Вот уже несколько дней я вижу во сне, что Марк мне изменяет. Все началось однажды вечером у Бетти.

Сразу видно, девица ревнива. Мы уже час сидим за столом, и она не перестает бросать на меня косые взгляды. Не то слово – злобные. Просто убийственные.

И это все потому, что я сижу с ее мужем– адвокатишкой, который развлекает меня кровавыми историями из собственной практики, зачастую неуместными, на грани профессиональной бестактности. Правда, не будь его, ужин оказался бы смертельно скучным. Стоит только посмотреть, до чего у всех важный вид на том конце стола! Бетти, хозяйка дома, пытается подавить зевоту, прикрывая рот рукой. Вертит свой перстень с огромным фиолетовым камнем, наподобие тех, что носят епископы. Скучает. Ей никак не удается оживить разговор, увязший в бесконечных рассуждениях о разрешении ближневосточного кризиса. Впрочем, она фотограф в модном журнале и ничего не смыслит в войне. Но с тех пор как мужчины помешались на политике, избежать подобных разговоров за столом невозможно. В этом отношении мой сосед – удачная находка, он вряд ли читает «Монд».

– Чем занимаетесь? Работаете?

– Нет, я продаю картины.

– Увы, я совсем не разбираюсь в искусстве…

Он резко отворачивается к соседке справа. Конечно, я знаю, что сейчас считается нормальным вот так внезапно менять собеседников, и все же…

Смешно слушать, как он повторяет свой монолог перед новой аудиторией. Эта неожиданная потеря интереса к моей персоне имеет свои плюсы. Я отныне вне поля зрения его жены, которая взялась за другую с той же злобой. К тому же у него очень красивые уши, если смотреть сзади. Меня так захватило их разглядывание, что я едва услышала вопрос моей подруги Майи:

– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав об измене мужа?

Застигнутая врасплох, я не знаю, что ответить.

– Что ты спросила?

Удручающе. Лучше бы промолчать. Моя безжалостная подруга еще раз озвучивает свой вопрос, отчеканивая ключевые слова: «Марк», «муж», «изменил».

– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав, что Марк, твой муж, тебе изменил?

В нерешительности я смотрю на Майю и остальных гостей, то есть на ту половину стола, которая не читала вечернюю прессу и потому не знает, что нужно думать о Саддаме. Пока адвокат со мной беседовал, они, должно быть, начали играть в «откровенность». Через шесть мест от меня, в лагере серьезных, а также спящих, претендующих на серьезность, Марк ничего не слышал. Почувствовав, что я на него смотрю, он мне подмигнул. Я покраснела.

– Я? Не знаю… Ничего… Может быть… Я ничего бы не сделала. Вот.

Марк улыбнулся. На его подбородке появилась ямочка, а по обе стороны носа маленькие морщинки. Допустить, что Марк мне изменяет? Во всяком случае, до сих пор этого не случалось и, я надеюсь, не случится.

– И потом… что касается нас, вопрос лишен смысла.

Майя продолжает допрашивать следующего, и тут слышится тихий голос:

– Никогда не говори «никогда»…

Жена адвоката. Коварная, она добавила свою ложку дегтя к дискуссии.

