I

27 января 1859 года в 2 часа 45 минут Викки родила первенца. Осуществилась мечта Альберта Кобургского. Он ожидал, что ребенок воплотит в себе качества двух народов и двух династий. Несколько месяцев королева Виктория жила тревожными предчувствиями, опасаясь последствий неудачного падения дочери, которое случилось на пятом месяце беременности. Королева отправила дочери свою акушерку мисс Инносент и врача сэра Джеймса Кларка. Тот привез с собой бутылочку со снадобьем, которое должно было облегчить муки роженицы. (Обыкновенный хлороформ — тогда еще новый и не опробованный анестетик; королева Виктория принимала это снадобье, когда рожала сына Леопольда). Сэр Кларк неизвестно по какой причине так и не решился применить его в течение тех восьми или девяти часов, когда у Викки были крайне болезненные схватки. Прусская медицина была представлена доктором Августом Вегнером и акушеркой фрейлейн Шталь. Ни Кларк, ни Вегнер не были гинекологами. Не был им и «королевский хирург» профессор Иоган Лукас Шенлейн, приглашенный присутствовать в качестве консультанта. Единственным специалистом в команде родовспоможения являлся профессор Эдуард Мартин, но он прибыл с запозданием, поскольку Вегнер направил ему вызов по почте (!).

Сын профессора Мартина позднее представил веские доказательства того, что его отец прибыл к ложу роженицы тогда, когда ребенок уже появился на свет, и он застал двух врачей, колдующих над беспомощным тельцем. Официальное медицинское заключение, однако, говорит о том, что Мартин при родах присутствовал. Положение плода в матке было неудачным, его нужно было выправить, что вроде бы и сделал Мартин, повредив при этом плечевой сустав новорожденного. Чтобы облегчить и ускорить роды, Кларк наконец применил хлороформ, а Мартин — стимулятор сокращения матки. Такова, во всяком случае, официальная версия.

Все кончилось тем, что появившийся на свет ребенок долгое время не подавал признаков жизни. Безжизненное тельце массировали, окунали в горячую ванну, шлепали по попке — и наконец сумели заставить его задышать. Эти манипуляции производили доктор Мартин и фрейлейн Шталь, однако молва приписала заслугу спасения младенца исключительно последней. Продолжительная асфиксия, вполне вероятно, подействовала на мозг. Есть мнение, что именно этим объяснялись беспокойное поведение и эмоциональная нестабильность у ребенка. Первые слабые всхлипы новорожденного вызвали всеобщий вздох облегчения. Принц-регент благодарно сжал руку Мартина, не преминув заметить: «Разве можно так грубо обращаться с прусским принцем!» Престарелый фельдмаршал Врангель взял на себя миссию оповестить народ. Открыв окно, он заорал толпе, собравшейся на Унтер-ден-Линден: «Ребята, у нас принц! Рекрут будет что надо!» Раздался салют из ста одного орудия. Особое ликование вызвал двадцать шестой залп: если бы родилась девочка, все кончилось бы на двадцать пятом.

Тремя днями позже сиделка обратила внимание на то, что левая рука ребенка не двигалась. Оказалось, что плечевая кость была вырвана из суставной сумки, при этом были сильно повреждены мышечная ткань и связки. Медицинские проблемы у Вильгельма не ограничивались последствиями неудачных действий врачей при родах. Всю жизнь он страдал воспалением правого уха, порой развивалось нагноение и ему приходилось затыкать ушную раковину ватой. Добавим сюда еще частые ангины и левосторонний тремор — непроизвольные подергивания и судороги преследовали его всю жизнь. Современный диагноз гласил бы, по-видимому: «явления церебрального паралича в легкой форме». Ухаживавшая за ним в младенчестве сиделка выразилась подкупающе просто: ребенок был «от природы не совсем того». Добавилась унаследованная от Альберта склонность к депрессиям. Наследственность по отцовской линии тоже оставляла желать лучшего: достаточно вспомнить о душевной болезни Фридриха Вильгельма IV.

4 марта во дворце Кронпринцен состоялся обряд крещения. Ребенок получил длинное имя: Фридрих Вильгельм Виктор Альберт. Правда, до шести лет его звали просто Вилли. Супруга британского посла оставила интересное описание будущего кайзера в колыбели: «Он живо реагирует на командный голос принца-регента и непрестанно сучит ручками, как будто играет».

Детство Вильгельму выдалось не особенно радостное. С самого раннего возраста он подвергался различным процедурам, с помощью которых надеялись исправить поврежденную руку: ванны в соленой и морской воде, ежедневный массаж и тугое бинтование. До одиннадцати лет парализованную руку регулярно подвергали электрошоковой терапии. Применялся и такой странный метод, как погружение руки в кровь зарезанного кролика.

Ребенок стал ползать в шесть месяцев, хотя в четыре все всполошились, заметив у него кривошею: головка все время склонялась к правому плечу. Было разработано специальное устройство — нечто вроде «клетки» для головы, которая крепилась к поясу с помощью вертикального стержня, проходившего вдоль позвоночника.

Усилия врачей и пациента, который старательно выполнял прописанные ему упражнения, были тщетны — рука Вильгельма осталась короче правой на три дюйма. Более успешной оказалась операция на шее: посадка головы улучшилась, хотя мышцы с левой стороны так и остались слабее. Думается, что и современная медицина не могла бы достичь большего. Методы, применявшиеся врачами того времени, могут показаться варварскими, но они принесли кое-какой эффект: Вильгельм научился шевелить пальцами левой руки и даже удерживать, но не поднимать, легкие предметы.

Физический недостаток принца не был секретом для широкой публики, хотя его тщательно скрывали, используя специфические приемы фотографии. Сам он сделал все, чтобы компенсировать беспомощность левой руки развитием здоровой правой. Усиленными тренировками он добился того, что сила ее удара не уступала той, которую демонстрировал чемпион мира по боксу Джон Салливан. Будучи в Доорне, Вильгельм признавал, что грубые методы, которыми пытались излечить его больную руку, принесли больше вреда, чем пользы, поскольку нестерпимые мучения, которым он подвергался, оказывали отрицательное влияние на молодой неокрепший организм.

В воспоминаниях он пишет:

«Тогда медицинская наука еще не знала тех щадящих методик, которые применяются сейчас. Меня лечили так, как ныне профессионалы не лечат. Это были настоящие пытки, которые оказались совершенно бессмысленными».

Многие историки продолжают считать, что физический недостаток Вильгельма наложил определяющий отпечаток на его характер. Верно, что не только Вильгельм, но и его близкие прилагали значительные физические и моральные усилия, чтобы справиться с испытанием, ниспосланным судьбой. Верно, что ему прощали многое, что не прошло бы безнаказанным для здорового ребенка. Но считать, что в результате его характер был безнадежно испорчен, а личность — деформирована, было бы недопустимой натяжкой. В зрелом возрасте Вильгельм вовсе не комплексовал по поводу своей руки. Он понимал, что все об этом знают, и принимал ситуацию такой, какая она есть, вполне спокойно.

 

II

Альберт постепенно начал осознавать, что миссии Викки не суждено было увенчаться успехом: Гогенцоллерны не собирались следовать предписаниям отпрыска дома Кобургов. Он явно переоценил свои возможности. Последние годы своей короткой жизни он посвятил попыткам добиться своих целей, используя Августу. В сентябре 1860 года Викки отправилась в Лондон, чтобы показать сына родителям. Они были в восторге от малыша. Королева Виктория так описала свои первые впечатления:

«Он такой весь приятный, пухленький, беленький, кожа гладенькая, плечики широкие, ручки, ножки — прелесть! Личико такое родное — как у Викки и Фрица, еще похож на Луизу Баденскую. Глаза — от Фрица, ротик — от Викки, а какие кудряшки!»

Вторая встреча английской монаршей четы с внуком, будущим императором Вильгельмом II, произошла годом позже, в июле 1861 года, на острове Уайт. К этому времени англо-прусские отношения разладились. Пруссия вела себя совсем не так, как на это рассчитывал Альберт. 2 января 1861 года умер Фридрих Вильгельм, и королевский трон унаследовал отец Фрица. Быстро выяснилось, что даже влияния Августы недостаточно, чтобы предотвратить крен нового монарха в сторону реакции. Худшие опасения принца-консорта и лорда Пальмерстона подтвердились, когда в своей речи на коронации в Кенигсберге Вильгельм без обиняков изложил свое кредо: «Прусские правители получают свои короны от Бога, что делает их власть священной и неприкосновенной». Эти слова были далеки от либерального духа 1848 года и оставляли Альберту мало надежд на успех предприятия, порученного Викки.

Вильгельм либералов не любил. Он внес на рассмотрение парламента законопроект об увеличении армии, который депутаты не приняли. Вильгельм задумался об отречении от престола в пользу Фрица, но тот не проявил должной решительности, чтобы воспользоваться моментом. Между тем его отцу удалось собрать сильную министерскую команду, которая помогла ему справиться с политическим кризисом в стране. Военному министру Альбрехту фон Роону удалось удержать армию в руках короля, вне парламентского контроля. Отто фон Бисмарк, ставший 17 сентября 1862 года канцлером, оказался еще более крепким орешком. Против него Викки была бессильна. Все, что она могла, — это держать под каблуком своего супруга с помощью увещеваний типа: «Мое сердечко, слушайся свою женушку, и все будет хорошо». Репутация подкаблучника, естественно, не повышала авторитета наследнику престола.

Противостоять реакционерам Фриц не смог при всем своем желании, которого, собственно, он и не имел. Он предпринял несколько слабых попыток — в Данциге, в частности, он во всеуслышание заявил о своем несогласии с мерами по ограничению свободы печати, которые были приняты Бисмарком. Это выступление могло дорого обойтись Фрицу, однако канцлер не пожелал делать из него мученика. Бисмарк моментально вычислил, что за неожиданной акцией Фрица стояла его супруга. Викки отныне стали называть главой «англо-кобургской партии» при королевском дворе. Принцесса своей роли не скрывала, она гордилась: «Я сделала все, что могла, чтобы побудить Фрица поступить именно так, как он поступил». В результате началось отчуждение между принцем-наследником и правящим монархом, выпады которого против конституции и либералов приобретали характер настоящих инвектив, — то, что позднее столь успешно стал копировать его внук по восшествии на престол. Король не доверял мнению сына и был убежден, что Фриц просто повторяет слова своей супруги. Его оценка качеств невестки была далеко не комплиментарной: Викки «любит власть, любит во все вмешиваться… Принцесса Виктория очень и очень неглупа, но мудрости в ней нет».

Сын Фрица и Викки слегка отставал в своем развитии. Заговорил он в два года (если быть точным, то на двадцать втором месяце), первые слова были немецкие; через три месяца он уже выговаривал и английские слова. В феврале 1861 года ребенок научился составлять предложения на немецком: «Я — Вильгельм» и «солдат — хороший». К трем годам он говорил на малопонятной смеси английского и немецкого, но вскоре научился различать языки. Бывая в Англии, он всегда говорил по-английски, хотя его речь была не совсем правильной; в частности, он путал прилагательные с наречиями — ошибка, типичная для немца.

В марте 1863 года Вильгельм снова в Великобритании, он присутствует на бракосочетании своего дяди — будущего короля Эдуарда VII (Берти, как его называли домашние) — в церкви Святого Георга в Виндзоре. По этому случаю Вильгельма обрядили в шотландскую юбочку. Ему понравились голубые камзолы рыцарей ордена Подвязки, марш Мендельсона, но больше всего — барабанщики. Позже он вспоминал, что для четырехлетнего малыша церемония показалась слишком длинной и он начал капризничать. Когда братья Эдуарда — Альфред и Леопольд (последний ненамного старше Вильгельма) — попытались утихомирить его (возможно, с помощью пары подзатыльников), тот подхватил врученный ему игрушечный дротик и бросился на обидчиков. Альфред отделался прокушенной ногой. Вильгельму еще долго при каждом удобном случае напоминали об учиненном им дебоше.

В сентябре того же года он провел некоторое время в охотничьем замке своего двоюродного дедушки по линии Кобургов — бывшем аббатстве бенедиктинцев Рейнхардсбрунн в Тюрингии. У Вильгельма не осталось связных воспоминаний об этих путешествиях. Родители хотели, чтобы будущий монарх с ранних лет знакомился со своей страной. Летом 1864 года он отдыхал в Свинемюнде, на балтийском побережье, а потом отправился в горы. В июле 1865 года выбор принца и принцессы пал на курортный городок Ойенхаузен в Вестфалии, откуда вся семья отправилась в местечко Вик на острове Фер у восточного побережья Шлезвиг-Гольштейна.

