На дежурном посту медсестер в отделении скорой помощи какой-то санитар сказал Кили, что Дилана уже перевели. Он дал ей номер палаты и объяснил, как туда пройти. Стискивая бумажку с номером в одной руке и держа саквояж в другой, Кили нашла лифт и поднялась на четвертый этаж. В коридорах даже ночью не затихала суета, дежурные сестры толкали перед собой тележки и негромко обменивались дружескими шутками.

Кили подошла к медсестре за столом на центральном посту.

— Я миссис Уивер. Мой сын только что переведен сюда из отделения экстренной помощи. Дилан Беннетт.

Сестра кивнула.

— Он в триста третьей.

— Можно мне остаться у него на ночь? Медсестра в скорой мне сказала…

— Да. Санитары уже поставили для вас раскладушку.

— Спасибо, — сказала Кили. Она была несказанно удивлена и обрадована тем, что ее избавили от объяснений и бюрократических проволочек. — Спасибо вам большое. Как там мой сын? Он пришел в себя?

— Очнулся, но ненадолго. Он пока не отошел от наркоза.

Еще раз поблагодарив сестру, Кили подхватила саквояж и торопливо зашагала по коридору к палате Дилана. У двери она столкнулась лицом к лицу с детективом Страттоном, который вошел в коридор с лестничной площадки. Следом за ним шел патрульный.

— Детектив? — удивилась Кили. — Что вы здесь делаете?

— Мне сообщили о вызове службы спасения. Когда я узнал, что это Дилан…

— Это просто невероятно! — возмутилась Кили. — Вы все еще его преследуете. Неужели вам мало той боли, что вы уже ему причинили? Он же еще ребенок!

Лицо детектива осталось бесстрастным.

— Послушайте, миссис Уивер, я понимаю, что для вас это шок, и я вовсе не хочу добавлять вам неприятностей. Но я провожу расследование по поручению окружного прокурора. Вы не хотите рассказать мне, что произошло?

— Меня там не было, — сухо отрезала она.

Страттон нахмурился.

— Я опрашивал офицеров, приехавших на вызов. И я перепроверил их показания у врача «Скорой помощи». Судя по всему, ваш сын пытался перерезать себе горло складным походным ножом. Вам известно, почему он это сделал? Он что-нибудь сказал, оставил записку?

Кили смотрела на Фила Страттона и думала о том, что случилось. О том, как его допросы, травля Дилана вкупе с ее собственным недоверием привели их сейчас сюда, в этот больничный коридор. Ей хотелось рассказать ему все, сунуть записку Дилана ему под нос, объяснить ему простыми словами, куда он может отправиться вместе со своими вопросами. Соблазн был так велик, что она несколько секунд всерьез обдумывала возможность выложить ему все, что думает, но поняла, что это было бы бесполезно.

— Нам непременно нужно говорить об этом прямо сейчас? Я хочу быть рядом с моим сыном, когда он очнется. Не могли бы вы проявить хоть немного сострадания? Очень вас прошу.

С минуту Страттон пристально смотрел на нее. Было очевидно, что он мысленно перебирает возможные варианты. В конце концов он, видимо, решил на нее не давить.

— Хорошо, миссис Уивер, мы можем отложить это до завтра.

Кили не стала его благодарить, не стала прощаться. Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в палату Дилана, оставив детектива в коридоре.

Видеть сына, лежащего на больничной кровати, было немногим легче, чем на полу подвала. Она подошла к кровати и взяла его за руку.

— Родной мой, — прошептала она, глядя в его восковое лицо, — я вернулась. Я пробуду с тобой всю ночь.

Веки Дилана затрепетали. Мучительно сморщившись, он приоткрыл глаза и остановил блуждающий взгляд на ее лице. Кили почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы, но заставила себя улыбнуться.

— Здравствуй, дорогой, — прошептала она.

Дилан повернул голову и захрипел.

— Нет, родной, тебе нельзя говорить!

Он слабо кивнул головой, словно давая понять, что все понимает.

