Продолжение главы 58

Ты отказываешься сниматься в фильме. «Розовая» на жаргоне означает «порно», по крайней мере это тебе известно. Ты говоришь им, что перезвонишь позже, чего ты, разумеется, делать не собираешься. Вместо этого ты еще несколько дней колесишь по Лос-Анджелесу, ничем особенно не занимаясь, пока твоя тарахтящая и хрипящая машина не ломается окончательно, и тебе приходится заплатить автомеханику все до последнего цента, чтобы отремонтировать свое чертово средство передвижения.

У тебя кончились деньги, пойти некуда. Наконец в отчаянии ты приезжаешь обратно к дому своих друзей, где звонишь в дверь до тех пор, пока хватает терпения. Потом ты поднимаешь с земли камень, один из тех, которыми выкладывают клумбы, и кидаешь его в окно кухни. Вынимаешь осколки стекла и осторожно пробираешься внутрь, где тебя сражает запах.

Здесь что-то не так. И это тебя пугает. В доме слишком тихо и жарко. Тебе надо бы позвать хозяев, но что-то заставляет тебя молчать. Здесь не надо шуметь. Ты оглядываешь гараж. Пустой контейнер из-под мороженого, по полу рассыпаны куриные кости. Над раковиной с измельчителем кружатся мухи, на всех поверхностях толстый слой пыли.

Из коридора до тебя доносится какой-то стон. В животе становится холодно, будто ты кусок льда проглотила, тебе страшно, хочется убежать, но ты успокаиваешь себя, идешь на звук в хозяйскую спальню и толчком открываешь дверь.

Хэдли, дивный лабрадор твоих друзей, лежит на полу, подвывая и пытаясь вильнуть хвостом. Он тяжело дышит, глаза с лопнувшими сосудами затянуты пленкой, в уголках пасти пена. Его грудная клетка впала, он выглядит еле живым от голода.

«Хэдли? — ты вытираешь ему морду, приносишь кофейную чашку с водой и выливаешь ее ему в пасть. — Где они? Что случилось?»

Ты носишься по всему дому, включая везде свет, дергая выключатели (включаешь стерео и телевизор, комнаты заполняются какофонией звуков). «Шерри? Миша?» Она — блондинка из Уокегана, он — русский студент (который всегда был склонен к декадентской мрачности и предсказуемым вспышкам раздражительности), приехавший по обмену из Киева. Ты рыщешь по всему дому и никого не находишь. Потом замечаешь, что дверь в подвал приоткрыта.

Внизу запах еще хуже. Спертый ржавый запах то ли водорослей, то ли спекшейся крови. Твое сердце начинает биться чаще, ладони потеют, желудок сжимается, к горлу подкатывает ком. Потом ты видишь ее. Шерри лежит лицом вниз на раскладывающемся столе, ноги раздвинуты, руки выброшены вперед. Она не двигается. Ты подходишь ближе и касаешься ее плеча. Оно холодное. Потом в пяти футах позади нее ты видишь Мишу, упавшего на сушилку. Ты стараешься не смотреть ему в лицо, большая часть которого отсутствует. Его рука все еще сжимает ружье.

Весь персонал ветеринарной клиники в Санта-Монике в шоке от вида Хэдли. «Это соседский пес, — объясняешь им ты. — Они съехали и бросили его. — Ложь течет рекой. Они привязали его к ручке плиты на кухне и уехали. Я услышала, как он воет, взяла камень и бросила в окно, чтобы забрать его». В какой-то степени это даже правда.

Людям в Лос-Анджелесе абсолютно наплевать на других людей, но раненое животное? Это для них непереносимо. Хэдли колют витамины, его лечат ароматерапией, антибиотиками, ему делают обертывания с морскими водорослями. Его помещают в гипербарическую камеру, где в углу есть маленький телевизор, по которому двадцать четыре часа в сутки показывают новости Си-эн-эн, чтобы он всегда слышал человеческий голос. Ему дают собачий корм с добавлением яиц, оливкового масла, рубленой печенки, дают пожевать игрушки из копченых говяжьих кишок, а спит он на огромной пуховой подушке.

Однако Шерри и Миша остаются мертвыми застывшими фигурами в комнате для стирки. Ты слишком боишься кому-нибудь рассказать. Что, если обвинят тебя? Ты сказала всем, что просто нашла собаку, и никто тебе не задает вопросов, потому что тела никто до сих пор не нашел. Ты каждый день проезжаешь мимо их дома, и там по-прежнему темно. У входной двери скопилась почта.

Хэдли полностью выздоравливает. Он окреп настолько, что на вторую неделю его готовы выписать. Медсестры, прекрасно понимая, что у тебя нет ни цента, чтобы оплатить счета за лечение, просто вручают тебе поводок и отводят глаза. Ты ничего им не должна. Они берут расходы на себя, а работу рассматривают в качестве благотворительности. В конце концов, ведь ты — героиня, которая его нашла.

