Ял покачивался на мелкой зыби посреди угольной черноты. Тусклый свет молодого месяца пропал за наползшими откуда-то с материка облаками, а слабые искорки звезд не в силах были осветить морские просторы. Впрочем, этого и не требовалось.

— Держи на Дракона, Кусающего Свой Хвост, — уверенно сказал Тэн И севшему к рулю жрецу.

— То есть на Кольцо Вечности? — осведомился митрианец.

— Воистину так, — кивнул кхитаец.

— Во имя Митры, — откликнулся старик. Оба замолчали, весьма довольные друг другом.

— Можно начинать грести? — поинтересовался Хорса.

— Несомненно, — с достоинством произнес жрец.

— С превеликою охотою, — в тон ему ответствовал Хорса.

Подгоняемый мощными согласными гребками двух здоровых сильных мужчин, лодка, легко разрезая воду и слегка подпрыгивая на короткой волне, помчалась к близкому берегу.

— Думается мне, — шепотом заговорил Тэн И, — что боцман не был неискренен, советуя нам что-либо предпринять, а не просто достичь берега.

— Посему стоит над этим поразмышлять. — Хорса никак не желал отстать от взятого кхитайцем и жрецом курса на сложную, но располагающую ко всяческим умствованиям манеру изъясняться высоким штилем.

— Могу ли я как-либо способствовать верному и скорейшему течению мысли вашей? — хорошо поставленным, глубоким и красивым голосом, что было заметно, даже когда оный был крайне приглушен, вопросил с кормы лодки старец.

— Будем весьма благодарны, если так и произойдет, — со всем вежеством приветствовал благие намерения гандер. — Позвольте лишь осведомиться об имени вашем, почтенный.

— Зовите меня Касталиусом, — попросил жрец. — Я состою при одном тарантийском храме Митры, что стоит на перекрестке Шорного Ряда и Старой Канавы.

— Весьма древняя и почитаемая обитель. Там издавна пребывают чудесные мозаики и искуснейшей работы серебряные фигуры, — со знанием дела подтвердил кхитаец. — Здоров ли верховный жрец Диомед?

— Митра благоволит ему, ибо муж сей ведет жизнь праведную, посвящая ее превеликим трудам и молениям, — объяснил Касталиус. — Вся обитель молится о его здравии.

— Весьма достойно, — заключил Тэн И. — Не настало ли время, после столь утешительных для сердца моего известий, приступить к обсуждению прискорбного положения нашего?

— Давно пора, — согласились в один голос Хорса и жрец.

— Засим приступаем. Вальедо, да и Гонзало, говорили, будто лучше нам не встречаться с капитаном Табарешем и, насколько будет возможно, не показываться ему на глаза. Опасаюсь, что для достижения целей наших таковой осторожностью придется пренебречь.

— Согласен, — поддержал его Хорса. — Нам следует сделать так, чтобы Табареш не настиг «Полночную звезду» и не повернул назад и не отыскал по случайности кенига. А таковое нельзя исключить, потому что хотя и не верится мне в колдовство означенного головореза, но без должного ветра слухи не летают, как говорят у нас в Ларвике. Из чего следует, что некто должен отвлечь внимание Табареша на себя.

Выслушав столь замысловатое, но, вне всякого сомнения, логически безупречное доказательство, Тэн И на мгновение задержал с ответом.

«Евсевий, сам не ведая того, вершит препохвальную просветительскую миссию!» — успел подумать королевский слуга.

Но Касталиуса не так легко было сбить с мысли.

— Воистину так, — согласился он, слегка даже кланяясь молодому человеку. — И, видится мне один лишь способ исполнить задуманное: обнаружить себя. Но сделать это можно сей же час либо немного времени спустя, а также либо оставаясь здесь, на воде, либо пребывая на суше.

— Полагаю, лучше на суше. Ибо там сможем возжечь великие огни и тем самым, смутив думы противника, заставить его уподобить трех человек изрядной толпе, — предложил Хорса.

— И шум некоторый издавая, тому смущению дум весьма способствовать, — выразил свое одобрение Касталиус.

— Должен вам возразить, — покачал головой Тэн И. — Табареш, как есть он муж, умудренный странствиями по хлябям морским, с легкостию превеликою распознает и нехитрый обман наш, и отсутствие поблизости судна, размерами нефу короля зингарского подобного, а равно и всякого иного судна, определит немедленно. Равно как и то, что лишь трое на берегу сем пребывают, а вовсе не две сотни, как быть тому должно, явится ему воочию вскорости. А посему, досадуя на время, попусту потраченное, изловит нас, так как располагает для такового действия командой в количестве преизрядном.

— Если вообще обратит внимание на тщения и потуги наши, а не минует балаган сей и фиглярство без интереса, лишь в сердце своем злобном глумясь и потешаясь, — резонно добавил кхитаец.

— К тому же и описания берегов здешних гласят, что не во всяком месте вовсе подойти к оным возможно без зазора, — стал рассуждать над сомнениями Тэн И гандер. — Посему опасаюсь крушение потерпеть в бурунах пенных и каменьях острых.

— Да ведь и на воде узрит враг окаянный, что не флот пред ним явился, но лишь челн утлый с изгнанниками, — заспорил жрец. — А сокрушит он суденышко и того проще, нежели в лесу темном и непролазном изловит нас.

— Верно сказано, — согласился Тэн И. — Но выхода иного, по моему разумению, не остается. Берег столь далек, а быстрота перемещения нашего столь ничтожна, что сколь бы мы ни поспешили, не в наших силах и суши достичь, и устроить все, как задумано, к должному сроку. А посему остается лишь ожидать и уповать на милость Митры всевидящего и на судьбу.

Гандер и кхитаец разом перестали грести. Воцарилась торжественная тишь, увенчанная звездной Короной, бриллиантово горевшей в бездонных черных небесах.

— А теперь надо принять какой-нибудь план, иначе будет действительно поздно, — опомнился Хорса первым.

— Думаю, стоит прибегнуть к весьма простой тактике Чжу Цзяо Юня, — предложил кхитаец. — То есть пытаться заговорить пиратам зубы, не слишком уклоняясь от правды.

— Не подойдет, — отрицательно покачал головой королевский поверенный. — Табареш нас, может статься, и выслушает, но курса, положась на наши россказни, не сменит — он, судя по всему, верит только себе.

— Мне вообще неохота попадать на его корабли, — заметил жрец. — Это не первое мое странствие по водам, и везде о Табареше идет дурная слава. А в последнее время, говорят, он якшается с призраками.

— Так что же Вальедо об этом промолчал?! — возмутился Хорса. — А с виду такой доброхотливый!

— Он боялся, — просто ответил Касталиус. — Моряки избегают всякого упоминания о нечисти во время плавания. Вальедо оказал вам великую милость хотя бы тем, что предупредил о колдовских способностях пирата.

— А ты что же, не страшишься морских демонов? — спросил гандер.

— Нимало, — был ответ. — Они все безбожники. Весь экипаж Гонзало, кроме молодого Фрашку. Моя же крепость прочнее любых мечей и недоступна злым козням. Хотя бы и сонмы призраков вились надо мной, смердя и глумясь, и волновали хляби морские, но не устрашусь. Они властны растерзать мое тело, душа же моя останется непоруганной и пребудет в свете.

— Как сказал бы кениг, «мне мое тело еще пригодится», — заметил Хорса. — А что ты можешь против духов, почтенный Касталиус?

