Этот поселок Глумов выбрал практически наобум, по совету случайного попутчика, но пока не раскаивался в этом. Все здесь его устраивало. Поселок стоял на берегу моря, в стороне от трассы, и рейсовый автобус сюда не заходил, высаживая желающих на шоссе. Так что, если здесь и появится чужой, он сразу будет у Глумова как на ладони. Вопрос с возможным бегством он тоже уже решил. На крайний случай он воспользуется моторным катером местного богатея, которого в поселке уважительно зовут Капитаном. Здесь все занимаются рыбной ловлей да еще фруктами – где-то поблизости располагались сады, до которых Глумову было лень добираться.

Его появление не вызвало в поселке большого ажиотажа. Возможно, между собой жители и судачили о странноватом незнакомце, который неизвестно с чего решил вдруг побездельничать у моря в конце сезона, но в душу к Глумову никто не лез. Хозяйка, сдавшая ему комнату, загорелая морячка Лида, молодая бабенка с крепкими икрами, румянцем во всю щеку и загадочными насмешливыми глазами, весело подшучивала над одиночеством постояльца и задавала двусмысленные вопросы, но дальше намеков и перемигиваний дело не шло – у Лиды был муж, который вот-вот должен был вернуться с каких-то заработков, а она, похоже, его побаивалась. Глумова она поселила в пристрое, а на ночь запиралась на засов. Возможно, засов не был слишком крепок, но Глумов не захотел проверять.

Целыми днями он бродил по берегу моря, лазил по скалам и начинал с удивлением обнаруживать, что такая бездумная ленивая жизнь нравится ему все больше. Он нашел покой, которого раньше ни дня не было в его жизни. Должно быть, он сильно постарел за эти годы и наелся веселой жизнью до отвала.

Однако праздная и спокойная жизнь была скроена явно не под него. Она жала ему, как одежда с чужого плеча. Он выглядел неестественным, и это бросалось в глаза. В поселке жили еще двое приезжих – молодая пара художников – долговязый мрачный парень с бородой и волосами до плеч, а с ним маленькая стриженая девушка, старательно молчаливая, с большими серьезными глазами. По утрам они выбирались на берег с этюдниками, и каждый на свой лад малевали море, обмениваясь редкими, одним им понятными замечаниями. А в сумерки их опять можно было видеть у самой воды, где они молча сидели, обнявшись и завернувшись в широкую брезентовую куртку. Глумов попытался как-то вступить с ними в разговор, но сразу же сказал что-то не то, взял неверный тон. Ему ответили вежливо, но крайне холодно, дав понять, что в его обществе не нуждаются. По старой памяти Глумов хотел вспылить, показать себя, но вовремя опомнился и от художников отстал. В поселке приторговывали самодельным вином – довольно приличным, – и Глумов нашел в нем некоторое успокоение. В конце концов, какое ему дело до двух чудиков, которые, как дети, пачкают красками все, что подвернется? У него свои проблемы.

Про свои проблемы Глумов размышлял постоянно. Едва открыв глаза и рассматривая трещинки в оштукатуренном потолке, он начинал думать о том, что ему делать дальше, где пристать и на что надеяться. Ему хорошо было здесь, на берегу моря, но он понимал, что вечно он так жить не сможет. Скоро закончатся относительно теплые деньки, будет выть ветер, полетит мокрый снег, вернется Лидин муж, и все равно придется убираться отсюда. Возвращаться в Москву? Но там шастает Бабалу, и Степанков имеет на него какие-то дерьмовые виды. Не с этого Глумову хотелось начинать новую жизнь.

В его пристрое имелась книжная полка, на которой стояли растрепанные женские романы, детективы, журналы «Наука и жизнь», старые учебники. Видимо, это были книги, которые оставляли после себя прежние квартиранты. Глумов обнаружил там географический атлас и набросился на него с такой страстью, будто это была книга откровений. Глумов надеялся, что атлас подскажет ему дорогу. Он с азартом листал его, перечитывал названия городов, рек – искал место под солнцем. Но никакого откровения не получилось. Он никогда не жил нигде, кроме Москвы и заграницы. Города, мимо которых он проносился в поезде, произвели на Глумова самое унылое впечатление – серые дома, усталые лица, окурки на асфальте, редкие огни. Чем так жить, уж лучше опять пуститься по свету. Он понимал, что люди с деньгами и здесь живут иначе, но чтобы войти в их круг, нужно крепко поработать локтями и зубами, а этого ему, оказывается, совсем уже не хотелось.