Викки мечтала, чтобы сын стал точной копией ее покойного отца. 16 августа 1864 года она писала матери:

«Как часто я вглядываюсь в его личико в надежде обнаружить сходство с моим дорогим папочкой, но, как ни стараюсь, не могу. Может быть, со временем это сходство проявится, и, во всяком случае, пусть он напоминает мне отца умом, сердцем и характером».

Викки не отличалась сентиментальностью, но ее первенец, несомненно, не был в младенчестве обделен материнской любовью и заботой. Хотя он был прав, когда говорил, что она порой обходилась с ним жестко. Его физический недостаток Викки воспринимала как постоянный укор себе и, видимо, стыдилась того, что не смогла родить нормального ребенка. Порой она думала, что причиной тому было ее неудачное падение во время беременности, чувствовала себя виноватой. Как бы то ни было, она не скрывала своего разочарования первенцем, как, впрочем, и последующими отпрысками. Младшей сестре Вильгельма, Шарлотте, мать приказывала на ночь связывать руки, для того чтобы отучить ее грызть ногти. Днем девочку заставляли носить перчатки. Вторую дочь, Викторию, Викки именовала не иначе, как «дурой» и «идиоткой», сына Генриха — «уродом» и «лентяем». Исключение из такой воспитательной практики было сделано для младших — Сигизмунда и Вальдемара. Сигизмунд, по мнению Викки, имел все предпосылки стать «как папочка». К несчастью для матери, оба ее любимца умерли в раннем детстве.

 

III

Жить в Пруссии означало боготворить армию. Вильгельм и его младший брат Генрих полностью соответствовали этому требованию общественной морали. Они наслаждались парадами, которые каждое воскресенье проходили под окнами их дворца на Унтер-ден-Линден. Пехота маршировала по южной стороне улицы, спешенная кавалерия — по северной. Колонны двигались в направлении Опернплац, там стоял их дед, которого проходившие войска приветствовали как своего Верховного главнокомандующего. Монарх, тщательно культивировавший представление о себе как о простом солдате, сумел с помощью Бисмарка значительно усилить армию. В 1864 году она получила первое боевое крещение — началась война с Данией, которая до этого захватила немецкоязычный Шлезвиг и продиктовала новую конституцию для Гольштейна. В течение десяти лет Пруссия одержала победу в трех войнах. В первой войне лавры победы пруссаки разделили с австрийцами, которые успешными действиями на поле боя реабилитировали себя за недавние поражения в итальянской кампании против пьемонтцев и французов. Боевое крещение получил и отец нашего героя, бывший в свите герцога Вюртембергского. Победы в битвах при Дюппеле и Альстере были первыми, одержанными прусской армией со времени освободительной войны против Наполеона.

Для пятилетнего мальчика это было время, полное волнующих зрелищ. Воины-победители триумфальным маршем прошли через Бранденбургские ворота по Унтер-ден-Линден. Знамена побежденных пали на землю. Вильгельм, судя по его позднейшим воспоминаниям, хорошо запомнил, как его дед приветствовал прохождение «своего» 34-го венгерского королевского полка и «прусских пехотинцев в их белоснежных мундирах и светло-голубых панталонах». Австрия и Пруссия поделили между собой захваченные у Дании Шлезвиг и Гольштейн. Австрийцы выступили в поддержку претензий, с которыми выступило герцогство Аугустенбург, и Бисмарк решил использовать это как предлог для начала войны против недавнего союзника. Германия разделилась на два лагеря — проавстрийский и пропрусский. Детский ум Вильгельма, как он сам позднее признавал, никак не мог постичь такого поворота событий — солдаты, которых только что так тепло приветствовал его дед, вдруг превратились во врагов!

Его отец, принц Фридрих, вновь оказался в эпицентре военных действий. Он с трудом избежал поражения под Траутенау, однако сумел в решающий момент появиться на поле главного сражения при Садовой, что в значительной степени предопределило победу в ней прусских войск. После окончания битвы кайзер Вильгельм вручил своему сыну высший военный орден — «За заслуги». Затем произошло нечто невероятное — Фриц и Бисмарк сообща выступили против намерения короля продолжить преследование разбитого противника и увенчать победоносную войну вступлением прусской армии в Вену, — им удалось отговорить Вильгельма. Война оказалась быстротечной, относительно безболезненной и «благородной». Ее удачный исход привел к тому, что либералы пошли на примирение с Бисмарком. Победа ослепила принца Фрица.

И еще один удивительный факт: даже у принцессы Викки наметился некий поворот в ее отношении к новому отечеству. «Теперь я горжусь тем, что я пруссачка, в той же мере, как и тем, что я англичанка», — заявила она после окончания австро-прусской войны 1866 года. Несколькими годами позже Австрия снова стала союзницей Пруссии и впоследствии втянула ее в мировую войну. Но это позже, а пока сердце семилетнего Вильгельма буквально разрывалось от чувства гордости за прусскую армию, за деда — ее главнокомандующего, и за отца — героя битвы под Садовой.

В самом начале войны, 18 июня, в возрасте 21 месяца умер младший брат Вильгельма Сигизмунд. Для Викки это был тяжелый удар. В письме, отправленном матери на следующий день, она писала: «Он был моя радость, моя гордость, моя надежда — и вот всему конец!» Через неделю, 26-го, в новом письме она соединила боль утраты с нелестным отзывом о других своих отпрысках: «Он был такой умный, гораздо умнее, чем все остальные».

Когда кронпринц прибыл к семье, отдыхавшей на балтийском курорте Херингсдорф, Вильгельм продекламировал ему стихотворение, в котором несколько строф были посвящены умершему брату. Затем все отправились в Эрдмансдорф, где Викки организовала полевой госпиталь. Через город проходили возвращавшиеся в Пруссию полки королевских гренадеров, и Викки позаботилась о том, чтобы украсить их штандарты лавровыми венками. Торжественный парад победителей в Берлине стал еще одним волнующим событием для маленького Вильгельма — красочные колонны солдат, дед-главнокомандующий и отец-герой…

Непосредственным результатом войны стало провозглашение Австро-Венгерской монархии, и новая империя сосредоточилась на завоевательных планах в отношении Балкан. Под гегемонией Пруссии был создан Северо-Германский союз. Германские государства, которые отказывались признать главенство Пруссии, попросту были проглочены ею. Такая судьба постигла, в частности, и королевство Ганновер. Королевская семья — близкие родственники английской правящей династии — отправилась в изгнание. Нетрудно представить себе эмоции, которая испытала Викки, узнав об участи своих ганноверских родственников. Так же нетрудно представить и эмоции ее брата Берти, наследника английского престола и будущего короля. Улучшению имиджа Пруссии они наверняка не способствовали.

 

IV

До семилетнего возраста воспитанием Вильгельма занимались исключительно женщины. Первые уроки ему давала гувернантка Софи фон Добенек (он ее называл Докка), высокая сухопарая дама. Чтению, письму и арифметике его обучал преподаватель из Потсдама по фамилии Шюлер, что по-немецки означает «ученик». Позже встал вопрос, какой образец будет взят за основу дальнейшего обучения — традиционный прусский или новый — в духе «гражданских, гуманитарных» начал. Прусские принцы традиционно воспитывались для службы в армии, но Викки и Фриц решили по-иному — в образовании их первенца гуманитарные предметы должны были получить приоритет перед военной муштрой. Конечно, без плаца обойтись было невозможно — дед-король воспринял бы такой подход родителей Вильгельма как личное оскорбление.

В том же, 1866 году к Вильгельму был приставлен военный-гувернер, капитан фон Шреттер, гвардеец-артиллерист. Счастью наследника не было границ. Не меньше радости доставили ему уроки игры на барабане, которые ему давал сержант Клее. Шреттера нельзя было назвать грубым воякой, он был мечтательной, поэтической личностью. Он пробыл при наследнике чуть меньше года, его сменил обер-лейтенант Август О’Данн, ирландец по происхождению. Его достоинством был неплохой голос, недостатком — склонность к педофилии, и, как только его уличили в противоестественной связи с молодым мастеровым на заднем сиденье кареты, он был с позором изгнан.

Вильгельм довольно рано стал обнаруживать специфические черты своего характера, которые так ярко проявились в зрелом возрасте. Викки писала матери, что ее первенец «от природы очень застенчив, и внешне это выливается в позу гордой надменности». Когда он стал постарше, она пришла к выводу, что речь идет не просто о позе; он «очень надменен, более чем высокого мнения о самом себе, просто-таки наслаждается собой». Это качество, вероятно, можно считать наследственным, однако принц был довольно ленив — нечто никак не свойственное ни Вильгельму I, ни принцу-консорту Альберту.

Несмотря на искалеченную руку, Вильгельм рос крепким, мускулистым ребенком. Он с удовольствием занимался гимнастическими упражнениями, которым его обучал капитан фон Дрески. Любил плавать — либо в частном, семейном бассейне между Гайсбергом и Капутом, либо в военном лагере, на Хавеле, вместе с отцом. Вильгельм научился неплохо грести, но больше всего ему нравились большие корабли. Еще одним видом спорта, которым он охотно занимался, была охота. Своего первого фазана он подстрелил в 1872 году, в возрасте 13 лет. Четырьмя годами позже он уложил первого оленя.

Резкий поворот в процессе воспитания наследника престола произошел осенью 1866 года, когда с ним стал заниматься Георг Хинцпетер. Ранее он был наставником молодого графа Эмиля Герца, с которым Вильгельм позже близко сошелся. Хинцпетера рекомендовал Викки английский дипломат Роберт Мориер. Кронпринц четко сформулировал свои требования: его сын «по своему умственному развитию должен сравняться с корифеями немецкой мысли». В будущем Вильгельм должен был стать «королем-философом», а Хинцпетеру предназначалась роль ментора при новоявленном Телемахе. Много позже Вильгельм писал, что Хинцпетер «оказал решающее влияние на мое общее интеллектуальное развитие». Однако вряд ли это влияние было в духе того, что имел в виду кронпринц: Хинцпетер ни во что не ставил Викки и ее супруга и, по некоторым источникам, даже не старался особенно скрывать это, по крайней мере в своем кругу. Хинцпетер был кальвинистом и строгим педантом. «Строгое спартанское воспитание» он считал идеалом, который может быть достигнут «прусской простотой, воздержанием, физической закалкой, упорной учебой».

Кальвинистское упорство должно было преодолеть упрямство ребенка, разбудив в нем добрые инстинкты. «Он предъявлял своему ученику заведомо невыполнимые требования, с тем чтобы тот понял ограниченность своих познаний и необходимость самосовершенствования», он «никогда не поощрял его похвалой» — такие характеристики давали Хинцпетеру биографы последнего германского императора. Воспитатель был вполне лоялен и даже предан своему питомцу, но улыбка на его лице появлялась крайне редко.

Хинцпетер считал, что суровость необходима для блага воспитанника. В своих воспоминаниях, опубликованных тогда, когда его питомец уже был у власти, он характеризовал его как «очень красивого, похожего на девочку ребенка, очень хрупкого, чью хрупкость еще больше подчеркивала странная беспомощность его левой руки». Однако у ребенка «не было недостатка ни в физических, ни в интеллектуальных потенциях». Долгое время Хинцпетер упорствовал в своем намерении сделать из Вильгельма совершенного правителя, но в конечном счете с разочарованием вынужден был признать, что в результате всех его усилий выросла личность с уровнем интеллекта хотя и выше среднего, но отнюдь не гениальная.

Что касается самого Вильгельма, то в преклонном возрасте он отзывался о своем воспитателе без особого почтения. Он считал, что воспитательные приемы Хинцпетера оказали на него скорее отрицательное влияние. «Безрадостным», по его словам, был мир этого «педантичного и сухого человека с жестким выражением пергаментного лица, взращенного кальвинистской верой». Мрачной была «моя юность, через которую меня вела жесткая рука этого идеалиста-спартанца». Оценивая личность наставника, необходимо помнить о том, что ему досталась нелегкая задача. Хинцпетер, несомненно, руководствовался добрыми намерениями, хотя выбирал не лучшие средства к их достижению. Советы, которые он давал воспитаннику, были ничуть не хуже тех, что кайзер получал от своего окружения в зрелые годы.

Распорядок дня для принцев был крайне жестким. Ученики проводили в классной комнате по двенадцать часов в сутки — с шести утра до шести вечера в летнее время, с семи до семи — в зимнее. Вечерами проходили занятия по вольтижировке, плаванию, фехтованию, принцы получали уроки танцев, изучали иностранные языки… Английский преподавала мисс Арчер, «молодая, привлекательная, смешливая» женщина, а затем мисс Бинг, французский мадемуазель Даркур, «дама зрелого шарма», которая в 1875 году вышла замуж за Хинцпетера. Последний учил наследника латыни, арифметике, истории и географии. Вильгельму нравилась латынь, поскольку давалась легко: помогала хорошая память, но по-настоящему любимым предметом была история.

