-да, конечно. Да...

— Странно... Как будто уединение действительно доступно только нам. Там, в пригороде, у них обнесенные стеной сады, засаженные фикусами, и чарбаг, но всем известно, чем вы занимаетесь в любую минуту.

— Во время матча что-то произошло?..

— Я просто совершила глупый поступок. Очень глупый. Я думала, что каста — это то же самое, что и класс.

— И что же случилось?

— Я показала всем, что не принадлежу к их классу. Кришан, моя мать хочет, чтобы я уехала с ней в Котхаи. Она говорит, что беспокоится за меня из-за войны. Она боится, что на Варанаси могут напасть. На Варанаси никто не нападал уже в течение трех тысяч лет. На самом деле ей просто хочется держать меня в качестве заложницы и требовать от господина Нандхи миллион разных вещей: дом в пригороде, автомобиль с шофером, ребенка-«брахмана»...

Она чувствует, как напрягся Кришан.

— И вы поедете?

— Я не могу уехать в Котхаи и не могу перебраться в пригород. Но, Кришан, я не могу оставаться и здесь, на этой крыше. — Парвати садится, прислушивается. — Который час?

— Одиннадцать тридцать.

— Я должна идти. Мать скоро вернется. Она и за миллион рупий не согласится пропустить очередную серию «Города и деревни».

Парвати стряхивает пыль и мелкую гальку с одежды, поправляет полы сари, перекидывает длинные прямые волосы через левое плечо.

— Извините, Кришан. Мне не стоило вас так нагружать своими проблемами. У вас своя работа — растить мой сад.

Она бежит босыми ногами по тропинке. И через несколько мгновений снизу раздаются первые аккорды мелодии-заставки к «Городу и деревне».

Кришан переходит от грядки к грядке, продолжая подвязывать саженцы.

Господин Нандха отталкивает тарелку, не прикоснувшись к еде.

— Я не могу есть подобную пищу.

Госпожа Садурбхай не убирает тали, а продолжает упорно стоять у плиты.

— Это хорошая и честная деревенская еда. Что вас не устраивает в моей стряпне? Почему вы отказываетесь есть?

Господин Нандха тяжело вздыхает.

— Пшеница, бобовые, картофель... Углеводы, углеводы, углеводы. Лук, чеснок, буйволиное масло. Тяжелые, очень тяжелые специи.

— Мой муж... — начинает объяснять Парвати, но господин Нандха перебивает ее.

— У меня «белая» диета. Она доскональнейшим образом скалькулирована и сбалансирована по аюрведическим правилам. Куда делся лист с подробным описанием моей диеты?

— Туда же, куда и кухарка!

Господин Нандха хватается за край стола. В нем это накапливалось уже очень давно, подобно муссону, собиравшемуся в его нервных клетках. Еще до нежданного пришествия госпожи Садурбхай, вторгшейся в его жизнь, подобно элитной гвардии Саджиды Раны; еще до достопамятного совещания, когда политическая реальность посягнула на его призвание и чувство долга; даже еще до того, как он открыл коробку с изображением Калки, Сыщик Кришны уже был преисполнен ощущением, что почти в одиночку ведет борьбу с безумием, что он единственный стоит на защите порядка наперекор набирающему силу хаосу. И пусть все другие капитулируют, он все равно останется непреклонен и будет высоко держать меч, с помощью которого он в конце концов по кончит с эрой Кали — Кали-югой. Но теперь она проникла и сюда, в его дом, на его кухню, кружит вокруг его стола, обхватывая своими белыми слепыми корнями его несчастную жену.

— Вы приезжаете в мой дом, переворачиваете его с ног на голову, выгоняете мою кухарку, выбрасываете мои диетические рекомендации, а я прихожу домой после изнурительного рабочего дня, и вместо нормальной еды мне подают какую-то бурду, которую я не могу есть!..

— Но, дорогой, мама ведь хотела как лучше, — говорит Парвати, однако у господина Нандхи костяшки пальцев уже побелели от негодования.

— Там, откуда я приехала, сыновья уважают матерей, — провозглашает госпожа Садурбхай. — Вы меня совершенно не уважаете, считаете невежественной и суеверной крестьянкой из деревни. Вы выше небес вознеслись со своей персоной, важной работой, европейским образованием, жуткой заунывной западной музыкой, безвкусной «белой» едой, которую могут есть только младенцы, а для настоящих мужчин, занимающихся настоящей работой, она хуже отравы. Вы думаете, что вы — гора, что вы лучше меня, лучше своей жены, моей дочери. Я это прекрасно вижу. Ошибаетесь, вы — не фиренджи! Если бы белые увидели вас, то подняли бы на смех — посмотрите-ка, бабу думает, что он европеец! Могу заверить: никто не уважает индийского гора.

Господин Нандха сам удивлен тому, до какой степени побелели у него костяшки пальцев. Сосуды просвечивают сквозь кожу.

— Госпожа Садурбхай, вы гостья в моем доме...

— В хорошем доме, в государственном доме...

— Да, — отвечает господин Нандха, очень медленно и веско произнося каждое слово, словно оно ведро драгоценной воды, извлекаемое из глубокого колодца. — В хорошем государственном доме, заслуженном моим трудом и преданностью своей профессии. Доме, в котором я имею право рассчитывать на мир, спокойствие и порядок, которых требует моя работа. Вам ничего о ней не известно. Вы ничего не понимаете в тех силах, с которыми я сражаюсь, о врагах, за которыми я охочусь. Созданиях, посягнувших на то, чтобы стать богами. Это нечто, о чем вы не имеете ни малейшего понятия, но что угрожает нашим фундаментальнейшим представлениям о мире. И именно с этим я сражаюсь каждый день. И если моя жуткая заунывная европейская музыка, если моя безвкусная «белая» диета фиренджи, моя кухарка, моя домработница дают мне необходимый мир, покой и порядок в доме с тем, чтобы я мог нормально и полноценно работать, разве можно считать подобные требования неразумным капризом и прихотью?

— Нет, нельзя, — бросает госпожа Садурбхай. Она чувствует, что теряет позиции, но знает хорошее правило: тот глупец, кто погибает, не использовав своего главного оружия. — Неразумным во всем этом я считаю только то, что в вашей такой занятой жизни совсем не осталось места для Парвати.

— Парвати, мой цветок. — Воздух на кухне густой и неподвижный, словно сироп. Господин Нандха чувствует значимость и весомость каждого слова, каждого движения. — Ты несчастна? Тебе чего-то не хватает?

Парвати начинает говорить, но мать перебивает ее:

— Моей дочери необходимо чувствовать, что она жена внимательного, преданного и уважаемого всеми человека, а не скрываться на крыше дома в центре города.

— Парвати, это правда?

— Нет, — отвечает она. — Я думала, может быть...

И вновь мать не дает ей закончить фразу.

— Она могла бы иметь более широкий круг общения. Государственные служащие, адвокаты, бизнесмены, даже политики... Они бы принимали ее, а она могла занять должное место в обществе, блистать, как цветок, и все воздавали бы ей по ее красоте и достоинствам.

— Парвати, любовь моя, я не понимаю, о чем речь. Я думал, мы здесь счастливы.

— В таком случае вы действительно ничего не понимаете, раз не знаете, что моя дочь могла иметь все сокровища Моголов, но отказалась от них ради ребенка...

— Мама! Нет!.. — кричит Парвати.

— ...ради достойного ребенка. Ребенка, достойного ее статуса. Настоящего наследника.

В воздухе повисает тяжелое напряжение. Господин Нандха не хочет смотреть на госпожу Садурбхай.

— «Брахмана»? Вы на это намекаете? Парвати, это правда?

Она уже плачет, сидя у противоположного конца стола, спрятав лицо в дупатту. Господин Нандха чувствует, как содрогается стол от ее рыданий.

— «Брахмана»? Генетически сконструированного ребенка? Человеческое дитя, живущее в два раза дольше нормального и стареющее в два раза медленнее. Человеческое существо, которое застраховано от рака, от болезни Альцгеймера, от артрита и от любых других дегенеративных заболеваний, которым подвержены мы все, обычные люди. Так, Парвати? Наш ребенок. Плод нашего союза. Такого ребенка вы хотите? Мы отнесем наше семя к врачам, а они вскроют его и модифицируют таким образом, что оно уже больше не сможет считаться нашим, и затем вновь соберут его и вложат в тебя, Парвати. Накачают тебя гормонами и медикаментами, способствующими деторождению, затолкают в твое лоно, и оно будет расти там, это чуждое, почти нечеловеческое существо.

— Но почему вы отказываете ей в таком утешении? — с пафосом восклицает госпожа Садурбхай, не обратившая ни малейшего внимания на аргументы зятя. — Какой достойный родитель откажется от возможности произвести на свет совершенное дитя? И вы не дадите матери подобной радости?

— Но они же не люди! — кричит господин Нандха. — Вы видели их когда-нибудь?! Я — видел. Я вижу их каждый день на улицах и в офисах. Да, они выглядят очень молодо. Но мы ведь ничего о них по-настоящему не знаем. Сарисины и «брахманы» несут разрушение всем нам. Рядом с ними мы лишние. Мы — тупик. И я — тот, кто упорно борется против нечеловеческих монстров, — никогда, ни при каких условиях не допущу, чтобы моя жена стала матерью одного из них.

Руки у господина Нандхи дрожат. Совсем плохо... Видишь, до чего тебя довели эти женщины?

Господин Нандха резким движением отталкивается от стола и встает. Он чувствует себя невероятно огромным, в несколько километров высотой, простирающимся на громадные пространства, заполняющим все здание сверху донизу, словно аватара из его «коробки».

— Я ухожу. У меня есть дела. Возможно, я не вернусь до завтрашнего утра, но когда я вернусь, твоей матери больше не должно быть в нашем доме.

Когда господин Нандха спускается по лестнице, до него доносится голос Парвати:

— Она пожилая женщина, уже поздно, куда она пойдет? Ты не можешь вышвырнуть пожилую женщину на улицу...

Господин Нандха не отвечает. У него гораздо более важная задача — уничтожение опасного сарисина.

Когда он идет от вестибюля правительственного жилого дома к правительственной машине, в разные стороны от него разлетаются голубиные стайки, громко хлопая крыльями. В кулаке Сыщик Кришны сжимает изображение Калки из слоновой кости.

 

37

Шахин Бадур Хан

С этой башенки барабанщики в былые времена приветствовали гостей, когда те по дорожке переходили болото. С обеих сторон в воздух взлетали водяные птицы: белые цапли, журавли, колпицы, дикие утки. Именно их обилие и заставило когда-то Моазам Али Хана построить охотничий домик здесь, на зимнем займище Гагхары у озера Рамгхар. Ныне озеро высохло, болото превратилось в потрескавшийся слой грязи, птицы улетели. За все время своей жизни Шахин Бадур Хан ни разу не слышал здесь звука барабанов. А охотничий домик оказался почти заброшен еще при жизни его отца. Асад Бадур Хан теперь спит мирным сном в объятиях Аллаха под простой мраморной плитой на семейном кладбище.

За время жизни самого Шахина Бадур Хана вначале комнаты, затем целые анфилады, потом этажи дома приходили в полное запустение, постепенно разрушаемые жарой и пылью.

Дорогие ткани гнили и рвались, штукатурка покрывалась пятнами и осыпалась из-за высокой влажности. Даже кладбище заросло травой и сорняками, в последнее время засохшими и пожелтевшими из-за продолжительной засухи. Тенистые деревья Ашоки одно за другим срубили на топливо сторожа.

Шахину Бадур Хану никогда не нравился старый охотничий домик Рамгхар Коти. Именно по этой причине он и решил здесь укрыться. Очень немногим людям — только тем, кому он полностью доверял, — было известно, что дом еще стоит. В течение десяти минут Хан трубил в рог, прежде чем прислуга поняла, что кому-то пришло в голову посетить их уединенное место. Собственно, слуг было только двое — престарелая супружеская пара, бедные, но гордые мусульмане. Глава семьи — школьный учитель на пенсии. Чтобы дом не пришел в окончательное запустение, им бесплатно сдали одно его крыло, а кроме того, платили несколько рупий в неделю, которых хватало на рис и простую похлебку.

Старик Муса, открывая ворота хозяину, не мог скрыть удивления. Возможно, оно было вызвано неожиданностью визита Шахина, первого за четыре года. Или, может быть, старик уже все знал из новостей по радио Бхарата. Шахин Бадур Хан въехал под аркады старых конюшен и приказал Мусе запереть ворота.

Шахин Бадур Хан бродил среди пыльных могил патриархов своего клана на фоне восточного горизонта, напоминавшего черную стену. Его предки-моголы называли муссон Молотом Аллаха. Молот опустился, а он все еще жив. Он все еще может строить планы. Может мечтать. Он даже может надеяться...

Мавзолей Моазам Али Хана стоит среди толстых пней когда-то роскошных деревьев в самой старой части кладбища. Здесь, на возвышении из гравия среди наносов ила, был похоронен первый из Ханов. Тенистая и постоянно разраставшаяся листва деревьев на протяжении многих десятилетий обрезалась охраной дома, но нынешнему его сторожу, по-видимому, нравится полное запустение. А оно сбросило оковы со строения, позволило небольшому, но выполненному в классических пропорциях захоронению расправить кости, вольней дышать кожей из песчаника. Шахин Бадур Хан наклоняет голову, проходя под аркой, выходящей на восток, и оказывается под куполообразной крышей. Изящные ширмы давно истлели, и еще по своим детским вылазкам он знает, что погребальный склеп заселен летучими мышами, но даже в столь печальном состоянии гробница основателя линии Ханов-политиков производит на посетителя неизгладимое впечатление. Моазам Али провел жизнь, полную интриг, описанную хроникерами-урду, в качестве премьер-министра Навабов в те времена, когда власть понемногу утекала от приходивших в упадок Моголов к их номинальным вассалам в Лакхнау. Он наблюдал за превращением грязного средневекового торгового города в истинный цветок исламской цивилизации, но затем, почувствовав по аромату помады для волос, источаемому посланцами Ост-Индской компании, всю хрупкость того, чего он был строителем, Хан удалился от дел — вместе с небольшим, но легендарным гаремом, состоявшим из персидских поэтесс, в охотничий домик, подаренный ему благодарным народом. Здесь он решил предаться изучению суфийской мистики. Первый и самый великий из Ханов. С тех времен, когда в здешнем уединении среди пения и криков болотных птиц жили и предавались философским штудиям Моазам Али и его поэтессы, многое изменилось, а сами охотничьи угодья вместе с домом пришли в окончательное запустение...

