52

Эндрю сидит на кухне, смотрит на газету, ест крекер и пьет апельсиновый сок. Он говорит себе, что готов теперь позвонить Саре Лудлоу. Вчера он отложил этот звонок, но сегодня обязательно соберется. Нужно только узнать ее номер. Эндрю прикидывает, что его соседа, Шона — не важно, парень он ей или так, — наверное, уже выписали из больницы, так что можно, узнать у него телефон девочки, а потом позвонить ей как будто для того, чтобы забрать диск.

Трубку берет кто-то, чье произношение выдает в нем уроженца Вест-Индии; он сообщает Эндрю, что молодой господин спит.

Эндрю идет в другую комнату и падает на диван, захватив пульт дистанционного управления. Пару часов он щелкает кнопками, переключаясь то на комедийные сериалы, то на MTV и VHI, где смотрит передачу «Сто величайших исполнителей рок-н-ролла». (А когда же будут «Сублим»?) Дождавшись, когда появится исполнитель номер один, он снова звонит Шону, и на этот раз тот подходит к телефону.

Эндрю смотрит на записанный номер. Теперь нужно позвонить девочке. Как нелепо, что теперь он нервничает. Эндрю садится, снова рассматривает газету, выпивает еще стакан апельсинового сока и съедает еще несколько крекеров.

— Что за на фиг, — громко произносит он, берет телефон и набирает ее номер.

— Алло?

— Сара?

— Да?

— Это Эндрю. Помнишь, в больнице я дал тебе послушать…

— Ах да, верно. Мне так нравится этот диск. Он потрясающий. Я слушала его как бы без перерыва, с того самого момента, как взяла его у тебя.

— Отлично.

— Так ты, наверно, хочешь, чтобы я его вернула, да?

— Да нет, вообще-то.

— Тогда давай я сначала сделаю себе копию. У одного моего приятеля есть пишущий си-ди-ром, а этот парень как раз устраивает новогоднюю вечеринку. Тебе стоит прийти.

Эндрю улыбается:

— Да, обязательно. А где это будет?

— Восточная Девяностая улица, дом два. Совсем рядом с Пятой авеню. Этого парня зовут Крис, ты его не знаешь?

— Может, и знаю. Ты уверена, что мне можно просто взять и прийти туда?

— Да, и еще людей приводи. Это вечеринка для всех желающих, и хозяин хочет, чтобы народу было много.

— Так я тебя там увижу?

— Да, я там буду. Кстати, ты куришь?

— Хм, ну да, иногда. — Он курил дважды, потому что, как ему сказали, с первого раза не вставляет. Поэтому он курил два раза, чтобы понять, что это такое.

— У тебя сейчас не найдется травки?

— Да, само собой.

— О’кей, тогда не забудь ее захватить.

— Без проблем.

— Замечательно. Ну что, увидимся. Пока.

Вот засада. Никакой травки у Эндрю нет.

Как он собирается купить травку? Надо спросить у Хантера. А Хантер все еще в камере. Вот засада. Эндрю старается вспомнить, что говорили ему когда-то в школе два обкуренных придурка про то, как они связываются с дилером. Пятидесяти долларов должно хватить.

 

53

Тимми и Марк Ротко идут на восток по Восемьдесят шестой улице. Как и многие другие белые подростки, они подражают черным. Какой бред. Оба одеты в «FUBU», а на ногах у них ботинки «Тимберлэнд» (у одного девятого размера, у другого — десятого). Мозг проводимой операции — Тимми. Марк Ротко — ее мускулы. Тимми — чудовищно жирный парень. У него большие сиськи, как у бабы, но стильная майка и прочая модная одежда скрывает это. Марк Ротко одет точно так же.

Марк Ротко получил свое имя благодаря тому, что в первой школе, где он учился, на экскурсии в музей «Метрополитен», он толкнул другого парня в картину настоящего Марка Ротко «Без названия» («Номер 12»). Огромная рама упала на того парня, и реставрация понадобилась и картине, и мальчику. А один умник из тех, кто был с ними на экскурсии, стал называть товарища Марком Ротко, и прозвище так за ним и закрепилось. Марка Ротко из той школы вышибли. А потом и из пары других школ. Он понятия не имеет о том, кем был настоящий Марк Ротко («какой-то там художник»), но имя ему нравится. Тимми только под этим прозвищем его и знает.

Сегодня вечером они отправились выполнять миссию: нужно раздобыть травки. Так что Тимми выхватывает сотовый, чтобы оставить сообщение на пейджер Белому Майку. Марк Ротко тоже достает телефон и начинает играть в «Удава».

— Йо, брат, сегодня мы покурим веселой травки, — сообщает Тимми Марку Ротко.

— В натуре, — проницательно соглашается Марк Ротко.

— Ага, а потом мы найдем каких-нибудь шлюшек… — Тимми начинает хлопать по воображаемой попке и делает движения бедрами. Центр тяжести у него оказывается совсем низко.

— Черт.

— В чем дело? — Тимми отрывает взгляд от своей невидимой женщины.

— Не хочешь зайти внутрь? На улице же дико холодно.

— Давай.

Тимми и Марк Ротко заходят в магазин HMV и направляются в отдел хип-хопа. Оба они маленького роста, так что кассирам из-за полок их не видно, и парни запихивают диски в свои большие карманы. Марк Ротко на минуту отходит в сторону и, пока Тимми его не видит, хватает диск хитов Джеймса Тейлора. Эти песни слушал как-то его отец. Он снова поднимается на верхний этаж и обнаруживает Тимми. Тот исполняет непристойный танец перед афишей с Дженнифер Лопес. Джей Ло одета, как амазонка, и бюстгальтер на ней медный. Марк Ротко хлопает Тимми по плечу, они спокойно направляются к выходу и, только оказавшись за дверью, бросаются бежать. Вслед им воет сигнализация магазина. Они обегают здание и заходят в кафе «Старбакс», где, не успев отдышаться, заказывают горячий шоколад.

— Тьфу, надо бросать курить, — бормочет Ротко.

— Чего? — Тимми еле дышит. — Да ты бредишь, чел. Нам пора двигать.

Тимми и Марк Ротко допивают горячий шоколад и направляются по улице дальше, заходят в «Пиццу у Мими», и там Марк Ротко берет кусок пиццы с брокколи, в которой сыра больше, чем обычно.

— Что за мерзость ты взял, приятель, — ворчит Тимми.

Марк Ротко не обращает внимания на это замечание. Тимми опускается на стул и смотрит, нет ли сообщений на сотовом. Стоящие за прилавком сербы наблюдают за ними.

— Йо, Ротко, мы пропустили звонок.

— Чё, в натуре? Слушай, друг, перезвони ему. Мне нужно дунуть.

 

54

Белый Майк говорит по телефону с другом, с которым учился вместе в школе. С Уорреном, который теперь в Гарварде. С ним Белый Майк тоже очень дружил в старших классах. Они всегда были вместе — Майк, Хантер и Уоррен.

— Ну и что там в городе?

— Да, знаешь, все то же.

— Кстати, с Рождеством тебя.

— Ага, тебя тоже.

— Как отметили?

— Все так же. Папа подарил мне денег. Знаешь, я его совсем не вижу, но он купил маленькую елочку и поставил на кухне на стол. Он у меня такой сентиментальный.

— Да. А у нас здесь елка большая.

— Когда ты приедешь?

— После Нового года, в понедельник. Как будешь праздновать?

— Возможно, будут просто развозить заказы. Вызовов будет много. А ты?

— Я на Канкун, со всей семьей. Отправляемся сегодня вечером.

— И как там будет?

— Скучно. Я почти мечтаю вернуться в колледж.

— Правда?

— Да, я серьезно. Там лучше, чем тебе кажется. Тебе стоит к нам поступить.

