Появлению Гурова в театре никто особо и не удивился. Многие считали вполне естественным, что после вчерашнего происшествия сыщик постарается сам во всем разобраться, не отдавая судьбу жены в руки малосимпатичного майора. Вот только в ее невиновность не верил почти никто!

Разговоры о сексуальных домогательствах, и так постоянно возникавшие в кулуарах театра, после убийства Левицкого только усилились. Кое-кто начал даже утверждать, что видел лично, как худрук оказывал Строевой знаки внимания. И после этого шепоток о том, что вспыльчивая актриса вполне могла пристрелить обнаглевшего Левицкого, сразу превратился в трубный глас.

С Гуровым здоровались, но с расспросами не приставали. А стоило ему отвернуться, как тут же в спину сыщика летели сочувствующие и всезнающие взгляды. Дескать, нам жалко и вас, Лев Иванович, и Марию, но она убийца и поделать с этим ничего нельзя.

Гуров чувствовал на спине эти взгляды и старался не обращать на них внимания. Он вошел в театр со служебного входа и сразу направился в одно из помещений, где хранился театральный реквизит.

Сыщик почти не сомневался, что отпечатки пальцев Строевой могли оказаться на пистолете только во время репетиции, когда убийца подменил настоящим бутафорский револьвер.

Вероятность того, что преступник проводил эту двойную замену во время репетиции, была слишком мала. И хотя Гуров не исключал и подобного развития событий, он больше склонялся к тому, что подмена бутафорского пистолета на настоящий была произведена на складе реквизита. А вот забрать настоящий пистолет убийца мог и сразу после репетиции.

Естественно, что главным подозреваемым для Гурова стал реквизитор – Парфенов Иван Денисович. Ему было около пятидесяти лет. Рост – почти метр восемьдесят. А согласно заключению баллистической экспертизы, примерно с такой высоты и был произведен выстрел.

Парфенов проработал в театре около десяти лет. За это время ни друзей себе не приобрел, ни врагов не нажил. Он был неприметен, как мышь, и нелюдим. Почти ни с кем из служащих театра не общался и свой склад покидал крайне редко. В общем, умудрялся в круговерти театральной жизни оставаться бирюком. И вряд ли кто из его коллег точно знал, что творится у него на душе.

Склад реквизита располагался почти сразу за сценой. Гуров на пару секунд задержался у его дверей и посмотрел по сторонам. Справа был вход в небольшую каморку за кулисами, в которой актеры ждали своей очереди выхода на сцену. А слева начинался коридор, ведущий в гримерные и к лестнице на второй этаж.

Расположение было довольно удобное. И при желании Парфенов мог бы легко проскользнуть незамеченным мимо актеров, увлеченных происходящим на сцене, а затем так же просто вернуться обратно. Удовлетворенно хмыкнув, Гуров без стука распахнул дверь склада.

Парфенов сидел за облезлым деревянным столом почти рядом со входом и что-то писал в толстой тетрадке. Услышав звук открывающейся двери, он поднял глаза и удивленно уставился на вошедшего. Секунду Гуров и реквизитор смотрели друг другу в глаза, а затем Парфенов захлопнул тетрадку.

– Мемуары пописываем? – поинтересовался сыщик, опускаясь на корявый деревянный стул напротив Парфенова.

– Вас это не касается, – буркнул реквизитор и потупил взор. – Что хотели?

– У меня к вам есть пара вопросов, Иван Денисович, – ответил Гуров, внимательно глядя в лицо Парфенова. – Скажите, у вас, наверное, немало бутафорского оружия хранится?

– Есть кое-что, – пожал плечами реквизитор. – А вам оно зачем? Ко Дню милиции собрались спектакль ставить?

– Сколько у вас револьверов системы «наган» находится на балансе? – Сыщик пропустил его реплику мимо ушей.

– Три штуки, – доложил Иван Денисович и внимательно посмотрел на Гурова. – Но ни один из них выстрелить не в состоянии. Вопреки поговорке, что раз в год и вилы стреляют. С моими пистолетами не тот случай.

– Вижу, вы понимаете, зачем я пришел, – усмехнулся сыщик.

– Если честно, не очень, – перебил его Парфенов. – Нет, я, конечно, понимаю, что вы находитесь тут из-за убийства Левицкого, но никак не могу проследить связь между ним и мной. Мы люди очень далекие друг от друга, и я почти с ним не общался. Так же, как и не торговал оружием.

