– Куда б я делся, – проворчал Орлов, – только вот, право, неудобно как-то. Даже перед вами. Давно я таких щелчков по носу не получал. По правде сказать – никогда.

…Петр Николаевич тоже не терял времени даром. Убийство Трофима Таганцева болезненно зацепило генерала, он отставил на время все дела и занялся тем, что мог из своего кабинета сделать лучше, нежели Гуров и Крячко. Выяснением деталей жизненного пути Трофима Ивановича Таганцева.

– Словом, когда я вышел на Главный архив Министерства обороны и попытался выяснить, где и как сражался Трофим Иванович, за что он получил свои немалые награды и все прочее, касающееся его боевого прошлого, от меня потребовали официальный запрос. Я, несколько удивившись, такой запрос послал.

Понятно, почему Петр Николаевич удивился. Подобная информация, как правило, не представляет собой государственной тайны. Если, скажем, внук или правнук погибшего на войне солдата пожелает выяснить, где тот сражался и героически голову сложил, то ему ответят. Да та же Книга Памяти, составлением которой ГАМО занимается, разве не для этого предназначена?

Само собой, есть определенные ограничения. Не все и не про всех можно узнать.

Главный архив Минобороны РФ, конечно, не то место, куда каждый может зайти или позвонить и выведать все желаемое. Но…

– У меня запросили допуск, – нервно посмеиваясь, продолжил Петр Николаевич. – А получив его, уведомили меня, что моего допуска не хватает! Моего! Все материалы по Таганцеву хранятся даже не в «осином гнезде», а еще глубже. Я про такой уровень секретности впервые слышу, а ведь не мальчик! Глубже? Это на какой же, холера ясная, глубине, что мне не донырнуть? Я генерал-лейтенант милиции или кто?

Под «осиным гнездом» Петр Николаевич подразумевал гриф ОС’, «Особо секретно» со штрихом. Штрих этот среди знающих людей принято было называть осиным жалом. Вот и говори после этого, что у людей в погонах слабое образное мышление! Верно ведь, безопаснее случайному человеку в осиное гнездо залезть, нежели заглянуть в документы, помеченные этим грифом. Да и кто б ему дал заглянуть в такие документы!

Но начальник Главного Управления уголовного розыска МВД РФ все-таки не случайный человек с улицы, не так ли? И его интерес к вехам боевого пути Трофима Таганцева проистекает не из праздного любопытства! И вот – такой облом…

– Ни-и фига себе! – удивленно сказал Крячко. – Картина Репина «Приплыли».

– Не писал Илья Ефимович такой картины, – машинально возразил Гуров, которого слова генерала удивили ничуть не меньше.

– Эрудит, понимаешь ли, – огрызнулся Станислав. – А какую писал? «Ивана Грозного лишают родительских прав»? Ты хоть соображаешь, о чем нам Петр поведал? Это чем же таким занимался в годы войны Таганцев, если прошел уже шестьдесят один год, и…

– Соображаю, – мрачно кивнул Гуров. – Ох, до чего же я не люблю налета секретности. Все эти «Хранить вечно», «Перед прочтением сжечь»…

Все тайное рано или поздно становится явным. Секреты со временем перестают быть ими. И очень часто выясняется, что скрывали они что-то весьма неприглядное. Вон, хоть пакт Молотова – Риббентропа, к примеру, взять. Или трагедию Катыни.

– А помимо годов войны? – спросил Гуров. – Что-нибудь удалось выяснить? Мы ведь ничего о Таганцеве не знаем, кроме того, что он хорошо в шахматы играл.

– Кое-что удалось, – ответил Орлов. – Где он воевал, не знаю, но что воевал храбро и удачливо – нет сомнений. Интересный набор наград: два Знамени, три Звезды, Слава трех степеней. Плюс юбилейные медали. И, не забудьте, войну он закончил в звании подполковника. Замечу – инженерных войск. Сапер, надо понимать. А было тогда Таганцеву лишь двадцать пять лет. Да, есть еще значок «Почетный чекист», который кому ни попадя не вручали, он не меньше ордена тянет.

Кстати, такой набор наград и значок на интересные мысли наводили. И то, что Звезды Героя у Трофима Ивановича не было. Не в войсках ли НКВД служил Трофим Таганцев? По личному указанию Сталина звания «Герой Советского Союза» воевавшим энкавэдэшникам не присваивали. Такой вот был у вождя каприз…

Подобные соображения сразу возникли у Гурова.

