После суда все вздохнули с облегчением. Вроде как разрешилась ситуация, можно двигаться дальше. Место изоляции сделали в том доме, где раньше квартировали зависимые, там решётки на окнах и двери запасные заколочены. Святослава привели к клятве о том, что никуда он бежать не будет, клятву давали на Перуновом поле. Святослав богов наших уважал, как и все вояки-торговцы в это время. После документально зафиксированной клятвы, закреплённой кровью, мужику руки развязали и отвели в дом, отсыпаться, отъедаться, отдыхать и залазить в долги — стоимость содержания пленного будет фиксироваться. Как три месяца пройдёт — начнёт отрабатывать потраченное и ту часть компенсации ущерба нам, которая на него упала на общих основаниях. Правда, в каком качестве он будет трудиться, мы пока не придумали. Но время было — с этим определимся.

Сложнее было с остальными пришлыми. Ладимир донёс наши требования до людей о том, как мы видим себе дальнейшее сосуществование. Восприняли их с большим скепсисом, пытаясь всё равно свести дальнейшую жизнь к более привычному — дайте землю, помогите с домом, долги сами выплатим, дальше «белку с дыма» раз в год. Нас же это не устраивало, иметь под боком чуть разросшийся и более благоустроенный бомжатник очень не хотелось.

Причём я думал, что народ свободу терять не хочет, так мои стереотипы из будущего подсказывали. Но всё оказалось прозаичнее. Наши условия не позволяли выделиться. Ну вот есть крепкий хозяин, который и поле лучше засеет, и уберёт его не в пример всем остальным. Такой, знать, и долг быстрее погасит, и авторитет заработает, и род свой выше поставит. А другой — разгильдяй, что с коры на лебеду перебиваться будет в силу неспособности работать от зари и до зари. И всех их мы предлагали под одну гребёнку грести. Работа, содержание, оклад, гашение долга — всё одинаково. Такое людям непонятно и странно, хотят сами судьбой своей управлять, в зависимости от личных качеств.

Пришлось самому выступать с разъяснениями. По этому поводу собрали митинг, я повторил то, что должен был разъяснить Ладимир:

— По нашим Законам, вы можете остаться в крепости, будете крепостными. Если не пойдёте к нам — скатертью дорожка. Долг на вас всех лежит, знать, если кто уйдёт, то другим больше выплачивать надо будет. Все портили — всем и отвечать. Ну а если все сбежите — Святослав пахать будет, после отсидки, хоть триста лет, — в собравшейся толпе начал зарождаться гул, люди обсуждали услышанное, подставлять соседей да сородичей никому не хотелось.

— Если пойдёте, то условия такие, — продолжил я, — испытательный срок — месяц. На этот срок в на полном обеспечении, но это взаймы. Потом — ждёт вас работа до тех пор, пока вы долг не выплатите, и вольными гражданами не станете, с право голоса. Но! Пока вы здесь были, ущерб принесли лесу нашему, постройкам, да и нам.

— Вам-то какой?

— Кто сарай разрушил возле ямы большой, где выварки для соли лежали? Кто возле болота постройки разобрал? Кто на лодку лез, из-за чего нам пришлось её портить, да в крепость затаскивать? Кто лес рубил? Кто тут загадил все по пояс? Молчите? Во-о-от!

— То не мы, то Святослав! — молодой задорный голос из толпы, видно, что зла на своего предводителя не держат, так, отмазаться пытаются.

— А сами бы конечно доски не взяли, и вообще, ходили бы вдоль стеночки на цыпочках, — народ чуть посмеялся немудрёной шутке, — ладно. Слушайте! После испытательного срока будете работать где скажут, при выполнении плана — будем платить. Десять рублей в день!

Вздох удивления.

— Не тех, которые серебряные, а другие, наши…

Выдох разочарования.

— Значит из тех десяти рублей, за жилье, мы его обеспечим, два рубля в месяц на семью. За дрова, за столовую, ну, еду, за одежду, что дадим, за мебель…

Я долго перечислял пряники, народ малость воспрял.

— … А теперь о грустном. Всего ущерба вы нанесли на сто да ещё два десятка рублей каждая семья. А на выплату долга по нашему предложению у вас остаётся максимум рубль в месяц. Сто двадцать месяцев. Десять лет…

Над толпой раздался стон. Причём хоровой. Десять лет! Десять лет долги платить! Я, конечно, сволочь та ещё. Поди проверь, правильно ли я ущерб посчитал? Но сейчас я проверял совершенно другое…

— А больше зарабатывать можно? — Буревой взял кричащего на карандаш, такие люди нам нужны.

— Ещё условия есть? Как можно долг скостить? — такие тоже.

— А чего так много?!! — этого тоже на карандаш, в список нам совершенно не нужных.

— Люди! Слушайте! Заработать больше вариант есть! И скостить долг — тоже. Долг учёбой скостить можно, заработать больше — то вам решать, у нас работы на всех хватит! Ещё и уходить не захотите…

Народ зашумел, начались обсуждения.

— Кто решение примет, пусть к Ладимиру идут, через него все будет.

— По дрова как теперь? — этот, по ходу, не пойдёт.

— По дровам в прежнем режиме, мы говорим что рубить — только то и можно. Валежник без ограничений.

— Да сколько там его осталось… — голос стал печальным.

— Куда идти? — женский голос.

Вышла та женщина, с детьми, которая в лесу со всеми работать вышла в своё время.

— В смысле, куда идти? — я не понял, что она имеет ввиду.

— В крепость эту вашу.

— Ты уже решила?

— Да мне все едино, детей жалко, — тётка стояла с какими-то узлами, грустная.

— Тогда за нами, — я махнул рукой.

Весь лагерь печально провожал троицу, одетую в непонятно что тётку и её двух малолетних детей. Они уходили за нами под редким снежком…

По дороге дед подошёл ко мне:

— Думаешь, пойдут за еду работать-то?

— Пойдут. Раз есть Москва — значит должны быть и гастарбайтеры, без них никуда. Ну те, кто за еду работать согласен.

— Слово какое мудрёное… Ну да ладно, — мы подошли к южным воротам крепости.

За время противостояния с пришлыми мы дооборудовали наши защитные сооружения. Вторая, восточная крепость, теперь поделена на две части — жилую и промышленную — дополнительной бревенчатой перегородкой, которая шла с севера на юг. Её пришлось делать впопыхах, да ещё и двухслойной, с неким подобием шлюза или тамбура. В жилой части, что была ближе к полю, теперь стояли переоборудованные под бараки склады и хлева. Несколько из них были общими. Санитарный блок с помывочной и медчастью, общий зал большой для сборов и объявлений, столовая с кухней, детский сад со школой — собственно, вот и все инфраструктура. Второй часть крепости, промышленная, осталась под хранилища да склады. Шлюз же был нужен для того, чтобы не сильно распространяться о наших ремесленных мастерских и запасах перед крепостными. Привлекать пока к работе на станках да машинах новое население мы не собирались, как и вообще светить наши возможности. Поэтому пусть тягают те же бревна в шлюз, мы потом закроем ворота и оттянем трактором их на переработку. Ну и за безопасность свою мы переживали. Поэтому жилая часть крепости была основательно укреплена на случай нападения изнутри. На мостки попасть теперь можно было только с водокачки, пара огнемётов угрожающе смотрели в сторону бараков, колючей проволокой было увешано всё, что можно. На выходе наружу из жилой части появилась отдельная хитрая будка, для организации пропускного режима — бесконтрольное шатание по лесу хотелось сократить до минимума.

Мы провели первую крепостную гражданку за стены. Внутри женщину провели по заранее разработанной процедуре. В санитарном блоке тётку и её детей пропарили, дали отскрести от себя лепс, нарядили в чистое казённое бельё. Леда опросила людей, заполнила все необходимые документы, вроде медицинской карты и личного дела. Потом выписали три паспорта, он у нас всем положен, такой себе универсальный документ, удостоверяющий личность. В процессе опроса выяснили у женщины, что пятилетняя девочка и семилетний мальчик, что боязливо всё это время жались к ней — её племянники, дети сесты. Из двух семей после мора только трое их и осталось. А я-то думал, как так, тётке за сорок, а дети такие маленькие. Её ребятишки и муж умерли от болезни, лишь старшего сына давно уже понесла доля в походы, да так и не знает она о нём ничего. Сколько нам ещё таких историй слушать, выдержали бы нервы…

После бани тётку с детьми плотно покормили и отвели на новое место жительства. Первых поселенцев разместили в новом бараке, что был в девичестве нашим типовым складом. Мы в нём стены утеплили плитами из прессованного сена да стружки, отделали их досками, чуть больше окошек вырубили, небольших, под самой крышей, потолок из горбыля соорудили, перегородок по всей длине сделали, разделив барак на отдельные комнаты тонкими стенками, туалет и умывальную комнату общие сделали — вот и получилось общежитие для крепостных. Отопление центральное, из водяных труб, в этом складе уже было, следить за печкой будет наша капельно-поршневая автоматика. Эта часть строения под замком, обслуживание на нас, а снабжение топливом через специальные пазы в стене — на самих жителях барака, дрова-пеллеты стандартные мы им дадим. Каждой семье полагалось отдельное помещение, размером где-то четыре на пять метров. Надеюсь, все влезут. Из мебели в типовой комнате были двое двухэтажных нар, стол, лавки, пара тумбочек да здоровый шкаф с полками. Всё достаточно грубое, времени, чтобы создать что-то более элегантное для всех, просто не было. Доски, гвозди, фанера, некрашеная ткань — вот и вся наша мебельная фурнитура. В качестве вещевого довольствия выдали мешки с сеном в качестве матрасов, одеял и подушек, отрез сосновой ткани на пару квадратных метров на всякие полотенца, и по комплекту достаточно уродливой повседневной одежды и постельного белья на человека. Шили также на скорую руку, лишь бы срам прикрывало да грело.

Сначала я боялся, что тётка, увидев комнату, умчится из такой неустроенности в лес, в землянку. Но такого не случилось, вымытая, чисто одетая, уставшая женщина присела на нары, положила натруженные худые руки на колени. Рядом примостились дети, всё также с небольшим страхом. Хотя в глазах были уже были искорки любопытства. Мелкие пялились на окошко, шкаф, гладили ладошками обновки.

— Вот тут и будете жить, — сказал я.

— А печка где? — тихо спросила Береза, с ударением на последний слог, так звали новую жительницу.

— Она общая, на всё здание, ну, дом этот длинный. Дрова там сами подкладываются, их запас лишь один раз в день пополнить надо, — эта фраза чуть приободрила женщину, — если надо ещё что, скажите, принесём, если в запасах где есть. Но в долг, как договаривались.

— Оно понятно, чай, так и рядились. Готовить только как? — Береза уже чуть живее смотрела по сторонам.

— Готовить тут не будете, как и питаться, — в ответ на удивлённый взгляд, я добавил, — это чтобы мышей не было. В столовой, в другом доме, всё это будет, два раза в день, утром и вечером. Одежда зимняя пока только на взрослых есть. Не успели мы для мелких сделать, детей закутанными отнесём на ужин.

Я виновато развёл руками. Береза же встрепенулась:

— Да я сама могу, если ткани дадите. В долг.

— Посмотрим, скорее всего, так и сделаем. Сейчас Леда покажет вам туалет, ну, уборную, куда до ветру ходить…

— А это тоже тут?

— Ну да, чтобы не мёрзнуть. Там ещё умывальник есть, кран с водой, ну… Увидите, одним словом. Но лучше ту воду не пить, руки ей мыть да лицо можно. Чтобы жажду утолить — в столовую идти надо. Одежду вашу мы выварили, она, правда, чуть не на куски распалась. Только что из кожи было да тулуп, целым осталось. Потому мы это в казну, ну, в общее пользование заберём, обувку из неё сделаем и ремни. Долг на стоимость, соответственно, сократим.

— Ладно, если так, — Береза махнула рукой, — а хорошо тут у вас, тепло. И деткам место есть…

— Ну да всё не в землянке на морозе жить, — улыбнулся я.

— Да мы-то и до того небогато жили, хоть изба своя и была, — тётка поднялась с кровати, — показывайте что ещё нужно да говорите, чего делать стану? Долг-то детям оставлять неохота…

Леда взяла новых жильцов в оборот. Мелких пока оставили под присмотром Предвоя, ну а я пошёл к деду, надо участок работы определить Березе.

К обеду пришла Леда, вывалила нам лист со списком житейских мелочей, которые Береза бы взяла в счёт долга. И ещё две страницы мелким шрифтом — это вещи, которые нужны, но могут и подождать того момента, когда станет ясно, какой работой мы нагрузим тётку и на что в плане оплаты она может рассчитывать. Судя по всему, Береза с детьми за душой имели только то, что на себе да толику запасов еды, что не успели съесть в дороге. К вечеру мы собрали ещё один комплект в «квартиру» новой жительницы. Там два ведра было с веником, и швабра с тряпками для уборки, пара иголок больших, нитки, коробки да корзинки, комплект деревянной посуды небольшой, чтобы воды можно было принести из столовой. Ну и много других мелочей, которые не заметны в быту, но при отсутствии которых жить сложно или невозможно. Следующих поселенцев мы, возможно, так не будем снабжать. Пока же Береза у нас — это живая рекламная акция. На ужине всё и вручили. Она, правда, лучину просила ещё да инструмент какой-нибудь, чтобы долг дома отрабатывать. Говорила, нить умеет делать да ткань, думала, будет этим займ уменьшать. С лучиной идею мы зарубили на корню, палка с горящей щепкой в плане пожарной безопасности в помещении с деревянным полом не казалась нам оптимальной. Зато выдали чуть модернизированный скипидарный светильник, такие у нас больше на керосиновую лампу похожи. Вот этот осветительный прибор определили в миску с водой и намертво прикрутили к столу — чтобы дети не опрокинули. Заявку же в части инструментов для ремесла отклонили совсем — с утра сами ей участок работы нарежем. Показали Березе, как пользоваться лампой и отправили её спать.

На следующий день румяная, довольная, она вышла получать работу. Мудрствовать не стали — за шитьё одежды зимней для детей и других переселенцев и определили тётку. Для этого ещё один барак у нас был, вроде ремесленного. Принесли нить, ткань, гору кудели, швейную машинку с ножным приводом и ещё пару приспособ, ножницы всякие да иголки. Береза, уже отошедшая немного от своих мытарств, натурально выкатила глаза. Ума посчитать, сколько у нас барышень, у неё хватило. Как сопоставить их количество с горой кудели, ящиком ниток, грандиозным рулоном ткани. Правда, к чести новой гражданки, ничего, кроме одной фразы, вроде, «Вот это да!», она не сказала, вопросительно уставившись на швейную машинку. Объяснили ей, чего мы хотим — Агна будет на валках специальных делать из двух слоёв сосновой шерсти и кудели стёганную ткань, резать её по лекалам, делать заготовки для одежды и сами куртки, штаны, шапки. Ну а Береза будет ей помогать по мере сил. Откровенно говоря, женщина не поняла до конца, чего мы будет делать.

Пришлось демонстрировать. Сами на двух валках прокатали кудель, получив из неё что-то похожее на уплотнённый рулон ваты. Это будущая сердцевина зимней одежды. Потом, на другой установке, чуть сложнее, сделали «бутерброд» из двух слоёв ткани с подклеенным между ними утеплителем. Получилась заготовка для выделки фуфаек. Ну и финальный этап — на швейной машинке укрепили два вала, на одном из них установили многослойный рулон, на второй она будет накручиваться. Если крутить специальную ручку, то «бутербродная» ткань подаётся под иглу швейной машинки. Прокручиваешь раз — вдоль всей полосы шов. Чуть сдвигаешь — второй, параллельно первому. И так до самого конца. Потом, правда, сложнее — насадку на швейной машинке меняешь, и игла теперь делает шов уже поперёк рулона. Вскорости мы получили нужное количество стёганой ткани. Агна достала стопку фанерных выкроек, чуть призадумалась, прикидывая размеры детей Березы, выбрал нужные шаблоны и быстрым движением обрисовала мелом на ткани будущие куртки-фуфайки, штанишки и верхнюю часть обувки. Потом вырезала по рисунки прошлась на швейной машинке, делай толстый шов, вырезала заготовки одежды, опять прошлась по ним машинкой, сшивая самые длинные части, вроде рукавов и штанин, и протянула всё новой крепостной.

— Теперь вот тут и тут надо пуговицы сделать. Ну и вот так прострочить, чтобы фуфайка получилась и штанишки. Справишься? Бераза-а-а! Справишься, говорю?

Новая жительница стояла и малость окосевшими глазами пялилась на происходящее. На её глазах чуть не за полчаса получилось два комплекта достаточной сложной тёплой одежды. Посмотрев ещё раз на кучи ткани, ниток и кудели, потом на наши механику, на почти готовую фуфайку, потом на нас, ещё раз на кучу ткани…

— Не знаю, — честно выдала Береза, — у вас тут всё как-то мудрёно. Смогу ли?

— Да шить-то по-старинке надо, — успокоила её Агна, — вон иголки, нить, пуговицы деревянные, давай покажу, что дальше…

Мы с Буревоем оставили барышень вдвоём, дети Березы были под присмотром Предвоя, сына Леды. Вышли на улицу, я шумно втянул ноздрями морозный воздух.

— Ну что, удивили мы новых людей, — утвердительно отметил Буревой.

— Ага, не то слово. Ну дык так и задумывалось.

Это правда. Мы хотели малость выбить из наезженной колеи всех новых людей по их приходу в крепость, чтобы получить себе некоторый выигрыш во времени. Пока крепостные от увиденного будут приходить в себя, присматриваться, будем их чуть под себе перестраивать.

— Хотя эту всю механику мы даже за станок не считаем, — добавил Буревой.

И это тоже правда. Конструкция, что мы собрали в новой мастерской была, кстати, придумана в основном Агной, мы лишь помогли её реализовать её идеи. Причём изначально предполагался достаточно хитрый единый станок с множеством швейных машинок и с паровым приводом. На вход его должны были идти рулоны сосновой шерсти и кудели, с другого конца мы хотели забирать готовую стёганую ткань. Как и многие другие задумки, что планировались на эту зиму, работу над машиной пришлось отложить на неопределённый срок из-за неожиданного прихода беженцев.

— Ну что, пусть привыкает крепостная наша, — подытожил я, — а потом мы её на раздачу пищи поставим, пусть агитацией займётся. Ну, переманиванием под нас остальных. Пошли, что ли, тоже поработаем…

Мы отправились перетягивать брёвна — по нашему заданию люди из лагеря стягивали их к нашим воротам, для своих землянок дров они уже с избытком заготовили. Закончим с этим — примемся за выделку бытовых вещей для потенциального пополнения. Жаль, трактор привлечь нельзя, мы его пока скрывали от пришлых. Поэтому пришлось тягать лесоматериалы по-старинке — верёвки, блоки, мускульная сила…

Два дня после Березы никто не заявлял о своём желании перейти под нашу руку. Люди также работали на заготовке леса, получали горячую пищу в оплату, постоянно расспрашивая о предлагаемых условиях, уточняя неясные моменты. Отправили Березу с её детьми на раздачу продовольствия вечером. Женщину беженцы сначала натурально не узнали — чисто вымытая, чуть поправившаяся, облачённая в новую одежду женщина радикально отличалась от других пришлых. А два её пострелёнка, щеголяющие в новых фуфайках, шапках да штанах с берцами, которые помогали тётке, вообще были приняты сперва за «наших», москвичей. Пока происходил процесс раздачи горячего пайка, Береза и дети без умолку тараторили о том, как им теперь живётся. Народ слушал, что-то про себя обдумывал, задавал новый вопросы. Ответам, полученные от их же бывшей коллеге по несчастью, люди доверяли больше, чем всем моим уговорам и рассказам. Чуть не всю ночь лагерь гудел, обсуждая услышанное от Березы и её детей.

Наш план удался, на утро ещё одна семья из четырёх человек — коренастый мужик, его жена, двое детей мал мала меньше — стояли у наших ворот. За душой у этих переселенцев тоже было немного всего — ведро зерна на посадку, одежда, пара ножей да несколько деревянных вещей, вроде ложек. Их провели по тем же этапам, что и Березу — санблок, документы, заселение, обучение, получение вещевого довольствия. Вещи отобрали в казну, компенсировав их стоимость снижением общего долга. Дядьку нового определили истопником барака да на обработку затягиваемого нами дерева, что рубили за пайку крепостные. Утром — ещё пополнение, три человека, мужик и двое подростков. К вечеру ещё пришли люди, две неполных семьи. Потихоньку наш барак становился реально жилым помещением. Вновь прибывшие пока работали, что называется, «на себя». Обустраивали бараки, убирали их, подготавливали ветки да дрова для выделки пеллетного топлива, обшивали детей, помогали собирать мебель, возились по дереву, выделывая бытовые мелочи для новых потенциальных жильцов. Пока к нам шли те люди, шансы на самостоятельное выживание которых были достаточно призрачными. Вскоре и этот ручеёк закончился. В лагере остались те, кому было что терять — животину, топоры, телегу или лошадь.

Тогда мы запустили «трояна» — отправили обратно пигалицу. Она, Святослав и его сын, Держислав, вообще жили в нашей части крепости. Пленник, которого определили в основательно укреплённый да заколоченный дом на «поправку нервов», не делала ровным счётом ничего, вгоняя себя в долги за счёт содержания. Сын его, Держислав, в основном возле папки крутился, то еды отнесёт, то дров для печки, то одежду заберёт на стирку. Пигалица же, её Велиока звали, помогала по хозяйству нам, на кухне работала да уборкой занималась. Отъелась девушка, чуть раздобрела, а глазищи как были огромные, на половину лицу, так и остались. Она уже и в новом тёплом доме с окнами прижилась, у корельских девушек ночевала, и к кормёжке привыкла, и к бане, и к шмоткам, что мы выдали… А тут по утру объявление для неё, что так как Святослав всю вину на себя взял, то пора Велиооке и честь знать — родителям мы её возвращаем. И слово своё сдержали — нарядили в тот тулуп, в котором она к нам пришла, и отправили обратно в лагерь, в землянку. Та в слёзы — зачем гоните, я вам пригожусь. Объяснили ситуацию. Велиока лицо несамостоятельное, отец у неё глава рода, а с ним мы ряд не заключили. Вот и выходит, что удерживаем мы пигалицу незаконно, а нарушать порядки свои не хотим. Пойдёт род её под нас — пересилим их в барак на общих основаниях. Велиока сопли вытерла, худыми плечиками вскинула на себе тулуп, и решительно направилась в бомжатник. Там крики радости от родни, суженый её пришёл, другие люди девчушку обступили. А Велиока как давай орать да завывать, мол, на кой хрен вы тут сидите, идиоты! Три часа воплей, ещё час шума во всех частях лагеря — и перед воротами крепости стоит небольшая колонна людей во главе с пигалицей, девушка привела семью заключать ряд, идти в крепость. Через ещё пару часов — новое пополнение, жених её нарисовался с родственниками. А потом и другие люди пришли. Ручеёк людей опять возобновился. Всех в барак, оформлять документы, на санитарную обработку, вещи да ресурсы в казну, кормёжка и назначение на работы. Через ещё несколько дней и этот поток иссяк — самые стойкие да обеспеченные остались. Мужики, что не пошли под нас, резонно надеялись справиться сами, так новые крепостные сказали. Они хозяйства крепкие держали, да и ресурсов с собой взяли не в пример больше. Однако даже они надеялись на помощь Москвы — туго пришлось людям.

Задействовали новый рычаг давления. По утру объявили новые границы делянки для вырубки, дальше от предыдущего. Пайка же оставалась та же, утренняя и вечерняя кормёжка. Сено же если надо для животины — рубите больше деревьев. Оставшиеся в лагере откровенно приуныли. Сильно поредели ряды беженцев, могут не справится оставшиеся не под нашей рукой люди с заданиями, не смогут отрабатывать продукты и корм для лошадей. На то и был расчёт — те роды, что остались, были крепкими хозяйственники. А значит экономику любого действия понимают если не на уровне наших расчётов, то просто за счёт жизненного опыта. И представить себе последствия переноса вырубки вполне себе могут. Утром следующего дня у ворот стояла телега, с лошадью и привязанной к транспортному средству парой коз. Потом ещё семейство пришло, и ещё. Последних жителей бомжатника идти под нашу руку заставил выход на работы в лес нашей первой рабочей команды. Оценив скорость, с которой обеспеченные топорами и верёвками, накормленные люди стали вырубать новую делянку, последние беженцы поняли — деваться некуда. Через пару дней опять делянку перенесут, и доступ к горячей пище и сену совсем прекратиться — не смогут оставшиеся люди конкурировать с нашими командами. Народ из числа беженцев перешёл под нашу руку почти полностью.

Хлева пополнились новой животиной, лошадки появились и телята. Мы поначалу их вообще за коней приняли, но то потому, что их в телегу запрягли. А оказалось, что это бычок и телочка, сосем молодые, рога еле видны, вот наши и перепутали. Пришлось нам новых хлев оформлять — телят и лошадей в него определить. Овцы и козы в своём живут, в отдельном строении — птичнике — гомонят пернатые. Семена, что захватили с собой беженцы, пошли на пополнение посадочного материала, этим Буревой занимался. Одежда их в основном на выделку бумаги, уж очень изношенная была. Кожа да тулупы — на ремни и прочие поделки, ножи да топоры — в металлолом. Сопротивление такому разбазариванию железа удалось преодолеть достаточно просто — демонстрацией нашего инструмента. Местные орудия труда достаточно узкие и маленькие, экономит народ металл. Да и качество хромает, правка и заточка требуется постоянно. Ну а мы показали набор «Мечта лесоруба» — комплект из пил, топоров различного назначения, домкрата, лопаты, лома, скобеля для снятия коры. Мужики попробовали справу, почесали репу и только руками развели — своим «бесценным» инструментом они бы этот объём работы до морковкиного заговения делали.

С ножами же было сложнее. И свои демонстрировать пришлось, и на богов ссылаться, и на законы, и просто угрожать тем, что расторгнем ряд — была такая возможность прописана в договоре. Люди же уже чуть прижились в новых тёплых домах, привыкли к кормёжке гарантированной, и терять этот бонус ради призрачных понятий о том, что без ножа только голь перекатная шастает, не собирались. Тут нам сильно бабы помогли. Они капали на мозги своим мужикам о том, что, мол, ряд расторгнут — станем мы той самой голью перекатной, но с ножом. Последовала череда скандалов по этому поводу, и мужики, скрипя зубами, согласились и на требование разоружиться.

К середине марта переехал весь лагерь, кроме того парня, что дровами на митинге интересовался. Молодой, бойкий, он так и остался жить в своей землянке. Я поспрашивал людей, кто такой, почему не идёт. Оказалось, горшечник, приблудный, три года только на прежнем месте жил. Лет двадцать ему, пришёл на лодке малой в своё время, да и остался у их гончара в подмастерьях. Его так и звали — Горшок. Вообще же со специалистами среди беженцев было туго, сплошь крестьяне. Оно и понятно — чем больше во время эпидемии взаимодействуешь с людьми, тем больше шанс заболеть. Кузнецы, травники, знахари, торговцы — полегли чуть не в первую очередь, особенно те, у кого иммунитет слабый был. Те же, кто сидел на своих запасах, да носа из избы не высовывал, выживали чаще. Горшка же, по словам моих крепостных, спасло то, что жил он себе на уме, и делал в своём сарае на продажу посуду да поделки, а его мастер, горшечник, сам их продавал. И жил Горшок на рабочем месте, там же в сарае. Начался мор, ремесло встало, Горшок чуть не до самого выхода из деревни проторчал один в своём сарае, достаточно нелюдимый парень был. И он был единственный ремесленник, доживший до похода на север.