— Никакого колдовства, — улыбнувшись светло, развел руками старик. — Все знания наших храмов основаны на постижении природы света, от Митры исходящего. Лучше священных гимнов пока нет ничего.

— А как же чернокнижники? Пелиас, например, иди Озимандия? — несколько запальчиво возразил гандер. — Уж они-то не допустили бы демонов ни к телу, ни к душе! Пелиас, во всяком случае.

— Им еще придется заплатить за свой сговор с воинством тьмы, — гордо изрек Касталиус. — Поскольку ищут суть в несути. Обманывая слуг тьмы, обманываются и сами на свою пагубу и имеют намерения ложные.

— Ну да, — вздохнул Хорса, — Ладно, будем читать гимны. Озимандии здесь, увы, нет. И обманывать станем не слуг тьмы, а людей Табареша, хотя особой разницы я не вижу.

— И обманывать станем не по мелочи, — заговорил примолкший было Тэн И. — Вести переговоры с пиратами — это унизительно и бесполезно, ибо они все клятвопреступники.

«Не по мелочи» — это как? — не понял жрец. — Изъяснись, собрат мой по вере.

— То есть устроим представление, — объявил Тэн И. — Сила убеждения, присущая этому благородному искусству, мало уступает силе проповеди.

— Несомненно, так как искусство — путь к красоте, а красота — самый свет Митры, — быстро оправдал данную тактику жрец. — Но каков твой замысел?

— Он несложен, — отвечал кхитаец. — На Восточном Великом океане бытует меж моряками легенда о Тхэнге По Безруком.

— Чем же столь знаменит сей муж? — заинтересовался немедленно Касталиус. — Он был благочестив и основал храм Митры?

— Отнюдь. — Тэн И сделал вид, что почесывает нос, скрывая улыбку. — Это случилось пятьсот или шестьсот зим назад. Тхэнг По служил у короля Мьяндонга главным флотоводцем, и заслуги его были велики. Но однажды Мьяндонгу пришла в голову блажь узнать, сколь велик Восточный океан и где его предел. Он поручил Тхэнгу По привезти сведения о том, а иначе пригрозил отрубить голову. Надо сказать, что земли те расположены таким образом, что любому кораблю был лишь один обратный путь в гавани королевства Джайя: оно было обращено побережьями своими к разным морям, и никто не знал, сливаются ли оные моря где-либо. На полночь и восход уходил великий материк, соединяясь с восточным Кхитаем лишь узким перешейком. Другой берег материка тянулся на полночь. Но предания гласили, будто некогда, во времена строительства великих судов, больших даже чем «Полночная звезда», кхитайские мореходы обогнули материк. Тхэнгу По было велено, отплыв на полночь и восход, возвратиться с полуночи или привезти неоспоримое доказательство раздельности Северного моря и Восточного океана.

— И он, конечно, отплыл? — полуутвердительно произнес Хорса.

— Отплыл, — кивнул Тэн И. — Он открыл множество земель, но трижды ему пришлось возвращаться, ибо силы моряков были на исходе и люди бунтовали. А король все жил и жил и не собирался отступаться от задуманного. Трижды прощал он Тхэнга По, но каждый раз вновь отправлял в плавание с прежним условием.

— Что же случилось в четвертом плавании? — Касталиус загорелся интересом к рассказу.

— Тхэнг По достиг пресловутого Гремящего Пролива. Страшная сказка оказалась правдой. Чудовищной высоты скалы, густые, как молоко, туманы, камнепады, ледники, рифы, водовороты. При этом сам пролив донельзя разветвлен, длинен и извилист. Приливная и отливная волны гонят воду со страшной скоростью, и одолеть поток или удержаться в нем чрезвычайно затруднительно. На вершинах обрывов вспыхивают странные огни, мерещатся какие-то развалины, слышатся голоса. Непонятно, ветер ли это плачет в скальных теснинах или переговариваются духи. Нагромождения ли это камней или действительно руины великанских сооружений. Никто не знает об обитателях тех пустынных мест, но они существуют: рвы, валы, каменные хижины, загоны для скота — все это есть на равнинах и в холмах той страны, но самих жителей не видно…

— Постой, постой, — осадил кхитайца на сей раз Хорса. — Тебе-то откуда, месьор Тэн И, известно обо всем этом?

Ответ Тэн И был столь же прост и поразителен, как давешний ответ Вальедо на вопрос кхитайца про сведения о Табареше:

— Я был там. Помнишь, я рассказывал о варварах, бороздящих равнины океана на катту-марамах? Я странствовал с ними. Они добрались до Гремящего Пролива и прошли им много раньше Тхэнг По.

— Что же лежит дальше? — не унимался Касталиус.

— Туманы… Впрочем, это неважно, — скомкал ответ Тэн И. — Северное море и Восточный океан — единое целое.

— Бедный мореход! Знай он секрет заранее! Что же сталось с ним? — с искренним участием к судьбе древнего мужа спросил жрец.

— Превратность царит на земле искони, — вздохнул кхитаец. — Дело обернулось так: ночь выдалась страшная и бурная, с неистовым ураганом. Корабль Тхэнг По застрял в Гремящем Проливе. Гибель шла со всех сторон, и тогда великий мореход не выдержал. Страшным проклятием наградил он короля Мьяндонга и поклялся уничтожить его королевство и топить корабли до тех пор, пока у людей не пропадет охота странствовать по морю. Взамен обещал он духам Гремящего Пролива свою душу, а в залог того, что он исполнит свое обещание и в уплату за то, что его экипаж отпустят с миром, он сам отрубил себе правую руку.

— И что же? — Даже у Хорсы по спине пробежал мороз. Обстановка непроницаемой густой ночи с таинственным мерцанием созвездий где-то в недостижимой вышине располагала к невеселым раздумьям.

— Легенда говорит, что его желание исполнилось. Он прошел-таки Гремящим Проливом и добрался в Джайю с севера. Король Мьяндонг умер на следующий день после его возвращения. Тхэнг По же выходил в море еще сорок лет, пока не сделался девяностолетним старцем. Он исчез где-то в Восточном океане, далеко на юге. Никогда более не знали Джайя и Кхитай столь искусного мореплавателя. Но с тех пор на Восточном океане и в Северном море стали замечать парусник, иногда мелькавший у самого горизонта, иногда появлявшийся внезапно прямо по курсу. На мачтах и реях его светились бледные огни. У руля стоял однорукий мореход. У него не было правой руки. Мало кто выживал после встречи с ним… Вот, собственно, и вся история, — завершил рассказ Тэн И.

— Ну что ж, Западный океан знает подобное, — задумчиво, но с достаточной уверенностью проговорил Касталиус. — В Куше тебе поведали бы о Н'Кану по прозвищу Здоровяк. Зингара и Аргос никак не могут поделить меж собой сомнительное по чести право считаться родиной Освальдо Седого, а Ванахейм прославился Хенгистом Злосчастным. По всему же побережью до самого юга знают о неком Бейдиганде Справедливом, но никто не имеет понятия, откуда он взялся.

— Странно, по имя сие напоминает мне те, что мы слышали в Темре, — прошептал кхитаец Хорсе.

— Так вот, — продолжал речь служитель Митры. — Верно ли я понял тебя, что ты вознамерился показать Табарешу маскарад?

— Иного выхода нет, — отвечал Тэн И. — Будь небо ясно, и свети луна во всю мочь, я бы первый отказался от этой безумной затеи. Но после колдовского пятидневного шторма даже люди Табареша уверуют в чудеса.