— Возможно.

— Правда.

— Послушай, друг, я же много читаю и тому подобное. Я все еще в некотором роде мыслю как ученик, понимаешь?

— Но у тебя нет дисциплины.

— Дисциплины? Да вся моя жизнь — дисциплина.

— Да, самая настоящая.

— Вот ты всегда только и собирался учиться в Гарварде.

— Нуда, но…

— И ты возвращаешься сюда, как будто для того, чтобы узнать что-то важное. Вчера я шел по улице, нес одному парню последнюю унцию травки. Мой рюкзак зацепился за железку и порвался, и травка упала в котлован.

— И что из этого?

— Поэтому я спустился в котлован — там же была целая унция, — и там было темно и сыро, а еще там бежала крыса. А знаешь, где я находился?

— В дантовском Аду?

— И ты еще учишься в Гарварде, а кому из нас, как ты думаешь, удается узнать больше?

— Не устраивай мелодраму. — Уоррен морщится, слыша, как Белый Майк хряснул трубкой по столу.

— Алло? Майк?

— Я еду на Кони-Айленд.

 

55

Шон дает Эндрю номер мобильного телефона Сары, а потом пробует снова заснуть, но это не получается, потому что болит рука. И он думает о Саре и о том парне, Эндрю. И о Саре, и обо всех, с кем она еще флиртует, а флиртует она, кажется, со всеми, в зависимости от своих пожеланий. Он задумывается, есть ли ему до этого вообще дело.

Через пару часов он должен снова зайти к врачу, потому что доктор хочет сменить ему повязку и посмотреть, как там его рука. Так что он встает и с трудом одевается; мешает гипс, который по форме и размеру напоминает Шону изогнутый слоновий пенис. Вообще-то гипс совершенно не похож на пенис слона. Шон надевает фуфайку, у которой мать отрезала один рукав. Экономка спрашивает его, не хочет ли он позавтракать, и он отвечает: «Конечно, сделайте французские гренки». Она жарит гренки, а он их не ест. Он никогда не завтракает и удивляется, как она этого до сих пор не заметила. Экономка пытается завести с ним разговор о его руке, и он съедает немного, чтобы не пришлось беседовать. Спускаясь на лифте в вестибюль первого этажа, он нажимает кнопку с надписью «Такси». К тому моменту когда он оказывается внизу, швейцар уже поймал для него такси. Шон садится.

Таксист — белый, невысокого роста, и его огромное пузо упирается в руль. В салоне стоит неестественный запах освежителя воздуха, а еще пахнет шоколадом, как внутри мешка с конфетами, который носят с собой на Хэллоуин. Шон понимает, откуда этот запах: на переднем сиденье стоит большая коробка с конфетами: «Тутси Роллз», леденцы, пакетики «Эм энд Эмз», крохотные «Три мушкетера».

Таксист, которого, как указано в его лицензии, зовут Теодором Римби, сияет широкой редкозубой улыбкой. На фотографии на нем галстук-бабочка. У него густые усы, а на щеках ямочки. Он и сейчас при галстуке-бабочке, а еще у него большая широкая борода. В машине холодно — обогреватель отключен.

Шон говорит Теодору адрес.

— Нет проблем. Едете показаться доктору, да? Наверно, из-за руки? Я не мог не заметить: у вас такой огромный гипс.

— Да-да.

На Шона догадливость таксиста не производит особого впечатления. Тем более он же назвал адрес больницы «Ленокс-хилл».

— Я сам недавно лежал в больнице. У меня случился инфаркт, и, скажу вам, я перепугался. Но я поскорее вернулся на такси, понимаете, нужно было возвращаться. — Теодор запускает толстую лапу в коробку с конфетами. — Не хотите угоститься? У меня здесь много всего.

— Спасибо, не хочу.

— Они все в обертках, не беспокойтесь.

— Спасибо, не надо.

— Ну, ничего страшного. Когда-то и я был придирчив и разборчив в еде, — Шон щурится, услышав такую характеристику, — а потом, конечно, я повзрослел и стал совсем другим. — Теодор разражается громким хриплым смехом; так скрипит выдвижная площадка автобуса, когда нужно въехать инвалиду на коляске. — Да, но я всегда любил конфеты, да и все остальные, как мне кажется, их обожают. Поэтому я и держу их в машине. Помогает завязать разговор.

Шон сидит молча, а потом немного раздраженно произносит:

— Меня не особенно тянет на разговоры.

Ни капли не расстроившись, Теодор продолжает:

— Ну, это тоже нормально. Знаю, все вокруг считают, что таксист должен молчать и что, понимаете ли, тот, кто болтает без остановки, не получит хороших чаевых, но обычно чаевые все равно дают, если, конечно, ты не ляпнешь что-нибудь такое, что как следует выведет пассажира из себя, или что-нибудь в таком роде.

А большинству хочется поговорить. Им не хватает собеседников. Чего мне только не рассказывают. Но все же бывает, что кто-нибудь да разозлится. Был вот один тип, которому я говорил, что я в тот момент думал о женщинах. Знаете, какие три С входят в обязанности женщины?

Шон молчит.

— Готовка, уборка и деторождение! —Таксист снова хохочет; с таким звуком заводятся тяжелые механизмы. — Конечно, слышала бы это моя жена, она бы, знаете ли, закатила страшный скандал, но ведь это же правда.

Шон, сидя на заднем сиденье, думает о Саре и о больнице. Он представляет, как Сара забеременеет и станет огромной, и грудь у нее отяжелеет и будет еще больше, чем сейчас, поднимется под самое горло. Сара будет такая отекшая, малоподвижная из-за набранного веса, а ее бедра, сейчас по-мальчишески узкие, красивые, как у супермодели, расплывутся и станут почти такими, как у красавиц на старинных картинах. Как у Мэрилин Монро, которая никогда Шону не казалась особенно привлекательной. И никак не более симпатичной, чем любая фотомодель в купальнике, которых он рассматривает в журнале «Спортс иллюстрейтед».

— Ты женат?

Шону никак не приходит в голову, что ответить.

— Нет.

— А девушка у тебя есть?

— Да.

— Никогда не женись. Оно того не стоит. Наверно, я уже рискую из-за своей болтовни остаться без чаевых. Ну ладно. Вы беседовать не желаете, да мы уже почти и приехали.

Шон смотрит в зеркальце заднего вида и видит усталые глаза Теодора, и коробку с конфетами, в которую тот снова запускает руку.

— Почему же вы тогда женились?

— Я-то? — удивляется Теодор. — Ну, понимаете ли, они же умеют обхитрить. И мы их любим. Ну, то есть я свою любил.

— Любили? А сейчас?

— Она умерла пару месяцев назад, упокой Господь ее душу. А я, конечно, был рад повидаться с дочками. Они приехали на похороны. Одна из девочек, Эмили, беременна, представляете? Я скоро стану дедушкой. Я все стараюсь зазвать ее к себе в гости, но все же так заняты. Она живет в Сент-Луисе. Говорит, что хватит мне работать таксистом, а мне нравится. Честный труд. Мне кажется, что все стали бояться после того фильма, «Таксист». Там этот, Роберт Де Ниро, он правда классный. Но ведь он псих, да? В жизни все не так. Ты смотрел этот фильм?

— Нет.

— Ну и не смотри. Пять тридцать с тебя.