Выяснив подноготную, пошёл поспрашивать последнего беженца о его планах. Ну не хочет человек на моих условиях в крепость, что я теперь сделаю? Нашёл его на пляжике, тот сидел на брёвнышке и подставлял едва тёплому мартовскому солнцу лицо, щурился и улыбался.

— Здорова, Горшок. Так тебя называть можно?

— Да называй, только в печку не суй, — усмехнулся парень и посмотрел на меня.

— Ты тут у нас один остался, в лагере вашем, не в крепости, — я присел рядом с ним, — почему так, не скажешь?

— А чего говорить, — он опять поднял лицо к солнцу, прищурил глаза, — у тебя сытно, как люди бают, да тепло. А воли нет, сам говорил. А мне воля — это всё, я как потеплеет, плот себе сделаю, да пойду дальше, места пустые искать.

— А то, что долг твой на остальных раскидают, не переживаешь?

— Не-а, я человек приблудный, остальные на меня и не надеялись.

— Ну тогда скоро прощаться нам придётся. Сам понимаешь, я условия одинаковые для всех поставил.

— А я задерживаться не собираюсь, — широко улыбнулся Горшок.

— Плот-то как рубить будешь? Да вязать? — от этих слов парнишка посмурнел, сделать плот без инструментов было сложно, — Может, помочь тебе? Не просто так — за совет.

— Совет? А что за него?

— Если дельный будет — брёвен дам, верёвок, гвоздей да еды в дорогу. А то и лодку замастырим, чем леший не шутит. Но то от совета зависит. Ежели никак не поможешь — Ну а если — тогда сам крутись, — я хотел собрать местный опыт обработки глины.

Мы-то вроде научились делать многое, и кирпичи выходили, и посуда. Но вот качество да предсказуемость результата была на уровне «фифти-фифти». Или добрый кирпич, что не всякой кувалдой разобьёшь, или наоборот — чуть не в руках рассыпается. И многочисленные опыты с разной глиной, водой, песком, их пропорциями множились чуть не в геометрической прогрессии — уж слишком разнообразной была сырьевая база. Ну а если под рукой есть вроде как специалист в этом деле — отчего бы не воспользоваться? Тем более, что крепостные его считали отрезанным ломтем, и даже на то, что долг его на всех раскидали никак не отреагировали. Чужой Горшок для них. Да и прирост долга был мизерный.

— Секрет какой выпытать хочешь? — чуть настороженно поинтересовался парень.

— Да мне секреты не нужны, так, пара мыслей дельных. У нас с глиной проблема. Мы кирпичи из неё делать-то научились, посуду тоже, режимы подобрали, огонь нужный, время, но как-то не та они себя ведут. Мы по-разному пробовали, но не получается таких, как я хотел, и так, чтобы гарантированно. Ощущение такое, что одни воду в себя берут. А сильнее греем — лопаются. Другие механические нагрузки не держат, третьи — резкие перепады температуры. Может, глянешь? Глаз-то у тебя намётанный…

— Я не понял, что ты там говорил. Но гляну, чего не глянуть? Мы добрым людям завсегда поможем, — Горшок встал с дерева, улыбнулся — особенно если они нам в ответ тоже поспособствуют. Пошли, что ли?

— Прямо сейчас? — я тоже поднялся, — Ну если время у тебя есть, то пойдём. Глаза, правда, я тебе завяжу, не обессудь.

— Да я знаю, сказывали люди, как вы свои секреты бережёте, — гончар ехидно улыбнулся.

— Да мы не секреты охраняем, мы провоцировать, ну, делать так, чтобы мысли дурные в голову лезли, не хотим. Народу-то много, я их всех не знаю, как себя поведут, если странное увидят — тоже непонятно.

— А у тебя много странного? — мы шли к крепости, Горшок шёл за мной.

— Да хватает, — я завязал ему глаза, — пойдём, вот тут аккуратно…

Привёл Горшка в нашу «Палату мер и весов». Тут у нас образцы наших экспериментов, с описанием свойств да технологии получения. Развязал парню глаза, тот зажмурился после повязки от яркого света. Начал проводить Горшку экскурсию:

— Вот смотри, мы эту глину возле болота брали, два часа её при температуре… ну средним образом прогревали. А вот эту — в два раза больше, при том же огне. По твёрдости эта лучше получается, первая, но размокает больше, а вторая — хрупкая, но воду не пропускает… Ты слушаешь? — я вынул голову из книги с описанием технологий.

Горшок стоял, пальцем задумчиво водил по стеклу. Потом перешёл на полки с книгами, затем к образцами глины, камня, земли и песка:

— Вот из этого поделки хорошие получаются, — ткнул Горшок в один камешек, — а вот этот если с тем вместе жарить, может медь выйти, а вот этот…

— Ты ж вроде гончар? По камни-то откуда знаешь? — удивился я.

— А мне отец рассказывал. Он знатный мастер по камню, у него учился, да нас в семье много было, почитай десять человек, я средний. Как подрос — пошёл на сторону ума набраться, да своё дело хотел. На Ладоге не взяли в ученики-то, пришлось дальше идти, вот у гончара и очутился. Думал, поработаю ещё и с глиной, да и дальше пойду, может, устроюсь.

— Вот тот камень, из которого медь получается, я вот тут нашёл, но он там один был, — я достал карту, развернул на столе, — а второй — здесь был, таких много там…

— Это что за рисунок? — Горшок ткнул пальцем в значки на карте, которыми мы обозначали различные найденные образцы, — а это что? А это?

— Да вон видишь номер, ну, тоже рисунок возле камня нарисован? — я показал на полку с образцами, — а вот в книге написано, каким значком обозначаем. Смотришь на карту, видишь значок, смотри в книге какой номер на образце. Ну или наоборот, ищи в образце, потом в книгу, потом на карте ищи. Все просто.

— И впрямь. Забавно! — Горшок погрузился в карту и книгу.

Так, сдаётся мне, эксперта по глине мы потеряли. Вон как увлёкся, не оттащишь.

— А с глиной что?

— Ты какой песок брал? Глину? Сколько? Воды сколько перед лепкой? — не отрываясь от карты, Горшок засыпал меня вопросами, — А это вот, голубая линия, ручей, значит?

— Ну да, ручей, — я рылся в технологических картах и диктовал ему пропорции.

— Смотреть надо, не пойму я по-твоему.

— Ну давай искать тогда, — я полез в подвал, доставать ещё образцы.

До вечера Горшок щупал песок, глину, потом ещё воду попросил, которую мы используем! Налил ему из чайника — мы такую в глину кладём, кипячённую. Потом из того же чайника пили отвар, а Горшок диктовал мне приблизительные пропорции. Затем и до опыта дошли — в лаборатории нашей под изумлённым взглядом парнишки мы с Буревоем «выпекали» образцы для тестов, ломали и грели их до ночи на испытательном стенде. Получилось, помог Горшок. Теперь у нас есть технология для получения огнеупорных и строительных кирпичей, состав глины для посуды и поделок. Закончили уже в темноте.

— Спасибо тебе! Помог, иди в столовую, я сейчас бумагу выпишу, тебя там покормят. Хотя нет, сам отведу, — я протянул повязку.

По дороге Горшок спросил:

— А можно я завтра ещё приду? Забавно тут у тебя всё, посмотреть охота.

— Ты же вроде на волю собирался, в пампасы? — я ухмыльнулся.

— А может и туда кривая выведет, — Горшок тоже улыбнулся, — в пампасы эти твои. Камни у тебя хорошо лежат, удобно. Смотреть хорошо…

— Да смотри, в принципе, — я пожал плечами, — особенно если есть что ещё рассказать да посоветовать. Чтобы не за «так».

— Хм, и то верно, — задумался Горшок, — ладно, так тому и быть. Расскажу.

Так наладили контакт с Горшком. Тот жил в землянке, но к нам ходил каждый день. Потом пришёл, с вопросами:

— У тебя камней нет под некоторые значки, значки есть — а камней нет.

— А их мы значит использовали, было у нас и такое. Только записи и остались.

— А может я сгоняю, да принесу? Только скажи что — а то не дело это, когда значок есть — а камня нет.

— Перфекционист, значит. Ты птица вольная, делай что хочешь, можешь и камни таскать. Камни… Птица вольная… — что-то на грани сознания мелькнуло, я посмотрел на Горшка.

Мужик как мужик, молодой только. Борода, глаза весёлые, крепкий такой. Ему бы гитару — будет похож на… О! Точно!

— Слушай, птица вольная, про камни-то. Я так понимаю, ты к нам не пошёл, потому что работа тебя не устраивает, и свободы мало? Так?

— Ну да, я ж говорил. Мне бы в поле или в лес, или вон с камнями возиться да и с глиной тоже неплохо. Были у меня мысли… — Горшок начал было говорить, но я его прервал.

— А если я тебе предложу другие условия? Не в плане лучше чем у других, не правильно это, да и не по Закону. А если на постоянной основе ходить да камни те собирать? Геологом быть хочешь?

Вот что за мысль мелькнула у меня, понял, наконец-то кого он мне напоминает! Геолога! Ну там гитара, палатка, костёр…

— Вот прям ходить, да собирать?

— Ну, не только собирать, описывать ещё да свойства разные изучать. Потом на карту наносить, на рисунок тот большой. Объем их указывать, сколько взять можно, под землёй тоже искать придётся.

— Так прям в лес и отпустишь? — Горшок улыбнулся, — Одного?

— Дружище, я тебе по секрету скажу — мне ваша банда вся вообще до лампады. Отработаете долг — идите кто куда. Я всех в кучу собрал-то с одной целью, чтобы быстрее это было, а то возись тут с вами. Ну а тебе такая жизнь, я смотрю, не по нутру, свободы хочешь. Ну так договоримся — я тебе инструмент, палатку, карту, припасы. Ты «в поля» — а потом мне доложить, что да где нашёл. И тебе свобода, и мне польза. Оклад, плату месячную, положим, квартиру дам, в столовую ходить будешь, когда не на выходе. Походил, мне отчёт, тебе выходные, по количеству дней работы в лесу, делай чего хочешь. Потом опять «в поле» — красота! Ты как?

— Забавно! То есть я тебе камни собираю да рассказываю про них. И делаю что хочу. А ты меня за то кормить будешь, — Горшок улыбнулся, — тебе с того какая выгода? Тоже камни любишь?

— Не, мне они для дела нужны. На повязку, пойдём покажу.

Парень мне, если честно, нравился, чисто по-человечески. Такого силой удерживать или угрозами — бессмысленно, а вот делом интересным занять — может и получиться. Потому и привёл его в дедову химическую лабораторию. Буревоя не было, он с крепостными работал. Показал Горшку лабораторную посуду, кислоты да печки малые, объяснил, зачем это всё. Перешли на камни, рассказывал, как мы их обрабатываем по всякому да чего полезное получаем.

— … И ты мне камень принесёшь, укажешь, что их там много. А мы из них бац! — и свинец получим! Или олово там, или краску какую. Вот и выгода моя.

— Забавно. Я подумаю, — Горшок нацепил повязку на голову, мол, веди меня в землянку.

Горшок выждал несколько дней, всё ходил, присматривался. В итоге всё таки согласился. Оклад у него такой же, как у других, только с командировочными, доплатами за полевые выходы. Но на первый выход он пойдёт ещё не скоро — пусть пока грамоту освоит, счёт, карту, да и коллекцию наших минералов опишет, расскажет про них то, чего я не знаю. Сделали под это дело систему пропусков между крепостями, пока доступ в неогороженную часть второй крепости и первую крепость был только у Ладимира, Держислава и Горшка. Остальные пусть у себя сидят, привыкают. Польза от Горшка проявилась почти сразу, он в одном из камней опознал какой-то минерал, из которого олово получить можно. Я-то этот металл аж с Ладоги тащил, мы просто не успевали все эксперименты с образцами провести. Горшку чуть долга списали, и отдельно оговорили, что если что-то особо ценное найдёт — будет дополнительная награда к окладу. Много найдёт — много и получит. Из-за этого долг его быстро уменьшаться будет, и геолог вольным быстро станет. Такая вот дополнительная мотивация. Хотя, судя по его горящим глазам, Горшок ещё долго нас не покинет, даже получив свободу — уж очень интересно ему работать с образцами да картой.

Когда все, кроме Горшка, переселились в крепость, мы посчитали испытательный срок для наших крепостных законченным. Они и впрямь уже сами себя обслуживали и небольшую пользу нам приносили. Теперь можно и дальше двигаться, окончательно закрепив положения договора, который Москва подписывала с новыми людьми. По нему они все становились полностью крепостными. Никакого негативного оттенка это слово тут не несло, просто означало, что они живут в крепости. Работа же, и выплата долга регулировалась отдельным рядом с каждым родом-семьёй. Ради пущего эффекта, момент окончания испытательного срока оформили торжественно, а переход в новый статус решили сдобрить одобрением высших сил. Наших богов — Перуна, Сварога, Озерного Бога — крепостные уважали, но больше требы клали Ладе и Дажьбогу. Первая была покровительницей весны, пахоты и сева, сельскохозяйственная богиня такая. Второй отвечал за Солнце, свет и плодородие. Такие вот пересекающиеся функции у сил мистических. Идолы новых богов поставили к уже существующим, их пока железом отделывать не стали — не доросли ещё новые небесные покровители до уровня Перуна и Сварога. А вот символ Озерного Бога Ладогомора оделся в чугун, корелы окончательно и бесповоротно влились в число свободных граждан Москвы.

Получилось у нас на Перуновом поле пять идолов, стоящих спиной к спине. Мы под это дело подвели теорию о московском пантеоне богов. Перун теперь отвечает за небесную стихию, и, как самый мудрый и опытный бог, за знания и науку. На Свароге — стихия огня да всё, что касается ремесла во всех его проявлениях. Озёрный Хозяин, соответственно, за стихию воды и всё, что с ней связано — торговлю, рыбацкие промыслы, лодки. Транспорт, кстати, на него же повесили, речные да озёрные пути тут намертво с перемещениями связаны. Лада покровительствует всему живому — людям, животным, растениям. Дажьбог отвечает за землю и аграрный сектор.

Крепостных собрали на поле, все дали клятвы нашим и своим богам, глава каждого рода поставил кровавый отпечаток на документах, людям исправляли паспорта, вписывая в них новый, постоянны статус. После формальной части, перешли к торжественной. Я толкнул речь с описанием пантеона богов Москвы. Само собой, не преминул воспользоваться ситуацией и продемонстрировать своё статус среди сил мистических. Снял шапку, и, продемонстрировав всем красную пятиконечную звезду с серпом и молотом внутри, заявил:

— Вот теперь все боги в сборе!

Народ не понял — пришлось разъяснять. Один лучик — Перун, второй — Сварог, третий — Озёрный Хозяин и так далее. Народ сначала проникся, но потом нашёлся один особо умный товарищ, который узрел на своей шапке другой символ — квадрат. Такой был значок для крепостных.

— А у нас почему не так? — послышался крик из толпы.

— Ну давай подумаем. Вы все живые? Да, и уголок, что Ладу символизирует — присутствует. Вода да лодки вам знакомы и привычны? Знать, и Хозяин Озёрный вам не чужд. Пожрать вы горазды, — послышались смешки в толпе, это хорошо, — в том вам Дажьбог в помощь. Ну и ремеслу худо-бедно обучены, топорами машете — а это Сварога покровительство…

— Выходит, без Перуна жить будем? — тот же голос из толпы прервал меня.

— А так и получается! Знаний о том, как в Москве жить, у вас нет. Науки никакой не знаете, да и ума у многих, судя по всему, не хватает, а то бы по норам в своём лагере не прятались до последнего, сразу бы под нашу руку пошли, — я оглядел чуть насупившихся людей, — но то не страшно! Ум да знания — дело наживное! Как только станете такими, как мы — звёздочка на шапке и появиться. А мы вам в том поможем!

Народ загудел уже одобрительно, перспектива была приятной.

— А воинов кто благословлять будет? — задал вопрос бывший вояка, что раньше под Святославом ходил.

— А все и будут! — вступил в диалог Кукша, — воин должен быть живым, накормленным, обеспеченным ремесленным оружием и бронёй, транспортом в виде лодки или коня, и самое главное — наукой побеждать! Вот вам и Лада, и Дажьбог, и Сварог, и Озерный Хозяин, и Перун!

Пасынок снял свою шапку, показал аналогичный моему символ на кокарде:

— Серп и молот, знаки труда крестьянского и ремесленного, цвета пота пролитого на поле и в мастерских. В звезде всё находиться — под защитой богов наших земледельцы да кузнецы ходят! — распалялся мой пасынок, — Красным цветом внутри залито — а это готовность за людей, землепашцев да кузнецов, кровь пролить!..

— А вокруг чего красным всё покрашено? — кто-то ткнул рукой в наш флаг.

Он новый. Крепкой краской нарисован, звезда да серп и молот посередине. Старое знамя заботливо уложено на вечное хранение с летописью. Мы основательно готовились к присяге крепостных.

— Красный вокруг почему… — чуть тише сказал Кукша, но потом в голосе его зазвенела сталь, — А потому, что если враг какой нас обидит, то мы его уничтожим в любом месте, даже там, куда наши боги длань свою не простирают! На любом расстоянии от Москвы, сердца нашего, кровью врага землю оросим!! Нигде, ни под какими богами противникам нашим не спрятаться!!!

Одобрительный гул донёсся в ответ Кукше. Речь его понравилась людям, зацепила. А пасынок молодец, подумал я про себя, выкрутился, придумал, как символ, что родился в результате попытки хоть как-то разнообразить нашу жизнь, истолковать на пользу общества.

— Теперь знаете вы, что знаки наши да знамёна обозначают, — сказал я вслух, — время придёт — и на вас звёзды наши красные появятся, и мудрость Перунова на вас прольётся. И обязанность родину свою, Москву, защищать — тоже появиться. Чтобы как Кукша сказал всё было, чтобы нигде противник наш не спрятался. Теперь всё. Праздничный ужин — а завтра на работы, долги перед казной отрабатывать да уму-разуму набираться.

Все ещё немного погомонили, обсуждая услышанное, и отправились к крепости. Ко мне Юрка подошёл:

— А у нас почему треугольник был? — спросил корел.

— Хм, как тебе сказать… — я лихорадочно придумывал ответ, ну не говорить же ему, что просто так получилось, «от балды», — У вас получилось что Лада, Дажьбог да Озерный Хозяин вроде как с вами были. Живые вы, в огороде копошиться умели, рыбу удить. А вот Перун с мудростью его да Сварог, с ремесленными навыками — это уже мы вам привили, до этого они ваши требы да просьбы не очень воспринимали, не в их компетенции вы трудились.

— Хорошо хоть кругом не обозначили, — съязвила Лада, подошедшая к нам.

— А если ни одного лучика — это вообще как? — задался вопросом Буревой.

— А я не знаю, если честно, — сказал я, — живые-то все вроде…

Вот под такую теологическую дискуссию мы и добрались до Москвы. Завтра новый день, сложный — мы собирались организовать самостоятельную работу крепостных внутри и за приделами крепости. Наружу отправятся команды на лесозаготовку, внутри — работа небольшими группками над первичной переработкой сырья и прочим. Сейчас, когда проблемы переселения схлынули, мы хотели перевести рутину, ведение хозяйства, большей частью на крепостных. Сами же думали заняться разработкой нового, исследованиями, обучением, планированием работ и общим руководством. Собственно, из этой задумки ничего не получилось.

Знал бы я с чем мы столкнёмся, триста раз бы подумал перед тем, как отказываться от современного этому времени способу ведения хозяйства. Как просто было бы всё! Мы им — дом да кусок земли, они нам — «белку с дыма» да налог трудовой, в виде общественных работ. Нет же, понесла нелёгкая заниматься устройством нового общества!

Как только наши крепостные чуть освоились в домах, подкормились, отошли от шока, вызванного походом сквозь мороз и пургу, на край света, спасаясь от эпидемии, начались проблемы. Поначалу небольшие, потом — более серьёзные, а дальше комок трудностей только нарастал. Какие там науки да исследования! Тут бы с текучкой разобраться! Причём не хозяйственной — общественной да социальной! Чуть не каждый день новые сюрпризы!

То Обеслав прибежит в выпученными глазами. Он им про календарь рассказывал — обсмеяли наш способ ведения времени. Мол, в недели семь дней — вот умора! Кто ж так живёт! Да ещё выходной этот ваш, воскресенье! Вообще — бред! Не говоря уже про то, что месяцев-то не двенадцать, а больше, и количество их в году — плавает! И леший бы с их убеждениями — но у нас весь план производственный под наш календарь заточен. Пришлось разъяснять. Не воспринимают — календарь тут сельскохозяйственный, много на природу завязано, зачем формальности придумывать какие-то? Да ещё и мистику приплели, тут смена дня и ночи по части богов проходит. Всю ночь тыкал им в звёзды, читал лекции, рассказывал о движении тел небесных, как сутки да года образуются. Не, не понимают. Пришлось ссылаться на мистику. Ткнул в ночное небо, безапелляционно заявил о том, что календарь наш чуть не лично Перуном спущен, и мы его по звёздам считаем. Они-то как наши, пятиконечные, только далеко. А, следовательно, с учётом Перуна и прочих богов, что символы наши образуют, только по звёздам и можно считать неделю, как и длительность дня и года. А ведь семь дней — это не просто так! Каждый день в неделе в честь блуждающих звёздочек назван — Марс, Юпитер, Сатурн, Венера, Меркурий, Луна да Солнце. Причём все эти тела небесные по-разному двигаются, и только Солнце чётко выходит и заходит каждый день — в честь него и воскресенье, как неотвратимая необходимость отдыха, существует. Ну а двенадцать месяцев потому существует, что у всего на свете есть начало, середина и конец. Следовательно, и у каждого времени года должно быть также. Сезонов четыре, каждому по началу, концу и середине определите — и получите по три месяца на весну, осень, зиму и лето соответственно. Каждый день есть утро, полдень, и вечер, вот и тут так получается. Март начало, рассвет весны, апрель середина дня, ну а май уже вечер получается. А названия странные потому, что вы мне сами говорили, что время есть божественная суть, и не с вашим свиным рылом в высокие материи лезть! Сказано — январь, знать, не просто так Перун такое имя выбрал, и вам тому сопротивляться не след! Вот такую базу теоретическую подвёл под календарь, натянув сову на глобус. В смысле, ошмётки знаний по астрономии и истории учёта времени из будущего, обильно сдобренные отсылками к богам местным, на наши, Московские символы да понятия.

В другой раз подорвались среди ночи по сигналу часового. Толпа баб натурально ломилась в ворота из крепости наружу. Дозорный огнемётом вбок куда-то стрельнул, толпа чуть отступила — и опять ворота давай давить. Пришли все Игнатьевы в полном вооружении, постреляли в воздух. Стали выяснять причину столь странного поведения. Сквозь крики и слёзы к утру удалось определить в чём, собственно, дело. Оказалось, какой-то там ритуал поправки здоровья. Из разряда, тридцать (это имеет значение) девственниц (тоже важно) в полнолуние (это ещё важнее) должны собрать по корзинке (без этого никуда) упавших еловых веток, чтобы по две палочки на каждой (от этого отступить нельзя!) и сделать венок из них, который следует закопать на западном склоне (это значимо!) священной горы Фудзияма… Утрирую, конечно, но смысл примерно такой. Собрал всех на заутренний митинг. Мужики да бабы, говорю, постоянно так раньше делали? Все кивают. Помогло во время мора? Молчат. Ну дык какого ж хрена вы тут мне устроили! Да ещё и баб чуть не босыми выгнали из барака! Колдунство ваше тут не работает! Для здоровья есть Смеяна с Розой и духи специальные — Гигиена, Санитария, Карантин и Строгое соблюдение техники безопасности! Так что все по домам, ритуал справим, но не так, и не в этом году. И вместо отдыха после ужина будет у вас теперь лекция по обращению с духами здоровья! Постреляли ещё в воздух, утихомирили народ, Ладимиру втык организовали — предупреждать о таком надо.

Потом мужики чуть пожар не устроили — Морену жгли без согласования с властями. И нет бы подойти спросить, мы бы поспособствовали. Нет, сами всё крепостные устроили, пустив на костёр остатки деревьев, что в их части крепости лежали. Какой-то умник скипидаром полил это всё хозяйство из лампы, сам облился и дорожку в барак сделал из горючей жидкости, пока нёс поломанную лампу. Итог — мужика чуть не спалили и без квартир за малым не остались, штрафы раздали и сформировали бригады на случай тушения пожара.

Раз, поначалу, пришёл к восьми утра народ на работы сопроводить — все спят. Предъявил опоздание, мне в ответ, мол, работать мы по ряду каждый день должны, но день-то только с когда светло начинается, и значит, пока темно, никто пахать не собирается. Скрупулёзно посчитал потери времени в течении года, рассказал про белые ночи, спросил — вы по лету сутками будете трудиться? Без выходных и проходных? А зимой топить барак чем будете — ведь темно пару дней бывает так, что чуть не сутками ночь, когда дрова рубить? Уговорил со временем людей подчиняться графику, хотя и бурчали постоянно.

Потом новые напасти — пигалица наша самовольно заняла со своим женихом свободное помещение. Они тут свадьбу, оказывается, сыграли, втихаря! А невесте восемнадцати нет — что делать? Я к Ладимиру — тот в ответ, мол, договаривались в личную жизнь не лезть. Весь день объяснял, что ряд-то мы с главой рода заключали, а долг — на каждом висит. Свадьба была — новая семья образовалась. А значит, и пересчёт долга произвести надо. Ресурсы опять же новой ячейке общества выдать следует, да и по Закону не положено так рано жениться. Сошлись на компромиссе — правила мы чуть исправим, напишем, что если врачи не против и родители согласны, то возраст вступления в брак может быть и меньше. Ладимир же обязался докладывать о таких событиях перед их свершением. Правда, тут же привёл дядьку одного, что в свою семью девушку, дочку соседа, взял второй женой. Я взвыл — что-то про многоженство мы совсем не подумали. Итог — подарки от Москвы обоим парам молодожёнов, в виде списания части малой долга, выделение бытовых мелочей да перераспределение снабжения. Паспорта им переоформили, в книге актов запись сделали, и дополнительный бонус в виде общей фотографии, пусть и сделанной после свадьбы, добавили.

Засорилась канализация. Причина — люди начали сбрасывать в туалет всё, что посчитали мусором. Вот полено какое-то и стало препятствием для продуктов жизнедеятельности, завонял барак. Оштрафовали всех чохом, не стали разбираться в персональной вине. Наказанием послужило чистка той самой канализации и рытьё новых приёмных мощностей для «продукта» за границами крепости. Потом животами другой барак мучался — воды технической напились. Убрали кран им в бараке, в санитарном блоке постановили проводить гигиенические процедуры. В процессе обнаружили, что руки мыть вообще никто не собирался всё, как и умываться, и зубы чистить. Теперь под зорким взглядом Смеяны, у неё не забалуешь, не смотря на возраст, до выхода на работы и учёбу и перед сном все приводят себя в порядок возле умывальников. Припугнули народ микробами да эпидемией новой. Хоть и со скепсисом нашу информацию приняли о причинах болезней, но подчинились — уж слишком страх велик был перед мором.