Библия и книжка псалмов были в понимании Хинцпетера необходимым и достаточным пособием для морального воспитания его питомцев. Только по средам и субботам дети получали передышку: во второй половине дня их отводили на фабрику или завод, для того чтобы принцы узнали жизнь простых людей. Там они, снявши головные уборы, вступали в разговор с рабочими, точнее, задавали им умные вопросы и получали заранее подготовленные и заученные ответы. Позднее Вильгельм утверждал, что эти поездки сослужили ему хорошую службу — он узнал жизнь немецкого рабочего и научился общаться с ним. Отсюда возникла теория «либеральной империи», которая привела к конфликту между молодым императором и канцлером Бисмарком.

Вильгельма и его младшего брата Генриха приучали отказывать себе в удовольствиях. Когда к ним приезжали двоюродные братья из Мейнингена, Вильгельму было позволено предложить им пирожное, но сам он не имел права даже притронуться к лакомству. Впрочем, это, возможно, был единичный случай — своего рода тест на самодисциплину, который должен был пройти ребенок. На завтрак подавался исключительно черствый хлеб. Спартанская похлебка, писал Вильгельм в мемуарах, и то была аппетитнее того, чем они трапезничали. Однажды, вспоминал он, бельгийский король Леопольд, их двоюродный прадедушка, прислал детям фрукты, но им не разрешили их съесть: «Мы не должны были вырасти сибаритами».

В епархию Хинцпетера входило все, что касалось воспитания сыновей Викки и Фрица. Занимался он с Вильгельмом и физическими упражнениями. Никто, кроме родителей, не имел права вторгаться в воспитательный процесс, да и те, как представляется, были порой бессильны перед вдохновенным ревнителем кальвинистской доктрины.

Маленький Вильгельм часто разражался плачем. На Хинцпетера это не производило ни малейшего впечатления: он был «глух к просьбам и слезам». В своих воспоминаниях бывший император утверждает, что именно Хинцпетер учил его верховой езде. Не владея левой рукой, он непрерывно падал с пони, но его воспитатель заставлял его снова и снова взбираться на спину животного, до тех пор пока принц не научился удерживать равновесие в седле. Интересно то, что в качестве главного виновника своих страданий Вильгельм называет Викки:

«Эта пытка… была предписана моей матерью; она не могла вынести мысли, что наследник трона не сможет гарцевать на коне… Когда никто не видел, я плакал».

Биографы Вильгельма скептически относятся к версии о Хинцпетере как учителе верховой езды, указывая, в частности, на имеющиеся доказательства того факта, что малыш Вильгельм уже в возрасте двух лет катался на ослике и, значит, научился должным образом держать равновесие в седле — задолго до появления Хинцпетера. Возможно, в доорнском изгнании мемуарист спутал его с прежним своим ментором фон Дрески. Что касается отношения Викки к делу воспитания наследника, то в письме матери от 28 мая 1870 года она высказалась следующим образом:

«Рука у бедняжки не становится лучше, и Вильгельм начинает чувствовать, что он отстает от сверстников в физических упражнениях — он не может быстро бегать, потому что теряет при этом равновесие, не может гарцевать на лошади, не может влезть на дерево, не может как следует обходиться с ножом при еде и т. д. Боюсь, он переживает из-за этого. Его воспитатель считает, что эти его переживания со временем будут только усиливаться, он будет чувствовать себя все более несчастным из-за того, что ему недоступно то, что могут делать другие, — тем более что он во всех других отношениях вполне здоровый и сильный мальчик. Это тяжкое испытание для него и для всех нас».

Озабоченность здесь чувствуется, но считать, что именно от Викки исходила идея применения «пыток» для исправления положения, оснований нет.

Как бы то ни было, жесткая тренировка принесла свои плоды, хотя Вильгельм по-прежнему не мог самостоятельно одеться и обходился за столом только с помощью специального приспособления, соединявшего функции ножа и вилки, сила и ловкость его правой руки в значительной степени компенсировали беспомощность левой. Однако должный баланс — в том числе и в плане моральном — был достигнут только после того, как прекратились бесчеловечные эксперименты над больной конечностью. Как вспоминал его американский приятель детских лет (о нем речь впереди), «левая рука у него не такая уж неподвижная, как это может показаться любому, кто видит его в седле — держащим узду лошади в ладони одной правой, а второй рукой неестественно сжимающим эфес сабли. Однако физический недостаток очевиден, и то, что он сумел при всем этом стать отличным стрелком и вообще обходиться одной рукой, где обычным людям нужны обе, свидетельствует о недюжинной силе духа и упорстве императора».

Тем не менее, по мнению некоторых, физический порок наследника ложился темным пятном на репутацию Гогенцоллернов. Принц Фридрих Карл позволил себе однажды фразу: «Однорукий не имеет права претендовать на корону прусского короля».

Даже в преклонном возрасте Вильгельм так и не мог сделать окончательного вывода о педагогической методе Хинцпетера: пошла ли она ему на пользу или во вред. Во всяком случае, разочарований было предостаточно. По традиции дети Гогенцоллернов обязаны были освоить какое-либо ремесло. Вильгельма попытались научить переплетному делу, но для этого нужны были обе руки, и дело не пошло. Вместо Вильгельма профессию переплетчика освоил его брат Генрих — и не без пользы: она позволила ему удержаться на плаву в период инфляции 20-х годов.

Вильгельм больше всего любил Потсдам. У него осталось немного воспоминаний о своей комнате на верхнем этаже дворца Кронпринцен, над покоями своей матери, и о долгих берлинских зимах. Он помнил походы в зоопарк, в драматический театр и оперу, в цирк, на пасхальные гулянья в парках Шарлоттенбург или Шенхаузен (при дворце настоящего парка не было) и рождественские ярмарки… В своих мемуарах экс-кайзер пишет: «Как мы были счастливы, когда приходила весна, и мы возвращались в Потсдам». Там, в новом дворце, Вильгельм и Генрих делили комнату с круглым окном в мансарде, гуляли в просторном парке Сан-Суси. Отец устраивал им экскурсии к величественному Городскому замку на Хавеле, к гробнице Фридриха Великого и его отца в гарнизонной церкви, в «Дикий парк» в Борнштедте, на вершины Пфингстберг или Фуксберг и на остров Пфауэнинзель — любимое гнездышко его прадеда, короля Фридриха Вильгельма III. Вторая морганатическая жена, принцесса Лигниц, жила на вилле у центрального входа в парк Сан-Суси. Вильгельм время от времени по просьбе матери приносил ей цветы. Недалеко жила и вдовствующая королева Элизабет (другой ее резиденцией был дворец Шарлоттенбург). Она владела замечательной, с точки зрения принца, игрушкой разборным макетом Иерусалима: дети снимали и вновь водружали на место купола храмов древнего города.

У Вильгельма были приятели, с которыми он играл в парке Сан-Суси или в Борнштедте. Принц, по воспоминаниям одного из участников этих мальчишеских забав, «не строил из себя главного, запросто общался со сверстниками, очень тепло относился к родителям». Среди приятелей можно назвать Мортимера фон Рауха, фон Хэниша, двух отпрысков семейства фон Брониковских, принца Георга Радзивилла, в также Карла и Лотара фон Бунзенов. Их отец, фон Бунзен, впоследствии стал депутатом рейхстага; их мать и бабушка были англичанками. Возможно, по этой причине они удостоились от Хинцпетера характеристики не просто «плохо воспитанных», а вовсе «невоспитанных». Ближе всех Вильгельм сошелся с Ойгеном фон Редером, чье происхождение, по мнению Хинцпетера, было безупречным. Отец мальчика пал в битве при Сен-Прива, где погиб цвет прусской гвардии. Как приличествовало детям из добропорядочных семей, они играли в «маневры», и здесь Вильгельм «не терпел противоречий, всегда присваивал себе роль командующего и каждый раз настаивал на том, что его армия победила, хотя зачастую это было несправедливо».

Последняя характеристика принадлежит американскому приятелю Вильгельма Паултни Бигелоу, о котором стоит рассказать подробнее — он оставил самое полное описание детских лет будущего кайзера. Создание сочинений на тему «Вильгельм и я» стали его почти профессией, причем до 1914 года они содержали восхваление достоинств принца и кайзера, позже — лишь разоблачение его пороков. Отец Паултни был американским дипломатом и дружил с семьей Бунзенов. Супружеская пара Бигелоу часто была в гостях у Викки и Фрица. Своего сына они отправили на обучение в семью профессора Шильбаха, который жил в отнюдь не аристократическом квартале Потсдама. И вот однажды перед его домом остановилась карета с королевским гербом. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Хинцпетер во фраке и с цилиндром на голове. Паултни приглашали к принцам.

Судя по воспоминаниям Бигелоу, написанным как раз перед вступлением США в Первую мировую войну, воспитатель Вильгельма сразу возбудил в нем активную антипатию: «Тип сухого ментора-пруссака, надменного и откровенно кичащегося своей ученостью». Чувства были взаимными. Во время их последней встречи Хинцпетер высказался вполне откровенно: «Никогда не мог понять, что такого император нашел в Вас». Тем не менее Паултни стал едва ли не самым желанным партнером в играх для Вильгельма и Генриха.

Бигелоу так описывает прием, оказанный ему во дворце.

«Старший из принцев протянул мне руку; глаза его сияли, он приветствовал меня на хорошем английском и предложил поиграть в индейцев… Я был в восторге…»

Выбор американца в качестве приятеля для принца объясняется просто. В то время Вильгельм зачитывался приключениями Фенимора Купера, и предполагалось, что Паултни было известно абсолютно все о «краснокожих дикарях Дикого Запада». Сверстники из аристократических прусских семей в этом смысле ему сильно уступали, да к тому же, по мнению самого Бигелоу, не имели вкуса к настоящей игре «по-американски» — состязательной и жесткой борьбе за первенство. Сыновья прусской знати неоднократно становились жертвами новоявленных охотников за скальпами.

Бигелоу пишет:

«Его интересовали только военные игры, и больше ничего. Поскольку я только что приехал из Америки, то меня сочли если не индейцем по крови, то по крайней мере знатоком обычаев и приемов краснокожих. Уже во время нашей первой встречи мы всласть наговорились о Фениморе Купере, Зверобое, Чингачгуке, а ко второй я приготовил принцу Вильгельму подарок — индейский лук с фестонами и связку стрел с затупленными концами… Как только Вильгельм II овладел этими бесценными сокровищами, он сразу же предложил сыграть в войну ирокезов с белыми поселенцами. Мы назначали себя членами Древнего и Почетного Ордена Краснокожих, а всех остальных объявили бледнолицыми врагами. В качестве таковых оказались представители чопорной прусской аристократии, и нам доставляло неимоверное удовольствие гоняться за ними среди кустов большого парка, хватать их за волосы, привязывать к стволам деревьев и затем расстреливать из лука — последнее, разумеется, понарошку… Моему бедному мальчишескому мозгу пришлось немало потрудиться, выдавая сведения об обычаях аборигенов Верхнего Миссури и Рио-Гранде. Приобретя репутацию эксперта в этой области, я уже не мог остановиться, ибо признаться в том, что я никогда в жизни не видел живого индейца, означало бы потерять весь мой авторитет при дворце».

В парке стоял макет корабля в натуральную величину. Мореплавание — это было нечто английское, и Викки наряжала своих сыновей в матросские костюмчики, стараясь привить им любовь к морю и морским судам. Мальчики охотно изучали искусство управления парусами и радовались каждой возможности совершить круиз на «Устане» (иначе, «Королеве Луизе») — небольшом паруснике, подаренном некогда «королем-матросом» Вильгельмом IV Фридриху Вильгельму III.

Бигелоу вспоминает:

«Одно из наших главных развлечений состояло в управлении маленьким парусником. Это была точная копия трехмачтового линейного корабля — издали он казался судном из эскадры Роднея или Нельсона»,

— хотя по своим размерам корабль был не больше обычного буксира.

Бигелоу продолжает:

«На этом игрушечном фрегате мы охотились за воображаемыми пиратами, под присмотром какого-нибудь мичмана лихо спускали и поднимали паруса, с мальчишеским задором управлялись с миниатюрными пушечками — как на настоящей войне. Вильгельм был в восторге, и не будет преувеличением сказать, что эта игрушка стала праматерью его будущего большого флота».

Еще одной забавой была игра в футбол во дворцовых покоях. Как свидетельствует тот же Бигелоу, «в сырую погоду мезонин дворца превращался в футбольное поле, после неудачного удара из оконных рам со звоном вылетали разбитые стекла. Достопочтенный доктор Хинцпетер неоднократно свистящим шепотом предупреждал меня, чтобы я был осторожнее в единоборстве с принцем и не повредил ему больную руку, но я обычно забывал об этом предупреждении, поскольку Вильгельм играл вполне на равных».