— Я не прочь, — заявил Хорса. — Виттигис не раз переоблачался в одежду атлантов или кхарийцев и совершал дерзкие вылазки. Думаю, и нам будет небесполезно обратиться к тому же.

— Что ж, — рассудил Касталиус, пожевав губами и подвигав подбородком, отчего колебания распространились и по всей бороде, — Это будет обман, кой входит в правила негласного нашего соглашения с Табарешем. Это не будет предательством. Митра да благословит нас!

— Да благословит! — поддержал его Тэн И.

— Только кого же из сих достославных, если можно так выразиться, мужей хотели бы вы изображать? — поинтересовался старик.

— А ты опиши их, месьор, — попросил кхитаец, — и мы сделаем выбор…

Это нетрудно, — с готовностью согласился Касталиус, трогая рукой ласковую и после шторма несколько более прохладную, чем обычно в этих широтах, воду. Рассказывать он любил.

— Н'Кану из нас не получится. Это исполинского роста и довольно массивный чернокожий человек. Он брит наголо, и у него огромные желтые глаза. Его корабль — что-то вроде фелюги, и у него есть экипаж — двенадцать чернокожих под стать ему. В руке у него обычно устрашающих размеров изогнутый меч — вроде того, что у вашего друга из Темры, а на плече — большой говорящий попугай…

— Нет, — отверг такой способ Хорса. — Это у нас заведомо не выйдет. Кто такой Освальдо Седой?

— Жестокий корсар времен Ригелло, открывателя Барахас. Табареш не совершил еще и сотой доли его злодеяний. Боги… Митра, — поправился Касталиус, — покарал его за жадность. У этого — гаула цвета морской волны. Сам он дожил до старости, но сединой отличался с юношеских лет. Он похож на Гонзало и одет так же, но, пожалуй, пошире в плечах и крупнее, коренастее. А лицом отличается в том, что за всю жизнь не получил ни шрама, ни ожога. Волосы у него длинные, хоть в косу заплетай. Обычно он стоит с ламирой на носу. Смотрит вперед, прищурясь, и оттуда же командует маневрами с парусами.

— У него есть команда? — осведомился Тэн И.

— Есть. В том и беда, — огорченно проговорил жрец.

— Нет. И корабли не те, и команда, и обличье — все это не для нас, — подвел итог Хорса. — А ванахеймец?

— Как и положено, желтоволосый, глаза рыбьи, весь в коже, шерсти и мехах, на поясе прямой меч. Бородатый по самые глаза. Плечистый, роста среднего. Занимался всем: рыбу ловил, бил зверя, разбойничал, торговал, возил грузы. Как разбогател, стал плавать там, куда никто еще не забирался. Возомнил загарпунить морского единорога. Так и сгинул на полночном горизонте, среди ледяных плавучих гор. У него в руках или где-нибудь поблизости вечно гарпун или острога. Корабль весь в сетях, снасти кругом рыболовные, гарпуны, бочки для засолки рыбы. Но есть и оружие — по бортам щиты висят. А что за корабль, того сказать не могу. Походит на саэту, но не саэта. Невысокий — планшир локтя на три над водой, узкий, длинный, верткий, как веретено. Может вроде галеры на веслах ходить. Трюма нет почти — так, подпол. Парус один, прямой. А форштевень крутой, и на нем зверь диковинный вырезан. Команда невелика — человек семь видно.

— Это уже лучше, — раздумчиво произнес Тэн И. — Месьор Хорса сошел бы за него, если бы отрастил бороду, а вместо гарпуна взял бы арбалетную стрелу. Но принять нас за Хенгиста можно только при очень богатом воображении.

— Мы бы вполне сошли за рыбацкую лодку, но не за корабль из Ванахейма, — отрезал, Хорса. — Я на четверть ванахеймец и знаю, каковы там корабли. Итак, остается Бейдиганд Справедливый?

— Он самый, — улыбаясь уголками рта, изрек Касталиус. — Но он — единственный призрак, что может предвещать не только беду. Потому его и зовут Справедливым. Появляется он не просто так, а после каких-нибудь событий, сразу, либо через день-другой. Морской бой, ссора на путине из-за рыбной банки, грабеж, буря с кораблекрушением или если кто заплутает, с курса собьется — всех причин не счесть, И неправая сторона всегда оказывается наказанной, а страждущий — спасен,

— Кто определяет правого и неправого и тяжесть наказания или степень прощения? Сам Бейдиганд? — недоверчиво вопросил Тэн И.

— В том и заключается загадка Бейдиганда Справедливого, — отвечал жрец. — Он судит как последователь Митры светозарного!

— Так вот зачем ты плаваешь по морям, а не сидишь себе тихо в Тарантии! — воскликнул проницательный Хорса. — Бейдиганд Справедливый не дает тебе покоя! И ты нарочно припас его напоследок, хотя именно он, мнится мне, как нельзя лучше подойдет для задуманного маскарада?! И мы потратили столько времени впустую, слушая морские басни?! А ну живо выкладывай все, что ты знаешь о нем, почтенный!

— Во имя Митры, месьор Касталиус, — весомо прибавил Тэн И.

Донельзя довольный произведенным впечатлением, жрец степенно приступил к повествованию, но, подгоняемый деловитым Хорсой, вынужден был поторопиться.

— Одет Бейдиганд в простую холщовую хламиду серо-коричневого цвета, как носят служители Митры. Но пояс у него широкий, из доброй кожи и богато украшен серебром. Украшения, как повествуют, состоят из переплетения диковинных растений и разных удивительных зверей. На шее у Бейдиганда серебряная цепь и на ней амулет — крылатое солнечное колесо, также узором дивным обрамленное. Обут сей муж в кожаные мягкие сапоги. Сам он ростом невысок, сед, стрижен коротко, волосы прямые, бороды и усов не носит вовсе. Лицом мягок и благообразен. Глаза карие, чуть удлиненные и смотрят весьма проницательно. Ресницы длинные, брови густы, но не кустисты. Нос немного шире, нежели обычно у хайборийцев, остер и горбат слегка. Сложением крепок, но не могуч. В деснице держит посох из дуба, на кой опирается. Вот и все, что удалось мне собрать о нем эа двадцать лет скитаний.

— Немного, но и этого довольно для призрака, — удовлетворенно сказал Хорса. — Теперь о его спутниках…

— Их бывает от одного до двадцати человек. Это жрецы, воины, песнопевцы. Только женщин среди них нет ни единой.

— И это славно! — Холодные глаза Хорсы, казалось, засветились в темноте.

— Какой же его корабль? — умело скрывая волнение, испросил Тэн И.

— Как ни странно, но все утверждают, что это большая лодка. Кто говорит, что сорок локтей длина ее, кто утверждает, что десять. Остов сей лодки деревянный, а обтянута она — смешно сказать, и не верю я тому — кожей!..

— Ничего смешного, — со всей серьезностью оборвал Касталиуса Хорса. — В Ванахейме так делают кожаные рыбацкие челноки. Но они слишком малы. А вот в Темре, на озере Лохллин, таких лодок видывал я премного.

— Хорса перевел облегченно дыхание.

— Решено. Пусть этот ял — не кожаная лодка, но выкрашен он в черный цвет, значит, на это могут не обратить внимания. Два воина у нас есть: я и месьор Тэн И. Жрец — тоже. — Гандер оценивающе посмотрел на Касталиуса. — Седой, волосы прямые, холщовая хламида, серая… Пояс… Возьми мой! — И гандер, отстегнув крючок, бросил жрецу свой черный кожаный пояс, тоже украшенный серебром. По поясу бежали волки, гонясь за оленями.