Мрак под куполом сгущается с каждой минутой — по мере того как к Рамгхар Коти приближается муссон, обещающий вновь наполнить водами его топи и возродить озера. Пальцы Шахина Бадур Хана прослеживают очертания михраба — ниши, обращенной к Мекке.

Сменились два поколения, и вот под элегантным чхатри лежит Муштак Хан, открытый всем ветрам и пыли. Он спас семейную репутацию и состояние, оставшись верным радже во времена, когда восстала Северная Индия. На гравюрах в газетах за 1857 год он изображен с двумя дымящимися пистолетами в обеих руках, защищающим имущество и семью от осаждающих его владения сипаев. Реальность была гораздо менее драматичной. Небольшой отряд мятежников осадил Рамгхар, но был легко и без потерь отброшен. Однако этого оказалось достаточно, чтобы Муштак заслужил у англичан титулы «Нашего преданного магометанина» и «Хана — убийцы индусов». Популярность у раджи, которую ему удалось завоевать благодаря своим реальным и легендарным подвигам, он сумел ловко использовать для проведения кампании по дальнейшему укреплению политического влияния мусульман. Как бы гордился Муштак, думает Шахин Бадур Хан, если бы увидел, что посеянные им семена произросли в крупную исламскую страну, Государство Чистых. И как бы он страдал, узнав, что Государство Чистых превратилось в средневековую теократию, а затем было буквально разодрано на части в ходе племенных междоусобиц. Слово Аллаха теперь звучит из дула «АК-47». Время, смерть и прах... Звук храмовых колокольчиков разносится по мертвым болотам. С юга то и дело долетают гудки поездов. Не очень сильные пока раскаты грома сотрясают воздух.

И здесь, под этой мраморной стелой, на гравиевой насыпи с тончайшим слоем почвы, в которой едва поместился фоб, покоится его дед Сайд Рез Хан, судья и строитель государства. Ему удалось спасти жену и семью во время войн, раздиравших страну после получения независимости, войн, в которых погибло более миллиона граждан. Но он оставался непоколебим в своей твердой вере в Индию, в идеалы, провозглашенные Неру в 1947 году, и в то, что в новой Индии одно из почетных мест должно принадлежать мусульманам. А вот здесь его отец. Адвокат и политик, член двух парламентов, одного в Дели и другого в Варанаси. И на его долю выпали войны. Каждое новое поколение Верных Магометан Ханов до последней капли крови сражалось против того, что было достигнуто предшествующим поколением.

В этой плоской безлесной местности свет автомобильных фар виден за много километров. Шахин Бадур Хан спускается со сторожевой башни по обвалившимся ступеням, чтобы открыть ворота. Слуги в Рамгхаре старые, смиренные, они заслужили спокойный сон. Он вздрагивает: капелька дождя упала ему на губу. Шахин осторожно пробует ее языком.

Ради нее я начал войну...

«Лексус» въезжает во двор. Его черный блестящий корпус словно жемчужинами усеян каплями дождя. Шахин Бадур Хан открывает дверцу. Из автомобиля выходит Билкис Бадур Хан. На ней официальное сари золотисто-синего цвета, на голову накинута дупатта. Он понимает намек. Нужно скрывать лицо. Хан принадлежит к тому народу, представители которого в свое время могли умереть от стыда.

— Спасибо, что приехала, — говорит он.

Жена поднимает руку. Не здесь. Не сейчас. Не в присутствии слуг. Шахин указывает на колоннаду сторожевой башни, делает шаг в сторону, его жена проходит мимо, приподняв сари, поднимается по крутым ступенькам. Капли дождя ритмично стучат по земле, весь юго-восточный горизонт расцвечен вспышками молний.

Дождевая вода стекает ручьями с краев куполообразной крыши восьмиугольной сторожевой башни Моголов.

— Прежде всего, — говорит Шахин Бадур Хан, — я должен сказать тебе, насколько сожалею по поводу всего происшедшего.

У слов вкус пыли и праха, праха его предков, который сейчас заливают струи дождя. Слова набухают во рту у Шахина.

— Я... не... У нас было соглашение, я его нарушил, и все каким-то образом вышло наружу. Остальное принадлежит истории. Я совершил чудовищную глупость и был сурово за нее наказан.

Он не знает, когда она впервые заподозрила, что с ним что-то неладно, но когда родилась Дара, ему стало понятно, что Билкис не способна удовлетворить все его желания. Их брак был последним браком в стиле Моголов — союзом династий, влияния и рационального расчета. Обо всем этом они говорили открыто только однажды, после того, как Джехан уехал в университет. Их хавели внезапно опустел, наполнившись эхом, и вдруг стало казаться, что в доме слишком много слуг. Беседа была натянутой, сухой и неприятной. Объяснения строились на аллюзиях и элизиях, чтобы не поняла все слышащая прислуга. Хан попытался донести до Билкис главное — он никогда не станет угрозой для чести семьи и правительства, а она всегда будет достойной, уважаемой женой политика. Ко времени упомянутого разговора они уже не спали вместе в течение десяти лет.

Но слово, обозначавшее причину их разлада, так никогда и не было произнесено вслух. Теперь Шахин Бадур Хан знает его точно. Свою болезнь? Свой порок? Свою слабость, жало плоти? Свое извращение?.. В языке, на котором говорят двое, нет слов для обозначения подобного.

Ливень настолько силен, что Шахина Бадур Хана почти не слышно.

— У меня еще остались некоторые льготы... Мне удалось подготовить отъезд из Бхарата. Есть билеты на прямой рейс до Катманду. Въехать в Непал не представляет большого труда. А оттуда мы уже сможем отправиться в любую точку Земли. Я лично считаю, что лучшим выбором будет Северная Европа, возможно, Финляндия или Норвегия. Это большие, не слишком густо населенные страны, где мы сможем жить, не обращая на себя внимания. У меня отложена довольно значительная сумма в зарубежных банках, ее будет вполне достаточно, чтобы приобрести недвижимость и вести достойную жизнь, хоть, возможно, и не столь роскошную, как здесь, в Бхарате. Цены, конечно, растут, и у нас, возможно, возникнут сложности с адаптацией к климату, но я все-таки полагаю, что Скандинавия — наилучший вариант.

Глаза Билкис закрыты. Она поднимает руку.

— Пожалуйста, прекрати.

— Ну, если тебя не устраивает Скандинавия, пусть будет Новая Зеландия, тоже очень хорошая и довольно отдаленная страна...

— Ни в Скандинавию, ни в Новую Зеландию, Шахин, я с тобой не поеду. С меня довольно. Не только ты должен извиняться. Я тоже. Шахин, я нарушила соглашение. Я сказала им... Ты полагаешь, только у тебя есть тайная жизнь. Отнюдь! Не только у тебя!.. Боже, как это похоже на тебя, Шахин, такого надменного, такого гордого тем, что лишь ты один способен жить ложью и позорными тайнами... На протяжении последних пяти лет я работала на Эн Кей Дживанджи. На Шиваджи, Шахин. Я, Бегум Билкис Бадур Хан, предала тебя хиндутве.

Шахин Бадур Хан чувствует, как шум дождя, раскаты грома, голос его жены сливаются в какой-то хаотический нечленораздельный гул. Теперь он понимает, что можно умереть от шока.

— Как? — слышит он собственный голос. — Чушь, ерунда... Ты говоришь ерунду, женщина.

— Я знала, что это должно показаться тебе бредом, Шахин. Жена предает мужа его самым страшным врагам... Но я именно так и поступила. Я предала тебя индусам. Да, твоя собственная жена. Та, от которой ты отворачивался в те немногие ночи, что мы провели вместе. Пять совокуплений. Я сосчитала — пять раз. Женщины такое хорошо запоминают. И два из них завершились рождением наших прекрасных сыновей. Пять соитий. Извини, моя грубость, наверное, оскорбляет тебя? Да, кажется, бегум из общества не должны так говорить? О, тебе следовало бы послушать, о чем говорят достойные бегум наедине, Шахин. Женские разговоры. Твои уши сгорели бы от стыда. Мы совершенно бесстыдные создания в наших отдельных покоях и наших сообществах. Они знают, все женщины знают. Пять соитий, Хан. Я рассказала им это, но то я утаила от них. Я не рассказала им потому, что все еще думала, что ты великий человек, восходящая звезда на темном небе, что у тебя впереди высокие посты и большие достижения, даже несмотря на то, что ты лежишь в отдельной постели и мечтаешь о существах, которых я не могу даже отдаленно назвать людьми. Жена способна многое отправить на задворки подсознания, если знает, что ее супруг — мужчина, идущий к высотам, к величию, как многие из твоих предков, похороненных здесь, Шахин. Женщина, которая могла бы выбирать из многих мужчин. И они любили бы ее и душой, и телом, и могли бы подняться до не менее высокого положения. Женщина с неплохим образованием и потенциалом, которая была загнана в золотую клетку пурды, так как на каждую женщину-адвоката приходится пять мужчин. Ты понимаешь, о чем я говорю, Шахин? Такая женщина многого ожидает. И если звезда восходила, а потом она вдруг остановилась в своем движении, застыла, а другие звезды поднялись выше и затмили ее своим светом... Что должна сделать такая женщина, Шахин? Что должна сделать такая жена и бегум?

Шахин Бадур Хан от стыда закрывает лицо руками, но не может остановить поток слов, который проникает в его мозг сквозь ливень, сквозь грозу, сквозь его пальцы. Он считал себя хорошим и верным советником своего лидера, правительства и страны, но он прекрасно помнит, как во время возвращения на самолете из Кунда Кхадара прореагировал на предложение Саджиды Раны занять место в ее кабинете. Страхом быть обнаруженным, страхом, что правда изольется из него, словно кровь из перерезанного горла. Теперь Шахин понимает, сколько раз на протяжении карьеры мог бы сделать шаг выше, но не делал его, парализованный предчувствием неизбежного падения.

— Дживанджи? — произносит он слабым голосом. Кульминация безумия в этой древней сторожевой башне Моголов в момент кульминации грозы. Его жена — агент Эн Кей Дживанджи. Она смеется. Он никогда в жизни не слышал более страшного звука.

— Да, Дживанджи. Теми вечерами, когда у меня собирался «кружок юристов», когда ты был в Сабхе, как ты думаешь, чем мы занимались? Беседовали о ценах на недвижимость, о детях-«брахманах» и крикетных матчах? О политике, Шахин. Лучшие женщины-адвокаты в Варанаси. А как же иначе нам развлекаться? Мы создали некое подобие теневого кабинета. Мы занимались моделированием на своих палмах. Могу заверить тебя, Шахин, в моем джхарока было больше политических талантов, чем во всем правительстве Саджиды Раны. О, Саджида Рана, великая мать, сделавшая невозможным для любой другой женщины сравниться с ней!.. Должна тебе сказать, Шахин, что в нашем Бхарате не было войны за воду. В нашем Бхарате не было трехлетней засухи, не было враждебности в отношениях с США. В нашем Бхарате мы разработали план создания совместного Управления распределением водных ресурсов долины Ганга вместе с авадхами и Бенгалом. Мы управляли твоей страной гораздо лучше, чем ты, и знаешь почему? Мы просто хотели проверить, способны ли на что-то. Способны ли быть лучше, чем вы. И оказалось, что способны. Все в столице говорили об этом, но ты ведь таких разговоров не слушаешь, не так ли? Бабья болтовня. Болтовня, не имеющая никакого значения. Но Эн Кей Дживанджи слушал, и слушал очень внимательно. Шиваджи слушали, и тут есть еще кое-что, чего я не могу простить. Индус-политик признал талант — независимо от пола, независимо от религии, — который не мог ни увидеть, ни признать собственный супруг. И мы стали политической группой шиваджисток, маленькой группкой, собиравшейся на чашку чая в саду. Теперь наша игра приобрела и смысл, и значение. Иногда я даже тешила себя надеждой, что, возвращаясь домой, ты не будешь рассказывать мне о том, какие вопросы вы обсуждали в Сабхе, и я сама, собственным умом дойду, расшифрую все ваши планы и замыслы, а затем оставлю вас далеко позади. И всякий раз, когда ты, возвращаясь домой, осыпал проклятиями Дживанджи, так как он всегда на шаг опережал вас, я радовалась, потому что была причиной всех ваших провалов.

Она прикасается к груди, не обращая уже никакого внимания на мужа, не замечая дождя, обрушившегося на Рамгхар, думая только о своей великой игре, ставшей главным за коном ее жизни.

— Дживанджи, — шепчет Шахин Бадур Хан. — Ты продала меня Дживанджи.

И дамба, которая так долго сдерживала его истинные чувства, такая высокая и широкая, рушится. Шахин Бадур Хан чувствует, что все эти годы, вся ложь и притворство — только стон, только вопль, подобный пустоте, предшествовавшей творению.

И этот стон рвется из него наружу. Он не может остановить его, не может удержать. Пустота мертвой хваткой сжала внутренности. Шахин опускается на колени. Ползет на коленях к жене. Все рухнуло. Он позволил себе надежду, и за подобную гордыню все у него было отнято. Теперь уже нет надежды. Звериный вой переходит в визг, в разрывающие грудь рыдания. Билкис в ужасе отступает от мужа. Подобное не входило в ее игровые стратегии и планы. Шахин Бадур Хан опускается на четвереньки, как побитый пес, и вопли его начинают напоминать лай и завывания издыхающей собаки.

— Прекрати, прекрати, — умоляет Билкис. — Пожалуйста, прекрати!.. Ну пожалуйста, подумай о том, как чудовищно ты выглядишь...

Шахин Бадур Хан поднимает на нее глаза. Она в ужасе закрывает рот рукой. Лицо мужа сделалось неузнаваемым. Ее игра погубила их обоих.

Билкис отступает от окончательно раздавленного существа, которое, скорчившись на ступенях сторожевой башни, копошится в вонючем гное своей растоптанной жизни. Она на ощупь находит ступеньки и скрывается в пелене дождя.

