Ни о чем не догадывавшийся дядя Эмос спокойно восседал на пассажирском месте дизельного авто, которое как раз въезжало в прибрежный город Рутледж. Двигатель самодвижущейся машины размером чуть ли не с сам автомобиль рычал и выбрасывал высоко вверх клубы густого дыма, мазавшего небо черной сажей. Дяде предстояла встреча с мертвецом.

Было раннее утро. Геддар Маррис, сидевший за рулем, гнал по извилистым пустым улочкам почти на предельной скорости. Откровенно говоря, дядю Эмоса слегка удивила и озадачила та спешка, с которой друг вызвал его по неотложному делу. К тому же обычно общительный и разговорчивый Маррис сегодня как воды в рот набрал. Единственное, что понял дядя, когда друг примчался за ним в его загородный дом, — нужно было осмотреть какое-то недавно найденное мертвое тело.

Вообще-то, Эмос не считал себя большим специалистом по мертвецам. Ему хватало хлопот с живыми. В конце концов, в Рутледже хватает полицейских. Распутывать подобные преступления — их работа. Но Маррис почему-то был убежден, что нужен именно он. Почему? Потому что Эмос — мьюнанин.

Эмос Гарпраг был среднего роста, жилистый, с длинными седыми волосами и важным, немного печальным выражением лица. Само же лицо мужественное, грубо вырубленное, как у всякого мьюнанина. На щеке треугольная татуировка. В Рутледже на эту татуировку не обращали особого внимания, однако каждый мьюнанин сразу понимал: ее обладатель — вечный изгнанник, которому запрещено жить со своим народом.

Когда автомобиль свернул на шоссе, ведущее к пристани, показался океан, и на Эмоса пахнуло пряным ядовитым дыханием Мути.

Рутледж располагался на побережье Браскии. И как большинство прибрежных городков, жил тем, чем промышляли его жители в океане. Точнее, это был не океан, а безбрежные скопления тяжелого, ядовитого газа — сезиума. Воды вообще не было. По крайней мере, нигде не видно. Западнее Рутледжа, до самого горизонта, сколько хватало глаз, простирался белесый, с едва желтоватым оттенком туман. Жители Браскии называли его Мутью. Газ был таким тяжелым, что оседал на землю из воздуха и лежал на дне бывшего океана плотной массой.

— Тело все еще на борту «Легкоступа», — проворчал Маррис, кивая в сторону своего судна. Он вел автомобиль вдоль пакгауза, а затем свернул налево, прямо к докам. — Мы решили не убирать труп, пока ты сам на него не взглянешь. Стоит перенести его на берег, как сразу сбежится весь город — кто такой, откуда. Нет, сначала мы сами попробуем разузнать, что к чему. А потом пусть метут языками… Много странного в этом мертвеце. Кажется, по твоей части.

Корабли стояли на приколе вдоль пристани, слегка покачиваясь на волнах Мути. Это были особые суда — с корпусами, похожими на дирижабли, и мачтами особой конструкции, которые сильно отличались от обычных морских. Маррис проехал мимо десятка таких кораблей, различных типов и размеров, и резко притормозил у трапа, перекинутого на судно, по виду напоминавшее рыболовный траулер.

Геддар Маррис — жизнерадостный крепыш с пышными усами, которые расходились по щекам в стороны и срастались с такими же кустистыми бакенбардами, — был корабельным механиком. В его обязанности входило следить, чтобы резервуары с кислородом были герметично закупорены и не давали утечек. От этого зависела жизнь всей команды. Несмотря на такую ответственную должность, Маррис был человеком добродушным и веселым. Впрочем, теперь с его лица не сходило выражение глубокой озабоченности.

Маррис провел друга по трапу прямо на корму. Ступив на борт и почувствовав, как палуба ходит под ногами, мьюнанин с непривычки ощутил легкое головокружение. Внизу простиралась мрачная газовая бездна.

Капитан приветствовал их, слегка приподняв курительную трубку, и сделал знак немного подождать. На палубе как раз находился капеллан, служитель, который совершал над мертвым телом особую процедуру — обряд, именовавшийся «последним выдохом».

По браскианским верованиям, умерший человек должен был встретиться с Богом с очищенными легкими, полными свежего воздуха. Для этого и был нужен браскианский священник, или капеллан, который совершал обряд очищения при помощи небольших ручных мехов, или, проще говоря, насоса. Пробормотав несколько молитв, капеллан упаковал мехи обратно в чехол, сделал знак рукой, показывая на грудь и горло. Готово!

Маррис и Эмос приблизились. При этом оба заткнули носы и старались поменьше дышать, чтобы не чувствовать трупного запаха.

