Глава 3

Сообщение о смерти Поля Бухера заняло первую полосу «Нью-Йорк Тайме», а на развороте газета поместила подробнейший некролог. Его автор оголтело и беспощадно клеймил Бухера, называя того безжалостным дельцом, который без зазрения совести шел буквально по головам, лишь бы достичь вершины социальной лестницы.

Автор, однако, признавал — хоть и со скрипом, — что именно проницательность Бухера превратила «Торн Корпорейшн» в крупнейший промышленный гигант. Благодаря настойчивости Бухера компания занялась производством сои и сельскохозяйственных удобрений. Ибо тот сумел вовремя сориентироваться, предвидя, что лидерство в пищевой промышленности обеспечит не только огромные финансовые прибыли, но и определенный политический капитал.

Все знали, что Бухер частенько повторял: «Мы ставим на голод».

В некрологе язвительно прошлись и по тому факту, что Бухер, как и все Торны, никогда не давал интервью. Так что о его личной жизни известно не слишком-то много.

С особым удовольствием муссировались слухи о самой кончине Бухера, почившего в полной нищете, в грязной богадельне. И это всего год спустя после ухода из богатейшей компании западного мира. Автор не преминул подчеркнуть, что смерть Бухера странным образом совпала с недавним сообщением о вступлении семнадцатилетнего Дэмьена Торна-младшего в должность президента «Торн Корпорейшн».

Именно эта последняя фраза запечатлелась в голове у Джека Мейсона. Пробежав глазами некролог, он отложил газету в сторону. Мейсон жил на тридцатом этаже одного из небоскребов, построенного в самом сердце Манхэттена. Подобная роскошь обходилась ему ежемесячно в десять тысяч долларов. За эту кругленькую сумму Мейсон приобрел редчайшую возможность лицезреть из окна своих умопомрачительных апартаментов никогда не рассеивающийся туман. Вообще-то при продаже сей грандиозной квартиры к ее несомненным достоинствам относили в первую очередь вид на реку вплоть до самого Лонг-Айленда, Война спутала все карты, и Мейсон то и дело поминал недобрым словом тех военных воротил, по вине которых планета день за днем превращалась в пустыню.

Мейсон снова развернул газету и уткнулся в некролог, отмечая про себя, что публикация задела его за живое. Кроме того, некролог словно подстегивал его — Мейсона — к работе над очередной книгой.

Засунув газету под мышку, Мейсон прошел в кабинет, одна стена которого была сплошь увешана обложками его пятнадцати книг. На противоположной стене не было ничего, кроме большого пробкового щита. Мейсон вырезал некролог, прицепил его к щиту и отступил на шаг, размышляя о том, что вскоре вся стена покроется газетными вырезками. Он собирался нацеплять их сюда по мере того, как будет вызревать идея книги о семействе Торнов. Хлопнув в ладоши, Мейсон набрал номер телефона.

Тремя часами позже он сидел со своим литературным агентом в маленьком баре на Лоу-Истсайд. Здесь его не узнала бы ни одна живая душа. Мейсон хотел с глазу на глаз переговорить с Гарри. Без лишних свидетелей. Однако Гарри почему-то не прельстила идея написания подобной книги.

— По-моему, ты рехнулся, — без обиняков заявил он.

— Что-то в этом роде я и ожидал от тебя услышать.

— Что я еще могу сказать? Никто, никто, понимаешь, не приближался к Торнам и на пушечный выстрел. — Голос Гарри прямо-таки звенел от возбуждения. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что затея эта крайне нелепа и не осуществима ни при каких обстоятельствах. Гарри до глубины души поражался Мейсону.

— Послушай, Джек, — с трудом взяв в себя в руки, обратился он к Мейсону. — Ты же можешь не знать, что в прессу просачивается иногда тот или иной затейливый слушок о мафии, об английской королевской семье, о Ватикане в конце концов. Но только не о Торнах! Ведь из этой семейки никогда не удавалось ничего выудить. Никогда! — с жаром воскликнул он.

— Поэтому я и намерен заняться Торнами, — как можно спокойнее констатировал Мейсон.

Гарри пристально воззрился на своего клиента. Пожалуй, на Мейсона можно поставить. Это был очень неординарный человек, хорошо известный в Штатах. Ростом Мейсон был шести футов и трех дюймов, да и весил пару сотен фунтов. Достигнув зенита славы, он в свои пятьдесят лет вполне преуспевал. Склонные к клише журналисты сравнили однажды Мейсона с Хемингуэем, но даже заядлые критики не могли отрицать, что Мейсон действительно самый замечательный из современных писателей Америки.

Гарри налил себе минеральной воды. Пока еще он надеялся разубедить Мейсона.

— Джек, у тебя две Пулитцеровские премии, — умоляющим голосом прогундел Гарри.

— Точно… И вдобавок две бывшие жены с кучей неоплаченных счетов. — Ну, так накатай еще один толстенный роман. Мейсон протестующе взметнул свои огромные ручищи — Ты только послушай, Гарри, — не повышая голоса, возразил он. — Я тебе в сотый раз повторяю: сегодня утром я стал обладателем целой кипы газетных вырезок о Торнах. У меня не было времени, чтобы просмотреть их внимательно, но одна штука сразу бросается в глаза. Каждый, кто пытался приблизиться к этой династии…

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебил его Гарри. — Ты мне уже все уши прожужжал. Все эти люди плохо кончили.

— Вот именно, — выразительно подчеркнул Мейсон, подняв указательный палец и тыча им в лоб своему литературному агенту. — Вот именно, Гарри. Взять, к примеру, предпоследнего посла в Великобритании Филипа Бреннана. Куда он промчался в ту страшную, роковую ночь?

— Откуда мне знать?

— В Пирфорд. Загородное поместье Торнов в Англии А зачем он туда поехал? Какое он имел отношение k Торнам?