 

56

Белый Майк садится в поезд на Пятьдесят первой улице. В вагоне оказывается всего одно свободное место. Он едет далеко, на Кони-Айленд, просто для того, чтобы куда-нибудь выбраться. Со звонками клиентов он разберется позже. А сейчас еще рано. Белый Майк занимает свободное место, поправляет пальто на плечах, старается поместиться между другими пассажирами. На следующей остановке входит пожилая женщина, седая, в синем пальто и с сумкой; она цепляется за поручень посередине вагона, прямо перед Белым Майком. Такая проблема ему уже знакома. Он никогда не может решить, уступать место старушкам или нет. Куда вообще ездят старушки на поезде, в одиночку? Незачем им разъезжать на поездах одним. Белый Майк вздыхает, встает, покашливает и жестом указывает пожилой женщине, что она может сесть. Она этого не замечает, видят только другие пассажиры. Он трогает пожилую женщину за плечо и указывает на сиденье, и тогда она кивает, улыбается и садится, ставит сумку между ног. Белый Майк проходит в следующий вагон и прислоняется к дверям.

Кони-Айленд — последняя остановка. «Час езды, и ты как будто в другой стране», — думает Белый Майк, выходя из поезда. Все здесь окутано серой зимней сыростью, а холод чувствуется даже через пальто. Белый Майк идет, высоко подняв голову: разглядывает скелеты американских горок и выцветшие рекламные щиты. Кругом ни души, и Белому Майку приходит в голову, что в таком месте легко можно похищать людей. Здесь чувствуется дух старого Нью-Йорка. Белый Майк читал «Регтайм», и ему понравились описания того, как все приходит в упадок, а еще пляжа и детей, играющих и гуляющих на деревянном настиле. Он даже посоветовал Молли прочитать эту книгу. Детей сейчас нет. Кроме Белого Майка здесь ходит только человек, которого Майк принимает за трансвестита-проститутку, хотя он в этом не уверен. Проституток ему видеть случалось, но таких высоких и широкоплечих он, кажется, еще не встречал. Белый Майк идет дальше; наконец он приходит к залу игровых автоматов, расположенному на деревянном настиле. Он слышит чириканье виртуальных взрывов, доносящихся из электронных автоматов. Шумно катятся по деревянной дорожке в кегельбане шары. Он заходит.

В темном углу — игровой автомат побольше. Перед ним большая сенсорная площадка, на которой стоит небольшого роста парень-латиноамериканец в майке и парашютных штанах. Его куртка лежит на полу, немного в стороне. Игра называется «Танцевальная революция». Белый Майк наблюдает: автомат отсчитывает от трех до одного, и игра начинается. В неистовом ритме начинает играть самба в стиле техно, а на экране двигаются стрелки. Парень на площадке делает шаги в направлении, указанном стрелками, в такт музыке. Но темп слишком быстрый, и он пропускает шаги или делает их не в ту сторону. При каждой ошибке автомат бибикает, а парень начинает ржать. Но его компания не смеется, и он вскоре прекращает танец. Белый Майк наблюдает, осмотрительно держась чуть поодаль. Парень сходит с площадки, воздевая руки: слишком уж здесь быстрая музыка. Он хватает куртку и отходит в сторону. Очень скоро время игры истекает, и автомат требует опустить еще семьдесят пять центов. Чернокожий парень ростом повыше, в темной вязаной шапке, встает на площадку и опускает в щель монеты. Он снимает куртку и бросает ее на пол. Черная фуфайка слегка натянута на широких плечах парня. Он кажется сильным. На шее у него висит крест на золотой цепочке, и Белый Майк не уверен, настоящие ли камни в кресте, но готов поспорить, что нет.

Снова начинает играть музыка, еще быстрее, чем до этого. Парень начинает переставлять ноги, и его движения совершенно непохожи на танец. Вот ритм ускоряется, но он не пропускает ни одного такта, и машина ни разу не забибикала, а цепочка летает из стороны в сторону, отскакивая от груди парня. Руки у него свободно болтаются по бокам, он взмахивает ими, когда двигает бедрами или делает шаги. Музыка играет быстрее, стрелки указывают все время в разные стороны, но он безупречно выполняет необходимые шаги. Когда танцующий поворачивается. Белый Майк смотрит ему в лицо и видит, что глаза у него закрыты. А автомат так и не забибикал. Кажется, что парень погрузился в транс, ноги его так и летают во все стороны, и, когда музыка начинает играть еще быстрее. Белый Майк понимает, что парень, конечно, знает порядок шагов наизусть. Потом танцующий ставит на площадку вместо ноги руку, и темп в очередной раз увеличивается, а он танцует то на руках, то на ногах, крутится колесом, встает на руки и все так же не ошибается. Движения похожи на брейк, но Белый Майк поражается тому, насколько красивый получается танец. Лицо танцующего парня, когда тот на мгновение снова поворачивается в сторону Майка, полностью расслаблено, глаза закрыты — не плотно зажмурены, а слегка прикрыты, как во сне.

Остальных ребят танец совсем не удивляет, они просто напряженно наблюдают, не говоря ни слова. Еще минуту длится это безмолвное неистовство, и вот музыка наконец замолкает, парень мгновение стоит неподвижно, а потом сходит с площадки, подбирает куртку и смотрит Белому Майку прямо в глаза. Или ему так показалось?

Белый Майк выходит из зала игровых автоматов. Вид притихших ребят в зале, внимательно следящих за игрой, напоминает ему о том, как мать дважды водила его в церковь. Оба раза это было накануне Рождества. Белый Майк особо ничего не имел против, а вот Чарли, который шел вместе с ними, терпеть этого не мог. Мать Белого Майка любила Чарли, в ее сердце ему всегда принадлежал особый уголок. Чарли всегда считал, что в церкви скучно, а еще хуже, что из-за этого приходилось позже открывать рождественские подарки, но он все же подчинялся матери Майка. Она была единственным человеком, который мог заставить Чарли что-нибудь сделать. Белый Майк никогда не пытался объяснять Чарли, что ему действительно нравится ходить в церковь, сидеть на деревянном стуле, ощущать, как совершается ритуал, чувствовать спокойствие, которое наступает, когда вполуха слушаешь службу.

Из зала игровых автоматов Белый Майк по песку спускается к воде. Он не останавливается, чтобы взять хот-дог во всемирно известной закусочной «Натан». Краем глаза он замечает наркодилера, разговаривающего с белым мужчиной, волосы которого висят слипшимися прядями. Белый Майк не смог бы объяснить, почему считает, что тот тип — дилер, но он в этом уверен. Увидев наркодилера, Белый Майк решает, что в этих местах делаются сомнительные вещи, и его больше не тянет здесь оставаться. Еще минуту он смотрит на серую воду. Волны пенятся, разбиваясь о берег, и он замечает, что океан чем дальше, тем спокойнее. В конце концов водная поверхность превращается в сплошную серую линию. Горизонт неподвижен.

«Так, на всякий случай», — Белый Майк, глядя на океан, вытягивает руку перед собой. Он говорит про себя: «Англия». Потом указывает налево: «Канада». Направо: «Мексика». Поворачивается и снова вытягивает руку. «Калифорния. Просто на всякий случай», — думает он.

 

57

Белый Майк выходит из поезда в жилых кварталах, и ему приходит сообщение от самых забавных клиентов, какие ему только попадались. Про себя Белый Майк называет их «гангстерятами». Тимми и Марк Ротко. Они не ответили на его звонок, когда он хотел договориться о месте встречи. Поэтому он решает заставить этих полудурков прогуляться. Он не звонит, а отправляет сообщение, в котором назначает встречу через час, на углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню. Белый Майк хочет пройтись по Пятой авеню. Он любит смотреть на всех проходящих мимо хорошеньких девушек. На Пятой авеню их много, как рыбок в реке. Белому Майку кажется, что он и сам выглядит хорошо. Иногда он замечает, что издалека на него глазеют девчонки. Он думает, это потому, что в своем пальто и джинсах он немного похож на кинозвезду. Он шагает не просто так, ему есть куда пойти. «У меня есть дело», — и это важно, от этого походка становится лучше, а небо — яснее.

 

58

— На гребаной Сорок пятой улице? Чё мы забыли в этом говнище, приятель?