Во время командировки Марк обедает с женщиной. Сначала я думаю, что это я, потому что вижу ее сзади и узнаю улыбку, которой он одаривает меня по вечерам, когда хочет заняться любовью. Сплетение рук, скрещение пальцев. Я даже не подозреваю о том, что творится под столом. Секс. Повсюду секс. В его глазах, их смехе, движениях, в отведенных взглядах официантов, в почти нетронутых тарелках, наконец в сумочке, которую она отодвигает, когда он садится ближе… И тут она оборачивается, и я вижу, что это вовсе не я, а другая. Другая женщина! А он просит счет, не заказав ни десерта, ни кофе, – видимо, гормоны берут свое, они так и норовят вырваться наружу прямо здесь, в ресторане, где полно народу. Наконец он протягивает свою кредитку «Виза» метрдотелю, который, поблагодарив месье по– английски, получает внушительные чаевые в явно не нашей валюте. Женщина, отсутствовавшая какое– то время, присоединяется к Марку, он галантно встает, пока она усаживается. Остатки воспитания прошлых лет, а я так чувствительна к подобным вещам… Женщина достает зеркальце из сумочки, которая очень похожа на мою, и начинает подкрашивать губы красной помадой «Фонтана», он же не может отвести глаз от ее рта. Не знаю, что он в нем нашел, это всего лишь большая дыра, отверстие, полное пожелтевших от чая, кофе, табака и неизвестно чего еще старых зубов. Говорю себе – она старая и, должно быть, у нее плохой запах изо рта, но его, похоже, это не беспокоит. Он открывает дверцу машины, она садится, сделав зацепку на колготках. Отлично! Он – это Марк, мой муж, а она…

И вдруг – утро, обыкновенное летнее утро, сороки возятся в ветвях липы, упорно растущей за окном. Липа в Париже! Слышу, как в ванной поет Марк, изображая Лепорелло, потом слышится бульканье, – должно быть, он чистит зубы. Мой муж – единственный из всех, кого я знаю, – может одновременно петь и чистить зубы. Это так смешно.

– Привет, детка!

Целует меня.

– Привет!

– Ты, случайно, не видела мой галстук со слонами?

Двенадцать лет в браке. И все же я нахожу его привлекательным. Даже когда он спрашивает про свой галстук, стоя в семейниках в горошек и черных носках, натянутых почти до колена. Он достает маленький чемодан – значит, едет ненадолго. Я смотрю на чемодан. Ненавижу чемоданы.

– Куда ты едешь?

– Но… Ты не помнишь? Я еду в Лондон, продавать права на Клазена. Мы говорили об этом на прошлой неделе у Бетти.

У Бетти… Все, что я помню об этом вечере, – это тот нелепый и каверзный вопрос Майи, который несколько дней не выходит у меня из головы: «Что бы ты сделала, узнав об измене мужа?» Я тогда ответила, что это невозможно. Но теперь этот постоянно повторяющийся сон… И Марк уезжает в Лондон…

– Скажи– ка, Марк…

Я встаю и направляюсь к нему, чтобы обнять, поскольку вопрос, который я собираюсь задать ему, не из разряда легких. Он, смеясь, пытается отстраниться: «Отстань, детка, мне надо бежать!» – но я не отпускаю, и вот он уже в моих объятиях.

– Ты от меня ничего не скрываешь?

Делает круглые глаза. В своем сером костюме он похож на кошку породы шартрез, не путать с именем нарицательным «Шартре», монахом картезианского ордена.

– Например?

– Интрижку с женщиной.

– С ума сошла! Откуда у меня на это время?!

Видя на моем лице досаду, он отвечает громким смехом.

– Как я тебя, а, детка?.. Будешь знать, как задавать идиотские вопросы. Ну давай, пока! Завтра вечером увидимся. Я заеду за тобой в галерею, о'кей?

Я едва успеваю ответить – его как ветром сдуло. В любом случае ответ ему известен. Ему, но не мне…

* * *

Я решила пройти пешком до галереи, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Опять думаю о Марке. Смешная ситуация. Мало– помалу глупая игра Майи застревает в моей голове, порождая нелепые и опасные вопросы: «Зачем рисковать двенадцатилетними отношениями из– за каких– то предположений? Да, но есть еще сон. И что? Вот именно, это всего лишь сон. Но он слишком часто повторяется. Я, кажется, схожу с ума». Подойдя к галерее, я сразу же звоню Майе, чтобы задать ей хорошую взбучку.

Открываю дверь и забываю выключить сигнализацию, которая начинает вопить так громко, как ночью машины за окном. Телефонный звонок от службы охраны и серия вопросов насчет моего имени, номера сотового телефона, имени моей матери, любимого десерта мужа и размера моего бюстгалтера. А напоследок – наставления:

Будьте внимательнее в следующий раз: если бы все поступали как вы, мы только этим и занимались бы; представьте, у вас действительно проблемы, а мы не можем приехать из– за людей, задерживающих нас, забывших выключить сигнализацию и…

– Я очень извиняюсь. До свидания.