Потом в столовой проблемы. То рыбу не едят, день такой выдался. То наоборот — жрут в три горла до колик в животе, добавка была разрешена без ограничений. Призвал к ответственному поведению — нечего на канализацию работать, еда не безгранична. Ограничили добавку, рацион теперь согласовываем с Ладимиром, чтобы опять голодными люди из-за очередного религиозного праздника не остались.

На работах — не лучше. Стали назначать бригадиров — все хотят быть. Поумерили пыл потенциального начальства. Старший в команде получает чуть больше, и отвечает за инструмент и своих людей. Поломают справу — ущерб в виде долга Москве ложится на старшего (две десятых), на Ладимира (одна десятая), и на непосредственного виновника (остальное). Слиняет кто — его долг вообще на всех раскидают, и ещё сверху добавят той бригаде, что не остановила беглеца. А если инструмент с собой утянет — его тройная стоимость как штраф на всю рабочую команду ляжет. А бригадиру — особо достанется, добавиться в долг солидно. Такая себе круговая порука. Будущих руководителей как ветром сдуло. Еле уговорили народ выбрать себе самых надёжных и проверенных соратников в начальство, вроде, дело пошло. Но перестали инструментом пользоваться, боялись поломать. Опять уговоры, перераспределение пропорций штрафов, уточнение процесса определения виновного и сознательности поломки инструмента.

Потом — ещё веселее. Поля новые освобождаем, лес убрали, три дерева стоять остались. Какой-то очередной религиозный загон, мол, дурное дерево, пилить нельзя. В другой раз камлали чуть не до вечера, как Буревой раньше, перед каждым поленом. В третий — вырубили снегозащитную полосу, чтобы, значит, долг им быстрее списали. А то вообще, склон очищали и половину брёвен оставили на лесоповале — они не в ту сторону упали! Буревой на себя решение вопросов этих по моей просьбе взял. Сделали ему печать железную, со звездой и серпом с молотом. Дед её раскалял и выгонял «бесов» из неправильного дерева путём его клеймения. Пляски возле поленьев я указом запретил — пуст лучше делом помогают лесу, саженцы растят да высаживают. Отдельно три дня лекцию читал на тему того, как правильно лес не обидеть. Благо, опыт был, Буревой такую же несколько лет назад слушал.

С инструментами полный швах. Половиной никто не пользуется — не знают как, а спросить не считают нужным. То у Агны бунт на швейном производстве, швейную машинку чуть не за Нечистого приняли. То заботливо смазанная пила лежит на пеньке, а вся бригада топорами машет — бояться испортить, цена уж велика сильно у такой справы. Да и привычнее колуном махать-то. Ну и план летит к лешему, не справляются люди.

Обучение, лекции, контроль за работой — разрываемся натурально. И это только крупные проблемы. А мелких сколько! Каждый вечер у нас с родными и корелами совещание. Они мне, как последней инстанции, вываливают свои затруднения, я решения принимаю.

— Конфликт в бараке, в ближних к котельной комнатам тепло, в дальних — прохладно, Ежели поднять температуру — в первых вообще дышать нечем. Истопника чуть не бьют, — выдаёт Леда.

— Окна открывающимися сделать, пусть проветривают. Трубы переделывать не станем, — я фиксирую себе данные для нового распоряжения на завтра.

— В другом бараке истопнику глаз подбили, мол, мало работает. Их там больше, надышали, почти не ест печка дров, — добавила Леда.

— На истопников повесить заправку ламп, Влас, научишь их. Уборку коридора и общих помещений — тоже ему.

— Бабы ругаются, штаны носить не хотят, — это Агна.

— Штанов им сделайте тонких, исподнее будет. Юбки, стёганные, сшейте. На работу в юбках при этом не пускать! Затянет полы в валки какие — потом ноги ломаные лечить придётся, так и объясни. Новую одёжку выдавать в долг, кто попросит.

— Мыши в бараке, крепостные еду несут для домового, — вставился Добруш.

— За таскание продуктов из столовой — штраф. Для кормёжки домового отвести место отдельное, куда мыши не полезут. Пусть в общем помещении, — такое по одному на барак было, — будет красный уголок, там с духами и домовыми следует общаються.

— Жалуются дети да бабы, что не выпускаем их к мужьям за пределы крепости.

— Для тех, кто ещё не понял зачем это всё — провести демонстрацию «бегунка», — у нас убежал один раз мужик с топором, останки его через пару дней нашёл Кукша, звери растерзали мужика, — потом Ладимиру скажите, что для того чтобы глупостей крепостные не наделали, мы их пока в строгости держим и не выпускаем. Пусть до своих донесёт.

— Один у меня лук сделал — с ним как? — добавил Кукша.

— Где тетиву брал? Из одежды выдрал? За порчу доверенного имущества в виде фуфайки — штраф. Зачем соорудил оружие? Хм, не сказал… Чтобы мысли напасть на нас не было, стрельните куда-нибудь из огнемёта. Чтобы бараки не задеть, но дать понять, что церемониться мы с ними не станем. Лук изъять до поры до времени. Юрка! Ты объясни мужику, что оружие он со временем получит, когда мы ему доверять станем. На свой пример напирай. Далее что?

— Узоры на фуфайке считать порчей имущества? А то многие обзавелись…

— Как делали? Вместо положенной работы и из выданного для неё материала? Штраф за нецелевое расходование средств. Кукша! Объясни им, что «всё вокруг колхозное — все вокруг моё» — это не наш случай. И подобное к воровству приравнивается. Далее, нитки да иголки и некоторые другие мелочи через Леду пусть заказывают со склада, в счёт долга.

— А с узорами как?

— На всей одежде нельзя. Пояс да воротник — вот их место. За остальное — штрафовать как за порчу. Символы государственные изображать только по согласованию. Дальше.

— На топор знаки ставят, чтобы от коргоруши защититься, что вещи таскает.

— Когорушу наказать за воровство, впредь этого мужика к серьёзным работам не подпускать. Вещи вернуть.

— Дык как его накажешь! Он же с домовым живёт! — чуть не хором выдали мне родичи, — Дух такой, мелкий и вредный. Из-за него вещи пропадают.

— Э-э-э-… И что, помогает такое? Ну, знаков нанесение? Помогает!? Странно… Тогда место на инструменте определите, только там знаки пусть будут. А ещё лучше — на табличке с инвентарным номером символ тот сразу ставить, в мастерской…

И так — каждый вечер. Мириады мелочей, которые приходилось фиксировать, выявлять, запрещать, разрешать. И потом свои решения доносить и разжёвывать крепостным. Получалось откровенно не очень. И недовольство, и бурчание, и конфликты внутри бараков, и даже небольшой саботаж. Лучше всего, кстати, доносить наши мысли получалось у Кукши. После пламенной речи на присяге, народ к нему проникся уважением и толикой страха. И моему пасынку было достаточно глянуть чуть угрожающе при попытках спорить — и все молча кивали и шли делать, что сказано. Мне же и остальным приходилось уповать больше на логику, разум, подробные объяснения «почему так», и, в самом крайнем случае — отсылать всех к воле богов.

Нельзя сказать, что дело превращения крепостных в настоящих жителей Москвы, какими мы бы хотели их видеть, стояло на месте. Сдвижки были. Положительные или отрицательные — тут как посмотреть. За месяц почти полностью прекратилась самодеятельность, последствия которой приходилось расхлёбывать. Но теперь все при появлении чуть не каждой мысли в голове бежали спрашивать разрешения! Можно, мол, мне стол передвинуть? А окно завесить? А кровать подремонтировать? Да, пожаров, болезней, травм и серьёзного ущерба материального удавалось избегать, однако выматывал этот процесс — просто жуть. А учитывая, что параллельно мы готовили технику к новой, достаточно масштабной посевной, нагрузка была очень большая, уставали сильно.

К концу второй декады апреля мы, уставшие и осунувшиеся, проводили традиционные посиделки для решения проблем, выявленных за день.

— У младенца одного, оказывается, имени ещё нет, — констатировала Леда, — не дают постоянное, только временное, вдруг помрёт.

— Имя — дать, паспорт — оформить, родителям сделать внушение, — я продолжал черкать в здоровенной тетради, — напирать на то, что без имени получается, что они и не надеются на выживание ребёнка.

— С детьми вообще проблема, — добавил Обеслав, — родители их к себе из школы тянут.

— Зачем?

— Говорят, поставим помогать, быстрее из долгов выйдем и дети делу обучены будут. Мамы на ткань тянут, мужики — сучья ломать. Причём даже совсем мелких, ещё десяти многом нет. Я, конечно, пресекаю, и Береза, которую мы в детский сад воспитательницей определили, тоже старается, но против воли родительской не попрёшь особо…

— Идиоты, — кратко резюмировал я, — они что, и впрямь десять лет долги выплачивать собрались? До сих пор не поняли, что без знаний — никуда? Без грамоты да счёта производительность труда низкая, а потом дети подрастут — свой дом заведут, мы их на отдельное довольствие поставим, в новые долги загоним из-за выдачи мебели да одежды…

— На веки вечные будут у нас в долговом рабстве, — добавил Буревой.

— Вот это и оно… — я потёр красные от недосыпу глаза, — Сколько там времени?

— Два часа ночи, — сказал Обеслав, посмотрев на свою поделку.

Парнишка нашёл себе достаточно интересный и полезный способ успокаивать нервы, расшатанные работой с нашими крепостными. Он в свободное время и в выходные делал часы. Устройство моих наручных перерисовал аккуратно, и посредством миниатюрных инструментов пытался собрать их увеличенную копию. Да, на руку такое не оденешь, но вот на стол поставить — запросто. Да и ошибка серьёзная накапливалась за сутки-двое только.

— Завтра что у нас? — обратился я к родичам.

— Трактора собирать новые, плуги делать, ну и это, крепостных понукать, — за всех ответил Буревой, — на руду отправим партию, болото вроде уже отмёрзло, в лес, на соль ещё, её совсем мало осталось. Ну а вечером — как обычно, тут собираемся.

Я посмотрел на уставших, невыспавшихся людей, что сидели за столом.

— Надеюсь все понимают, что долго мы так, в ручном режиме решая проблемы, не протянем? — народ закивал одобрительно.

— А как по-другому? Прекратим — они по старинке жить начнут, угробят наши начинания, — выдала Леда.

— За время решения вопросов тут у меня сложилось некое видение, — я достал новую тетрадку, в ней записывал рассуждения на тему управления крепостными, — вот что получилось. Все вопросы, которые возникают у крепостных, можно разделить на три больших группы. Религия и верования, непонимание наших правил и законов, отсутствие базового образования. Банально получается — люди слабо себе представляют, зачем мы от них требуем то или иное, попытки объяснить упираются в недостаточное знание письма и счёта, сложно донести им описания технологических процессов и потенциальные результаты их нарушения без достаточно внушительного математического базиса. Ну а религия да верования с обрядами — это просто вишенка на торте. Половина из них под собой имеет вполне рациональную основу, вот только она или забыта, или не осознаваема теми, кто пытается тупо следовать старому укладу…

— Это как? — заинтересовался Юрка, что чуть не дремал в углу.

Корелу досталась не самая завидная роль в нашем теперешнем хозяйстве. Он обеспечивал нас рыбой. А учитывая, что её нам надо было много, и распространяться о паровом судне мы не стремились, процесс ловли был негуманный. Засветло Юрка и с напарником уходил на лодке за горизонт, там ловил рыбу, до ночи они мотылялись на озере, и только потом, когда всех крепостных собирали за стенами, приводили баркас с уловом в заводь. И так чуть не каждый день. Уставал парень сильно, но зато с нашим паровым судном стал управляться просто виртуозно.

— Ну как тебе сказать, Юра… — я почесал макушку головы карандашом, — Вот например, помнишь, что Ладимир про выбор места для дома говорил? Мол, почему вы бараки ровно поставили и как землю готовили? Мы его ещё потом долго расспрашивали про традицию, по которой они избы строили? И Буревой тоже много в те обряды добавлял от себя?

— Ну да, было дело, — сказал Юра, — Ладимир про мурашей говорил да пауков, корову да камни какие-то. Ты его ещё долго убеждал, что в крепости и так всё нормально стоит…

— Ага, оно. Если кратко, то у них принято так дома строить. В идеале, для выбора места, где дом сооружать можно, корову пускают. Где она ляжет — там и избу ставить надо. Мёда горшок ещё для проверки на ночь чуть прикапывают, и если туда муравью набились, значит, место счастливое. А перед тем, как брёвна класть, ещё и камни потяжелее по углам будущего строения поместить надо. Если за несколько дней булыжники те на месте останутся — можно и избу рубить. Так, Буревой? — дед кивнул.

— Ну и какая тут основа рациональная? Так, баловство одно… — поинтересовался Обеслав, он уже давно отвык от слепого следования традициям и считался в некотором роде не то еретиком, не то революционером в этом плане.

— Не скажи. Как тут избы строят? Чуть в землю вкапывают, пол земляной утрамбовывают, печки по чёрному топят — ваши старые дома такими были. А для комфортного жилья без болезней что надо? Чтобы дом был на месте проветриваемом, но без сквозняков. Земля не должна влажной быть, а то сырость будет в помещении. Ещё надо, чтобы под землю стены не ушли под собственным весом. Да и по сторонам света его так ориентируют, чтобы света как можно больше в оконцах было. Вот и проверяют по обряду на все эти параметры. Корова в месте сыром не ляжет, только в сухом да чуть продуваемом. Мураши свои жилища строят также в местах не затопляемых много лет, да с почвой мягкой. Камни те, что по углам кладут, определяют, насколько в грунт стены просядут, потому их потяжелее выбирают. Вот и выходит, что по форме — это традиция, а по содержанию — геодезические исследования местности, хоть и проводят их при помощи животины да насекомых. Вот тебе и зерно рациональное, что в основе обряда лежит. По нему дом построишь — тяга в печке хорошая станет из-за естественного проветривания, но сквозняков не будет. Почва сухая под избой выбирается — болеть меньше станет люд, что там живёт. Земля не станет проваливаться под весом брёвен — стены дольше простоят.

— Забавно! — ухмыльнулся Буревой, — Я так не смотрел на те обычаи, что нам от предков достались.

— Вот-вот! — сказал я, — А остальное — что в полночь это делать надо, приговоры, которыми всё это сопровождается, одежда да состав участника обряда — это уже потом наросло, для приведения логических требований в соответствие с верованием в силы природные. Да и то, текст, что в процессе произноситься, он-то тоже смысл имеет! Говорят-то складно, как песню поют…

— …Вот и запоминается лучше, — добавил Обеслав, — и то верно. По нашим, московским, понятиям, это у них технологическая карта получается на исследование земли для строительства дома. Интересно, однако…

— Ну, дык, а я о чём? Понял теперь, Юрка, что ввиду имеется? — корел закивал, — Продолжу тогда. Надо с крепостными все три вопроса — религия, непонимание наших законов, образование — решать комплексно. Причём так, чтобы любой идиот мог своим умом «допетрить», почему штраф за то или иное берётся и как его размер подсчитан. А если со слов не сообразит — пусть читает да самообразовывается, может, так понятнее станет. К традициям такой же порядок стоит применить, чтобы из каждого обряда смысл вычленить да всем показать явно. А форму проведения церемонии уже потом чуть к нашим понятиям поменять, не задевая сути. Это если смысл есть внутри верования. Ну а если нет, да на процесс жизни и хозяйствования проведение церемонии никак не влияет, законов не нарушает, «Трактату» не противоречит — пущай делают, что хотят. Но лучше — в свободное от работы время. Потому предлагаю всё свести к единому знаменателю. А через что у нас можно выразить любое человеческое, а следовательно — экономическое, действие?

— Через деньги, — ответила Леда на риторический вопрос.

— Правильно, через серебро. Оно привычно и понятно всем. Вот и займёмся мы таким до мая, я думаю. Все наши законы да правила в порядок привести надо, на каждый абзац в кодексах — аргумент чёткий, обоснование, в виде экономических расчётов, нужно. Так и от вновь выявленных проблем избавляться будем. Ну, если опять вопросы возникнут по поводу уместности или неуместности отдельных действий у крепостных, теперь такое будем в серебре считать да через Ладимира людям доносить. В качестве основы возьмём долг, что мы на пришлых повесили да на всех взрослых раскидали. Получим стоимость человеко-часа в серебре, и через неё остальное выразим. Согласны с таким?

— А с обрядами как? — спросила Леда.

— Если хотят что-то сделать по обычаю — пусть Буревою докладывают. А там или он сам, или вместе, рациональное зерно найдём и в серебре положительных эффект от него выразим. А те затраты, которые на форму проведения ритуала пойдут, ну там одежда специальная, время, которое они пляскам да песнопениям посвятят, продукты, что духам поставят, наоборот — вычтем из того бонуса, что обряд даёт. Обе цифры крепостным представим, пусть сами решают, насколько сильно они старинных традиций, а точнее — их формы, придерживаться готовы. Ну вроде как баланс какой или консенсус найдут на базе наших расчётов между религией и здравым смыслом.

— Тогда завтра и примемся, — встал из-за стола дед, — а теперь — всем спать.

До начала мая разрабатывали систему аргументации всех наших правил и законов. Понятное дело, далеко не всё получилось правильно обосновать или свести к понятным цифрам в серебре. Но основу заложили. Единственный момент, который пришлось продумать отдельно — это материальное выражение тех денежных средств, которые мы использовали внутри Москвы. Это, кстати, Леда нам на вид поставила. Мол, всё больше народу не сильно интересуется процессом выплаты долга. У нас всё на записях, потому, например, берут люди в лавке товар, мы у себя в книге такое записываем. Зарплату получили — тоже самое. И выходит по нашему учёту, что за время работы системы дополнительного снабжения через торговлю «в долг», некоторые семьи всю зарплату спустили в лавке, а Москве в счёт долга ни копейки не выплатили. Поспрашивали людей — выяснили, что такие вот «виртуальные» цифры взаиморасчётов многим сложны, и некоторые просто опустили руки. Мол, один хрен, чуть не всю жизнь горбатиться придётся — так чего сейчас экономить? Такой себе кризис «потребительского кредитования».

Вот и пришлось сделать деньги московские, чтобы люди их у себя хранить могли и понимать, когда они очередные нитки для вышивки за счёт зарплаты берут, а когда — в долг. Драгоценные металлы пускать на такое не стали, деньги нас бумажные да железные. Штампы Веселина травила кислотой, текста на купюрах — много, чтобы стимулировать образование. Монетки сделали из мягкого железа. Водяные знаки стали особым геморроем — хоть и не делал никто в окрестностях бумагу, но перестраховаться от подделок я хотел. Потому купюры стали из трёх листов делать. В среднем слое, он самый толстый, сделали отпечаток на валках хитрых. Потом все листы склеиваешь — и на свету просвечивается серп и молот в звезде — такие у нас водяные знаки.

Сделали гору купюр и монеток, подготовили изменения в законы, и первого мая организовали самый настоящий митинг. На работы никто не пошёл, всех собрали возле бараков. Я толкнул речь о том, что мы меняем чуть порядок жизни в Москве. Для начала пошли пряники — мы повышаем зарплату всем, без исключения. Народ радостно загомонил. Я перешёл не то что к кнуту, к более сложным вещам.

Первым было изменение порядка расчётов с населением. Теперь вместо некоего вычета из зарплаты каждый работающий человек платит вполне себе определённых налог. Точнее, несколько. На медицину, содержание города и бараков, военный налог и образовательный, административный. Все — фиксированными суммами, с каждого работающего. Понеслись вопросы и возмущения. Мол, у одного трое детей, а другой — сам по себе. Почему тогда налог на образование берут со всех одинаковый? Разъяснил, что Перун без образования на шапке не появиться, звезда никогда у человека, что счёта да письма не знает, не заменит квадрат на кокарде. Потому образование теперь для всех доступно. Дети — в обязательном порядке, взрослые — по желанию, в вечерней школе учиться будут. Налог мы возьмём со всех, как закон велит, а брать или не брать знания, за которые уже уплачено — то дело каждого. Люди задумались, выглядеть идиотом, что деньги заплатил, а товар, науку, не взял, никому не хотелось. Пошли про военный налог спрашивать, про административный. Пояснил, что сейчас Москва за их безопасность отвечает, знать, на воинскую справу выделить ресурс надо. Административный же ляжет на оплату труда тех, кто документы вам справляет, фото в паспорта делает, подарки к свадьбам готовит и прочие функции управления выполняет. Восприняли нормально.

Хуже было с медициной. Мол, мы врачей налогом содержать будем, а они нас по вашим же законам через медосмотр гоняют по утрам и вечерам. Выходит, сами обязали, и сами же деньги за это берёте. Почему не даёте самим решать, как от болезней спасаться? Бабки-ведуньи ведь везде «по факту выполненных работ» получают плату, давайте и тут так сделаем! Вышел Буревой — и понеслась…

Дед разразился пламенной речью. Заключалась она в том, что живёте-то вы в Москве под долгом. А значит, и здоровье ваше — это ответственность города. Сляжет работник на больничный — кто за него долг выплачивать будет? Не погнушался Буревой на примере скотины рассказать. Коня своего, что чуть приболел земледелец хороший разве на поле выпустит? Нет! Дождётся, пока легче животному станет, пусть и в ущерб себе. Помрёт лошадка — ни вспахать, ни посеять, кому такое надо? Вот и тут так. Пока долг не выплатите — наша забота о вашем здоровье заботиться. А травки лечебные нужны? А врачей кормить? А санитарный блок содержать? А бинты выделывать? А записи медицинские вести?..

Так, постепенно, и перешли к новым веяниям в области правил и законодательства. Буревой ловко перевёл на это разговор при пояснение медицинских раскладов. Мол, вы думаете, что перчатки для работ мы вас одевать заставляем просто так? Нет! Мозоль набьёшь, врач не выпустит на вырубку — день пропущен, заработок упал. А вот чтобы не терять в серебре да рублях московских из-за такой мелочи, мы вам правило заранее написали. Один день работы по вашему долгу вот в такую сумму выходит. И Москве с того труда такая доля прибытка перепадает. А значит, если перчатки не одеваешь, себя в заработке ограничиваешь, и городу убыток потенциальный создаёшь. Вот вам описание да расчёты, сколько конкретно средств на вас Москва теряет. Цифра знакомая? Вот это и оно — штраф это ваш за работу без перчаток, да ещё и сверху чуть — это на мази врачебные да травки лекарственные, мозоли да ссадины лечить. Народ загудел, посыпались новые вопросы. Буревой лихо отбивался от наседающих крепостных, с цифрами в руках обосновывая правила гигиены, ведения хозяйства, и прочих законов. Мимо сортира сгонял «до ветру» — вероятность заболеть повысилась, вот те штраф, а вот и расчёты под него. Перевыполнил план — топор износил больше, чем рассчитано, брёвна лишние гниют, ибо на их переработку никто не закладывался, сам надорвался, вот тебе наказание в монете звонкой, а вот — аргументы математические. Недовыполнил план — мужики на обработке брёвен дурью маются, заняться нечем, плати в казну за такое.

Единственный раз пришлось всё-таки к силам высшим обратиться в объяснении. Какой-то не в меру дотошный мужик заикнулся о том, что раз всё так цинично и меркантильно, то какого лешего детей вместо нормальной работы в школу тянут, да ещё и за счёт их отцов и матерей? Потыкали пальцем в звезду пятиконечную, махнули рукой в сторону Поля Перунова. Мол, вон там идол стоит, он за науку и образование отвечает, у него и поинтересуешься причинами такого. Не понимает ещё до конца народ пользы знаний. Свои удивительные вещи, вроде трактора, мы им не показывали, а виртуально да теоретически крепостные соображают не в пример хуже, чем практически. До сих пор шепотки по углам тихие доносятся, что наше богатство нам скорее всего варяги или мурманы оставили, не верят люди в то, что мы это своими руками всё сделали.

Наконец, я закруглили обсуждение новых штрафов и правил, точнее — их аргументации. Вывалил две одинаковых книги с записями, объявил о том, что оспаривание наказаний и поощрений теперь возможно только в официальном порядке. Если есть сомнения в правильности применения тех или иных мер или правил — берёшь книгу, внимательно читаешь закон, который несправедливым кажется, приводишь свои аргументы и математические расчёты, и с ними мчишься к Государю Московскому Серёге Игнатьеву. Обоснуешь свои претензии с цифрами в руках — премия, нет — дополнительные занятия и малость отработок на административной почве. Ну там переписать чего, или доклад подготовить, или ещё что. Понеслись крики из толпы на тему того, что написано в книгах не по-словенски. Я отправил всех в сад, в смысле — в школу вечернюю. Да ещё и попенял на то что, мол, детей от образовательного процесса отвлекаете, а сейчас бы вам сыновья да дочери хоть что-то прочитать бы смогли, на том бы и спорить стали с порядками московскими. А пока неучами все ходите — чего толку вам про синусы да логарифмы рассказывать?

Обсуждения в толпе вспыхнули с новой силой — на этот раз в нужном мне ручье. Мужики да бабы сурово смотрели на детей, которые тоже на митинге присутствовали, недобро гладили тряпичные ремни, примеряясь к пятым точкам будущих потенциально нерадивых чад. Подростки же чуть приуныли — то «халява» сплошная была, знай себе значки непонятные рисуй на бумаге карандашами, а теперь вроде как ответственность на них легла по чтению законов да математическим расчётам аргументов для споров с властью. Ну ничего, и то хлеб, может, внимательнее да мотивированнее станут. Перешли к последнему — к традициям да обрядам.

Максимально подробно и популярно рассказали наш подход к верованиям и духам всяким, процессу задабривания сил природных и мистических. Если надо какой ритуал справить — заранее бежишь к Буревою. Тот его аккуратно записывает, на времена вечные, чтобы потомки знали через столетия… На этой фразе толпа одобрительно загудела. Я дождался тишины, и продолжил. А после записи Государь определяет, как, зачем и почему проводить привычный в других местах ритуал в Москве. Тут-то боги чуть другие, силы природные да духи — тоже, знать, и форма, и содержание обряда должно быть приведено в соответствии с требованиями местных сил высших. Главное — людей калечить или убивать нельзя, рисковать здоровьем их в процессе проведения церемонии — тоже. Ну а ресурсы, необходимые для ритуала, будут или добавлены к долгу, путём пропорционального разделения на всех, кто будет настаивать на его проведении. Народ неодобрительно зашушукался, не очень нововведение понравилось. Добавил ложку мёда. Если обряд цели заявленной достигнет, то этот новый кусочек долга будет аннулирован. Хотите, например, удачи на охоте, требуете ритуала специального — не вопрос. Москва вам и ткань, и чуть зерна, и краски даст, в долг, и время выделит соответствующее. Ну а если после такого без добычи придёте — не обессудьте, затраты на всех участников охоты лягут. Вот и думайте, что вам выгоднее — рискнуть и добиться успеха, или более консервативной политики придерживаться, ни трат, ни угрозы ущерба себе не создавать.

Кстати, после таких объяснений люди чуть отошли. Оно и понятно, если вера в обряд крепкая — на любые траты пойдёшь, ибо твёрдо знаешь, что получиться. А если так, для галочки духов или богов задабриваешь, знать, и толку никакого не будет. Так что вопрос религии и верований по нашим правилам достаточно быстро и без обсуждений был донесён до крепостных. Перешли к дополнительным «плюшкам». Первая была в том, что огнемёты, направленные на бараки теперь займут своё законное место на охране внешнего периметра. После почти трёх месяцев тесного взаимодействия с новыми людьми мы чуть притёрлись, нападения я не опасался. Второй бонус был в том, что деньги обрели материальное выражение, и вот вам зарплата, рассчитанная по новым правилам, занимайте очередь.