 

59

Когда Белому Майку было пятнадцать, на лице у него появились прыщи, и он давил их, потому что ему казалось, что таким образом он очищает душу. Он и правда чувствовал себя чище, когда на его светлой коже не было этих грязных точек, похожих на зарывшихся в порах червячков. Он был симпатичным парнем и знал это. Но знал и то, что с прыщами его никак не назвать привлекательным.

Мать заметила его страдания и записала его на прием к своему дерматологу. Она преподнесла это ему так, как будто у него нет никакого выбора, так как понимала, что по собственной воле он туда никогда не пойдет, не захочет делать косметические процедуры. Поэтому она сказала ему, что ему нужно сходить прижечь бородавки на колене, так почему бы не спросить у доктора, что та думает по поводу угрей на лице.

И вот Белый Майк пришел на Пятую авеню, в кабинет дерматолога Пятая авеню всегда нравилась Белому Майку. Была осень, листья опадали, и их сметали в сточную канаву швейцары, одетые, как советские офицеры в средних званиях. Белому Майку казалось, что все швейцары выглядят одинаково. Один и тот же дизайн. А мы замечаем только униформу. И как же их много. Белый Майк шел и считал то, что ему попадалось на пути. Пять домов, четыре женщины из Вест-Индuu, с прогулочными колясками (он легко узнавал этот выговор, няни из Вест-Индии встречались очень часто; он даже мог пародировать этот акцент), два парня в рубашках поло на скейтбордах, один мотоцикл и уже двадцать один швейцар. Белому Майку казалось, что швейцаров, охраняющих ярко освещенные здания и готовых прийти на помощь, больше, чем тех, кто выходит из этих зданий и нуждается в защите или помощи.

Один швейцар взял свисток, вышел на проезжую часть и стал свистеть, чтобы остановить такси. Под навесом ожидала женщина, одетая во все черное, с простыми золотыми украшениями, — все выглядело очень дорогим. Потом она грациозно — поскольку это движение было у нее отлично отработано, а вообще делать это грациозно очень непросто, — одним легким движением села в такси, и швейцар закрыл дверцу машины.

Еще по Пятой авеню шла женщина с серо-белым котом на поводке. Белый Майк к коту не приглядывался, просто заметил, как тот переступил через кованую оградку вокруг дерева и начал точить когти о кору. Женщина терпеливо стояла и ждала, держа поводок. На ней была шуба, воротник которой доходил до ее квадратного двойного подбородка. Ее кудрявые седые волосы развевались на ветру. Проходя мимо, Белый Майк подумал: «Я никогда не стану старым».

 

60

Белый Майк как раз идет мимо магазина «Ф. А. О. Шварц» и видит в витрине огромных зверей — некоторые из них размером с небольшой автомобиль. Львы, тигры и медведи, огромные, как «хонды». От прохладного воздуха Пятой авеню голова у Белого Майка ясная. Игрушки его забавляют, и, подчиняясь сиюминутной прихоти, он заходит в магазин.

Внутри все кишит людьми, хотя Рождество уже позади. Повсюду туристы. Белый Майк направляется туда, где выставлены мишки. На полу лежит гора мягких игрушек, и по ним ползают дети. Он берет одного мишку. Игрушка мягкая, теплая, отлично сделанная. Этот белый медведь среднего размера продается на распродаже, за девяносто девять долларов. Белый Майк гладит игрушку и кладет обратно. Потом он замечает, что немного в стороне от него маленький мальчик с кудрявыми светлыми волосами ухватился за голову мишки побольше. Мальчик смотрит прямо на Белого Майка и жует медведю ухо. Вот-вот оторвет его зубами. Белый Майк отводит глаза и быстро выходит из магазина.

 

61

Однажды вечером Марк Ротко отправился в центр вместе с Тимми, чтобы приобрести фальшивое удостоверение личности. Тимми знал одно заведение на Бликер-стрит, под вывеской «Фото на документы», где ему самому сделали фальшивое удостоверение. Заведение освещалось флюоресцентными лампами и выглядело грязновато, но зато там лежало достаточно журналов, конфет и сигарет, а еще стоял копировальный аппарат. Мужчина за прилавком показал им удостоверение без фотографии. На нем многократно повторялась голограмма, изображающая символ штата Огайо — конский каштан. Мужчина сказал Марку Ротко:

— Никогда не подводит. Сорок долларов.

— Да, сделайте мне такое.

Фотограф убрал длинные волосы в хвост.

Тимми глянул на него. Мужчина поставил Марка Ротко перед белым экраном, взял цифровую камеру и направил ее на Марка. Потом он опустил треногу пониже, снова прицелился и наконец сделал снимок. Марк Ротко был потрясен несметными возможностями, которые, как цветы, распускались у него в сознании, пока он держал удостоверение и смотрел в свои глаза на фотографии. У него появилась новая дата рождения Он заново родился.

 

62

Джессика просыпается в своей комнате, а вокруг нее — вся ее коллекция плюшевых медведей. Большие, из «Ф. А. О. Шварц», маленькие мягкие мишки, старые мишки с глазами из пуговиц, бурые мишки, черные мишки — все они сидят, развалившись, на ее кровати. Первое, о чем она думает, это «двенадцать», который она купит на следующий день. «Что за наркотик, — восхищается она. — Как раз для таких, как я. Сегодня вечером, сегодня, сегодня». Тот тип, Лайонел, придет на вечеринку, и она отдаст ему деньги, а потом заторчит. У нее осталось всего около трехсот долларов, но она предложит скинуться каким-нибудь ребятам, скажет, что это на вечеринку, и все будет отлично.

Джессике пока что нечем заняться, только попозже она встретится с матерью за ланчем, поэтому она остается в постели и включает телевизор, чтобы посмотреть утреннее ток-шоу Джерри Спрингера в компании отбросов общества, которые, подставляя друг друга, занимаются кровосмешением, вступают в гомосексуальные и бисексуальные связи, страдают излишним весом, трахаются жарко, причудливо и в готическом стиле, а кроме того, воруют и лгут. Джессика как бы испытывает омерзение, вы понимаете… но вместе с тем шоу ее необъяснимым образом зачаровывает. Может быть, поэтому она иногда задает служанке вопросы про ее сына, который постоянно находит проблемы на свою голову. «Сучка, — осуждает она сама себя. — Может быть, я заслуживаю смерти». Может быть, кому-нибудь следует ее убить. Ба-бах. Так просто. Выстрелить ей в голову. Потом все будут нести околесицу, восхваляя Джессику, а родители будут плакать, да, потому что она была такой милой девочкой, такой удивительной, чудесной девочкой. Ба-бах. Кто-нибудь заходит в школу и жмет на курок. И школу покажут по телевизору. Джессика будет лежать, истекая кровью, а зрители прилипнут к телевизорам и будут следить за развитием событий по каналу Си-эн-эн. Приедет полиция, вокруг нее все обтянут желтой лентой, как это делается на месте преступления, а потом эту ленту пришлют вам в подарок, и можете ее развернуть, можете с ней трахаться, можете от нее кончить. Так ведь? Так что кто-нибудь мог бы просто пристрелить ее. Ба-бах. И она умрет, а все немного призадумаются. Она будет лежать мертвой и никогда больше не будет капризничать, и никогда ей уже не стать плохой женой, а потом и плохой матерью. Ба-бах — и все. «Сначала надо убить эту сучку». Джессика, разволновавшись, рассаживает мягкие игрушки по кругу и разговаривает с ними, слушает, как они беседуют друг с другом. Ток-шоу получается отличное.

— Да, направьте камеру сюда, мы устроим ток-шоу, садитесь, — произносит Джессика. — Итак, в нашей школе творится много разных пакостей, верно?