 

38

Господин Нандха

Господин Нандха погружен в суровую полифонию Баха, а несущий его самолет делает вираж над рекой. Горячий ветер, вестник муссона, атакует гхаты. Его порывы разбрасывают флотилии дийя по водам священного Ганга. Господин Нандха видит отблески молнии на шлеме пилота. Впереди идут три других самолета, принадлежащие к их эскадрилье, они кажутся неким движущимся световым узором на фоне огней большого города. Каши. Город света.

В виртуальном поле зрения господина Нандхи над Варанаси возвышаются божества. Они намного больше муссона, их ваханы ползут по асфальту и грязи, а макушки достигают стратосферы. Боги, подобные грозовым облакам, высоко держащие свои атрибуты, сквозь которые пробиваются разряды молний. Многочисленные руки складывают пальцы в священные мудры с истинно божественной тщательностью. Режим сдерживания вступил в силу, как только экскоммуникационные силы поднялись с военного аэродрома. Удалось пресечь перемещение сотни сарисинов первого уровня в кабельной сети, но во всем остальном ситуация была тише обычного рабочего дня в пятиэтажном офисном здании. Эскадрилья разделяется, навигационные огни видны между Ганешей, Кали и Кришной. Вот самолет делает вираж и пронзает образ Ганеши в фонтане пикселей. Копье в бок, думает господин Нандха.

Пилот переходит в режим снижения и проносится через завесу божественного света. Господин Нандха отключает виртуальные образы. Божества исчезают, словно уничтоженные внезапным приступом атеизма, но за долгие годы общения с ними господин Нандха привык ощущать их постоянное присутствие где-то на задворках сознания. Пистолет тяжелым грузом давит на грудь.

Здание компании «Одеко» представляет собой административный блок в не слишком престижном районе с низкой арендной платой. Оно спряталось в лабиринте маленьких ателье, шьющих школьную форму, и магазинчиков торговцев сари. Пилот ловко вписывает самолет в узкую улицу. Он идет на посадку, концами крыльев касаясь балконов и опор электрических линий. Воздушная струя валит десятки велосипедов, расставленных по улице. Корова нехотя уступает ему место. Владельцы магазинчиков пытаются удержать разлетающийся товар. Пилот выпускает шасси, которые нежно касаются бетонного покрытия. Господин Нандха идет к своему экскоммуникационному подразделению: Рам Лалли, Прасад, Мукул Дев, Вик.

Самолет замирает. Вокруг все недвижимо, полная тишина, только порывы ветра разносят бумагу и обрывки кинопостеров по узким улочкам. Лают уличные собаки. Моторы затихают, опускается трап. Самолеты подобного типа совершают идеально точную посадку. Садятся еще два из них. Четвертый кружит в воздухе на фоне залитых неоновым светом небоскребов Нью-Варанаси, затем снижается над крышей административного здания и зависает там. В узеньких переулках стоит такой рев, словно в небесах столкнулись две ведические армии. Открывается «брюхо» четвертого самолета, и воздушные совары Бхарата спускаются вниз по канатам. Если смотреть на дисплей на шлеме женщины-пилота, то создается впечатление, что они падают в зияющую пропасть. Специальные фугасные заряды вскрывают крышу, словно консервную банку. Переговариваясь с помощью жестов, совары начинают продвижение внутрь здания.

Господин Нандха следует через «кладбище» велосипедов. Одним прикосновением к правому уху включает хёк, и перед ним над стареньким галантерейным магазинчиком вновь предстает Индра, Повелитель дождя и молний, восседающий на своем вахане — слоне Айравате с четырьмя бивнями. В правой руке он держит ваджру праведного суда. Господин Нандха касается рукой оружия. Три молнии пронзают красное прозрачное тело Индры. Господин Нандха смотрит на небо. Начинается дождь. Он чувствует его на лице. Сыщик Кришны останавливается, стирает капли со лба и с удивлением смотрит на них. В то же мгновение Индра поворачивается, и господин Нандха чувствует, как его пистолет наводится на цель.

Роботы бегут по неосвещенному гали: топот крошечных ножек и клацанье «клешней». Роботы-обезьянки, роботы-кошки, роботы, похожие на бескрылых птиц и длинноногих насекомых... Волна хаотического щелкающего движения выплескивается на улицу. Господин Нандха поднимает пистолет, стреляет... целится... стреляет... целится... стреляет... целится... стреляет... Нарастающие баховские контрапункты сотрясают его слух. Ни одного промаха. Индра наводит на цель уверенно и точно. Роботы подпрыгивают на ходу, врезаются друг в друга, налетают на стены, на двери, а крупные отдельные капли тем временем переходят в настоящий дождь. Господин Нандха продвигается по гали, держа перед собой оружие, с помощью красного лазерного «глаза» безошибочно находящее цель. И вот они взлетают, дымятся, горят в точно направленных импульсах электромагнитного излучения. Роботы-обезьяны пытаются взбираться по кабелям, по журнальным постерам, по металлическим рекламным щитам с рекламой различных марок питьевой воды и языковых школ. Они мечутся в поисках крыш и коммуникационных линий. Индра низвергает их с помощью своей священной молнии. За спиной господина Нандхи агенты министерства, выстроившись в линию, добивают тех, кому удается проникнуть в экскоммуникационную зону. Господин Нандха выключает Баха и поднимает руку.

— Прекратить огонь!

Когда покончено с последними беглецами, силовые линии уже жужжат от перегрузки. Оглянувшись, господин Нандха замечает отвращение на лице Вика, который с трудом справляется с многофункциональной штурмовой винтовкой. Вот то, о чем ты мечтал, думает господин Нандха. Немного настоящей работы. Супервинтовки и фантастическое снаряжение.

Дождь кажется светящимся на фоне света, льющегося из прожекторов, установленных в подбрюшье у зависшего вверху самолета.

— Здесь что-то не то, — тихо произносит господин Нандха, и в то же мгновение муссон обрушивается на Варанаси.

За одну минуту Сыщик Кришны промокает до нитки. Его костюм голубиного цвета пристает к коже. Дождевая вода слепит глаза, он безуспешно пытается протереть их. И только несгибаемый Индра, которого не может испугать никакой муссон, возвышается над молниями, дождем и над трехтысячелетним Каши.

Совары спускаются сквозь крышу, прыгая на рабочие столы, шкафы с документами, упавшие с потолка вентиляторы, идут мимо валяющихся мониторов, чайных чашек и кулеров для воды. Держа оружие наготове, они рыщут по комнатам и помещениям. Здание сейчас представляет собой огромный черный куб в пелене ливня. Дождь каскадами льется в дыры, проделанные штурмующими в крыше. Субадар-майор знаком приказывает соварам делать все возможное, чтобы сохранить улики. И пока они передвигают кубы процессоров и другую электронику, чтобы уберечь от дождя, она вызывает господина Нандху по рации, которая висит у нее на шее. Еще одна мудра — и десант начинает осмотр местности в поисках следов деятельности сарисинов. Молния зловещим светом озаряет лицо женщины-командира. Она слышит, как джаваны из регулярных сил полиции проходят по нижним уровням. Потом жестом приказывает бойцам рассредоточиться. Здесь нет ничего. Какой бы дух ни обитал когда-то в этом месте, он его покинул.

Господин Нандха знаком дает понять своей группе, что работу можно заканчивать.

— Что-то не так? — спрашивает Вик.

Волосы у него прилипли к голове, с носа стекает дождевая вода, а мешковатая одежда обвисает бурдюком. Он поднимает глаза к Индре, который возвышается над хаотическими разноуровневыми крышами Каши.

— Всего лишь приманка. — Господин Нандха поддает ногой крошечный «трупик» робота-уборщика. — В данном случае мы имеем дело не с третьим поколением, прорывающимся на уровень субсарисинов. Все, что здесь произошло, было заранее задумано. Они хотели, чтобы мы все здесь уничтожили. — Он открывает палм. — Всем прекратить огонь...

Но два взвода, действующие с северной и с западной сторон, слишком увлечены охотой за роботами-обезьянами, прыгающими по тюкам с шелком для сари и по рядам школьной формы для девочек. Хозяева лавок и магазинчиков с громкими воплями воздевают руки, так как электромагнитные импульсы стирают информацию из памяти их кассовых аппаратов. Военная форма джаванов приобретает цвет сари, но они бегут по складам с воинственными возгласами за прыгающими и скачущими механизмами, мимо чаукидаров, прячущихся за дверьми с поднятыми от страха руками. Отважные джаваны мчатся вверх по бетонным ступенькам до тех пор, пока последний из роботов не будет уничтожен. Это чем-то напоминает старинную охоту на уток какого-нибудь раджи. В течение нескольких мгновений вспышки лазерного оружия сверкают ярче молний.

Господин Нандха входит в разрушенный офис. Он смотрит на потоки воды, струящиеся на дешевый ковер. Разглядывает дымящихся роботов, разбитые экраны и развороченные столы. Сыщик Кришны с досадой сжимает губы.

— Кто здесь командир?

Шлем субадар-майора открывается и уходит в капюшон ее боевого обмундирования.

— Субадар-майор Каур, сэр.

— Хочу напомнить вам, субадар-майор, что мы находимся на месте преступления.

Звук голосов, топот ног за дверью. Совары задержали маленького, но очень энергичного бенгальца в необъяснимо сухом черном костюме.

— Я требую, чтобы мне разрешили пройти...

— Пропустите его, — приказывает господин Нандха.

Полосы света от прожекторов, проникающие сквозь отверстия в крыше, освещают офис. Бенгалец с ужасом оглядывается по сторонам.

— Что все это значит? — возмущенно восклицает он.

— Позвольте узнать, кто вы такой, сэр? — спрашивает господин Нандха, чувствуя особую неловкость из-за своего насквозь пропитавшегося водой костюма.

— Меня зовут Чакраборти, я адвокат этой компании. Господин Нандха поднимает левую руку. У него на ладони знак министерства. Изображение ладони на ладони.

— Я провожу расследование по поводу противозаконного сокрытия искусственного интеллекта третьего поколения, каковое деяние нарушает положение Раздела 27 Международного соглашения в Лиме, — отвечает господин Нандха.

Бенгалец пристально смотрит на него.

— Ну и шут, — бросает он.

— Сэр, мы находимся на территории «Одеко инкорпорейтед»?

— Находитесь.

— Пожалуйста, прочтите ордер.

Совары возобновляют подачу электроэнергии в здание и подключают временные лампы.

Чакраборти подносит руку господина Нандхи к свету ближайшей лампы.

— Это то, что неофициально именуется приказом об экскоммуникации?

— Он исходит непосредственно от министра юстиции.

— Я буду вынужден подать официальную жалобу и начать судебный процесс по поводу нанесения ущерба.

— Конечно, сэр. Ваш профессиональный долг требует именно такой реакции. Теперь же я прошу вас быть предельно осторожным. Моим агентам еще предстоит проделать определенную работу, а здесь присутствует живое оружие.

Совар устанавливает водонепроницаемое покрытие поверх отверстий в крыше. Джаваны подводят кабели к процессорам. Вик уже находится у терминалов. Его собственная версия «коробки» с аватарами введена в конфигурацию.

— Здесь ничего нет.

— Покажите.

Господин Нандха чувствует у своего плеча Чакраборти. Он глупо ухмыляется, склонившись над Виком, сидящим на корточках у экрана. Вик прокручивает стеки регистров.

— Если здесь когда-либо и было третье поколение, то его уже давно нет, — говорит он. — Но... Эй, посмотрите-ка сюда! Наш друг Вишрам Рэй.

— Сэр, — подает голос Мадхви Прасад, сидящая у другого экрана.

Она пододвигает пару секретарских стульев со сломанными спинками. Господин Нандха усаживается рядом с ней. Носки скрипят у него в туфлях, и он морщится от унижения. Нехорошо проводить главное расследование всей своей жизни в хлопковых, насквозь промокших носках, которые еще и скрипят в придачу. А еще хуже слышать, как прилизанный бенгальский адвокатишко обзывает тебя шутом. Но самое скверное — это на твоей собственной кухне, под твоей собственной крышей, твоей же собственной тещей, давно увядшей сельской вдовой, быть обвиненным в немужественности, в том, что ты жалкий кастрат-хиджра. Но господин Нандха упорно пытается отогнать от себя все унизительные мысли. Обнаженные садху, танцующие сейчас под дождем, переносят значительно большее за во много раз меньшее вознаграждение.

— И на что же такое я гляжу? — спрашивает господин Нандха.

Прасад поворачивает экран так, чтобы ему было удобнее рассматривать изображение.

На снимке солнечное утро на новых гхатах в Патне. Паромы и речные суда сгрудились с краю, на заднем плане группы бизнесменов и рабочих. За ними в лучах яркого солнца сверкают небоскребы нового коммерческого центра. На переднем плане трое улыбающихся людей. Один из них — Жан-Ив Трюдо, вторая — его жена Анджали. Они обнимают девочку-подростка с волосами пшеничного цвета, стоящую между ними. Фотография выглядит как великолепный рекламный снимок. Девочка на голову ниже европейцев, но у нее широкая и радостная улыбка, несмотря на обритый череп, на котором господин Нандха различает тонкие шрамы, свидетельствующие о недавно проведенной операции.

Господин Нандха наклоняется поближе. Изо рта у него идет пар, голубоватый на фоне компьютерного монитора.

— Вот оно. Они хотели, чтобы мы уничтожили это. — Он касается пальцем лица девочки. — Оно еще живо.

 

39

Кунда Кхадар

На протяжении десяти дней самоходные мины замедленного действия пересекали плоские иссушенные бездождьем земли западного Бхарата. Несмотря на то, что гарнизон авадхов, расквартированный в Кунда Кхадар, бежал под натиском отважных джаванов Бхарата, артиллерийские батареи, расположившиеся вдоль восьмидесятикилометровой линии фронта, выпустили из своих установок около трехсот таких автономных зарядов. Каждый из них несет десятикилограммовый заряд мощной взрывчатки, а по размеру и форме напоминает маленького мускулистого кота. Днем они «спят» в небольших углублениях в земле или даже в засохшем помете, в коровьих «лепешках». Когда же наступает ночь, мины раскрывают антенны, расправляют сложенные металлические «ножки» и начинают скакать по полям вдоль канав — по-кошачьи ловко, по-кошачьи осторожно, находя направление по свету звезд и только им слышному «посвистыванию» глобальной системы навигации. Их пугает свет автомобильных фар. Заметив его, они застывают, рассчитывая на свою рудиментарную хамелеоноподобную мимикрию. Никто их не видит, никто не слышит, хотя «умные» мины и проскальзывают всего в нескольких сантиметрах от тракториста, спящего на своем чарпое. К тому времени когда первый брахман выйдет приветствовать солнце на берегах священного Ганга, они уже преспокойно зароются в песок или повиснут, зацепившись за балки в сумраке храмового потолка, а может, нырнут на самое дно сельского резервуара с водой. Это сарисины уровня 1,4, но их энергетические элементы работают на реакции метана с участием вольфрама. И потому они мчатся по Бхарату от одной кучи коровьего дерьма к другой.