Это был бенефис Леды. Крепостные выстроились в очередь к столу, где она организовала выдачу денег, и началось такое! Подошёл первый работник, Леда сверилась с учётными книгами, и положила на стол стопку денег. Прочитала лекцию и номиналах, бумажки наши, рубли московские, народ воспринял нормально. Да, не меха да серебро, но отовариться в лавке мелочью бытовой вполне себе можно. Но потом Леда начала зачитывать вслух удержания из зарплаты! Стопка денег, которая лежала перед крепостным, начала стремительно таять. Налоги, пропитание, вещевое довольствие, часть долга Москве, штрафы, часть выплат за взятое в лавке — остаток был достаточно куцый. И листок сверху, с описанием трудовых подвигов и финансовых наказаний. Мужик в крик, мол, обижают пролетария, гляньте, люди добрые! Отправили его к Зоряне. Моя супруга, пока возилась с нашим сыном, Вовкой, стала прекрасно ориентироваться в законах. Вот по Кодексам нашим первому «потерпевшему» Зоря и выдала весь расклад — что, как, почему в таком объёме. Тот только собрался призвать всех заступиться за несправедливое наказание, как его отправили к Ладимиру, у того копия юридических книг, там пусть детально разбираются. Благо, старик чуть умел читать и считать. А у Зориного стола — следующи обиженный.

Потихоньку нарастал гвалт, народ обсуждал увиденное. Выдачу денег прекратили — тишина должна быть в бухгалтерии! Порядок восстановился, и конвейер заработал с новой силой. Леда, Зоря, Ладимир — практически все прошли этот путь. Шум опять стал усиливаться, но тут подошёл один мужик, его, кажется, Дубаш звали, мы с ним ещё на первой раздаче горячей пищи общались. У того штрафов нет, долг да налоги вычли, сверху чуть добавили — за образцовое поведение и неустанную работу. А дядьку этого уважали, крепкий такой крестьянин. Вопли о порушенной справедливости чуть утихли, шум стал скорее любопытным, всем стало интересно, сколько у кого будет денег по итогу. Особенно тихо стало, когда женщина одна подошла. Она, бедная, споткнулась неудачно, и чуть не половину месяца с растяжением пролежала в лазарете. Причём споткнулась из-за бардака в бараке, об полено. Вот крепостные и затихли, ждут, сколько её выплатят. Ей выдали полную зарплату! Поднялся хай, мол, что же это получается, лучше весь день на печи лежать, да ничего не делать!? Ну как так то!?

Правда, не долго такое длилось — ибо всю ту часть денег, которую не выработала пострадавшая тётка, натурально вычли из довольствия того дежурного по бараку, кто бардак в тот день допустил, из-за которого женщина с ногой мучилась. Виновнику травмы досталось денег почти ничего, Зоря громко всем разъяснила ситуацию. Мол, ущерб здоровью жителю Москвы — дело такое, финансово затратное. Если б тётка по своей дури ногу сломала — это одно, а так пусть виновный и оплачивает её лечение да недостачу по причине болезни. Забавно, но вот после этих слов и разъяснений, народ возмущаться вообще прекратил. По факту, всё справедливо, не подкопаешься. И Закон, выходит, дело говорит, нечего тут обсуждать. Причём даже сам наказанный рублём мужик согласно кивал решению да извинялся перед пострадавшей. Дело пошло веселее.

Последним зарплату получал Ладимир. У него тоже мизер «на руки» получился — все доли штрафов за порченный всеми крепостными инструмент такой эффект дали, не смотря на повышенный оклад. Старик, правда, не спорил, согласно кивал, расписался в ведомости, и лишь грустно посмотрел на свих соотечественников. А на тех напала натуральная чесотка. Все натурально скребли различные части тела, изредка смущённо глядя в глаза Ладимира. Старика уважали, и по всему выходило, что его соплеменники сильно подвели своего старосту. И даже пытались совать ему в руки свежеполученные бумажные рубли! Мол, прости, Ладимир, нас, дураков таких. Тот денег не брал, лишь чуть слышно причитал о том, что если бы все работали лучше да правила соблюдали — тогда бы и в ситуации такой не оказались…

Это, кстати, не его самодеятельность. Мы Ладимира за день перед митингом этим отдельно посвятили в наши планы и с ним же часть спорных моментов в тайне от остальных крепостных утрясли. Потому и возмущений сильных не было. Ну а эта сценка, что мы как по нотам разыграли перед мужиками да бабами, была направлена на повышение дисциплины. Старик, конечно, не сразу согласился так «слукавить» перед своими людьми, но после популярного объяснения цели и сути такого психологического хода, позволил себя уговорить. Он ради своих крепостных был готов на многое, если не на всё. И нашу жизнь, московскую, он воспринял сначала с интересом, а потом, когда чуть больше знал, увидел, прочитал — даже с энтузиазмом. И дома с большими стеклянными окнами, что в первой крепости стояли, и наши рассказы о том, сколько всего мы тут в двадцать человек делаем и получаем, и положения «Трактата», которые на века вперёд думать заставляют, и речь о том, что стремимся мы, чтобы все остальные в Москве также жили — это всё пошло в копилку уважения Ладимира к нам и нашему образу жизни. И если уж такое поведение Игнатьевых и корелов приводит к тому, что живут они богато, безопасно, дружно, сыто, не болеют — значит, надо и своих земляков подталкивать в этом направлении. Так у нас и образовался союзник в среде крепостных.

После выдачи зарплаты, которая закончилась поздно вечером, мы пошли по домам, а крепостные чуть не всю ночь обсуждали события дня. Бараки натурально гудели, как пчелиные ульи. По утру второго числа народ вышел на работы не выспавшимся. Кто-то ходил смурной, прикидывая малость «получки», кто-то — озабоченный вопросом дополнительного заработка, другие — задумчивые, не успели переварить новые веяния. Однако не было слышно одного — возмущений и криков о несправедливости. Мы чуть боялись того, что изменениям в жизни станут сильно противодействовать, опасались саботажа и открытых выступлений. Но этого не случилось. Зато вот вопросов у крепостных появилась уйма. Правда, теперь не бежали ко мне, сломя голову, с требованием дать им правила того, как с женой спать, чтоб чего не нарушить чего ненароком, а больше думали перед тем, как обращаться за разъяснениями. Через несколько дней мы, Игнатьевы да корелы, наконец-то выдохнули. Удалось. Вместо непрерывного решения проблем в «ручном режиме», появилось время подготовить трактора к пахоте, заняться накопившимися делами, чуть разогнуть голову и посмотреть в будущее.

А крепостные теперь чуть не ночи напролёт терроризируют всех, кто хоть как-то ориентируется в русском языке, включая собственных детей, пытаясь понять новшества, оценить их плюсы и минусы. По словам Ладимира, пока народ склоняется к тому, что стало лучше. Натурально, всё стало понятно. Не суть даже наших законов и требований, а порядок разрешения проблем. Есть сомнения в справедливости предписания — идёшь в Ладимиру или детей напрягаешь поискать обоснования тех или иных правил в книгах. Не получается самому понять — подключаешь соседей, друзей, старосту и даже младших Игнатьевых, они охотно на контакт шли. Детально разбираешь вопрос, и если уж и так не выходит разобраться, выносишь проблему на обсуждение… в школу! Там детям, что по взрослее, данное правило разбирают как задачку по математике, они родителям потом дома всё рассказывают. Если же и после этого находишь ошибку — идёшь к Зоряне. Жена моя более детально рассматривает претензию. Если с расчётами беда — Леда подключается. Вот в таком режиме и работаем над правилами да законами.

Апофеозом стало то, что мы прилюдно объявили о нескольких собственных ошибках, ликвидировали записи о неправомерных штрафах и внесли изменения в Кодексы. После этого крепостные окончательно прониклись доверием к Москве и стали более вдумчиво и менее эмоционально относиться к выдвигаемым требованиям. Ведь одно дело, когда кто-то там что-то пишет в книге, а другое — когда и твоё мнение учтено, значит, уважают, несмотря на статус. Ну а такому начальству и подчинять не грех, не то балды, знать, требовать будут, а с пониманием.

Образование тоже сделало шаг вперёд. Детей теперь уже в школу загоняют, да ещё и наказывают за нерадивость в учёбе. Да и сами взрослые всё больше настаивают на том, чтобы и им некая толика Перуновой мудрости перепала. Пока вечерами, не часто, по мере наличия времени, преподаём им «Азбуку» и арифметику. Те, кто поумнее, с детьми потом дома, в бараке, добирает необходимые знания, не чинясь возрастом и опытом. И мелкие при деле, себя частью чего-то серьёзного ощущают, и взрослые с прибытком в виде новых навыков. А чтобы подбодрить ещё сильнее народ, мы зарплату каждую неделю выдавать стали. Сокращения периода между действием и его результатом, между проступком и штрафом, привело к более серьёзному отношению к труду. В голове события месячной давности держать сложно было, а при более коротком сроке и воспоминания о наложении штрафа лучше сохранялись, и причина наказания, и мотив, сподвигнувший на нарушение, более здраво оценивался. А когда мы ещё и премию подросткам, что успехи образовательные имели, в зарплату родителей включили, мужики да бабы окончательно прониклись тем, что в Москве все справедливо. Поработал — получил, освоил науку — вот тебе премия, оступился — штраф получи и думай над своим поведением. Даже внутренних конфликтов стало меньше, ибо ссылаться не на свои домыслы народ начал, а на Законы. Это, пожалую, окончательно сняло все противоречия, накопившиеся за это время. Новые люди стали москвичами, хоть пока и крепостными.

К концу первой декады мая новые правила и порядки утряслись, люди привыкли. Я стоял на водонапорной башне вечером, и наблюдал за жизнью нашего городка. Чувство присутствия в тюрьме, ну или в колонии, многократно усиливалось. Бараки в ряд, колючка вдоль забора, колонна лесорубов, с песнями, направляется на работы из бараков. В одинаковой одежде, фуфайках, с инструментами на плечах. Да ещё и Святослав наш выводит на половину крепости что-то про то, что «На серебристой Колыме мы не скучаем по тюрьме…».

Это я его научил, мы периодически разговаривали с пленником. За первый месяц пребывания в изоляции бывший глава пришлых пришёл в себя и стал живо интересоваться окружающим пейзажем. В дела крепостных его особо не посвящали, чтобы не нервничал и полностью отошёл от вопросов управления своими людьми. Потом, правда, даже пару раз консультировались со Святославом в делах общинных и вообще, за жизнь. Вот за такими разговорами я его и обучал песнопениям блатным, просто ради шутки. А он и рад стараться — скучно дядьке сидеть взаперти. Потом я и других крепостных песням новым учил, а то у них все образцы народного творчества были уж очень заунывными. И вот сейчас от строя лесорубов неслось:

— Маруся! От счастья слезы льёт! Как гусли, душа её поёт!..

Любование колонной, следующей на лесоповал, прервал крик дозорного:

— Лодка! Маленькая! Странная! — Обеслав бы без повода кричать не стал, рассудил я, и пошёл посмотреть на лодку ту.

В плавсредстве был один человек, он управлял им на манер байдарки. «Морячок» внимательно осматривал каждую кочку, пригорок, прислушивался к звукам, застывал, и двигался дальше. Действительно, странно. Взял Кукшу, вооружились, пошли посмотреть, что происходит. Лодка меж тем сунулась к нашему передвижному защитному сооружению у входа в заводь, и мужик начал бодренько так пробираться через кусты. Вот те раз! Это что ещё за сталкер тут завёлся? Нарядились по-военному, отправились встречать незваного гостя. Сбоку, тихо подошли к мужику. Тот стоял и пялился на стены, колючую проволоку, ворота. Так было, пока прибывший пока нас не увидел.

— Уважаемый! Чего надо-то? — крикнул я.

Мужик обернулся, увидел меня в камуфляже, заулыбался:

— Ну вот, нашёл! — произнёс он довольно… И рухнул на землю!

Подбежали, перевернули его лицом к свету. Мужик лёгкий, как пушинка, худой, оборванный. На свету разглядели — Лис…

— … Когда мор пошёл, — Лис уплетал за обе щеки бульон, — у нас на Ладоге спокойно было. Первый год пускать всех перестали, так и спаслись. На второй год вроде лучше стало, торговля малость пошла, ну и мор с ней. Волк слёг, половина его дружины — тоже. Да и я в горячке метался. Брат помер, много ещё людей полегло, меня миновало. Встал только по весне, считай. Семья брата уже ушла к родичам, кто выжил. А в детинце новый хозяин — Рюрик из полоцких земель пришёл, как реки вскрылись. Пришли, да и подмяли под себя всё. Ладога-то считай опустела, несложно было…

Лис откинулся, не в силах больше продолжать насыщение, и продолжил:

— Я было к нему сунулся, в помощники, но у него свои уже есть. На Ладоге потом пытался устроиться, да из дома меня попёрли, изба-то моя в детинце была. Как на ноги встал, попросили освободить. Новая метла по новому метёт…

— И что ж ты, не накопил добра за эти годы? — я налил ему отвара, вроде целебного он у нас, для укрепления здоровья.

— Да какое там добро! — Лис горестно махнул рукой, — Все в Ладогу вкладывал, лодки, стены, торг, сам жил под братом. А его не стало, и я вроде как не нужен уже. Дружина Волка, кто остался, к Рюрику пошли, я их не виню, он воин справный. В Новгороде замятня….

— А там чего? — я помнил, что Святослав говорил, что Гостомысла больше нет, но подробностей бывший вояка не знал.

— А Гостомысл помер и наследника не оставил. Кто главный теперь — неясно. Вот и спорят там, да за оружие бывает хватаются. Рюрик-то не просто так пришёл, я народ поспрашивал. Он на Ладоге сел, себе людей собирает, чтобы тоже к Новгороду пойти, в замятне поучаствовать. Может, повезёт, да сам и сядет там. А я собрал припасы, да и рванул тебя искать. Больше-то некуда особо, я пока на Ладоге был многим на хвост наступил…

— А искал как? — Обеслав, который тоже знал шапочно Лиса, подлил тому отвара погорячее.

— Ну мы когда границу определяли с тобой, чтобы друг другу дорогу не переходить, уж сильно ты в речку ту, Свирь, вцепился, — на измученном, худющем лице Лиса появилась знакомая хитрая улыбка, — вот я и подумал, с чего вдруг? Знать, на закате от неё ты живёшь, раз так рисовал да землю за речкой этой отстаивал. Вот и пошёл на лодке, тебя искать.

— И долго ты шёл, мил человек? — Буревой тоже поучаствовал в разговоре.

— Да месяц почитай как вышел, — Лис облокотился на стену, мы в бане сидели, — не подумал только, что народу тут мало после мора, хотел за серебро еду брать, было чутка, да никого нет, кто продал бы. Вот чуть и не околел. Хорошо, дойти успел. Примешь меня, Сергей, а?

— Да не вопрос! Ты мужик с головой, а такие нам нужны. Сейчас отдыхай, а по утру документы справим, паспорт, медкарту, чтобы как у людей.

— Не понял я ничего, но то воля твоя, делай как знаешь, — Лиса начало клониться в сон.

— А Торир был у вас? Давно ли? — Кукша растормошил почти заснувшего мужика.

— Давно, позапрошлой осенью. Дочка у него слегла, так и пошёл домой с ней… — Лис вырубился.

Я приобнял пасынка за плечи:

— Погоди горевать Кукша, ничего не ясно. Может, перекантуется Торир, переболеет Сигни, да придут ещё.

Парень сидел мрачный, процедил сквозь зубы только:

— Буду ждать…

Появление Лиса внесло некое разнообразие в нашу жизнь. Он по утру вышел из дома, где мы его положили, скелет кожей обтянутый, в одном нательном, отпустил пару комплиментов Леде, проходящей мимо, получил на орехи от Смеяны, за то что раздетый шляется, и был загнан в помещение, лупая удивлёнными глазами. Мелкая его чуть не затолкала в дом, да ещё так смело, что он и не подумал сопротивляться. Я уже ему разъяснил что по медицине и здоровью она тут главная, да помощница её, Роза, даже мне им подчиняться приходиться. Лис только повздыхал, что, мол, и на Ладоге так надо было, может, и мор бы стороной прошёл. Вышел уже одетый, я его повёл на экскурсию. Показал первую крепость, мастерские наши, дома, домну, склады. В оживающих глазах Лиса начали крутиться денежные знаки. Такого богатства, да в таком количестве, да так утилитарно используемого, он ещё не видел. Ходил и охал, вздыхал, пучил глаза и ловил падающую челюсть.

— Я на лесоповале! Сотни пил затупил! И под шёпот кандальный по ночам… — раздалось на всю крепость.

— Это что ещё?! — Лис прислушался к вою нашего заключённого.

— А это Святослав, он у нас сидит. Завтра отпускать будем.

— Че-е-его? Где он сидит? Куда пускать?

— Залетел было по сто сорок второй, прокурор трояк влепить хотел, да адвокат вытащил. Теперь чалится, на нарах, первая ходка у него случилась, на «медицине» сидит, — я дурковал на том жаргоне, которое считал «феней».

— В тёмной сидит? Да поёт!?

— Ну почему в тёмной? Вполне себе светлой! Небо в клеточку, одёжка в полосочку, — я повёл его в нашу не то «турму», не то психоневрологическую лечебницу…

— Кругом тайга-а-а-а, а бурые медве-е-е-еди, осатанели, стало быть весна-а-а-а-аааа! — надрывался Святослав, когда мы вошли, — Начальник! Вышел срок! Завтра отпускать меня будешь!

Эта пикировка да жаргон зародилась сама собой, в процессе нашего общения. Ради смеха прикалывались, тем более что Святослав сидит в абсолютно санаторных условиях.

— Вот, видишь, чалится, — я ткнул в Святослава, протянул ему руку, мы поздоровались, — Здорова, арестант!

— И тебе не хворать, начальник!

— О! Так ты же сын Мечислава Большого! Святослав! — Лис внимательно осмотрел пленника, — Ты к нам на торг на Ладогу ходил, с пушниной.

— Лис!? А ты как тут? — Святослав скорчил хитрую рожу, — Небось, тоже прокурор дело шьёт?

— Не, я сам… — Лис хлопал глазами.

Мы посмеялись, пояснили Лису над чем, тот шутку понял, нормальный мужик. Посидели, пообщались втроём. Прояснили международное положение, собрали данные от всех, кто был хоть немного в курсе. Оставил Святослава «чалиться» дальше, до утра. Уходили мы под вой про то, как он»… вольняшкой вернусь на материк». Вот же память у мужика, даже слова незнакомые не мешают запоминать чуть не налету тексты! И ведь только пару раз спел, когда настойки втихаря по паре рюмок пропустили с изолированным от мирской суеты воякой, по поводу день рождения Вовки.

— Как там арестант? Все надрывается? — дед на тракторе подъехал к нам.

— Ага. А ты чего? Куда машину ведёшь?

— Да хочу лодку рыбацкую чуть переставить, подлатать её надо. Вот и еду, — лодку правили внутри нашей части крепости, бывшим людям Святослава трактора и прочую машинерию мы пока не показывали.

— А большой чего не взял?

— Не готов ещё, Обеслав доделывает, с Юркой и Кукшей. Там только собрать…

Лис стоит в шоке, рассматривает наш «паропанковый» трактор. Я только улыбнулся про себя. О сколько ему ещё открытий чудный предстоит!

Учитывая количество пашни, которое мы запланировали на этот год, и количество водителей тракторов, пришлось делать более сильные машины. Соединили два паровых двигателя, раму укреплять пришлось, перепроектировать много. Кроме непосредственных обязанностей по обработке земли, на трактора в этот раз ляжет ещё и задача психологического давления на крепостных. Надо их ещё больше укрепить в мысли о том, что Москва такое место, где образование и наука к удивительным вещам приводят. Ну и готовить потом водителей да механиков из бывших крестьян, а это та ещё задача для людей, которые ничего сильно сложнее телеги в жизни не видели. Потому переделки тракторов производились таким образом, чтобы сначала ошарашить людей, а потом — максимально включить в работу с машинами.

— Лис, пойдём… Лис! — гость с Ладоги стоял, уронив челюсть на землю.

— Ты чего? Челюсть подбери-то, а то земли наглотаешься, — я усмехнулся.

— А как он сам-то… Идёт… Железный!.. — у человека культурный шок.

— Да ты не спеши удивляться, ещё не то увидишь. Хотя… — я задумался.

Да, Лис человек вроде неплохой. Однако на таком скользком фундаменте нормальных, деловых отношений не построишь. Вдруг у него своё что на уме? Выведает что у нас тут да как, и рванёт куда докладывать. Ну или дружину собирать, чтобы тупо завоевать Москву. Надо бы определиться. Вот в этом ручье и выдал я гостю ладожскому:

— Лис, давай на чистоту. Ты в каком статусе тут оставаться собираешься? Я, само собой, не гоню, но и определиться с отношениями между нами тобой, а точнее — между Москвой и тобой, надо. Ежели так, на время останешься и рванёшь дальше, то я тебе помогу, не сомневайся. Еды дам, одёжки, ещё чего в дорогу. Но особо распространяться о нашей жизни не стану. Ну а ежели остаться решишь — надо чётко закрепить в ряде, чтобы и боги и люди свидетелями стали, кем ты будешь в Москве.

— Да идти-то особо мне не куда. Семьи не нажил, дома — тоже, — Лис отошёл от созерцания трактора и чуть задумался, — Коли под свою руку возьмёшь, пойду, не чинясь. Ты тут главный, и со своими порядками лезть не стану, то тебе моё слово. Ну а там сам скажи, где я больше пригодиться смогу. По торговой части знаю, лодки ещё, людей, воинское дело да как хозяйство в городе большом вести…

— Ну, положим, в нашем городе, — прервал я Лиса, — хозяйство другое, да и жизнь — тоже. Торговое дело пока не развито, да и когда будет — неведомо. Воинские науки московские тебе самому осваивать придётся, не так у нас всё, как на Ладоге. Да и крепость чуть другая.

— Выходит, некуда особо-то и приткнуть меня, — чуть расстроился Лис.

— Да нет, то я так, вслух рассуждаю, — успокоил я бывшего канцлера Ладоги, — вот что. В слепую, без понимания того, на что ты соглашаешься, я тебя под свою руку брать не стану. Пойдём в дом, там Законы наши прочитаем. Коли по душе придутся, и со всеми ними согласишься, тогда и клятву с тебя брать буду. Но смотри! Сразу предупреждаю — тут боги наши, они сильные, и место хитрое, нигде больше такого нет. Потому коли нарушишь ряд, что мы с тобой заключим при твоём согласии, нигде тебе покоя не будет.

— Понимаю, — подобрался Лис.

— Ну тогда пойдём, — и мы направились в актовый зал.

До вечера я читал вслух «Трактак», Конституцию, Кодексы. У нас к этому моменту достаточно структурированная юридическая база сложилась. В «Трактате» написано, к чему мы стремимся. В Конституции — основные принципы, по которым живём, чтобы написанное в первом документе исполнить. Этот документ достаточно короткий. А Кодексы, которых уже куча развелась — Строительный, Хозяйственный, Медицинский, Административный, Военный, Финансовый и другие — конкретные положения Конституции раскрывают на уровне конкретных действий и ограничений. Потому законы новые и указы все собраны аккуратно, в одном месте, и доносить Лису правила жизни в Москве было достаточно просто.

Гость Ладожский особо ерепениться не стал, со всем согласился. Потому вечером, на закате, мы привели его к присяге на Перуновом поле. Кровавый отпечаток на тексте клятвы свободного жителя Москвы, что ещё для корелов разрабатывали, прибавил наше население на одну единицу. Лис с глубоким уважением отнёсся к идолам, и с не меньшей серьёзностью — к процессу перехода под руку Москвы. Фонариком, правда, деду чуть помахать пришлось потом, для закрепления в глазах Лиса божественного одобрения его перехода в новый статус. Мол, приняли боги тебя, будь добр теперь подчиняйся.

Удивлялся, правда, Лис всему. Особенно, когда его на паспорт сфотографировали. Быстрое и точное изображение себя, любимого, на кусочке бумаги привело мужика в полную прострацию, он нас даже в колдунстве заподозрил, но не в злом, а так, среднем. Мы поржали, мол, привыкай, новоявленный гражданин России, тебе ещё винтовку осваивать, как вольному стрелку. Долгов за Лисом нет, потому в крепостные ему не судьба. Оформили пока стажером Государя нового жителя, привыкнет, чуть подучиться — может, и до другой должности дорастёт. А пока запас его серебра выкупили за рубли московские, в дом в первой крепости свободный определили. Из обязанностей у Лиса теперь было ходить за мной, всё подмечать, особо не лезть в процессы, а вот вопросы и предложения свои — готовить неустанно, и доносить их вечерами на общем собрании. Лис был доволен, такой статус и такие перспективы его устраивали.

На следующий день у нас был процесс освобождения из места лишения свободы Святослава. Наши все радовались, поднадоел он песнями своими тюремными откровенно. Оформили необходимые бумаги, выдали одежду и повели на встречу с бывшими его людьми. Самой же большой трудностью пока для нас было одно — понять, чем занять Святослава. Обратно внедрять его к крепостным, получив независимый центр силы в Москве, я не хотел, потому, собственно, не сильно и распространялся о происходящем в городе. Больше о законах наших и порядках рассказывал, да пленного выпытывал о его жизни. В идеале, его надо бы у себя оставить, в нашей половине крепости, и занять чем-то полезным. Причём так, чтобы долг он выплатил быстрее остальных, и окончательно влился в общество Москвы на правах свободного человека. За время, что мы беседовали, я убедился в том, что мужик он цельный, башковитый и волевой, такого надо при себе держать. Как, впрочем, и хитрого Лиса. Тот тоже нам пригодиться, много знает и отличается умом и сообразительностью. Но в отличии от Святослава долга на нём нет. И сейчас бывший канцлер Ладоги откормиться, придёт в себя, и может начать свою игру вести. А оно мне надо? Вот такие мысли в голове были, пока мы к баракам шли.

Встреча с людьми у Святослава вышла бурная. Народ откровенно радовался встрече да с уважением в ноги кланялся бывшему руководителю. Мол, довёл до нового места, как и обещал, и даже больше — вон как жизнь наладилась. Ладимир толкнул речь. Из неё выходило, что храбрый и мужественный Святослав спас всех, но только вот слегка оступился, за что и постигло его наказание. Но старался-то он за общество всё, и теперь они ему благодарны, выходит, практически за всех он пострадал, грудью своей народ свой прикрыл. Я от такого аж присел. По речи Ладимира получается, что посадил я по статье практически политического заключенного, борца за народное счастье и вообще — хорошего человека. Потом, правда, староста крепостных и нам комплимент отвесил, что, мол, справедливо всё решили, и наказание полностью проступку соответствует, а долг — дело наживное, и все это понимают, как и свою вину в его наличии.

Святослав, к моему удивлению, речь ответную по другому построил. Сказал что сам перегнул палку, и правильно сделали, что его посадили, было время подумать над своим поведением да осознать вину. Её он свою видел в том, что вместо переговоров окрысился на нас сразу, да нормальных людей не разглядел, через пелену чёрную, которой взор его затянут был. Бывший «узник лечебницы» добавил, что много ему рассказывали о жизни новой его людей, и что Законы он новые тоже поддерживает и принимает. Я выгнул бровь — это кто же такой разговорчивый у нас? Держислав, сын Святослава, скромно при этом водил ножкой по земле, а Ладимир уставился куда-то в даль. Н-да, вот так и нарушается режим секретности. Финалом были многочисленные крики крепостных о том, что всё правильно Святослав сделал, вывел в место новое, где жизнь лучше стала, да смотреть в будущее можно, не опасаясь за детей и близких. Тут уже и я чуть приосанился — пока «притирались» мы с новыми людьми, сплошные проблемы решали, а тут мне чуть не в лицо заявили о том, как хорошо жить в Москве. Приятно, леший меня задери.