— Да-да, — соглашается бурый медвежонок Тедди с глазами из черных пуговиц.

— Все ученики слушают дурную музыку, все они придурки, — вторит ему Бетти, большая мягкая розовая зайчиха.

— Верно. Просто хочется убить эту дрянную сучку, — соглашается Тедди.

— Ха-ха, это верно, но мы же не по-настоящему. Мы не сумасшедшие, но если бы ты решил кого-нибудь из них убить, то кого бы убил в первую очередь? — спрашивает зайчиха Бетти.

— Ну, думаю, я бы в первую очередь убил эту дрянь Джессику, — заявляет Тедди. — Взял бы, знаете ли, пистолет и — ба-бах. Прямо в затылок. Заставил бы ее встать на колени, как она встает, чтобы сделать минет всем этим придуркам-футболистам. — Тедди устремляет глаза-пуговки на Джессику. — И если в этот момент посмотреть на ее лицо, то будет видно, как оно на доли секунды вздуется, а потом кровь зальет все перед ней. И она упадет в лужу крови и ударится носом, а нос, наверно, сломается, он еще не окреп после пластической операции. Приедут из Си-эн-эн и все снимут, и в школах по всей стране почтят минутой молчания жертв этого ужасного необъяснимого кровопролития.

— Прошу почтить погибших молчанием, — продолжает Тедди, теперь уже официальным тоном, — погибших. А сейчас мы еще мгновение помолчим, о тех, кто убил их.

 

63

По пути в центр Тимми и Марк Ротко заходят в гастроном «Стар-дели» купить сигарет. Магазин чисто убран и хорошо освещен, но посетителей сейчас совсем нет. Они быстро проходят в конец магазина, а за ними наблюдает смуглый мужчина, стоящий за прилавком. Покупка сигарет требует большего самообладания и большего контакта с людьми, чем кража дисков из магазина. Наконец они, волоча ноги, подходят к прилавку и рассматривают пачки сигарет, расставленные за спиной у продавца. Он смотрит на них сверху вниз, и крепкий низкорослый Марк Ротко неловко переминается с ноги на ногу. В таких ситуациях он все еще нервничает, поскольку однажды его поддельный документ порвали пополам. На прилавке стоит календарь, в котором указана дата. Сигареты могут купить те, кто родился в этот день или раньше. Марк Ротко старается не смотреть в ту сторону. Он говорит:

— Пачку «Парламента».

— Удостоверение личности есть?

Марк Ротко возмущенно закатывает глаза и начинает искать в своих огромных карманах бумажник. Тимми вертит в руках конфету. Марк Ротко открывает бумажник и достает поддельное удостоверение личности с символикой штата Огайо. На фотографии он наклонил голову вперед, чтобы на подбородок падала тень. Голова на снимке кажется приплюснутой.

Мужчина смотрит на удостоверение, фыркает, глядя на Марка Ротко, и бросает документ на прилавок.

— Нет. Оно поддельное.

— Нет? Что еще за на фиг, козел? Не мы такие, жизнь такая!

Тимми нравится, как приятель это произносит, и ему становится весело.

— Да, так в чем дело, ты, чертов погонщик верблюдов? Ему восемнадцать, так что продай ему сигареты. Видишь документы?

— Поддельные.

— Не поддельные, козел.

— Уходите, или я вызову полицию. — Продавец протягивает руку к телефону.

— А что, если я тебе пенделей навешаю.

Марк Ротко выставляет вперед свой двойной подбородок. Тимми машет рукой в сторону, копируя жест из видеоклипов гангста-рэпа и поддакивает:

— В натуре. Скажи ему. Базара нет, чувак, накостыляем ему как следует.

Мужчина смотрит на Тимми, облокачивается на прилавок и пристально глядит на Марка Ротко, прямо в его маленькие голубые глазки.

— Ау меня вот что есть, — он достает из-под прилавка старый потертый револьвер и поднимает его над головой.

Тимми и Марк Ротко бросаются к двери. Тимми орет:

— Вот засада, он достал девятимиллиметровый ствол и собирается всадить пулю тебе в задницу, мой белый друг!

Владелец магазина поражается тому, как быстро мальчик все это протараторил. Он убирает незаряженный пистолет под прилавок.

 

64

В комнате ожидания у кабинета дерматолога сидели пожилые женщины, и, глядя на их лица, Белый Майк вдруг понял, почему индейцы называли белых бледными демонами. У некоторых дам глаза были постоянно распахнуты слишком широко, у других казались чересчур узкими. Посетительница с маленьким подбородком бросалась, как страус, на перепуганную девушку-администратора за стойкой.

— Это такое неуважение. Я прождала здесь час, и у меня назначена встреча, так что сейчас я просто вынуждена уйти.

— Мне очень жаль, но…

— И я просто не могу больше здесь оставаться и теперь прием придется назначить через неделю, или через две, или через месяц, или через три месяца.

— Мы можем назначить прием на ближайший понедельник, утром, в любое время до девяти.

— А в девять пятнадцать нельзя?

Другая девушка из-за стойки отрицательно покачала головой. Женщина заметила это и бросила на нее свирепый взгляд.

В процедурном кабинете работала китаянка. Серебряным инструментом она давила угри на лице Белого Майка, а он смотрел ей в глаза, а еще на свое отражение в зеркале-увеличителе, которое было надето у нее на голове, как фонарь у шахтера. «Вот такая у нее работа — давить прыщи», — отметил про себя Белый Майк.

Белый Майк думал о разных профессиях и о том, какого цвета у него глаза. Он видел свое отражение. Глаза у него голубые. Не как пламя, не как лед или небеса или как море. Просто голубые. И это Белого Майка раздражало. Он стал думать о том, чем занимается его отец: предоставляет людям место, где можно поесть. А эта женщина давит прыщи. Его мать, направившая его сюда, чтобы эта женщина сделала ему чистку лица, раньше преподавала антропологию, науку о человеке. Белый Майк, конечно, думал и о том, кем станет он сам. Может быть, ему тоже придется давить кому-то прыщи, чтобы заработать себе на хлеб.

 

65

Джессика с матерью пришли на ланч в бистро на Мэдисон-авеню. Здесь подают печенье, паштеты, чай, фруктовое мороженое. Джессика не совсем понимает, зачем мать пригласила ее на ланч. У них это не принято. Их не назовешь лучшими подругами. Они заказывают салатики, диетическую колу, одну порцию лингини с соусом из моллюсков и одну порцию запеченного морского черта.

— Как у тебя дела, Джессика?

— Отлично, — она нервно смеется. Как-то это странно, — все по-прежнему.

— Я получила твой табель успеваемости.

Джессика ничего не отвечает. За последнюю четверть она совсем скатилась. И она знает, почему: она не занималась. У нее были дела.

— Да, а что?

— Джессика, я понимаю, что ты очень стараешься, но скоро тебе поступать в колледж, и я подумала, что мы, наверно, могли бы…. пересмотреть какие-то вещи.

— Что ты имеешь в виду. Найти нового преподавателя?

— Вообще-то нет. Я тут задумалась, не случилось ли чего? Возможно, тебя что-то тревожит?

— Нет.

— Мне кажется, что если тебя что-то беспокоит, ты могла бы пойти к одному знакомому доктору.

— К психоаналитику?

— Да. Знаешь, я тоже хожу к такому врачу. Как и многие другие.

— Много девочек из нашей школы тоже так делают.

— Нуда, видишь. Вот я и подумала, что тебе, наверное, нужно поговорить с человеком, с которым у тебя нет близких отношений. Это помогло бы тебе исправить отметки. Ты ведь знаешь, как папа хочет, чтобы ты поступила хотя бы в Уэслианский.

— Какая разница, мама. Мне не нужен психоаналитик.