— А кто его знает?

— Правильно, никто. Так вот, десять дней спустя его находят заколотым. В горле кинжал, а на теле — многочисленные следы собачьих зубов. Во время кремации жена покойного бросается на гроб, уже почти целиком исчезнувший в печи, и получает ожоги второй степени.

— И что с того?

— Что?! — изумился Мейсон. — Да это уже сам по себе потрясающий сюжетец.

— Ну так и отдай его журналистам! — фыркнул Гарри.

— К черту журналистов! Я сам намерен разобраться с этими Торнами.

— Ты не опубликуешь ни строчки…

Гарри запнулся, не договорив. Похоже, на этот раз он хватил лишку. Однако предательские слова уже сорвались с губ, и Гарри вполне обоснованно заключил, что Мейсон его сейчас пристукнет. Но, к счастью, именитый писатель уже достаточно поднабрался и пребывал в том состоянии, когда на подобные мелочи уже не обращают внимания. Пробираясь между столиками к выходу, Мейсон от избытка переполнявшего его энтузиазма опрокинул по дороге пару стульев. Но иначе он не был бы Джеком Мейсоном.

Гарри наблюдал за этим здоровяком, внутренне подтрунивая над ним. Ибо ни на йоту не сомневался, что через месяц-другой Мейсон одумается.

В эту ночь Джек Мейсон не сомкнул глаз. Чем глубже вникал он в пожелтевшие газетные вырезки, тем сильнее убеждался, что наткнулся на сюжет века. Трагедия семейства Кеннеди, похоже, и в подметки не годилась той веренице ужасных смертей, что сопровождали людей, волей случая оказавшихся втянутыми в дела могущественной династии.

Да, кажется, в этой таинственно-трагической цепи не очень-то сходились концы с концами вплоть до появления невесть откуда взявшегося Дэмьена Торна-младшего. Как пить дать, подставная фигура или просто наглый самозванец. Но как это доказать?

Известие о смерти Бухера не достигло монастыря в Субиако. Газет в этой древней обители не читали, да и телевизор не смотрели. Монастырь находился в шестидесяти милях от Рима, и жизнь в его стенах протекала точно так же, как и восемьсот лет назад, со времени его основания в 12-м веке.

В то утро молодой монах по имени Фрэнсис стоял над могилой священника. Надпись на скромном каменном надгробии гласила:

Антонио де Карло

1920 — 2000

Облаченный в коричневую сутану и сандалии, молодой человек, склонив голову, застыл возле могилы. Он бормотал молитву и благодарил Всевышнего за то, что де Карло почил с миром. Святой отец так и не узнал, что битва проиграна.

Де Карло скончался на следующий день после начала Армагеддона. В тот раз в монастыре разрешили даже включить радио. Фрэнсис вспомнил, как облегченная улыбка внезапно тронула губы старого монаха. И он сказал тогда, что после Армагеддона на земле наступит долгий, благословенный мир.

Всю свою жизнь священник боролся с силами Зла, и вот однажды вдруг решил, будто одолел их. А когда выяснилось, что он проиграл, священник едва не умер от отчаяния. Второй раз де Карло не пережил бы подобного известия, и Господь в милости своей пожалел его. Старик отошел с улыбкой, без боли. Он принял смерть, как освобождение. И Фрэнсис каждый день возносил Богу благодарственную молитву.

Вернувшись в келью, Фрэнсис захлопнул чемодан со своим нехитрым скарбом, который он намеревался прихватить в Лондон. Рядом с чемоданом лежали кассеты. Казалось, они напоминали о времени, в котором Фрэнсис жил, но которому не принадлежал душой.

Монаху потребовалось два дня, чтобы добраться до города и взять напрокат магнитофон. Выслушав до конца печальную исповедь Поля Бухера, Фрэнсис разрыдался, Значит, кошмар не кончился. Надо снова пройти через все испытания, и Бухер подсказывал, что необходимо сделать.

Фрэнсис уже однажды наведывался в Лондон. Тогда он выполнял миссию отца де Карло. Фрэнсис считал, что справился с ней. А оказалось, что не больно-то он в этом деле преуспел.

Сейчас, в ожидании автобуса до Рима, Фрэнсис то и дело спрашивал себя, хватит ли ему мужества и смелости на вторую попытку. Теперь на поддержку не приходилось рассчитывать, потому что отец де Карло умер. И Фрэнсис, надеялся только на силу своей веры в Иисуса. Однако этого должно было хватить. Но почему же тогда он так боится?

В римском аэропорту Фрэнсис терпеливо поджидал своей очереди возле регистрационной стойки. Рядом стоял газетный киоск, и передовицы многих газет пестрели фотографиями Поля Бухера. Но Фрэнсиса газеты не интересовали. Спустя полчаса он усаживался в кресло самолета. Фрэнсис спешил в Лондон. На могилу к человеку, похороненному три дня назад…

 

Глава 4

Ослепительные вспышки фотокамер то и дело выхватывали из сумрака ворота, к которым один за другим подкатывали лимузины. Репортеры тут же устремлялись к автомобилям и, облепив их, пытались заглянуть за тонированные стекла. Град вопросов сыпался на пассажиров, однако журналистская ретивость ни к чему не привела, ибо выудить из этих «забронированных» господ хоть словечко так и не удалось.

Вереница машин исчезла за воротами. И те вскоре захлопнулись.

Зачем члены правления «Торн Корпорейшн» слетаются в гнездышко? — ломали головы журналисты. Репортерам оставалось только строить догадки.

Провожая собравшихся в гостиную, старый дворецкий пыхтел как паровоз. В очаге круглый год трещали поленья, отбрасывая кровавые отблески на портрет Дэмьена Торна, висевший прямо над камином.