А дальнейшие события были забавные. Я отвёл Святослава в наш актовый зал, на переговоры. Бывшему пленнику я предложил судьбу свою решать самому, как быть и как жить дальше. Долг его известен, под ним он на Перуновом поле подписался. Вот пусть и подумает, как его отрабатывать. Сразу предупредил, что в общий барак его пускать не хочу. Мужик понятливо кивнул, Лис, что присутствовал на правах стажёра на переговорах, тоже одобрительное что-то промолвил, даже объяснять ничего не пришлось. Святослав подумал малость, и живо поинтересовался насчёт ЗАГСа. Я думал он за паспортом, в крепостные оформляться. Оказалось — заявление подать. У меня челюсть с хрустом рухнула на землю. Лис ещё, гад такой, вернул мне мою подколку:

— Ты бы это, челюсть бы подобрал, что ли, — и лыбится, гад.

Я подобрал, осмотрел родственников, которые участвовали в совещании. Все лыбятся, одна Агна красная, как свёкла. Понятно, роман, значит у них, через двери лечебницы образовался. А я все думаю, чего только она ему еду носит да одежду с бельём стирает. Агна же ему про ЗАГС и рассказала, в тайне от меня. Остальные, видать, или сообразили, или догадывались, один я как белка в колесе крутился, ничего не подозревал. И супруга моя тоже хороша, ничего не сказала. Погрозил шутейно Зоряне кулаком, та с усмешкой пожала плечами. Мол, жизнь-то идёт, чего ты хотел? Стали Святославу оформлять паспорт, без негов ЗАГСе делать нечего. Выбор его, их близость с вдовой Всебуда, я понимал. Агна у нас бойкая, с мягким характером, жалостливая, ему сейчас только такая и нужна после всего пережитого. Про долг же мы потом обговорили отдельно. От обязательств бывший вояка не отказывается, и отрабатывать будет, но уже как родич наш. А там уже за мной решение — на какую должность его посадить и какой оклад назначить.

С новым жителем поступили также, как с Лисом. Только на стажировку к Буревою отправили. Тот ерепениться не стал, пошёл смело под руку Москвы в качестве помощника деда. Я надеялся, что опыт новых жителей пригодиться в дельнейшем. Святослав долго по местным меркам прожил, видел всякое, отец его хозяйство держал богатое. Может, и нам чего присоветует, мы любых знаний не чураемся. Ну а бесценный организационный опыт Лиса, живой ум его и сообразительность, помноженная на наши законы и порядки, знания окружающих нас племён, государств да торговых отношений, пригодятся в плане развития международной политики. Не вено же нам за стенами сидеть? Придётся со временем и на Ладогу ходить, и к корелам, а там, чем леший не шутит, и до Новгорода доберёмся. Даже сейчас я бы с удовольствием отправил лодку на торг, есть много позиций, по которым нам бы следовало нарастить запасы. Но пока дел других полно, да и посевная на носу. Вот когда Святослав с Лисом «притрутся», привыкнут и проникнуться нашей жизнью — тогда и судно строить можно, и на торг отправляться.

Свадьба Святослава и Агны была через неделю, всё происходило на улице — не помещались мы уже в актовом зале. Сначала у бараков объявили о том, что их бывший руководитель в наш род вливается, народ одобрительно загудел, поздравляя молодожёнов. Потом, на сам праздник, небольшой группой отправились в первую крепость. Со стороны Святослава были вояки его, с семьями, сын да Ладимир с внуком. Ну и мы всем родом, и Лисом в нагрузку. Пока платье сшили, пока подарков наделали, как раз неделя и прошла. Фамилию мужа Агна брать наотрез отказалась, пришлось писать двойную. Теперь у нас она и дети её Игнатьевы-Большие, как и Держислав со Святославом. Он решил так показать серьёзность намерений влиться в новое общество. Бывший пленник тоже удивлялся у нас всему, но Агна ему рассказывала и показывала, да подробно всё, поэтому фотоальбом в подарок на свадьбу его не сильно удивил, видел уже он фотки у нас, да и паспорте его была. Праздник получился хоть и не разудалый, но душевный, хорошо посидели.

После свадьбы начался сев. Провели отдельный, очень серьёзный инструктаж крепостных на момент: «Не орать, богов не звать, в лес не бежать, ничего не бояться, под колеса не лезть». Результатом такой накачки стало лишь подогретое любопытство. Открылись ворота перегородки, и на пахоту вышли два наших трактора… Народ прозрел окончательно, шепотки про колдовство пошли. Машины встали в линеечку перед бараками.

— Народ! Слушайте меня! — люди обратили на меня внимания, продолжая одним глазом коситься на парящих железных чудовищ, — Эти машины, механизмы — трактора зовутся. Они пахать да сеять станут. Вы коней для этого использовали, ну а мы такие вот машины.

— Они живые? — раздался крик из толпы.

— Нет, не под Ладой ходят трактора. Ремеслом да знаниями такое сделали, Перун и Сварог нам в том помощь оказывали.

Люди чуть успокоились, понятная аналогия с лошадью, да ещё и сдобренная отсылкой к богам нашим, которые их оберегают, сработала. Посыпались вопросы по существу:

— Сеном их кормить тоже? И овсом? Сколько пашни подымут? — неслось из толпы, к продовольственной безопасности народ относился серьёзно.

— Вот Обеслав, вы его знаете. Он у нас по тракторам главный. Сейчас всё расскажет, — племянник париться не стал, отвечать начал прямо с водительского места.

— Овсом да сеном кормить-то можно, только смысла в том нет. Дрова трактор ест, — раздался вздох удивления, — и воду пьёт. Но следить, обслуживать, тьфу, заботиться о тракторе надо так же внимательно и чутко, как о живой лошади. Пашни много подымает такая машина, — ухмыльнулся пацан, — как двадцать коней…

Над толпой воцарилась гробовая тишина. Цифра потрясала, хоть и относилась к достаточно большому механизму. А Обеслав, зараза, ещё масла в огонь подлил:

— Это если конь добрый. А таких, как ваши — то и все тридцать будет.

— Иди ты………… - громко выдохнули крепостные, Святослав и Лис.

«…Мать…мать…мать» — повторило за ними эхо.

— Сейчас с нами на пашню пойдёте, — продолжил Обеслав вещать, — там сами в таком убедитесь. Вспашем, коня железного покормите, напоите да поухаживаете за ним.

— Бабы! — вступила Агна, — Я вам покажу, как картошку сажать да рассаду новую, вы такой не видели.

— А зерно кто кидать станет? — послышалось из толпы.

— Машина. Трактор. Она и будет, — добавил я, — и убирать его да и овощи — тоже. И траву косить. Сейчас все отойдите, семенной материал вывезем.

Открылись ворота в перегородке, что отделяла бараки от другой части крепости, и выехали еще четыре трактора, которыми управляли Буревой, Влад, Добруш и Олесь, первые два к баракам я и Обеслав выводили. Новые трактора тянули достаточно объёмные тележки с посевным материалом, дровами, водой, навесным оборудованием. На сооружение этих машин ушли все запасы нашего железа, пришлось даже часть производств разукомплектовать — мы боялись не успеть отсеяться по хорошей погоде. Железа-то ещё сделаем, а вот голодать по зиме ой как не хотелось. Появление новой колонны машин вызвало натуральный фурор. Здоровые, широкие агрегаты не стали задерживаться, и проследовали в сторону поля. За ними отправилась оставшаяся пара тракторов и дезорганизованная толпа людей, придавленная видом индустриальной мощи Москвы.

На поле распределили людей таким образом, чтобы каждый мог поучаствовать в работе с машинами. Мы изначально новые трактора делали с таким расчётом, чтобы добавлять топливо, воду, производить некоторые действия в части обслуживания могли крепостные. Так я надеялся добиться отсутствия у новичков страха перед непонятным «железным конём». Святослава и Лиса тоже к этому делу привлекли. А чего нет, если сам Государь за рычагами сидит? Задумка сработала. К вечеру люди малость отошли от боязни коснуться или приблизиться к железной, дышащей паром машине. Аналогия с конём и тут пригодилась. Ведь если зверь, хоть и железный, с руки у тебя ест да пьёт, знать, не такая страшная это животина. Навроде лошади, только из стали. Та тоже копытом может двинуть, ну а трактор — колёсами. Ну а вишенкой на торте стали объёмы подготовленной к посадке пашни. Таких масштабов посадок, да ещё и в столь короткие сроки, крепостные и Лис со Святославом не видели никогда. Просветил их на момент того, что многие из полей уйдут под траву — пусть земля под паром побудет. Другие ляды под корм для скота лягут, некоторые — под лён да крапиву с коноплёй, много под картофель и овощи разметили.

Идея многополья, посадки разных культур последовательно, друг за другом в разные годы, с целью повышения урожая, оказалась довольно новаторской. Мы же постоянно вели учёт и экспериментировали на разных делянках, это дало некоторое понимание о том, какие культуры за какими следует сажать. Сравнили опыт наш, и пришлых — урожаи в Москве, с учётом срока, прошедшего с момента выжигания поля дедом с сыновьями, были сильно лучше чем те, что могли получать словене на своих полях по прошествии того же времени. Интересно было смотреть на реакцию людей, впервые столкнувшихся с таким индустриальным подходом к ведению сельского хозяйства. Кто-то удивлялся, кто-то в тайне молился богам, другие же наоборот, живо интересовались новыми возможностями.

Святослав и Лис не подкачали. Первый, имея опыт хозяйствования на достаточно обширных угодьях, на пальцах прикинул скорость и качество процесса вспашки у нас и в его деревне, количество людей и лошадей, необходимых для обработки наших полей привычным способом, потенциальный урожай при многополье и после сжигания леса, пришёл к выводу о том, что мы слишком много сеем. Очень большие запасы получаются, если всё уберём, конечно. Насчёт последнего я бывшего пленника успокоил — трактор достаточно универсальный, будет ещё возможность убедиться. Ну а запасы… Сколько его людей мы кормили всю весну? Никто не голодал? Вот-вот, сам прикинь, что лучше — надеяться на авось и хорошую погоду, или обработать сильно больше полей и получить гарантированный минимум. С последним все согласились, запас карман не тянет.

Ну а Лис в другую сторону смотрел, в сторону города. По его выкладкам, что он мне вечером представил, пусть и без привычных мне цифр и расчётов, при многополье да с тракторами гораздо компактнее селиться можно, а значит — безопаснее. Стены выше, народу в городе больше, а площади сельскохозяйственные для обработки — те же, с учётом повышенного урожая. Ну и потом уже, на чаепитии, Лис мне на ухо сообщил, что догадался он, как наше судно самоходное до Ладожского торга дошло, в нём такой же трактор стоял. Я подтвердил его догадку, а про себя подумал, что не зря мы такого сообразительного товарища поселили у нас, споёмся.

Ну а в бараках крепостных кипели страсти. Опять бессонные ночи — люди делятся впечатлениями от первого дня сева. Мужики радуются, такие поля сделали — и не устали, почитай! Бабы своё им говорят, что, мол, чуть не готовые кусты высаживали в виде рассады, про картошку, овощ хитрый, что в земле словно репка сидит и урожай большой, по рассказам нашим, даёт. Второй и последующие дни пахоты прошли аналогично — удивление, шок, радость.

По окончанию сева я однажды утром вместо работ собрал всех мужиков в столовой. Усадил на лавки, поставил выбеленную доску большую так, чтобы видно всем было. Взял уголёк, мел закончился, и начал лекторским тонов вещать:

— Для вспашки при помощи сохи и коня ляда, площадью в одну десятину… — на доске появились первые записи.

Выдал мужикам весь расклад. И сколько конём вспахать можно на наших почвах, и сколько сил человеческих и времени на это уйдёт, и дополнительную распашку под овёс для коня не забыл, и про то, что кормить лошадку весь год надо, до пахоты, и заготовку сено под это. Сравнил с нашим, московским, подходом. Разница в эффективности просто подавляла. Поспорили, не без того. И почва разная, и кони — тоже, да и опыт крестьянский важен в таком деле. Но все эти аргументы разбивались об один единственный факт — трактор делает на порядок больше. Час потратили на обсуждение моей лекции, я же ждал ровно одного вопроса. И он не заставил себя ждать.

— Трактор-то сделать ещё надо, да дрова к нему готовить, — громогласно сказал кряжистый мужик из второго ряда.

— Точно, — легко согласился я, — и для того, чтобы сделать трактор, нам необходимо…

Пошла новая серия расчётов, добыча угля, руды, трудозатраты, дрова, расходные материалы и запчасти. И мастерские под это. И печки для железа. И гаражи. И склады. Я вёл к одному простому итогу, который и написал на доске в самом конце. Один род, даже самый трудолюбивый и крепкий, большой и дружный, не справится с таким делом в одиночку. Люди провертели мысль в голове, прикинули, замолчали. Я продолжил читать лекцию, обзорную, по организации труда. На фоне предыдущих рассуждений и расчётов, наши действия по ведению хозяйства стали гораздо более понятны. Да, не потянут отдельные рода такую пашню, не сделают трактора и не запасут топлива. Толпой, как сейчас, что угодно сделаем, а по отдельности придётся и с голодом возможным столкнуться, и неурожаем, и холодом. Вечером покидали люди столовую молча. Слова, что я сказал, запали в душу крепостным. Лишь один человек подошёл ко мне — Святослав:

— Ну а по рассказам вашим вы единым родом всё сделали. Как так? — тихо спросил бывший пленник.

— С божьей помощью, — ответил я, — ну и ещё кой-чего было. Но об этом я тебе если и расскажу, то только тогда, когда доверие полное между нами установиться. И Агну можешь не спрашивать, она тоже не поведает. Ни волховства, ни колдовства в том не было, но тайна эта великая, и прежде времени раскрывать её не стану.

— Ну, так тому и быть. Как доверять станешь — расскажи, не забудь, — и мы отправились по домам.

Демонстрация тракторов позволила нам гораздо эффективнее вести хозяйство. Рубка леса, корчевание пней, перевозки, мытьё руды, которой хотели побольше запасти — опять было переведено на паровую тягу. Постепенно, в течении июня, мы и прочие производства переводили на неё. Самотканые станки разгрузили барышень, запасы стройматериалов, сырья и топлива заполняли склады. Юрка, наконец-то, смог как белый человек рыбу ловить, а не болтаться на озере от темна и до темна. Крепостные осваивали нелёгкую для них науку операторов машин. Получалось плохо, но постепенно дело сдвигалось с мёртвой точки. Да, устройства и принципов работы агрегатов они не понимали глубоко, но частично обслуживать, поддерживать температуру и следить за стрелками приборов учились многие. Если сравнивать эффективность труда с весной, когда крепостные только руками работали, то на каждого человека выработка увеличилась, наверно, вдвое. А местами вообще — в несколько раз. И это тоже было поводом для новых раздумий крепостных. Ладимир поймал меня как-то раз, и спросил:

— Сергей, а зачем вы вообще нас к себе взяли? С такими-то тракторами? Перебили бы и жили дальше спокойно.

— Честно? Да большей частью из жалости. Хотя мы всё равно людей брать хотели там, в словенских землях, не удавались задумки многие уже, времени не хватало. Ну а тут вы — грех было от такой воли богов отворачиваться. Повозиться пришлось, но то не страшно. Вроде, теперь дружно живём. Твои-то люди что думают?

— Мои думают, как в Москве подольше остаться после выплаты долга, — усмехнулся Ладимир, — да и не мои они уже, ваши, московские… О жизни там, в деревне, мало кто вспоминает. Да и Лис этот твой…

— А с ним что не так? — я чуть напрягся.

— Да ничего. Просто он как… Человек из прошлого, вот. Наши в бараке тут по закону одному спорили, а он услышал. Постоял чуток, и говорит. Мол, не зажрались ли вы тут, голуби сизые? Как сыр в масле катаетесь, на всём готовом? У меня на Ладоге вы бы со своим тряпьём да хлебом бы лес рубили, ещё и благодарны были, что за стеной от опасности прятаться можно. Ну и порассказал много. Как в воду ледяную окунул — аж воспоминания нахлынули. Наши варяги там, в деревне, также себя вели. Зазря не мучили, но и трудиться приходилось не в пример больше. И кормёжка была своя, и инструмент. Мои даже притихли, и впрямь получается, что от добра добра ищут, богов гневят, с законами спорят…

— Я ему скажу, чтобы не делал так больше, — мне что-то не очень такое поведение Лиса импонировало.

— Да не надо! — замахал руками на меня старик, — Верно он всё сказал. Но и мои не лыком шиты, осадили ладожца. Они-то не от безделья спорили, как лучше хотели сделать. У вас в Кодексе про медицину написано, об огороде с травками лекарственными. А список травок тех мал! У многих свои знания есть про хворобы всякие, что от деда к отцу, да от материк дочерям передаются. И про травки тоже люди знают, и про животные снадобья. Вот и хотели мои добавить в книгу новое, полезное…

Ладимир чуть помолчал, потом ухмыльнулся:

— А Лис твой о том услышал — и весь вечер потом у нас просидел, тоже про снадобья вещал, которые у него в роду использовали. Вот такие пироги.

— Ине говори, забавно вышло. Молодцы, кстати, что за словом в карман не полезли. С учётом того, что по делу всё было. А с медициной я и сам думаю постоянно…

Это правда. Как только у нас появилось время, крепостные таки взяли на себя большую часть ведения хозяйства, я сел за опыты. Разговоры о моровом поветрии запали в душу сильно, не хотелось бы таких событий у нас. Гигиена поддерживалась драконовскими методами, нормы питания и одежды, системы отопления не давали ослабить организм. Но если грипп такой вот придёт, какой на Ладоге был, тогда что делать? А делать я хотел микроскоп. Как по другому исследовать действие различных веществ на бактерии и микробы, я не представлял. Вот и сидел вечерами, линзы шлифовал, вспоминая с нашими фельдшерами, Смеяне и Розе, всё, что знал о лекарствах. Из наиболее осуществимых проектов фармацевтики, не считая трав, я видел йод, он вроде в водорослях есть да в капусте морской, в моё время так говорили. А вот на будущее — нужны антибиотики. Для них — плесень. А ещё — мыши или другие мелкие зверушки, для опытов. Об этом и рассказывал девчонкам. Те записывали, серьёзно к делу относились, да ещё и рассказов наслушались то крепостных о прошедшей эпидемии. Хорошим это стимулом оказалось, крепко за дело взялись.

Микроскоп получился. Не с первого раза, но разглядеть в него в капле воды мелких передвигающихся животных было можно, правда, без особых подробностей. Теперь дело только за качеством материалов — линз, винтов, зеркал. Первый микроскоп поставили в фельдшерском пункте и давали в него смотреть всем приходящим на медосмотр. Удивлённые люди наблюдали за тем, как Смеяна берет пузырёк озёрной воды и капает из него на предметное стёклышко. Потом девочка заставляла смотреть всех в окуляр. Вид кишащей в капле воды жизни настолько поражал людей, что ещё пару дней после такого события каждый посмотревший ходил в задумчивости и чесал репу. По Москве прокатился бум чистоты. Ощущение было, что вылизали даже стены в бараках. Под требования гигиены народ требовал воды — пришлось в бараки возвращать водопровод. Слава Перуну, сырую воду хоть теперь не пьют и гадят строго в отведённых местах.

А вот с плесенью дело не шло. Девчонки какую только не выращивали в бульоне, Буревой как не пытался извлечь лекарство, пенициллин вроде его называли, но ничего пока не получалось. Вытяжки и растворы не оказывали эффекта на микробов в воде, а те что оказывали — убивали полевых мышей, которых мы для опытов наловили. Мои родичи чуть бунт не подняли, мол, бесполезно все, но я отправлял их слушать рассказы крепостных, к Лису, про Ладогу ополовиненную расспрашивать, и народ молча принимался за дело. Никому не хотелось хоронить близких или сжигать их на костре. Я помочь тоже ничем не мог — знал только анекдот исторический, как плесень нужную мужик из Британии в США на собственном пальто привёз, весь зелёный приехал.

Разговор с Ладимиром не остался без последствий. Расспросил других родичей, все подтвердили слова старосты о том, что о побеге или уходе из Москвы никто не помышляет. Да и долг тот, что на них висит, воспринимают как досадное недоразумение скорее, чем обузу существенную. Мол, отдадим — чуть больше в лавке покупать станем, а чтобы за стены уходить, в словенские земли — ну его к лешему, и тут хорошо.

Вот поэтому мы в июле и перестроили крепость, убрали за несколько дней перегородку с воротами. Места больше стало, за склады я не переживал, воровства тут отродясь не знали. Ограбить, главное, могли, отобрать силой или паче того — прибить и разукомплектовать бездыханное тело. А вот тайно умыкнуть — нет. Парадокс! Новое место обрастало новыми сооружениями, складами, постройками. С тракторами и толпой народу дело спорилось так быстро, что Лис даже предложил ещё крепости соорудить, про запас. Я пока отложил это, не время ещё. А вот грибницы новые, погреба, амбары и сеновалы сооружать — самое время. Как и прочие дельные постройки. Думал, захочет народ в свои дома, отдельные переехать. Даже спросил по этому поводу многих. Ответ не удивил — проходили мы уже такое. Хапужничество — наше всё!

Каждый опрошенный мне прямо заявил, что пока доверху склады и амбары не набьём, ткани да топлива не запасём с лихвой, животины стада да стаи не появятся, о новом доме никто и не помышляет. Мол, в тесноте да не в обиде. Бабы при этом на другое напирают, не хотят в привычных домах жить, понравилось в бараках. Не скученность, а сам подход — автоматическая печка, водопровод, окна и мебель более удобная. Да ещё пигалица, Велиока, все уши прожужжала о том, в каких условиях Игнатьевы и к ним примкнувшие в первой крепости живут. Ума понять, что не сразу такого достичь можно, а только трудом упорным, у крепостных хватило. Потому и зависти не было чёрной, так, скорее, как образец для подражания перед глазами держали картинку больших тёплых домов с огромными, по местным меркам, окнами.

Отдельно в разговорах затронули вопрос другой безопасности, физической. Народ задавался вопросом, можем ли мы их защитить? Не стоит ли ещё воинов снарядить для охраны? А то не ровен час, налетят вороги, и жизнь, что только начала налаживаться, пойдёт прахом. А такого никому уже не хотелось — перспективы в Москве видели все. У нас же и впрямь дефицит кадров в военной части наметился. Потому, ещё до того, как мы разобрались со строительством новых складов да амбаров с мастерскими, крепостные получили отдельный день для военной подготовки.

По субботам, на поляне специальной и в крепости, тренировались люди с массо-габаритными макетами копий и щитов. Построения, команды, работа строем, физподготовка специфическая, спортивные упражнения, направленные на развитие меткости да ловкости, вроде городков, метания копья, гранат, бег с препятствиями. Всем этим занимался Кукша, наконец-то ему позволили свои таланты раскрыть на почве воинского дела. Боевое оружие пока не выдавали, некоторая толика опасения всё же была у нас. Да и сам комплект оснащения линейного пехотинца из числа крепостных ещё не был придуман. То ли винтовками их вооружать, то ли арбалетами, какие доспехи нужны, как такими массами народа управлять — вопросов было больше, чем ответов. Потому пока люди просто учились воинской дисциплине и чёткому выполнения приказов. Остальное — потом, уже с боевым оружием отработают.

В июле у нас образовалась ещё одна пара — Лис повёл Леду в ЗАГС. С первого комплимента, на второй день его появления у нас, между ними началась сначала пикировка, потом — нечто большее, а потом он и за бланком заявления пришёл. По его словам, после зимы, проведённой в горячке, решил он прочно с семьёй осесть. А то, говорит, помер бы — и поминай как звали, что был человек, что не было. Мы бланк заявления выдали, Леду нарядили, она тоже уже намаялась одна-одинёшенька, да и сыграли свадьбу. Все радовались, только Кукшу чуть подпортил настроение своей печальной мордой.

Он все переживал за свою любимую, не мог успокоиться. И впрямь засада — не известно ничего о судьбе Торира и Сигни, где они, живы ли, не принесли ли мор к себе домой. Страшно это — неизвестность. Я после свадьбы Лиса оставил в стороне свои принципы, взял пару бутылок настойки, и напоил Кукшу до полного изумления. Парень сначала держался, крепился, а потом вывалил на меня всё, что на душе накипело. Позвал в помощь тяжёлую артиллерию — Святослава, Лиса и Буревоя. Соратники тоже поднакачались, Кукша рыдать начал, но пьяный «базар» начал приходить в конструктивное русло. Лис и Святослав были местными и достаточно умудрёнными мужиками. Они рассказали пасынку десятки, если не сотни историй о тех, кто возвращался тогда, когда уже никто не ждал. Приходили, сбежав с галер на юге и из рабства в Скандинавии, добирались вплавь, пешком, на конях, лодках, плотах и санях. В одиночку и в толпе таких же «возвращенцев», с кучей награбленного и с дыркой в суме, полуживые и сытые, через месяц и через пять лет, но возвращались домой. Кукша вырубился, мы тоже недолго задержались за столом после этого. Супруга меня даже не пилила — всё понимала и за сына переживала. Два дня Кукша отходил от попойки, на третий уже был как огурчик — зелёный и в пупырышках. Отработал на общественных работах три дня, за пьянство, Закон никто не отменял, и вернулся в строй. Рассказы мужиков ему помогли — в глазах помимо стали плескалась надежда на встречу со своей возлюбленной. Город вернулся к обычной жизни. Обычной для нас, и удивительной и странной для остальных…

Лис и Святослав, на правах новых родичей, освоили винтовкии тренировались со всеми нами. Реакция на новое оружие была как у Торира. Радость, задумчивость, печаль — теперь силушку богатырскую особо не покажешь, мигом пулями набьют, навроде подушки для иголок. Доспехи мужикам сделали, холодное оружие, наши воинские силы, без учёта крепостных, выросли считай на десять-двадцать процентов. Святослав предлагал начальное военное обучение на себя взять, но после недолгого разъяснения того простого факта, что армия Москвы будет не такая, как везде, настаивать не стал. Лис же хотел ещё и лодками заняться, боевыми, для походов и торговли. Его тоже малость придержали — мы не до конца понимаем, чего нам от такого судна надо, с кем будем дела вести, пойдём ли на море или так и будем на озере валандаться. А лодку создавать просто так, по привычке, вроде как смысла нет. Ладожец согласился с нашими аргументами, и теперь они со Святославом пытались сформулировать хоть какую-то внешнюю политику для Москвы, понять, куда и зачем нам надо будет стремиться. А это было достаточно сложно — пока наше государство находилось на полном самообеспечении, лишь некоторые дефицитные ресурсы с торга нам нужны. Да и то не сильно, можем альтернативу предложить. А то и сами их вырабатывать начнём — Горшок, наш геолог, уже рыскает в окрестностях.