– Но…

Я кладу трубку. Тут же снова звонит телефон.

– Алло?

– Вы не сказали ваш пароль.

– А! «Детка»…

Начинает петь какую– то модную песенку.

– Что с вами?

– Ничего. Я пою. Это песня Мано. Вы не знаете Мано?

– М– м… Слушайте, я… с удовольствием побеседовала бы с вами, но… мне нужно работать…

– Ладно, умолкаю. Звонок по другой линии. Не забывайте выключать сигнализацию, иначе в следующий раз…

Медленно кладу трубку. Включая освещение, вновь открываю для себя одну за одной картины моей выставки. В тишине, после утренних волнений, я словно рыба, которую отпустили обратно в море. Начинаю дышать, чувствую, что опять принадлежу знакомому мне миру, моя жизнь имеет смысл здесь, среди полотен, на которых изображены земные шары и рожки мороженого. Больше никаких черных мыслей, лишь свет, цвета, юмор.

Мужчина сидит на диванчике перед большим коллажем, на котором изображены красная роза и два маленьких толстощеких и шаловливых ангелочка. Он сидит здесь уже по меньшей мере четверть часа. Стильный шатен в черном костюме и черной рубашке без воротничка. Слишком красив для стопроцентного гетеросексуала.

– Может быть, чашечку кофе?

Мужчина резко выпрямляется, словно я его напугала, и с сожалением отводит взгляд от большого цветка.

– Sorry… Простите, что?

– Would you care for a cup of coffee?

– Да, пожалуйста.

Американец, полиглот. Приятный голос. Баритон. Преодолевая те десять метров, что отделяют меня от кофемашины, я чувствую его взгляд, словно цепью прикованный к моим бедрам. Протягиваю ему чашку, он улыбается.

– How much… за сколько вы продаете эту картину?

– «Sunday Monday»?

– Я не понимаю…

– Sorry… Это название картины. This little angel is Sunday, and this one is Monday… Она стоит семьдесят тысяч долларов. Это одна из первых…

– Дональд Бехлер?

– Да, вам нравится?

Его глаза оживляются. Уголки губ слегка напрягаются и растягиваются в улыбку.

– Обожаю! I already have a Globe at home…

Мне нравится, как он произносит «р»: не раскатисто, без придыхания, легко и непринужденно, воздушно… Если бы я не была замужем и не придерживалась моногамности, то с удовольствием засвидетельствовала бы свое почтение его «земному шару».

– …в Нью– Йорке.

Ну конечно, это далековато.

– What is your best price?

На этот вопрос у меня обычно заготовлена куча ответов, позволяющих мне с честью выйти из положения. Но, чувствую, тут это не поможет.

– Могу уступить за шестьдесят пять тысяч…

– Пятьдесят пять!

Хищник. А если это торговец? Он совершит отличную сделку, ведь в Нью– Йорке она уйдет не меньше чем за девяносто тысяч. Поднимается с места.

– Послушайте, я в Париже всего на несколько недель – пою в опере «Дон Жуан» в зале Бастилии. Вот моя визитная карточка. Можете звонить мне на мобильный. Если передумаете, свяжитесь со мной… – Протягивает мне большую горячую руку.

– Приятно было познакомиться!

Убираю его визитку и натыкаюсь на нашу кредитную карточку. Займусь «Визой» позже. А сейчас, поспешим на www.орега– dераris.соm. Щелкаю мышкой на «Дон Жуане», и на экране сразу же появляется фотография моего предполагаемого клиента. На сцене он одет точно так же, как и сегодня утром. Он сказал, что поет в «Дон Жуане», но не уточнил, что сам играет роль Дона Жуана.

– Никогда не угадаешь, кто вчера приходил в галерею!

– Кто?