Вильям Джеффрис застыл перед портретом, уперевшись в лицо человека, которого в былые времена считал своим идолом. Однако, поклоняясь кумиру, Джеффрис испытывал необъяснимый ужас, смешанный со странной ревностью и завистью: Дэмьен Торн был на редкость привлекательным мужчиной: высокий, красивый и обаятельный. А он — Джеффрис — чем мог взять он? Да, с такой внешностью далеко не уедешь: основательно поредевшая, седеющая шевелюра да бесцветные, водянистые глаза! И почему только на Торна свалилось все это изобилие?

Раздавшийся за спиной голос оборвал невеселые мысли. Обернувшись, Джеффрис увидел старика-дворецкого. Тот протянул ему бокал шерри и шепотом сообщил, что его ожидают наверху.

Быстрым взглядом скользнув по собравшимся гостям, толпившимся возле столика с кофе, Джеффрис молча последовал за дворецким. Тому потребовалась целая вечность, чтобы подняться по лестнице.

Задыхаясь, кряхтя и буквально на каждом шагу переводя дух, он провожал наверх Джеффриса. Однако тот, предвидя, что подобное путешествие займет уйму времени, набрался терпения.

Наверху Джордж наконец, жестом указал на длинный коридор.

— Он хочет, чтобы вы стали свидетелем, сэр, — запыхавшись, обратился старик к Джеффрису. И с этими словами Джордж, как раненое животное, заковылял вдоль по коридору. Джеффрис внезапно ощутил волну страха. Напряжение сковало его. Он никогда не видел сына Дэмьена Торна. С юношей встречался только Бухер. Он-то и предал сына Дэмьена. Но почему? Это оставалось загадкой. Ведь даже предательство Иуды можно было объяснить. А чего добился Бухер, околевший в какой-то зловонной и гнусной ночлежке?

Сумрак в коридоре сгущался по мере того, как они приближались к повороту в галерею. И вдруг в нос Джеффрису ударил резкий запах. Он исходил от огромного зверя. Джеффрис еще не видел его, но по глухому и низкому рычанию он мгновенно сделал вывод о размерах чудовища.

В тот же момент желтые, пылающие ненавистью глаза уставились на Джеффриса. Тот застыл как вкопанный. Джеффрис с детства боялся собак.

А за Дэмьеном вечно увязывался этот жуткий монстр. Теперь, похоже, он не отстает и от сыночка. Умом-то Джеффрис понимал, что представшее перед ним чудовище — всего-навсего хорошо выдрессированная сторожевая собака, однако инстинкт самосохранения оказывался сильнее И страх побеждал.

Пробежав мимо Джорджа, пес в мгновение ока оказался у ног Джеффриса. Сверкающие злобой глаза, оскаленная пасть. Давным-давно Джеффрис вычитал где-то, что если такую собаку, прыгнувшую на тебя, остановить на лету, у нее может разорваться сердце. Да, но только там, похоже, забыли сообщить, как это сделать. Особенно в тот момент, когда пасть любвеобильного монстра сомкнется у тебя на горле.

Джеффрис отдавал себе отчет в том, что от него буквально несет страхом, но совладать с собой уже не мог. Шерсть на зверином загривке вздыбилась, но стоило Джорджу погладить чудовище по голове, как оно сразу же успокоилось.

— Я вырастил его, — усмехнувшись, прошепелявил дворецкий.

Джеффрис раскрыл было рот, чтобы ответить, но дверь перед ним внезапно распахнулась, и он очутился внутри часовенки. Когда-то Бухер достаточно четко описывал ее: выкрашенная в черный цвет, круглая комната с каменным алтарем в центре. Потолок поддерживался шестью колоннами. Однако неожиданным показался Джеффрису смрад, стоявший в часовне. Как на скотобойне. Застоявшееся и гнусное зловоние, от которого к горлу тут же подкатывала тошнота.

Когда глаза свыклись с окружающим мраком, Джеффрис заметил, что и пол, и стены сплошь вымазаны запекшейся кровью.

— Я не прикасался здесь ни к чему, — раздался слева от Джеффриса глухой голос.

Резко обернувшись, Вильям разглядел пристально уставившегося на него молодого человека, облаченного в черную сутану и босого. Как завороженный, Джеффрис кивнул, не смея отвести глаза. Во взгляде юноши было что-то странное, гипнотизирующее. Как кобра, подманивающая кролика, — подумалось Джеффрису.

— После той ночи, — добавил молодой человек. — Я оставил кровь там, где она пролилась. И не хочу, чтобы ее смывали.

Взяв Джеффриса под руку, Дэмьен подвел его к алтарю. Здесь стоял гроб, поверх которого было накинуто черное сатиновое покрывало.

— Тут покоятся земные останки моего отца, — холодно проронил юноша, а Джеффрис от неожиданности с трудом подавил нелепый смешок. И тут же почувствовал, что локоть его зажали словно в тисках. Он невольно преклонил колени.

— Я хочу, чтобы ты видел вот это, — выпалил вдруг юноша, отбрасывая капюшон сутаны и обнажая хрупкую шею. Кровь струилась по ней из семи точечных ран.

— Стигматы Назаретянина, — скривился сын Торна, дотрагиваясь пальцами до кровоточащих ран. Джеффрис невольно отшатнулся.

— Вкуси моей крови, — приказал юноша, протягивая руку к губам Джеффриса.

Тот затряс головой, плохо соображая, что происходит. Он хотел было сломя голову бежать из этой проклятой часовни, но ноги уже не повиновались ему.

— Вкуси моей крови, — снова услышал он. — Этого хотел Назаретянин от своих учеников. Он требовал от них вкусить и плоти его, а я ограничусь кровью. Только кровью.

Пальцы юноши коснулись губ Джеффриса. Кровь его была горячей и соленой на вкус. Джеффрис сглотнул: другого выбора у него все равно не оставалось. Он поднял глаза и посмотрел на Дэмьена. Тот снова дотронулся до своих ран и коснулся затем лба Джеффриса.