– Интересное замечание. Но я сейчас не об этом, – жестко усмехнулся Гуров. – Расскажите мне, как у вас в театре происходит выдача реквизита и когда он возвращается обратно на склад?

– Раньше, при старом заместителе директора, реквизит выдавали на руки актерам перед каждым спектаклем и затем изымали обратно, – пожал плечами реквизитор. – При новом сначала тоже так же было. А потом Игорь Станиславович, за что ему большое спасибо, приказал выдавать реквизит актерам, пока продолжается показ одной и той же пьесы. Так что теперь я выдаю реквизит под роспись и пару дней о нем не вспоминаю.

– Значит, у вас нет необходимости ждать окончания спектакля? – поинтересовался сыщик.

– Теперь нет, – ответил Парфенов. – Я задерживаюсь только в тот день, когда заканчивается показ одной пьесы и начинается другая.

– Тогда поведайте мне, Иван Денисович, где вы были вчера вечером? Примерно с восемнадцати до двадцати часов? – поинтересовался Гуров, постучав пальцем по столу.

– Дома, – спокойно ответил реквизитор, не обратив никакого внимания на жест сыщика. – Если вас интересует, кто может это подтвердить, то охранник на служебном входе видел, как я выходил из театра в двадцать минут шестого. К тому же, когда я пришел в начале седьмого домой, жена уже была там. И у нее сидели две подружки. Вы что, подозреваете меня в убийстве? Бред какой-то…

– Позвольте мне самому это решать, – отрезал Гуров. – Сколько револьверов было задействовано в постановке «Белой гвардии»?

– Один, – развел руками Парфенов. – Но я не пойму, зачем вам дались эти револьверы?

Сыщик внимательно посмотрел на реквизитора. Парфенов явно не производил впечатление идиота. И уж если он смог понять, зачем пришел Гуров, то о сути вопросов насчет револьвера должен был догадаться. Однако реквизитор смотрел на сыщика удивленными и невинными глазами, и Гуров не мог понять, строит ли Парфенов из себя идиота или же действительно не догадывается о причинах интереса полковника.

– Хорошо, я вам поясню, если вы на самом деле ничего не понимаете, – проговорил он. – Левицкий был убит из револьвера системы «наган», и мне интересно, как такое боевое оружие могло оказаться в театре. Нет, я, конечно, понимаю, что его мог пронести через охрану кто угодно. Но почему револьвер? И почему именно во время постановки «Белой гвардии»? Вот что меня волнует.

– Вон оно что. А я и не знал, из чего худрука застрелили, – пробормотал Парфенов, похоже, обращаясь к самому себе. А затем посмотрел на сыщика. – А вы у Воронцова спрашивали?

– О чем? – удивился Гуров. – Директор театра точно знает, кто и когда проносит на вверенную ему территорию револьверы?

– Да нет! Я не о том, – возмутился реквизитор.

– А о чем? – перебил его сыщик.

Гуров понимал, что Парфенов упомянул имя директора театра не просто так. Скорее всего, он как-то причастен к появлению боевого револьвера в театре. Глядя на реквизитора, трудно было сказать, случайно он оговорился по поводу возможных вопросов к директору или действительно хотел что-то сообщить. Именно поэтому Гуров и перебил его, чтобы не дать времени придумать причину упоминания Воронцова в разговоре о револьвере. Однако Парфенов и не собирался юлить.

– Я хочу сказать, что в кабинете у Владимира Владимировича хранился как раз такой револьвер. – Реквизитор потряс пальцем. – Именно «наган». Боевой. В сейфе лежал.

– Интересно-интересно. – Сыщик распрямился на жестком стуле. – И откуда он там взялся? Именной, что ли?

– Да нет, – отмахнулся от него Парфенов и рассказал о револьвере.

Когда к открытию театрального сезона было решено ставить булгаковскую «Белую гвардию», хозяйственник Бельцев изъявил желание попробовать себя в роли помощника режиссера. Воронцов, пожав плечами, дал ему карт-бланш. И режиссер-постановщик, видя подобное расположение директора к Бельцеву, не слишком препятствовал его работе.