Странно! Я была готова держать пари, что Марк будет гадать хотя бы минуту, перед тем как сдаться. Обычно он более азартен.

– Ну, так кто же это был, детка?

– Дон Жуан!

– У– у– у! Вот черт! Хорошо, что я возвращаюсь сегодня вечером!

Ненавижу счета. Ненавижу делать подсчеты и не понимаю, почему эту неблагодарную ношу возлагают на нас, женщин. Остаток на счете в верхнем окошке вызывает у меня презрительную усмешку. Он словно хочет напомнить мне заповеди моей матери: «Не оставляй на завтра то, что можешь сделать сегодня». Мой же modus vivendi противоположен: «Carpe diem, живи сегодняшним днем». Звучит более чем убедительно, сдаюсь и приступаю. Вся наша жизнь, все наши безумства прошлого месяца сведены к простым цифрам на клочке бумаги. Запомнившиеся моменты, важные вещи, подарок, растрогавший нас потому, что важен не подарок, а внимание… Все это машина представила в виде списка сумм расходов. С ума сойти, сплошная проза.

И все– таки каждая строчка будит воспоминания. Маленькая гостиница в баскском местечке, где мы провели уик– энд, коробка миндального печенья, которую мы проглотили за один вечер, а затем заказали мне по Интернету диетический курс. Глупость, конечно, но у меня печенье никак не выходило из головы. Обед за фунты стерлингов – это к Марку – я не уезжала в этом месяце, и сумка, которую он мне подарил по возвращении из командировки… Всякая всячина из супермаркета «Карфур», ящик вина. Возвращаюсь к обеду. С кем же он был? Мой сон… В голове возникают образы, фигура женщины. Сумочка очень дорогая. Она того не стоила, потому что не отличалась красотой. И тут я делаю невообразимое: хватаю телефон и набираю номер магазина. Что заставляет меня действовать таким образом? У меня, кажется, раздвоение личности. Нет, не буду. И все же. Сидя за столом, слышу, не имея силы сопротивляться, как моя тень задает моим голосом вопрос:

– Здравствуйте. Я видела вашу рекламу и меня заинтересовала лакированная серая сумочка, примерно двадцать четыре на тридцать четыре сантиметра. Есть ли она у вас и сколько стоит?

– Вы имеете в виду «Гриджио»? В Лондоне они уже появились, – меня затошнило, – и… вам повезло, мы только что ее получили. Цена? Подождите минуточку. Я проверю.

Меня сейчас вырвет. Лучше сесть, но я уже сижу, хорошо бы стакан воды.

– Так вот, она стоит…

Я едва слышу, что говорит девушка. Нет, напротив – очень хорошо слышу. Сумочка стоит ровно половину суммы, которая фигурирует в остатке на счете. Трубка утопает в слезах, от них у меня закладывает уши. Значит, куплено две сумочки. Это в высшей степени смешно. Я опять вспоминаю сон. Снова женщина. Не вижу ее черт, но чувствую присутствие. У меня ком в горле и ужасно тошнит.

– Алло, Майя.

– Клео? У тебя странный голос.

– Марк… сумочка… две…

– Этот серый кошмар, с которым ты последнее время таскаешься? Она похожа на сумку почтальона. Марк, что, подарил тебе вторую такую же? В магазине распродажа? Две по цене одной?

Словесный поток подруги обрушился на меня сразу, как только она подняла трубку. Невозможно вставить слово.

– Клео! Ну, рассказывай, ты выиграла другую сумочку, поэтому у нас такой голосок? – Нужно ответить. У меня нет слов. С чего начать? Она продолжает: – Сумочка действительно ужасна. Но, знаешь, ты можешь всучить ее своей матери на день рождения. У мужиков иногда бывает такой мерзкий вкус…

– Майя, послушай, пожалуйста. Я уверена, что ничего не случилось, не стоит волноваться, но… Муж вернулся и подарил мне сумочку, а судя по распечатке расходов на нашей кредитной карточке, их куплено две. То есть вторую он подарил кому– то другому.