— Ты почувствуешь себя лучше. Мне это всегда помогает. Иногда трудно разобраться в том, что происходит.

— Не знаю, что мне сказать.

— Что ты, вы найдете, о чем поговорить. Посмотри на свои оценки. С тобой явно что-то не так.

— Ну ладно. Я схожу. Только скажи когда.

— Ты сама будешь довольна, что согласилась.

В школе у Джессики есть знакомые девчонки, которые рассказывают, как они пытаются трахать мозги своему психоаналитик Или просто трахнуть психоаналитика. Как они им врут и выдумывают всякую всячину о своей жизни. Одна девочка, которая учится совершенно ужасно, рассказывает доктору, что могла бы заниматься блестяще, но злится на глупых учителей, которые даже не пытаются дать сложные и интересные задания. Она уверяет, что в школе для нее все слишком просто. Страхолюдина, у которой в жизни не было парня, жалуется на проблемы в отношениях с мальчиками. Джессика начинает думать, о чем она будет говорить. Ну, точно не о «двенадцати».

 

66

— Чё за товар, Майк? — спрашивает Тимми, когда они появляются на углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню, где назначил встречу Белый Майк.

— Не надо со мной говорить с этим дерьмовым акцентом. — Они идут дальше. — Пятьдесят?

— Да, пятдэсят, — говорит Тимми.

— Пятдэсят, — говорит Марк Ротко, кудахтая от смеха. Белый Майк просто смотрит на него. Марк Ротко начинает нервничать, отворачивается и подталкивает локтем Тимми, который достает из кармана помятую пятидесятидолларовую купюру и сует ее Белому Майку. А тот отдает Тимми пластиковую коробочку из-под фотопленки, наполненную травой, разворачивается и направляется в центр.

Марк Ротко внезапно чувствует себя таким счастливым, что начинает тихо напевать, вышагивая походкой сутенера.

Белый Майк уже шагает прочь, но Тимми окликает его:

— Эй, Майк, подожди, у меня для тебя есть клиент.

Белый Майк, не оборачиваясь, дожидается, когда они подойдут.

— Мы с ним учились в одной школе. Его зовут Эндрю. Он позвонил мне и попросил подсказать насчет дилера. Он знал, что у меня есть нужные знакомства. Можно ему будет у тебя купить товар?

— Если он окажется каким-нибудь раздолбаем, отвечать будешь ты, Тимми.

— Нет проблем. Он тебе, наверно, пришлет сегодня сообщение. Вот его номер. — Тимми дает Белому Майку корешок от билета на бродвейское шоу, который прихватил возле телефона своей матери.

— Ну что, мир, Белый Майк? — говорит Тимми.

— Ладно. — И Белый Майк уходит.

Тимми и Марк Ротко направляются к Тимми, чтобы выйти на крышу и выкурить славный косячок.

 

67

В ту осень, когда Белый Майк не пошел в колледж, в Центральном парке собиралась компания скейтбордистов, которые катались вокруг маленького амфитеатра, защищенного полукуполом, недалеко от Семьдесят второй улицы. Ребята курили и выполняй трюки. Вокруг них играли в шахматы старики, а люди спортивные катались на роликах или бегали трусцой. Еще там выгуливали собак. В первый раз Белый Майк увидел скейтбордистов случайно, а потом стал приходить снова и снова. Сидя на скамейке, он поджидал сообщения и наблюдал за скейтбордистами. Это было приятно. Погода была хорошая.

Скейтбордисты ставили свои доски одну на другую, и кто-нибудь из них пробовал сделать сложный трюк. Некоторые ребята катались очень неплохо и могли перепрыгнуть через три доски. С важным видом Самый высокий парень, один из тех, кто катался лучше всех.

всегда ездил с сигаретой в руке, и иногда, скользя мимо, он делал длинную элегантную затяжку, и позади него плыло облачко дыма. Он даже трюки выполнял, не выпуская сигареты, а когда приземлялся после прыжка, затягивался снова. Носил он широкие штаны с болтающимся задом, кеды для скейта, зеркальные солнечные очки с широкими дужками фирмы «Оакли» и бейсболку «Янкиз» козырьком назад. Он никогда не падал. Белый Майк впервые увидел его, когда тот перепрыгивал через четыре доски, разведя в стороны свои длинные руки, как хищная птица, а в одной руке дымилась сигарета Преодолев препятствие, он легко и ловко приземлился. Белого Майка это поразило.

Понаблюдав за скейтбордистами, сам Белый Майк кататься не стал, но решил, что благодаря им нашел отличное место. И эта сцена под куполом стала одним из самых любимых мест его в городе, куда он постоянно приходил, даже по ночам Для того чтобы пересечь сцену, как он знал, требуется сделать двадцать больших шагов, и он шел по ней, а пальто его вздымалось и развевалось, потому что под куполом гулял ветер.

 

68

В камере не так плохо, как ожидал Хантер. По крайней мере хорошо то, что при нем было удостоверение личности, поэтому его не сразу отвезли в центр, а больше суток продержали в камере местного участка. Да и в центре было не так плохо. На него никто особенно не обращал внимания. Его даже потрясло, с каким безразличием отнеслись к нему и полицейские, и задержанные. Он решил, что просто выдался такой вялый день. Сидя в камере, он много размышлял, потому что отжиматься ему показалось пошлым, и не хотелось глупо выглядеть. Он пытался вспомнить все, что когда-либо учил наизусть в школе, но припомнить удалось только начало «Энеиды» на латыни: «Агmа virumque саnо» — «Битвы и мужа пою». Слова показались ему уместными.

Нельзя сказать, что ему не страшно. Но Хантер понимает, что никого не убивал, а в замкнутом пространстве осознание собственной невиновности очень помогает.

Хантер думает о том, как его тянет с кем-нибудь поговорить. Лучше всего с Белым Майком, но можно практически с кем угодно. А может, и нет. Может, ему никогда уже не захочется ни с кем разговаривать, никогда.

Днем приходит полицейский и отводит его в кабинет, где сидит незнакомый Хантеру адвокат. Адвокат представляется. Он связался по телефону с отцом Хантера.

— Тебя, я думаю, разыскал отец Эндрю?

— Да, Хантер, он очень помог. Так мило с его стороны было нас найти. Мы же оставили для тебя программу нашей поездки.

— Да, знаю.

Молчание.

— Да. Как бы то ни было, завтра рано утром я вылетаю, как и обещал. Это лучшее, что я могу сделать. Господи, кто же мог предположить, что такое случится.

— Понятно.

— Извини, что так долго.

В разговоре снова зависает пауза. «Он же отец, пусть сам догадается, — думает Хантер. — Дам ему возможность самому понять, о чем нужно говорить дальше».

— Как ты себя чувствуешь?

Хантер качает головой, прикрыв глаза.

— Весьма дерьмово, папа.

 

69

Мэт Маккаллок измученно вешает трубку. Его жена приняла таблетки и уснула еще до того, как он набрал номер. Он об этом позаботился, ему не хотелось ее выслушивать. Он делает себе еще одну порцию джина с тоником и смотрит на пляж. Ему кажется, что сын напуган.

Он помнит, что случилось с ним, когда лет ему было столько же, сколько сейчас Хантеру, и как он испугался. Он и тогда уже много пил, но помнит все. Он учился в предпоследнем классе старшей школы, жил в пансионе при школе. Все произошло тоже зимой, но незадолго до каникул. В конце семестра должны были приехать родители, и хор мальчиков готовил для них концерт. Пели они гимны и духовные песни. «Аллилуйя» Генделя и тому подобное. Первые два года он очень радовался, что вернется домой на каникулы, и когда стоял на сцене и пел, все как-то вдруг менялось, и певучие «аллилуйя» лились дождем и наполняли собой большой зал. Он весь отдавался пению, и от этого становилось хорошо, ведь, черт возьми, это же было под Рождество, и все ученики не могли в этот день оставаться подвыпившими циниками.