— Ты мой помазанник, — объявил Дэмьен, и кровь, обжигая, заструилась по лицу Джеффриса.

Вильям приподнял было руку, намереваясь стереть ее, и тут взгляд его упал на пальцы. Он заметил на одном из них странный знак, состоящий из трех крошечных шестерок, похожих на завитки.

Когда Вильям выходил из часовни, собака больше не рычала, а старик-дворецкий таинственно улыбался ему, и Джеффрис внезапно почувствовал себя замечательно. Вечное проклятие лежало отныне на нем, и с этих пор будущее рисовалось ему в самых радужных красках.

Шестеро мужчин допивали кофе, и Джеффрис уловил их нервозное состояние. Он попросил Джорджа подать всем шерри, и вскоре завязался оживленный разговор. Однако скрыть напряжение за этой нарочитой оживленностью так и не удалось.

Внезапно дверь распахнулась, на пороге появился молодой Дэмьен Торн. Он был одет в джинсы и рубашку. Раны на его шее исчезли. Это не укрылось от внимательного взгляда Джеффриса.

Он представил Дэмьену всех присутствующих. Те поочередно подходили и пожимали юноше руку. Люди невольно поеживались под пристальным взглядом Дэмьена. Накануне двое из них громко заявили, что, наверное, их пригласили к какому-то самозванцу. Но сейчас все мгновенно осознали, как сильно «ни ошибались, высказывая подобные еретические мысли. Теперь они надеялись только на прощение, потому что Дэмьен без труда читал все их мысли. К тому же он был копией своего отца. „Дэмьен ни капельки не похож на мать, — в который раз подумалось старому Джорджу. — Юноша напрочь лишен ее мягкости и очарования. Она умудрилась взрастить семя Дэмьена-старшего, не внеся в него ничегошеньки своего. — Джордж вздрогнул, почувствовав вдруг на себе цепкий взгляд юноши. — От этого пострела ни хрена не скроешь!“ Да, Дэмьен видел и знал все.

Битый час длилась встреча. Похоже, вечеринка затягивалась. Каждый из присутствующих подробно отчитывался, и его не перебивали. Затем наступила очередь вопросов. Теперь Джеффрис воочию убедился в уникальных способностях Дэмьена. Он открыл рот от изумления, поражаясь его уму. Вильям внезапно вспомнил слова Бухера. Тот как-то заявил, что мозг мальчика работает подобно машине, занося в память мельчайшие детали. Дэмьен и вопросы-то задавал без тени улыбки, точь-в-точь, как компьютер. Ни ироничного замечания, ни неожиданного отступления, ни смешка. Только поиск информации. И вопросы: быстрые и точные.

Когда встреча наконец, подошла к концу, Дэмьен поднялся и взглянул на портрет своего отца.

— Джентльмены, благодарю вас, — сухо произнес он. Собравшиеся закивали. Кто улыбался, а кто без всякого выражения на лице ожидал, когда же можно будет покинуть эту весьма странную обитель.

— Должен заявить, что в дальнейшем я не намерен встречаться с вами. Красоваться перед общественностью я также не собираюсь. Обо всем мне будет докладывать Билл Джеффрис. Он же будет получать и разного рода указания.

Дэмьен помолчал секунду.

— Это все, — добавил он после паузы, давая понять, что аудиенция закончена и присутствующие могут разъезжаться по домам.

Джеффрис рванулся к выходу и в тот же момент услышал, как его окликнули. Обернувшись, он заметил, что Дэмьен сделал ему знак задержаться. Внезапно сильный прилив раздражения захлестнул Вильяма. С какой стати он должен выслушивать приказы юнца? Но мысль эта исчезла так же быстро, как и возникла. Джеффрис вдруг снова ощутил на губах привкус крови. Он мысленно взмолился о пощаде. Юноша неожиданно скривился в усмешке.

Они шагали вдоль розария. Срывая высохшие, съежившиеся бутоны, Дэмьен сминал их и отбрасывал в сторону.

— Подводя итог, можно сделать вывод, что мы положили конец всей этой заварухе вокруг Китая, — начал он. Джеффрис кивнул.

— Именно! Годовой прирост населения составляет там двадцать миллионов. Чтобы выжить, китаезам придется расширять свои границы, — фыркнул он и расплылся в улыбке. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Дэмьена. Вильям крякнул.

— Как когда-то гитлеровской Германии, — закончил Дэмьен.

— Совершенно верно.

— А дату захвата Тайваня уже назначили? Джеффрис снова кивнул:

— Да. Войска приведены в боевую готовность.

— Какова численность армии?

— Если учитывать последний призыв, то свыше пяти миллионов. — День саранчи. — Дэмьен снова усмехнулся. Взглянув на восток, он спохватился. — А как с Токио?

— Нет проблем, — заверил его Джеффрис. — Йена день от дня крепнет, а доллар вот-вот отдаст концы.

— И что же из этого следует?

— Баталии на экономическом рынке перерастают в самую настоящую войну.

— Значит, новые Хиросимы, — обронил Дэмьен.

— И новые Нагасаки, — подхватил Джеффрис. Дэмьен вдруг, радостно похлопал себя по плечам:

— Китай угрожает нам с Востока. Япония подрывает экономику Запада. Ближний Восток бурлит, как паровой котел, а Иран с Ираком готовы вцепиться друг другу в глотки. Глобальный хаос и анархия.

Джеффрис внезапно почувствовал, как все внутри у него холодеет.

— Тысяча лет мира, — глухо произнес Дэмьен. — Что за насмешка!

Оставалась еще одна мелочь. Джеффрис раздумывал, как подступиться с ней к Дэмьену:

— Сэр… Вы не слышали о книге… Мейсона? — промямлил наконец он. Дэмьен кивнул.