Любили играть в прятки среди декораций и сценического оборудования театра Фридриха Великого в Новом Дворце. Бигелоу не считал, что Вильгельму требовалась какая то особая опека: «Принцам не меньше, чем мне, надоели назойливые наставления Хинцпетера».

Бигелоу рисует несколько более гармоничную — по сравнению с позднейшими воспоминаниями Вильгельма картину отношений в родительской семье, и в частности отношений между ним и матерью. Американцу показали художественную мастерскую Викки, и ему запомнились не картины, а то восхищение, которое они вызывали у ее сына. Лицо Вильгельма прямо-таки загоралось от радости при появлении матери, и вообще «отношения между родителями и детьми вряд ли могли быть лучше, чем в те времена, когда я был их гостем в Сан-Суси». Сверстников Вильгельма неизменно угощали чаем со сладостями. Бигелоу запомнилось, как трепетно принц относился к кулинарным талантам своей матери; однажды они по-настоящему поссорились, когда американский гость бесцеремонно заявил, что именно его мать готовит лучшие пудинги в мире. Поведение наследника, замечает Бигелоу, было «естественным и доброжелательным». Фриц и Викки со своей стороны всегда находили доброе слово «для каждого из маленьких гостей», каждого одаривали улыбкой.

Бигелоу вспоминает и случаи, когда Викки не могла удержаться от антинемецких выпадов, если младшие члены семьи вели себя за столом неподобающим, по ее представлениям, образом. Однажды дочери начали макать свое печенье в чай. «Принцесса прямо-таки взвилась: „Перестаньте сейчас же! Эти отвратные немецкие привычки — только не за моим столом!“ закричала она».

 

V

Воспоминания Вильгельма об отце были отягощены нелегкой историей их отношений. Фриц испытывал к сыну ревность, считая, что тот хочет занять трон, который по праву должен перейти к нему после смерти престарелого Вильгельма I. Последний, однако, не торопился расстаться ни с этим светом, ни со своей короной и, в свою очередь, подозревал Фрица в том, что тому не терпится увидеть его в гробу. Холодное, мягко говоря, отношение первого кайзера к Фрицу тоже наложило свой отпечаток на мнение молодого принца Вильгельма: если его обожаемый дед-герой так относится к своему сыну, то, значит, тот, его собственный отец, далеко не безгрешен. Но все это пришло позже, в детские годы в их отношениях царила идиллия. Фриц неизменно брал с собой старших детей, Вильгельма и Генриха, в поездки по храмам и прочим памятным местам Пруссии. Так они познакомились с соборами Бранденбурга и Магдебурга, с развалинами монастырей Хорина и Ленина. Вильгельм сопровождал отца в поездке в Рейнсберг. Фриц захотел выяснить состояние небольшого дворца, который когда-то Фридрих Великий построил для себя. По пути они побывали на месте сражения при Фербеллине, где Великий Курфюрст нанес решающее поражение шведам, чем устранил опасность экспансии со стороны северного соседа, которая нависала над Бранденбургом со времен Тридцатилетней войны. В Вюстрау они осмотрели гробницу лучшего кавалериста в армии Фридриха Великого, генерала Цитена.

Вильгельм часто говорил о том, как он обожает своего знаменитого предка — Фридриха и как он печется о его памяти. Этому несколько противоречит тот факт, что он без колебаний распродал обстановку рейнсбергского дворца, чтобы оплатить расходы на свои археологические раскопки в Ахиллейоне на острове Корфу. Но это так, к слову. Вернемся к его отцу. Фриц выступил инициатором создания семейного музея в замке Монбижо в Берлине, который был центром придворной жизни при матери Фридриха Великого, Софии Доротее. Речь шла не просто о стремлении увековечить память о семье Гогенцоллернов; Фриц предвидел создание нового германского рейха и хотел подчеркнуть, что его здание опирается на глубокие исторические корни. Он любил показывать сыну книгу с роскошными иллюстрациями, где были изображены реликвии Священной Римской империи, хранившиеся в Вене. Будь его воля, он бы вернул их в Нюрнберг.

В 1870 году Фриц поручил трем своим друзьям-художникам разработать символику будущего Второго рейха. Ему понравился проект, выполненный графом Харрахом: он был выдержан в средневековом стиле. Унаследовав отцовскую корону, Фриц предложил именовать себя Фридрихом IV, чтобы подчеркнуть преемственную связь с императорами Священной Римской империи. Именно он выступил с идеей установить в Белом зале Берлинского замка, где должно было состояться первое заседание рейхстага объединенной Германии, старый коронационный трон, находившийся в Госларе. Эта странная идея немало напугала либералов, включая и его личного друга, писателя Густава Фрейтага.

Именно по инициативе Фрица (а вовсе не Вильгельма, как порой утверждается) началось возведение Берлинского собора — здания претенциозного, гигантских размеров, занявшего место снесенной ради этого церкви, построенной знаменитым Карлом Фридрихом Шинкелем (правда, то было не самое выдающееся из его творений). Фриц был крайне тщеславен, что, очевидно, усиливалось комплексом неполноценности: он был небольшого роста — всего пять футов восемь дюймов. Он обожал все помпезное — парады, украшения и мундиры, что передалось и его сыну. Как личность он был полон противоречий: сноб, борец против католичества, но в то же время юдофил. Он был либералом лишь на словах, его отношение к малым немецким княжествам было чисто великодержавным — он не скрывал, что как только станет императором, он попросту сотрет их с географической карты. Сомнительно, получил бы Фриц репутацию «либерала», если бы не его супруга. Интересна характеристика, которую дал ему журналист Максимилиан Гарден: «Он любил роскошь, но должен был казаться скромным буржуа, он был надменен до крайности, но должен был казаться любезным и обаятельным». В общем, можно сказать, что как политик он был творением своей супруги.

Под влиянием Викки Фриц стал сторонником союза с Англией, что означало отход от традиционных и приоритетных для Пруссии связей с Россией. Правда, его сын позднее выражал сомнение в том, что отец, доведись ему прожить дольше, сохранил бы проанглийскую ориентацию. Фрица, несомненно, нельзя назвать сильной личностью с твердыми убеждениями. Викки определяла ему круг чтения, рекомендуя книги Адама Смита и Джона Стюарта Милля. Вильгельм вспоминал об отце с должным почтением, но, говоря о его личных качествах, отмечал только «мягкость и деликатность». Для государственного деятеля это не самые лучшие черты.

Видимо, он считал отца несколько простоватым. О матери он отзывался как о сложной личности:

«Очень умная, находчивая, не без чувства юмора, с чрезвычайно хорошей памятью. Много знала, получила широкое образование. Для нее были характерны несгибаемая энергия, страсть и импульсивность, склонность все подвергать сомнению, активно вступать в спор; нельзя отрицать, что она была очень властной женщиной».

Как уже отмечалось, Викки не хотела приспосабливаться к реалиям новой родины, не шла ни на какие компромиссы. Позднее это привело к конфликту между матерью и сыном: для него превыше всего была Пруссия, она же сохраняла безусловную лояльность Великобритании. Когда конфликт потерял актуальность, уже на старости лет Вильгельм признавал, что некоторых сцен и скандалов с матерью можно было избежать. Из его описания матери можно сделать вывод: они были похожи.

Она любила короткие рубленые фразы типа «Любой из стилей хорош, главное их не мешать» или «Политику могут делать те, кто повидал мир», она часто себе противоречила. Так же говорил и вел себя Вильгельм. Известны слова ее брата Берти — будущего короля Англии: «Когда Викки в Германии, она хвалит все английское, когда она у нас, то для нее нет места лучше, чем Берлин». Сын так до конца и не определился в своей оценке достоинств и недостатков матери. Обычно, вспоминая о матери, он сохранял тон вежливого почтения, порой явно деланного, часто повторял: «мать — уникальная женщина», «великая императрица». Только однажды, в старости, в одном из интервью он неожиданно сказал о матери много горьких слов.

Вильгельм всегда жаловался, что мать проявляла чрезмерную жесткость в отношении троих своих старших детей. Нельзя сказать, что она не любила их — просто ее подход к их образованию отличался от того, что был характерен для ее отца, принца-консорта Альберта. Тот относился к детям как к равным, Викки держала их на расстоянии, по крайней мере Вильгельма, Генриха и старшую дочь. В вопросах воспитания она была солидарна с Хинцпетером — поощрения и похвалы надо свести до минимума. Все изменилось с рождением Сигизмунда и Вальдемара, а также трех младших дочерей. Отныне она «нашла дорогу в детскую комнату». Судьба оказалась к ней жестока — младшие сыновья, на которых она излила всю полноту материнской любви, умерли в младенчестве. Настоящего материнского счастья она так и не познала в своей жизни.

Вильгельм обычно считал, что от отца он унаследовал добродетели прусско-германской военной традиции, а от матери культурные запросы и склонности. Она действительно проявляла интерес к коллекционированию живописи, добилась от мужа организации музея кайзера Фридриха (ныне музей Боде). Она неплохо рисовала; ее стиль слегка напоминал картины Винтерхальтера — художника, популярного при дворе ее родителей. Вильгельм оставил прочувствованные описания того, как мать работала за мольбертом. Ее просторная мастерская располагалась на первом этаже дворца Кронпринцен, на углу Унтер-ден-Линден и Обервалльгассе, напротив «Нойе Вахе» (новая сторожка) Шинкеля. Пока она писала картины, Вильгельм читал ей английские повести: «Мама не признавала никакие другие языки». Книги хранились на стеллажах в коридоре, соединявшем дворец с другим — Принцессинен-палас (буквально — Дворец принцесс). Любимым чтением был «Фрэнк Фарли» Ф.Э. Смедли, в книге рассказывалось о нравах, царивших в привилегированной частной школе: ведра с водой, опрокидывавшиеся на входящего в комнату, спрятанные штаны и тому подобные розыгрыши.

В ее окружении было немало интеллектуалов: врач и естествоиспытатель Вирхов, открывший живую клетку, физик и математик Гельмгольц, историки Геффкен, Трейчке и Ранке, философ Целлер, писатель Густав Фрейтаг, археолог Курциус, у которого Фриц учился в Бонне. Все собирались в салоне ее подруги Мими фон Шлайниц на Вильгельмштрассе, 73, в своего рода оазисе свободомыслия и либерализма. Позже именно Курциус пробудил в Вильгельме любовь к классической археологии. Ученый был крайне рассеян — как-то Вильгельм, субалтерн-офицер, встретил его на улице и раскланялся. Тот его не узнал. Вместо того чтобы почтительно ответить на приветствие наследника престола, он промолвил: «Дорогой лейтенант, чем я обязан? Ради Бога, как Вас зовут?»

 

VI

В десять лет Вильгельм был зачислен на военную службу. Ему пришлось пройти то, что ныне называется «курсом молодого бойца», причем без всяких скидок на его статус наследника престола. Он вспоминал:

«Как и всякий рядовой солдат, я должен был встать рано утром, когда еще было совсем темно, и бежать в „длинное стойло“ так называлось помещение в казарме, где солдаты Первого пехотного полка занимались строевой подготовкой и приемами владения оружием. Сейчас над этим можно посмеяться, но в то время это считалось хорошим средством научить людей порядку. У меня до сих пор перед глазами стоит сержант с толстым блокнотом, торчащим из-под отворота шинели. Он выкликал мое имя, я выходил из строя, и он все проверял — не попал ли мел с набеленного ремня на голубой мундир, не измазал ли я красные шевроны маслянистым составом, которым начищались пуговицы для блеска. До сих пор помню запах этого состава — „Амор-Помаде“ назывался. На голове должно было носить металлическую каску, но для меня подходящей не нашлось — все были велики, пришлось делать на заказ… Традиция Потсдама требовала, чтобы в армии принцам не оказывалось никаких поблажек. Как и любой другой гренадер, я должен был стоять навытяжку на плацу в Борнштедте и вместе со всеми брать приступом Ангерманов сарай».

Затем пришел великий день. Вильгельму ровно десять лет, и ему в присутствии отца и деда вручают комплект офицерской формы Первого гвардейского пехотного полка («первый во всем христианском воинстве») и орден Черного орла, прусский эквивалент британского ордена Подвязки. Вручение ордена проходило в соответствии со строгим церемониалом: сам король взял его с золотого подноса, передал кронпринцу, а тот сыну. Новоиспеченный воин должен был быстро переодеться и доложиться его величеству. Отец со всей серьезностью поздравил Вильгельма с присвоением первого офицерского чина в прусской армии. «Торжественность церемонии произвела на меня глубокое впечатление, — вспоминал Вильгельм. Это было вроде посвящения в рыцари». Викки, увидев сына в форме, поморщилась: «Как мартышка у шарманщика».