— Обрати внимание, у него переломаны руки и ноги, — сказал Маррис. — Лекарь утверждает, что тело получило повреждения уже после того, как наступила смерть. Может быть, когда его подцепил корабельный якорь. А погиб этот человек от удушья.

Маррис указал на дыхательную маску и гофрированный шланг для подачи воздуха. Шланг был перерезан, причем явно ножом или другим острым предметом. На мертвеце было надето необходимое защитное снаряжение. Однако страховочный трос тоже был перерезан.

— Несомненно, убийство, — прибавил Маррис, опережая слова, которые вертелись на языке у Эмоса. — Этот человек совершал погружение на дно Мути, а кто-то перерезал воздушный шланг и страховочный трос. Его бросили умирать там — неподалеку от мыса Кроуфт. Никакой надежды добраться до берега. Лекарь сказал, что, судя по стадии разложения трупа, тело пролежало на дне около двух недель. Тела, погруженные в Муть, разлагаются гораздо медленнее, чем на суше. Что наш якорь зацепил его — чистая случайность, такой шанс выпадает один на миллион. Нет никаких сомнений, что его убили и нарочно бросили туда, где его никто не должен был найти… Но еще больше нас озадачило вот что: для чего человеку вздумалось нырять в таком гиблом месте? За рыбой?.. Но, кроме камней и водорослей, там ничего нет. Никому, кто более или менее серьезно занимается промыслом на дне Мути, в голову не придет нырять у мыса Кроуфт.

— И все-таки что-то его там заинтересовало, — задумчиво проговорил Эмос, рассматривая выпученные глаза и синюшную кожу.

Язык слегка вывалился, губы тоже посинели. На теле виднелись несколько глубоких ран, однако крови не было и следа. Придонные обитатели Мути успели изгрызть труп. К тому же, разлагаясь, тело сильно раздулось, и одежда едва не лопалась по швам. Сам человек был при жизни довольно хрупкого сложения и носил длинную бороду. Он меньше всего походил на военного, хотя сапоги и защитное обмундирование были армейского образца. Кроме того, остальная одежда вполне обыкновенная, штатская. Колени на штанах грязные, протерты до дыр, как если бы человек много ползал на четвереньках. Карманы набиты свитками и пергаментами. Эмос развернул парочку из них. Пергамент был запорошен землей. Тогда Эмос осмотрел руки погибшего.

— У него и под ногтями земля, — заметил мьюнанин. — Довольно странно для того, кто трудится на дне Мути.

— Это еще не все, — кивнул Маррис. — Когда мы его вытащили, у него на шее болталась небольшая сумка. Ну-ка, взгляни, что в ней!

Один из матросов принес сумку, подал Эмосу и тут же инстинктивно отпрянул на шаг-другой назад: как и все вокруг, матрос чувствовал себя весьма неуютно рядом с мьюнанином. Впрочем, самого Эмоса это ничуть не беспокоило. Куда худшее отношение сулила ему встреча с соплеменниками.

Он расщелкнул застежку, открыл сумку и, высыпав содержимое на палубу, сосредоточенно свел брови. Здесь оказались инструменты — ручная лопатка, ледоруб, небольшие грабли, ножницы, а также несколько образцов грунта. Плюс еще какие-то записки, сделанные на пергаменте.

— Никто из наших не смог ничего прочесть, — пояснил Маррис. — Это язык, которого мы не встречали…

— Еще бы, — кивнул Эмос. — Это древний сетинианский. Вдобавок скоропись или стенография. Обычно ею пользуются ученые. Здесь записаны какие-то измерения — плодородность почвы, уровни влажности, температура. Сплошная ботаника… Интересно, для чего ему понадобились эти прогулки по дну Мути?

— Вот и нам бы хотелось это узнать, — отозвался Маррис. — А еще — зачем кому-то понадобилось его убивать?

— Ну-с, пока могу сказать одно, — пожал плечами мьюнанин, — его ботанические изыскания выглядят вполне безобидно. Правда, место для них он выбрал довольно странное…

Эмос умолк. Его взгляд упал на запись, сделанную, видимо, в большой спешке. Последняя строчка нацарапана кое-как, в самом низу пергамента. Как будто человек был чем-то очень взволнован или даже потрясен. Заглянув другу через плечо, Маррис поинтересовался:

— Что там написано?

— Здесь написано:

«СКОЛЬКО ЛЮДЕЙ ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ?..»

— Этот вопрос погибший адресовал самому себе. — Эмос повернулся к Маррису. — А ответ, кажется, придется искать нам.