В атласе была карта обеих Америк. Глумов раскрыл ее и незаметно для себя просидел над картой больше часа – знакомые названия чужих городов, очертания рек и гор невольно вызвали целый шквал воспоминаний, которые оказались настолько яркими, что Глумов позабыл, где находится.

Все началось, когда он полтора года назад прикатил в Майами – Хозяин дал ему неделю отдыха. Заодно он должен был сообщить кому надо время и место, куда придет судно с грузом. Морские дела Глумова не касались – его дело было сопровождать груз по суше до того момента, как тот погрузят в трюм, а дальше уже была не его забота. И для связи Хозяин всегда использовал какой-то другой канал, просто так совпало, что Глумов удачно поехал в Майами. Всего-то и дел было – разыскать нужного человека, сказать пароль и пару слов, а потом оттягивайся на пляже с девочками до упаду.

Глумов сделал все быстро и точно. Помнится, его принял тогда грузный человек в белом костюме, с обвислыми черными усами, как у Тараса Бульбы. Вряд ли этот человек проходил в школе Гоголя, но глаза у него были мудрые и печальные, а голос твердый, но заботливый, как у доброго отца. Разговаривали они по-испански, и этот человек сказал тогда на прощание: «Спасибо, сынок! Хорошенько повеселись в Майами!»

Глумов и сам собирался так поступить. Но сначала он хотел разыскать Кирюху, которого не видел четыре года, но с которым иногда перезванивался. Кирюха занимался как раз увеселительным бизнесом – гонял яхту под названием «Глория» по побережью, показывал туристам красоты. К его разочарованию, телефон Кирюхи не отвечал. Глумов сходил в порт, но «Глории» не нашел. После долгих расспросов удалось выяснить крайне неприятную новость. Какой-то потный жирный малый, околачивающийся возле портовой конторы, сообщил ему, что «у этого чокнутого русского были большие проблемы с налогами, и, наверное, он сделал ноги».

Расстроенный, Глумов побродил по городу и осел в каком-то кабаке на берегу залива. В кабаке по вечерам давали стриптиз, но был полдень, и пока здесь было сонно и тихо. Глумов заказал себе виски и мрачно потягивал его, глядя на бирюзовый сверкающий простор за окном.

Он и не заметил, как за столик к нему подсел этот седой, но подтянутый и, судя по всему, очень сильный человек. Из-под коротких рукавов защитного цвета рубашки выглядывали бронзовые полушария мускулов. Глаза у человека были стального цвета, жутковатые и неподвижные, как наведенное пистолетное дуло.

Сначала Глумов не обратил на него внимания. В порту всегда можно встретить кучу странных людей, которым не терпится рассказать какую-нибудь историю. Потом он забеспокоился – лицо человека показалось ему знакомым. Где он мог его видеть, Глумов не помнил, и это его обеспокоило – в его бизнесе положено было помнить все.

– Меня зовут Фил, – неожиданно сказал человек, пристально глядя на Глумова. – Фил Козловски. Как зовут вас, я знаю, можете не представляться.

Такое заявление Глумову и вовсе не понравилось. Он молча поднялся, бросил на столик деньги и хотел идти к выходу, но Фил тихим грозным голосом сказал:

– Сядьте, Андрэ! У меня к вам разговор. Я же сказал, что знаю, кто вы. Вы не знаете меня, но я не стану делать из этого тайны. Я работаю на Федеральное бюро. Не дергайтесь! Мы давно на вас вышли. Вы должны понимать, что в Андах у нас есть свои люди. К сожалению, они не обладают той степенью доверия, какой обладаете вы. Да сядьте же!