— Дивных растений тут нет, ну да стерпят. Много ли этот Табареш смыслит в растениях?

— А вот и цепь с амулетом. — Порывшись в своих пожитках, кхитаец выудил оттуда массивную серебряную цепь с кулоном в виде изогнувшегося, как хитрый морской узел, дракона. — Это не крылатое солнце, разумеется, но все же. — Кхитаец с поклоном протянул цепь жрецу.

— Да, но ведь сказано, что волосы стрижены коротко, а лицо бритое! — боязливо заметил Касталиус.

— Дело поправимое и недолгое, — ухмыльнулся Хорса. — У Тэн И есть все необходимые притирки и благовония и прекрасная бритва из Турана! А у меня есть чистый платок: графиня снабдила меня платками в таком количестве, что хватит на три похода!

…Через некоторое время почтенный Касталиус предстал несколько в ином обличье: без своей длиннющей бороды, без усов, подстриженный, причесанный, гладко выбритый, благоухающий, с серебряной цепью на шее, в чистой, еще не одеванной в этом плавании хламиде и опоясанный дорогим ремнем Хорсы. Надо сказать, жрец весьма помолодел: теперь ему нельзя было дать более пятидесяти, хотя на деле его возраст измерялся почти шестью десятками лет. Впрочем, с бородой он смотрелся на все семьдесят.

— Иное дело, уважаемый! — Хорса с удовольствием взирал на служителя, явно гордясь плодами проделанной работы. — Ныне и нам, любезный Тэн И, предстоит немного преобразиться!

— Всенепременно, месьор Хорса, — с готовностью согласился кхитаец, — С превеликою охотою.

Для королевских слуг приготовления к предстоящей опасной, но чрезвычайно волнующей встрече не были столь трудны. Костюм Тэн И был непривычен в любом месте эа пределами Западного Кхитая, а Хорсе нужно было лишь скинуть верхнюю рубаху и явить очам присутствующих прекрасного плетения кольчугу из мелких колец. Что касается пояса, то у гандера был и второй — менее роскошный, чем первый, купленный за немалые деньги в Ларвике, но не менее замечательный. Медный позлащенный узор из дубовых листьев делали не где-нибудь, а в самом Бельверусе. К тому же это был подарок графини Этайн.

— Не знаю, каков должен быть истинный Бейдиганд Справедливый, — Касталиус поскреб непривычно гладкий подбородок, — так как изображений сего мужа я не видел доселе, но мне стало казаться, что наш план не столь безумен, как мнилось поначалу.

Он еще раз посмотрелся в отполированную серебряную пластину, заменявшую Тэн И в походах зеркало, и выражение довольства и некоторой даже вычурности появилось на его лице.

— Если Митра будет милостив и вызволит нас из этой передряги, — продолжил он, откладывая зеркало и вперяя задумчивый взор в темноту, скрывавшую полуночный горизонт, — я обязательно наведаюсь в те края, что зовутся Темрой. Возможно, там помнят что-либо о Бейдиганде Справедливом.

— Возможно, — обнадежил жреца Тэн И. — Земля Гвинид, как именуют Темру местные жители, хранит немало преданий из самых давних лет, когда хайборийцы еще не ступили эа Эйглофианский хребет, а свет Митры уже был явлен миру.

— Да, чего стоит история Диармайда, — мечтательно промолвил Хорса. — И о Белой Деве Горы… Впрочем, это уже не о Митре, — пояснил он, внезапно смешавшись.

Тем временем в состоянии моря и воздуха появились перемены. Совершенно явственное течение, постепенно усиливающееся, повлекло лодку прочь от берега, и Хорсе с Тэн И пришлось снопа сесть на весла. Пройдя около двух лиг обратно на полночь — точнее определить расстояние не было никакой возможности, ибо побережье таилось во мраке до утра, — они пеняли, что до поры избежали риска быть унесенными в открытый океан.

В то же время воздух стал наполняться влагой. Где-то над пиктскими болотами опять клубились тучи и расходились во все стороны, заливая небеса сумраком, густо-лиловым в дневные часы и кромешно-черным ночью. Откуда-то из самого чрева тьмы полз седой туман, не такой густой, как бывает в северных горах, но достаточно плотный, чтобы ограничить видимость до полулиги. Крупные океанские звезды еще виднелись в вышине, но свет их проходил будто сквозь вуаль, рассеиваясь и трепеща.

— А ведь Бейдиганд обычно появляется в тумане, — вспомнил жрец. — Только одно ныне тревожит меня: не пройдет ли Табареш мимо, сбитый с курса маревом7

— Здесь будут три корабля, — возразил Тэн И. — Откуда-нибудь нас заметят. Кстати, наши уключины слишком скрипят для корабля-призрака.

— У меня есть в запасе масло, — отвечал Хорса, запуская руку в одну из котомок.

Нескольких капель хватило, чтобы сделать суденышко полностью бесшумным.

— А это что за скрип? — приглушенным шепотом вдруг спросил Хорса.

— Где? — таким же сдавленным шепотом осведомился Тэн И. — Я не слышу ничего!

— А я слышу! — убежденно изрек гандер.

— Вот ты и сам ответил, — резонно заметил Кхитаец. — Теперь и я различаю скрип и даже плеск. Это с полуночи. Кроме Табареша тут некому плавать.

— Ага, — прислушавшись еще раз, Хорса кивнул. — Вот и они. Остается подождать совсем немного.

Вскоре ушей их достиг не только скрип и шуршание парусов, но и плеск волн от хода некрупного маневренного корабля. Сквозь туман проступил угольно-черный абрис парусника со стремительными плавными обводами, длинного и узкого, как стрела. Под косыми парусами курсом на полдень шла саэта, проходя в четверти лиги мористее яла, на котором находились трое изгнанников с «Полночной звезды».

— Быстрее туда! — прошипел Хорса, хотя Тэн И и без того уже начинал разворачивать лодку, а Касталиус способствовал успешному повороту на руле.

Через некоторое время стало ясно, что ход большого судна настолько стремителен, что ялу за ним не угнаться.

— Сюда бы пиктский челн! — с завистью и досадой в голосе пожаловался неизвестно кому Хорса, — И кричать нельзя — призраки не говорят!

Сделали еще десятка три гребков, хотя надежды убегали, как вода сквозь решето.

— Придумал! — возгласил Кхитаец. — У нас есть фонарь и ворвань!

— А у меня легкая синяя ткань! — сообразил Хорса. — Для графини купил в Кордаве. Устроим блуждающий огонь!

Укрепить на шесте фонарь, высечь огонь, обернуть стекло синей вуалью было делом нескольких мгновений. Над волнами, колеблясь и путаясь в космах тумана, поплыл таинственный синеватый свет, не приметить который эа четверть лиги даже при крайней занятости и поспешности было затруднительно.

— Нас заметили! Касталиус! Вставай да прими вид… Ну, повнушительнее, что ли! Ты все-таки уже не ты, а сам Бейдиганд Справедливый.

— Вот уж не думал, что придется когда-либо представлять сего достойного мужа, — изрек глубокомысленно жрец. — Ну, да все во имя Митры!