— Вы хотите, чтобы я этим занялся?

— Занялись? Зачем?

— Я подумал, что это может представлять для вас некую… — Джеффрис замялся, подыскивая подходящее слово. Угрозу? Опасность? Он так и не успел договорить, потому что Дэмьен резко повернулся и зашагал прочь, явно не интересуясь подобной чушью.

Джеффрис пожал плечами, проклиная себя за глупость. Попутала же его нелегкая задать столь идиотский вопрос! Да разве может навредить какой-то шелкопер такому титану? Даже если у этого писаки два Пулитцера и куча денег. Придет же такой маразм в голову!

 

Глава 5

Начало всегда давалось ему с трудом. Мозг пузырился, словно швейцарский сыр, от постоянных сомнений, что сама идея книги никуда не годится, что он вообще не сможет написать ее. Он давно исчерпал свой талант и т, д, и т, п.

Но по крайней мере сюжет здесь не являлся вымыслом. А иначе кого могут заинтересовать досужие фантазии пятидесятилетнего писателя?

Нет, сюжетец, похоже, что надо. Вот только как бы позаковыристей «раскрутить» его?

Часа три рылся он в кипе газетных вырезок, пробегая глазами статью за статьей. Материалы первых лет пожелтели и буквально рассыпались в руках, а последние заметки еще пахли типографской краской. Однако все они, в сущности, повествовали об одном. О том, что на семействе Торнов лежит проклятье. Начиная с матери Дэмьена, Кейти Торн, выпавшей из окна госпиталя, до самого Дэмьена, скончавшегося от сердечной недостаточности в возрасте тридцати двух лет. Ни один из Торнов не почил с миром в своей постели, дожив до старости.

Мейсон встал, зевнул и, потягиваясь, расправил затекшие плечи. Покосившись на письменный стол, он остановил взгляд на заметке о Филипе Бреннане. Эта газетная вырезка лежала сверху.

Мейсон прочел ее три раза подряд. Загадочное убийство. В зарослях обнаружено тело со следами ножевых ранений. Отверстия были треугольной формы. Стало быть, и лезвия стилетов тоже. Такие раны практически не заживают. Да и как вообще может затянуться рана на горле? Хорошо, если смерть наступила мгновенно. А если нет? Мейсон не был в этом уверен. Что если агония несчастного Бреннана длилась целую вечность? Что тогда?

А кошмарные следы собачьих зубов? Медицинский эксперт установил, что это были укусы гигантского ротвейлера. Мейсон растерянно заморгал. Он ни хрена не смыслил в породах собак. Но почему этот растреклятый ротвейлер набросился на американского посла где-то у черта на куличках, в одном из Беркширских поместий?

А жуткая история с женой Бреннана, кинувшейся на объятый пламенем гроб?

Короче говоря, вся эта вереница происшествий вызывала кучу вопросов. А ответов на них не находилось. Но один факт пробудил в Мейсоне просто жгучее любопытство. Секретарша в посольстве сообщила ему, что Бреннан присутствовал на ужине у Поля Бухера в тот роковой вечер накануне войны, которую теперь окрестили Армагеддоном.

Мейсон нутром почуял здесь что-то неладное. На первый взгляд подобный визит не вызывал удивления. Почему бы послу не отужинать у Бухера? Но если принять во внимание, что вся история «Торн Корпорейшн» — это поистине целая сага, где на каждом шагу переплетаются тайны и преступления, не исключающие и коррупцию, то сей факт вырисовывался совсем в другом свете. А ведь компания простирала свои щупальца во все уголки земного шара.

Так уж случилось, что по роду своей деятельности Мейсону приходилось быть циником. Ведь если хочешь узнать истинные намерения политиков, не верь тому, о чем они талдычат на каждом углу.

«Торн Корпорейшн» являлась крупнейшей в мире компанией, и уж если ее директор приглашает на ужин политика высшего ранга, то явно не для того, чтобы поиграть с ним на лужайке в гольф.

Филип Бреннан был обязан находиться в Лондоне в тот час, когда на Иерусалим падали бомбы, а не отбиваться от сторожевого пса в сельской дыре. Ведь накануне посла вызывали на Даунинг. — Стрит. И он не мог не знать о надвигающейся катастрофе.

Да, чтобы состряпать приличную книжонку, придется покопаться в грязи. И ему не обойтись без помощника. Слава Богу, такой человек имелся.

После звонка из Нью-Йорка Анна Бромптон отложила все свои дела. Она уже почти завершила работу над тремя небольшими проектами. Однако это занятие может и потерпеть. Когда тебе звонит сам Джек Мейсон, нужно бросать все и мчаться сломя голову, куда он укажет.

На первый взгляд — да, пожалуй, и по трезвому размышлению — задумка Мейсона смахивала на довольно бредовую затею, однако что-что, а свои сомнения Анна уж как-нибудь отбросит. Если Мейсон полагает, что книга должна быть написана, то кто такая Анна Бромптон, чтобы спорить с ним? Анна почитала за великое счастье работать с Мейсоном и время от времени оказывать ему кое-какие услуги.

Оглядываясь назад, она вдруг припомнила их первую встречу года три назад. Как же ее тогда взволновал хрипловатый голос Мейсона! А сам он совсем не походил на тех зануд, какие окружали Анну в полусонном издательстве.

На следующее утро ей доставили пакет с газетными вырезками и длиннющее письмо, но Анна, решив не размениваться по мелочам, остановилась на истории Филипа Бреннана. Для начала этого достаточно. Все равно отправным пунктом велено считать трагедию посла. Что ж, пора действовать. Может быть, ей и повезет.