* * *

Эмос Гарпраг жил-поживал в собственном небольшом поместье всего в дне пути от Рутледжа, что на побережье, занимаясь растениеводством и животноводством. Поместье с фермой стояло на плодородных землях, что объяснялось близостью Мути — ежегодно Урожайный прилив накрывал окрестности, удобряя почву.

Осев в Браскии, Эмос давно распрощался с бродячей жизнью мьюнанина. Вот уже много лет он жил в изгнании, и контакты с соплеменниками-мьюнанами ограничивались редкими и осторожными визитами родственников: сестры с мужем и двумя детьми. Время от времени маленьких племянника и племянницу оставляли на несколько недель погостить у дяди. Считалось, что перемена обстановки на пользу детям, и дядя не возражал.

Был уже почти вечер, когда Маррис привез Эмоса домой. Друзья попрощались. У того и у другого на душе было тревожно: сказались события минувшего дня, зловещее и странное предостережение, найденное в записках мертвеца.

Эмос Гарпраг был настолько поглощен этой загадкой, что не сразу обнаружил исчезновение детей. Откуда-то доносился жалобный вой, похожий на кошачий.

В глаза бросилось, что гобелен на стене в гостевой комнате висит кое-как. Заскрежетав зубами, дядя отворил потайную дверь и поспешил вниз по лестнице. Локрин и Тайя посмели забраться в его мастерскую! Эх, не нужно было так надолго оставлять их без присмотра.

Половинки разорванного древнего парсинанского свитка валялись прямо у лестницы на полу и вопили, как недорезанные поросята. Эмос поплевал на большой и указательный пальцы, смочил слюной края пергамента, склеил обе половинки. Крики прекратились.

Немного погодя Эмос обнаружил, что пронырливые маленькие негодяи не только испоганили ценный пергамент, но еще и стащили одно из его трансформагических перьев. Он снова затопал ногами по лестнице, поднялся наверх и в ярости захлопнул дверь. Его лицо, обычно не выражавшее никаких эмоций, было перекошено от гнева.

Эмос покидал в вещевой мешок самое необходимое, взял кое-какие инструменты, запер дом и пустился по следам беглецов. Он сообразил, что они рассчитывали оторваться от погони, однако ему приходилось ловить и более изворотливую дичь.

Не пройдет и двух дней, как шалуны получат по заслугам!

Беглецы так спешили, что даже не подумали хорошенько замести следы. Он шел прямо по их следу, словно ищейка, принюхиваясь и присматриваясь. И все-таки его мысли были заняты не Локрином с Тайей, а совершенно другим — тем, ради чего приятель вызывал его сегодня в Рутледж.

Все было очень странно: и экипировка — наполовину армейская, наполовину гражданская, и научные записи — явно принадлежавшие ученому человеку, и само убийство — жестокое, хладнокровное. Недаром Маррис с самого начала заявил, что это дело заинтересует Эмоса.

Кем бы ни был тот погибший человек, одно не вызывало сомнения: он знал о чем-то страшном и мог проболтаться. Именно поэтому кто-то заставил его замолчать навеки.

Гарпраг задержался на развилке. Одна дорога вела на восток — в Рутледж, другая на запад — в Гортенц.

Эмос нагнулся пониже, чтобы рассмотреть, куда ведут следы, оставленные в придорожной пыли, однако они скоро пропали. Тогда, переведя дыхание, мьюнанин осмотрел придорожные кусты. Несколько раз возвращался он обратно, а затем устремился по направлению к Гортенцу. И не напрасно — через некоторое время, несмотря на то что уже почти стемнело, он снова напал на след беглецов. Им не удалось обвести его вокруг пальца!

* * *

В базарный день городок Гортенц словно увеличивался в размерах, кипел-шумел с раннего утра. Крики продавцов, расхваливавших свой товар, мешались с громыханием телег, тарахтением самодвижущихся повозок и гомоном всяческой домашней живности.

Тайя и Локрин, выйдя прямо на центральную рыночную площадь, с любопытством поглядывали по сторонам.

Вот лоток торговки, предлагающей разнообразные душистые снадобья, разлитые по бутылочкам. Вот лавка кожевенника. А вот торговые ряды, где на продажу выставлялись диковинные морские обитатели — рендакриды. Громадные, безволосые, похожие на жирных слизняков существа, дожидаясь момента, когда их поведут на убой, сидели смирно. Покупатели придирчиво осматривали животных, выбирая самых мясистых.

Тайя наклонилась, чтобы погладить одного бедняжку рендакрида, как вдруг Локрин схватил ее за руку и потащил в сторону. Они спрятались за грудой плетеных корзин. Приложив палец к губам, брат молча указал взглядом на другую сторону рынка. Там, проталкиваясь сквозь плотную толпу, шествовал их дядя.