У него по сути учебные выходы. Далеко от крепости геолог не отходит, работает максимум в одном дне пути от Москвы. Палатка, пробоотборники, котелки да спальники, полевой наборы для экспресс-анализа и испытаний, рюкзаки и одежда, кирки да лопатки, снаряжение — это всё непрерывно подвергается переделкам и модернизации по результатам двух-трёх дневных выходов Горшка. Дальше мы его не посылаем потому, что пока грамотность геолога страдает, не может он на необходимом нам уровне формировать базу знаний о минералах, да и просто описать свои похождения на карте и в отчётах получается у мужика с трудом. Не говоря уже о химических опытах — тут вообще полный швах. Хотя старанием и усидчивостью, как и живым умом, Горшка природа не обделила, и если дело пойдёт взятыми нами темпами, то к весне мы сможем выпустить его в поле уже как полноценного специалиста.

Время в трудах и заботах пролетало незаметно. К концу лета Москва, взбудораженная и приведённая в полный беспорядок демонстрацией паровой тяги в мае, пришла в себя. Хозяйство приняло новую форму, учитывающую наличие большого числа рабочих рук и паровых двигателей. Появились новые технологические карты на процессы, устоялся подход к составу и комплектованию рабочих бригад, люди чуть привыкли к тракторам и двигателям. Наша изначальная задумка — попробовать перевести рутину на крепостных — начала осуществляться. Не полностью, без нашего непосредственного контроля и руководства практически ни одно дело не проходило, но и то хлеб.

Стандартная команда, направленная на ту или иную работу, теперь имела инженера или технолога из Игнатьевых, и группу поддержки и грубой физической силы из крепостных. Некоторые из них выступали операторами на простейшие механизмы, другие — помогали обсуживать машины, большая часть всё также работала ручным инструментом. Производительность таких команд была достаточно высокой. Если весной на новом лесоповале двадцать мужиков с топорами и пилами за день притаскивали три-четыре десятка деревьев, то сейчас — хорошо за сотню, причём частично обработанных. Трактор пилит и валит стволы, мужики их готовят к транспортировке, отпиливают верхушки и корчуют пни, помогают с топливом и водой для машин. Паровые агрегаты по сути выступали катализаторами в рабочих командах, сильно повышая выход готовой продукции при тех же трудозатратах.

К концу августа добыча полезных ископаемых, сельхозработы, заготовка леса, топлива, сырья, ткани и одежды практически полностью перешли на новые рельсы. Производства частично были перенесены из первой крепости, нарастили чуть мощность, путём банального увеличения количества станков и механизмов. Последние стали грубее и проще — так людей в управлению ими привлекать легче. Там, где ранее стояла сложная механика, позволявшая оператору чуть не весь процесс осуществлять в одиночку, теперь работали три-пять человек. Технологически мы чуть просели. Да и с дальнейшим развитием были трудности.

Почему раньше чуть не три раза в месяц у нас появлялись новинки? Из-за дефицита рабочих рук да нехватки сил на всё задуманное. А если в такой ситуации вместо пяти-десяти «человеческих» сил пригнать почти сто пятьдесят человек здоровых мужиков да крепких юношей? Избыток рабочих рук сыграл дурную шутку. Зачем придумывать что-то новое, если можно команду рабочую послать, а те всё сделают? Вот и получается, что вместо того, чтобы двигать науку, занимались мы в основном вопросами организации труда и администрирования. Раньше, чтобы бревна доставить с лесоповала, пришлось целую системы погрузки-разрузки, перевалки на плотах делать, а теперь мужики половину блоков да приспособ выкинули, руками прекрасно справляются. Изначально мы чуть не десяток валов приделывали к ткацкому станку, добивались полностью автономной, без вмешательства человека, работы. Такой агрегат периодически у нас работал сам, без контроля со стороны барышень. Запустил с утра, дрова-пеллеты в податчик для двигателя поместил, и гуляй до обеда. Ну а сейчас пять станков, на каждый по три бабы, вместо магнитного челнока обычный, и трудятся целый день. Выход ткани, несомненно, увеличился кратно, но и трудозатраты возросли. В натуральных величинах. А вот в процентах от мощности «общины» — так даже и уменьшились, много у нас народу. И так почти со всем.

В первой крепости, на нашей стороне, осталась металлообработка и машиностроение, домна, «химия» и пиролиз, стекло и бумага. Эти направления мы отдавать на откуп новым москвичам пока не могли — не хватит им опыта и образования для нормальной работы. Вот и разрывались на части, пытаясь правильно распределить Игнатьевых по направлениям, чтобы прирастать ресурсами. Потому и времени особо не хватало на новинки. Микроскоп и пулемёт — только два новых изделия за четыре месяца появилось. Последний был сделан из большущих баллонов, напоминающих газовые в моё время, и ствола от снайперской винтовки. Да, не Максим, и даже не РПК, но свои пятьдесят пулек в минуту он выдавал. Таких два соорудили пока, попробовать надо справу новую. А вот с остальными направлениями, теми, что уже на крепостных перенесли… Если честно, то у нас наметился значительный перекос в хозяйстве. Сильно повысившаяся производительность труда сыграла дурную шутку — мы не успевали обрабатывать всё, что новые москвичи тянули в крепость. А прекратить процесс не могли — тогда они бездельничать станут. Переводить на новое производство, нельзя, грамотность страдает. Вот и выходит у нас, что чуть не пять тонн золы лежит, килограмм тридцать поташа, и только десять квадратных метров стекла. Натуральная разбалансировка.

По этому поводу собрал большое совещание в конце августа. Помимо Игнатьевых и корелов, за столом добавились Святослав и Лис. Первым отчитались Буревой и Леда, на них учёт запасов был. Урожай, по словам деда, в этом году был хороший, зерна и овощей много собрали. Буревой заявил, что наши запасы позволят при достаточной экономии выдержать чуть не двухлетнюю осаду. Да, тут тоже перекосы есть. Из той продукции, что к растениям не относилась, у нас только рыбы с лихвой, а вот по мясу и прочим сырам да яйцам — недостаток. Об этой проблеме все знали, мы просто пытались значительно увеличить количество животины всех мастей в Москве. Как только дойдём до того состояния, что забой кур, например, будет компенсироваться приростом их численности, так и станем разнообразить меню. И так со всеми животными — гусями, овцами, коровами, козам, кроликами. Последние, кстати, почти приблизились к определённому нами рубежу.

Леда доложила о запасах промышленного сырья. Она подтвердила мои слова о том, что всё оно сейчас у нас делятся на три очень неравные группы. Необработанное сырьё, полуфабрикаты и готовая продукция, которой забиты склады, навесы и окрестности крепости, наличествуют в пропорциях двадцать, шесть, один. То есть, лежит в крепости грандиозная куча руды, тонна десять, по моим прикидкам. Рядом — килограмм семьсот обожжённых и готовых к употреблению катышков из неё, что прошли рудничную мельницу. А вот железа и чугуна в заготовках — лишь пара центнеров от силы. И так почти со всем.

— … И такими темпами мы скоро все леса вырубим, руду перетаскаем, но всё это так и будет лежать чуть не под открытым небом, — констатировала Леда — надо или склады новые строить, или перерабатывать это всё, или чем-то другим крепостных занять.

— Эх, мне бы ваши проблемы на Ладоге, — тоскливо произнёс Лис.

— И не говори, — поддержал его Святослав, — люди есть, еда есть, а занять их — нечем.

— Обеслав, — спросил я племянника, — как там народ машины осваивают? Я краем глаза видел, ты кого-то за рычаги сажал уже?

— На три с плюсом, — скривился Обкеслав, — подростки ещё куда ни шло, но им дисциплины да ума не хватает. А взрослым — образования. Пару человек я бы может и порекомендовал, как водителей. По прямой ездить. Недолго. Навесное оборудование вообще мало кто освоил.

— А с пиролизом что? Буревой, твоя стихия. Неужто не получатся у крепостных?

— Да не то, чтобы нет, — пожал плечами дед, — но и самих оставить нельзя. Я пробовал — три партии дров испоганили. С поташем чуть лучше, но тоже… Ну, как Обеслав сказал, на троечку.

— Про металлообработку и не говорю, сам всё видел. А вы, — обратился я к Лису и Святославу, — не сильно-то завидуйте. Эти проблемы наши, может, похуже, чем голод да недород будут. Там хоть ясно, что делать, а у нас, как правильно Леда сказала, темп взят хороший, остановимся — можем потом не выйти на такие показатели, расслабятся люди. Сами понимаете.

— Ну да, как на лодке, — согласился Лис, — если гребёшь долго, одинаково, ровно, то и вроде как и проходишь дальше, и не так устаёшь. А как бросишь весло, отдохнёшь чуть, так потом за него и браться не хочется.

— Где-то так. Остановимся дух перевести — потом крепостные могут в нужный темп работ не войти, — согласился я с такой аналогией, — но вот если мы продолжим в том же темпе, то просто до верху, в прямом смысле слова, набьём крепости, и задохнёмся от сырья, не успевая его перерабатывать. Надо сбалансировать хозяйство. Да, запасы важны, но их уровень не должен быть самоцелью.

— Мы просто при планировании, — с толикой оправдания в голосе сказала Леда, — не учли, что так производительность возрастёт. А поменять росписи хозяйственные не успели, времени не было. Да и ты, Сергей, говорил, что надо дать людям привыкнуть к машинам. А они слишком быстро это сделали.

— Да я никого не обвиняю, сам всё знаю. Но из ситуации выкручиваться придётся.

— Учить лучше надо, — внёс свою лепту Влас, — тогда и на другие производства людей переведём, сырьё переработаем.

— Дык мужики взрослые уже, плохо наука идёт. Читать чуть начали да цифры наши понимают, — вставил Буревой, — а с остальным никак. Не соображают они, как трактор работает, почему.

— Вот-вот, — поддержал деда Обеслав, — я уже и объяснять пробовал, и примеры приводил. Пока показываю и рисую — всем всё ясно. А как до дела доходит, то сцепление не отожмут, то про давление забудут, то ещё что…

— Ну ладно, на осень мы их за парты посадим — а потом что? Поднимутся руки у мужиков да баб также самозабвенно работать? Я вот так не считаю. Мозолей себе на заднице натрут, а как до дела дойдёт буде ещё год в себя приходить. Помните, как в мае было? С тракторами? Обеслав сосны пилит, а толпа поодаль стоит и про себя богам молится. Мы тогда только на высокой производительности тракторов и выкрутились, месяц, считай народ только в режиме «принеси — подай» трудился. А если мы их сейчас из ритма выбьем, на более длительный срок? Что, до следующей осени в себя приходить Москва будет. Не-е-е, темп снижать нельзя.

— Надо что-то придумать такое, чтобы и их занять, и образование подтянуть, — резонно заметила Зоряна.

— Лодку соорудить? Торговлей заняться? — предложил Лис под одобрительные кивки Святослава.

— Ну и что продавать будем, покупать? У вас-то на торге в основном украшения всякие, оружие да ткани. Зерно ещё, но оно объёмное сильно, надо большущую лодку мастырить. А самое главное — что в ответ закупим? Кольца с серьгами? Меч дрянной да топор узкий? — моя речь вызвала ухмылки, действительно, ради чего торговлей заниматься, вроде, всё есть, — я считаю, пока надо коммерцию на второй план отставить. Потом, как здесь, в Москве, разберёмся, станем жалом по окрестностям водить в поисках того, чего вкусного себе наменять можно. А пока не надо. Да и дело-то с лодкой такое, мелкое. Не потянет на постоянную занятость крепостных.

— Ну дык мы их на вёсла посадим, людей меньше станет, — не согласился со мной Святослав, — оставшиеся перестанут тягать в Москву брёвна да руду, вот всё и переработать успеете.

— А потом что? — парировал ему Буревой, — Два месяца на вёслах будете гонять, ни образования дать не сможем, ни полезному чему научить.

— И не забывай, — добавил Кукша, — их ещё и воевать на озере учить надо. Я поспрашивал, такой опыт человек десять имеют, и то — чуть-чуть. Оружие ещё им надо, доспехи, обучение…

— … И опять получим толпу военных, которая нам вроде как пока — я подчёркиваю, пока — ни куда не нужна. Я надеюсь, мыслей Новгород штурмовать ни у кого нет? Вот. Не подходит такой выход. И с повышением времени на учёбу воинскую — тоже не решим проблему. Нам-то не воины нужны, а рабочие да инженеры. Вот когда базис экономический сделаем, людей полностью самостоятельно оставить работать сможем, тогда и про вояк думать надо. А пока и пулемётами отобьёмся, со стен.

— Вам надо такое, чтобы и польза была от труда, и чтобы знания получать в процессе работы? — подала голос Веселина, — Я правильно поняла?

— Ну да, — согласился я, — чтобы и работали по прежнему плодотворно, и обучение в процессе проходили, образование повышали.

— Так есть у нас такое, — вскочила Веселина, — я сейчас.

Племянница выскочила за дверь и вернулась через десять минут, нагруженная охапками листов бумаги, томом Строительного кодекса и большущим ящиком. Последний она водрузила на стол:

— Вот, смотрите. Город наш, что мы из камня строить хотели. А то я макет уже сколько раз делала да переделывала, а про него все забыли.

Веселина сняла ткань с ящика. Под ней был наш план по строительству каменной Москвы. Старый, ещё до появления крепостных его не спеша сооружали. Прикидывали, чего бы мы в идеале хотели, и мастерили модели зданий и стен. Всё без опоры на реальные ресурсы, так, мечта, считай, а не план действий. В макет заложили все те вещи, которые бы мы хотели видеть в населённом пункте. Стены крепкие да склады обширные — это родичи мои настояли. Дороги широкие да ровные линии застройки — это уже моя паранойя, связанная с теми перекосами в планировании населённых пунктов, что я в будущем насмотрелся. Так, сочетая местное представление о прекрасном, и моё видение города, мы и делали макет. Параллельно, по выявленным принципам планирования Москвы, формировали Строительный кодекс. История с крепостными несколько отодвинула наши задумки, отвлекла. Но Веселина никогда проект этот не забрасывала, постоянно совершенствуя маленькие домики, дорожки, гавань, не забывая при этом рисовать эскизы и наброски.

— Это что? — Лис заинтересованно разглядывал рисунки и макет.

— Да мы тут хотели до вашего появления в камне строиться, — ответил ему Буревой, — собственно, водокачку в качестве эксперимента из кирпича сооружали. Чтобы понять, как с домами получиться.

— Красиво, — просто сказал Святослав.

— Мы с мамой посчитали, — сказала Веселина, достав листок, исписанный аккуратным подчерком Леды, — вот что нам надо для города.

— С текущей производительностью мы за год-другой такое соорудим, — добавила Леда, обведя макет рукой.

Он представлял собой каменную крепость, построенную по внешним границам существующей деревянной, без внутренних перегородок. Линии домов, административные здания, школа да прочие социальные постройки стояли на месте наших теперешних домов. Там, где были бараки крепостных да склады, на месте второй деревянной крепости, была промзона. Две эти части города разделялись неким подобием парка. Ну и пара пристаней на заводи стояло, и домиков для лодок.

— А на сколько человек такое хотели построить? — спросила Лада.

— Мы сперва на несколько сотен ориентировались, семей восемьдесят, девяносто.

— Тогда не хватит, — заявила Лада, — у нас, почитай, все жены беременные уже.

Это правда. Народ откормился, отогрелся, и начал строгать пополнение стахановскими темпами. Если всё будет в порядке, то после зимы у нас население города возрастёт человек на восемьдесят. Да, пока младенцев, но ведь и они вырастут, да и новых людей, может, принимать придётся.

— Лада права, на долго такого города не хватит. А если ещё кто придёт на поселение, как в эту зиму, то придётся ещё пристраивать кусок, — добавил дед.

— Ну так давайте сразу больше строить, — разрубил гордеев узел Кукша, — получиться такое?

— Ну…, - задумалась Леда, — Если в два раза больше станем ставить, то тогда года три уйдёт.

— А если плодиться народ такими темпами продолжит, — добавил я, — за это время нас уже человек пятьсот-шестьсот будет, минимум. Да и то, посмотрите на план — новое жильё куда ставить? За промзоной? К кроликам да курам?

— А люди-то крепостные, потянут? — окинула всех взглядом моя супруга, — Им ведь ещё и учиться надо будет.

— Ну вот с учётом этого, кстати, наоборот, город строить побольше надо, — сказал я, ловя непонимающие взгляды родных, — смотрите. Если мы сейчас большой, красивый город заложим, да дом каждому определим или дадим возможность выбрать, как думаете, лучше или хуже народ трудиться станет? Правильно, веселее дело пойдёт. Это мотивация называется, побуждение к работе в нужном направлении с заданным качеством и скоростью. Стимул. Потому предлагаю Москву каменную на плане сильно расширить…

Я достал новый листок бумаги и начал чёркать:

— Делаем город вокруг заводи, буквой «П». Она у нас единственный торговый путь, по сути…

— Только маленький он, путь тот, — прервал меня Лис, — много лодок не влезет, если к нам кто торговать придёт. Да и одна большая — тоже.

— Да ну и хрен с ним! — легко согласился я, — Расширим заводь! Пусть будет размерами триста на триста метров, а то и больше — чего мелочиться? Да поглубже надо гавань нашу сделать. Достанем грунт, его под постройки пустим. Потом набережную каменную сделаем с причалами. Вот тут, в северном и южном крыле, поставим порт торговый, промзону, склады, военную базу. Та сторона города, что на озеро смотрит, будет жилая и административная… — я всё больше меток наносил на листок, постепенно распаляясь всё больше и больше.

— …Волноломы насыпем каменные, от штормов — я резким движением начертил у входа в будущую гавань две вложенные друг в друга буквы «V», — между ними пусть в гавань входят корабли. Поля от города — на юг тянуть будем. Водопровод — по-другому сделаем, канализация вот так пойдёт! Электростанция…, ладно, это потом. Театр сделаем, большой, с конями наверху! Музей организуем! Заводы поставим! Фабрики!! Башню телевизионную Останкинскую!!! Так, это тоже потом. Бабу с серпом и мужика с молотом вот тут определим! Вокзал железнодорожный! Три! Аэропорт, чтобы с «Аэроэкпрессом» был! Кремль с часами! Площадь здоровую, чтобы красным кирпичом выложена была! Высотки сделаем, для Министерства обороны и университета!! Катера по озеру пустим!!!..

— Серега, ты чего? — участливо поинтересовался дед через минут двадцать.

— А? Чего не так-то? — я глянул на родных.

Те малость шокированы моей речью, слова всякие незнакомые в ней, я взъерошенный на листке чёркаю. Посмотрел на результат самозабвенного труда — размеры Моквы по моему рисунку были где-то десять на десять километров, и на схеме явно просматривались станции метро, а в углу читалась надпись — «Химки». Н-да, что-то разошёлся я.

— Когда про башню говорил, телзённую, — нарушил молчание Лис, — ты видел где такое?

Все мои, Игнатьевы, посмотрели на меня. Секрет своего появления тут я Святославу и бывшему ладожцу не раскрывал. Отмахнулся от Лиса:

— Это потом. Хотя да, ты прав, видел. Хороший город был. Или есть. Ну то не суть. Урежем осетра, меньше Москву сделаем. Давайте подумаем теперь… — я не успел договорить.

— Надо бы дорог добавить, — встрял дед.

— И вот тут оборонительных башен, — добавил Кукша.

— Про торговлю не забываем! Складов — мало! Где канализацию ставить? Почему вот этот дом, порт, поперёк нарисован!? Глубже гавань! — понеслось со всех сторон.

Народ оживился и стал предлагать свои варианты. Включились все. Через час в актовом зале наблюдался форменный бардак. Буревой с Юркой яростно спорят о причалах для рыбного порта. Кукша со Святославом старательно украшают изображения стен сотнями пулемётов. Лада, Веселина и Роза какую-то лепнину на фасаде обсуждают. Смеяна громко орёт о том, что больницу возле школы она поставить не даст. Леда потрясает томом Строительного кодекса, вещая о том, что дорога меньше чем на четыре трактора шириной — это натуральное преступление. Зоряна лезет с вопросами о праве собственности на эти все постройки. Добруш с Власом и примкнувшим к ним Толиком сцепились на момент первоочерёдности проведения дорог за пределы крепости. Агна с Лисом на полном серьёзе прикидывают количество торговых кораблей разных мастей, что смогут зайти в гавань… Дурдом.

Чёрканный-перечёрканный листок, наконец, явил нам финальный план города. Изначальная задумка, строить каменную букву «П» вокруг заводи — остаётся. Размеры стен чуть увеличили, будущая гавань станет тоже немного иной, обретёт маяки и волнорезы, буйки, упорядоченное движение. Порта в ней будет три — военный, рыбный, торговый. Восточная стена крепости упрётся в Перуново поле. Вдоль всей её длины будут жилые, социальные и административные постройки. Набережная же восточная станет прогулочной. Причалы её будут использоваться для дипломатических и пассажирских судов, коли таковые появятся. По центру этой набережной встанет длинное главное здание — Кремль. В нём соберём все административные службы, архивы и типографии. Дальше на восток, через широкую дорогу от Кремля, предполагается площадь для гуляний, где-то на треть от длины администрации с полудня на полночь. Севернее площади — образовательное учреждение, включающее в себя детский сад, школу, университет и техникум, всё в одном. Южнее — торговый и развлекательный центр, тоже в едином сооружении. Это будет ядро крепости. Ну а на юг и на север от него будут жилые кварталы.

Каждый из них по плану включает в себя двадцать четыре двухэтажных дома на одну семью и небольшую толику коммерческой недвижимости с торца. Это для парикмахерских да кафе. Жилые кварталы также заполнят всё место вдоль восточной набережной, что не занято административными и социальными зданиями. Получилось, что почти пятьсот семей мы сможем разместить в таком городе, втрое от текущего населения Москвы. В углу крепости, на стыке центральной части её и северного крыла, будет парк. В противоположном углу — мелкие ремесленные мастерские, гостиница для гостей, склады для товара потенциальных торговцев, их лавки. Так мы хотели отделить приезжих купцов от собственных. Вторые пусть в центральной части торгуют, а первые — подальше от Кремля держаться, в целях безопасности. Мы даже некоторое подобие пропускной системы проговорили между отдельными частями города. Северное крыло планируемой крепости отдано под промышленность, включающую ткацкую фабрику, судостроительный, деревообрабатывающий и металлообрабатывающий заводы. Домну при этом придётся выносить за город, и лучше — поближе к источнику сырья. Да и химический завод, коли таковой появиться отдельно от деревообработки и ткачества — тоже. На выходе из гавани, будет военная база. Южное крыло будущей Москвы занято складами, амбарами, рыбным и торговым портом, МТС, животноводческими фермами. Последние решили не выносить за черту города, так безопаснее. Дальнейшее расширение планировалось на юг — для складов да ферм, на север — для промышленности, на восток, в сторону Перунова поля, обтекая его по сторонам, — дома для людей. Вторая очередь жилой зоны вместит ещё полторы тысячи семей и новый комплект восточных стен. Дальше даже загадывать пока не стали — ибо было страшно…

— Пятнадцать лет на первый этап, — как приговор прозвучали слова Леды, что прикинула время строительства, — ну а количество нулей в строке, что количество необходимых ресурсов означает, сами видите.

В указанном месте были сплошные тысячи и миллионы. Н-да, размахнулись знатно.

— По первой получается, если в каждой семье по пять-шесть детей будет, на три тысячи человек, — прикинул дед.

— Ага, только вот вторую очередь сразу после первой строить придётся. Наши крепостные подрастут, другие придут — всё и заполним, — добавила Зоряна.

— И то верно, — согласился Буревой, — Серёга, потянем ли?

Все посмотрели на меня. Я тоже малость ошарашен сроками и количеством необходимого материала, но мысль пока другая в голове.

— А ну-ка, закрыли все глаза! Олесь, Новожея, не подглядывайте! Представьте себе дома ваши старые. Святослав, ты деревню свою, Лис — детинец, остальные — избы, в которых до меня жили. Войдите туда мысленно. Оглядитесь. На стены гляньте, на крышу. Почувствуйте запахи, пол земляной под ногами, лучину в углу… — народ под мои слова чуть впал в транс.

Зоря скривилась, Агна изменилась в лице, Святослав тоже кислую мину изобразил. Вроде, готовы.

— А теперь другое подумайте. Вот проснулись утром вы в спальне, что размером с эту комнату. Светлая, окна большие, кровать здоровая, занавески висят и ветерок чуть их колышет. Вышли в дверь — там две комнаты детских, на половину от спальни каждая, внутри там так же. Налево повернули, по лестнице спустились. На первом этаже кухня вдоль стены длинной, столовая и комната на всех общая, квадратная, саженей под три по грани. В подвал дверца, там печка воду горячую по трубам металлическим гоняет, мешки с картошкой да хлам всякий. Вышли из дома — а у него четвертинка первого этажа с воротами большими, гараж это, для трактора или других нужд. Огляделись по сторонам — перед жильём тропа малая, тротуар. А через лужок квадратный от него — дорога широкая, камнем отделанная. Вдалеке башня Кремлёвская с часами, озерцо чуть слышно плещется, соседи из таких же домов выходят. По городу идёте, кругом всё так. На площадь центральную подошли, она большая, лавки по краям, красный кирпич под ногами…

— Лепота… — вполголоса сказал дед, не открывая глаз.

— А теперь быстро, быстро! Опять в дом свой прежний вернулись! — крикнул я.

Оцепенение с родичей сошло. Сидят, как оглоблей ударенные. Предвой, сын Леды, самый младший среди нас, ему десять, за всех сказал:

— В новой Москве лучше было. Не хочу обратно!

Народ одобрительно закивал.

— Ну что думаете, крепостные к нашим планам как отнесутся при таком раскладе? Достаточно мотивации будет?

— На ночь загонять силком придётся, — выдал Лис, — чтобы не надорвались.

— Это хорошо. По этому пункту возражений ни у кого нет. А по поводу вытянем или нет, Буревой… Мы просто сильно людей недооцениваем. Вон, и с тракторами мы думали лишь на половину производительность вырастет, бояться станут. А посмотри на кучу глины да руды за окном? Обеспеченные едой, одеждой, инструментом, с детьми присмотренными да в безопасности себя ощущающие люди горы свернуть могут! А, знать, и закладываться именно на это надо. Меньше да хуже Москву запланируем — не тот эффект будет, широты не хватит, замаха для свершений трудовых. А вот это им покажи, — я ткнул в рисунок, — да расскажи как оно будет, и добавь отдельно, что именно им там жить, может, народ и работать над созданием такой красоты не в пример активнее станет. Как считаете?

— Дело великое труда великого требует, — сказал Святослав, — но если уж за него люди возьмутся, то никакими за какие коврижки не бросят. По себе знаю. Видел, как капище на полдень сооружали, каменное. И откуда силы брались! Валуны здоровые, неподъемные тягали да радовались. Знать, и тут так будет.

— Верно говоришь, — согласился со святославом Лис, остальные тоже одобрительно закивали.

— Всё равно, — выдал Буревой, — такое дело… Город, да из камня… Вытянем ли? Жилы не надорвём? Людей хватит?

— Я, Буревой, тебя когда в первый раз увидел, ты через дырку в штанах задницу чесал, а не бороду на лице холенном, как сейчас, — дед улыбнулся, вспоминая начало нашего знакомства, — нас тогда пятнадцать было. Теперь нас почти триста взрослых, за семь лет в тринадцать раз больше народу стало. Из трёх ваших избушек крепость встала. Из горстки картошки — поля километровые. Из молотка каменного — трактор образовался. Помнишь это всё? А теперь экстраполируй…

— Ругаешься, — шутейно всплеснул руками дед.