У зама, ставшего в один момент театральным режиссером, появилось множество новаторских идей. И вскоре пьеса стала существенно отличаться от той, что написал Булгаков. В частности, Бельцеву захотелось, чтобы во время одной из сцен второго акта кто-то из актеров стрелял в зал из револьвера. Естественно, холостыми патронами.

Заместитель директора потребовал от Парфенова предоставить ему пистолет, способный выстрелить. Но такового в хозяйстве реквизитора не оказалось, и Бельцев решил найти его во что бы то ни стало. Он обратился в Музей революции на Тверской. Там нужные револьверы были, и в достаточно большом количестве, но выдать их заму отказались, мотивируя это исторической ценностью экспонатов.

Однако Бельцев на этом не успокоился и тормошил директора до тех пор, пока Воронцов по каким-то своим каналам не добился от музея боевого «нагана». Под расписку и личную ответственность, разумеется.

– И что, этот трюк с револьвером действительно использовался во время спектакля? – поинтересовался Гуров, думая о том, насколько реально было бы убить Левицкого в начале третьего акта из «нагана», задействованного в постановке во время второго. Но ответ Парфенова удивил его.

– В том-то и дело, что нет! – всплеснул руками реквизитор. – Режиссеру-постановщику в конце концов надоели новаторства Бельцева. К тому же и покойный Левицкий их не одобрял. И перед генеральной репетицией зама от участия в спектакле отстранили, а от большинства его нововведений напрочь отказались. Вот так!

– Значит, револьвер во время спектакля должен был лежать в кабинете Воронцова? – поинтересовался сыщик.

– А вот этого мне знать не положено, – развел руками Парфенов. – Может, он и должен был там лежать. Может, лежит до сих пор. А может быть, Владимир Владимирович его уже в музей вернул. Сразу после генеральной репетиции. Вы сыщик, вы и узнавайте. А я чем мог, тем Марии помог!

– Значит, вы не верите в вину Строевой? – Гуров, собравшийся уже уходить, обернулся к реквизитору.

– Только дурак так думать может, – буркнул Парфенов, опустив глаза. – Она, конечно, женщина вспыльчивая и в морду любому может запросто дать. Но зачем ей кого-нибудь убивать? У нее вон вы есть! Если понадобится приструнить какого-нибудь нахала, то лучше вас этого никто не сделает.

Неожиданно Гуров почувствовал душевную теплоту по отношению к старому реквизитору. И дело было даже не в сказанных им словах о Марии. Этот бирюк, о котором никто ничего толком рассказать не мог, оказался неплохим человеком. По крайней мере, сыщик не сомневался в его честности и искренности.

А нелюдимость Парфенова только усиливала чувство симпатии, возникшее в душе Гурова. Этой чертой характера они были похожи. Оба сдержанные, скрытные, не любящие пускать кого бы то ни было в свою жизнь. Правда, Гурову в отличие от реквизитора приходилось вмешиваться в чужую!

– А скажите, Иван Денисович… – Сыщик остановился в дверях. – В каких отношениях были Воронцов и покойный Левицкий?

– Мне сложно об этом судить. Я предпочитаю находиться в стороне от интриг, а поэтому не так много знаю о внутренней жизни театра, – пожал плечами Парфенов. – Но художественный руководитель был человеком тяжелым. Он не так уж долго проработал в театре. Однако если и есть человек, с которым он тут не успел поругаться, так это я. Левицкий не выбирал выражений и мог накричать даже на директора.

– Вы слышали, как они ругались? – немного недоверчиво поинтересовался Гуров.

– Да, было однажды, – недовольно поморщился реквизитор. – Как раз во время генеральной репетиции Воронцов за кулисами упрекнул Левицкого в пристрастном отношении к Марии, вашей жене. А тот наорал на Владимира Владимировича и сказал что-то о том, что если директор еще будет вмешиваться в творческий процесс, то сильно об этом пожалеет.

– Вот как? – удивился сыщик. – И чем обосновал свою угрозу Левицкий?

– Не знаю, – покачал головой Парфенов. – Я и это-то услышал совершенно случайно. А к дальнейшему разговору и вовсе не прислушивался. Меня он никак не касался.

– Ладно, – усмехнулся Гуров. – Спасибо за информацию!..