— Как ему удалось так быстро найти нас? — изумленно выдохнула Тайя.

Дети отправились в путь поздно вечером, а до города добрались только глубокой ночью. Судя по всему, дядя вообще не ложился спать: шел по их следам всю ночь. Вот почему ему удалось настичь их так скоро.

— Пока что он нас еще не поймал! — усмехнувшись, шепнул сестре Локрин. — Но мы должны что-то придумать…

Неподалеку Тайя увидела железную решетку, скрывающую люк на мостовой, и указала на нее брату. Подкравшись к решетке и вдвоем ухватившись за прутья, они сумели сдвинуть ее в сторону. Цепляясь за железные скобы на стене люка, дети спустились под землю, а решетку задвинули на место.

Тайя брезгливо поморщилась и зажала нос. Они оказались в канализационной трубе.

— Ну и вонь! Наверное, рендакриды нагадили. Если б знала, никогда бы сюда не полезла…

— Переждем тут, пока не решим, что делать. По крайней мере, здесь безопасно, — проворчал Локрин, стараясь разглядеть, что происходит снаружи за решеткой. — Не будет же он тут вечно торчать! Посидим до темноты, а потом вылезем…

— Ладно, — вздохнула сестра и стала озираться вокруг, чтобы найти местечко почище, куда можно было бы присесть.

Везде была ужасная грязь. Дети двинулись дальше по тоннелю. Через некоторое время они оказались в небольшом помещении, где сходилось сразу несколько труб, проложенных по полу, а потолок удерживали подпорки-колонны.

Тайя уселась на одну из труб и в задумчивости стала раскачиваться туда-сюда.

Ну вот, опять попали в переплет! И опять по вине Локрина!.. Девочка чувствовала себя виноватой перед дядей, и на душе ее скребли кошки. Конечно, она помалкивала об этом. Иначе бы брат поднял ее на смех. Он всегда говорил, что Тайя трусиха и чувствует себя виноватой, потому что боится наказания.

Локрин прошел по тоннелю дальше и неожиданно остановился перед отвесной пропастью. Внизу шумели и плескались нечистоты, о которых было лучше вообще не думать. Вероятно, они вливались в подземную реку. В тоннеле царил полумрак, так как свет проникал сюда только сверху через решетки. Прежде чем сделать хотя бы шаг, Локрину приходилось внимательно смотреть под ноги. Немного погодя он решил вернуться к сестре. Девочка была занята тем, что пыталась нацарапать свое имя на одной из каменных колонн-подпорок.

Локрину пришла в голову занятная мысль. Он поспешно раскрыл сумку с инструментами и отыскал перо, которое по ошибке прихватил из дядиной мастерской.

— Ну-ка, — воскликнул он, протягивая его сестре, — попробуй! Интересно, получится что-нибудь?

Тайя удивленно раскрыла глаза.

— Мы и так натворили дел, а ты еще воруешь чужие вещи. О чем ты только думаешь!

— Я не украл. Просто случайно прихватил.

— Какая разница, — проворчала она. — Попробуй объясни это дяде. Может, он смилостивится и убьет тебя не до смерти.

— Глупости! Не до смерти убить нельзя. Или ты жив, или ты мертв. Третьего не дано… Ну что, Тайя, неужели не хочешь попробовать? — продолжал Локрин, размахивая пером перед носом сестры.

Наконец любопытство победило.

— Ну ладно, — с показным равнодушием кивнула девочка.

Как все дети-мьюнане, брат и сестра время от времени пытались заниматься трансформагией, даже знали несколько заклинаний. То, что трансформагия была строго-настрого запрещена, только еще больше раззадоривало. Как можно было отказаться от искушения поэкспериментировать с предметами, чтобы заставить их видоизменяться с такой же легкостью, с какой мьюнане могли обращаться с собственными телами!.. Правда, все предыдущие попытки ни к чему не приводили. Вероятно, потому, что до сих пор у них не было настоящих трансформагических инструментов.

Теперь к ним в руки попал такой инструмент. Оставалось лишь надеяться, что он прост в обращении и не требует никаких специальных заклинаний.

Увы, детям снова пришлось разочароваться. Когда Локрин взял перо и попытался написать на каменной колонне хоть что-нибудь, ничего не вышло. Сколько он ни пыхтел, не появилось ни одной черточки.

— Попробуй представить, что ты трансформируешь самого себя, — посоветовала Тайя. — Считай, что перо — обыкновенная авторучка, а каменная колонна — твоя собственная рука или нога.