— Не, просто график сделай. Я тебя научу, — я нарисовал график, — вот сколько нас было, вот сколько стало, вот семь лет. Ещё семь прибавь — тысячи людей встанут. Порты и заводы построятся, фабрики и лавки торговые, мастерские и терема, парки и скверы…

— Эх-х-х, дожить бы, — дед мечтательно закатил глаза.

— Какие твои годы! Или ты уже на пенсию собрался? А? Будешь в парке сидеть, да правнуков нянчить да в цирк их водить! Я тебе запрещаю ранее от нас в Ирий твой собираться, понял! — я в шутку погрозил дед пальцем.

— Да понял, понял, тока не бей! — дед со смехом выставил руки перед собой.

— То-то же! Смотри у меня! — я тоже засмеялся, — теперь о дальнейших действиях подумаем. Веселина, Лада, девушки! Месяц вам вот из этого, с позволения сказать, чертёжа, макет сделать. Справитесь? Хорошо. Остальные слушайте сюда…

На первое сентября собрали митинг, посвящённый Дню Знаний. Сегодня дети и взрослые сядут за парты. Не просто будут в школе толпой лекции слушать, в одном классе, а именно учиться по нормальной программе. У детей чуть больше предметов, но они теоретические многие. А у взрослых всего три их — письмо, математика, обслуживание и эксплуатация машин и механизмов. Для обучения в вечерней школе мы сократили на два часа рабочий день, всё равно запасов натаскали кучу уже, девать некуда. Напутствовал народ тем, что чем больше знаний получат — тем ближе к Перуну станут, тем более что за успехи в учёбе даже взрослым теперь доплата полагается. Это было воспринято с энтузиазмом. После митинга отправили рабочие команды — сейчас будем концентрироваться на руде, угле древесном и извести. Много нам придётся из железа делать, ибо план строительства Москвы предусматривал чуть не поголовное оснащение тракторами всех крепостных. Для того, собственно, мы их и будем в вечерней школе готовить.

После непродолжительной дискуссии, первым делом решили строить каменные стены. Старую крепость сносить не станем, будем за двойной защитой, как та игла Кощеева. Затем промышленность, жилые дома, расширение гавани и административные здания. И поверх всего — дороги. Но тут у нас сразу образовался затык — каким образом сооружать каменные и достаточно высокие постройки, да так, чтобы это было быстро и крепко, мы не знали. Да, водокачка стояла спокойно себе, но она хоть и кирпичная, однако не жилая, и требования к ней совершенно другие, нежели к защитным и жилым сооружениям. Тем более, что самую высокую её часть вообще из брёвен делали. А нам практически высотное строительство предстоит. Не небоскрёбы, конечно, лепить собрались, но тем не менее. Одна стена защитная должна быть метров восемь в высоту! И как быть? Потому решили начать стройку по-игнатьевски, с эксперимента. Сначала людей чуть поднатаскаем, потом несколько опытов проведём, а затем и за проект инженерный сам примемся.

Сентябрь вступил в свои права, начались дожди. Периодически были окна сухой, нормальной погоды, но потом опять небо затягивала тучами, жизнь в бараках замирала. Зато кипела в учебном корпусе — при отсутствии возможности работать на улице, мы тренировали крепостных на макете трактора. Колёса одному сняли, установили раму на пеньки и гоняли народ за рычагами, объясняли и рассказывали, как себя вести с машиной, разбирали её и собирали заново, обслуживали и устраняли поломки. Вот в такой обстановке, под мелким противным холодным дождём, и застал нас крик часового на стене. За безопасность, кстати, мы почти не переживали, лодки обходили наш городок стороной, людей после мора стало меньше, мы тут наверно самое большое село аж до Ладоги. Но дозор всё равно выставляли, на всякий случай.

Поэтому, когда раздался крик часового, мы с дедом оставили класс на Обеслава Всебудовича, как его с уважением называли крепостные за его знания, и побежали в первую крепость.

— Кого нелёгкая принесла в такую погоду, — ворчал дед, забираясь на стену.

— Добруш! — я крикнул часового, — Чего там?

— Лодка! Хм… Странная! — вот дела, у нас те, что на одного-пять человек малые звались, такие как у данов были — большие, а тут средняя. Интересно, интересно…

Лодка под дождём вела себя вяло и была малость непривычная. Обычно тут длиннее лодки были, а эта пузатая какая-то. Действительно странная. Лодка двигалась к берегу, вставала, опять чуть шла вперёд. Я смотрел на неё в позорную трубу, сквозь капли было видно плохо. Вдруг на лодке началось шевеление, что-то затряслось. Вроде, тряпка какая-то. Чего машут? Потом судно бодро так направилось в сторону нашей заводи.

— А ну давай посмотрим, что это за гости. Винтовки только взять надо да народ позвать, — мы побежали вооружаться.

На стены залезли, вооружились, огнемёт взвели и пулемёт направили на заводь. Судно отодвинуло нашу защиту маскировочную и аккуратно зашло в нашу лужицу. С него спрыгнул мужик.

Это был Торир.

Полезли ещё люди. Кнут, Атли, Брунгильда, Ивар, Отар, сын его, их жёны. Мы бросились встречать мурманов. Над бортом показалась светловолосая голова с огромными глазами.

— Сигни!.. — крик Кукши огласил окрестности, парень бросил винтовку, щит, побежал по холодной воде и почти запрыгнул на судно.

— Ну здравствуй, Торир. Чего так долго? — я обнимал седоволосого мурмана.

— А-а-а, не спрашивай… — тот только махнул рукой.

Мы повернулись к лодке — там была трогательная сцена встречи. Кукша стоял в воде, и нежно, как будто боясь, что Сигни сейчас растворится словно мираж, помогал ей спуститься с лодки, понёс на руках к нам. Остальные спускались сами. Кукша, не замечая нас, понёс девушку в крепость. Ну наконец-то, свершилось! Слава Перуну, добрались! А черноволосый где?

— А Ярослав?

— Нет больше Ярослава, ушел к Хель, — Торир махнул рукой в сторону озера, за моей спиной послышалось всхлипывание.

Я обернулся, Веселина уже тоже прибежала встречать, стояла в метре от меня, глаза от услышанного были полны слез. Бросился обнимать девчушку, та зарыдала.

— Как получилось? Перехватили вас? Напали? — я гладил Веселину, та залила мне уже всю грудь и всё не унималась.

— Нет. Мор. В тот раз через Ладогу пошли. Сигни слегла. Домой пришли — ей худо стало. Потом и мне. Остальные разбежались, чтобы не заболеть. Давен выходить хотел нас, слёг. Ярослав только здоров был. Меня на ноги поставил. Сигни. Давен ушёл к Хель. Поставил Ярослав нас на ноги — сам слёг. Три дня — и тоже ушёл, — Торир снял шлем, рубленными фразами рассказывал про события двух последних лет.

У меня комок в горле, у него тоже, по лицу вижу. Веселина рыдает, я сейчас тоже расплачусь. Народ стоит с опущенными головами, не зная что делать.

— Он в повязке на лице ходил, как у вас были. Да тоже мор его достал. Только и успел нас выходить. Уже больной был. В Хель ушёл, арбалет сжимал ваш.

— То я ему подарила, чтобы защититься смог, — снова приступ рыданий у меня на груди, — а его… Он…

— Мы его по морю пустили. Да все одно. В Хель дорога. Не в бою ушёл, — Торир продолжил тихим голосом.

— Не-е-е, Торир, не в Хель, — я гладил Веселину, посмотрел на Торира, — Не в Хель. В Вальгалу. До последнего бился с болезнью за товарищей своих, даже с той силой, что глазом видеть не мог! До последнего в строю был! И умер за товарищей своих, а нет на свете больше чести!

Последнее я выкрикнул сорвавшимся голосом. Торир развел руками:

— Да. Так. До последнего бился, да себя не сберёг. Может, и впрямь в Валгалле он. Свободный. Я ему свободу ещё в походе дал… Чтобы… Веселина…

Мурман отвернулся, я уставился в небо, племянница всхлипывала у меня на груди.

Новости огрели, как оглоблей. Не такую встречу я планировал, ой не такую… Молча все направились в дом. Я поднял Веселину и понёс на руках. Даже приезд Сигни не улучшил общего мрачного настроения. Разместили всех мурманов, крепостные смотрели через открытые ворота крепости на нас, перешёптывались. Мы зашли в дом.

Церемонию прощания с Ярославом устроили через три дня. За это время Вера сделала металлическую табличку, мы ей все помогали правильно изобразить Ярослава. Кудрявый парень стоял на фоне лодки и заводи, улыбался, ветер трепал его волосы. Хорошая табличка получилась, правильная. И надпись на ней добрая. Вывели мы на табличке, что погиб Ярослав смертью храбрых, до конца выполняя долг перед товарищами, спасая их от болезни, но сам не уберёгся. И пусть навеки память о человеке этом золотом останется у предков наших. Который себя не пожалел, и до последнего, пока кровь в жилах на застыла, вытаскивал с того света своих друзей и соратников. Жизнь свою отдал за товарищей. Веселина заперлась у себя, кроме Сигни никто к ней не ходил, даже Кукша. Тот был смурной, не знал куда себя приткнуть. Сигни же привезла цветов сушенных из дома, Ярослав Веселине собирал, давно ещё. Я боялся, что Веселина на Сигни взъестся, из-за неё ведь тот погиб, по сути, из-за неё и Торира. Но нет, застал их вдвоём у Веселины, сидели на кровати и рыдали, обнявшись. Хороший парень был, добрый и улыбчивый, умный и светлый.

На Перуново поле пошли под первым снегом. Мелкая, противная крупа мела. Пошли мы, мурманы, крепостные за этим наблюдали из крепости, они не знали Ярослава. С дедом прикрутили табличку у основания идола. У подножья языческого символа появилась ещё одна надпись, да ещё и с шестиконечной иудейской звездой, он же вроде хазарин был. Долгих речей не было, больше стояли да молчали.

— Все запомните, — я тихо промолвил, — и детям своим передайте, и внукам. Про парня хорошего, который в бою с болезнью страшной жизнью своей пожертвовал, но товарищей своих ей не отдал. Сам живота не пожалел — других из-за кромки достал…

— Память о том вечная будут, — эхом добавил Буревой.

Веселина разрыдалась опять.

— Если видишь нас, Ярослав Рубенович, где бы ты ни был, низкий тебе поклон, — я снял шапку и поклонился табличке железной, — да вечная память. И прости, если что не так…

Веселина вырвалась из рук матери и побежала по полю. Я хотел было кинуться за ней, но дед остановил:

— Пусти её, Серега, пусти. Пусть поплачет, легче станет. Любовь у неё первая, да такая несчастная…

Сигни и Кукша взялись за руки. Торир мял в руках шлем, Брунгильда уже не казалась такой железной, Кнут крутил рукой протез. Снег чуть перестал идти, в проёме между облаками выглянуло солнышко.

— Слышит он нас да видит, — шепнула Зоряна, — хороший парень был…

— Я думал, у них с Веселиной не сильно заладилось, — по дороге домой все молчали, я только в крепости смог продавить комок в горле и спросить деда.

— Дык любовь, у обоих, а Веселина-то дитя ещё, вот и пугалась его, — Зоряна ответила вместо деда, — он ухаживал за ней, красиво… Влюбилась девочка, да только поняла это только в последний раз… Той осенью… Вот и подарила арбалет, и сказала ему, что ждать будет. Он расцвёл весь…

У супруги глаза на мокром месте, у всех тоже самое.

— Ушёл он, зная что любит она его, — Агна прижалась к Святославу.

— Верно, — я махнул рукой.

Мы устроились за столом, помянули хазарина Славика…

Вечером, долго сидеть не стали, часовой окрикнул меня, мол, в ворота кто-то стучит, тихонько. Открыл — там Горшок, с Веселиной на руках.

— Вот… Ваша, вроде? — Горшок был потерян, — Я домой шёл, с болота, гляжу — лежит на земле, спит. Прямо так, без ничего. Одета вроде по-нашему, я забрал… Там только бросить все пришлось, палатку да котелок с инструментами…

— Не страшно, Горшок, не страшно.

— Разбудить боюсь, — пожаловался Горшок, — куда несть-то?

— А давай за мной… — отвёл парня к дому Леды и Лиса, тот уложил девочку прямо в одежде на кровать, мать накрыла её одеялом.

Мы вышли из дома.

— Чего так? Заболеть можно, околеть, — Горшок был смущён, что для него было, судя по всему, в новинку, — я ведь это… Ну… Плохого не хотел… Если что не так…

— Пойдём, Горшок, расскажу я тебе о славном парне, Ярослав его звали. Веселину нашу очень любил, и она его, как выяснилось… Не стало только парня того…

По дороге к актовому залу, где стол мы ещё и не разбирали с поминок, рассказывал Горшку про Славика. Выпили, закусили, поговорили. Утром нашёл его на Перуновом поле, у идола Перуна. Геолог наш задумчиво рассматривал новую табличку. Потом ушёл в лес — палатку забирать да инструмент. В этом году работа его закончена.

За время подготовки к прощальной церемонии расспросил Торира о событиях прошедших лет. Сидели в актовом зале, с дедом, Кнутом и Атли. По словам мурмана, после того как они нас покинули, у Сигни будто крылья за спиной выросли, все хотела приехать пораньше обратно к Кукше. Ну и понятное дело, бегала по Ладоге, куда они зашли на пару дней перед отплытием в Скандинавию, искала побрякушки к свадьбе. Там и слегла. По приезду домой с больной девушкой на руках Торир заперся с Ярославом, ухаживали за Сигни. Потом и вождь слёг. Видя такое, народ от пожилого викинга разбежался — он даже не протестовал, понимал, чем грозит мор. Остались в их селении только самые преданные люди — Кнут, Атли, Ивар, Давен, и все, кто с ним в этот раз пришёл. Когда Ярослав поставил на ноги Сигни и его, слёг сам. Остальное было известно. У девушки начался «Пинг-понг» — только встала, засуетилась, опять слегла. Торир использовал повязки да кипячённую воду, это ему Ярослав так сказал. Народ, который приходил с Ториром в прошлый раз, пришёл к вождю, и после недолгого совещания забрал лодку, и направился на запад, на грабежи. А что делать? Жить-то как-то надо, Торир их отпустил спокойно, не до того было. До середины прошлого лета мурман поддерживал жизнь в постоянно заболевающей дочке. По осени та отошла от хворей, наверно, иммунитет выработался.

Собрались все, кто остался возле Торира, сели считать небогатые пожитки, оставшиеся после эпидемии, и решать, что делать дальше. Год, проведённый без походов, проел в ресурсах дыру, собирать новых людей было уже поздно, а весной никто может и не пойти с Ториром. Вождь рассказал о моем предложении переселиться в Москву. После недели раздумий люди согласились. Продали по соседям остатки ресурсов, поменяв на еду, рубили по морозу деревья для новой лодки. Маленький коллектив строил её до этого лета, после чего направился в нашу сторону, даже не заходя на Ладогу. Вот собственно вся история…

— Вот мы и пришли. Примешь? — Торир закончил рассказ и посмотрел на меня.

— Глупость спрашиваешь, Торир, конечно приму. Вы нам как родные уже стали, — я потягивал отвар, — После церемонии оформим вас в граждан свободных, паспорта сделаем да определим на участок работы. Людей у нас мало, особенно таких как вы. Надёжных и преданных. Единственно, про законы расскажу наши. Чтобы неловких ситуаций не было. Ежели примете порядки здешние — добро пожаловать.

— Мы серебра привезли и олова, что достать смогли. Там мало. Не обессудь, — вождь виновато развёл руками.

— За олово — спасибо тебе, а то нам на банки консервные не хватает. Из железа их делать будем, да оловом отделывать. Свинцом сначала хотели, да он ядовитый, мыши мрут лабораторные, — я прикидывал новый расклад сил, выдавая на автомате кучу непонятных слов мурманам.

Те сидели и не удивлялись, привыкли уже.

— И за серебро тоже, нам на фотолабораторию не хватает, — я вынырнул из своих мыслей, слабо улыбнулся, — потом все покажу, отдыхайте пока.

Разместили мурманов в наших домах, пришлось всем чуть уплотниться, десятка домов не хватало на наши семьи. Рыбаков отселили к Юрке с Ладой, Буревой с Кукшей к нам переехали. Потом его с Сигни поселим, да будем думать, что делать дальше, надо расширяться в плане жилплощади. Крепостными мурманов я делать не хотел, слишком ценные кадры перебрались к нам, да ещё и по моему приглашению. Но и воли сильно давать — тоже не след. Мы только повсеместно по Москве прогнули всех под наши порядки, и переделывать жизнь под мурманские обычаи не хотелось. Поэтому, как только Торир с людьми чуть отошли от перехода, я собрал новеньких и начал им зачитывать Конституцию, «Трактат» да Кодексы. Особых возражений не было, не считая нескольких мелких придирок. Чуть больше проблем вызвал пункт о жертвах человеческих, что в ритуальных целях приносить нельзя. Оказалось, у них там, в Скандинавии, периодически, если уж совсем край приходит, такое практикуют. Вот и взбудоражился народ, мол, если и тут полный «алес капут» настанет, как выкручиваться будем? Гарантировал им то, что такого не будет, не для того мы день и ночь трудимся в поте лица. Ну а если уж дойдём о ручки, есть пара тысяч способов обойтись без жертв. На волю богов наших сослался, уповал на то, что место тут такое, особое, не любят силы небесные, когда попусту кровь проливается. Этот вопрос закрыли.

Осталась лишь одна проблема — взаимоотношения с крепостными.

— Поднимите руку, кто за всю жизнь ни разу никому не был должен? — задал я вопрос собравшимся мурманам.

— Да хоть раз-то каждый в займы хоть курицу, но брал, — ответил Торир за всех.

— Ну вот и крепостные тут такие же. Не рабы, должны просто, и состояние их временное. Причём должны не мне конкретно, а всей Москве, всем нам. А, следовательно, на общее благо работают. И через пяток лет свободными станут люди те, как и вы. Причём полностью. Теперь подумайте, стоит ли тех, кто на вас да на меня трудиться рабами считать? Тут не ваши земли, порядки другие. Если вы их сейчас словом или делом обидите — Москве с того прямой урон. И нам, и вам, и остальным. Оно нам надо?

Скандинавы дружно ответили, что нет.

— Потому вести себя с людьми московскими надо согласно закону. Вам обиду причинят — наказание по нему же нарушителю пойдёт. Законы я вам читал, вы с ними согласились. Если под нашу руку пойдёте, придётся соблюдать. Иначе боги прогневаются, они писанину ту благословили. Потому — морды никому не бить, девок без их согласия не портить, имущество не забирать, чтить Кодексы. Понятно? Хм… Ежели прочитать сами не сможете, обращайтесь к супруге моей, она у нас по Законам главная. Да, да, нечего глаза пучить, так и есть. Теперь спрашивайте, что непонятно.

Мурманы недолго кочевряжились — решение идти под руку Москвы было принято тем же вечером. Подготовили документы всем, паспорта да медицинские карты. Для церемонии принесения клятвы верности Москве было всё готово. Правда, я чуть оттягивал её, не мог придумать правильное решение по одному вопросу. А он был серьёзный — я думал о том, стоит ли более глубоко погружать мурманов и словен в некоторые тайны Игнатьевых. Особенно в две из них — электричество и моё появление тут. Зачем мне это? Да просто потому, что я уже не знаю, как отбиваться от Лиса да Святослава. Они уже родичи, и обиду чувствуют за то, что их даже жёны «динамят» по этим направлениям, молчат и ничего не рассказывают. Сейчас ещё Сигни с Кукшей поженятся, Торир родичем станет, и тоже заинтересуется. Да и дочь его спросить может у мужа — и что? Кукша сможет промолчать? Не верю! А, следовательно, если что-то нельзя предотвратить, надо такое возглавить. Да и другая мысль была. Коли в такие волшебные, мистические тайны посвящу народ новый, некоторых его представителей, может, связь между нами крепче станет. А значит и доверие, и понимание, и эффективность работы. Да и отмазываться чуть не каждый день, объясняя свои оговорки всякими бредовыми причинами, надоело. Решено, раскрою тайну трём новым жителям, а если с Сигни считать, то четырём. Причём обставить это надо особо, таинственно…

Поутру собрал Лиса, Свяослава, Торира и Буревоя. Рассказал всем про то, что сегодня станем церемонию проводить на поле Перуновом, мурманов к клятве приводить. И для того мне помощники нужны. Народу много, обряд — тяжёлый, боги наши хотят больше близких к ним людей иметь, чтобы лучше о подопечных своих, москвичах, заботиться через них. Буревой в мои планы был ранее посвящён, остальные тоже не выказали сомнений в правильности предлагаемого — всё звучало вполне логично. Поэтому мы взяли трактор, генератор и угольные лампы с проводом и отправились на Перуново поле. До обеда устанавливали под моим руководством конструкцию на идолах и возле. Мужики — Торир, Лис, Святослав — спокойно тянули провод, мостили лампы, протягивали кабель к генератору. После обеда мурманов привели к присяге, выдали паспорта с фотографиями, и отправили к стенам Москвы. Ну а мы впятером остались на поле — закончить ритуал. Каждый выбрал себе бога по вкусу. Я — Перуна, Святослав — Дажьбога, Торир к Сварогу пристроился, Лис — к Озерному хозяину, ну а дед Ладу на себя взял.

Когда стемнело, по моей команде все перекинули рубильники. Столбы света упёрлись в тучи. Я побаивался увидеть взгляды разочарования на лицах новых людей. Может, они думали, что свет яркий с небес сходит, а не нашими усилиями появляется. Но нет, стоят мужики спокойно, с блаженными улыбками на лицах купаются в лучах света. Это световое шоу я объявил знаком того, что мурманов наши боги приняли под свою руку. Когда свечи угольные перегорели, мы собрали своё барахло и отправились в крепость. По дороге прояснил вопрос с отсутствием удивления и разочарования у новых посвящённых. Всё просто, ритуал-то людьми везде проводиться, а то, что он удался, и есть признание богов. И удивляться тому, что своими руками мы свет тот яркий получили, не след, радоваться надо, что усилия не прошли даром. Ну вроде как крестины в моё время. Вроде таинство мистическое, божественно, однако же не ангелы с небес его творят, а вполне себе земные священники. Вот и тут так.

Отвёл мужиков в актовый зал, усадил за стол и начал говорить:

— Все вы меня часто спрашивали, откуда я взялся. Вот и пришло время рассказать. Родился я почти через тысячу лет от этого момента…

Все внимательно слушали меня, удивления же опять не наблюдалось. В течении трёх часов я кратко изложил свою историю. К окончанию её мои соратники чуть задумались, переваривали слышанное. Первым заговорил Лис:

— Выходит, знаешь ты, что дальше будет?

— Нет. Слишком времени много прошло, не помнят люди о вас, время песком занесло всё.

— И про викингов тоже? — уточнил Торир.

— Про тех мы в книжках читаем, да в кино смотрим, потом расскажу об этом. Но точно всё равно никто сказать не может, как оно было на самом деле.

— И вещи эти, трактора, свет из железки, что на поле Перуновом ставили — оттуда? Из твоего времени? — тихо спросил Святослав.

— Это — да. Много там ещё машин и механизмов стало, и электричество, которым мы идолов освещали, в каждом доме было. Да рассказывать я могу до посинения, и то, наверно, не всё изложу. Потому давайте так. Если есть вопросы — задавайте, но тайно от всех. Не хочу я, чтобы люди о том знали…

— Правильно, — поддержал меня Лис, — такое не каждый сразу поймёт, волховство могут заподозрить.

— Вот-вот. Так что сейчас тут, на словах, пообещайте мне тайну хранить, и только между нами её обсуждать. Игнатьевы остальные знают, но молчать будут. Сигни, Торир, сам расскажешь. Если кого ещё в это посвятить придётся, вместе такое обсудим. Согласны.

Святослав резким и быстрым движением достал нож, распанахал себе руки и протянул мне. Я не остался в долгу — повторил его движения. Остальные поступили также. Над столом образовался сочащийся кровью крепкий кулак из пятерых ладоней. Мерцал свет светильника, отражаясь в окнах и глазах моих соратников.

— Богами и предками клянёмся, — тихо произнёс Свтослав, — что тайна та с нами уйдёт, на пользу всех хранить её станем.

— Клянёмся, — тихо, хором повторили мы все.

Так и появились у меня настоящие новые родные. Не из-за штампа в паспорте, не из дружбы или общих интересов, не по крови. А из-за доверия полного и тайны, что нас с этими мужиками связывала…

Включение мурманов в новый коллектив проходило не то что сложно, скорее, постепенно. Особых проблем не было, однако мелкие конфликты между ними и крепостными периодически возникали. Торир и Святослав, объединённые общей тайной, старались решать вопросы совместно, не допуская ущерба ни одной из сторон. Поначалу словене чуть сторонились скандинавов, те не очень воспринимали крепостных. Но мне, если честно, ситуация наоборот нравилась. Мы получили новый, третий центр силы в Москве. Он как бы компенсировал подавляющее численное превосходство крепостных над Игнатьевыми. Ко мне бегали представители обоих групп, как к последней инстанции, если не удавалось решать вопросы полюбовно. Из-за этого власть московская только крепла. А учитывая, что основные вожди да авторитеты завязаны были на Игнатьевых, брачными да кровными узами, получился некий «трёхногий табурет», достаточно устойчивая конструкция, надо сказать. Мурманы чуть более крутыми себя почувствуют — я на них через Торира влияю, донося мысль о том, что все граждане Москвы, независимо от статуса, равны в правах. Крепостные на скандинавов косо смотрят — Святослав им мои слова доносит, мол, это не ваши варяги, а наши, московские люди, хоть и другой национальности. Зато периодически они объединяются, обе эти группы, и бегут на меня наезжать, ну там закон чуть поменять, или в хозяйстве что по-другому сделать. Вот так потихоньку, мелкими шажками мы интегрировали людей. Зато за безопасность внутреннюю я переживать перестал, оба центра силы друг за другом смотрят зорко и мне докладывают о поползновениях в сторону нарушения законов Москвы. Какой уж тут бунт, если у нас национальный спорт — сдать под Административный кодекс какого-нибудь нарушителя «из противоположной команды»! Не стукачество, а так, донесение сведений до руководства. Мы даже сделали «тайный» рейтинг проступков. Святослав и Торир, «по секрету», сказали каждый своим людям о том, что Игнатьевы в таблицу специальную нарушения записывают для каждой группы, и потом считают, кто же более достойный гражданин? Мурман или словен? Кому дело серьёзное доверить можно? Такое себе социалистическое соревнование.

Для окончательной компенсации сил и возможностей каждой группы наших жителей, переселили в первую крепость Ладимира с внуком и несколько крепостных с семьями, мурманы же все тут жили. Собственно, всей толпой сооружали новые дома вроде тех, в которых Игнатьевы в нашей части Москвы жили. Линия построек теперь упёрлась в стену, однако на общей работе мурманские и словенские люди сблизились, стали чуть больше доверять друг другу. Коли вдвоём бревно тянешь, с одной стороны словенин, с другой — скандинав, тут уж не до интриг да скандалов. Упадёт дерево — оба без ног останутся. Так и перемешивали людей. Постепенно стали включать мурманов в рабочие команды да назначать им направления деятельности. Причём без всякого ущемления крепостных или скандинавов. По навыкам имеющимся определяли каждому участок работы, не разбирая национальности. Ни те, ни другие не роптали — во главе каждого направления или рабочей группы стоял всё равно Игнатьев, связанный узами кровными да брачными с Ториром и Святославом. И выходило, что руководитель для всех вроде как «свой парень», чего тут обижаться? Редких специалистов, правда, выделили, не без того.