И Касталиус поднялся по весь свой рост, опершись на посох и глядя в сторону саэты, у которой уже можно было различить серо-черную, а в свете дня красно-черную, окраску бортов, так, как умеют смотреть только жрецы храмов Митры: спокойно, внимательно и беззлобно, но столь проницательно, что у попавшего под его взгляд мороз пробегал по коже. Хорса греб размашисто, плавно, красиво, беззвучно опуская и взметая весла. На руле восседал Тэн И, и улегшийся ветер лениво развевал лисьи хвосты, притороченные к его островерхой шапке, долженствующей дополнять его нынешний наряд, но до сего момента хранимой где-то в недрах походного мешка, поскольку погода стояла жаркая. Колокольчики на куртке кхитайца звенели тихо-тихо, так что ухо могло уловить даже не звук их, но лишь тень звука. Тем не менее пели они так, что даже за несколько десятков локтей человек воспринимал их таинственный перезвон.

В безмолвии ночи раздались отчетливые слова команды. Сильный и грубый мужской голос по-зингарски командовал саэте менять курс. Ими заинтересовались.

— Теперь следи внимательно! — прошептал Хорса, обращаясь к Тэн И. — Мы должны идти с ними одним курсом.

— Это будет нелегко, — одними губами отвечал кхитаец. — И очень недолго. Хорошо, что ветер слабый. Митра благоволит нам.

Между тем во мраке проступили контуры еще двух кораблей. Чтобы не выдать своего местонахождения, суда корсаров вынуждены были обходиться без световых и речевых знаков, и ведомые повторяли все маневры флагмана.

— Как он вышколил своих людей! — невольно восхитился Тэн И. — Сколь точно следуют они указаниям капитана!

И вправду, оба хараса, идущие чуть позади саэты Табареша, стали забирать на юго-восток.

А туман сгущался, что было на руку троим смельчакам. С саэты слышались взволнованные голоса. Несколько человек явно спорили. Отдельных слов было не разобрать, но, судя по звукам и строю речи, это была какая-то чудовищная смесь зингарского, аргосского и шемитского. Кхитаец отлично знал все три языка, но смысл этих пререканий покуда оставался неясен.

Ял развернулся на юго-восток. Теперь Табареш прижимал лодку к берегу, а один из харасов, при условии хорошего хода, мог не допустить лодку к суше.

— Мы вряд ли ускользнем из такого коридора, — мужественно оценил положение Тэн И. — Но я бы предпочел иметь дело со слугой, чем с самим капитаном. Мы будем уходить к берегу.

Саэта проделала поворот с легкостью и, набирая ход, устремилась в погоню за челном. Рулевой саэты старался срезать угол и зайти ялу в кильватер. Харас шел наперерез. Курсы его и лодки быстро сближались.

— Странно, но я не слышу ни звука с хараса! — внезапно понял Хорса. — Или мои уши отказываются мне служить?

— Нет, не отказываются, — проговорил Касталиус. Голос его заметно дрожал, но не от страха — от напряжения. — Я тоже ничего не слышу с этого корабля, хотя до него не более тридцати пяти локтей. Даже если его экипаж состоит из немых, то плеск воды и скрип руля не могут кануть в безмолвие. Я начинаю сомневаться, что это корабль!

— А что же это по-твоему?! — не понял гандер, в недоумении оборачиваясь на жреца.

— Призрак! — был ответ.

Спустя несколько мгновений стало ясно, что Касталиус прав. Пепельно-серый харас, покачиваясь на волнах, как настоящее судно из дерева, меди, пеньки и парусины, был будто облит этой серой краской. Тени, складки, пятна полусвета, рельефность и шероховатость дерева, тканность парусов, упругая волокнистость такелажа — всего этого не было в надвигающемся на ял корабле! Оставаясь зримым, без малейшего намека на прозрачность, сохраняя цвет, харас был вместе с тем воздушно невесом, как образы духов, являемые искусными магами в храмах Митры, когда служители пропускали свет через цветные стекла особой формы и хитро расставляли зеркала — уж Тэн И и Касталиус знали об этих чудесах по своему немалому опыту! Но что было кошмарнее всего, так это экипаж — подобия людей, их тени, отражения в кривом зеркале. И эти тени передвигались по палубе, но не шагом, а скользили бесшумно и беспрепятственно.

— Пусть этот Табареш и вправду колдун, — со злостью выдохнул Хорса, — только я видел колдовство и похуже этого. Те, кто сидел под Седой в горах Темры, были не худшими в мире волшебниками! Касталиус, вот тебе возможность отличиться: если ты сейчас развеешь это кисейное облако, Табареш покажет нам свою корму!

— Я не колдун! — горделиво произнес жрец. — Все, что я могу, это священные гимны…

— Так читай же их! — нетерпеливо сказал, будто выплюнул, Хорса, стараясь не сбить дыхание: долгая гребля в таком ритме утомляла даже его. — Митра и Виттигис мне свидетели, я испытаю все, чтобы сегодня победить!

Касталиус медленно воздел левую руку и, обратившись в сторону призрака, нос коего уже виделся им снизу вверх, приступил — вполголоса — к чтению нараспев.

Едва дошел он до этих строк, нос бесплотного хараса навис над лодкой. Хорса сделал еще один гребок и приготовился инстинктивно к удару: так по-настоящему, несмотря на свою невесомость, выглядел призрак! Корпус парусника коснулся кормы яла прямо эа спиной Тэн И… И растаял как легкий дым, не оставив следа!

Удивлены были все, а больше всех, пожалуй, сам Касталиус. Он так и остался стоять, оторопело глядя туда, где только что был корабль,

— Касталиус! Мнится мне, что Бейдиганд Справедливый не сможет упрекнуть тебя ни в малодушии, ни в безверии! — ободрил клирика Хорса. — Заклинания твои были искусны!

— Да, это так, — изрек Касталиус, пытаясь погладить отсутствующую ныне бороду. — Но и мне думается кое-что. Силой священного гимна я сокрушил одно из видений колдуна, но ныне сам колдун подступит ко мне, и что затем?

— Это мы еще посмотрим, — обнадеживающе заявил гандер. — Пока что там начинают браниться, — кивнул он в сторону саэты.

И действительно, стоявший на носу человек обращался к кому-то внизу и согласия меж сторонами не было.

Сквозь туман и темноту виделся некто высокий, широкоплечий, в капюшоне, несмотря на отсутствие ветра и дождя, куртке из хорошей кожи, моряцких штанах из плотной парусины и сапогах, немного не достающих до колеи. Мужчина говорил по-зингарски мощным, раскатистым и грубоватым голосом, уже не беспокоясь, что его могут услышать с воды или с другого корабля.

— С каких это пор вы стали трусливыми, как шемитские купцы? Подумаешь, эка невидаль — Бейдиганд Справедливый! Когда мы последний раз уносили ноги? Кто-нибудь из вас еще помнит такое?

С палубы раздалось несколько возмущенных воплей.

— Ага! Ты, Алвеш, и ты, Корпена, остальных я не вижу отсюда! Да, тогда Фрашку-старший начистил нам зад, и что с ним теперь?! Его давно сожрали рыбы где-то на закат от Барахас, и ни он, ни Бейдиганд в своей захудалой посудине, ни Бел, ни старый дурак Освальдо, ни сам Митра не помогут Гонзало уйти от меня! Завтра вы будете рядиться в парчу и атлас аргосских градоначальников и спать с их герцогинями, как с портовыми девками! Эй, там, на руле! Фасулос! Держись за этой лодкой! Сейчас я посмотрю, что это за призраки! Сдается мне, что это самозванцы!