Глумов подчинился. По правде говоря, он был в нокауте. Жизнь в одно мгновение перестала быть прекрасной, и солнце над заливом померкло. Он был в чужой стране, а напротив сидел агент ФБР, и это могло означать только одно – стальная камера, наручники и что там у них полагается за наркотики – электрический стул, пожизненное? Но где же он прокололся? Или прокололись все? Но Хозяин держался так уверенно, когда отправлял его сюда…

– Вы ничего не путаете? – спросил он сдавленным голосом. – Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да все вы понимаете! – отмахнулся Козловски. – И не дергайтесь, я не собираюсь надевать на вас браслеты. У меня другая идея. Насколько я понимаю, вы любите деньги?

– Не я один, – буркнул Глумов.

– Но не все ради денег вывозят из сельвы отраву, которая губит тысячи молодых жизней в этой прекрасной стране! – с пафосом сказал Козловски. – Вы, русские, удивительно быстро находите для себя нишу в любом криминальном сообществе. В некотором смысле я даже уважаю вас. По нашим сведениям, вы организовали мощную группу, работающую как часы. Вы даже заставили тамошних метисов выучить русский язык! Такой надежной команды у Риберо еще не было. Видите, нам известно, что вы работаете на Риберу. Но вечно это все равно продолжаться не может, вы понимаете.

– Вечного ничего не бывает, – сказал Глумов, потому что совсем уж молчать было глупо.

– Вас это особенно касается, – хладнокровно продолжал Фил. – Вас или пристрелят в горах, или приговорят годам к тридцати. Говорят, в Америке тюрьмы чуть получше, чем в России, но за такой срок может надоесть даже «Хилтон».

– У каждого своя судьба, – упрямо сказал Глумов.

– Судьбой можно управлять, – возразил Козловски. – Сейчас как раз такой момент, когда вы еще можете переложить руль. Я готов предложить вам отличные условия. Вы получите кругленькую сумму – наличными или по чеку, как пожелаете, – всю положенную помощь по программе защиты свидетелей и гражданство Соединенных Штатов. По-моему, неплохо.

– Заманчиво, – угрюмо сказал Глумов. – И за что предлагаете такую халяву?

Последнее слово он произнес по-русски, но Фил даже глазом не моргнул.

– Халява, – произнес он почти без акцента. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Я давно специализируюсь на русской мафии. Но это не халява. Вы должны сдать нам Риберо. Вы знаете, где его резиденция, вы знаете, как к нему подобраться…

– Я ничего не знаю, вы не там ищете, – сказал Глумов, украдкой оглядываясь по сторонам.

Ничего подозрительного вокруг он не увидел, но он понимал, что Фил пришел сюда не один. В одиночку ему было бы трудно отслеживать перемещения Глумова по Майами. Видимо, за ним уже давно наблюдают.

– Вы правильно поняли, – спокойно заметил Козловски. – Если мы не найдем с вами взаимопонимания, отсюда вы уедете в большой красивой машине в сопровождении моих агентов. У нас достаточно на вас материала, чтобы засадить вас.

– Вы блефуете, – сказал Глумов.

– Может быть, но это обычный игровой прием. Он часто приносит успех. Что вы скажете, если у вас в номере найдут кокаин?

– Это чепуха!

– Это совсем не чепуха. Американские судьи очень болезненно относятся к попыткам иностранцев навязать нам безнравственный образ жизни. В борьбе за моральные ценности общества все средства хороши – это мое личное убеждение. Моя команда разделяет мои взгляды. Поэтому я просто уверен, что в номере у вас обязательно найдут кокаин, а может быть, и кое-что похуже.

Глумов подумал, что в его положении трудно придумать что-то хуже, но обсуждать это с Филом не стал.

– Мой адвокат… – начал он.

– Заткнитесь, – посоветовал Фил. – Неужели вы так ничего и не поняли. Мы – демократы, но мы умеем защищаться, когда это нужно. Вас не спасут никакие адвокаты. Получите сполна за все – и за свои грехи, и за грехи Риберо.