И когда июльским вечером солнце клонится к закату, самоходные мины достигают своей цели. В течение двух ночей они передвигались по городским улицам, пугали кошек, вышедших на охоту, перепрыгивали с крыши на крышу через узкие городские переулки, спускались по стенам. Заряды соединялись по двое, по трое, десятками, дюжинами, превращаясь в рои из пластиковых «лапок» и гибких усиков-антенн, вызывая истошный лай бродячих собак. Но кто же обращает внимание на лай бродячих собак?

В десять тридцать двести двадцать самоходных «умных» мин проникают во все ключевые системы главной электрораспределительной станции «Рэй пауэр» в Аллахабаде и одно временно взрываются. Весь Западный Бхарат от Аллахабада до самой границы остается без электричества. Коммуникационные линии умирают. Командные центры парализованы. Военные пытаются привести в действие дублирующие системы. Наземные спутниковые станции отключаются. Посты противовоздушной обороны переходят на запасное питание. На аварийное подключение уходит три минуты. На восстановление коммуникационных линий и контрольных цепей — еще две. И еще три — на то, чтобы полностью восстановить оборонительную систему Бхарата.

За эти восемь минут сто пятьдесят вертолетов авадхов, поддерживаемые наземными силами, сарисинами, мобильными механизированными группами, продвигаются на пять километров в глубь территории Бхарата. И пока минометные подразделения занимают позиции у пограничных деревень, бронетанковые части движутся при поддержке с воздуха в направлении северной оконечности дамбы. Одновременно с этим две моторизованные дивизии прорывают линию обороны бхаратцев у Ревы и движутся по джабалпурской дороге по направлению к Аллахабаду.

К тому моменту, когда вступают в действие резервные энергетические установки и вновь начинают функционировать все командные и разведывательные системы, на позиции обороняющихся на западе Бхарата уже направлены жерла пушек танков врага. Кроме того, стайки роботов-саперов рыскают по минным полям, а на дамбе Кунда Кхадар уже слышен жуткий свист минометного обстрела. Окруженные со всех сторон, беззащитные перед нападением с воздуха части, обороняющие Аллахабад, во главе с командующим, генералом Джахой, капитулируют. Пять тысяч солдат складывают оружие. Так заканчиваются восемь самых героических минут во всей военной истории авадхов. И самые позорные в истории Бхарата.

К десяти сорока сеть восстановлена. А еще через десять минут палмы уже трезвонят по всему погруженному в пелену дождя Варанаси.

 

40

Вишрам

По указанию старого Рама Даса прислуга переносит садовую мебель под прикрытие гостеприимного купола Шанкер-Махала. Вишрам идет по лужайке мимо выстроившихся в ряд плетеных стульев. В самом конце сада за маленьким белым столом среди почти непроницаемых потоков муссонного ливня в полном одиночестве сидит его мать, маленькая бледная женщина. Подобно британской вдове, она дождется, пока гроза настигнет ее, но не сдаст позиций. Вишрам помнит ее только такой, на лужайке, за белым столиком, рядом с подругами и с чаем на серебряном подносе. Вишраму дом всегда больше нравился во время дождя, когда создавалось впечатление, что он плывет среди зелени и темных облаков. И тогда его истосковавшиеся по воде призраки возвращались к жизни, и комнаты наполнялись их поскрипыванием и пощелкиванием. В сезон муссона Шанкер-Махал источает аромат старого дерева, сырости и растительного буйства, как будто прихотливые орнаменты на потолке спальни Вишрама вот-вот должны распуститься роскошными невиданными цветами. Сплетенные фигуры на колоннах во время дождя расслабляются и отдыхают.

— Вишрам, птичка моя. Как тебе идет этот костюм.

Поманив одного из слуг пальцем, он приказывает оставить последний садовый стул и не заносить его в дом. Вспышки молний сверкают над деревьями. А за ними свет фар прорезает мрак.

— Мама-джи, — говорит Вишрам, наклонив голову. — Я долго не задержу тебя. Мне нужно знать, где он.

— Кто, дорогой?

— А как ты думаешь?

— Твой отец принадлежит к тем людям, которые очень серьезно относятся к духовной жизни. И если он избрал путь садху, путь уединения, то его выбор следует уважать. Но что тебе от него нужно?

— Ничего, — отвечает Вишрам Рэй. Ему кажется, что мать прячет лукавую улыбку, поднося чашку с «дарджилингом» к губам. Горячий ветер проносится по клумбам. Слышны резкие крики павлинов. — Я просто хочу сообщить ему об одном своем решении.

— Что-то связанное с бизнесом? Ты же знаешь, я никогда не разбиралась в бизнесе, — говорит Мамата Рэй.

— Мама... — произносит Вишрам.

Всю свою жизнь она пыталась заставить всех поверить в этот миф. Простушка Мамата ничего не понимает в бизнесе, не хочет иметь к нему никакого отношения, бизнес — дело мужское, деньги, власть... Не принималось ни одного решения, не делалось ни единой покупки, не осуществлялось никаких инвестиций, не начинались исследования без того, что бы Мамата Рэй не произносила своей сакраментальной фразы о том, что она ничего не понимает в бизнесе. Но тут же звучали вопросы и намеки: а что будет, если... а что, если сделать немного иначе... а не может ли в конечном итоге получиться?.. Вишрам нисколько не сомневался в том, что ее высказанные не слишком уверенным тоном вопросы и послужи ли толчком к разделу «Рэй пауэр» в шекспировском духе. И именно голос его матери благословил Ранджита Рэя на уход от мира.

Вишрам наливает себе чашку ароматного чая. Вкус слишком изыскан для него, но по крайней мере теперь есть чем занять руки. Первое актерское правило. Обязательно найди, чем можно занять руки.

— Я выкупаю долю Рамеша. Я уже назначил экстренное собрание правления.

— Ты говорил с господином Чакраборти...

Глаза его матери подобны свинцовым линзам, отражающим бурное серое небо.

— Я знаю, что такое «Одеко».

— Именно это ты хотел сказать отцу?

— Нет. Я хотел сказать, что у меня в данной ситуации не очень большой выбор, и как мне кажется, я сделал наилучший.

Мамата Рэй ставит чашку на стол и поворачивает ее на блюдце так, что ручка указывает точно влево. Садовники и домашняя прислуга подходят поближе, чувствуя, что что-то намечается. Усиливающейся ветер треплет их тюрбаны.

— Я выступала против раздела компании. Тебя, наверное, удивит подобное признание. Я выступала против из-за тебя, Вишрам, полагая, что ты прокутишь свою долю, пустишь ее на ветер. В этом я не очень отличалась от Говинда. И только отец сохранял веру в тебя. Его всегда так интересовало то, чем ты занимался в своей ужасной Шотландии. Он уважал тебя за мужество иметь собственные убеждения. А они ведь у тебя были и есть, Вишрам. Я говорила, что не разбираюсь в бизнесе, но оказалось, что я не разбиралась в людях, в собственных сыновьях. Впрочем, возможно, я уже слишком стара, чтобы менять точку зрения.

Мамата Рэй поднимает глаза. Вишрам чувствует на лице капли дождя. Он опускает чашку. Чай совсем остыл и очень горек. Слуги забирают сначала посуду, потом уносят стол. Дождевые капли громко стучат по листьям бугенвиллеи.

— Твой отец совершает пуджу в храме Кали в Мирзапуре, — произносит Мамата Рэй. Она идет за слугами, которые переносят садовую мебель. Дождь очень силен, но все же не настолько, чтобы заглушить звук двигателей приближающегося самолета. — Он совершает пуджу по поводу окончания эпохи. Нога Шивы опускается. Танец начинается. Мы отданы богине разрушения.

Когда они достигают восточной веранды, в облаках образуется просвет. Раздается удар грома, а над садом начинает снижаться самолет. Навигационные огни превращают пелену дождя в светящийся занавес. Двигатели переходят в режим снижения, шасси выдвигаются по направлению к траве, подстриженной Рамом Дасом. Слуги и садовники прикрывают глаза руками.

— Ну что ж, и снова ты была права. Я всегда был пижоном и ублюдком, — говорит матери Вишрам и бежит по дождю к самолету, подняв воротник дорогого костюма.

Марианна Фуско машет ему рукой.

Старый Шастри ведет Вишрама и Марианну Фуско по крутым переулкам Мизрапура. Улочки здесь узкие, темные, пахнут мочой и старыми палочками благовоний. Ребятня отстает от них, когда они начинают подниматься вверх от бетонных гхатов. Вишрам бросает взгляд на самолет, оставшийся на берегу реки. Пилот снял шлем, он сидит на песке на почтительном расстоянии от двигателей и курит. Муссон, уже достигший Варанаси, обошел Мизрапур на расстоянии шестидесяти километров к западу. В узких переулках жара концентрируется в нечто почти осязаемое. Мусор поднимается в воздух в резких порывах душного вонючего ветра. Марианна Фуско спокойно идет вверх по ступеням, стараясь не обращать внимания на взгляды юношей и стариков.

Храм Кали представляет собой мраморный постамент, окруженный со всех сторон лавками, торгующими амулетами, гаджрами и изображениями богини, взятыми из громадной базы данных ее образов и отпечатанными на заказ. Кали — главный источник благосостояния этого района Мизрапура, пришедшего в упадок индийского городка, мимо которого давно прошла информационная революция, а он как будто все еще задается вопросом, что же все-таки произошло. Тротуары проходят вдоль омываемых водой мраморных ступе ней, и даже в такое время они полны паломников. Непрерывно звонят колокольчики. Металлические ограждения направляют верующих к гарбхагриха. Корова прыгает вверх и вниз по ступенькам. Видно, как под тощей желтоватой кожей движутся выпуклые ребра.

— Я останусь здесь, — говорит Марианна Фуско. — Кто-то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.

Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.

Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем-то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья — десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.

Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная — узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан... Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец-то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.

Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь... Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это — место кремации.

Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.

— Отец?..

Ранджит Рэй кивает.

— Вишрам. Садись, садись.

Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.

— Отец, что ты здесь делаешь?

— Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.

— Но это же ужасное место.

— Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по-другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.

— Символике разрушения, отец?

— Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.

— Я выкупаю долю Рамеша, — сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. — Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.

Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.

— Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.

— От моего доброго друга Чакраборти.

— Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?

— Знаю.

— И сколько же времени ты знал?

— С самого начала. «Одеко» вышла на меня, как только мы приступили к работе над проектом нулевой точки. Чакраборти был предельно прям и высказался о намерениям своей компании без всяких околичностей.

— Но ты же ведь страшно рисковал. Если бы Сыщикам Кришны удалось выйти на след... Что сталось бы с «Рэй пауэр», с ее репутацией, с ее девизом «Сила и совесть», со всем тем, за что ее уважали?

— Не вижу никаких противоречий. Они — живые существа, разумные существа. Мы перед ними в долгу. Мы должны о них заботиться.

— Существа? Ты сказал — «существа»?

— Да, я именно так и сказал. Кажется, существует три сарисина третьего поколения. Безусловно, их субъективные вселенные не обязательно должны перекрываться, хотя, возможно, у них общие стандартные подпрограммы. «Одеко», как я полагаю, — общий канал. По крайней мере для двух из них.

— Чакраборти назвал «Одеко» сарисином «Брахма». На лице у Ранджита Рэя появляется понимающая улыбка.

— Ты когда-либо встречался с «Брахмой»?

— Вишрам, что ты имеешь в виду под словом «встречался»? Я встречался с людьми в официальных костюмах, я беседовал с разными лицами по телефону. Все эти лица могли быть вполне реальными, но могли быть и «Брахмой» — или какими-то его проявлениями. Можно ли в прямом смысле слова встретиться с распределенной сущностью?

— Но они когда-нибудь говорили, почему хотят финансировать проект нулевой точки?

— Ты не поймешь их мотивов. И я их не понимаю. Вспышка молнии на мгновение освещает внутреннюю часть кремационной камеры. С тяжелым грохотом обрушивается на нее удар грома. Странный ветер поднимает пепел.

— Скажи мне...

Палм Вишрама подает сигнал. Он раздраженно морщится. Паломники бросают злобные взгляды на нарушителя святости храма. Но это звонок высшей категории важности. Вишрам включает только аудиорежим. Когда Марианна Фуско заканчивает говорить, он тихо опускает палм во внутренний карман пиджака.

— Отец, нам нужно уходить. Ранджит Рэй хмурится.

— Не понимаю, что ты говоришь.

— Нужно немедленно уходить. Здесь небезопасно. Авадхи захватили дамбу Кунда Кхадар. Наши войска капитулировали. Между частями противника и Аллахабадом нет практически ничего. Авадхи могут быть здесь уже через двадцать четыре часа... Отец, ты должен лететь вместе с нами. В самолете есть свободные места. Ты обязан прекратить эксперимент, ведь ты же человек, известный и уважаемый во всем мире!

Вишрам встает и протягивает руку отцу.

— Нет, я никуда не пойду и не позволю, чтобы мною, как престарелой вдовой, помыкал собственный сын. Я принял решение, я ушел из мира и назад уже не вернусь.

Вишрам в отчаянии качает головой.

— Отец...

— Нет. Со мной ничего не случится. Бхарат, в который они вторглись, совсем не тот, в котором живу я. Они ко мне не притронутся. Идите. Уходите. — Ранджит Рэй отталкивает сына, коснувшись его колен. — Есть вещи, которые ты обязан сделать, поэтому иди. С тобой все будет хорошо. Я стану молиться за тебя, и боги позаботятся о тебе. А теперь уходи.

Он закрывает глаза и поворачивает в сторону сына слепое, окаменевшее лицо.

— Я вернусь...

— Ты меня не найдешь. Я не хочу, чтобы ты меня искал. Ты уже сам знаешь, что должен делать.