Кнута по части кораблей назначили, он с Юркой этим занимался. Ивара, что на протезе ноги скакал, в помощь Кукше на подготовку ополчения из мужиков пошёл. Брунгильда готовила из девушек «батальон белые колготки» — всех барышень, словенских и мурманских обучали стрельбе из арбалетов. Тех, кто мог, конечно, пузатых много было, беременность в Москве носила характер эпидемии. Два дядьки, скандинав и крепостной, выказали недюжие таланты в области животноводства. Причём второй был бывшим воякой Святослава. При их знаниях и умениях мне вообще не понятно, зачем они за меч брались? До хрипоты на жуткой смеси двух языков обсуждают особенности кручения хвостов поросятам и отпиливания рогов коровам, отчего наши звери на фермах стали больше, толще, и количеством приросли. Даже кролики, и те хворать перестали. Атли с Гуннаром буквально влюбились в пулемёты и огнемёты. А парочка крепостных, в числе которых был мой можно сказать приятель, Дубаш, проявили себя на почве строительства. Этим двум я бы даже свой дом построить доверил, и проверять бы не стал, настолько хорошо у них выходило. Постепенно мурманы растворялись в Москве, притираясь к новым порядкам и законам, перемешиваясь с крепостными. Последние, кстати, на переселение некоторых людей не обиделись, мы отбирали авторитетных и заслуженных жителей в первую крепость. Да и в бараках чуть легче дышать стало, некоторые, особо крупные семьи, даже двухкомнатные «квартиры» себе завели. Так и жили.

До конца осени Москва, взбудораженная малость появлением скандинавов, пришла в спокойствие. Да и представление города, что мы строить собирались, помогло. Когда макет у девушек был готов, испытали будущую презентацию на Ладимире. Тот впал в экстаз, прострацию, панику, печаль, грусть, радость, опять экстаз. Именно в таком порядке. Рассказали крепостному деду обо всём, показали домик типовой, как лодочки подходить будут, как их буксиры паровые тянуть станут, как по дорогам трактора ездить начнут, или машинки, чем черт не шутит? Ладимир по мере рассказа охреневал, но под конец и я опять распалился, и он тоже разорался, идеи двигал. Нас разогнала Зоряна, Вовку мы таки разбудили. Ториру тоже представили макет, чтобы понять, как мурманы отнесутся к нашей затее. Вождь не подвёл, тоже неприлично возбудился и орал что-то про то, что такую красоту да мощь срочно, прямо сейчас лепить надо, не дожидаясь более детальной проработки. Опять Вовка в плачь, супруга моя за сковородку взялась, пришлось успокаивать обоих.

Убедившись в том, что презентация даёт нужный эффект, я в воскресенье собрал народ на митинг. Начал издалека, рассказал о том, как сейчас мы живём. Плавно подвёл к мысли о каменном городе, в котором будет комфортно и безопасно. Потом, правда, традиционно сорвался, разорался про планы наши, пафосное что-то вещал чуть не полчаса. Люди даже чуть отхлынули от трибуны, по которой я ходил туда-сюда, размахивая руками и срывая голос:

— МГУ вон там поставим! Курчатовский институт и порт для семи морей! На этом месте Черкизовский комбинат мясной встанет! Вон там трамвай речной пустим, и дырку в земле, чтобы трактора гоняли с вагонами — метро зовётся она!..

Где-то на описании Третьего транспортного кольца и Третьяковской галереи, Буревой начал делать мне пассы руками, мол, завязывай, итак народ в шоке от напора моего.

— Ладно! Чего лясы точить! Буревой! Снимай покрывало!

Дед убрал ткань, которой был прикрыт достаточно здоровый макет города. В нём и лодочки плавали, и красками крыши были расписаны, и человечки с тракторами стояли, для понимания масштаба. Один домик сделали разборной, вроде как для куклы Барби в моё время. Раскрываешь его — а там комнаты, мебель, занавесочки на окнах, и зелёная травинка, обозначающая фикус. Лепота! Крепостные и мурманы потянулись к новой игрушке. Сначала с опасением, потом активнее, а там чуть драку не устроили, поближе глянуть хотели. Работа девушек вызывала восхищение. Люди прикасались кончиками пальцев к будущим домам, порту, брали лодки в ладошки, удивляясь. В Москве, пока ещё не белокаменной, царило всеобщее воодушевление. Шум усиливался, перешёл в гвалт, потом все, подобно мне, разгорячились, начали кричать, мол, да, даёшь новый город! Орал уже весь город, даже моя супруга. Вовка мелкий кричал «У-ла!» и махал ручонками у неё на руках. Вот что значит цель дать людям! Макет поставили на входе в санитарный блок, они там часто бывают, пусть видят. И табличку сделали сверху, полукругом — «Москва-875». Вот вам и срок работ, и план реализации. А особо ретивые начали дома себе выбирать, в каком жить! Теперь вечером в бараках и домах первой крепости кипели нешуточные страсти. Люди спорили, какой из районов более удобный, искали аргументы, отстаивали свою точку зрения, чуть до драк не доходило. Слава Перуну, никто не пострадал да не обиделся, коллектив стал дружнее.

Совместное обучение, работа бок о бок, общая, глобальная цель, притёрли всех наших жителей. А общее для всех воинское обучение окончательно поставило точку в вопросе «кто тут главный». Коли вместе все от супостата копьём отбиваться станем, как тут делить жителей на своих и чужих? Всем доверять придётся, каждый спину другого защитить должен. На этом фоне стали нарабатывать уже боевое оружие, бунтов да заговоров я бояться окончательно перестал.

Жители Москвы, основная масса, теперь оснащались щитами, копьями, шлемами и нагрудниками. Облегчённый такой доспех, который, по мере наработки брони и навыков обращения с оружием, будет доукомплектовываться до состояния привычных нам доспехов, с поножами и наручами в маскировочных чехлах. Потом и винтовки добавятся, пока они только у избранных и Игнатьевых. Просто не каждому пока было понятно, как из этой справы стрелять, вот и приходилось медленно вооружать людей, подробно рассказывая о способах ухода за оружием, принципах его работы.

В идеале, каждый линейным воин в строю должен получить полный доспех, щит, копьё, винтовку со штыком и пару огненных гранат. Мечи и топоры были только у некоторых бойцов, сведённых в особые группы, ибо наука владения подобным холодным оружием была достаточно сложной. Барышни, которые с арбалетами тренировались, должны становиться группами огневой поддержки, снайперами. У них глаз намётан, мелкая моторика рук развита — вышивкой да нитками все раньше занимались. Женщин мы их ориентировали на защиту стен. Группы тяжёлого вооружения были представлены огнемётчиками и пулемётчиками, там по три человека на каждый агрегат надо минимум. Небольшой конный отряд, разведка и дозор, венчал наши успехи на ниве военного строительства. В строй мы могли поставить чуть больше ста человек, не считая командиров. Арбалетчиц, потенциальных снайперов, было около сорока, на двадцать пар «стрелок-наблюдатель» мы их разбили. Несколько конников, c десяток огнемётных расчётов, столько же — пулемётных. Сила по местным меркам знатная, большая.

Правда, вся она существует только тогда, когда на нас нападают, остальное время все трудятся, ополчение составляет основную военную мощь Москвы. На постоянной основе делом обеспечения безопасности занимаются чуть более десятка человек, под командованием Кукши и Торира. Первый знает, как пользоваться нашим оружием, теоретически владеет тактикой и стратегией по моим рассказам, отточенным на настольных играх. Торир же имеет самый большой опыт боевых действий. Скандинав своему будущему зятю ставит задачу, Кукша её отрабатывает наилучшим образом. Что-то вроде командира и начальника штаба получается, достаточно эффективно, по словам мурманского вождя, в таком режиме обучение вести.

Я по началу в военные дела не вмешивался особо, но со временем пришлось. Тут ведь как, выдали копьё, щит, и крутись как хочешь. В смысле, постигай умения, а учитель палкой направит в нужное русло, ударами по рукам. Затем в строй тебя поставят, в поход возьмут. Пару раз «за зипунами» сходишь, и, если цел останешься, поймёшь, как биться да строй держать. Потому слаженные дружины и ценились, все на практическом опыт постигалось, особенно строй. Нам же в бою набираться практики негде, бегать, тыкая заточёнными железками во всех встречных-поперечных, некогда, работать надо. До прихода Торира Кукша в основном отрабатывал индивидуальную подготовку да некоторые приёмы, что мы, Игнатьевы, в своих занятиях использовали. Но наша тактика к таким массам народа не подходила, ибо была рассчитана на мелкие группы, более подвижные и скрытные. А толпу в сто человек как укрыть? Скандинавский вождь внёс вою лепту в обучение, бойцами и знаниями. Однако строй не получался, разный уровень у бойцов, немногие в походы из словен ходили, а мурманов — мало. Потому и обратились ко мне, за советом. Надо переварить боевой опыт Торира, наложить его на нашу технику и вооружение, выработать новый подход к обучению и тренировкам, добиться слаженной работы достаточно здоровой толпы людей. Я даже париться не стал — детство, проведённое в военном городке дало о себе знать.

Для начала разделил всех на подразделения. Отделение из десяти человек линейных бойцов и командира было самым малым, но самым массовым из них. Девять штук получилось. Каждому отделению приписали по одному огнемётному и пулемётному расчёту, три снайперских пары в качестве средств усиления. Командиру выдали винтовку и сигнальный пневматический пистолет, чтобы можно было привлечь внимание. Каждое такое подразделение было самостоятельной единицей, могло действовать в отрыве от основных сил, но при необходимости три отделения образовывали взвод. У того — свой командир, помощник, дополнительная снайперская пара, санитар, штурмовая группа из трёх мечников или топорников. Три взвода давали роту, куда в качестве усиления были собраны все, кто не попал в основные подразделения. Собственно, это и были все наши силы.

Конечно, оружием всех оснастить не смогли, его ещё делать надо. Собирать такие громоздкие формирования на постоянной основе мы не стали — средства усиления добавлялись по мере необходимости. Но вот форму особую, военную, лычки, погоны, звёздочки — это ввели. Как и стяги небольшие для каждого отделения, и свою расцветку шлемов. Последнее было нужно для того, что бы в бою и на учениях Кукша или Торир могли видеть, кто где находится. Огнемёты и пулемёты получили станки с колёсиками, для переброски, тяжёлые всё-таки аппараты. В случае защиты непосредственно стен крепости, каждому отделению был нарезан свой участок обороны, Вишенкой на торте стали занятия по строевой подготовке. Торир и Ивар ругались сперва на такое, но потом прониклись. Мне отец рассказывал, что марши на плацу, собственно, для того существуют, чтобы чувствовать локоть товарища, чётко выполнять приказы, на подсознательном уровне взаимодействовать с рядом стоящим бойцом. А песни строевые на парадах и при беге — для развития «дыхалки», особенно когда нагруженный по самое не балуйся перемещаешься. Вот и разносилось теперь над городом:

Песне вторили женские голоса, с суровым басом с жутким акцентом Брунгильды:

Других песен я не вспомнил, или они содержали много анахронизмов. Петь в девятом веке про «Броня крепка, и танки наши быстры» я посчитал моветоном. Вот на трактор стальные листы повесим, гусеницы приделаем, тогда можно. Но народ «моими» песнями заинтересовался, стал выпытывать ещё «творчества». Пришлось напрягать память, выуживать из неё стихи, и додумывать то, что вспомнить не удалось. По деревне пошли переделки всяких советских песен. Ну не про «Джага-джага» же им рассказывать! Забавно было засыпать под приглушённое пение о ««Так-так-так!» — говорит пулеметчик, «Так-так-так!» — говорит пулемет», доносящиеся из актового зала. Так вот мы и скорострелку нашу поименовали, теперь она «Максимом» стала. В песне заменил слова, там немного анахронизмов. Осколки германской гранаты теперь стали «От стрелы что в нас даны пускали», пожалуй, и всё.

Другие песни ходили по крепостным, менее воинственные. Про шумел камыш, про мороз, который не морозит, про соловья, что всю ночь галдел как не в себя. А по утру на работу народ шёл, распевая про себя:

Очень новые песни помогали, народ светился энтузиазмом. А ещё они же довели нас до первых предпринимателей. Мужик подошёл ко мне, скромный такой, руки заскорузлые всё прятал. Он снял шапку и попросил хитрый ножик, на заказ. Даже деньги приготовил, достал веером стопку бумажек. Я шапку его заставил одеть — зима уже, поинтересовался, зачем ему колюще-режущее. Тот оказался «дудкоделом». Делал разные рожки, свистульки, какие-то флейты. Такого рода вещи пользовались небольшим спросом, скучно и на выпасе, и в перерывах между работами. Из бересты резал, показал пару экземпляров — отлично получается! Но ножик он уже свой сточить успел, а новый взять негде. Сел с мужиком, поговорили хорошо, внесли изменения в законодательстве. Оформили ему кредит товарный — наделали кучу всяких ножичков, свёрл, наждачной бумаги и прочего, чего он попросил, и много того, о чем он даже не знал. В одном из последних пустых складов отгородили ему место у окошка, светильник поставили, оформили аренду помещения.

В свободное от общих работ время и в воскресенье мужик делал теперь разные музыкальные инструменты, продавал их нам, мурманам, крепостным. Плюс госзаказ на дудки для военных получил — большой толпой управлять без сигналов сложно. Мой заказ, на гитару, пару аккордов-то я знал, как любой нормальный мужик моего времени, проходил по части НИОКР, не делал раньше наш первый предприниматель такого. Налог дядьке поставили, он был вменённый — то есть плата за аренду помещения его же и включала. Мы эту выплату на дрова для его склада расписывали, уборку помещения, тоже нашлась одна барышня желающая подзаработать, да на амортизацию — нам-то когда-то строить бараки заново придётся.

Леда, главный наш учётчик и бухгалтер, от концепции амортизации малость охренела, но потом прониклась. И впрямь, надо же как-то помнить о том, что любое строение или инструмент не вечны? Как планировать производство, если никогда не знаешь того, когда пила в негодность придёт, или склад разбирать пора? Ремонт сооружений? Сырьё и трудозатраты на это? Как понять, что дешевле, разобрать изношенную постройку или подлатать? Подбросил ей идею двойного учёта, когда-то программу в бухгалтерию писал, пришлось освоить. Особенно порадовалась она новому знанию, когда рухнувший сарай на убытки в рублях перевести пытались. Эта постройка давно стояла в первой крепости, упала из-за подгнивших брёвен. Мы-то и не пользовались сараем почти, там хлам всякий валялся. Но такую «дырку в балансе» Леда, скрупулёзная и даже нудная в части учёта барышня, стерпеть не могла. А теперь всё на свои места легло.

Так мы дошли до Нового года по московскому календарю. Незримые нити, факторы, которые тянули наше хозяйство в сторону дисбаланса, были устранены приходом мурманов. Перестав переживать на счёт безопасности, я направил часть трудовых ресурсов на создание вооружений и простейших запчастей для техники. Это, плюс интенсификация учёбы, привлечение новых, доверенных жителей первой крепости к выплавке металла, пиролизу и химии привело в порядок всю систему экономики. Горы руды и извести, золы и угля переваривались в дельные вещи, стекло, чугун и сталь. Общественные отношения, построенные на взаимодействии трёх групп людей — Игнатьевых, мурманов, словен — постепенно переходили в разряд единых для всех, без разделения по национальному признаку. Скандинавы привнесли именно тот элемент, которого нам не хватало — баланс. Правда, и других проблем с ними прибыло. Одна микроскопическая эпидемия не то гриппа, не то простуды, что привезли мурманы с собой, чего стоила! Правда, наш санитарный блок отработал великолепно. Карантин, обильное горячее питьё, травки целебные и санитария позволили избежать человеческих жертв. Медики стали пользоваться особым уважением и отношением людей, пострадавших от мора. Их число чуть выросло — Веселина занялась лечебным делом.

Девушка чуть отошла от своей потери, и присоединилась к моим микробиологам, сосредоточенно искала новые плесени, способы их выварки и прочее. Как она сказала, чтобы никто другой такого как она не пережил. А на стене в фельдшерской появился в рамке портрет. На нем стоял улыбающийся Ярослав, а за им — люди разные, мужчины, женщины, дети. Это Вера по мотивам таблички да наших рассказов сделала, чтобы Веселине приятно было. Парень с портрета смотрел на всех входящих, народ заинтересовался. История жизни хорошего человека, его самоотверженной борьбы с болезнью, гибели, дополнилась слухами, и расползлась по Москве. Я даже видел кучки людей, что несли еловые ветви, подражая Веселине, к идолу и табличке на Перуновом поле. Не знаю, живут ли сейчас все эти Гиппократы да Авицены (аптека так называлась моя ближайшая в будущем, вроде, имя какого-то врача), но у нас теперь появился свой символ медицинской работы. Парень, который себя не пожалел, но других от болезни спас. Такие вот дела. Портрету при входе народ чуть кланялся, Ярослав смотрел на людей с улыбкой…

К празднику меня ждали два подарка. Первый ожидаемый, его преподнесли Торир и Кукша. На Перуновом поле, дальней его части, они провели образцово-показательные выступления нашей роты. Хорошо заметные из-за разных расцветок шлемов и флажков отделения сходились и расходились, формировали общий строй по сигналам дудок, своё место занимали пулемёты и огнемёты на салазках, имитировались обстрелы противника и круговая оборона взвода. Снайпера устраивали геноцид поленьям и веткам, что были в качестве мишеней — девушки пока с арбалетами частично бегали, винтовок на всех не хватало. Финалом был проход колонный, повзводно, перед мной, сидящем на коне. Очень здорово получилось. А второй подарок был неожиданный, но очень приятный.

Всю осень и начало зимы Горшок описывал те находки, что собралл во время учебных выходов. Осваивал грамоту, счёт, методы и способы обработки образцов, их описания, картографирования местности. Настало его время докладывать, мы засели в актовом зале:

— Ты на карту все перенёс? — после довольно долгого отчёта о поисках, спросил я геолога.

— Да, значки поставил, свои, правда, да Веселина помогла, — Горшок чуть запнулся, — вот тут нашёл…

Парень долго рассказывал что и где обнаружил в своей «экспедиции», глину, песок, минералы, ручьи и речушки. Со стройматериалами вроде определись, качество глины и песка он указал. Минералы теперь надо бить на части, что-то в коллекцию, что-то деду на опыты.

— … Тут земля плохая, болото бывшее, мха много. Земля дымит, никуда не годна, в котелке грел её, дым идёт да жар, а больше ничего. Вот тут камень интересный…

Земля. Под Москвой. На болоте. Дымит. Нахлынули воспоминания из будущего, репортажи всякие по телевизору. Я прервал геолога:

— А ну-ка давай сюда землю ту, посмотрим на неё.

Горшок удивился, но ничего не сказал. Достал тубус фанерный с образцом земли, и передал мне. Мы ему сделали такие вот пеналы, цилиндрические, и попросили буром в разных местах брать образцы. Он специальным сверлом небольшим выбирал почву, грунт, песок и глину и в тубусы складывал. Я помял в руках кусочки почвы, коричневые комочки рассыпались в руках. Взял тарелку, под непонимающим взглядом Горшка уложил на неё образец:

— Если я не ошибаюсь — я взял уголёк из печки, бросил на почву и начал дуть.

Показался язычок пламени, чуть отличного по цвету от того, что появлялся на дровах.

— …..! Горит! — Горшок был удивлён.

— Торф это, топливо такое, на болоте оно водится. Горит, вроде, очень хорошо… — я довольно потирал ручки.

— Его вместо дров можно использовать!? Землю!?

— Ага, можно и так. Только исследовать надо. Давай сюда весь образец, с дедом попробуем, посмотрим, что получится.

— Так я в пяти местах брал, везде одно и тоже.

— Вот все и давай, образец только оставь в коллекцию.

Тридцатого числа закончили эксперименты. Буревой задумчиво мял в руках остатки торфа, я сидел над картой:

— Вот так болото то идёт, Горшок сказал, там километров десять квадратных будет. Он на половину метра в пяти местах бурил, везде торф. Сколько его — непонятно, может, ещё больше.

— Если сушенный, то горит хорошо, жарко, — дед продолжал мять кусок в руках, — на дрова почти вдвое меньше его по массе получается.

Для определения теплоты сгорания топлива мы использовали небольшую металлическую печку, её прогревали, сверху стоял чан со льдом. Бросали новое топливо в топку, пока только лес разных пород, и смотрели, сколько воды образуется от разных видов дров при их одинаковой массе. Деревья мы в окрестностях все попробовали, теперь вот и торф испытали.

— Но горит по-другому, надо дальше думать. И далеко он…

— Ага, но только он плотнее, в четыре раза, а значит, по объёму если брать, то литр торфа в четыре раза более плотный энергетически, ну, по получаемому теплу. И жечь его проще, можно комочками мелкими формовать, с сучками да щепой возиться не надо.

— Пиролиз по-другому идёт с ним, — дед все также задумчиво мял комочек, рассыпал на бумаге, собирал опять в руку и мял дальше, — другие вещества выходят и процесс не такой.

— Зато его много. Смотри, если даже его столько, сколько Горшок нашёл, по площади, да только на половину метра глубина, то получается… — я быстро посчитал, — На кубометр торфа не надо вырубать четыре-пять больших сосен…

Дед сделал стойку. Вырубки леса под поля, на дрова, были ему ножом по сердцу, а сажать новые деревья он физически не успевал, несмотря на большое количество помощников. Саженцы-то долго растут.

— И значит если мы половину метра снимем на той площади, то получим по теплоте… сорок миллионов сосен, — я закончил расчёты.

— Ну ни хрена ж себе! — дед присел, очумело лупая глазами.

— Если у нас около двухсот-четерехсот деревьев на гектар, а каждое принять за кубометр, по максимуму возьмём, то получим… — я строчил на бумажке, — сто тысяч гектар леса, или тысячу квадратных километров леса. А если слой там больше, например, метр или два, то считай…

— До Новгорода вырубка будет, — подытожил дед, — но нам лес все равно нужен, спирт, стройка, ткань, железо.

— Надо пробовать, особенно по железу-то, но и без этого. Сколько у нас дров город потребляет? Отопление? Паровики? Надо у Леды узнать…

Леда дала цифру. Потребление леса шло по нескольким направлениям. Стройка, уголь и спирт для железа и тканей, отопление и приготовление пищи. Причём большую часть потребляла именно промышленность.

— Значит, можно не рубить почти четыре пятых леса, — заключил Буревой.

— А с железом — надо подумать, может тоже как уголь древесный его делать, греть с крышкой, да остаток собирать. Надо брать, — я подвёл итог нашим посиделкам.

— Дороги туда сколько?

— Почти два дня пути. Мы так далеко не забирались. Но это по лесу. Если путь проложить, то легче будет.

— Да на тракторе, — дед рассматривал карту, — пяток ручьев, три речки мелких, овраги… Справимся! Тем более, что рядом он железо нашёл, в болоте.

Дед ткнул в значок, нанесённый Горшком. Торфяник, по крайней мере та его часть, которую отметил геолог, граничила с болотом, в начале которого мы брали железную руду. Граница та проходила через скальный выход, вода из болота перетекала на торфяные поля. Вот на стыке Горшок и нашёл болотную руду.

— А если мы там и топливо имеем, и железо, надо комбинат ставить, железный, ну, завод большой для выплавки. Если с торфом всё получится.

— И как мы его охранять да защищать будем?

— А там есть вообще люди? Горшок не видел?

Мы достали карту, которую я срисовал с форзаца записной книжки, которая с городами была.

— Значит, это больше трети пути на другое озеро, Онежское. Святослава спросить надо, он в тех местах крутился…

План в целом созрел. После Нового года отправим людей, дадим им нивелиры, пусть дорогу наметят. Мы же поэкспериментируют с торфом как сырьём для металлургии. Горшок глубину слоя пусть определит — иметь новый источник энергии очень хотелось. Если всё получиться, прекратим, наконец-то, уничтожать лес. Да, полностью вырубки не закончатся, и поля новые нужны, и стройка, и тара, и бумага, и дёготь, и смола, и ткань. Но сосновую шерсть мы частично заменяли льном, крапивой и коноплёй, в надежде когда-нибудь окончательно перейти на собственные, выращиваемые нами источники сырья. Стройка же переходит по плану на камень, а если мы с пиролизом торфа разберёмся, то может и дёготь со смолой больше не из живого леса получать станем. Ну, правда, ещё одно направление деятельности забыли, из-за которого мы лес портили. Новый год. Большую ёлку мы выкопали с грандиозным куском земли и установили её во второй крепости. Праздники ведь!

Вывели вечером тридцать первого числа полевую кухню к баракам, столы на улице накрыли, зажгли факелы по периметру. Я держал речь:

— Все вы знаете про Мороза, дед такой, в лесу живёт, холод напускает. Так вот, в Москве он не бедокурит, а наоборот, подарки раздаёт тем, кто его не боится. А опасаться его нечего, тот дед нам как родной. Встречайте!

— О-хо-хо! — из-за Ёлки Новогодней вышел Буревой и Смеяна в нарядах соответствующих, — Долго мы к вам с внучкой шли, да подарки несли. Внучка моя, Снегурочка, все поторапливала, чтобы к Новому году успеть!

— А что, Новый год сейчас разве? — послышались крики, народ хоть и напрягся от вида деда, но пока держался, не убегал.

— Новый год у нас сейчас, я лес снегом укутал, речки все заморозил, самое время праздновать. А то дальше теплее будет, и я к вам не дойду, по грязи-то.

— А ты дед, на тракторе попробуй! — народ узнал Буревоя, понеслись шуточки.

— Его мне ещё никто не подарил, — загрустил дед, — пока так, на своих двоих.

— А подарки когда будут? — детский голос из толпы.

— А тогда ты деду моему песенку или стишок прочтёшь, тогда и подарки будут, — это уже Смеяна.

— Я только про пулемёт знаю! — из толпы показался бойкий мелкий.

— И про это пойдёт! А мы вам новую споем, да вместе разучим. Дети! Вставайте в хоровод…

Хорошо прошёл первый наш зимний всеобщий праздник, весело. В полночь, в кругу родных и соратников, новых и старых, прямо на улице я подвёл итоги уходящего года:

— Мы с вами только в этом году жить вместе начали, но уже много всего сделали. Были у нас и радости, — Лис приобнял Леду, Кукша свою Сигни — и печали.

Веселина погрустнела, народ тоже чуть помрачнел, забыли уже про прошлогоднюю зиму.

— Но жизнь продолжается! И мы с вами многое ещё должны сделать, чтобы была она ещё краше, лучше, и дети наши росли хорошо, — Вовка мой сновал между ног у мамки, тоже хотел к Ёлке, как другие дети, — все были здоровы и счастливы в Новом году!

Бо-о-ом! Бо-о-ом! Кукша по моей просьбе по отметкам наручных часов бил в котел железным молотком.

— Осталось всего ничего до Нового года! И… — двенадцатый удар, — Вот он наступил! С Новым годом! С новым счастьем!

Из-за моей спины в небо понеслись огненные шары — Обеслав с Добрушем пускали салют. Народ зачарованно смотрел, как в небе догорают куски горящей материи. Красиво получилось.

— А теперь — подарки!

Дарили мы опять книжки. Народ радовался нехитрым рассказам, да благодарил, что для них тоже сказку устроили, зимнюю. То ли ещё будет…