Гуров вышел со склада реквизита, раздумывая над неожиданным поворотом событий. И неожиданность его была не в появлении в деле новой фигуры. На это как раз и рассчитывал сыщик! Но вот о том, что новым действующим лицом разыгравшейся в театре трагедии станет Воронцов, Гуров как-то и не подозревал.

После разговора с Парфеновым сыщика насторожило то, что директор театра умолчал о хранившемся у него в кабинете боевом оружии. Воронцов не мог не знать, что худрук был застрелен именно из револьвера. Свиридов постарался сделать все, чтобы об этом услышала каждая собака!

Сейчас, раздумывая над всеми этими фактами, Гуров пожалел, что не узнал у жены о том, в какое время по ходу пьесы она могла держать револьвер в руках. Но если учесть, что выстрелить из «нагана» должны были во втором акте, то в дальнейшем необходимость в револьвере отпадала. И это удивительным образом сочеталось со временем убийства.

Гурова по вполне понятным причинам заинтересовала степень причастности Воронцова к убийству Левицкого.

Предполагалось, что любой здравомыслящий человек в подобной ситуации бросился бы проверять наличие револьвера в сейфе. И то, что Воронцов умолчал о нем во время предварительных допросов, могло говорить о трех вещах. Либо «наган» спокойно лежал на своем месте, и тогда наличие на орудии убийства отпечатков пальцев Марии становится почти невозможно объяснить, либо директор не был здравомыслящим человеком и не подумал о возможном исчезновении оружия. Либо, наконец, сам Воронцов был причастен к убийству худрука!

Сыщик собирался выяснить это. Но разговор с Воронцовым, несмотря на кажущуюся первоочередность, мог и подождать. Начиная его, Гуров хотел получить побольше информации о вчерашнем вечере. И, может быть, как-то использовать полученные сведения.

Пока сыщик разговаривал с Парфеновым, театр постепенно заполнился актерами и обслуживающим спектакль персоналом. Поначалу Гуров удивился такому обилию народа. Обычно в дни премьер члены театральной труппы приходили на работу после обеда, а никак не с утра. Но сегодня было все иначе, и сыщику не составило труда понять, что причиной общего сбора было вчерашнее убийство Левицкого. Именно для того, чтобы обсудить его, работники театра собрались сегодня раньше обычного. Гуров высмотрел среди множества народа Светлану Турчинскую и подошел к ней.

– Света, мы можем поговорить? – после приветствия поинтересовался Гуров.

Сразу после его появления разговоры между актерами прекратились. Люди застыли, словно ожидая от Гурова маленького чуда. И сыщик заметил множество сочувственных взглядов, обращенных к нему. Но они были настолько страдальчески-обреченными, что сыщику стало абсолютно ясно, как мало людей в театре поддерживают точку зрения Парфенова относительно Марии.

– Конечно, Лев Иванович, – торопливо ответила Турчинская на вопрос Гурова и, взяв его под руку, потащила за собой. – Думаю, в гримерной Марии нам никто не помешает. Кстати, как она там? Я слышала, что вышло постановление об ее аресте? Или это просто глупая шутка?

– Откуда ты об этом узнала? – Сыщик удивленно посмотрел на нее.

– Так об этом уже даже в «Пресс-парке» написали! – воскликнула Светлана. – Пол-Москвы об этом только и говорит!..

– Бредит твой «Пресс-парк», – поморщился Гуров и пропустил девушку вперед себя в открытую дверь гримерной Строевой. – У следствия еще нет достаточных доказательств ее вины. И не будет.

– Да-да, конечно, – с каким-то странным сомнением в голосе произнесла Турчинская.

Сыщик удивленно посмотрел на нее.

– Ты что, не веришь в невиновность Марии? – настороженно поинтересовался он.

– Да нет, Лев Иванович, конечно, верю. Что вы?! – торопливо ответила Светлана. – Только все так странно получается. Стараешься думать об одном, а из головы наружу совсем другое лезет!

Гуров ничего не ответил на эту реплику. Он лишь внимательно посмотрел на актрису, и та сникла под его взглядом. Сыщик пожал плечами. Недоверие Турчинской почему-то сильно задело его. Однако выказывать Светлане свои чувства он не хотел. Чтобы скрыть свое смущение, Гуров попытался чем-то занять руки и увидел на столе Марии недопитую бутылку минералки. Он быстрым шагом подошел к столу и, торопливо налив воды в стакан, осушил его несколькими большими глотками.