– Сапер, значит? – с колоссальным сомнением сказал он. – С таким набором наград и таким значком? Подполковник в двадцать пять? Это что же такое надо было построить или разрушить, а? Суперсекретный бункер для Сталина, не иначе. Потому в архиве Петру и дали от ворот поворот. Инженерные войска? Это даже не смешно. В наше время, насколько мне известно, как прикрытие для спецчастей используются медицинские войска. «Змеюка с рюмкой» у них на петлицах. Как-то вот не удосужились до сей поры изобрести специальную эмблемочку для военной разведки и прочих интересных служб.

– Ты что же, полагаешь… – начал было Стас.

– Именно это он и полагает, – перебил его генерал. – Я, кстати, тоже. И тогда понятна реакция ГАМО. Не исключено, что этих материалов по Таганцеву в архиве просто нет. А есть они совсем в другом месте.

– У «соседей»? – уточнил Станислав. – Тогда: «Ой!»

«Соседями» в МВД давно было принято называть сотрудников ведомства, центральная резиденция которого расположена на Лубянской площади.

Ни для кого не секрет, что в милиции, той, которая занимается уголовными преступлениями, всегда, мягко выражаясь, недолюбливали структуры НКВД, МГБ, КГБ, ФСБ – какой аббревиатурой это славное ведомство ни обозначь. Стоит отметить, что такое отношение характерно не только для России. Во все времена и во всех странах, с тех пор как появилась криминальная и тайная полиции, первая относится ко второй с плохо сдерживаемой неприязнью.

ФСБ, в свою очередь, недолюбливает ментов. Словом, две эти мощные службы живут как кошка с собакой. Скажем, источники информации друг от друга они секретят, а любые попытки наладить скоординированные действия двух этих ведомств неизменно с треском проваливались. Во времена Чурбанова дело доходило до прямого противостояния.

– Сразу после победы, уже в июне, – продолжил Петр Николаевич, – Таганцев получает десять лет лагерей. Гаранин вам не говорил, что я попросил его выяснить, по какой статье и с какой формулировкой обвинения?

– Не успел, видимо, – ответил Гуров. – Речь об этом не зашла, нам малость не до того было. Ну, о наших со Стасом свершениях и достижениях разговор впереди. Он выяснил? Однако… Нехилые возможности у твоего знакомого!

– Он все же старший советник юстиции при Верховном суде России, – пожал плечами Орлов, – и в Минюсте фигура не из последних, хоть довольно молод. Кроме того, смерть Трофима Ивановича очень его задела. Выяснил и очень быстро. Он звонил мне как раз перед встречей с вами в ботсаду. Так вот, статья, как и следовало ожидать, пятьдесят восьмая. Она была безразмерная, но и пункт вполне обычный: 1«б», шпионаж. А вот формулировка обвинения вызывает некоторое изумление. Потому что Таганцев обвинялся в шпионаже в пользу не Германии, как можно было бы предположить, а Великобритании.

– Английский шпион? – удивился Лев. – Надо же, прямо как Лаврентий Павлович Берия восемью годами позже.

– То-то и странно, что в сорок пятом, – задумчиво произнес Орлов. – Причем еще до памятной Фултонской речи Черчилля, когда мы с англичанами еще союзниками были.

– Будет вам! – махнул рукой Крячко. – В те годы его вполне могли как австралийского шпиона посадить. Или папуасского.

«Вообще-то да, – подумал Гуров. – Могли, тут Станислав прав. И все же… Почему именно английский? Меня это настораживает!»

Это ощущение настороженности тоже легло в ту подсознательную копилку впечатлений и не до конца оформившихся мыслей, чтобы потом, возможно, пригодиться в нужный момент, кинуть свет на новые факты, посмотреть на них под неожиданным углом.

– Отбывал он срок в одном из колымских лагерей, – продолжал меж тем генерал Орлов, – и вышел не по бериевской амнистии, а позже. Когда самого Лаврентия отправили к праотцам. Дальше его следы теряются, но в Москву – а до войны он жил в столице – Таганцев вернулся недавно, около двух лет назад. Купил квартиру и зажил один. Овдовел, насколько мне известно, рано. Помнится, что-то он такое говорил… Чуть ли не родами его жена умерла. Точно знаю, что в Питере у него внук. Он, кстати, квартиру и унаследует. Да, я помню о твоей просьбе, Лева. Завтра обязательно отправлюсь на кладбище, встречусь с внуком, поговорю с ним. Может быть, дед что-то ему рассказывал? О войне, о лагере… По крайней мере, внук должен знать, где жил Таганцев до того, как переехал в Москву и чем занимался.