Роль гвардейского офицера десятилетнему ребенку исполнять было непросто. Принять стойку «смирно» он, конечно, мог, но идти в ногу со строем было трудно: приходилось бежать, подпрыгивая. 2 мая 1869 года Вильгельм впервые принял участие в параде. Колонна прошла церемониальным маршем от Люстгартена до Гарнизонной церкви. Принимал парад сам король. Как вспоминал Вильгельм, «сердце билось чаще, когда я ловил его взор… Это был незабываемый день». В том же году — еще два парада, в Берлине и Штаргарде. Свои впечатления он изложил в письме к бабушке Виктории: «Я маршировал мимо короля. Он сказал, что я хорошо маршировал, а мама сказала, что плохо». Никаких комплиментов он не дождался и от Хинцпетера. Возможно, Викки не одобряла весь этот маскарад, лишавший ее малыша обычных детских радостей. Сам Вильгельм признавал, что «с получением лейтенантского звания детство окончилось. Мне пришлось отказаться от посещений рождественских ярмарок, задвинуть подальше моих оловянных солдатиков и перестать ходить на детские утренники в цирк Ренца».

Из развлечений оставались путешествия по германским землям. В 1867 году они вместе с Хинцпетером посетили Шварцвальд. Сохранилась фотография — Вильгельм в походном костюме, рядом его двоюродный брат, герцог Фридрих Баденский. Тогда Вильгельм впервые посетил родовой замок своего предка Гогенцоллерна, который в начале XV века оставил уютную Швабию, чтобы стать правителем необжитой и негостеприимной земли на северо-востоке Германии. Вильгельм наслаждался чудесным пейзажем: скалы, водопады, высокие сосны. Конечно, Хинцпетер остался верен себе и принципу «делу — время, потехе — час». Деловой элемент в поездке состоял в посещении фабрик по производству часов и сигарет.

Следующую весну Вильгельм провел вместе с родителями в резиденции Кобургов — Рейнхардсбрунне. Там он впервые увидел Дону Августу Викторию Шлезвиг-Гольштейнскую, девочку, которая впоследствии стала его женой. Ее семья еще со времени датской оккупации Шлезвига и Гольштейна нашла убежище в Готе. Молодая принцесса при этой первой встрече произвела на Вильгельма куда меньшее впечатление, чем зрелище металлургического завода и мастерских по производству стеклопосуды. «Языки яркого пламени и закопченные, полуголые фигуры рабочих — это было потрясающе», — вспоминал он. В стеклодувной мастерской им с Генрихом разрешили самостоятельно изготовить несколько образцов.

В начале 1869 года Генриху прописали курс лечения на курорте, и братья отправились в местечко Реме близ Бад-Ойенхаузена в Вестфалии. Для больной руки Вильгельма тамошние теплые ванны оказались полезными. Хинцпетер тоже был здесь, приехали и друзья-сверстники: Мортимер фон Раух и Бунзены. Вильгельму позволили играть с местными ребятишками, естественно, из «приличных» семей. В письме матери он делится впечатлениями: «Вся жизнь с друзьями кажется мне новой и приятной, потому что я учусь играть с ними, и это меня сильно радует». Безыскусно, но искренне. Состоялись экскурсии в замок Виттекинд в Саксонии и на шахту Круппа, где они нашли несколько кусков угля со следами древних растений. Вильгельм подрался с Лотаром фон Бунзеном. Принцу досталось больше. Потом съездили в Эссен посмотреть на знаменитые заводы Круппа и, главное, на тысячефунтовый паровой молот.

Именно тогда, видимо, в привычку будущего кайзера вошла охота к перемене мест, из-за которой он получил прозвище Райзекайзер («кайзер-путешественник» или «кайзер-кочевник»). Впрочем, эта привычка была свойственна и его родителям. Летом того же года вся семья отправилась на отдых в Нордернай на североморском побережье. Вместе с ними отдыхали приятель Фрица, граф Харрах, а также младший брат короля, принц Альберт Прусский. Вильгельм тогда был увлечен чтением «Макса и Морица» и юмористическими книгами с рисунками Вильгельма Буша. На королевской яхте «Грилле» они посетили остров Гельголанд, который в то время был британской колонией. Их принял губернатор острова, подполковник сэр Генри Макс. В то время бравый вояка, он подвергался бойкоту со стороны местного населения из-за того, что в 1864 году отменил действие конституции острова, а затем ликвидировал выгодный островитянам режим офшора для игорного бизнеса.

Вильгельм позднее заключил с англичанами сделку, по условиям которой Гельголанд вошел в состав рейха. Пока же пейзажи острова произвели на него меньшее впечатление по сравнению с тем, что он увидел у причалов Вильгельмсхафена, нарождавшийся военно-морской флот Пруссии.

Его поразил строй броненосцев, стоявших на якоре в порту; когда же их катер подошел к борту линейного корабля «Король Вильгельм», у мальчика захватило дух при виде «возвышавшейся над нами громадины».

Затем они вернулись в Берлин, заглянув по пути в Бремен. Путешествия года еще не закончились.

 

VII

На этот раз семья разделилась: Фриц отправился в Египет на торжества по случаю открытия Суэцкого канала, Викки с детьми осталась на два месяца в Каннах. Там, в «Гранд-Отель Медитерране», собралось большое общество: семья князей Гессенских, принц Альберт Прусский со своим адъютантом графом Шуленбургом, принц Фридрих и принцесса Луиза Голландские, герцогиня Мекленбург-Шверинская… Канны были не модным курортом, а обычным рыбачьим поселком. Его первооткрывателем стал англичанин, лорд-канцлер Броухэм, и большинство вилл принадлежало англичанам. Отелей было немного. В том, где остановилась Викки с детьми, имелась немецкая молельня, но постояльцы предпочитали ходить по воскресеньям в церковь, построенную англичанами.

Для Вильгельма это был первый и последний шанс приобщиться к французской культуре. Нет свидетельств, которые говорят о том, что принц таким случаем воспользовался. Вильгельм, впрочем, неплохо знал французский, чему был обязан учительнице мадемуазель Даркур. После отъезда Викки дети провели в Каннах еще пять месяцев. Жили они на вилле «Габриэль», общались со сверстниками из семей лорда Брейбурна и герцога Валломброзы. Собрали коллекцию бабочек, рассматривали морскую живность, главным образом на рыбном рынке. На Вильгельма сильное впечатление произвела роскошная флора Средиземноморья и «сверкающее южное небо». Апельсины срывали прямо с деревьев — видимо, пользуясь моментом, когда Хинцпетер отворачивался.

Вильгельма восхитили французские солдаты, он охотно копировал их шаг. Очень понравилась ему французская военная музыка, особенно звук рожков. Став батальонным командиром, он добился того, чтобы французский рожок был включен в состав полкового оркестра. Большим событием для него стало посещение базы французского флота в Тулоне — он увидел огромные линейные корабли, посетил каторжные галеры. Вильгельму запомнились «отвратительно-порочные лица» преступников, волочащих кандалы, и те шапочки, которые были на головах у каторжников, — зеленые у осужденных пожизненно, красные у тех, кто получил меньшие сроки.

За время пребывания на Ривьере Вильгельм с Генрихом объездили все местные достопримечательности. На острове Сен-Маргерит они повидали камеру «Железной Маски». Год спустя сюда сослали маршала Базена, сыгравшего роковую роль в поражении Франции во время франко-прусской войны, и отсюда он в 1874 году сбежал в Мадрид. В Антибе Вильгельм осмотрел простой памятник Наполеону, сооруженный на том месте, где император «впервые вступил на землю Франции» после ссылки на остров Эльба. Потом были славные «сто дней», Ватерлоо и новая ссылка — на этот раз на остров Святой Елены. В отличие от Бонапарта наш герой сам выбрал место изгнания — притом раз и навсегда.

Фриц на обратном пути из Египта на своей яхте «Герта» прибыл в порт Вильфранш. Семья встретила его на пирсе. Ребята с замиранием сердца слушали рассказы отца об Иерусалиме и святых местах, где кронпринц, правда, не столько знакомился с древностями, сколько демонстрировал себя и свои регалии, включая орден Черного орла и орден Подвязки. Рассказывал он, конечно, о пирамидах, сфинксе и мумиях. Он, вероятно, умолчал о том, что прусская яхта оказалась в самом конце торжественной процессии, позади флотилии французских, австрийских и итальянских судов. И конечно, никто не услышал от него то, о чем вскоре болтали по всей Европе: кронпринц подхватил венерическую болезнь — сифилис от испанской красавицы куртизанки по имени Долорес Када, это случилось точнехонько 18 октября в Суэце, а в Порт-Саиде он прошел курс терапии против этой напасти. Очень возможно, что сплетня была не безосновательной, но нет никаких оснований считать, что болезнь, подхваченная в Египте, стала причиной безвременной кончины Фрица — он умер от рака горла, а не от сифилиса.

После Рождества родители Вильгельма отправились домой, оставив старших сыновей на попечение гувернеров — Хинцпетера, О’Данна и доктора Шрадера. «Райская жизнь» кончилась весной: по долине реки Роны Вильгельм отправился в Германию. По пути он сделал остановку в Авиньоне, чтобы осмотреть папский дворец, и прибыл в Потсдам 23 мая 1870 года.

 

VIII

Случившиеся в тот год события перечеркнули для членов прусского правящего дома перспективу когда-либо в будущем вновь отдохнуть на французской Ривьере. Все началось с того, что на освободившийся испанский трон стал претендовать принц Леопольд Зигмаринген. Он принадлежал к побочной, католической ветви Гогенцоллернов. В числе его предков были наполеоновский маршал Мюрат и приемный сын Бонапарта Александр Богарне. Правительство Наполеона III в своем противодействии кандидатуре Леопольда повело себя крайне неуклюже, фактически спровоцировав Бисмарка и Россию на войну. Вильгельм вспоминал, как его отец вошел в классную комнату, где он занимался французским, и обратился по-французски к мадемуазель Дар кур: «Ах, мадемуазель, Ваши соотечественники сошли с ума! Они хотят воевать с нами!» К вящему удовлетворению Бисмарка, шанс разделаться со старым врагом объединил всех немцев вокруг Пруссии. Даже Викки не могла удержаться от красноречивого жеста по адресу Франции и французов — она погрозила кулачком в том направлении, где, по ее мнению, находился Париж.

Через два месяца после возвращения из Франции Вильгельм прощался с отцом: Фриц отправлялся в действующую армию. Он принимал участие в битвах при Верте и Вайсенбурге, которые закончились победой прусской армии, и если знакомиться с историей франко-прусской войны по мемуарам Вильгельма, то окажется, что всеми победами войска были обязаны исключительно полководческому таланту его отца; имя Мольтке там почти не встречается. Вскоре в Новый Дворец начали прибывать трофеи: каска французского кавалериста, знамя, орел, ключи от лотарингских городов Нанси и Бар-ле-Дюк. Одиннадцатилетний Вильгельм вспоминал, как он со сверстниками распевал патриотические песни «Вахта на Рейне», «О, Страсбург», «Король Вильгельм», «Принц Евгений, гордый рыцарь»…

Хинцпетер повесил в классной комнате карту военных действий, и его ученики могли следить за продвижением объединенных германских армий. Победу при Верте отметили швырянием подушек в спальне, и это стало повторяться при каждой новой победе прусского воинства. Вильгельм и Генрих с утра бежали на улицу, чтобы купить свежий выпуск «Экстренного листка» с известиями об очередной победе своих, позже из газет сделали абажуры. В конце августа они с матерью отправились в Хомбург: там был разбит полевой госпиталь, над которым Викки взяла шефство. Ребята были уже в постели, когда вдруг до них донеслись «радостные крики, пение и звуки оркестра». На потолке метались блики от факелов. В ночных рубашках мальчики бросились к окну. Оказалось, бригада хомбургских пожарных таким образом решила оповестить Викки о решающей победе при Седане. Принцев заметили, и на следующее утро они получили суровый выговор от Хинцпетера за непозволительное поведение.

Фриц со своим штабом расположился в Реймсе, в помещении фирмы «Шампанское вдовы Клико». Он всецело был во власти мечты о новой империи, которая смогла бы освободить мир от «французской фривольности». И здесь он был под влиянием своей супруги, которая причинами поражения Франции называла дух «фривольности, самолюбования и аморализма». Бисмарк не разделял фантазии кронпринца, замечая, что «имперские бредни» не доведут того до добра. Занявшись подготовкой коронации своего отца (она должна была произойти в Версале), Фриц подошел к этой миссии как к постановке оперы Вагнера — все должно было подавлять своей величественностью и торжественностью. Фриц не был противником аннексии Эльзаса и Лотарингии или принуждения французов к уплате огромных репараций. Новая провинция, по его мнению, должна была находиться под прямым управлением рейха, без создания новой династии. Местным жителям можно разрешить создать консультативный совет, считал он.

Фриц планировал, как будет развиваться Германская империя после ухода с арены его отца-реакционера.