– Давай-ка сейчас не станем обсуждать, кто во что верит, – предложил он. – Я знаю, что ты в отличие от Марии не сидишь перед спектаклем безвылазно в гримерке. Да и приходишь в театр всегда раньше ее. Скажи, ты не видела вчера, кто заходил сюда, в гримерную Марии, до ее появления в театре?

– Сложно сказать, – пожала плечами Турчинская, пытаясь вспомнить происходившее накануне. – На такие вещи, Лев Иванович, просто не обращаешь внимания. Ведь у нас перед каждым спектаклем куча людей снует из гримерки в гримерку. У кого-то пудра может закончиться, кому-то нужно последнюю подгонку костюма сделать… В общем, множество причин, и люди бродят туда-сюда! Да к тому же и я в коридоре не часто бывала. А если бы и заметила, что к Марии кто-то зашел, то только если бы это был совершенно незнакомый человек.

– Значит, ты мне ничего определенного сказать не можешь, – констатировал сыщик. И задал еще один вопрос: – А кто, по-твоему, мог видеть, как в гримерку к Марии входили?

– Да любой, кто вчера в работе участвовал, – хмыкнула Светлана. – Они все по коридору до самого начала пьесы шастают. Вот их всех и нужно поспрашивать. – Вдруг Турчинская сделала паузу и ткнула в Гурова пальчиком. – А хотя нет! Есть один человек, который все время в коридоре торчит. Особенно перед началом спектакля. Правда, я не знаю, где ее сейчас можно найти…

– Ты о ком? – заинтересовался Гуров.

– Да уже месяца два к нам сюда бабка с пирожками перед каждым спектаклем приходит, – воодушевленно заговорила Светлана. – Есть у нас товарищи, которые перед работой любят брюхо набить. Вот они у нее самые главные клиенты.

– А как же ваш буфет? – удивился сыщик. – Не ворчат из-за того, что вы пирожки на стороне покупаете?

– Пробовали, но обломились, спекулянты! – рассмеялась Турчинская. – Бабка не дурой оказалась и в первую очередь к Воронцову со своими пирожками побежала. Он у нас и так поесть любитель, хотя по его комплекции этого и не скажешь. А от бабкиных пирожков так разомлел, что строго-настрого запретил кому бы то ни было ее выгонять из театра. Вот и торгует тут старушка спокойно пару часов до начала спектакля.

– Значит, она прямо около гримерных и стоит? – сделав недоверчивое лицо, поинтересовался Гуров.

– Не стоит, а ходит! – фыркнула Светлана. – Шатается по коридору из угла в угол и, если кого увидит, тут же со своими пирожками и пристает. Но она совсем не навязчива! Подойдет, предложит. Не хочешь покупать, в сторону отойдет. Наверное, за это ее и любят.

– И как мне ее найти? – Сыщик вопросительно посмотрел на Турчинскую.

– Ну, где она живет, я не знаю, – пожала плечами Светлана. – Но сегодня перед началом пьесы она непременно придет. По крайней мере, раньше всегда приходила!

– Что ж, спасибо и на этом, – поблагодарил Гуров и вдруг заторопился, почувствовав сильнейший позыв мочевого пузыря. – Ты мне здорово помогла. И поможешь еще больше, если подскажешь, где у вас тут мужской туалет.

– Там же, где и женский. Под лестницей. Только с другой стороны, – удивленно ответила Турчинская и посторонилась в дверях, пропуская сыщика вперед. А Гуров, выскочив из гримерной Марии, едва не столкнулся с пытавшимся туда войти Воронцовым.

– Лев Иванович, у меня к вам срочное дело, – начал директор. – Мне сказали, что вы здесь, и…

– Не сейчас. Через две минуты, если позволите. Я спешу, – перебил его Гуров и почти бегом бросился в конец коридора. К той самой лестнице, которая вела на второй этаж.

* * *

Прямо у входа в главк стоял синий микроавтобус с надписью «TV» на борту. Рядом приткнулось несколько легковушек, в том числе и разрисованная рекламой систем безопасности «десятка», представляющая довольно известную программу криминальных новостей одного из центральных телеканалов. Журналисты ждали появления Свиридова. И, когда «шестерка» майора подрулила на стоянку, дружной и шумной толпой высыпали ему навстречу.