— Табареш, не делай этого! Я тебе говорю! — Сиплый голос принадлежал, очевидно, уроженцу Барахас. — Однажды меня чуть не сожрали рыбы, когда нас разбило об эти поганые скалы, которых больше никто и никогда не находил, а в другой раз этот аргосский демон — Сотти, сдохнуть ему в бочке с нечистотами! — чуть не выпустил мне кишки! И оба раза мы видели этого жреца!

— Заткнись, Таско! Ты всегда был спрутовой отрыжкой, ею и останешься! Любая рыба, даже акула, как она ни прожорлива, поперхнется таким дерьмом, как ты! Пусть все, у кого трясется зад при виде этого облезлого старика и двух наряженных под воинов холуев, сойдут в трюм, а Табарешу хватит и пятерых, чтобы пустить ко дну этого святошу! Правильно мне сказал Стигиец: «Митрианец столь заботится о спасении души, что необходимо помочь ему избавить ее от оков плоти». Вот этим я и займусь!

При слове «Стигиец» — а это, по всей видимости, была чья-то кличка — толпа моряков охнула и, судя по глухому ропоту и невнятной ругани, стала разделяться на трусов и сорвиголов.

— Он ни разу не упомянул второй харас, — заметил Тэн И. — Значит, это тоже видение.

Хорса взглянул на дальний от них корабль: тот шел ровно, повторяя маневры ведущего. Паруса его шевелились под ветром, но как-то мертвенно, неправдиво. Без сомнения, корабль не был настоящим.

Но усталость брала свое. Как ни вынослив был Хорса, но состязаться в ходе с парусником для гребного яла было делом безнадежным. Черно-красная змея саэты, не смущаясь мелкой зыбью, с легкостью пронизала прозрачные волны, кажущиеся в ночи нереальными, будто стоячими.

Фасулос — или кто там стоял на руле у корсаров — сумел-таки вопреки ухищрениям кхитайца зайти ялу в след, и теперь гонка становилась похожей на бегство муравья от слона.

— Я прочту еще гимн! — вдохновился Касталиус. — Тот, кто чернит имя Митры и глумится над самыми святыми канонами веры нашей, да будет покаран и низвергнут и да не устоит пред священными песнопениями!

И жрец, исполнившись достоинства и праведного гнева, вновь принялся декламировать нараспев. Вид его был суров и являл собой истинное воплощение небесной справедливости, обличающей деяния непотребные и богопротивные.

На носу саэты, за свою эмееподобность и раскраску называемой на всем Океане «Аспидом», происходили вещи удивительные и неприятные. Табареш наконец развернулся ликом к преследуемым. Капюшон был надвинут на самые глаза, так что лба и бровей видно не было. Глазищи у корсара были большие и непроглядно, матово черные. Он испытывал взглядом Касталиуса, стоящего против него в яле на расстоянии полулиги, но воля жреца была непреклонна: он легко выдерживал этот немой поединок, и, похоже, у Табареша возникли сомнения по поводу истинной природы явившегося невесть откуда в глухую туманную полночь челна с тремя людьми на борту.

Крупный, тонкий, с изломом нос, узкие скулы, большой алчный рот, полные губы и кустистая черная борода — усов Табареш не носил — таков был облик легендарного пирата. А на шее у капитана саэты висел амулет в виде двух переплетенных золотых эмей. Неспроста только что прозвучало слово «Стигиец».

Двое молодых моряков втащили на нос тлеющую багровыми угольями небольшую бронзовую жаровню и поспешили удалиться.

Табареш, погладив змейку на амулете, порылся у себя за пазухой и вытащил оттуда некий сосуд — не то флягу, не то флакон с благовониями. Затем он простер руки над жаром, что-то проговорил и плеснул жидкости из флакона прямо в угли. Заклубился густой разноцветный пар, скрыв на миг жаровню, а потом рядом с капитаном — их разделяла жаровня — появился некто в человечьем обличье, но было ясно, что тот, кто приходит из колдовского пара посредством заклинаний, не может быть рожденным женой от мужа.

Это был мужчина, ростом не уступавший Табарешу. Явившийся из цветного пара отличался стройностью и прекрасным телосложением. Облачен он был в белые тонкие полотняные одежды, что-то вроде длинной, до колен, туники с косым подолом, в черный плащ, заколотый на правом плече золотой фибулой, узор которой, выполненный скорее всего сканью, был столь тонок и витиеват, что разобрать его было затруднительно. Лицо у пришельца было худое, узкое, как сабля, желтоватое, с острыми, будто выполненными резцом каменотеса чертами и тонкими бескровными губами. Маленький прямой рот и приподнятый узкий подбородок придавали лицу выражение надменности. Темные холодные глаза имели явно удлиненный, но не узкий, как у гирканцев, а скорее миндалевидный разрез. Брови были тонки, виски немного вдавлены, лоб высок. Черные и прямые жесткие смоляные волосы едва не достигали плеч. Длинные, тонкие и ловкие пальцы его были унизаны сверкающими перстнями. Обут он был в мягкие кожаные сандалии.

Пришедший, не произнеся ни слова, следуя жесту Табареша, воззрился на плывущий впереди саэты ял, его экипаж и в особенности на Касталиуса.

Мгновение длился поединок взглядов, а затем сухие губы демона сложились в недобрую высокомерную усмешку, а глаза вспыхнули льдистым блеском.

«Стигиец! — подумал Тэн И. — Вот уж воистину меткое прозвище!»

О стигийских магах все были наслышаны премного, некоторые их зрели воочию, кто-то сподобился повстречаться с ними близко, а вот король Конан и, следственно, многие из его ближайшего окружения посвятили общению с ними значительную часть своей жизни.

Немудрено, что матросы «Аспида», хоть и попривыкли, наверно, к магии капитана, держались от него во время колдовства подальше, а свое отношение к таинственному и, судя по количеству украшений, злобному и жадному Стигийцу перенесли на всех прочих призраков, не исключая Бейдиганда Справедливого. Не радовались и сидевшие в яле.

Только Касталиус то ли не вполне понимал всю серьезность положения, то ли так уверился в силе духовных песнопений, что и стигийский демон казался ему теперь нипочем.

Но, как оказалось, жрец прекрасно все осознавал и был куда внимательнее главного королевского поверенного и лучшего королевского слуги вместе взятых.

Резкий и насмешливый металлический голос Стигийца распорол зловещую тишину, как острый обсидиановый нож разрезает гнилую холстину:

— Это не духи, Табареш! Это даже не Бейдиганд Справедливый! Это обычные люди. Ты можешь раздавить их челн, как ореховую скорлупу.

— Они в мгновение ока развеяли по ветру один мой харас, хотя я возился с ним сутки напролет! — прорычал в ответ Табареш. — Или каждый тупой купец может теперь делать так?!

— Нет, — отвечал Стигиец. — Пусть жрец и сумел сделать прежде ему недоступное, но твоему кораблю из крепкого живого дерева и холодного железа он не страшен. Иди же вперед и убей, а я помогу тебе! У жреца — того, что стоит с посохом, — красивый серебряный змей на толстой цепи. И я чувствую запах золота!

— Фасулос! — взревел, оборотясь к корме, Табареш. — Держи взятый курс! А вы, бездельники и трусы, несите абордажные крюки! Мы выловим вашего Бейдиганда из его челна, как сонную рыбу из бочки! Все призраки океана будут падать ниц при встрече со мной!