Локрин снова прижал кончик пера к каменной плите и попытался сконцентрироваться. На этот раз ему показалось, что поверхность камня, едва он провел пером, начала поддаваться, словно он царапал ее ножом.

— Я чувствую! — воскликнул он. — Кажется, получается!

Мальчик попытался написать на камне свое имя, и на колонне появилась четкая пиктограмма, как будто выгравированная искусным резцом. Он явно слышал скрип, похожий на звук, издаваемый царапающим твердую поверхность предметом, но в то же время надпись появилась без всякого труда — как если бы наносили ее обыкновенными чернилами на пергамент.

Тайя нахмурилась и, обойдя колонну, взглянула на нее с другой стороны. Мальчик хотел нацарапать что-нибудь еще, но встревоженный голос сестры заставил замереть в воздухе его руку с пером.

— Стой, Локрин! Больше ничего не пиши! — взволнованно вскрикнула она.

Взглянув на сестру, Локрин понял, что та не на шутку перепугана. Обойдя колонну, он тоже посмотрел на нее. Его имя проявилось и там! Иначе говоря, перо легко пронзило каменную колонну насквозь! Каменная плита, разрезанная и треснувшая изнутри, угрожающе заскрипела, словно трущиеся друг о друга мельничные жернова.

— Колонна подпирает потолок! — едва дыша, прошептала Тайя. — А мы раскололи ее пополам…

* * *

Локрин и Тайя понятия не имели, что прямо над ними и над колонной, подпиравшей свод тоннеля, находился очень странный сад.

По этому саду, отгороженному от окружающего мира высокой стеной, наслаждаясь утренним солнышком, прогуливался Шешил Хруч. Как и другие его коллеги, занятые в секретном научном проекте, ученый находился в полной изоляции и временами начинал недоумевать: неужели где-то существует другая, нормальная жизнь и другие люди?..

Вот уже много лет он не мог просто пройтись по улице, заглянуть на рынок или в лавку. Когда-то он был слишком молод, чтобы посещать увеселительные заведения или таверны, и теперь с удовольствием отправился бы туда, если… не было бы этой непреодолимой Стены!

Иногда Хруч от нечего делать подсчитывал, за какое количество лет саженец ташерлокового дерева, одного из самых высоких деревьев на земле, окрепнет и вырастет, чтобы по нему можно будет вскарабкаться и перелезть через проклятую Стену. Выходило — не менее двадцати лет, при условии регулярного полива, отменных удобрений и, конечно, скрипичной музыки.

Другие, более нормальные, люди придумали бы что-нибудь попроще: например, воспользоваться обыкновенной лестницей. Однако сам Шешил Хруч готов был первым признать, что его-то как раз и нельзя назвать нормальным человеком. А следовательно, для побега нужно было изобрести что-нибудь особенное.

Хруч очень надеялся, что в один прекрасный день он выйдет отсюда и забудет о проекте. Сколько для этого понадобится времени — неизвестно. Может быть, годы. По крайней мере, не раньше, чем он и другие ученые решат поставленную перед ними задачу.

Одно жаль — его лучшему другу Галлеру уже не суждено порадоваться успешному завершению научного эксперимента. Смерть Галлера стала шоком для всех. Несчастный случай произошел незадолго до того, как Хручу удалось сделать одно чрезвычайно важное открытие. Шешил машинально похлопал ладонью по сумке, висевшей у него на боку. Он еще никому об этом не рассказывал. Галлер мог бы им гордиться. Друг всегда живо интересовался внешним миром и тем, что происходило там, за Стеной.

Ну теперь-то всех выпустят на свободу! Шешил побывает в других городах и странах, познакомится с обычными людьми, которые не говорят круглые сутки об одном и том же — о растениях, удобрениях и плодородии почвы.

Однако кое-что ему еще предстояло доделать…

Хруч уже хотел отойти от Стены, как вдруг земля под его ногами содрогнулась. Ученый взглянул вниз и обнаружил, что по земле и по основанию Стены расползаются небольшие трещины. Потом послышался угрожающий треск, и часть Стены слегка просела. Новые трещины бежали по камням и штукатурке.

Из глубины сада донеслись встревоженные крики. Это коллеги-ученые, привлеченные шумом, спешили посмотреть, что происходит. В следующую секунду просевшая часть Стены не просто с грохотом обрушилась — она буквально провалилась сквозь землю, исчезнув в клубах пыли.

Не успел ученый подумать, какая опасность угрожает ему самому, как земля у него под ногами разверзлась и Хруч полетел прямо в тартарары.