– М-да, покамест мы знаем о Таганцеве очень и очень немного, – резюмировал Гуров. – Хоть есть в его личности что-то загадочное, правда? И о мотиве его убийства по-прежнему даже предположений не имеем. Если исключить маньяков и подобную им публику, то какие вообще могут быть мотивы у убийства? Корысть. Аффект, скажем, убийство из ревности. Шантаж и попытка уклониться от шантажа. Затыкание рта нежелательному свидетелю. Месть. Бытовуха, скажем, повздорили во время совместной пьянки, но здесь явно не она. Все остальное подходит.

– Кроме ревности, – усомнился Крячко. – И прочих аффективных состояний. Какая ревность в таком возрасте?

– Э-э, не скажи! – возразил Лев. – Чего только не бывает. Ему же не всегда было восемьдесят с лишним, а о его прежней жизни мы ничего не знаем. Почти ничего. Может и такая ниточка из прошлого тянуться.

Вновь зазвонил внутренний телефон. Орлов снял трубку, некоторое время внимательно слушал, затем сказал:

– Что ж, хорошо. Все материалы перебросьте на мой компьютер, в кабинет. Распечатайте его фотографию, из последних. Найдите тех парней, которые были свидетелями убийства. Что значит «как»? Вы не в детском саду работаете. Свяжитесь с Тимирязевским райотделом, у них должны быть адреса. Тем более что тимирязевцы этих ребят задерживали и прессовали. Предъявите парням фотографию, понятно, что в ряду других. Правда, было темно, но вдруг да опознают одного из нападавших. И еще. Полковник Гуров доставил вещественные доказательства по этому делу, они внизу, у Харченко. Сравните дактилограмму трупа с отпечатками на ноже. Отпечатки смазанные, но вы уж постарайтесь. Действуйте.

Затем генерал повернулся к сыщикам:

– Это я для пущей уверенности, хоть у меня и так сомнений практически нет. А ты молодец, Лева! Действительно, мордовские лагеря. По ножу догадался? Я так и думал. Сейчас посмотрим, что там за фрукт сегодня пулю в голову получил.

«Фруктом», которого застрелили сегодня на углу 1-й Останкинской и Ботанической улиц, оказался Сергей Николаевич Слонов по кличке Хобот. Тридцать три года. Две ходки, первая, еще по малолетке, за вымогательство и незаконное ношение огнестрельного оружия, вторая – за групповой вооруженный грабеж. Этот срок он как раз и отбывал в Мордовии, в ИТК строгого режима № 111/15. На свободу вышел два года тому назад. Видимо, в зоне свел обширные и весомые знакомства с авторитетами, потому что, освободившись, бог весть каким макаром сумел легально прописаться в Москве. Петр Николаевич, прочитав на экране монитора такое, только головой покачал. Вот вам и непроницаемость столицы для криминальных элементов!

Последние два года – была такая оперативная информация – Хобот прибился к останкинской ОПГ, организованной преступной группировке. Конечно, на первые роли Слонов не тянул. Но и не «бычок», не криминальная пехота. Так, среднее звено.

Около получаса генерал Орлов, Гуров и Крячко внимательно изучали полученные данные. Перед ними стояла задача: попытаться вычислить второго участника нападения на Трофима Таганцева, используя то, что стало известно о первом, о Хоботе. Исходная посылка была такой: вряд ли два негодяя впервые встретились восьмого мая в ботаническом саду. Почти наверняка они были знакомы и ранее. Мало того, имелись весомые шансы на то, что оба принадлежали к одной преступной группировке, к останкинской. Недаром ведь убийство Таганцева произошло на территории, которую контролировали именно они. Было, правда, одно весомое «но». Шероховатость, несообразность, о которой первым сказал Гуров.

– Останкинцы, – задумчиво произнес Лев, после того как они вернулись к столу. – Вот что меня настораживает: заказные убийства – это совершенно не их профиль!

– Это, пожалуй, верно, – согласился Орлов. – Наркота, проституция, игорный бизнес, транзит паленого ингушского спирта… Что еще?