В тот момент, когда Вишрам, наклонившись, проходит под низким измазанным кровью навесом, отец выкрикивает ему вслед:

— Я хотел тебе сказать. «Одеко», «Брахма», сарисины... что они ищут в проекте нулевой точки. Выхода... В том многообразии, которое обещает теория «М-звезды», должна существовать вселенная, в которой они и все им подобные смогут существовать, свободно и безопасно жить, и там мы их никогда не найдем. А вот причина, по которой я нахожусь в этом храме: я хочу взглянуть в лицо Кали, когда ее век подойдет к концу.

К тому моменту, когда Вишрам выходит из храма, уже идет сильный дождь. Мрамор покрывается грязью: пыль смешивается с водой. Узкие улочки вокруг храма все еще полны народа, но настроение здесь уже изменилось. Религиозный фанатизм рассеялся, но не сменился всеобщим торжеством по поводу окончания долгой засухи и прихода спасительного дождя. Весть об унижении при Кунда Кхадаре уже успела обойти всех, и теперь гали кишат брахманами, вдовами в белом, фанатичными последователями Кали в красном и раздраженными молодыми людьми в джинсах и чистых белых рубашках. Они стоят, вперив взгляды в телеэкраны, вырывают из принтеров листы с только что отпечатанными новостями, собираются группками вокруг рикш с радиоприемниками или парней, к которым на палмы поступают последние известия. Шум на улицах растет по мере того, как новости перерастают в слухи, слухи — в панику, а паника — в воинственные лозунги. Отважные джаваны Бхарата разгромлены. Слава Бхарата уничтожена. Дивизии авадхов уже перерезали окружную аллахабадскую дорогу. Они вторглись на священную землю. Кто может нас теперь спасти? Кто сможет отомстить за нас? Дживанджи, Дживанджи, Дживанджи!.. Воины-карсеваки потопят захватчиков в потоках их собственной крови. Шиваджи искупят позор Ранов!..

— Где ваш отец?

Вишрам надевает обувь, а вокруг него мечутся рикши.

— Он остается.

— Я так и думала, господин Рэй.

Странно слышать подобные слова от Шастри. Господин... Рэй...

— В таком случае я бы предпочла как можно скорее от сюда выбраться, так как чувствую себя слишком белой, слишком европейкой и слишком женщиной, — говорит Марианна.

По крутым переулкам катятся потоки дождя, и дороги становятся скользкими и опасными.

— Как так получается, что у вас все заканчивается бунтом? — спрашивает Фуско.

Общая атмосфера на улицах делается все более напряженной и агрессивной. Вишрам видит свой самолет на берегу между двумя нависающими над ним зданиями. У него за спиной что-то падает. Голоса становятся паническими. Он поворачивается и видит, что повалилась повозка с горячей едой, и пахнущие специями треугольники рассыпались по всему Гали. Горячее масло разлилось по ступенькам. Всего лишь один щелчок зажигалки... Огонь охватывает узенький переулок. Крики, вопли...

— Пойдем.

Вишрам хватает Марианну за локоть и почти толкает вниз по ступенькам.

К моменту, когда они сели в самолетные кресла, пилот уже успел разогреть двигатели. Шастри отходит от места посадки, подняв руки в благословляющем жесте. Самолет поднимается над нарастающим людским потоком, который несется по ступеням, подобно стае крыс, рвущихся к воде. Они размахивают лати, подбирают палки и камни, чтобы бросать в чужаков, вторгшихся в их святилище. Но самолет уже слишком высоко. Воздушное судно разворачивается, и Вишрам видит, как огонь разливается от здания к зданию подобно жидкости. И его уже не остановить никакому ливню.

— Век Кали, Кали-юга, — шепчет он.

Когда людские беды станут неисчислимы, когда затворятся небеса, когда уши богов станут глухи, а энтропия достигнет максимума и совсем не останется надежды... когда земля будет уничтожена огнем и водой, думает Вишрам — а самолет тем временем переходит в горизонтальную плоскость полета, — тогда время остановится, а вселенная родится заново.

 

41

Лиза

За аркой дождь льет сплошной стеной, и Лиза Дурнау допивает уже третью порцию джина.

Она сидит на плетеном стуле внутри мраморной аркады. Кроме нее, на террасе только двое мужчин в дешевых костюмах и сандалиях. Они пьют чай. Отсюда девушке хорошо виден главный вход и место администратора. Стук дождя по камням сделался уже почти невыносимым. Это почти буря, даже по стандартам Среднего Запада. Молнии и все такое...

Стакан снова опустел... Лиза делает знак официанту. Все официанты здесь — молодые застенчивые непальцы, одетые как раджпуты. Здесь, на «черном севере», все как-то не по ней. Девушка только начала привыкать к прекрасному цивилизованному югу и его мягкой анархии и вдруг очутилась среди народа и в городе, которые, на первый взгляд, выглядят так же, но на самом деле оказываются совершенно иными.

Таксист воспринял ее слова насчет американского консульства как прямой намек на то, что ее можно обобрать, и начал возить вокруг какого-то перекрестка с большой статуей Ганеши под смешным маленьким куполом рядом с рекламой вельветовых брюк.

— Развязка Саркханд! — кричал шофер. — Плата за опасность, плата за опасность...

Повсюду изображения свастик. Лиза не помнила точно, куда должна быть направлена правильная свастика, а куда фашистская, но в любом случае от этих изображений ей стало весьма неуютно.

Роудз, офицер консульства, долго листал ее документы.

— Не могли бы вы в точности разъяснить мне цель приезда сюда, мисс Дурнау?

— Мне нужно найти одного человека.

— Должен вам сказать, вы выбрали не самое удачное время. Посольство советует всем гражданам Соединенных Штатов покинуть страну. Мы не можем гарантировать вашу безопасность. Затронуты и наши национальные интересы. Сожгли американский ресторан «Кинг».

Он бросает небрежный взгляд на «Скрижаль». Лиза завидует ему, так смотреть на «Скрижаль» ей не дано. Он возвращает ей документы.

— Ну что ж, успеха вам в вашей миссии, в чем бы она ни заключалась. Можете рассчитывать на любую помощь с нашей стороны, если таковая понадобится. И что бы там ни говорили, это — великий город.

Однако Лизе Дурнау Варанаси показался городом пепла, несмотря на все его неоновые рекламы и залитые золотым светом шикары. Пепел на улицах, в святилищах и храмах, пепел на лбу у святых, пепел на крышах «марути» и фатфатов. Небо тоже пепельное, темное. Ветер постоянно поднимает волны сажи. Девушке даже казалось, что через кондиционер в ее номер отеля проникает жирная углеводородная грязь, оседает у нее на коже.

Отель Лалла, в котором поселилась и Лиза, представлял собой очаровательный старый исламский городской дом с мраморными полами, неожиданными перепадами уровней и оригинальными балкончиками, но ее номер оказался ужасно грязным. Мини-бар пуст. Унитаз забит куском гигиенического полотенца. Этажи и балконы полны журналистов и телевизионщиков, снимающих новости. Лиза проверила душ, но и он не обрадовал ее.

Рядом с Лаллом был и второй персонаж. Ажмер Рао. «Скрижаль» сняла фотографию с камеры слежения вестибюля отеля. Женщина оказалась ниже ростом, нежели представляла Лиза. Широковата в бедрах, но это могло быть результатом искажения изображения из-за неудобного угла, под которым велась съемка. И что-то странное на лбу...

Ажмер Рао... Странно, но Лиза обрадовалась, что Лалл с ней не спит. А вот и сам Томас. Похудел. Лицо сделалось мягче. Ужасная, ужасная одежда... Растущая плешь, зато сзади волосы стали длиннее, как бы в качестве компенсации. Такой, каким она видела его в образах Скинии.

Наблюдая за дождем, Лиза вдруг начинает чувствовать злость, жуткую накаляющуюся злобу. Всю свою жизнь она боролась с кальвинистской доктриной предопределения, исповедовавшейся ее отцом. И вот то, что она наблюдает за муссоном над Варанаси, есть результат сочетания кармических сил, которым уже где-то около семи миллиардов лет!.. Она, Лалл, эта широкозадая девица — все они играют в соответствии со сценарием, не менее жестким и просчитанным до мельчайших деталей, чем любая из бесчисленных серий «Города и деревни». Лиза злится, потому что ей так и не удалось уйти от отцовской мысли об предопределении...

Сложное поведение «Альтерры», ее интеллектуальных пространств «Калаби-Яу», клеточных автоматов у нее на мониторе — все было результатом простых, но непререкаемых правил. Правил настолько элементарных, что можно было прожить целую жизнь и так и не понять, что они вообще были.

Лиза входит в «Альтерру». Ради развлечения находит свое нынешнее положение по глобальной системе навигации с поправкой на континентальный сдвиг, включает полную проприоцепцию и оказывается в аду. Она стоит на бугристой долине из черной лавы с красными прожилками трещин. Небо покрыто густыми клубами дыма и время от времени освещается вспышками молний, а вокруг — настоящий снегопад из пепла. Лиза чуть было не задохнулась от запаха серы и продуктов горения и потому отключила обоняние. Долина пологим склоном поднимается к ряду низких конусов, извергающих густые, быстро растекающиеся потоки магмы. Каскады искр закрывают горизонт.

Лиза оглядывается. Программа позволяет ей видеть на двадцать километров вокруг, но нигде не заметно ни одного живого существа.

Охваченная паникой Лиза Дурнау возвращается в поливаемый дождем Варанаси. Сердце у нее бешено бьется, голова идет кругом. Это все равно что свернуть за угол знакомой улицы и оказаться у нулевой точки. У нее ощущение тяжелого физического шока. Она боится сделать какой-нибудь неловкий жест, который сможет снова вернуть ее в «Альтерру». Девушка включает режим «окна». В поясняющем окне находит сообщение, что на Деканском плоскогорье происходит мощное вулканическое извержение.

Полмиллиона кубических километров лавы извергается из столба застывшей магмы, поднимающегося над мантией того, что через шестьдесят миллионов лет станет островом Реюньон. Гора Святой Елены исторгла из себя жалкий кубический километр и сотрясла этим весь северо-запад Тихого океана. Полмиллиона гор Святой Елены. Растяните их, и они сотрут с лица земли штаты Вашингтон и Орегон, покрыв их жидким базальтом в два километра толщиной. Декканские вулканы и сформировали слой в два километра толщиной над центром Западной Индии, когда весь субконтинент устремлялся (в геологическом смысле слова) по направлению к Азиатскому континенту, что завершилось столкновением, в результате которого возникла самая большая горная гряда на Земле. Высвободившийся в результате описываемой катастрофы углекислый газ вызвал дисбаланс во всех имеющихся на земле механизмах поглощения углерода, и на Землю опустился «занавес» мелового периода. Жизнь на планете много раз оказывалась на краю гибели. «Альтерра» не могла стать убедительным вариантом альтернативной эволюции без механизмов глобального уничтожения, таких, как вулканическая деятельность, смещение полюсов, столкновение с астероидами. И сейчас Лизу пугает не само извержение, а то, что декканский вулканический базальт никогда не достигал Индо-Гангской долины. В «Альтерре» Варанаси оказался погребен под раскаленной магмой.

Лиза переходит в режим «взгляда из вселенной». Смутное ощущение вины возникает у нее, когда она поднимается высоко над Австрало-Индийским океаном. Из реального космоса вид никогда не бывает настолько четким. Европа представляет собой дугу из островов и полуостровов на западном изгибе планеты. Азия другим полукружием уходит на север. Север Азии пылает. Облака пепла покрывают половину континента. Огонь освещает темную часть Земли. Лиза Дурнау вызывает окно данных. И тихо вскрикивает. В Сибири тоже извержения.

«Альтерра» погибает, зажатая в кольце пламени. Двуокись углерода, высвобожденная из земной коры кипящим, испаряющимся базальтом, соединится с углеродом горящих лесов, создав жуткий парниковый эффект, который, в свою очередь, станет причиной роста температур атмосферы и океанов, достаточного для того, чтобы вызвать клатратный взрыв: метан, заключенный в ледяных клетках глубоко под поверхностью океана, вырвется на свободу в одном грандиозном взрыве. Океаны забурлят. Уровень кислорода будет резко падать по мере роста температуры. Фотосинтез в океанах прекратится. Моря превратятся в котлы с гниющим планктоном.

Жизнь может выдержать одну «плавку». Земля пережила чиксулубское столкновение и его результат — «плавку», подобную декканской, но только на противоположной стороне планеты. Правда, это стоило ей потери двадцати пяти процентов всех видов живых существ. Вулканические извержения в Сибири двести пятьдесят миллионов лет назад положили конец эпохе чрезвычайной биологической активности пермского периода, уничтожив девяносто пять процентов живых организмов. Но жизни удалось перескочить даже через такую пропасть. Однако два одновременных подобных извержения жизнь на Земле, конечно, не выдержит.

Лиза Дурнау наблюдает за распадом и гибелью своего мира.

Но причина кроется явно не в природных катаклизмах. Это результат нападения. Томас Лалл, разрабатывая «Альтерру», наделил проект надежным иммунитетом к любым непредвиденным атакам. Атакам, проходившим через сарисины, руководившие доступом геофизических, океанологических и климатологических систем к центральным реестрам. Источник хаоса — где-то внутри.

Лиза выходит из «Альтерры» и под летним дождем воз вращается на террасу хавели. Девушка дрожит. Однажды в Лондоне на нее напали у входа на станцию метро. Все произошло быстро и без особой жестокости, как-то по-деловому: деньги, кредитные карточки, палм, туфли. Даже опомиться не успела, как все закончилось. Она пережила то нападение с чувством тупого смирения, возможно, даже и с долей исследовательского любопытства. Потом Лиза, конечно, ощутила потрясение, ее охватили гнев и негодование и по поводу того, что с ней сделали, и от собственной неспособности противостоять человеческой подлости и агрессии.

В данном случае жертвой грубого хулиганского нападения стал целый мир.

Лиза не сразу понимает, что на «Скрижаль» поступает сообщение. Она складывает ее и опускает в карман. Девушка не может нарушить правила конспирации и потому не знает, что делать.