Донна Элрод жила теперь в Кенте, подвизавшись там где-то на полставки. Она сообщила, что будет рада поговорить. Анна заполучила номер ее телефона от одной приятельницы, работавшей в американском посольстве. Набирая номер, Анна не питала на сей счет особенных иллюзий. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что личные секретарши, как правило, преданны своим шефам и привыкли держать язык за зубами. Но, к удивлению Анны, Донна Элрод легко согласилась на встречу.

Анна выехала рано утром, а в обед обе женщины уже приканчивали вторую бутылку вина в прелестном коттедже Донны. Между ними мгновенно возникла взаимная симпатия. Бывшая секретарша Бреннана с первого взгляда пришлась по душе Анне. На вид ей было лет пятьдесят. Брюнетка с подкрашенными хной волосами. Произношение выдавало в ней жительницу Манхэттена. Видимо, секретаршу уже давненько подмывало поговорить с кем-нибудь о Филипе Бреннане: она, похоже, искренне переживала его гибель и надеялась обрести покой после такой беседы, — Последнее время он вел себя очень странно, — тихо произнесла Донна. — Например, Бог знает зачем летал в Рим. — Он не объяснил, зачем? Донна кивнула:

— Сказал, что ему надо в какой-то монастырь. Чтобы увидеться со священником. Кажется, неким де Карло, если мне не изменяет память. Или что-то вроде этого.

Анна сделала пометку у себя в блокноте. Между тем Донна Элрод продолжала:

— Знаете, Бреннан вообще отличался странностями. Как раз незадолго до того ужасного дня мы с ним болтали о том, куда бы ему с женой двинуть на отдых. И Бреннан заявил вдруг, что нормальному человеку на этой планете поехать уже просто некуда. Потому что везде и всюду воюют и убивают друг друга. — Донна улыбнулась. — Помню, например, что об арабском мире он говорил, будто тот раскололся на фундаменталистов и их противников. То есть, попав туда, угодишь либо в лапы средневековья, либо наткнешься на суперсовременное дуло. Анна хохотнула.

— В общем-то, — спохватилась Донна Элрод, — это замечание касалось любой страны. Когда я предложила отправиться в Испанию, Филип забраковал мою идею, потому что, с его точки зрения, в Испании снова победил фашизм. В Индийском регионе царили коммунистические настроения, а стоило мне заикнуться о поездке в Швецию, Филип махнул рукой, заявив, что там ему придется прятаться в бронированном автомобиле.

Улыбка на лице Донны исчезла, и женщина покачала головой:

— Но ведь действительно, в мире творится полная неразбериха, разве нет?

Возражать Анна не стала. Она лишь кивнула и попыталась направить разговор в другое русло. Анна закинула удочку, стараясь выведать, что Донна думает о мотивах преступления.

— А что я могу знать, если даже у полиции нет на этот счет никакой мало-мальски состоятельной версии, — усмехнулась та, пожав плечами.

— Но вы ведь неплохо знали Вреннана…

— Что с того? — Донна задумалась. — Это ужасно, умереть вот так… от удара кинжала…

Голос Донны задрожал, и она еле слышно пробормотала:

— Конечно, ум человеческий — штука чудовищная. Вы согласны? — Она бросила на Анну какой-то жалобный взгляд. — Давно пора отдать эту планету насекомым. Пусть бы себе преспокойненько размножались.

Анна в который раз попыталась отвлечь Донну от печальных мыслей.

— Знаете, — бодро вступила она в разговор, — помню, когда-то в детстве я прочла в одной книжонке, что однажды наш мир действительно достанется насекомым. Но там же один шутник возразил: если насекомые такие умные, то почему мухи вечно бьются о стекла, не замечая их.

Донна Элрод и бровью не повела. Она лишь уныло заметила:

— Но ведь на них радиация не действует. Представляете, как они разжиреют, питаясь нашими мертвыми Телами.« Да, похоже, настало самое время откланяться.

На обратном пути в Лондон Анна прокрутила пленку с записанной беседой. Никакой ценной информации она не получила. Донна Элрод представляла собой классический пример вышколенной секретарши, тайно влюбленной в своего шефа. А теперь горько расплачивающейся за свое безнадежное увлечение.

Ее пригласили на празднование десятилетнего юбилея издательства. Отметить это событие решили в одном из шикарных ресторанов Сохо. Анна приняла приглашение, надеясь как-то отвлечься от неудач, сопровождавших ее последнее время. В поисках информации по делу Анне ровным счетом ничего не удалось выяснить. В голову невольно закрадывалась мысль: уж не ошибся ли Джек Мейсон, выбирая себе помощника?

Нельзя сказать, чтобы Анна получала удовольствие от подобных вечеринок. Бестолковое переминание с ноги на ногу «возле стойки бара; никчемная и глупая болтовня со знаменитостями, без зазрения совести позволявшими себе хорошо надираться за чужой счет, не церемонясь и позабыв о приличиях; дешевый флирт напропалую и оплошные претензии на собственную неповторимость уже порядком поднадоели Анне.

При всем при этом сама она тоже умудрялась затеять пустую полупьяную беседу, а к концу вечера вдруг с удивлением обнаруживала, что какой-нибудь подвыпивший идиот уже рьяно ухлестывает за ней, твердо намереваясь сопровождать Анну домой. На следующее утро голова ее раскалывалась, и Анна довольствовалась лишь обрывками воспоминаний о восхитительно проведенной вечеринке.

Она бросила взгляд в зеркало, поправляя прическу. У Анны была сногсшибательная короткая стрижка, за которую женщина выложила чуть ли не состояние. Стрижка ей очень шла, открывая лебединую шею и красивые плечи. Платье подчеркивало высокую грудь, столь притягательную для мужских взоров. Правда, и женщины бросали на Анну весьма красноречивые, завистливые взгляды, но это значения не имело — она давно махнула рукой на недоброжелательниц.