«На закате своих дней мой отец получит должное признание своих заслуг; однако задача построения могучего здания в духе подлинного германизма, на принципах, соответствующих современным требованиям, без предрассудков и предвзятости, падет на меня и моих соратников».

Фриц черпал уверенность в своей правоте из того факта, что его идея империи была, по сути, воплощением англо-кобургского проекта, который он обсуждал еще со своим покойным тестем, прогуливаясь по дорожкам Букингемского дворца.

Много лет спустя Вильгельм изложил свои мысли по поводу второго рождения германского рейха. Строки, написанные пурпурно-красными чернилами, отличались претенциозностью и вычурностью слога:

«Наконец, снова у нас был германский император. Из праха и пепла вновь явилась германская империя. Барбаросса очнулся от своего долгого сна. Над Кифхойзером перестали летать вороны, из зеленых вод батюшки Рейна на свет вновь появилось сокровище Нибелунгов, заново выкованное руками немцев в горниле битвы, усеянное рубинами в виде капель пролитой немецкой крови и алмазами немецкой верности! В небесную голубизну, обитель Бога, устремилась колесница с двумя орлами — прусским и германским».

Акт провозглашения империи состоялся 17 января 1871 года. Через несколько дней Вильгельму исполнилось 12 лет. Викки сводила его на панораму в «Шаушпильхаузе». В одном из своих писем она провела параллель между своим старшим братом, который в свое время доставил отцу немало огорчений, и собственным первенцем:

«Уверена, ты будешь очень довольна, когда увидишь Вильгельма. Он похож на Берти своими приятными, дружелюбными манерами и легко вызывает всеобщие симпатии. Он не одарен блестящими способностями или силой характера, но он хороший мальчик, и я надеюсь, что он вырастет человеком, полезным своей стране. У него прекрасный воспитатель, я никогда не встречала лучшего, и он делает все, чтобы мальчик рос здоровым душой и телом. Я сама слежу за его воспитанием, даже за мелочами, поскольку у его папы никогда нет времени заниматься с детьми. Ближайшие несколько лет будут для него самыми важными и решающими… Я счастлива сказать, что нас с ним связывают тесные узы взаимной любви и доверия, которые ничто не может разрушить — я в этом уверена».

Кронпринц отзывался о сыне в более патетическом ключе.

В своем дневнике он писал:

«Пусть он вырастет хорошим, прямым, честным, пусть научится ценить добро и красоту, пусть станет настоящим немцем, пусть пойдет дальше по пути, проложенному дедом и отцом, пусть станет добрым правителем нашего благородного отечества, пусть трудится без страха и упрека на ее благо. Благодарение Богу, его и нас, его родителей, соединяют простые, естественные, сердечные отношения. Сохранить их в таком виде, чтобы он всегда видел в нас своих самых верных, самых лучших друзей, — наша первейшая задача. Страшно подумать, сколько надежд уже сейчас связано с этим мальчиком, как велика возложенная на нас отечеством ответственность за его воспитание, а ведь внешние обстоятельства — придворная жизнь, обязанности, которые возлагает на нас наше положение, так затрудняют выполнение этой миссии! Дай Бог, чтобы мы смогли уберечь его от всего ничтожного, пошлого, мелкого, чтобы он оказался достаточно подготовленным к исполнению тех тяжких обязанностей, которые ему предназначены!»

28 января 1871 года Франция капитулировала. Викки с воодушевлением писала своей матери: «Вот оно — возмездие за то, как французы вели себя по отношению к Германии в 1806–1809 годах! Подумать только — Кенигсберг до прошлого года еще выплачивал контрибуцию, которую на него наложил Наполеон!»

Фриц в это время вел приготовления к коронации своего отца, пышность которой должна была затмить все прочие. Из Гослара был доставлен средневековый трон германских императоров. Викки, по свидетельству мемуарных записей Вильгельма, неодобрительно отнеслась к этому символическому акту. Однако она, безусловно, испытывала чувство гордости за военные успехи ее новой родины. 13 июня, когда возвращавшиеся из Франции войска потсдамского гарнизона торжественным маршем проследовали в свои казармы, Викки приветствовала их лавровым венком.

16-го, в атмосфере удушающей жары, в Берлине состоялся парад победителей. Вильгельму пришлось продираться через толпу пьяных берлинцев. Отец взмахом фельдмаршальского жезла дал ему знак занять место в процессии, и он на своем маленьком пони оказался рядом с дядей, великим герцогом Баденским. По ту сторону Бранденбургских ворот, на Паризер-плац, их встретили шестьдесят девушек, а дальше под балдахином в начале Унтер-ден-Линден императора приветствовали бургомистр Берлина и члены магистрата. Вдоль улицы были расставлены трофеи. Кто-то громко крикнул: «Вильгельмкен, Вильгельмкен, виват!» Раздались громкие аплодисменты.

Когда голова колонны достигла Шлосс-плац, новоиспеченный кайзер скомандовал: «Шапки долой! К молебну!» Наступил час возмездия за унижение, которое испытал его отец в 1806 году. По сигналу его шпаги начался салют, заиграли оркестры, народ разразился криками «ура». Монарх решительным жестом сдернул покрывало со статуи отца, Фридриха Вильгельма III, а затем к подножию монумента были брошены захваченные орлы французских полков. «До своего последнего вздоха не забуду выражения лица моего деда, когда он смотрел в бронзовое лицо памятника. Он обратился ко мне со словами: „Я выполнил свой долг перед отцом. Позор смыт. Ты, и моя дорогая мама, и наша бедная родина могут быть спокойны. Германия стала единой, и в моем лице она приветствует тебя“» — так несколько выспренне описывает этот день Вильгельм в своих воспоминаниях.

Вряд ли эти слова, если они и были сказаны, отражали истинные мысли короля, ставшего кайзером. Он вовсе не хотел единой Германии, которая была давней мечтой либералов. Для него дороже всего была Пруссия. После окончания парада он подошел к своему внуку, положил ему руку на плечо и промолвил: «Он не забудет этот день». (Вообще-то надо было сказать: «Ты не забудешь этот день», но к принцам крови полагалось обращаться в третьем лице.) Он оказался прав. Кроме того, Вильгельму понравилось устанавливать памятники: за время его правления были воздвигнуты тысячи монументов, среди них — арка в честь павших при Иене и Ауэрштедте, возведенная в 1906–1907 годах.

 

IX

Обучение Вильгельма вступило в новую фазу: он начал осваивать древнегреческий язык. Первые уроки принц получил в замке Вильгельмсхоэ под Касселем, который стал частью прусской добычи после войны 1866 года. Раньше, в Висбадене, он закончил чтение последней из восьми книг «Записок о галльской войне» Цезаря и начал по настоянию Хинцпетера изучать творчество Овидия. Лирическая поэзия понравилась ему меньше: по его признанию, «описание битв и сражений было куда интереснее, чем весь Овидий вместе взятый».

В «Записках» Цезаря ему не понравилось то, как римляне легко побеждали, а галльские и германские вожди неизменно терпели поражения. Много радости ему приносили редкие исключения — например, гибель легиона Котты.

Примерно в то же время Вильгельм начал изучать математику — без особого энтузиазма. Больше его привлекала история Германии в Средние века. Он с удовольствием погружался в чтение «Германской истории» Кольрауха. Особенно привлекали его фигуры Оттона I, Генриха III и Фридриха Барбароссы. Ему нравились Гомер и Корнелий Непот. Французская грамматика вызывала у него головную боль.

Хинцпетер во время длительных прогулок со своим питомцем пытался внушить ему должный трепет перед муками ада, которые ожидают грешника. Викки преподавала ему начала химии. Мадемуазель Даркур, как считалось, была слаба по части преподавания французской классики, и для этой цели был нанят месье Фьеве. Английский преподавал некий мистер Фокс. Одним из любимых предметов подростка Вильгельма стало рисование, которое преподавали профессор Эйхен и художник Шлегель. Последний был слегка не от мира сего и не мог говорить ни о чем другом, кроме как о красотах Италии, где провел почти тридцать лет — с 1847 по 1874-й. Ребята шутливо называли его «синьор Шлегелиано».

Для двенадцатилетнего ребенка список обязательных предметов был, пожалуй, велик. Книги для чтения соответствовали возрасту — волшебные сказки Бехштейна, «Старый Свет» Беккера, «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо, приключения Фенимора Купера, Жюля Верна, Вальтера Скотта (особенно «Айвенго») и Густава Фрейтага (прежде всего «Прародители»), Хинцпетер пытался увлечь Вильгельма произведениями Теодора Фонтане и Виллибальда Алексиса и классикой — Шекспиром, Шиллером, Клейстом («Принц Хомбург»), Кальдероном и Грилльпарцером. Принцу полюбился Байрон — не в последнюю очередь по той причине, что поэт был хром.

Хинцпетер старался развить в принце тягу к серьезному чтению. Профессор Беттихер поддерживал интерес к классической археологии. Поэт, философ и эстет Карл Ведер посвящал его в тонкости драматургии. После смерти Ведера Вильгельм распорядился установить на его могиле камень с надписью «От друга-императора» — для Вильгельма всегда самым важным было заявить о себе.

Викки уделяла большое внимание художественному воспитанию детей — от Хинцпетера здесь было мало толку. Зимой 1873 года она даже прослушала вместе с ними курс лекций в музее художественного творчества. На Вильгельма, однако, не произвели особого впечатления шедевры королевских собраний и музеев. Ему нравились картины Ансельма Фейербаха и русского мариниста Айвазовского. Он с удовольствием посещал также мастерскую Георга Блейбтроя — специалиста по изображению морских битв.

Из числа менее известных живописцев его внимание привлекло творчество Книлле, одного из учителей Викки, который был автором декораций к циклу вагнеровских опер, а также Августа фон Гейдена, писавшего картины на темы легенд, которые воодушевили Вагнера. Этот художник какое-то время изображал на полотнах картинки из жизни шахтеров, и Вильгельм позднее привлек его в качестве своего советника по социальным вопросам. Заинтересовало принца творчество скульптора Рейнхольда Бега, и позже, в период правления Вильгельма, тот получил множество государственных заказов. Другим его любимым скульптором стал Фридрих Драке, создатель богини Победы, которая венчает собой колонну Победы недалеко от Бранденбургских ворот (со спаржей вместо копья, как шутили берлинцы).

Еще два живописца были в числе фаворитов Вильгельма. Антон фон Вернер, которому было поручено запечатлеть в красках церемонию коронации кайзера в Зеркальном зале Версальского дворца, стал официальным дворцовым художником молодого рейха. Викки была крестной матерью двух детей Вернера, и, конечно, не без ее содействия он получил заказ на оформление интерьера Берлинского собора. Адольф Менцель был единственным действительно крупным художником, чье творчество нравилось Вильгельму. Адольф Менцель (получивший позднее дворянство и приставку «фон» к своей фамилии) написал серию портретов Фридриха Великого и его окружения. Ему принадлежит также несколько набросков с изображениями Вильгельма в его детские и молодые годы, но, к сожалению, Менцель так и не получил заказа на полноценный портрет будущего кайзера.

 

X

В 1871 году Вильгельм вновь посетил Великобританию. Букингемский дворец, Виндзор, Осборн, остров Уайт, Плимут главные пункты его маршрута. С острова Уайт он любовался военными судами, стоявшими в портсмутской гавани, и посетил сохранившийся флагманский корабль Нельсона «Виктори». По пути в Плимут он осмотрел военные верфи в Девонпорте и совершил погружение в подводном водолазном колоколе. Из детей королевы Виктории ближе всех к нему по возрасту была принцесса Беатрис, но ему больше понравилась Луиза (позднее — герцогиня Аргилл). В Виндзоре он работал на домашней ферме — сбивал масло, принимал участие в изготовлении творога. До конца дней он сохранил самые теплые воспоминания о Виктории. «Она была для меня настоящей бабушкой», — писал он. Никогда во время пребывания в Виндзоре он не забывал посетить мавзолей Альберта во Фрогморе.

Вильгельм всегда подчеркивал, что королева Англии Виктория оставалась в душе немкой. Представительница четвертого поколения ганноверской династии, она, по словам Вильгельма, «никогда не отрекалась от своих немецких корней; она гордилась титулом „герцогиня Саксонская“ и поместила саксонский герб в центр английского королевского штандарта. Королева говорила с дамами и господами из моей свиты исключительно по-немецки, причем совершенно свободно и без всякого акцента». Привязанность ко всему немецкому была характерна и для ее детей. Герцог Коннаут был счастлив, когда надевал форму цитенских гусар, впрочем, он не взял себе титул герцога Кобургского, поскольку это сделало бы его вассалом Вильгельма. Один из внуков Виктории, герцог Олбани, решился на такой шаг, в результате его семья оказалась разорванной условиями военного времени.