Лиза видит его. Томас Лалл, наклонившись над столиком администратора, спрашивает ключ от номера. С пропитанной водой рубашки, широких шорт и прилипших к голове волос стекает вода, образуя маленькие лужи на белом мраморе пола. Он не заметил Лизу. Для него она на другом конце планеты, среди холмов Канзаса. Лиза Дурнау начинает звать его по имени, и одновременно с этим двое мужчин в дешевых костюмах и сандалиях встают и подходят к столу администратора. Один из них показывает Лаллу что-то, что находится у него в руке. Другой кладет руку ему на плечо. Томас кажется ошарашенным, растерянным. Первый мужчина открывает большой черный зонт, и все трое быстрым шагом пересекают почти затопленный ливнем сад. У ворот их уже ждет только что подкатившая полицейская машина.

 

42

Лалл

Игра называется «Плохой полицейский и плохой полицейский». Ты находишься в комнате для допросов. Характер упомянутого помещения может быть любым — тюремная камера, удобное кресло в полицейском управлении или камера пыток. Главное состоит в том, что вы не слышите и не видите, что происходит снаружи. Единственный источник информации об окружающем мире — слова самих полицейских. У вас есть подельник, который находится в такой же комнате. Вы оба — обвиняемые.

И вот вы сидите в зеленой комнате для допросов, пахнущей краской и антисептиком. Видите своего дружка/сообщника/любовника/любовницу. Он уже давно все выболтал, рассказал и о вас. Над этим придется серьезно поразмыслить. Вполне возможно, что копы говорят правду. Впрочем, может статься, они просто хотят заставить вас настучать на товарища. Вы ничего не знаете наверняка, а «плохие полицейские» знают. Они ведь плохие. И так они будут вас изводить, не предложив вам даже своего мерзкого кофе.

Каковы же варианты поведения? Предположим, вы все отрицаете, и ваш подельник/дружок/сообщник/любовник/любовница тоже все отрицает. Возможно, вам удастся выбраться. Благодаря недостаточности улик. Допустим, вы оба признаетесь, и полицейские оказываются на деле не такими уж плохими, так как больше всего на свете копы ненавидят бумажную работу, а вы избавили их от возни с кучей бумаг, поэтому в благодарность они будут добиваться для вас наказания, не связанного с лишением свободы. Может случиться и такое: вы все отрицаете, а в другой камере вас закладывают. Ваш дружок выходит на свободу, а вся вина сваливается на вас.

Что лучше? Ответ приходит вам в голову еще до того, как шаги полицейских затихают в конце коридора. Вы стучите кулаком в дверь. Эй!.. Вернитесь, я хочу вам все рассказать, да-да, все, в мельчайших подробностях...

Игра называется «Дилемма заключенного». Она не такая увлекательная, как «Блэк-джек» или «Подземные темницы и драконы», но она представляет собой инструмент, с помощью которого исследователи искусственной жизни изучают сложные системы. Поиграйте в нее некоторое время — и перед вами предстанут все человеческие истины во всем их разнообразии. «Долговременное» добро и «кратковременное» зло. Поступай так, как могут поступить с тобой, или поступай с ними так, как они уже с тобой поступили. Томас Лалл миллионы раз играл в «Дилемму заключенного» и во множество других игр с ограниченным объемом информации. Но игра и реальная жизнь — совсем разные вещи.

Комната зеленая и пахнет дезинфекцией. А еще плесенью, застарелой мочой, горячим маслом и влагой от рубашек насквозь промокших полицейских. Они не хорошие и не плохие полицейские, они обыкновенные полицейские, которые с гораздо большим удовольствием предпочли бы вернуться к своим женам и детям, чем тратить время здесь. Один из них покачивается на стуле и смотрит на Томаса Лалла, высоко подняв брови, так, словно ожидает услышать от него истинное откровение. Второй постоянно рассматривает свои ногти и делает ртом нечто неприятное, что напоминает Лаллу старый фильм с участием Тома Хэнкса.

Делайте что хотите. Не притворяйтесь умниками. Не корчите из себя умников. Томас чувствует, как у него все больше сжимает грудь.

— Послушайте, я уже все рассказал. Я был ее попутчиком, а она ехала к родственникам в Варанаси...

Первый коп, тот, что раскачивался на стуле, наклоняется к столу и царапает что-то на хинди в блокноте на спиральной проволоке. Записывающее устройство не работает. Полицейский переговариваются друг с другом. «Том Хэнкс» опять делает то же самое ртом. Это все больше начинает раздражать Лалла. Ведь все их жесты могут быть частью игры.

— Для провинциальных джаванов могло бы и сойти, но не забывайте, что вы находитесь в Варанаси, сэр.

— Не понимаю, что, черт возьми, происходит.

— Все очень просто, сэр. Ваша коллега сделала запрос в национальную базу данных ДНК. Обычное сканирование службы безопасности выявило определенные... аномальные структуры в ее черепе. Служба безопасности задержала девушку и препроводила к нам.

— Вы постоянно повторяете одно и то же: аномальные структуры, аномальные структуры... Что это значит? Что значат эти ваши «аномальные структуры»?

«Том Хэнкс» снова переводит взгляд на свои ногти, со ртом у него опять что-то не в порядке.

— Это вопрос национальной безопасности, сэр.

— Какой-то хренов Кафка, вот что это такое!..

«Том Хэнкс» бросает взгляд на копа, качающегося на стуле. Тот прилежно записывает только что названное имя.

— Это чешский писатель, — поясняет Томас Лалл. — Он умер лет сто назад. Я просто пытался иронизировать.

— Сэр, прошу вас, не надо этого делать. Вопрос очень и очень серьезный.

Любитель покачаться на стуле демонстративно вычеркивает имя Кафки и поворачивается в сторону Лалла так, словно хочет рассмотреть его внимательнее и под новым углом зрения. Жара в комнате без окон немыслимая. Запах, исходящий от мокрых полицейских, еще хуже.

— Что вам известно о попутчице?

— Я познакомился с ней на пляжной вечеринке в Теккади, в Керале. У нее начался приступ астмы, а я ей помог. Мне понравилась эта девушка. Она сказала, что собирается ехать на север, и я присоединился к ней.

«Том Хэнкс» раскрывает какую-то папку и делает вид, что проверяет что-то в тексте.

— Сэр, нам известно, что вашей подружке удалось остановить несколько полицейских роботов авадхов одним взмахом руки.

— И в этом состоит ее преступление?

Первый коп резко рванулся вперед на своем раскачивающемся стуле. Передние ножки стула с хрустом опускаются на отполированный тысячами ног бетонный пол.

— Воздушно-десантные дивизии авадхов только что захватили дамбу Кунда Кхадар. Весь гарнизон в полном составе капитулировал. Возможно, то, что она сделала, и не является преступлением, но вы должны признать, совпадение уж слишком... необычное.

— Ну уж извините. Вы, наверное, шутите. Какое отношение моя попутчица может иметь ко всему тому, что произошло на дамбе Кунда Кхадар?

— Я не шучу, когда вопрос касается безопасности моей родины, — отвечает «Том Хэнкс». — Единственное, что мне известно, — это описание происшествия с роботами, а также тот факт, что ваша спутница была задержана службой безопасности при попытке получить доступ к национальной базе данных ДНК.

— Вы говорили о каких-то аномалиях. Что за аномалии?

«Том Хэнкс» переводит взгляд на своего товарища.

— Вы знаете, кто я такой?

— Профессор Томас Лалл.

— А не думаете, что я смог бы предложить более убедительную гипотезу относительно случившегося, нежели ваша? Если бы только знал, о чем вы говорите.

Любитель покачаться на стуле что-то обсуждает на хинди с «Томом Хэнксом». Томас никак не может понять, кто из них главнее.

— Хорошо, сэр. Как вам известно, мы находимся в состоянии войны с Авадхом. В целях отражения вероятной кибернетической атаки в наиболее важных местах нами установлено несколько сканеров — для перехвата медленных реактивных снарядов, разведчиков, диверсантов и тому подобного. Похищение различного вида удостоверений личности — довольно известный способ обеспечения проведения подрывных операций, поэтому архивы обычно оборудуются различными устройствами слежения. Сканеры, установленные в архиве ДНК, обнаружили в черепе вашей спутницы структуры, сходные с искусственными белковыми схемами.

Теперь уже Томас Лалл не может сказать, где здесь игра, где реальность, а где нечто вообще принципиально иное. Он вспоминает о том шоке, который пережила Аж в поезде, когда узнала от него, что почти все в ее жизни строилось на лжи. Теперь она расплатилась с ним за тот шок в десятикратной мере.

«Том Хэнкс» подвигает Лаллу палм. Профессор не хочет смотреть, не хочет видеть чуждое, нечеловеческое внутри Аж, но все-таки поворачивает устройство к себе. Это псевдорентгенограмма в ложных цветах, составленная из инфразвуковых сканерных снимков. Очаровательный череп девушки предстает здесь в бледно-голубых тонах. Шары глаз, спутанная лоза зрительного нерва, жутковатые каналы пазух и кровеносных артерий здесь серые на сером. Аж — призрак самой себя. Самое призрачное — ее мозг, фантом разума в паутине нейронов. Но внутри призрака есть еще один фантом. Гроздья наносхем занимают почти всю внутреннюю поверхность черепа. А тилак — темный шлюз во лбу, подобный дарвазу в мечети. От него цепи и паутины белковых проводов идут сквозь лобные доли мозга, через центральную часть к темени; одновременно щупы ответвляются к мозолистому телу, туго оплетая лимбическую систему, глубоко проникая в спинной мозг и облекая затылочную долю кольцом белковых процессоров. Мозг Аж скован цепями искусственной белковой схематики.

— Калки, — шепчет Лалл, и тут комната погружается в полную темноту.

Абсолютную, непроницаемую темноту. Никакого света, никакого аварийного освещения, ничего.

Томас вынимает из кармана палм. Какие-то голоса что-то истерически кричат в коридоре на хинди.

— Профессор Лалл, профессор Лалл, не двигайтесь!.. — Голос «Тома Хэнкса» звучит беспомощно и жалко. — Ради вашей же собственной безопасности. Я приказываю вам оставаться на месте до тех пор, пока я не выясню, что произошло!..

Голоса в коридоре становятся громче. Чирканье спички и вспышка света. Спичку зажег тот полицейский, что раскачивался на стуле. Три лица в маленьком кружочке света, за тем снова темнота. Томас движется быстро. Ловким движением пальцев он нащупывает гнездо памяти в палме полицейских и вскрывает его. Вновь чирканье спички, и Лалл быстро отдергивает руку. Вспышка света. «Том Хэнкс» стоит у двери. Голоса стали четче. Кто-то зовет, что-то спрашивает, другой отвечает. Спичка гаснет, но Томасу Лаллу кажется, что он видит, как из-под двери пробивается другой свет, скорее всего от фонаря. Он вынимает чип. Зажигается следующая спичка. Дверь открыта, «Том Хэнкс» разговаривает с каким-то полицейским. Тот, второй, стоит в коридоре, и его не видно.

— Что происходит? На Варанаси совершено нападение? — спрашивает Томас Лалл.

Вопрос повисает в воздухе. Догорает еще одна спичка.

Лалл вынимает чип памяти из собственного палма. Несколько ловких движений — и он поменял чипы. Разглядывая внутренность черепа Аж, он увидел и других призраков, которые могут подтвердить его подозрения по поводу того, что с ней сделали и почему.

— Ваша спутница сбежала, — говорит «Том Хэнкс», направляя луч света прямо в лицо Лаллу.

Тем временем руки профессора завершают работу с палмом.

— И как же ей удалось?.. — спрашивает он.

— А я надеялся, что вы мне это объясните...

— Все время я находился здесь, перед вами.

— Отключены все системы, — говорит «Том Хэнкс». Со ртом у него происходит нечто невообразимое. — Нам неизвестен даже масштаб отключения. По крайней мере электричества нет во всем нашем районе.

— И она просто так взяла и ушла?

— Да, — отвечает полицейский. — Думаю, вы понимаете, что мы должны задержать вас для дальнейшего расследования.

Он взрывается потоком слов на хинди: любитель покачаться на стуле вскакивает и закрывает дверь. Томас Лалл слышит, как со стуком задвигается старый засов.

— Эй!.. — кричит он в полной темноте.

Взрослый мужчина, почти что пожилой, запертый в темной комнате для допросов в полиции... Его подозрения, его домыслы и предположения разрастаются, деформируются, превращаются в кошмары, толпящиеся вокруг него, давящие на него, душащие его. Нос для дыхания, рот для бесед. А ум для устрашающих фантазий. Калки... Она — Калки, последняя аватара. Единственное, что ему нужно сейчас, — это доказательство, которое он увидел на сканерной распечатке.

Спустя бесконечно длинный промежуток времени, который на самом деле — судя по настенным часам — составил всего десять минут, свет снова зажигается. Открывается дверь, «Том Хэнкс» отступает в сторону и впускает темнокожего человека в мокром плаще, по которому сразу же становятся ясны национальность и род занятий его владельца.

— Профессор Томас Лалл?

Лалл кивает.

— Я Питер Пол Роудз из консульства Соединенных Штатов. Пожалуйста, пойдемте со мной.

Он протягивает руку. Томас Лалл нерешительно пожимает ее.

— Что это значит?

— Сэр, приказ о вашем освобождении под мою ответственность выдан департаментом юстиции Бхарата на основании вашего дипломатического статуса в ведомстве иностранных дел.

— Иностранных дел?.. — Томас Лалл понимает, каким идиотом он выглядит... да, настоящим придурком, словно только что расколовшийся мелкий воришка. — Сенатору Джо О'Мэлли известно, что я нахожусь в отделении полиции в Бхарате, и он желает меня отсюда вызволить?..

— Совершенно верно. Я вам все объясню. Пожалуйста, пройдемте со мной.

Томас Лалл сует свой палм в карман и выходит за дверь. «Том Хэнкс» провожает их с Роудзом по коридору. Первый кабинет забит до отказа полицейскими. Кроме них, там сидит какая-то женщина. Она встает с деревянной скамьи. У ее ног лужица дождевой воды. Вся одежда женщины промокла, волосы тоже мокры, лицо блестит от влаги. Она сильно похудела и немного постарела, но Лалл мгновенно узнает ее. Это вполне в духе безумия, начавшегося в комнате для допросов.

— Лиза Дурнау?..

 

43

Тал, Наджья

Восьми с половиной тысяч рупий достаточно, чтобы подкупить чаукидара. Он тщательно пересчитывает банкноты, проворно шевеля смуглыми пальцами, а Наджья Аскарзада тем временем проходит в фойе студии из стекла и мрамора. Затем чаукидар пропускает ее и ньюта сквозь большие стеклянные двери.