Пожалуй, к недостаткам Анны можно было отнести ее острый язычок, причинявший Анне немало хлопот, однако любая такая шпилька сопровождалась восхитительной, широкой улыбкой, которой Анна в совершенстве овладела еще в детстве. А посему на Анну не обижались, прощая ей колкости.

Собираясь сегодня на вечеринку, Анна здорово припозднилась. Однако сделала она это намеренно, прекрасно понимая, что чем позже явишься, тем вероятней встретишь кого-то, с кем захочется поболтать.

Прихватив бокал с вином, она вплыла в разношерстную толпу, подставляя одним щеку для поцелуя, а с другими просто перебрасываясь приветствиями. Знакомых лиц было сегодня хоть отбавляй: что ни говори, но во всей этой суматохе имелись и свои плюсы. Так что Анна, не скупясь, раздавала щедрые улыбки.

— Мисс Бромптон? — раздался за спиной глубокий, приятный голос с очень сильным акцентом. «Итальянец», — промелькнуло в ее голове. Обернувшись, Анна увидела симпатичного молодого человека с загорелым лицом южанина. Да. Смазливый мальчик, но не сногсшибательный. К тому же чересчур молод. Молоко на губах не обсохло. Зовут Фрэнсисом.

— Фрэнсис? — улыбнулась Анна и, заметив, что у него в отличие от других нет в руке бокала, с любопытством взглянула на юношу.

— Вы ведь мисс Бромптон? — переспросил молодой человек.

Заинтригованная, она кивнула. Что-то в этом парне явно отличало его от всей пишущей братии, что-то старомодное и — Анна никак не могла найти подходящее слово — несветское. Почему он выбрал именно ее? В зале пруд пруди красоток и помоложе.

— Вы работаете над книгой о Торнах, не так ли? Анна растерялась. Какого черта! Ему-то об этом откуда известно? Она сердито плеснула себе вина в бокал и удивленно подняла брови, — Я прочел об этом в газете, — смутившись, торопливо объяснил Фрэнсис. — В «Стэндард».

— Ну да…

Естественно, Можно было бы догадаться. Стоит обронить где-нибудь словечко, как газеты тут же подхватят его.

— Я звонил вам домой, и автоответчик сообщил, что вы здесь.

Анне вдруг стало интересно, кто такой этот юноша и откуда он.

— Есть такое слово, — напрягаясь, наморщил лоб итальянец. — Когда все ломаешь на своем пути или что-то в этом роде..

— Идешь напролом, — улыбаясь, подсказала Анна. Интересно, какая нелегкая заставила этого сосунка идти напролом, чтобы добраться до нее? Юноша просиял и, видимо, осмелев, тут же поинтересовался, не сможет ли Анна уделить ему чуточку времени.

— Это вопрос жизни или смерти, — посерьезнев, добавил он.

У Анны мгновенно разыгралось воображение. Да, с подобной прелюдией к ней давно никто не подкатывался. Да еще такая лапочка. Однако волнение ее тут же сменилось разочарованием. Как только они отошли к окну, Фрэнсис протянул Анне конверт.

— Не уверен, что вы поверите моему рассказу. Однажды мне уже не повезло, — грустно вымолвил юноша, поникнув головой.

Анна открыла было рот, но Фрэнсис поднял руку, и она невольно подчинилась. Любопытство ее разгоралось.

— Всю свою жизнь я имел дело с Торнами. Разумеется, я не из их окружения. Наверное, вы и сами об этом догадываетесь. Я пытался предупредить людей, но всякий раз наталкивался на их равнодушие. В конце концов люди начали верить, но к тому времени они уже были обречены.

Анна расхохоталась. Какое-то ветхозаветное словечко. Обречены. Они, конечно, все обречены. Однако Фрэнсиса ее смех не смутил.

— Если я открою вам то, что известно мне, — продолжал он, — вы мне не поверите. Вы скажете, что я… — Он замялся на полуслове. И вдруг тоже широко улыбнулся. — Вы скажете, что я мелю чушь, не достойную вашего интеллекта.

— Ничего, — хмыкнула Анна. — Я потерплю.

— Все, о чем я вас прошу, — взволнованно произнес юноша, — это прочесть то, что хранится в этом конверте. Там список людей, которые так или иначе были связаны с Торнами. Я отметил тех, с кем встречался лично. Их всех объединяет одно…

Анна в нетерпении выхватила из его рук конверт, надорвала конец и извлекла содержимое. Список был очень длинным. Некоторые фамилии показались Анне знакомыми, однако большинство не говорило ей ни о чем. Едва Анна начала читать, Фрэнсис тихим голосом добавил:

— Этих несчастных объединяет то, что умерли все они ужасной смертью или бесследно пропали. Анна как будто не слышала.

— Потрясающе, — срывающимся голосом обронила она. Фрэнсис растерянно заморгал. Такой реакции он не ожидал.

Анна пробежала глазами первую страницу и взялась было за следующую, скользнув взглядом по последней фамилии в списке. Некая Чесса, работавшая у Поля Бухера.

— Можно мне все это оставить у себя? — спросила Анна с разгоревшимися от любопытства глазами.

— Ну, конечно. Именно за этим я здесь. Анна привстала на цыпочки и чмокнула юношу в щеку, заметив, как тот сразу же зарделся.

— Уж не знаю, откуда только вы свалились мне на голову, милый синьор Фрэнсис, но я вам чрезвычайно признательна. Предлагаю сей же час ретироваться отсюда и завалиться куда-нибудь, где вы сможете поподробнее рассказать мне обо всех этих людях.

Фрэнсис вдруг возбужденно схватил ее за руку и отчаянно замотал головой:

— Послушайте, все эти люди пали жертвами Торнов. Список — предупреждение. Говорю вам. Свалить Торнов невозможно!