По окончании визита жизнь вошла в обычный ритм: школьные занятия, прерываемые только поездками по Германии. Отдых на острове Фер ознаменовался на этот раз торжественной церемонией посвящения принца в моряки. Военно-морской флот Германии был в зачаточном состоянии, служба в нем была менее престижна, чем в сухопутной армии, но вскоре все переменится… Дома продолжались уроки рисования, с принцем стал заниматься профессор Христиан Карл Магнуссен, который заставлял писать Вильгельма портреты древних старух. Вильгельм в качестве натуры предпочел бы древние корабли. Его близкими приятелями стали братья Герман и Эрнест фон Зальца. Событием весны следующего года стал парад в честь прибывшего с визитом короля Италии Умберто, на котором присутствовал и русский царь. Вильгельм по этому случаю получил ценный подарок — гренадерский полк.

В 1873 году мать взяла Вильгельма в Вену — на открытие Всемирной выставки. Это была его первая поездка в столицу Австрии. Хинцпетеру, к его досаде, велено было остаться дома. Викки начали одолевать сомнения в безупречности воспитательных методов Хинцпетера, который проявлял высокомерие по отношению не только к детям, но и к их родителям. По пути сделали остановку в Праге. Вильгельм был очарован Градчанским замком. Ему показали окно, в которое пражане в свое время выбросили посланцев короля, развязав тем самым Тридцатилетнюю войну. В Вене берлинские гости жили неподалеку от Шенбрунна. Осмотр выставки занял несколько дней. Вильгельм подружился с кронпринцем Рудольфом, который был всего на год старше его. Вместе они гуляли в парке, окружавшем летний дворец Франца Иосифа, в Венском лесу взбирались на Лысую гору. Волнующим для подростка стало знакомство с императрицей Елизаветой — знаменитой Сисси. Викки заранее рассказала ему, какая это красавица, и Вильгельму не терпелось поцеловать ей руку. Принцу досталась почетная миссия нести шлейф императрицы во время ее официального выхода.

В тот год он последний раз был на острове Фер. Потом последовали официальные церемонии. 1 сентября Вильгельм присутствует на закладке первого камня в фундамент нового здания кадетского корпуса в пригороде Берлина Лихтерфельде (старое здание было расположено в самом центре на Нейе Фридрихштрассе). 22 сентября он вместе с матерью в Штеттине — Викки освящает спущенный на воду первый германский броненосец «Пруссия». Он писал в мемуарах: «Меня переполняло чувство гордости за то, что мы отныне уже сами можем строить корабли и нам не нужно обращаться к иностранным фирмам». Правда, корабль начал свое движение со стапелей по мановению руки принцессы-англичанки, но об этом Вильгельм предпочел не вспоминать.

 

XI

Учеба продолжалась. 2 апреля 1873 года безжалостный Хинцпетер, пригласив учителей из Иоахимстальской гимназии, одного из лучших учебных заведений Берлина, устроил воспитаннику экзамены по математике, латыни и греческому. Цель экзаменов состояла в том, чтобы оценить, насколько принц подготовлен к поступлению в обертерцию, то есть в пятый класс классической гуманитарной гимназии. Экзамен прошел успешно. По математике уровень знаний ученика оказался выше требуемого. Принц получил награду — билет в оперу. Режим дня четырнадцатилетнего подростка оставался предельно жестким: домашние задания он делал до семи-восьми часов вечера. Добавилась еще подготовка к обряду конфирмации, которую проводил пастор Персиус, сын архитектора Людвига Персиуса.

Летом 1874 года Вильгельм вместе с Хинцпетером отправились в голландский Шевенинген. Поездка имела учебную цель, но оставалось время и для развлечений: Вильгельм побывал в доме Маурица в Гааге, в музеях — Королевском и Хальса в Гарлеме. Он был приглашен на чай к королеве Софии, которая приходилась ему двоюродной сестрой, и, чтобы порадовать деда, Вильгельм написал доклад о состоянии голландской армии. Принц производил хорошее впечатление на окружающих. Леди Эмили Рассел, жена британского посла в Берлине, отметила «его природный шарм и дружелюбие, большой ум и прекрасную образованность».

Героем для Вильгельма оставался престарелый кайзер. Став в десять лет прусским офицером, принц получил право непосредственно общаться со своим Верховным главнокомандующим, иногда они с дедом делили трапезу во дворце на Унтер-ден-Линден. Они обедали в кабинете кайзера, на шатком ломберном столике, который в любой момент мог опрокинуться. Разговаривали о делах давно минувших дней — о боевом крещении деда в битве под Бар-сюр-Об почти шестьдесят лет назад. После жаркого пили шампанское — кайзер наливал два глотка себе, в маленькую рюмочку внуку, закрывал бутылку пробкой, поднимал ее на свет и карандашом аккуратно отмечал уровень жидкости. Он был очень умеренным, мягко говоря, в еде и питье, не курил. В обществе офицеров он закуривал и делал затяжку — с единственной целью дать знак присутствующим, что они могут спокойно закуривать.

Мы еще не упоминали об отношениях между Вильгельмом и его бабкой с отцовской стороны. По его собственному определению, они были «самыми чудесными, просто не могли быть лучше». У Августы была репутация сварливой мегеры, однако Вильгельм уверяет, что в узком кругу она — сама доброта. Преклонный возраст не позволял соблюдать принятый церемониал, диктовавший хозяйке встречать гостя стоя и обязательно пройтись с ним, ведя светский разговор. Вместо этого гости дефилировали перед ней, и она встречала их сидя в кресле, позже — в кресле-каталке, Когда Вильгельм стал кайзером, он распорядился отменить все эти церемонии.

Августа устроила внуку настоящий экзамен перед конфирмацией и убедилась, что он усвоил уроки Хинцпетера и пастора Персиуса. Церемония конфирмации состоялась 1 сентября 1874 года в церкви Фридрихскирхе в Потсдаме. Королева Виктория прибыть не смогла, прислала внуку в подарок большой портрет Альберта, в качестве свидетеля — своего старшего сына, принца Уэльского, «дядю Берти». Тот отозвался о виновнике торжества в приличествующем случаю комплиментарном стиле: «Вилли прекрасно ответил на все вопросы, которые ему задавали в течение получаса. Для него было тяжким испытанием — ни разу не сбиться перед императором и императрицей и всей родней». Тяжко было всем; Викки считала, что сына смущает присутствие ее свекра, Августе активно не понравился принц Уэльский: «бонвиван какой-то». Вильгельм его тоже не любил.

Вскоре после конфирмации Вильгельм продолжил обучение в лицее Фридерицианум — обычной школе, вместе с детьми из семей средних буржуа. Автором этой идеи, призванной выбить из отпрыска королевскую спесь, был, естественно, Хинцпетер. Такими намерениями он делился с Викки еще в 1870 году, в Хомбурге, позже он обосновал их в специальном меморандуме, с которым ознакомился Фриц. Хинцпетер писал:

«Для будущего монарха, вождя нации, как представляется, самое важное — понять мысли и чувства народа, что возможно только при условии, если он получит то же самое образование, что и представители последнего, конечно из числа наиболее способных и грамотных, если он впитает в себе те же представления и принципы, что и они, если он будет иметь возможность тесно общаться с выходцами из других классов, из которых в будущем будет состоять его окружение».

Неудивительно, что революционный подход к образованию принца вызвал сначала непонимание и отпор со стороны заинтересованных лиц. Однако Хинцпетер добился своего, как писал Вильгельм, с помощью «вестфальского бульдожьего упорства». К 1874 году согласие родителей было получено, и начались поиски подходящей школы. Она должна была находиться в небольшом городке, быть с хорошо поставленным преподаванием английского и французского языков (предметы, которым в обычных гимназиях уделялось мало внимания в отличие от латыни и греческого) и располагаться вблизи от одного из королевских замков, где Вильгельм мог бы жить. В качестве вариантов рассматривались Хомбург и Висбаден, но в конечном счете был выбран Кассель. Там стоял дворец бывших гессенских курфюрстов, которых пруссаки изгнали в 1866 году. В городке находились приличный театр, оперный зал, музей, и там было полно «воздуха и света», что полезно для здоровья.

Вильгельму вовсе не хотелось покидать родительский дом, утешало лишь то, что уезжал он с братом Генрихом. Тот собирался стать военным моряком, латынь и греческий ему не нужны были в таком объеме, как будущему императору, и потому его решили зачислить в высшее реальное училище, где программа была поскромнее. Братья должны были жить под надзором Хинцпетера и нового военного гувернера, который заменил опозорившегося О’Данна, — генерал-майора фон Готтберга, состоявшего ранее в свите Фрица. Хинцпетер его невзлюбил — причина осталась для Вильгельма тайной.

До начала учебы на новом месте братья вместе с приятелями — фон Рексом и фон Мозером — отправились на очередную экскурсию в Гарц. Там случился забавный эпизод. Осмотрев обычные достопримечательности и совершив восхождение на вершину Брокен, вся компания решила остановиться на ночлег в городке Вернигероде. Хинцпетер попытался поселить всех в возвышавшемся над городом замке Штольберг, но у привратника запачканные костюмы туристов возбудили подозрение, и он отказался их впустить. Пришлось снять номера в отеле. Вильгельму досталась маленькая комнатушка, и ему не довелось попробовать знаменитой местной форели — все было съедено ранее прибывшими гостями.

Нечто подобное повторилось и в Касселе: привратник дворца курфюрстов Фюрстенхоф не признал в странно одетых путниках принцев королевской крови и отказался их впустить. Компания отправилась к ближайшей пивной перекусить, но внутрь им войти не разрешили — черствые бутерброды с соленым маслом и по кружке пива им вынесли во двор. Начался дождь, и Вильгельм прикрыл кружку ладонью, чтобы содержимое не оказалось сильно разбавленным.

В школе Вильгельм быстро освоился. Хинцпетер докладывал его родителям: «Он ведет себя тактично, с достоинством, не допуская излишней фамильярности, и одноклассники принимают это как должное; притом они вовсе не считают его за чужака». Формальности в общении были сведены до минимума: ученикам позволялось обращаться к нему не «ваше королевское высочество», а всего лишь «принц Вильгельм», но, разумеется, на Вы.

Вильгельм, несомненно, многое узнал о жизни немецких юношей из зажиточных семей, не принадлежащих к дворянскому сословию, но гордых своим положением. Некоторых он запомнил и следил за их карьерами. Адольф Вильд дослужился до генерала и сменил Фалькенгайна на посту военного министра. Вильгельм пожаловал ему дворянский титул. Иоганнес Браунек стал директором гимназии в Гамбурге, Гансланд юристом. Юристом стал и еврейский юноша Зигфрид Зоммер, смешной коротышка, с которым Вильгельм особенно сблизился в лицее.

Привязанность Вильгельма к Зоммеру представляется несколько странной, учитывая его позднейшую репутацию рьяного антисемита. Тогда они ходили взявшись за руки, обсуждали политические вопросы — исключительно в духе либерализма. Принц интересовался деталями жизни и обычаев еврейской общины. Зоммер был в числе немногих одноклассников, приглашенных в Фюрстенхоф на день рождения Вильгельма. Приглашали Зигфрида и на праздники, до тех пор пока сплетни о странной дружбе принца не стали появляться на газетных страницах. В отношениях подростков наступило охлаждение.

Хинцпетер с принцами бывал в гостях у своего бывшего воспитанника Эмиля Герца, который жил в Шлитце. Он носил титул графа, но семья потеряла право собственности на свой небольшой домен после ликвидации Священной Римской империи в 1806 году. У Герца был хороший голос — он неплохо пел баллады Карла Леве. Он любил сцену и маскарад, что впоследствии сделало его признанным членом кружка Эйленбурга в Либенберге. Себя Герц считал прежде всего скульптором, и позже благодаря теплым отношениям с кайзером он получил много заказов. Он изваял, в частности, статуи предков Вильгельма: адмирала Колиньи в полный рост — у Берлинского замка и Людвига Римского — на Зигесаллее.

Вильгельм похвально отзывался о директоре лицея Гидеоне Фогте, преподававшем классические языки, и историке Хартинге. Профессор Хейсснер был, по его мнению, суховат, а один из преподавателей математики, Шерре, лучше умел охотиться, чем учить. Любимым математиком Вильгельма был доктор Аут — любитель выпить, который всегда жаловался на холод в классе. Когда приходила очередь Вильгельма топить печку, он старался: одноклассники задыхались от жары, но учитель был доволен.