И Табареш уставился на беглецов взглядом не менее жадным, чем взирал на них безумный демон. Саэта на полных парусах настигала ял, но Хорса продолжал работать веслами по-прежнему плавно и размеренно, словно еще надеялся на что-то.

— Месьор Касталиус, — обратился к жрецу Тэн И. — Не соблаговолите ли вы прочесть еще один гимн? Думаю, ныне это не будет излишним…

— Прочту, — ответствовал жрец, и глаза его блеснули. — И это отнюдь не кажется мне излишним! Посмотрите, сколь переменился океан!

И вправду, со стороны открытого океана покатились, поглощая суетную мелкую рябь, пологие длинные волны. Где-то вверху переменился ветер, и тучи теперь отступали в спешном порядке обратно, к возвышенностям пущи. А со стороны моря шли на смену им другие, более плотные и тяжелые. Туман тоже потек каким-то образом в сторону побережья, и из-за его змеистых волокон с моря надвигалось нечто угрюмое, грозное и страшное, гораздо страшнее призрачных харасов — магических опытов Табареша.

А капитан «Аспида» не замечал ничего и лишь покрикивал на своих людей, которым по этой причине тоже недосуг было смотреть, что же творится эа кормой. Те же, кто из суеверия не принял участия в погоне, уже спустились в трюм.

— Нам-то какая польза от этой перемены? Утонем вместе с Табарешем, или нас тоже слопает гигантский фаститоколон? — осведомился гандер, не переставая, однако, грести, хотя все тело ныло от постоянного напряжения и усталости.

— Если Митра и допускает причиненное последователям его зло, то лишь для общей пользы добра, — назидательно произнес Касталиус и снова, задрав гордо голову, принялся высматривать что-то мористее их преследователей. — Нам же пока не на что жаловаться, — добавил он по-простому. — Кажется, там еще один корабль!

Тэн И, отличавшийся острым зрением вообще, а особенно в потемках — в силу опыта многолетнего обитания в подземных храмах Кхитая, — обернулся, оторвавшись на несколько мгновений от руля.

— Это гаула! — определил он. — Но откуда? Их уже давно не строят!

Это не просто гаула! — севшим внезапно голосом вытолкнул из себя Касталиус. — Это гаула Освальдо… Освальдо Седого!

— Не ночь, а шествие призраков! — нервно хохотнул Хорса. — Вот бы Освальдо оказался более реален, чем фокусы Табареша!

В ответ на это с океана донеслась песня, и пели ее уж точно не на «Аспиде».

— А они правы, — раздумчиво проговорил Касталиус. — Парус у них действительно лазоревый. А ярости Освальдо было не занимать! Весь Океан боялся Ригелло, а Ригелло, как тунец от акулы, бегал от Освальдо! Так говорят летописи.

Речи жреца были прерваны шумом, поднявшимся на пиратском корабле. Похоже, команда, какие бы отъявленные головорезы там ни собрались, решила взбунтоваться, не смущаясь присутствием страшноватого Стигийца. Еще бы: пятидневный ураган, потом Бейдиганд Справедливый, одними лишь песнопениями в дым развевающий все чары капитана Табареша, жадный и жестокий дух — Стигиец и, наконец, сам Освальдо Седой, да как раз с той самой песней, от звуков которой содрогалось когда-то море.

— Табареш, послушай, там Освальдо Седой! Хватит с нас твоей магии! Пусть эти шемиты берут себе все свое золото! Поворачивай назад!

— Таско! Если ты не заткнешь сей же час глотку, — пророкотал капитан, — я сам ее тебе заткну! По курсу у них Бейдиганд Справедливый, позади — Освальдо! Меньше пейте аргосского на ночь!

— А поет по-твоему кто? А, Табареш?! — Голос по мощи не уступал голосу капитана и принадлежал явно уверенному в своей неприкосновенности человеку. — Мой тебе совет: возьми на полночь и выкинь за борт свою стигийскую мумию!

— Алвеш, ты старый, выживший из ума болван! Шемиты сожгут наш корабль при первой возможности: у них хватит золота купить самого Сета, не то что эскадру с Барахас! А стигийцы сожгут его и так: ты что, забыл, какая буря притащила нас в эту дыру!

— Пусть лучше мне вспорет живот зингарский гвардеец, чем призрак выдерет из меня душу и сожрет на моих глазах! Пройдись на корму и посмотри сам, коли ты оглох и не слышишь песни Освальдо! Фасулос, приготовиться к повороту!

Похоже, умудренный опытом Алвеш, проплававший с Табарешем полжизни, был на саэте бессменным боцманом и тем единственным, кто не боялся капитана.

— Они поворачивают! — возликовал Касталиус. И было отчего, ведь саэту и ял разделяли уже каких-то четверть лиги.

— Погоди радоваться, Касталиус, — ухмыльнулся Хорса, не переставая грести. — Они еще но одиножды могут повернуть обратно!

А песня набирала силу. Слитный хор мужских голосов заунывно, но с уверенной злой силой тянул старинный мотив, пришедший из тех славных времен, когда саэты и харасы еще не пришли на смену гребным галерам и гаулам. И слушать песню эту было жутко, ибо пришла она с Серых Равнин, откуда пришли и те, кто ее пел.

— Стигиец, — обратился Табареш к демону, равнодушно наблюдавшему его перепалку с командой. — Убей его! Мне надоел этот старый болван! Он знает обо мне слишком много и совсем перестал меня бояться. Ты получишь много золота, когда мы настигнем «Полночную звезду»!

«Так вот оно что! — подумал Хорса. — Оказывается, великий Табареш, коего так все боятся, стал личиной при своем демоне! Так он протянет недолго!»

Дух взглянул на пирата, оставленного командой, и темно-карие бездонные глаза Стигийца впились в капитана, как две отравленные иглы.

— Нет, — изрек дух. — Там, эа кормой, настоящий Освальдо Седой. Все золото «Полночной звезды» не стоит того, чтобы я скитался над морем, как этот туман. И как скоро будете скитаться вы все. Тебе не повезло, Табареш. Ты оскорбил его.

— Кого?! — выкрикнул недоумевающий Табареш.

— Освальдо Седого. Его покарали за жадность, тебя покарает он — за гордыню. А я не уподоблюсь ни тебе, ни ему. Я ухожу, Табареш. Над тобой простерто крыло смерти, и власть твоя надо мной кончается. Помни, что хоть часть твоего золота осталась у меня, а, значит, не пропала даром.

Стигиец говорил все это прежним ледяным голосом, будто и не предсказывал своему бывшему хозяину жуткую гибель.

— Стой, кусок мертвечины! — рявкнул пират. — Не я ли вытащил тебя из небытия! Иди и убей, иначе…

— Иначе не будет, — произнес дух. — Я ухожу. Поспеши на корму. Освальдо Седой — захватывающее зрелище.

Капитан, не говоря ни слова, выхватил длинный нож и замахнулся на Стигийца… Но поздно! Только догорающая жаровня бросала багровые отсветы в ставший еще более густым ночной мрак, подсвечивая белесый туман.

— Проклятье! — выругался Табареш и в ярости сорвал с головы капюшон. Пират оказался плешив: густые черные волосы обрамляли аккуратный купол девственной лысины. — Эй, там, на корме! Фасулос! Алвеш! Я выгнал Стигийца, Нергал вас всех сожри! Что у нас за кормой!