– Пару слов для телевидения… Несколько вопросов для газеты, – дружно затараторили журналисты, беря Свиридова в плотное кольцо.

Майор на секунду удивленно замер, а затем его лицо осветила самодовольная улыбка. Он оценивающе посмотрел по сторонам, а затем уперся взглядом в человека с видеокамерой.

– Что вас интересует? – спросил Свиридов в подставленный ему под нос микрофон.

– Насколько нам известно, именно вы ведете следствие по делу об убийстве художественного руководителя одного из крупнейших театров столицы? – задал вопрос репортер.

– Скажем так, что дело ведет следователь прокуратуры, – поморщившись, перебил его майор. – Я же осуществляю оперативно-розыскные работы.

– Не вижу большой разницы, – пробормотал телевизионщик и, заметив, что Свиридов собрался его перебить, торопливо задал новый вопрос: – Скажите, у вас есть уже подозреваемый в этом преступлении?

– Ну-у, о каких-то окончательных выводах говорить еще рано, – протянул майор. – Следствие только началось, и мы отрабатываем несколько версий. Но положительные результаты уже есть.

– Вы имеете в виду актрису Строеву, которая подозревается в совершении этого преступления? – раздался голос откуда-то сбоку, и Свиридов, обернувшись, с удивлением уставился на худощавую, коротко стриженную девицу в облегающих джинсах и мешковатой куртке. – Анна Игнатьева. Журналист еженедельника «Пресс-парк», – тут же представилась она. – Насколько серьезны улики против этой женщины?

– Откуда у вас вообще такая информация? – Майор удивленно и недовольно осмотрел девушку с ног до головы.

– Так вы ответите на мой вопрос? – с вызовом произнесла Игнатьева, и телевизионщики попытались переместиться так, чтобы поймать в фокус лицо Свиридова.

– Я не готов делать комментарии по этому поводу, – буркнул он и начал отворачиваться, но настырную журналистку это не остановило.

– А по поводу возможного соучастия в убийстве мужа Строевой, полковника милиции Гурова, вы можете что-нибудь сказать? – почти прокричала она.

Майор на секунду замер, а затем медленно повернулся к девушке.

– Следствие еще не сделало никаких выводов по этому делу, – медленно, будто тщательно выбирая слова, проговорил Свиридов. – Круг подозреваемых достаточно широк. И выдвигать кому-то обвинения было бы слишком преждевременно.

– Но вы не отрицаете, что Строева и полковник Гуров причастны к убийству Левицкого? – попытался перехватить инициативу телевизионщик.

– Я отказываюсь как-либо это комментировать, – недовольно отмахнулся от него майор и, растолкав корреспондентов, торопливым шагом направился к дверям главка, откуда навстречу ему уже спешили несколько милиционеров.

Репортеры попытались догнать Свиридова, задавая вопросы на ходу, но он не ответил больше ни на один из них. А на ступеньках главка журналисты и вовсе вынуждены были остановиться, задержанные подоспевшими сотрудниками милиции. Они что-то еще кричали Свиридову в спину, но майор торопливо скрылся за дверью и поспешил в свой кабинет.

Зайдя в маленькую угловую каморку, служившую Свиридову кабинетом, майор старательно прикрыл за собой дверь, а затем швырнул на стол кожаную папку, которую принес с собой, и грязно выругался. Он метнулся к телефону, намереваясь кому-то звонить, но в этот момент аппарат зазвонил сам. Свиридов поднял трубку.

– Слушаю вас, – совершенно спокойным тоном произнес он.

– Товарищ майор, срочно пройдите в кабинет Петра Николаевича. – В голосе Верочки слышались неприязненные нотки. – Генерал просил вас не задерживаться.

– Хорошо, сейчас иду, – ответил Свиридов, но окончание его фразы уже было встречено короткими гудками. Майор недовольно поморщился и вышел из своего кабинета.

В приемной Орлова Верочка встретила его кивком и молча показала на дверь, давая понять, что он может пройти к генералу. Свиридов на секунду задержался, поправив форменный галстук и одернув полы кителя, а затем, постучавшись, вошел в кабинет Орлова.

– Вызывали, товарищ генерал-лейтенант? – поинтересовался он.