– Вымогательство, как водится, – дополнил своего шефа Гуров. – Отмывка денег, разборки с конкурентами… Измайловцами, прежде всего. Но заказухи?.. Не припомню, чтобы они в таких делах светились!

– А не может это объясняться… – неуверенно начал Крячко.

– Тем, что Слонов взял заказ сам по себе, вне группы, – закончил за него Гуров. – Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Захотел, так сказать, подкалымить на стороне. Пожадничал. За такую самодеятельность могли наказать и свои.

– Только не так, – решительно возразил Петр Николаевич. – Не стали бы останкинские братки нанимать киллера со снайперкой. Решили бы вопрос проще и куда дешевле. Как бы нам узнать поточнее, на себя Хобот работал, или тут все же задание от верхов банды? Почти наверняка – первое. Иначе, откуда бы предполагаемому заказчику знать конкретного исполнителя, в данном случае – Слонова?

– Поточнее, говорите? – тихо, словно обращаясь к самому себе, прикидывая что-то, сказал Станислав Крячко. – Можно и поточнее. Есть у меня один человечек среди останкинцев. Для милого дружка – хоть сережку из ушка, ради пользы дела потревожу своего информатора.

– Ага! – удовлетворенно сказал Гуров. – Это нам повезло! У меня как раз у останкинцев ни единой внедренки.

У оперативников ранга Гурова и Крячко, конечно же, были внедренки в криминал, и не по одной. Приобретались они по-разному, но всегда большим трудом и нервами, терялись же легко, а иногда и с кровью. Поэтому ценились.

Существовало негласное, но строжайше соблюдаемое правило: ни о деталях вербовки, ни, тем более, о личности таких «тихушников» и способах связи с ними «хозяин» не говорил никому. Ни лучшему другу, ни начальству любого, вплоть до министра, уровня.

Только результаты, если они появятся.

– Ну, на многое не надейтесь, – улыбнулся Крячко. – Но прошел ли заказ на убийство Таганцева через… гм… центральную диспетчерскую останкинцев, мы к завтрашнему полудню знать будем. Ручаюсь.

Старинные часы в футляре красного дерева пробили семь.

«Надо же, два с половиной часа сидим, – подумал Гуров, – а мне показалось, что и получаса не прошло. Как мне еще использовать информацию по Слонову?.. Ага, кажется, есть идея!»

Но делиться своей идеей с Крячко и генералом Лев Иванович пока не спешил. Да и не получилось бы поделиться: Петр Николаевич отвлекся на дело, не терпящее отлагательства.

– Мне пора кормить птицу! – решительно сказал начальник Главного Управления уголовного розыска МВД РФ генерал-лейтенант Орлов. – Капитан Флинт должен питаться по часам. В строго определенное время. Иначе он заболеет.

– И помрет, а ты этого не переживешь, – съязвил Станислав, но наткнулся на такой яростный взгляд Петра Николаевича, что тут же увял.

– Да шучу я, Петр! – робко попытался оправдаться Крячко. – Твоя канарейка всех нас переживет.

– Я таких шуток не понимаю! – яростно рявкнул генерал. – И прошу впредь так не шутить! Живодерские, видишь ли, шуточки! И не канарейка, а кенар, сколько раз тебе говорить! Сам ты канарейка… Переведу в ППС, там канареек вдосталь насмотришься.

Тонкость генеральской реплики заключалась в том, что «уазики» патрульно-постовой службы, ППС, желтые с синей полосой, издавна получили в народе прозвище «канареек».

Возмущенно сопя, Петр Николаевич открыл встроенный сейф швейцарского производства, запиравшийся кодовым замком, и достал с нижней полки два пакетика специального обогащенного канареечного корма и пластиковую бутылку с особой деминерализованной витаминной водой. Корм и воду генерал приобретал за сумасшедшие деньги в специализированном птичьем зоомагазине на Воздвиженке. Орлов не доверял этих покупок никому, даже Верочке. Вдруг ошибется, возьмет набор для волнистых попугайчиков?! И что тогда может случиться?! Кенар – птица нежная, долго ли его сгубить!

На верхней полке сейфа лежало личное оружие генерала Орлова – длинноствольный «магнум-357» и три запасные обоймы к нему. Правда, использовать в деле эту великолепную машинку Петру Николаевичу давненько не доводилось… Так, раз в две недели, в подвальном служебном тире, чтобы форму не потерять. Конечно, стрелял Орлов несколько хуже Гурова, который с пятидесяти метров попадал в спичечный коробок. Но куда лучше, чем Крячко.