Глумов с тоской посмотрел на залив. Эта сверкающая золотом и бирюзой вода была совсем рядом, в двух шагах, но добраться до нее было уже невозможно, – может быть, лет через десять-двадцать, в зависимости от благосклонности американской Фемиды. Глумов вспомнил самодовольное жирное лицо Риберо, толстую сигару в его слюнявых губах, мясистые затылки его «горилл», парящихся в тропическую жару в черных пиджаках, тяжелую челюсть Бугая, который с громадным трудом одолел основы испанского языка, но умудрился при этом заделаться у Хозяина любимчиком, вспомнил горные тропы, душные джунгли и большезадых проституток в притонах. Кажется, не об этом он мечтал, когда пускался в свои странствия.

– В жарких странах и народ горячий, – сказал он. – Если что – нож под лопатку, и кончен разговор. Какие вы можете предложить гарантии?

– Мое честное слово, – серьезно сказал Фил. – Придавить Риберо – цель моей жизни. Ради этого я готов поступиться многим. Лично мне вы совсем не нравитесь, но, если вы будете сотрудничать, я сделаю все, чтобы вы получили свое. Все, что я обещал, будет выполнено – гражданство, деньги, защита закона. Но в этом случае вы уже с сегодняшнего дня работаете на нас…

Глумов встряхнул головой, бросил потрепанный атлас на полку и подошел к окну. Лида, подоткнув широкую ситцевую юбку, кормила во дворе кур. Через открытую форточку долетал шум моря. Море здесь было куда холоднее, но зато здесь было спокойно. Нет, он действительно начинает стареть. Полистал школьный атлас, и уже застучало сердце, навалилась тоска, и в голову полезли всякие мысли. Проще надо жить. Дают – бери, а бьют – беги. Народная мудрость.

Глумову вдруг смертельно захотелось напиться, чтобы выдавить из головы все эти воспоминания, предчувствия и думы о будущем. Прежде он не слишком всем этим мучился и был почти счастлив. Если была возможность зашибить бабки – зашибал, хотелось женщину – шел в бордель, нужно было драться – дрался и даже убивал, если это было необходимо. Он шел своей дорогой, и вот этот проклятый Козловски выбил его из привычной колеи. Все встало с ног на голову. Он, Андрей Глумов, перестал быть собой, и не только потому что в его паспорте было написано другое имя. Прежнего Глумова действительно не стало – сначала это был Дональд Браун, безупречный американец, негромкий борец за моральные ценности, находящийся под покровительством американской Фемиды, а потом, когда эта защита дала сбой, появился Андрей Петрович Смолянинов, в полном смысле новый русский, можно сказать, синтетический, но и в этом качестве пытающийся удержаться на лезвии морали. Ведь у него даже не было теперь при себе оружия. Если что случится, он останется беззащитен, как последний лох. Вот что бывает, когда за тебя выбирают, кем тебе быть. Ты просто исчезаешь.

Лида не держала в доме вина. Ее отсутствующий супруг, похоже, был сильно невоздержан по этой части, и Лида старалась не искушать судьбу. Поэтому Глумов отправился на другой конец поселка, где проживал Панкрат, маленький, но жилистый мужичок непонятного возраста. Его дочерна загорелое лицо было покрыто густой сетью морщин, но зубы были все как один – белизны необыкновенной. Он ходил в тельняшке и выпивал каждый день по десятку стаканов вина, а может быть, и гораздо больше. Был он одинок, и контроля за собой не ведал. Откуда он брал вино, Глумову было не совсем понятно, потому что виноградника Панкрат не держал. Была у него лодка и небольшое хозяйство – двор и домишко, набитый рыбацким барахлом. Однако в море Панкрат, кажется, тоже давно не выходил. Но вино он продавал каждому желающему охотно и даже был не против распить с покупателем бутылочку-другую. При этом разговаривал он мало, а больше слушал. Правда, в случае с Глумовым, что называется, нашла коса на камень – чашу за знакомство они с Панкратом распили едва ли не в полном молчании.

Но это ничего не значило, Глумов чувствовал, что пришелся морячку по душе. Существовала, должно быть, между ними какая-то внутренняя скрытая связь, какая-то общность душ. Наверное, если бы Глумов захотел рассказать Панкрату свою историю, тот бы его понял.