А на третий год обучения в пансионе в день перед концертом Мэт пил и хулиганил — занятия уже практически закончились. На земле толстым слоем лежал снег. Мэту и еще некоторым ребятам пришло в голову, что славно было бы устроить в лесу костер. Место они выбрали недалеко от спального корпуса, но так, чтобы их не могли увидеть. И вот в тот вечер они сбежали, а через несколько часов, когда все как следует напились, мальчишки зажгли костер. Полянка осветилась, и снег отражал пляшущие огоньки на красные лица школьников. Мальчишки весело вопили, глядя на костер, а потом начали петь «Аллилуйя, аминь» — вместо застольной песни — и плясать вокруг огня, подпрыгивая в неярком жутковатом свете, который бывает зимой на восточном побережье. Ветер подхватил и понес по воздуху россыпь искр. Они упали на двух парней, и куртки у них вспыхнули.

Одним из тех двоих был Мэт Маккаллок. У него загорелся рукав, и он увидел, что с другим парнем произошло то же самое, но Мэт просто сунул руку в снег и наблюдал, как тот, другой, убегает в лес. Леса Мэт Маккаллок всегда боялся.

Другой парень был пьян и только через секунду понял, что на нем горит одежда. А кругом распевали хором «аминь, аминь, аллилуйя, аминь», и он растерялся, что ли, побежал в лес, и никто этого не заметил, кроме Мэта. Когда мальчишки все вместе распевали свою любимую громкую часть, «Царь царствующих, во веки веков, владыка владык», куртка у парня расплавилась, и горячая масса обожгла кожу. От шока он потерял сознание, и пламя уничтожило всю его одежду, сожгло почти всю кожу, а всего-то футах в сорока от того места, за деревьями, стоял Мэт и остальные ребята. И голое мертвое тело осталось лежать, прикрытое только остатками расплавившейся куртки, в этом свежем, чистом, холодном снегу, под деревьями в Новой Англии.

Мэт Маккаллок все еще помнит, как подростком оказался причастен к большой беде. Правда, у него самого никаких серьезных неприятностей не было. Никто так и не узнал, что Мэт тогда заметил, как тот парень убежал и не вернулся. На следующее утро, когда нашли труп, Мэта Маккаллока стошнило, но все решили, что добродушный мальчик просто сильно переживает. Никого из тех, кто был в ту ночь у костра, не выгнали из школы, — их было слишком много. Но поскольку нужно было на кого-то свалить вину и принять меры, ведь это была старая, уважаемая школа, то уволили одного из деканов. Он уехал в Колорадо и пошел работать в государственную школу а мальчишкам, которым он раньше преподавал английский, стали задавать намного больше домашних заданий, чем раньше. Мэт Маккаллок и все остальные довольно долго переживали свою вину, до окончания школы, по крайней мере, а потом каждый пошел своей дорогой, и тяжелые воспоминания преследовали их только время от времени.

 

70

В одиннадцатом классе все изучали этику. Это был обязательный предмет Белый Майк все ломал голову почему. На этом уроке ему всегда было скучно, но он не показывал виду и запросто получал отличные оценки, пока однажды в качестве темы для обсуждения не предложили религиозные организации, а также все с этим связанное: дискриминацию, веру, свободу и все такое. Белый Майк, развалившись на стуле, слушал, как остальные пытаются сформулировать свои мысли, а именно то, что моральные ценности христианства им близки, но при этом религию они все же считают опиумом для народа У них в классе была одна черная девочка (она получала стипендию), и она стала рассказывать, что каждое воскресенье ходит в церковь и поет и какое взаимопонимание царит между верующими. Белый Майк был в плохом настроении. Он поднял руку, и все посмотрели на него, потому что он всегда говорил неожиданные вещи.

— Проблема в том, что религия представляет собой всего лишь бегство от действительности. И взаимопонимание общины тоже. Все это, знаете ли, от одиночества. Человек просто хочет за что-то держаться, если не может ничего сделать сам. Религия существует для слабых. Есть ли у верующего сила, позволяющая ему придерживаться нравственных ценностей? Нет. — Казалось, что чернокожая девочка вот-вот расплачется. Учитель пытался остановить Белого Майка, но тот продолжал, глядя ему прямо в глаза. Смотрите, что я сейчас сделаю. — Ведь на самом деле, преклоняя колени у церковной скамьи, вы просто делаете минет господу.

— Выйди из класса, Майк, — учитель указал на дверь. — Немедленно.

 

71

Белый Майк понимает, что зимней ночью ни одного скейтбордиста не встретить, но, позвонив парню по имени Эндрю, назначает ему встречу возле амфитеатра в парке, там, где собирались скейтбордисты. Белый Майк приходит заранее. Стоя на сцене, он смотрит на скамейки и на снег, кое-где еще совсем нетронутый, на котором видны синие и белые отсветы уличных фонарей.

Белый Майк замечает своего клиента издалека. Тот поглядывает по сторонам и через плечо. Белый Майк закатывает глаза, видя такие манеры. «С чего это я ему здесь назначил встречу? — удивляется про себя Белый Майк. — Как в дурном кино. С той разницей, что пакет у меня на пятьдесят долларов. Ну и ладно».

Эндрю думает: «Тьфу ты, вот и дилер», — увидев бледного высокого парня в темном пальто, стоящего в тени на сцене.

— Здравствуй. — Больше Эндрю ничего не приходит в голову.

— Привет. — Белый Майк еще не встречал ребят, которые говорили бы ему «здравствуй».

— Хм, да, вот, возьми. — Эндрю отдает деньги.

Белый Майк смотрит парню в глаза:

— А ведь ты больше никогда не станешь покупать товар, верно?

— Надеюсь, что нет. Пусть это тебя не обижает.

— Возможно, ты даже не будешь курить эту травку, а?

— Может, и не буду. — Эндрю не ожидал, что дилер окажется таким разговорчивым.

— Раз уж ты не станешь моим постоянным клиентом, не мог бы ты мне кое-что рассказать?

— А нам обязательно вот так стоять на одном месте?

— Здесь совсем неплохо, но мы можем и пройтись. Я знаю, ты хочешь уйти. Но почему бы тебе не проводить меня из парка? Тебя зовут Эндрю, да?

— Да. Пойдем. — Они идут к выходу.

— Так зачем ты купил травку?

— Одна знакомая попросила, так что я как бы покупаю для нее.

— Ей не стоит курить травку, если она боится покупать сама.

— Ну, не знаю.

— Что же, если тебя это устраивает, то, наверное, все в порядке.

— О чем ты?

— Ну, главное в твоей жизни — девчонки.

— Нет, это не так.

— Ты же покупаешь травку для какой-то девицы.

— Да, но дело же не только в ней.

— То есть как?

— Ну, много чего еще будет. Завтра канун Нового года.

— Так и что с того?

— Да я, блин, вообще не понимаю, о чем ты… — Эндрю резко замолкает, напоминая себе: «Ты что, ты же беседуешь с наркодилером».

Белый Майк сует руки в карманы и молчит.

Когда они выходят из парка на Семьдесят вторую улицу, начинает падать снежок. Хлопья летят в свете фонарей и кажутся белыми-белыми; можно услышать, как они опускаются на землю.

— Удачи тебе с твоей девчонкой.

— Ага. Спасибо за травку.

— Всегда к вашим услугам.

— И тебе удачи, в торговле или чем ты еще занимаешься. Надеюсь, у тебя все получится.

Белый Майк поворачивает в сторону центра, а Эндрю смотрит ему вслед, наблюдая, как на плечи уходящего парня в пальто ложатся снежинки.

«Да это же самый чокнутый дилер на свете», — думает Эндрю.