Орлов подошел к стоявшей на особом столике в дальнем углу кабинета громадной – беркуту впору! – клетке, провел пальцами по прутьям:

– У-тю-тю, мой хороший! Ужинать пора!

Капитан Флинт приветствовал своего хозяина роскошным тремоло и бодро запрыгал с жердочки на жердочку. Сейчас он, как никогда, напоминал лимончик с лапками, клювиком и парой черных бусинок-глаз.

Освободился Орлов лишь через четверть часа, заполнив две кормушки и поилку, а также собственноручно вычистив поддон клетки в служебном туалете, примыкавшем к генеральскому кабинету. В знак признательности Капитан Флинт дважды тихонечко клюнул Петра Николаевича в ладонь. На лице генерал-лейтенанта в эти мгновения цвела совершенно блаженная улыбка.

– Ага, – завистливо прошептал Крячко, обращаясь к Гурову и постаравшись, чтобы генерал шепот расслышал, – как своего пеликана кормить, так Петр тут как тут. «Ужинать пора…» А мы хоть с голоду подыхай! Нет, ей-богу, я ревную. Запустить, что ли, Петру в кабинет бродячую кошку с ближайшей помойки? Втихаря… Кто-то тогда точно поужинает.

Тут уж Орлов не выдержал, рассмеялся. Добился-таки Станислав своего.

– Я тебя, пан Крячко, самого без скафандра в космос запущу, – прокряхтел Петр Николаевич и нажал кнопку селектора. – Вера! Будь любезна, спустись в столовую и организуй что-нибудь к кофе. Типа пирожков, бисквитик какой-нибудь. Что? Поздно уже? Плохо дело, тут Станислав Васильевич того и гляди до людоедства докатится. А! Ну, спасибо, славная ты моя!

Через пять минут Верочка внесла в кабинет три чашки отличного «Сантоса» и блюдо с ватрушками. Печево было ее собственного изготовления. Вера старалась подкармливать своего шефа и постоянно приносила из дома что-нибудь вкусненькое для любимого начальника.

– Никаких новых мыслей относительно странной картинки с двумя пиками не возникло? – спросил у Льва генерал, когда с ватрушками было покончено и довольный Крячко вновь оказался под форточкой с дымящейся сигаретой в руке. Гуров травиться отказался. – А у тебя, юморист?

Гуров пожал плечами, Стас отрицательно покачал головой.

– Вот и у меня тоже, – с досадой сказал Орлов. – Равно как и у тех парней из нашего Управления, которых я к этому делу подключил. Только руками разводят. Красное с белым, две черные фиговины по центру… Ничегошеньки им эта карточная символика не говорит. Но ведь что-то этот кусок раскрашенного картона значит, точнее, означает? Не просто же так Слонов, уже с переломанной рукой, его Таганцеву на грудь положил! Это в показаниях студентов четко отражено. Смотрите: заточку выронил, даже не подобрал, хоть не мог не соображать, какую улику оставляет. А про картонку помнил, несмотря на боль в сломанной руке. И фотография сделана так, – вы обратили внимание? – что картонка на груди убитого Таганцева буквально бросается в глаза.

– Надо понимать, – сказал Станислав, – предполагаемому заказчику картонка была очень важна.

Гуров прикрыл глаза. Он словно бы на несколько секунд отключился, мысленно покинул кабинет Орлова, перестал слышать диалог Петра Николаевича и Станислава. Лев мысленно вернулся к тому, что происходило пять с половиной часов назад, когда он принимал по описи вещдоки в Тимирязевском РОВД. Что-то тогда чиркнуло по краю его сознания, обратило на себя внимание, вызвало любопытство.

Что же? А ну-ка, попробуем вспомнить…

Одной из самых сильных сторон мышления Льва Ивановича Гурова была способность к неосознанному наведению мостов между внешне совершенно разнородными фактами и понятиями к сложной и многосторонней ассоциативной перекличке. Такое мало кому дано.

Это не являлось его заслугой, это было даром, талантом. Прежде всего именно это, а вовсе не высокого уровня интеллект и, тем паче, не умение попадать из любимого «штайра» в спичечный коробок с пятидесяти метров делало Гурова сыщиком суперкласса.