– Это что такое, твою мать?! – рявкнул в ответ Орлов и швырнул ему через стол какой-то журнал. Майор умудрился поймать его, не сводя удивленного взгляда с Орлова. – Потрудись-ка объяснить!

Свиридов перевел глаза на цветную красочную обложку еженедельника. Ее украшал коллаж, скроенный из милиционера с пистолетом в вытянутой руке и красивой женщины с ножом, как бы слившихся воедино. У их ног лежал окровавленный труп, а над головами алела крупная надпись: «Полковник милиции и его жена расправляются с известным театралом!» Чуть ниже была пометка: «Читайте материал на четвертой странице».

В гробовой тишине кабинета Свиридов развернул журнал и быстро прочитал репортаж. Та самая Анна Игнатьева, которая осаждала его совсем недавно у дверей главка, написала статью об убийстве Левицкого, упомянув такие подробности следствия, которых просто не могла знать. А источник информации в газете не указывался. Статейка была небольшая, но взрывоопасная. А в конце читателю предлагалось узнать эксклюзивные подробности дела в следующем номере.

– Ну и что вы скажете мне по этому поводу, майор? – пророкотал на весь кабинет Орлов.

– Я не имею никакого представления о том, откуда эта женщина могла узнать о подробностях расследования. – Свиридов, которому генерал даже не предложил сесть, довольно дерзко посмотрел Орлову в глаза.

– Не имеешь представления, мать твою? – заорал генерал, поднимаясь со своего кресла. – А как эта статья могла вообще оказаться в журнале? На журналистку что, откровение снизошло?!

– Товарищ генерал-лейтенант, ваши подозрения относительно моей причастности к утечке информации совершенно необоснованны, – сухим официальным тоном проговорил в ответ майор. – Я имею представление о том, что такое честь офицера и чувство долга…

– Ты, может, и имеешь, – перебил его Орлов, подходя вплотную. – Вот только я ни хрена не знаю, какие они из себя, эти твои представления!

Генерал на секунду замолчал, испепеляя Свиридова взглядом. Майор не опустил глаз. Он стоял посреди кабинета, вытянувшись по стойке «смирно», и лишь шевелящиеся пальцы выдавали его волнение.

Орлов усмехнулся.

– Думаю, майор, мне не нужно говорить тебе, что такое служебное преступление, – сухо продолжил он. – О всех подробностях следствия знали только четыре человека – я, Крячко, Гуров и ты. Гуров не мог сам на себе накропать такой матерьяльчик, способный разрушить его карьеру и подорвать репутацию. Крячко этого делать никогда бы не стал. Хотя бы потому, что Лева ему роднее брата. Остаешься только ты! Или, майор, скажешь, что это моих рук дело?!

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, – отрапортовал Свиридов. – Но…

– Никаких «но»! – рявкнул на него Орлов. – Ты отстраняешься от ведения дела. Вплоть то того момента, пока не закончится служебное расследование по факту совершения тобой должностного преступления. Оснований для его возбуждения у меня вполне достаточно. Так что тебе придется побыть в шкуре Левы. Узнать, что такое быть под подозрением у коллег.

– Значит, это месть за вашего дружка? – потеряв над собой контроль, ехидно поинтересовался Свиридов.

– Что-о-о?! – диким голосом зарычал генерал и придвинул свое лицо вплотную к физиономии майора. – А за подобное высказывание ты дополнительно поплатишься. Я наложу на тебя взыскание за нарушение субординации и оскорбление старшего по званию. И, майор, моли бога, чтобы факты совершения тобой должностного преступления не подтвердились! В противном случае ты будешь разжалован и уволен из органов без выходного пособия и сохранения пенсии. И, уж поверь, я это сделаю.

– Верю, товарищ генерал-лейтенант, – усмехнулся Свиридов. – Вы это можете. Разрешите идти?

– Идите, – процедил Орлов и отвернулся.

Пока майор выходил из кабинета генерала и шел через приемную, ему удавалось еще сдерживать себя. Но стоило Свиридову оказаться в коридоре, как он вполголоса выругался и почти бегом помчался к своей каморке. Ворвавшись туда, майор сразу схватил телефонную трубку и набрал знакомый номер. Услышав в ответ женский голос, Свиридов дико заорал:

– Ты что себе позволяешь, стерва?!