Заниматься приходилось по десять-одиннадцать часов в день. Летом принц вставал в пять утра, в шесть садился за домашнее задание. Потом он выходил из своего неказистого замка, шел кратчайшей дорогой — по горной тропинке — в гимназию, где с восьми до двенадцати шли уроки. Далее двухчасовой перерыв, во время которого Вильгельм должен был успеть перекусить, получить урок фехтования, плавания или верховой езды да еще выслушать наставления Хинцпетера. Потом — еще три часа в школе, в пять — ужин и еще два часа занятий. Кроме того, необходимо было выкроить время для уроков французского и английского. Викки вполне одобряла такой график, поскольку считала, что Вильгельм недостаточно хорошо учится. Свое неудовольствие познаниями сына в области английского языка она демонстрировала тем, что возвращала ему адресованные ей письма с правкой и выставленной отметкой.

В 1896 году Эме опубликовал книгу о том времени, когда он преподавал Вильгельму. Он очень хвалил Хинцпетера, писал, что тот сумел подавить плохие задатки в личности подростка, сумел «внедрить в него понимание того, что лень, тщеславие, раздражительность и прочие пороки несовместимы с положением будущего наследника трона». Эме превозносил Хинцпетера: «Он настоящий монах-аскет», только однажды в сутки позволял себе расслабиться на полчасика за чашкой вечернего кофе.

Столь же некритически он описывает своего бывшего ученика (книга вышла в свет, когда Вильгельм стал императором).

«Я могу доказать, что Вильгельм II ныне с железной логикой претворяет в жизнь идеи, которые воодушевляли его восемнадцатилетним юношей. Его акции и речи могут показаться несколько противоречивыми, но они все исходят из одной и той же принципиальной установки… Он очень умен и одарен способностью трудиться и впитывать в себя новые знания. Не бросаясь в крайности, он спокойно и взвешенно подходит к самым разным проблемам, которые ставит перед ним жизнь. Он — солдат, оратор, музыкант, его с определенным основанием можно также считать философом, филологом, литератором и ученым. Если бы он не был монархом, самым подходящим занятием для него была бы журналистика. Мне часто приходит мысль, что если бы Вильгельм был королем Франции в период расцвета монархической идеи, то он затмил бы Людовика XIV».

В отличие от Эме Хинцпетер был разочарован своим учеником. Вильгельм явно не удовлетворял его критериям. «Я не думаю, что он умен, — писал учитель, — хотя и обладает хорошей памятью. С другой стороны, он сам уверен, что все знает и понимает, готов высказываться по любому вопросу, причем с категоричностью, которая исключает всякие возражения». Примером, подтверждающим оценку Хинцпетера, могут служить высказывания Вильгельма о древних языках. Греческим он восхищался: «Я настоятельно утверждаю, что нет ничего более высокого, чем язык античной Греции, нет более великого грека, чем Гомер, и нет ничего лучше его „Илиады“». Отец поддерживал его интерес к Греции, подарив ему, в частности, терракотовые скульптуры Ахилла и Патрокла. Зато о великом римском ораторе Цицероне наш герой отзывался крайне пренебрежительно, что несколько странно для такого любителя публичных выступлений, которым стал Вильгельм в зрелом возрасте. «Тускуланские диспуты» — это, по его мнению, еще куда ни шло, но в трактате Цицерона «Об ораторском искусстве» он «не обнаружил ничего, кроме бессвязного набора слов и фраз с перечнем имен разных ораторов и софистов, что совсем неинтересно». Вот Демосфен — это да! Горация он заклеймил как плебея.

Вильгельма интересовала история средневековой Германии. Переход к Новому времени вызывал в нем отрицательные эмоции: «Здесь заметно начало упадка германского рейха; то ли дело время рыцарей: тогда Священная Римская империя была на вершине мощи и во главе всего цивилизованного мира». Все более критическим становилось отношение Вильгельма к традиционной программе гуманитарной гимназии с ее упором на классические языки; по его мнению, ученикам нужно было бы дать представление и о реальностях XIX века.

Существовавшая в Германии система образования, считал он, не могла воспитать «уверенного в себе немца». В этом отношении образцом для него были английские учебные заведения вроде Итона: «Молодые британцы, мечтающие о завоевании колоний, о путешествиях в незнакомые земли, о торговой экспансии о том, чтобы стать пионерами своей страны в духе заповеди „права или не права — это моя страна“, меньше учат латынь и греческий, но им дают установку на то, чтобы сделать Великобританию еще более великой и сильной». Позднее Вильгельм попытался реформировать школьные учебные планы именно в таком духе, но в преклонном возрасте вынужден был признать неудачу своих начинаний.

Казалось, при таком напряженном режиме дня для подростка Вильгельма времени на внеклассное чтение не оставалось, однако он читал, и довольно много. Прежде всего, конечно, книги о море и кораблях, которые королева Виктория присылала Генриху. Ему нравились романы из первобытной жизни, особенно «Уарда» Георга Эберса. Хинцпетер пытался увлечь его Диккенсом. Из французской литературы его любимыми книгами были «Возрождение» Гобино и «История Французской революции» Ипполита Тэна. Он признавал, что нет у него вкуса ни к чтению стихов, ни к их сочинению, и обвинял Хинцпетера в том, что тот убил в нем поэтические чувства. Он хотел сочинить нечто эпическое о тираноборцах Гармонии и Аристогетоне. Придумал заголовок — «Гермиона», но дальше дело не пошло.

В Касселе было достаточно возможностей развлечься, театрах играли Уланда, Шиллера и Шекспира. Летом Вильгельм жил за городом, в Вильгельмсхоэ, и добирался до школы верхом. Он купался в Фульде, когда речка замерзала — катался на коньках. С офицерами местного гарнизона он занимался фехтованием и вольтижировкой. Военный гувернер Вальтер фон Готтберг, которого никак нельзя было назвать надменным пруссаком, устраивал вечера для представителей местной знати. (Хинцпетер отчего-то считал, что генерал заискивает перед ними, чтобы побудить забыть о временах независимости и смириться со статусом прусской провинции.) На этих вечерах Вильгельм познакомился с бургомистром, членами магистрата и другими достойными людьми. Самым интересным собеседником для него стал полковник фон Отгингер, который сопровождал плененного Наполеона III к месту его содержания в Вильгельмсхоэ. Принц выслушал бесконечное количество рассказов о высокопоставленном пленнике.

Политические симпатии одноклассники Вильгельма отдавали либерализму. Будущий кайзер в то время полностью разделял их взгляды. Школьники охотно разыгрывали сценки дебатов в рейхстаге, распределяя между собой роли наиболее популярных ораторов-либералов. Словоохотливый Зоммер выступал за Эдуарда Ласкера, а сам Вильгельм — за Германа Шульце-Делича.

 

XII

Лето 1876 года Вильгельм провел вместе с родителями в голландском Шевенингене. Встречались с королевской семьей. Британский посланник сэр Эдвард Харрис подарил принцу двенадцать или четырнадцать томов «Истории морского флота» Джеймса, принц прочитал все. Отдых был безмятежно-спокойным. У отца были какие-то дела по военной части, он часто чувствовал недомогание: сплетничали, что это — последствие болезни, подхваченной в стране сфинкса. В воспоминаниях Вильгельм отзывался об этом времени в почти элегических тонах: «Все было так чудесно: отец, освободившись от пут придворного этикета, дал волю своим чувствам и вел себя по отношению к нам просто как старший друг». Однажды им встретился продавец вафель, и что же сказал Фриц детям? «Набрасывайтесь, ешьте сколько хотите!» Хинцпетер не решился вмешаться, только «бросил на нас мрачный взгляд».

Непринужденную манеру поведения Фриц мог себе позволить лишь в борнштедтской усадьбе, куда они с Викки время от времени выезжали, чтобы отдохнуть. Там он верхом объезжал свои владения, вместе с Викки бродил между грядками в затрапезном кителе-«литовке» нараспашку, попыхивая трубкой. Некоторые авторы отмечают, что по характеру он напоминал своего деда, Фридриха Вильгельма III: добрый, щедрый душой, немного меланхоличный (эта черта еще сильнее проявилась у его дяди, покойного короля Фридриха Вильгельма IV), Фриц был нерешительным и постоянно оглядывался на безусловно превосходившую его по интеллекту супругу.

В январе 1877 года Вильгельм сдал экзамен, получив, таким образом, право на поступление в университет так называемую абитуру. Всего в его классе экзаменовалось семнадцать учеников, Вильгельм по уровню знаний оказался десятым. 25 января школьное образование было закончено, и принц освободился и от Хинцпетера — тот вместе с супругой, бывшей учительницей французского у Вильгельма, отправился в свой Билефельд. Двумя днями позже торжественно отметили совершеннолетие принца. Бабка — английская королева собралась наградить внука орденом Бани, но он желал получить орден Подвязки, которым награждали обычно только правящих монархов либо их прямых наследников, — Вильгельму такой орден не полагался. Однако он требовал, и Виктория уступила: орден Подвязки был ему вручен и стал одним из самых ценных экспонатов его коллекции, после 1918 года он упорно отказывался вернуть его, несмотря на настоятельные требования английской стороны.

На пышной церемонии в замке ему был вручен и высший немецкий орден — Черного орла. По этому случаю собралось все королевское семейство; присутствовал и высший генералитет прусской армии: фельдмаршалы Врангель, Мольтке, Штейнмец, Биттерфельд и Мантейфель. Его отец и принц Альберт торжественно возложили на Вильгельма мантию, втроем они двинулись к трону, на котором восседал кайзер. Молодой принц преклонил колени, и дед надел ему на шею орденскую цепь и поцеловал. Принц произнес слова присяги на верность дому Гогенцоллернов.

Родители склонялись к мысли, что Вильгельм должен продолжить образование в колледже Баллиол в Оксфорде, но в результате решили, что он пойдет по стопам своего деда с материнской стороны и отца и станет студентом Боннского университета. Бонн это Пруссия. До начала первого семестра оставалось еще полгода, и значительную часть этого времени Вильгельм провел в армии. Как мы помним, он стал офицером в десять лет, в 1869 году; через четыре года, в январе 1873-го, его зачислили во Второй гвардейский ландверный полк (это было подразделение территориальных войск), в марте 1876 года он получил звание обер-лейтенанта — карьера не особенно быстрая для королевского отпрыска. Теперь все было серьезнее: 9 февраля 1877 года он стал офицером шестой роты Первого гвардейского пехотного полка, элитной части прусской армии, и начал посещать военное училище. Отец благословил его словами: «Иди и исполняй свой долг — так, как тебя этому будут учить». Фриц сопровождал сына при первом его посещении офицерского клуба и представил ему будущих сослуживцев.

 

XIII

Вильгельму армейская жизнь пришлась по душе. Непосредственными его начальниками были батальонный командир граф Генрих фон Ранцау и капитан фон Петерсдорф, ветеран австро-прусской войны, получивший ранение под Садовой. Принц познакомился с племянником фельдмаршала Мольтке, Гельмутом, которого все называли Юлиусом. Гельмут своей карьерой был обязан принцу — начало мировой войны он встретил начальником Большого генерального штаба. 24 марта Вильгельм впервые испытал чувство ликования и гордости за себя и своих солдат, когда во главе своей роты прошел церемониальным маршем по Люстгартену. Парад был по случаю юбилея кайзера, которому исполнилось восемьдесят. После парада юбиляр устроил обед для офицеров полка, где ему был преподнесен торт с восьмьюдесятью свечами.

1 апреля Вильгельм успешно сдал экзамен по строевой подготовке на Борнштедтском плацу. Тремя месяцами позже — экзамены по знанию оружия, фортификации, ориентировке по местности и тактике. Отныне он мог считать себя на равных с офицерами, которые окончили курс обучения раньше. На маневрах в левобережной пойме Одера принц встретился с человеком, который будет находиться в его ближайшем окружении к началу мировой войны, — Теодором фон Бетман-Гольвегом. Вильгельм наконец имел возможность навестить брата Генриха в Киле — тот начинал морскую службу. Первый день, надо сказать, прошел неудачно: на ночь Генрих никак не мог устроиться в гамаке, он уронил одеяло и, пока искал его в темноте, едва не раздавил спящего Вильгельма. Утром братья съели завтрак, который предназначался старшему офицеру.

Перед самым поступлением в университет принц снова, как и год назад, отправился с родителями на отдых — на этот раз в Остенде. Они посетили Брюгге, Гент и Брюссель. В Генте Вильгельму понравились статуи Карла Смелого и Марии Бургундской. Из Бельгии он отправился в Англию посмотреть регату в Коу и сделал остановку в Осборне. Потом снова Остенде и Дармштадт, где принц навестил своих кузенов. Несколько дней в обществе детей эрцгерцога он провел в Карлсруэ и Баден Бадене. Осенью Вильгельм присутствовал на открытии Национального монумента в Нидервальде, Рейнгау. Затем на пароходе поднялся вверх по Рейну — из Рюдесхейма в Ассманхаузен и Кобленц. Там он был гостем бабушки Августы, которая дала в честь внука обед — с соблюдением всех тонкостей французского этикета, принятого при ее рейнландском дворе. На этом летняя одиссея нашего героя завершилась. Его ждал Боннский университет.