Глумов шел через поселок, подняв воротник плаща. С моря дул холодный ветер, приносил рокот прибоя. Невидимое за тучами солнце уже клонилось к западу. Глумов посмотрел на часы – примерно в это самое время несколько дней назад он вышел из междугородного автобуса и побрел в сторону своего нового пристанища. С тех пор больше никто сюда не приезжал.

Двор Панкрата был пуст. На заборе висела драная рыбацкая сеть. Под крыльцом лежала вислоухая дворняжка Флейта, неизвестно по какой причине так названная. Она посмотрела на Глумова сонным глазом и вяло шевельнула хвостом. Он поднялся на крыльцо и толкнул дверь.

Тесная комната, служившая хозяину и гостиной, и кухней, и даже мастерской, казалась сейчас битком набитой народом, хотя было в ней всего три человека – сам Панкрат и еще двое мужчин, Глумову совсем незнакомых.

Были это дюжие серьезные парни в хороших городских пальто – здесь так не одевались. И смотрели они как-то не по-здешнему, пристально и задумчиво, будто решали в уме нелегкую, но очень важную задачу. Именно так они уставились на Глумова, едва он перешагнул порог и кивком поздоровался – в принципе с Панкратом, но этот жест при желании каждый мог принять на свой счет.

Парни предпочли не отреагировать. Они застыли на своем месте и сверлили Глумова глазами как человека, по ошибке вторгшегося на чужую территорию. Недобрые это были взгляды – уж в чем, а в этом Глумов разбирался отлично.

На душе у него стало неуютно, и по спине пробежал холодок. Он почувствовал исходящий от этих двоих запах опасности, но в чем заключается эта опасность, он еще не понял. На людей из далекой тропической страны они не были похожи, в команде у Хозяина таких не было.

Молчание слегка затянулось, пока они разглядывали друг друга, и Панкрат, который тоже, видимо, почувствовал неясную тревогу, счел нужным вмешаться.

– Чего пришел-то? – грубовато спросил он у Глумова. – Надобность какая или так, покалякать?

– Ну, ты знаешь, чего к тебе ходят, – ответил Глумов, сдержанно усмехаясь. – В горле першит что-то.

– Это от соли, – авторитетно заявил Панкрат. – Морская соль, она полезная, но некоторые не выдерживают. Чахнут. От этого только одно средство имеется.

– Вот я как раз за ним и пришел, – сказал Глумов. – Да вижу, у тебя гости. Так я, может, попозже зайду?

– Одним больше, одним меньше, значения не имеет, – философски заметил Панкрат. – Может, граждане тоже пожелают. Мне ведь неизвестно, что у них на уме. Говорят, по делу. Я вот в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году тоже вышел из дома по делу – в Костроме это было, – а очнулся уже на Магадане, с бумажкой об освобождении за пазухой. Всякие бывают случаи.

Парни в пальто переглянулись и как по команде опустили руки в карманы. У них были стандартные квадратные лица, тяжелые челюсти и аккуратно подбритые височки. Только глаза у одного были серые, а у другого карие.

– Ты извини, батя, – пробасил кареглазый. – Ты, если что надо, делай. Мы подождем, не к спеху.

– У нас времени вагон, – подтвердил его приятель.

– Ну так вы пока отдохните, если не спешите, а я гражданину великой России винца нацежу. Мы быстро. Пойдем, парень, подсобишь мне!

Он встал и по-хозяйски шагнул к порогу, поманив за собой Глумова. Гости расступились и позволили им пройти. Глумов был несколько удивлен – до сих пор Панкрат всегда справлялся с обязанностями виночерпия в одиночку, а в закрома свои и подавно никого пускать не любил. «С чего такое доверие? – подумал Глумов, спускаясь за стариком с крыльца. – Или он что-то сказать мне хочет, чтобы те два мордана не слышали?»

Панкрат, не оглядываясь, обошел дом и отворил дверцу, ведущую в погреб. Изнутри пахнуло кислой сыростью с легким привкусом спирта. «Аромат, – промелькнуло в голове у Глумова. – С одного аромата на душе легчает».