В последний раз ты отправляешься в дом Шерри и Миши. Тебе страшно, но ты собираешься вернуться домой, поэтому тебе нужно взять немного еды и денег. Тебе приходит в голову, что можно залезть в дом через заднее окно и забрать все игрушки Хэдли и его корм. Заодно прихватить еще какую-нибудь электронику, чтобы продать и собрать денег на дорогу домой. Хэдли ждет в машине, пока ты забираешься в дом и быстро нагребаешь в два больших пакета кучу всякого барахла. Ты пытаешься работать быстро и не смотреть на дверь в подвал, все еще слегка приоткрытую.

Полиция появляется как раз тогда, когда ты выбираешься наружу. Соседка случайно увидела подозрительную фигуру, рыщущую вокруг задней двери соседского дома. На тебя надевают наручники и отвозят в участок. «Твои отпечатки по всему дому, — гремит следователь. — Мы нашли на мертвой женщине твой волос, а их собака сидела в твоей машине». Все расплывается у тебя перед глазами. «Был ли у тебя роман с кем-либо из них? Сидела ли ты на «спиде», как они? Было ли тебе что-нибудь известно о подпольной лаборатории у них в подвале? Знала ли ты о том, что в одной из игрушек Хэдли было 8 кубов «спида»? Нет? Мы тебе не верим. Сколько ты успела продать, прежде чем тебя повязали? Почему ты их убила?» Твоя жизнь заражается безумием, одно смехотворно нелепое событие влечет за собой другое такое же. Заключение. Адвокаты. Процедуры. Допросы. Комната суда. Вынесение приговора.

Они не могут повесить на тебя убийства (недостаточно улик), но могут дать тебе десять лет за хранение наркотиков и попытку распространения запрещенных веществ. Твои родители тратят все деньги на адвокатов, на авиабилеты и чиновников, которые не делают ничего. Абсолютно ничего. Тюрьма — это просто убийство времени. Центр пожизненного заключения — здание без окон с высоким потолком; там нет воздуховода, нет проводов, воздух там вообще неподвижен. Ты не представляешь, откуда вообще поступает кислород. Это воздухонепроницаемое, герметично упакованное и запечатанное от остального мира место. Стены покрыты толстым слоем грязно-бежевой краски, которая под немигающими флуоресцентными лампами остается неизменным болезненным фоном. Теней нет.

Ты день за днем сидишь в своей камере и ничего не делаешь. В конце концов баптистская церковь, проводящая программу для заключенных, дарит тебе блокнот и простые карандаши. Тебе всего-то надо подписать маленькую регистрационную карточку, в которой говорится, что в глазах Господа ты спасена, и они будут продолжать присылать тебе карандаши. Ты начинаешь рисовать, поначалу машинально, затем делаешь любопытные зарисовки и в конце концов начинаешь вести неформальные уроки для других женщин. Ничего особенного, просто ремесленничество, пока ты не просишь родителей прислать принадлежности для рисования.

Они присылают тебе месячный запас кисточек, холста и книг по истории искусства (никаких острых предметов, лепить можно только из мыла или глины; дерево и металл запрещены), а также масляные краски, но те полотна, что выходят из-под кисти тюремных заключенных, не особенно удачны, они все слабые и грубые и в большинстве своем без оттенков цвета. Ты никого из них не можешь научить делать переход от одного цвета к другому или накладывать мазки другого цвета. Большинство этих художественных работ ты не понимаешь. Одна картина представляет собой просто черный холст с надписью, сделанной белыми буквами: «У меня уже есть одна дырка в жопе, зачем мне вторая?»

Однажды, отмотав половину срока, ты заносишь в кровь инфекцию через порез на ноге, который ты получила во время наряда на кухне, пока чистила одну из громадных стальных кастрюль. Ты думаешь, что это просто маленькая незаживающая ранка. У нее даже форма, как у сердечка, — милая ошибка. Но она не затягивается и, оставшись без дезинфекции, начинает нагнаиваться по краям. У тебя начинается жар, который невозможно сбить, потом развивается отек мозга, и, прежде чем тебя успевают перевезти в больницу, ты умираешь в лазарете. Твоя последняя мысль о деревьях и о том, почему ты так мало их видела.

Ты отправляешься на Небеса, которые представляют собой что-то вроде фабрики, промышленного мельничного склада с высокими сводчатыми окнами и скрипучими деревянными полами. Между станками снуют ангелы, тянут за рычаги, смазывают пружины, постоянно приводящие в движение огромную мельницу, которая является центром всего здания. Машина случайным образом генерирует судьбы человеческих существ, их удачу, выпадающие им шансы, их катастрофы. «Это все планируется заранее, — объясняет тебе дрожащий ангел. — Всем руководят близнецы», — говорит он, указывая на двух маленьких детей-близнецов, легких, как пушинка, которые без какого-либо выражения на лицах сидят на верхушке лотерейного автомата, склонив головы друг к другу. Они выбирают числа. Ангел сообщает тебе, что их зовут Удача и Горе. «Обычно они милые, — говорит он. — Но иногда не очень».