— Пропади ты пропадом, колдун! — услышал он ответ Алвеша. — Теперь за нами пришли! Но уж я-то продырявлю тебя первым!

Прозвенела тетива, и Табареш, схватившись рукой за грудь, рухнул навзничь на настил. В сердце торчала длинная стрела.

— Тэн И, у тебя с собой арбалет? — живо поинтересовался Хорса, — Как бы нам не получить напоследок такие же.

— Не этого следует опасаться! — вместо кхитайца ответил Касталиус. — Если вы помните гимны и молитвы, то читайте и молитесь, и да спасет нас Митра! То, что пришло с моря, чернее самой ненастной ночи.

— Ты еще мало знаешь про темноту, — глухо ответил Хорса. — Ты не был в пещерах Служителей Бездны. Гимны я знаю, а Тэн И знает их не хуже тебя. Только сядь прежде к рулю, а месьору Тэн И позволь помочь мне на веслах.

А песня приближалась неотвратимо и неостановимо. Призрак гаулы — по три десятка весел с каждого борта — под широким треугольным парусом лазоревого цвета — цвета моря, и это было заметно даже сейчас — с невиданной быстротой настигал саэту, тщетно пытающуюся уйти на полночь.

На носу гаулы стоял седой коренастый мужчина. Его длинные волосы были гладко зачесаны назад и собраны в косицу, перехваченную шнурком. Лицом он и вправду напоминал Гонзало — такой же большой и скривленный нос, презрительно-насмешливые тонкие подвижные губы, худые впалые щеки, выпуклые виски, неисчезающие морщины на широком лбу, твердый, слегка раздвоенный подбородок.

Одет капитан-призрак был все же побогаче Гонзало, а может, он так вырядился ради особого случая? Ослепительно белая рубаха, зеленые штаны, сапоги с отворотами до колен, медные шпоры, широкий красный кушак и синий камзол с золотыми пуговицами и огромными красными обшлагами. Блестящая тонкая и длинная ламира с витиевато исполненной гардой и столь же изысканной рукоятью пока смотрела смертоносным острием вниз. Пустые ввалившиеся глаза призрака щурились, и вокруг них расползалась сетка мелких морщин.

Гаула, с легкостью догнав стремящуюся на всех парусах на полночь саэту, поравнялась с ней и пошла борт к борту. Обнаженные по пояс гребцы сосредоточенно работали веслами, и загорелые спины их блестели от пота, словно палящее солнце стояло в зените, а не лежала кругом глухая пасмурная ночь. А над гребцами вдоль борта выстроились те, кто должен был идти на абордаж. Они могли быть кем угодно, но только не бесплотными видениями, и сталь их палашей льдисто мерцала, скалясь нестареющими хищными клыками, как оскал их смеющихся ртов. И все, кто осмелился остаться в этот час на верхней палубе саэты, знали, за кем будет верх в этом абордажном бою. Но седой капитан медлил.

Но вот он поднял левую руку, и песня смолкла. Поворотясь в сторону «Аспида» и подойдя к борту, Освальдо позвал:

— Табареш! Если ты не совсем потерял свою удаль, принимай бой!

Ответом было молчание. Табареш лежал на носу, раскинув руки и не шевелясь.

— Он не сможет ответить тебе, Освальдо! — решился перечить призраку Алвеш, невысокий крепыш с черными пока что волосами, обладатель роскошных длинных усов. — Оставь нас! Я убил его!

— Ты не знаешь, о чем говоришь! — оборвал его Седой. — Или ты надеялся убить демона простой стрелой? Вставай, Табареш, и отвечай за свои слова!

К пущему ужасу моряков саэты, недвижный дотоле труп дернулся, шевельнул пальцами, потом оперся на руки и сел, дико озираясь вокруг.

— Оставь нас, Освальдо! — не отступался Алвеш. — Возьми его, если он досадил тебе словом или делом! Пусть демоны судят демонов, а живые — живых!

— Живые?! — насмешливо вопросил Освальдо. — С тех пор как стигийский мертвец ступил на палубу этого судна, вы трупы — все до единого! Вы слуги его и его Хозяина. Каждая озза золота в ваших карманах тянула на оэзу вашей души, и наконец золото перевесило. Вы — мешки с золотом! Ты зря так пекся о своей душе, Таско! Ее давно нет! Сегодня вы падете под нашими клинками и встанете нам на смену, а мы уйдем на Серые Равнины и больше не потревожим прах земли. С Табарешем же я буду говорить сам!

Освальдо выбросил вперед правую руку с ламирой и коротко скомандовал:

— На абордаж!

Что происходило на «Аспиде» дальше, ни Хорса, ни Тэн И, ни Касталиус уже не видели. Черное облако опустилось на сцепленные мостиками-клювами корабли, и только на носу гаулы рубились жестоко и беспощадно два капитана. Стигиец солгал Табарешу. Он не мог покинуть саэту, но и гибнуть в небытии не желал. Как только капитан пал мертвым, дух вселился в его тело, надеясь избежать своей участи. Но обмануть Освальдо Седого было невозможно!

Ничего этого, экипаж маленького яла не знал. Последнее, что видели они, это ламиру, пошедшую на треть в грудь того, кто был недавно Табарешем. Сей же миг на палубные доски рухнуло тело капитана «Аспида», а разящий металл клинка оказался воткнутым в жилистую плоть Стигийца. Руки духа, тянувшиеся к горлу Освальдо, бессильно упали, и тут же демон стал таять, как быстро сгорающая свеча. Золотые перстни посыпались с исчезающих пальцев, яркими искрами вспыхивая при падении.

Когда же тело Стигийца истлело до конца и лишь пустая одежда осталась висеть на ламире легендарного корсара, черный мрак, объявший суда, распорола ослепительная молния. Вой, подобный вою тысячи духов, вырвался на волю и полетел в пустынное пространство океана. Оглушительный громовой раскат потряс небесную твердь. Неистовый вихрь разметал в клочья черное облако и поднял на высоту семи локтей гигантский вал, покатив его на берег. Из туч хлынул сплошной молотящий ливень, скрывший за своей стеной все то, что осталось от «Аспида» и гаулы-призрака. Казалось, повторяется картина пятидневной давности, однако ныне было иное. Тогда злобствовал колдовской шторм, туманя разум и угнетая душу. Нынешний шквал был очистительным.

Ворвань в фонаре вспыхнула в последний раз и потухла, залитая водой. Синий платок сдуло безвозвратно в море. Впрочем, это никого уже не заботило.

— Держи против волны! — заорал Хорса жрецу. — Если ты встанешь к нему бортом…

— Упаси тебя Митра Пресветлый подумать и сказать такое! — ответствовал скороговоркой Касталиус и продолжил истово шептать молитвы.

Тэн И промолчал, но Хорса знал, что кхитаец тоже молится, не произнося ни слова вслух. Тем не менее губы его чуть заметно шевелились.

Налегая на весла что есть мочи, ближайшие приближенные аквилонского монарха — замерзшие, голодные, вымокшие до нитки — пытались перевалить за пенящийся где-то почти над головой гребень, чтобы не оказаться ни накрытыми неподъемной массой воды, ни увлеченными ею на каменистый берег. Думалось, что людям не под силу совершить подобное, но внезапно, когда, казалось, ял уже опрокидывался кверху килем, какая-то неведомая могучая длань толкнула его вперед.

Перепрыгнув через верхушку волны, пронзив завесу из белой шипящей пены, лодка, разом лишившись веса, полетела в глубину черной разверстой пучины…