— Я не мог поверить, что это ты, Тал-джи, — кричит им вслед Панде, охранник, засовывая пачку денег, переданных ему Наджьей, в нагрудный карман своей куртки с высоким стоячим воротником. — В наше время ведь можно сделать любую фотографию...

— Они в меня стреляли, знаешь?.. — кричит Тал, направляясь к лифту.

Стеклянный лифт спускается, подобно яркой жемчужине, а Наджья Аскарзада думает: в кино так никогда не бывает. В кино они должны были бы пробиваться, отстреливаясь и отбиваясь руками и ногами, используя все возможные и невозможные приемы единоборств, существующих в мире. Идеальная киногероиня не стала бы звонить родителям в Швецию с просьбой срочно переслать ей деньги на подкуп. Больше всего реального экшна было в том, как охранник Панде пересчитывал свое щедрое вознаграждение. И все равно у них получился весьма странный маленький заговор. Больше похожий на Болливуд, чем на Голливуд.

Потоки дождя струятся по стеклянным стенам «метамыльного» отдела. Все началось с того момента, как такси, в котором они скрывались целый день, прибыло ко входу в студию «Индиапендент продакшнс». Автомобильная стоянка представляла собой настоящие трущобы из каких-то хижинок из кирпича и картона, в которых укрывались группки поклонниц телесериальных звезд.

Тал быстро ведет Наджью мимо темных кабинок для индивидуальной работы к самому дальнему столу. Ньют пододвигает два стула, входит в систему, открывает панорамный экран, и они оказываются в Брампуре, городе, в котором происходят все события сверхпопулярного сериала студии «Индиапендент».

Тал проводит ее по улицам и гали, гхатам и торговым зонам виртуального города. Наджья потрясена. Мегаполис проработан до мельчайших подробностей, вплоть до реклам, объявлений и каждого фатфата на улице. В Брампуре сейчас так же, как и в Варанаси, ночь и идет дождь. Муссон пришел не только в реальный, но и в воображаемый город. Наджья гордится тем, что ей удалось посмотреть целую серию из «Города и деревни», но, даже не являясь большим знатоком сериала, она понимает, что в этом фантастическом городе есть целые районы, которые никогда не представали перед зрителем, и тем не менее они тщательно выстроены и постоянно поддерживаются дополнительными информационными мощностями — только для того, чтобы скреплять сюжетную логику бесконечного сериала.

Тал взмахивает своими изящными ручками, и их полет над городом иллюзий завершается перед стареньким разрушающимся хавели, расположенном на берегу. Здание кажется настолько реальным, что у Наджьи возникает ощущение, будто она может потрогать отваливающуюся штукатурку. Еще один взмах руками — и они проникают сквозь стены в обширный холл хавели Надьядвала.

— Ух ты! — восклицает Наджья Аскарзада.

На низких кожаных диванах различимы даже мелкие трещинки.

— О, это не настоящий Брампур, — объясняет Тал. Еще один элегантный жест, и они переносятся вперед во времени. — «Актеры» полагают, что он и есть настоящий, но мы называем его «Брампур-Б». Здесь метагород, в котором развивается действие метасериала. Сейчас мы переносимся вперед на бракосочетание Чавла-Надьядвалы.

Наджья зачарована призраками будущих сюжетных линий, мелькающими в тихой комнате. День и ночь проносятся перед ее взором. Тал взмахивает рукой — и время замедляет свой ход. Теперь она видит отдельных людей, быстрым шагом проходящих по элегантному прохладному мраморному холлу. Ньют еще больше замедляет ход времени, и холл внезапно расцвечивается разноцветными занавесями. Тал взмахивает раскрытой ладонью, и время застывает.

— Вот, вот.

Ньют нетерпеливо щелкает пальцами. Наджья протягивает свой палм. Не отрывая взгляд от экрана, Тал переносит данные с него в свой компьютер. В середине холла открывается отверстие, которое заполняется фигурой Эн Кей Дживанджи. Изящным движением пальцев Тал приближает картинку, пока у нее не возникает четкого соответствия с фоном, затем останавливает, выделяет драпировки, удаляет их из мира Дживанджи и переносит в фантастический Брампур. Даже Наджье Аскарзаде видно абсолютное сходство.

— Все это должно произойти через шесть месяцев по нашему метасериальному времени, — поясняет Тал, а объектив тем временем перемещается по комнате вокруг застывших гостей в шикарных нарядах, вокруг симулякров реальных репортеров из глянцевых журналов, ожидающих прибытия виртуального жениха на белом коне. — Они существуют в нескольких временных фреймах одновременно.

Наджья вспоминает фантастический павильон Лал Дарфана — летающий слон, парящий высоко над Гималаями. Можем ли мы доверять своим воспоминаниям? — задавал он ей вопрос. Она занималась софистикой с актером-сарисином, но Тал играет в более изощренную игру, в мета-мета-игру.

Наджья помнит старую детскую сказку, которую ей однажды темным зимним вечером рассказала няня. Опасную, страшную сказку, какими бывают только настоящие сказки. Няня рассказывала, что волшебные царства находятся одно в другом, как матрешки. Каждое новое царство меньше того, в котором оно находится, и так далее — до тех пор, пока, оказавшись в самом центре, вы должны будете уже протискиваться сквозь совсем маленькую дверцу, меньше горчичного зернышка, но и там находятся целые вселенные — и так до бесконечности.

— Мы подробнейшим образом расписываем все события на восемь месяцев вперед. Разве что погодой не занимаемся. Есть субсарисин, который предсказывает ее на ближайшие двадцать четыре часа, а затем сам все организует. Специальный сарисин, занимающийся новостями, разрабатывает тематику сплетен, предсказывает спортивные результаты и тому подобное. Главные персонажи находятся дальше на своих временных линиях, чем второстепенные, поэтому мы работаем сразу в нескольких временных измерениях.

— Это все безумно и странно...

— А мне нравится безумное и странное. Но суть заключается в том, что никто за пределами «Индиапендент» не имеет доступа к материалам, которые мы только что просмотрели.

— Значит, Сатнам?..

Тал хмурится.

— Сомневаюсь, что он может управлять системой. Ладно, держитесь. Перейдем к полному просмотру. Я подключаю вас.

Тал надевает хёк — пластик плотно прилегает к изгибу черепа ньюта — и помогает Наджье сделать то же самое. Пальцы у ньюта ловкие, легкие и очень мягкие. Девушка могла бы даже замурлыкать от восторга, если бы не понимала, что в данный момент занимается взламыванием закрытой информационной системы вместе с ньютом, которого ищут все спецслужбы и который, возможно, станет причиной скорого падения правительства. С тем самым ньютом, которого она спасла сегодня утром на вокзале от убийцы.

— Сейчас я войду в базу конфигурации системы. Вполне вероятно, что это вызовет у вас дезориентацию.

Наджья Аскарзада чуть было не опрокинулась на своем стуле. Она оказалась в самом центре огромной сферы, наполненной штрихами и тире регистровых кодов поверх темной комнаты и изгиба жидкого экрана, где по толстому синему стеклу к тому же льются потоки дождевой воды. Она — центр галактики данных. Куда она ни взглянет, от нее в разные стороны разбегаются бесчисленные коды. Тал энергично работает руками, и, повинуясь им, вращается вся сфера, а в поле зрения Наджьи адресные линии сливаются с данными. Ей становится дурно, голова кружится, девушка хватается за подлокотники кресла.

— Господи!..

— Ничего, привыкнете. Если кто-то влезал в мою очаровательную свадебку, он не мог не оставить следов в системном реестре, и именно их я и ищу. Самые недавние вводы находятся в центре, более давние отходят на периферию. А, вот...

Тал указывает на что-то малопонятное. Коды расплываются, как звезды при плохой видимости. Наджье кажется, что она чувствует особый информационный ветер у себя в волосах. И вдруг девушка застывает перед излучающим зеленое свечение участком кода. Сфера из мерцающих адресов файлов выглядит неизменной. Центр повсюду, окружность — нигде. Как вселенная...

Тал выделяет участок кода.

— А вот это действительно безумно странно.

— Вам ведь нравится все безумное и странное, — замечает Наджья.

— Сейчас как раз нет. Кто-то залез в мои проектные файлы, но я не узнаю кода. Такое впечатление, что этот кто-то проник изнутри...

— Какая-то другая часть программного обеспечения получила доступ к вашим файлам?

— Больше похоже на то, как будто актеры сами переписывают свой сценарий. Я вхожу внутрь. Если у вас кружится голова, закройте глаза.

Наджья решает глаза не закрывать, и ее чуть не выворачивает наизнанку, когда вселенная из медленно плававших кодов вдруг делает рывок, деформируется и начинает вращаться вокруг нее. Если бы у девушки в желудке оставалась еще какая-нибудь еда, она обязательна оказалась бы сейчас на полу. Тал совершает невероятные прыжки с одного кластера кодов на другой.

— Очень, очень странно. Это действительно сделано изнутри, но не нашими актерами. Вот посмотрите. — Тал собирает охапку кодов и размещает их на решетке в пространстве. — Все биты здесь обычные. Чтобы сэкономить ресурсы памяти, мы делаем многих наших актеров-сарисинов более низких уровней субприложениями сарисинов более высокого уровня. Анита Махапатра содержит Нариндера Рао, госпожу Девган, бегум Вора, а они, в свою очередь, содержат, наверное, пятьдесят краснорубашечников.

— Краснорубашечников?

— Мелких статистов. Кажется, это американский термин. Вот список всех недавних обращений к системе проектирования декораций. Видите? Кто-то постоянно входил в мои проектные файлы на протяжении последних восемнадцати месяцев. Но уж совсем диковинно то, что все обычные участки кода указывают на актера еще более высокого уровня. Такого, как Лал Дарфан, Апарна Чаула и Аджай Надьядвала. Создается впечатление, что здесь работает что-то еще, нечто, чего мы не способны увидеть, так как оно слишком велико.

В доме кремового цвета у воды был атлас величиной с маленького ребенка. Зимними вечерами, когда бухта замерзала, восьмилетняя Наджья с огромным трудом снимала его с полки, клала на пол, раскрывала и сразу же терялась в бесконечности пространств. Она часто играла с родителями в такую игру: нужно было на карте найти слово и попытаться попасть в него пальцем. Наджья очень скоро поняла, что для того, чтобы выиграть, надо быть громадным. Глаз, мечущийся по городам, деревушкам и станциям Матто-Гроссо, способен не обратить внимания на слово БРАЗИЛИЯ, растянутое по всей карте тусклыми серыми буквами размером с ее большой палец. И эти большие буквы теряются среди мелких, но компактных названий.

Наджья снова возвращается из спирального танца кодов Тала в темную комнату. Она внутри большого куба из дождя. Сценарий, написавший сам себя? «Мыльная опера», подобная семи миллионам богов Индии? Аватары и эманации, нисходящие по уровням божественности от Брахмана, Абсолюта, Единого...

И тут девушка видит, как Тал отскакивает от компьютера с открытым от ужаса ртом. Рука ньюта поднята в жесте, обозначающем защиту от дурного глаза. Одновременно она видит Панде, влетающего в помещение в своей куртке с высоким воротником и в желтом тюрбане.

Тал:

— Но это невозможно...

Панда:

— Сэр, мадам, сэр, мадам, быстрее, быстрее, быстрее, премьер-министр...

В то же мгновение хёк Наджьи Аскарзады включается на полную мощность, и она уносится от Тала, от Панды, из «Индиапендент» в муссонный ливень, в светлое, высокое место среди облаков. Она прекрасно знает, где находится. Она уже бывала здесь. Она в летающем павильоне Лала Дарфана — огромный слон, парящий над Гималаями. Но человек, сидящий перед ней на мягких подушках, вовсе не Лал Дарфан. Это Эн Кей Дживанджи.

 

44

Шив

Йогендра правит лодкой среди потока горящих дийя. Муссонные ветры подняли волнение на Ганге, но маленькие хрупкие тарелочки из листьев манго стойко покачиваются на неспокойной воде. Шив сидит, скрестив ноги, под пластиковым навесом, крепко сжимая планшир и пытаясь сохранить равновесие. Он молится о том, чтобы их не перевернуло. Шив бросает взгляд на Йогендру, который сидит на корточках на корме, твердой рукой держит румпель спиртового мотора и внимательно всматривается в реку. Он весь в крупных каплях дождя, вода течет у него с волос по лицу, одежда прилипла к телу. Шив невольно вспоминает крыс, плавающих в придорожных сточных канавах. Но на шее Йогендры ярко сияет жемчужное ожерелье.

— Качай, качай, — говорит Йогендра.

Шив наклоняется к маленькому бортовому насосу. Ручной насос не справляется с дождевой водой, наполняющей лодку — удобное американское спортивное суденышко, разрисованное в стиле северо-западной Океании, хотя Шив, естественно, предпочел бы изображение глаза Шивы.

Воды в лодке становится все больше и больше. А это уже та ситуация, в которой Шив не может вести себя спокойно. Дело в том, что он не умеет плавать. Как у истинного раджи, его общение с водой сводится к лежанию в мелком бассейне в окружении девушек и подносов с напитками.

Только бы доплыть до Чунара.

— Вы сойдете на берег где-нибудь здесь.

Ананд раскладывает большие карты района Чунара на кофейном столике. Кофе кипит на горячем песке в бронзовой кофеварке. Ананд тычет пальцем в карту.

— Городок Чунар находится примерно в пяти километрах к югу. Я называю его городком только из чистого уважения к его местоположению у моста через Ганг. На самом же деле Чунар — страшная сельская дыра, полная всякого дерьма типа зоофилии и кровосмешения. Интерес там может представлять только старый форт. Вот у меня есть снимки...

Ананд раскладывает пачку глянцевых фотографий. Шив быстро просматривает их. История Ганга в конечном итоге и есть история укрепленных фортов, подобных Чунару, выраставших по исторической необходимости на вдававшихся в реку отмелях и на вершинах холмов у изгибов реки, притягивавших к себе власть, династические распри, интриги, тюрьмы, осады, кровавые столкновения. Он задерживает взгляд на интерьерах, на ветшающих архитектурных шедеврах Великих Моголов.