– Или заодно присмотрел для тебя подарок к Рождеству.

Как бы я хотела ей верить. Маленькая надежда, соломинка, за которую хочется зацепиться. Но дует ветер. И я продолжаю падать.

– Да, конечно! Это не похоже на Марка. Скажи… Ты находишься совсем рядом… Не могла бы ты забежать в магазин и посмотреть, за сколько… они их продают. Я уверена, что ничего не произошло, но…

– Девочка моя, перестань накручивать себя. Определенно существует какое– нибудь объяснение. Подумай, твой парень не дурак. Если бы он делал что– то у тебя за спиной, это не могло быть так явно.

Если только он не хочет, чтобы я узнала. Возможно, это неосознанное желание.

– Хорошо. Я иду в магазин и перезвоню тебе. Но по– моему…

– Если только он не хочет, чтобы я ушла или выгнала его, и не может это высказать…

– Он не такой дурак!

Не дурак, нет. Но коварен. Манипулятор. Мерзавец. Если бы он был хоть немного мне отвратителен!

Майя не перезвонила. Она никогда не перезванивает. Не перезвонит, потому что все знает. Подождет немного, пока я немного не успокоюсь, а потом примется меня утешать всеми ей доступными способами: предложит крем от синяков под глазами и шоколад для души и сердца. Ее мобильник будет круглосуточно включен, чтобы я могла позвонить, когда потребуется, но она не приедет, во всяком случае не сразу. Не по собственной инициативе. Майя из тех, кто уверен, что боль нужно пережить, а потом уже поверять ее другим, и вот уже нет слез – резервуар пуст. Это может занять какое– то время, но однажды утром просыпаешься и переключаешься на другое.

Я тоже знаю правду. Или скорее, у меня есть способ ее узнать. Я нашла чек. В конверте, тщательно припрятанный. Правда, я еще его не видела. Много раз протягивала дрожащую руку к конверту, но в ушах так гудело, что приходилось оставить попытку. Трудно дышать. Даже стаканы ледяной воды не способны облегчить жжение, которое то слабо, то очень остро терзает меня. Хочется все рвать, бросать, очистить от всего этот стол, на котором разыгрывается вся моя жизнь, или то, что я считала своей жизнью. Устроить погром и сделать вид, что ничего не произошло. Ничего не случилось. Я могла и вовсе ничего не узнать. Может, так было бы лучше. Полное неведение. Слепое. Вселяющее уверенность. Заболел живот. С трудом держусь на ногах, Ну все, стоп! Я должна знать.

Конверт. Сначала потрогать. С закрытыми глазами делаю глубокий вдох. Должно быть, так дышат рожающие женщины. Странные роды мне предстоят. Готовлюсь родить неверность моего мужа. Рука на лбу. Горячий. Закалываю волосы. Жилка на шее бьется, отдавая в затылок. Готово, листок у меня. Я вынула чертову бумажку из ее убежища. Закрываю глаза. Ну, давай… Не могу прочитать, слова расплываются. Мне больно. Вдох. Выдох. Воздуха не хватает, в глазах темнеет. Силюсь сконцентрироваться на буквах, они слагаются в слова и бьют меня по лицу со страшной силой. Сердце колотится как сумасшедшее, словно хочет убежать, вырваться из моего тела, не способного вызвать любовь, внимание, уважение. Душа болит, я чувствую себя грязной, униженной. Я, как закупоренный сосуд, кажется, сейчас взорвусь. Слезы отвращения пробивают себе дорогу сквозь веки, наконец вырываются, и это почти облегчение. Клейкая прозрачная жидкость течет из носа, и что– то горячее между ног. Начались месячные. Это во мне взбунтовалась женщина. Пошатываясь, бреду в ванную. Пошло все к черту! Растягиваюсь на плиточном полу. До того, как потерять сознание, представляю себя умирающей.

Ничуть не бывало – я не умерла. Должно быть, там, наверху, решили, что не подходят ни время, ни место. И потом… от любви теперь не умирают. Это слишком уж в духе девятнадцатого века.