Старик молча указал ему на дверцу. Глумов шагнул в темноту, осторожно нащупывая ногой ступеньки. Но Панкрат почти сразу велел ему остановиться. Выглянул наружу, повертел коричневой морщинистой шеей и прикрыл дверь, оставив лишь узенькую щель, из которой падал тонкий луч дневного света.

– Вина я тебе попозже налью, – вдруг сказал Панкрат. – Я тебя не затем сюда позвал. Ну, ты понял… Тебя Андрюха зовут, верно? Это я не то что забыл, а для уверенности… Короче, слушай сюда, Андрюха! Тех двоих видел?

– Ну, видел, – настороженно ответил Глумов. – Приезжие?

– Ага, приехали! – зловещим шепотом подтвердил Панкрат. – Ты много видал, чтобы вот так, без чемодана, без сидора ездили? А я таких приезжих, Андрюха, в свое время навидался! Пусть такие приезжие лучше мимо едут – оно как-то спокойнее.

– Чего же ты их в дом пустил, если они такие страшные? – натянуто улыбаясь, спросил Глумов. – Да еще одних оставил – не дай бог, сопрут чего-нибудь.

– У меня им поживиться нечем, Андрюха, – мотнул головой Панкрат. – Ты и сам знаешь. И не за это я хотел с тобой говорить. Человека они ищут, тоже приезжего. Молодого, вроде тебя, городского, неженатого… Приметы, между прочим, называли.

Глумов видел в полутьме горящий хитроватым огоньком прищуренный глаз Панкрата.

– И что там не так с этими приметами? – небрежно спросил Глумов.

– Это уж ты думай, что не так, – упрямо сказал старик. – Мое дело предупредить. Я хорошего человека нутром чувствую. Хорошему человеку и помочь не грех. В общем, если у тебя какие сомнения имеются…

– Да нет у меня никаких сомнений, – неожиданно процедил сквозь зубы Глумов, глядя в дверную щель за спиной у старика. – Кончились сомнения. Ты бы, Панкрат, шел себе – это мои дела.

Приезжие были уже во дворе. Один стоял возле угла дома и подозрительно осматривался по сторонам. Другой быстро шел в сторону погреба. Его правая рука была сунута за пазуху, словно он вот-вот собирался что-то выхватить оттуда. Полы его пальто развевались. На лице застыло сердитое и озабоченное выражение.

– Какие такие твои дела могут быть у меня в доме? – снисходительно произнес Панкрат. – Я вот что сделаю – спущусь вниз, а ты уж тут сам сообразишь, что и как…

Он почти бесшумно сбежал вниз по каменным ступенькам и исчез во тьме.

Человек уже был совсем рядом. Он остановился и недоверчиво посмотрел на приоткрытую дверь подвала. Потом оглянулся на своего товарища, и вдруг в его руке вороненой сталью блеснул пистолет. Глумов прижался спиной к сыроватой кирпичной стене.

Дверь распахнулась, и человек с пистолетом слегка наклонился, стараясь рассмотреть, что делается на дне подвала. Глумов больше не раздумывал. Резким движением он схватил человека за грудки, рванул на себя и спустил вниз по лестнице. С коротким криком тот полетел вниз. Судя по удару, с каким он приземлился, пол в подвале тоже был выложен камнем. Но почти одновременно последовал еще один удар, после которого сдавленный голос Панкрата произнес:

– Андрюха! Пушку-то возьми, пригодится!

Мелькнул луч фонаря. Глумов сбежал вниз и увидел распростертое на сыром полу тело. Рядом с окровавленным веслом в руках и со страшноватой улыбочкой на устах стоял Панкрат. На бочке лежал фонарь с длинной рукояткой.

Глумов мрачно взглянул на старика, но ничего не сказал, подобрал с пола пистолет и опять бросился к лестнице.

Он сделал это вовремя – второй уже был наверху, с оружием и настроенный весьма решительно. Он понял все сразу, но Глумов был проворнее. Он поднял пистолет и выстрелил. Человек наверху покачнулся, зашатался и тихо прилег на землю, точно пьяный, который наконец добрался до своего родного забора.

– Ну вот, а теперь можно и подумать, как жить дальше, – со смешком сказал Панкрат.