— Раманандачарья, конечно, мерзкое дерьмо, но он единственный серьезный бизнесмен в городке. Так же, как и Сундарбан. У него есть центр обработки вызовов. Вам нужно проникнуть в систему, посмотреть, что он задумал. Также необходимо проникнуть и в кредитный черный список. Код взломают, пока вы будете ждать... Каждый адиваси верен своему хозяину. Вы проникаете внутрь, делаете свое дело, уходите, не тратя времени на благодарности и поцелуи. Что же касается охраны в форте Чунар...

Самолет летит так низко и так громко ревет, что Шив инстинктивно прикрывает голову руками. Йогендра стоит на корме и следит за огнями пролетевших машин. Четыре военных аппарата, летящие четким строем. Шив видит, как сверкают зубы Йогендры в отсветах городских огней.

— Качай, качай!..

Шив продолжает давить на скрипучий насос. Он видит, как вода растекается вокруг запечатанных пластиковых пакетов. О, с каким удовольствием он выбросил бы за борт весь этот бессмысленный хлам и стал бы руками вычерпывать воду! Это всё американцы и их чертовы механизмы. Нечто такое, что способно сделать все что угодно. Когда же вы наконец поймете, что люди лучше и дешевле? Стоит их разок наказать — и они сразу всему научатся.

Раскаты грома смещаются дальше к западу. Но ливень удваивает свою силу. На левом берегу огни промышленных предприятий уступают место тяжелому силуэту из песчаника — форт Рамнагар, импозантный самозванец, такой элегантный в подсветке прожекторов. Йогендра проводит лодку под мостом. Шив рассматривает Рамнагар. Террасы и павильоны над его красными стенами, основанием уходящими в воду. Стой там, думает Шив. Жди, пока я вернусь и повезу твою сестру вверх по течению, и тогда мы посмотрим, каким гордым ты будешь со всеми своими стенами и башнями. Задача для настоящего раджи: взять штурмом крепость. Не в результате долгой осады, не во главе тысячи слонов, но хитростью, талантом. Шив Фараджи — герой в стиле «экшн».

И вот быстрая маленькая лодочка приближается еще к одному мосту. Йогендра почуял течение и правит к нему. Грузовик съехал с дороги и увяз в мелководье, превратившись в металлический топляк, в котором уже почти невозможно различить признаки транспортного средства. Однако вода вокруг все еще пахнет спиртовым топливом. Но чувствуется и еще какой-то посторонний аромат. Шив поднимает голову и чувствует одуряющее благоухание бархатцев. Запах — ключ памяти. Мгновенное воспоминание: да, так было в прошлый раз, когда толстые покрышки его «мерседеса»-внедорожника давили лепестки цветов, а машина поднималась вверх по берегу. Бархатцы маскируют смерть. Шив вспоминает раздувшееся тело, которое он тогда сбросил в воды Ганга. Теперь он сам плывет по ним. Шив повторил путешествие трупа — в сторону, противоположную мокше.

— Эй!.. — Йогендра снимает один наушник, идущий от его палма, и протягивает Шиву. — Радио Каши.

Шив ловит станцию. Напряженные голоса, перекрывая друг друга, говорят о войсках, столкновениях в воздухе, боевых механизмах. Кунда Кхадар. Авадхи взяли Кунда Кхадар. Авадхи вторглись на священную землю Бхарата. Авадхи вот-вот захватят Аллахабад, святой Аллахабад Кумбх Мела. Войска Саджиды Раны бегут, как мыши с горящего жнивья. Хваленые джаваны Саджиды Раны бросили оружие и подняли руки. В планы Саджиды Раны входило погубить Бхарат. Саджида Рана предала Бхарат, опозорила Бхарат, погубила Бхарат. Что теперь будет делать Саджида Рана?

Шив выключает радио.

— Какое это к нам имеет отношение? — говорит он Йогендре. — Слоны воюют, а крысы занимаются своим делом.

Слуга наклоняет голову и ведет лодку дальше сквозь стену дождя.

— Неплохой набор. Не супер, конечно, но неплохой. Я вам кое-что объясню. Вот плазменные тазеры. Вам известно, как они работают? Научиться несложно. Палец жмет сюда, на желтую клавишу. Наводите и стреляете. Вам даже особой нужды нет хорошо прицеливаться, в этом и заключается главное преимущество тазеров, которое должно сделать их вашим любимым оружием. В канистре достаточно газа для двенадцати выстрелов. Но вам хватит и пяти. Когда закончите, просто бросьте их. Они уже будут бесполезны. Тазеры способны останавливать и механизмы, но лучше всего их использовать против биологических объектов. Наш человек Раманандачарья — технарь по полной программе, что является его главнейшей слабостью, хотя и он позволяет себе немного человеческой плоти — в основном для секса и охраны. Он любит женщин. Просто обожает. У него комплекс Джеймса Бонда, как говорит Мукерджи.

Ну, вы видели крепость? Не знаю, носят ли они сейчас узкие красные комбинезоны, но я бы рекомендовал вам парочку продырявить просто ради интереса. А каждый мужлан там — его верный слуга. В довершение ко всему у Раманандачарьи еще есть пара настоящих крутых ребят с хорошим оружием и знанием боевых единоборств. По крайней мере так говорит Мукерджи. Но с ними тоже можно справиться. Главное — не подпускать слишком близко. Как вы думаете, женщины там в красных комбинезонах?.. Дайте мне посмотреть фотографии. Тазеры для его болванов. Для техники вам нужно будет специальное оружие. Вам понадобятся вот эти милашки. Гранаты, генерирующие электромагнитный импульс. Они в большой моде. И очень впечатляют. Все равно что поливать скорпионов керосином. Просто убедитесь, что вы не в отключке, не слепы, не глухи, не немы.

Также будьте осторожны с программным обеспечением. Не знаю, нужно ли мне это говорить, но они выведут из строя любую программу. Теперь о суддхавасе, где Раманандачарья хранит свои дескрипторы. Он переоборудовал старый храм Шивы на территории форта. На карте это вот тут... Ключ не будет очень большим, возможно, всего несколько гигов, но я не рекомендую пересылать его по почте. Он весь поместится у вас на палме. Просто будьте, пожалуйста, поосторожнее с электромагнитным излучением поблизости от него. У вас есть имя главного файла и ключ, поэтому даже вы сможете вытащить его из суддхавасы. Зачем нашему любимому Дживанджи все это нужно, я не знаю, но, собственно, не наше дело задаваться подобными вопросами.

Теперь о возвращении... Здесь, как правило, тоже бывают проблемы. Но помните: нельзя терять времени. Добираетесь туда, забираете то, что нужно, и смываетесь, ни на что не отвлекаясь. Всякие задержки крайне опасны. Убирайтесь и не останавливайтесь. Нигде и ни с кем не общайтесь, и в первую очередь с сельскими болванами. В тазерах заряда больше, чем достаточно. Если почувствуете, что за вами гонятся, оставьте за собой второе «минное поле». Возвращайтесь на лодку, а потом сюда — и вы свободный, свободный человек, Шив Фараджи, и я первым буду поздравлять и приветствовать вас как бога и друга. Вы спрашиваете, откуда мне все это известно? А как вы думаете, чем я занимаюсь целыми днями? Играю в компьютерные игры и смотрю долбаные боевики. Откуда все всё знают?..

После полуторачасового путешествия вверх по течению муссонный ливень немного утих и перешел в обычный дождь. Шив отрывает глаза от игры «Коммандос атакуют» на палме. Вот будет потеха, если после трехлетней засухи и войны за воду спасительный муссон весь изольется за одну ночь.

За Рамнагаром река становится темнее самой тьмы. Йогендра ведет лодку, ориентируясь по навигационным знакам на отмелях и по собственному интуитивному чувству течения. Шиву послышался скрип песка под корпусом. Отмели возникают и перемещаются чаще, чем их могут определить спутники с высоты в десять тысяч километров. Лодка качается, Йогендра бросает румпель. Лодку выносит на берег. Йогендра пролезает под навесом и спрыгивает на землю.

— Ну давай, давай.

Береговой песок мягкий, скользкий, его постоянно уносит течением прямо из-под ног Шива. Темнота здесь непроглядная. Шив напоминает себе, что находится всего лишь в нескольких десятках километров от своего клуба. Гроздь огней к югу — Чунар. В бескрайней тишине сельской ночи слышны лишь непрерывный гул транспорта на понтонном мосту и звук сливаемой воды на экстракционных установках ниже по реке. Иногда откуда-то издалека до них доносится тявканье шакалов и бродячих собак. Шив быстро вспоминает о деле. Он распределяет тазеры. Имя файла Хеймана Дейна и системный ключ находятся в палме толстяка, который висит на шее у Шива.

Среди полей Чунара, обнесенных колючей изгородью, Шив готовится к бою. Полнейшее безумие... Он же погибнет среди этих полей и костей.

— Ладно, — говорит Шив и судорожно вздыхает. — Выкатывай.

Вместе с Йогендрой они вытаскивают на песок два громоздких, плотно упакованных куба. Сквозь пластиковую оболочку проступают ребра и перекладины, изгибы и выпуклости. В руке у Йогендры сверкает длинное лезвие.

— Что это? — спрашивает Шив.

Йогендра протягивает ему нож, повернув его таким образом, чтобы на лезвии блеснули горящие вдалеке огни городка. Нож длиной с предплечье, зазубренный, загнутый на конце, с предохранительным кольцом. Двумя взмахами Йогендра вскрывает пластиковую упаковку, затем вставляет оружие в кожаные ножны, которые носит постоянно. В пластиковой упаковке лежат два новеньких хромированных японских мотоцикла. Они заправлены топливом и полностью готовы к использованию.

Мотоциклы заводятся мгновенно. Шив садится на свой без размышлений. Йогендра же катит аппарат по песку, чтобы проверить его возможности. Шив делает ему знак, и сделанные в Йокогаме мотоциклы несутся по залитым водой полям.

 

45

Развязка Саркханд

В одиннадцать тридцать группка зонтиков переместилась с крыльца бхавана Ранов к «мерседесу», припаркованному на гравийной дорожке. Зонтики белого цвета, весьма необычный оттенок. Они прижимаются друг к другу, словно римская фаланга. Нельзя пропустить ни капли воды. Дождь превратился в настоящий поток с небес, во всезатопляющий ливень, перемежающийся тяжелыми раскатами грома. В самом центре куполообразного навеса из зонтов — премьер-министр Саджида Рана. На ней белое шелковое сари с зеленой и оранжевой отделкой. Сегодняшней ночью она должна осуществить одно из самых важных предприятий в своей жизни. От его успешности зависит безопасность ее страны и устойчивость ее власти. По всему Варанаси от изящных правительственных бунгало отъезжают совершенно одинаковые «мерседесы».

Зонтики прижимаются к автомобилю, словно поросята к соскам свиноматки. Без единой капли дождя на одежде Саджида Рана усаживается на заднее сиденье автомобиля. Она всегда инстинктивно садится с левой стороны. Справа должен сидеть Шахин Бадур Хан с готовым анализом ситуации, рекомендациями, прогнозами. Когда дверца захлопывается и машина отъезжает, врезаясь в пелену дождя, Саджида Рана внезапно чувствует себя очень одинокой. Она чувствует себя тем, кем на самом деле является, — немолодой женщиной, взгромоздившей себе на плечи груз проблем целой страны. Зонтики разбегаются врассыпную, а затем снова бросаются под защиту обширной веранды бхавана Ранов.

Саджида Рана поспешно просматривает наскоро подготовленные документы. Факты представлены скудно и поверхностно. Нападение авадхов прошло технически безупречно. Великолепно. Бескровно. В военных учебных заведениях его будут изучать на протяжении многих столетий. Бронетанковые войска и механизированная пехота авадхов находятся на расстоянии двадцати километров от Аллахабада, противовоздушные и коммуникационные системы стали жертвами кибератаки. Войска в полном хаосе. Военное руководство на дамбе Кунда Кхадар обезглавлено и в отчаянии пытается восстановить связь с дивизионным штабом в Джаунпуре. И к тому же идет непрерывный дождь. Саджида Рана проигрывает свою войну за воду в дождь. Он пришел слишком поздно. Ее страна может погибнуть от жажды посреди потопа.

Они все знали. Подонки просчитали все до минуты. Саджида Рана пытается представить, как будет произносить фразу о капитуляции. Неужели она не задохнется от этих слов, неужели они не застрянут у нее в горле? Но, может быть, они прозвучат сухо и едко или же вылетят просто, без усилия, как слова мусульманина, сообщающего своей жене о разводе? Талаак, талаак, талаак.

Хан... Неверный мусульманин... Изменил ей... И с кем? Точнее, с чем? В тот самый момент, когда ей больше всего нужны его слова, его понимание, само его присутствие рядом с ней на кожаном сиденье кремового цвета... Если бы Дживанджи и его присные знали, что она едет, сидя на коже коровьего цвета... Пусть Дживанджи сделает вашу работу для вас, говорил Хан. А теперь он проедет на своей колеснице по ее костям...

Нет! Она — Рана, дочь основателя государства, родоначальника династий. Она и есть Бхарат. Она будет сражаться. И пусть Ганг переполнится кровью.

— Куда мы едем?

— Сильное движение, мэм, — невпопад отвечает шофер.

Саджида Рана откидывается на сиденье и смотрит в залитое дождевой водой окно. Неоновые огни, свет фар, яркая разноцветная иллюминация Дивали на грузовиках. Она нажимает кнопку коммуникационного устройства.

— Мы едем к Бхарат Сабхе каким-то необычным путем.

— Да, мэм, — отвечает водитель и увеличивает скорость. Саджида Рана теряет равновесие, ее отбрасывает назад.

Она хватается за ручку дверцы, зная, что делает глупость, понимая, что дверца надежно закрыта. Она берет палм, вызывает охрану, а скорость «мерседеса» уже достигла ста двадцати километров в час.

— Говорит премьер-министр. Срочный вызов. Подключите меня к системе общего оповещения. Меня похищают, повторяю, говорит Саджида Рана. Меня похищают...

В ответ раздается злобное шипение. Затем звучит голос начальника ее охраны:

— Премьер-министр, я ничего делать не собираюсь. Теперь никто вам не поможет. Вы предали священный Бхарат, и Бхарат вас за это накажет.

Он замолкает. «Мерседес» поворачивает на развязку Саркханд, и тут же со всех сторон доносятся вопли.