Непонятный кусок картона, символизирующий бог весть что… Сломанная рука одного из негодяев… Так! А чем Таганцев сломал мерзавцу руку?.. Правильно, тростью! Вот и связь… Трость. Набалдашник. И значок на серебряной голове оскалившейся рыси. Настолько же непонятный, как и две сходящиеся пики в красно-белом поле.

Непонятный? Стоп-стоп-стоп!

Английский, говорите, шпион?..

– Петр! – Гуров решительно перебил разговор своего прямого начальника. – Ты когда-нибудь видел трость с рысью, которой Трофим Иванович отбивался от подонков?

– Видел, – несколько удивленно ответил Петр Николаевич. – Даже в руках держал. Изумительной красоты вещь. Сейчас таких не делают! Это же не ширпотреб, тут и настоящее индийское красное дерево, без подделки, и набалдашник не посеребренный, а из литого серебра. Потому и тяжелый такой. Я про набалдашник.

– А ты никогда не интересовался, откуда у Таганцева эта трость?

– Он сам как-то говорил, что с военных времен. Вроде трофея. А что?

– Там, сзади, у рыси между ушей, интересная табличка. Тоже серебряная и, уверен, не накладная. И даже не глубокая гравировка. Словно бы прямо при литье выполнена, тонким штрихом, но чтобы такое отлить… Уникальная работа. Сейчас такое принято называть «эксклюзивом». Прямоугольник. Как я теперь прикидываю – дюйм на два дюйма. Ну, проверить легко, позвони в подвал Коле Харченко, пусть принесут. Как что? Трость, само собой. Сами полюбуетесь.

– Лева, – мягко сказал генерал Орлов, – какой тебе, к песьей матери, Коля Харченко? Это я, как самый главный начальник этого богоугодного заведения, это ты, это пан Крячко, это бедняжка Верочка… Вот мы, как говорил классик, часов не наблюдаем. Еще по кабинетам человек пять, у которых оперативная текучка. Плюс дежурные. Больше в Управлении никого нет, я сам отдавал приказ, чтобы после восемнадцати ноль-ноль – только под мою личную подпись. Ах, ты не знал? И Станислав Васильевич тоже не в курсе? Правильно, вас этот приказ не касается. У вас, друзья мои, привилегия: вкалывайте хоть круглыми сутками. Хоть неделями отсюда не выходите, вы же, как известно, мои любимчики. Но для всех прочих никто правил внутреннего распорядка не отменял, а сейчас половина десятого. И капитан Николай Александрович Харченко, скорее всего, смотрит телесериал про ментов. В обществе любимой супруги. Плюется, но смотрит. Имеет полное право. И смотреть, и плеваться. Так что, будь любезен, изобрази табличку по памяти. Нам со Станиславом особая точность не нужна. Лишь бы понять, что тебя зацепило.

Генерал выдвинул ящик рабочего стола, достал лист бумаги, фломастеры.

– Как ты сам любишь выражаться – не разбегайся, прыгай!

«Однако же ядовит бывает Петр! – подумал Гуров, пододвигая к себе листочек. – М-да… Художник из меня… Хоть рисовать-то и не нужно ничего».

Фломастером Гуров начертил прямоугольник. Затем набросал посередине восьмиконечную звезду, в центре которой жирно изобразил две заглавных латинских «S», левую литеру чуть выше правой.

– Вот, примерно так. А здесь, – Лев указал кончиком фломастера в левый верхний угол своего наброска, – что-то похожее на конного рыцаря, пронзающего копьем то ли дракона, то ли еще какую гадину. Святой Георгий, как мне кажется. Но я в геральдике тоже слаб.

– Эс-Эс, – сказал Крячко, рассмотрев набросок Гурова. – Трость трофейная… Ну и что? Небось какому-нибудь эсэсовцу принадлежала. Которого Таганцев уконтрапупил.

– Нет, – сказал Петр Николаевич. – Вряд ли эсэсовцу. У тех символом была сдвоенная молния. Тоже, кстати, можно рассматривать как стилизованную двойную «S», рунический шрифт. Здесь совсем не то. Но, вообще-то, Лев, мне твоя картинка ничего не говорит.