 

72

На прошлый Новый год Белый Майк пошел на Таймс-сквер. Все было именно так, как он ожидал: огромное стечение пьяных людей, множество проституток, мошенников и просто придурков из-под мостов и из туннелей, и, конечно, немало подростков-наркодилеров. В Мидтаун Белый Майк прибыл поздновато, так что к Таймс-сквер ему не удалось подойти даже близко. Улицы, примыкающие к площади, были на много кварталов забиты толпой. Белый Майк подумал, что Дик Кларк, должно быть, каким-то образом поглощает всю эту энергию, год за годом проводя новогоднее шоу, и именно благодаря этому выглядит лет на сорок моложе. А там и правда чувствовалась энергия. Это Белому Майку нравилось. Он любил в одиночку пробираться через толпу, просачиваться через полицейские ограждения и наблюдать, как все проносится мимо него.

Толпа стояла до самой улицы Сентрал-парк-саут, поэтому Белый Майк залез на дерево на краю парка и уселся на нем, глядя вниз, на Седьмую авеню; Таймс-сквер он едва мог различить. Снега не было, но мороз стоял невыносимый, и Белый Майк на мгновение пожалел, что не курит, потому что, как ему представлялось, это наверняка помогло бы согреться.

Когда шар опустился, стоявшая внизу толпа забурлила, и Белый Майк наблюдал, как все обнимаются. Было холодно, но Майку нравилось сидеть на дереве, и он долго там оставался, наблюдая, как толпа разбредается в разные стороны Когда он наконец спустился и пошел домой, город все еще бурлил и по парку гуляли толпы, а перед полукуполом, где обычно катались на скейтах, танцевало множество людей. На сцене какая-то ужасная сальса-группа играла грохочущее техно, и светомузыка освещала танцующих. Было страшно холодно, и вся пьяная толпа — и старики, и молодые — танцевала. Белого Майка тоже потянуло потанцевать, но он все же удержался и пошел дальше. Добравшись до Пятой авеню, он решил не возвращаться домой и направился обратно в центр. Ярко-ярко горели огни, а по улицам все еще бродили толпы, ураганом устремлявшиеся из одного конца города в другой.

Возле одного дорогого ресторана Белый Майк увидел плачущую пожилую женщину. Своим испуганным видом она напомнила Белому Майку беженцев, которых он видел по телевизору. Волосы у нее были стянуты на затылке, но пряди выбились из прически и болтались, а ее сморщенное лицо так пугало и навязчиво стояло перед глазами, что Белый Майк посмотрел на нее снова Она тихо поскуливала и кусала свой большой палец через вязаную перчатку, и Белый Майк испугался, что палец уже наверняка превратился в сплошную рану. Две пары в вечерней одежде прошли мимо нее и вошли в ресторан.

Белый Майк снова присоединился к толпе и пошел. Ему хотелось очутиться далеко-далеко. Так далеко, черт возьми, чтобы оказаться за пределами этого города где кто-то пытается отгрызть собственную руку, пока совсем рядом люди в смокингах потягивают шампанское.

«Возьми себя в руки, — рассердился он. — Не будь дураком».

 

73

Продав товар Эндрю, Белый Майк идет домой и думает об одиночестве. Щупает мелочь у себя в кармане. На улицах почти пусто, но то и дело кто-то проходит. Ведь здесь живут миллионы людей.

«А сколько это — миллион? — размышляет Белый Майк. — Чего у нас бывают миллионы? Людей. Голубей. Центов. Все знают, что может натворить монетка в один цент, сброшенная с Эмпайр-стейт-билдинг. А вот если бы пошел дождь из монеток и падали бы миллионы центов, то эти крошечные бронзовые диски молниями устремились бы к земле, отражая солнечные лучи. Бронзовый дождь раздробил бы тротуар, оставив на нем кратеры, и все побежали бы спасаться. Так бы и набились под какой-нибудь навес и прижимались бы друг к другу. Если бы начался такой дождь».

Белый Майк теперь почти не бывал у отца в ресторанах. Просто не было смысла приходить и делать вид, что трудишься, потому что отец поручал ему такую работу, с которой Белый Майк справлялся в два счета. Да и ради чего? Чтобы узнать получше этот бизнес? Отец никогда не замечал, когда Белый Майк уходит ему было достаточно, что сын время от времени с ним ужинает, обычно в итальянском ресторане недалеко от дома. Белый Майк никогда не просил карманных денег, с этим у него проблем не было. А отцовские рестораны никуда от него не денутся, так что при желании он там всегда сможет поработать.

Месяц назад отец сказал Белому Майку, что им лучше общаться не на работе, а заняться чем-нибудь, чтобы больше времени проводить вместе. Чем именно они могли бы заняться, отец не сказал. Белый Майк вставал в десять, а его отец— в двенадцать; к часу дня отец собирался и уходил. За ланчем они почти не разговаривали, разве только отец ворчал из-за проблем в своих ресторанах. Домой они возвращались около половины четвертого, а потом звонил телефон, и отец Майка поднимал трубку у себя в комнате.

Белый Майк слышал из-за двери свистящий шепот отец говорил по телефону со своей подружкой. Говорил совсем тихо, но шипящий звук разговора раздавался по всей квартире.

Белый Майк знал, что отец не выйдет из комнаты, и поэтому сидел, касаясь ступнями закрытой двери и прислоняясь спиной к стене напротив. Он сидел и слушал отца, но не слова, которые тот говорил, а просто звуки, просачивающиеся из-за двери, как газ из какого-нибудь треснувшего механизма. Белый Майк не мог понять, о чем отец может так долго говорить. Пока он сидел возле комнаты, светившее в окна солнце, отбрасывавшее короткие белые квадраты света, успело опуститься, и квадраты растянулись и погасли. Белый Майк наблюдал, как пятно света подползло к его ноге, выплеснулось на колени, а потом поползло дальше и растянулось на полу. И ему было невероятно одиноко среди этих вытягивающихся и тающих пятен света. Услышав щелчок — отец повесил трубку, — Белый Майк быстро встал и пошел в свою комнату, где то и дело поглядывал на пейджер, надеясь, что кто-нибудь пришлет сообщение.

Позже отец Белого Майка извинялся за тот телефонный разговор, рассчитывая, что сын его поймет: «Ну ты же знаешь, Майк, каково иметь дело с этими женщинами».

 

74

Молли у себя в квартире, в доме на углу Восемьдесят первой улицы и Третьей авеню, на двадцатом этаже. Она высовывает голову из окна и смотрит на парк. Молли сняла контактные линзы, так что огни проходящих мимо машин расплываются, и теперь улица кажется ей огромной рекой света, в которой сияют желтые и красные круги, размывающие очертания машин, контуры зданий и фигуры людей. Круги света быстро проносятся внизу, и с улицы доносится шум движения и гудки, но Молли, сидящей у себя в комнате, высоко в небе, без линз и без очков, течение световых пятен видится таким плавным, что резкие звуки кажутся посторонними, никак не связанными ни с чем, происходящим внизу.

Молли очень хорошо одевается, хотя никогда не подбирает наряд заранее. Но сегодня она примеряет разную одежду для завтрашнего вечера. И через десять минут после того, как она начала выбирать вечерний наряд, Молли смотрит в зеркало и видит себя в короткой черной юбке и в маечке. Еще раз взглянув в зеркало, Молли хмурит брови и вопит на свое отражение:

— Такие девушки, как я, в маечках не ходят! Не ходят, не ходят. — Молли срывает с себя всю одежду и выкидывает майку в окно. Некоторое время она стоит голая, и ей становится холодно. Она высовывает голову из окна, чтобы посмотреть, куда упала майка, и замечает ее в кроне дерева далеко внизу. Молли ложится в кровать и засыпает голой.