* * *

Станислав о разговоре генерала со Свиридовым ничего, естественно, знать не мог, но приблизительно таким его себе и представлял, сидя в архиве и просматривая на компьютере перечень дел, раскрытых Гуровым. Перечень получился довольно солидным, и Крячко в который раз удивленно качал головой, поражаясь, как много все-таки им удалось сделать.

В раскрытии большинства преступлений принимал участие и Станислав. Они уже настолько долго работали вместе, что иногда даже забывали о том, как все начиналось. И, просматривая дела, Крячко невольно погружался в пучину воспоминаний.

Он был вынужден просматривать все дела с самого начала карьеры Гурова, когда взялся за поиски его врага. Он аккуратно выносил в отдельный файл все имена осужденных, списки обвинений, выдвинутых против них, и их моральные характеристики. Как данные следствием, так и полученные с мест заключения. Работа выходила кропотливая, нудная, и не было ей ни конца ни края.

Главной сложностью было то, что трудно было определить, по каким критериям оценивать степень опасности того или иного преступника.

Что считать самым важным в определении мотивов мести? Статью, по которой они были осуждены? Возраст? Личные характеристики? Сроки освобождения или связи, бывшие у преступников во всевозможных сферах до тех пор, пока они не оказались на скамье подсудимых? Все это казалось очень важным и никак не укладывалось в общие рамки.

В итоге после довольно долгих раздумий и сомнений Крячко решил исключить из составленного списка всех тех, кто проживал за сто первым километром.

Для того чтобы спланировать и осуществить убийство Левицкого, человеку, желавшему уничтожить Гурова, нужно было очень хорошо изучить личную жизнь полковника, да и не только!

Нужно было стать в театре Марии своим человеком. Бывать там настолько часто, чтобы ни у кого из работников театра и мысли не возникло по поводу того, почему этот человек находится во время спектакля в подсобных помещениях.

Конечно, Станислав понимал, что убийца Левицкого мог проникнуть в театр тайно. Но если учесть, сколько человек крутится в районе гримерных во время спектакля, то такая возможность казалась ему маловероятной.

Поэтому Крячко вздохнул и решительно принялся вымарывать фамилии всех тех преступников, кто после освобождения не вернулся в Москву по тем или иным причинам. В итоге вместо огромного списка на экране монитора остались три фамилии. Одному из подозреваемых было почти восемьдесят лет, другой оказался прикован к инвалидной коляске, а третий находился под следствием и «отдыхал» в Бутырках.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – фыркнул Станислав. – С чего начали, к тому и пришли. Удивительно круглый ноль получился!

Крячко недоуменно смотрел на экран монитора, осознавая, что их с генералом теория рассыпалась в прах. Ни один из оставшихся в списке людей самостоятельно не мог убить Левицкого. Все трое, конечно, были способны найти в преступном мире подручных для осуществления своего замысла по дискредитации Гурова, но верилось в это с трудом.

Слишком тщательно были подтасованы улики против Строевой и Гурова. И участие в этом деле широкого круга людей могло быть смертельно опасно для преступника. Убийца прекрасно знал методы работы сыщика и вряд ли мог себе позволить хоть какую-нибудь утечку информации.

И все же исключать вариант с помощниками Крячко не стал. Он знал, что от любой версии в раскрытии преступления можно отказаться лишь тогда, когда ее несостоятельность полностью доказана. Поэтому Станислав распечатал файл с данными на трех подозреваемых и, старательно сложив листок, убрал его в задний карман джинсов. Выключив компьютер, Крячко направился к выходу, когда его окликнул архивариус.

– Товарищ полковник, вас просят к телефону, – позвал он Станислава. – Из экспертного отдела.

Удивленно посмотрев на седого майора, Крячко подошел к его столу. Он неторопливо принял протянутую архивариусом трубку и представился:

– Полковник Крячко. Слушаю.

– Станислав, это Дроздов, – раздалось на том конце провода. – Полдня тебя ищу, а ты словно сквозь землю провалился.

– И что тебе, моя радость, понадобилось? – перебил его Крячко. – Хочешь посоветоваться по поводу перелета на юг?

– Волосы под ногтями Левицкого принадлежат ему самому, – не понял шутки Дроздов. – Гуров тут ни при чем.

– А вот это действительно хорошая новость! – усмехнулся Крячко и, поблагодарив эксперта, повесил трубку. – Нужно срочно связаться с Левой…