– Если это действительно святой Георгий… – Гуров чуть смущенно улыбнулся, как человек, пытающийся говорить о вещах, в которых он разбирается слабо. Так, что-то и когда-то слышал. – Этот святой – покровитель Англии. Насколько я помню, даже один из английских гербов его изображение включает. Не официальный, со львом и единорогом, а… Я же не специалист, но вот крутится что-то такое. Любопытно: святой Георгий считается и покровителем Москвы, а в московский-то герб он точно входит. Так вот, с тростью… Очень мне интересно, кому эта трость изначально принадлежала. Московскому барину – эмигранту, осевшему где-нибудь в Париже или Берлине? Сомнительно, буквы-то не наши, хотя, как знать. Какому-то англичанину? Тогда почему трофей? Трофеи забирают у врагов, а не у союзников. Может быть, это подарок? Только что-то мне подсказывает: непростая это трость и какое-то отношение к нашему делу имеет.

– Еще бы не имела, – хмыкнул Крячко, – когда Таганцев ею негодяю руку сломал!

– Я не в том смысле.

– А в каком? – поинтересовался Петр Николаевич.

– Сам пока не знаю. Не могу точно сформулировать. Но… Надо с этой геральдикой разобраться. И с красно-белой картонкой, и с тростью. Вот увидите: когда мы узнаем, что символизирует картонка с двумя пиками и табличка на голове рыси, это нам здорово поможет. Ну, прямо печенкой я это чую! Сами знаете – самый необходимый в нашей работе орган, что там мозги! – Гуров сказал это с явственным оттенком самоиронии.

Но генерал и Станислав выслушали его слова вполне серьезно. Они были опытными сыщиками, а потому к интуиции – своей и чужой – относились с уважением. Без нее настоящим оперативником не станешь, а у Льва Ивановича эта странная, загадочная способность к предчувствию и внелогическому постижению связи разнородных фактов была развита очень сильно.

Интуиция дается от природы, научиться ей нельзя. А вот тренировать можно и нужно.

– Хорошо бы, конечно, разобраться, – сказал Орлов. – Только я не слишком представляю, к каким экспертам обратиться. Нет у нас в Управлении специалистов по геральдике. Здесь, кстати, похоже на то, что геральдика времен Второй мировой войны, если не раньше. И где экспертов искать? В военно-историческом музее? Я могу послать официальный запрос через министерство, только ответят они не раньше, чем недели через две, вы же знаете нашу бюрократическую волокиту. Или, по-прежнему, знакомых опрашивать? Вдруг знает кто? У тебя, пан Крячко, приятелей среди военных историков нет?.. Жаль… А у тебя, Лев?

– Аналогично, – пожал плечами Гуров. – Может, у Маши? У нее каких только знакомых нет… Впрочем, у меня появилась идея получше. Попытаюсь я к Липкину обратиться.

– О! К Семену Семеновичу! – очень уважительно сказал Орлов. – Это да. С его-то эрудицией!.. Это ты хорошо придумал, как мне самому в голову не пришло. Только вот характер у старика… Собственно, возраст тут не виноват, у Семена Семеновича характер всегда был… сложный, деликатно выражаясь. Нужно, чтобы он захотел с тобой встретиться и помочь. Ему ведь, – дай-ка соображу, – я на двадцать один год моложе. Прямо мальчишкой себя чувствовать начинаешь. По крайней мере, человеком среднего возраста. Знаете, что такое средний возраст? Это твой собственный плюс десять лет.

– Захочет Липкин со мной встретиться, – уверенно сказал Лев. – Помните ту историю двухлетней давности, когда в Светлораднецке заведующую лабораторией отравили? Семен Семенович нам тогда очень помог. Если бы не Липкин, не уверен, что мы тогда не уперлись бы рогом в стенку. С тех пор я с ним связи не теряю, звоню, захожу иногда. И с девяностолетним юбилеем поздравил, кстати.

– Это ты совсем молодец, – сказал Петр Николаевич, а затем грустно добавил: – Вот интересно, если я до девяноста доживу, придет кто-нибудь поздравить?

– Это ты не сомневайся, – успокоил его Крячко, – от меня с Гуровым тебе не отвертеться. Выпить-закусить на халяву!.. Обязательно придем.

– Позвоню я завтра утром Липкину, – подвел итог Лев, – договорюсь о встрече. Трость с картонкой прихвачу с собой, пусть Семен Семенович своими глазами посмотрит. Утром-то Харченко, надеюсь, появится?!

Старинные часы в корпусе из мореного дуба пробили десять. Затянувшееся совещание пора было завершать. Но тут у Льва Гурова возникло странное чувство, что он упускает что-то весьма важное и очень простое. Какую-то возможность, как выражаются шахматисты, усиления позиции.