— Я знаю, — продолжала Кили, — это ужасно. Но с тобой все будет в порядке, Дилан. Я говорила с врачом. Эта штука у тебя в горле только временно. Ты поправишься. Будешь как новенький.

В первый момент, когда он ее увидел, в его глазах что-то блеснуло, но этот блеск тотчас же сменился апатией. Он закрыл глаза.

Кили крепко сжала его руку, словно хотела удержать его от падения в пропасть. «Господи, помоги нам! — молилась она. — Помоги мне помочь ему. Дай ему сил».

— Дилан! — прошептала она, надеясь, что его глаза откроются, но они не открылись. Однако она все еще ощущала слабое пожатие его руки. Что ж, спасибо и на этом. — Я здесь. Мамочка здесь…

Кили обращалась к нему, как в детстве, хотя он давным-давно не называл ее мамочкой. Она знала, что надо бы дать ему поспать, но что-то не позволяло ей отступить, просто оставить его в покое. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что если она даст ему забыться, этот сон не будет целительным. Он не сможет заснуть спокойно, пока не узнает, что она все поняла.

Наклонившись над кроватью, Кили приблизила губы к его уху.

— Родной мой, — заговорила она вполголоса, — послушай меня. Я нашла твою записку. Записку, которую ты оставил мне на подушке.

На этот раз его глаза раскрылись мгновенно, как будто он забыл что-то, а ее слова напомнили ему об этом.

— Я не сразу поняла, что ты хотел сказать. Насчет ворот. Я прочла записку, но не сразу поняла.

Его взгляд сосредоточился на ее лице. Казалось, Дилан вглядывается в нее издалека, но теперь он не отводил глаз. Кили облизнула губы.

— А потом меня вдруг осенило. Я поняла, что ты написал. — Она пристально смотрела на него. — Ты хотел дать мне знать, что кто-то другой отпер воротца в тот вечер, когда… когда Марк умер. Это сделал кто-то другой. Не ты. Ты и раньше пытался мне об этом сказать, но я не слушала.

Дилан закрыл глаза, но тут же снова открыл их и, не мигая, уставился на нее.

— На этот раз я тебя услышала, дорогой, — с нажимом прошептала она, стискивая его холодную руку. — Можешь не сомневаться, на этот раз я все правильно поняла. Я все твердила, что это не твоя вина, имея в виду, что ты оставил воротца открытыми не нарочно. Что ты не хотел, чтобы случилось несчастье. Но теперь я понимаю, почему тебя это так раздражало. Потому что ты не оставлял воротца открытыми. Ты их запер. Ты знал, что не по твоей вине они остались открытыми… но никто не хотел тебя слушать. Даже твоя мать. — Кили запнулась, ей пришлось глотнуть воздуха, чтобы продолжить. — Надеюсь, ты сможешь меня простить.

Дилан продолжал смотреть на нее, но она заметила, как его глаза наполнились слезами. Он часто-часто заморгал, одна слезинка выскользнула и покатилась по щеке. Облегчение затопило сердце Кили, облегчение и благодарность. Эта слезинка показалась ей первой каплей дождя после засухи. Сжимая руку сына, она вновь жарко зашептала в полутемной комнате:

— Я не знаю, кто это сделал, но обязательно узнаю. Это я тебе обещаю. Я узнаю, как это случилось. И все об этом узнают. Может быть, кто-то другой проявил неосторожность. Может быть, даже сам Марк, мне все равно. Я не позволю им винить тебя! Ты меня слышишь? Я не допущу, чтобы ты расплачивался за чужую вину. Договорились?

Он еле заметно кивнул и закрыл глаза.

Кили судорожно сглотнула.

— И я надеюсь, что в один прекрасный день ты простишь меня. Я была ужасно несправедлива к тебе. Я совершила ошибку и прошу у тебя прощения. Ты даже не представляешь, как я сожалею!

Его глаза остались закрытыми, бледные обветренные губы сурово сжались.

— Теперь тебе надо поспать, Дилан. Я останусь здесь, с тобой. Я никуда не уйду, клянусь тебе. Больше я никогда тебя не предам.