Анна попыталась выдернуть свою руку, но это не возымело никакого действия. Юноша продолжал трясти ее, расплескивая вино из бокала. На них стали оглядываться.

— Умоляю вас, — с жаром воскликнул Фрэнсис, — я не преувеличиваю. Если вы вмешаетесь, ваше имя только пополнит список. Если вы считаете, что я свихнулся, прикиньте в уме эти совпадения на досуге. Почему все они погибли так ужасно? И спросите себя: «Чем я отличаюсь от этих людей?» Повернувшись, Фрэнсис зашагал к выходу, пробираясь сквозь толпу и не замечая ничего вокруг. Анна еще какое-то время наблюдала за ним, потом снова уткнулась в список.

— Господи, — прошептала она, — надо же, чтобы так повезло.

При первом же удобном случае Анна улизнула с вечеринки, проигнорировав массу соблазнительнейших предложений восхитительно завершить вечер.

Те, кто внимательно следил за оживленной беседой Анны с итальянцем, не преминули отпустить по ее поводу пару шуточек, и вот уже захмелевшие коллеги Анны шушукались на каждом шагу о ее новом увлечении. Анне было решительно наплевать на эти сплетни. Пожалуй, даже льстило, что ей приписывают интрижку с юным красавцем. А вот обмолвись она сейчас кому-нибудь о том, что отправляется в отдел микрофильмов библиотеки Би-Би-Си, ей, конечно же, не поверят.

Всю ночь напролет корпела Анна над документами, позабыв о времени. Чесса, молоденькая няня трехлетнего Дэмьена Торна. Повесилась в оконном проеме особняка. Предполагаемое самоубийство. Мотив не известен.

Семейство Торнов: Кейти и Роберт; затем фотограф, священник, тут же несколько итальянских монахов; друзья, родственники, совсем незнакомые люди — вереница трагедий, окутанных тайной.

От Лондона до Чикаго — смерть и разрушение. И никакого мало-мальски толкового объяснения. Как болезнь, как чума, от которой нет спасения.

Уже забрезжило утро, когда Анна покинула здание библиотеки. Взглянув на часы, она прикинула в уме, что в Нью-Йорке сейчас середина ночи. Неважно. Такая информация не терпит отлагательств. Анна передаст ее по факсу.

Дома она вдруг вспомнила слова Фрэнсиса: «А чем я отличаюсь от остальных?» Сердце у Анны внезапно сжалось при мысли, что она никогда больше не увидит этого человека. Она взглянула на конверт и облегченно вздохнула. На обратной стороне были записаны и адрес, и телефон. Они были выведены каллиграфическим почерком. «Своего рода искусство», — улыбнулась Анна. Надо же, чтобы в 2001 году нашелся человек, которого по-настоящему заботит, чтобы его координаты были красиво записаны.

 

Глава 6

Мейсон решил ознакомиться с факсом за завтраком. По мере того как писатель углублялся в чтение, удивление и любопытство сменялись восхищением относительно способностей помощницы. В самом конце факса сообщалось о самоубийстве Поля Бухера, а также стояла небольшая приписка, в которой значилось:

«На этом заканчиваю и ложусь спать. Пожалуйста, отложи свои поздравления на восемь часов».

Мейсон с нежностью провел ладонью по бумаге, словно та была из тончайшего шелка. Однако стоила эта бумажонка куда дороже самого драгоценного шелка. Мейсону и в голову не приходило, насколько глубоко проникла смерть в семейство Торнов. Насчитав тридцать две фамилии, писатель затаил дыхание. Что бы ни стояло за всем этим кошмаром, оно, видимо, было пострашнее чумы.

Похоже, над композицией книги не имело смысла ломать голову. Ибо сам по себе список уже диктовал разделение будущего романа на главы. Оставалось решить, как оживить сюжет и докопаться до подробностей. Мейсон поднял трубку, собираясь набрать номер телефона в Лондоне, но тут же передумал, вспомнив просьбу Анны не беспокоить ее несколько часов. Тогда он звякнул в авиакомпанию и заказал себе билет до Чикаго. Затем связался со своим приятелем из «Тайме», попросив того помочь собрать кое-какие факты из биографий живших в Чикаго людей, которые значились в списке.

Спустя два часа Мейсон уже летел на северо-запад. Он снова погрузился в чтение факса. Кто такой этот чертов Дженнингс? Или отец Дулан? Или, например, священник по фамилии Тассоне? Каких таких дел они наворотили, что навлекли на себя гнев подручных семейки Торнов? Дженнингсу отсекло голову листом стекла, Дулан был заживо похоронен. Тассоне — чуть ли не распят. Чертовщина какая-то.

Мейсон принадлежал к той категории людей, которые Стараются предусмотреть все до мельчайших деталей. Получив от Анны сообщение о загадочном молодом итальянце и сопоставив эту информацию с другими фактами, Мейсон решил, что подобная задачка по зубам разве что компьютеру. А ему самому неплохо было бы подготовиться к встрече с Чикаго.

Как художник слова, Мейсон имел обыкновение посещать те места, которые описывал в своих книгах, чтобы как можно глубже проникнуть в атмосферу происходящего. Он намеревался побродить вдоль тех улочек, по которым ходили Торны, и подышать тем воздухом, которым дышали они. К слухам о привидениях Мейсон относился весьма скептически, но вот в творческое вдохновение верил безоговорочно.

Конечно, однажды он сядет за пишущую машинку. Вот тогда он будет молиться, чтобы нашлись нужные слова, чтобы он сумел выразить то, что бередило его ум и душу, чтобы люди с волнением, а не ради праздного любопытства читали сей труд. Торны проживут новую жизнь на страницах его романа, и вирус, поразивший их, наконец обнаружит себя.

Спустя несколько часов Мейсон прошелся по тому самому месту, где возвышался Музей Торнов. Затем писатель посетил кладбище. Он без труда отыскал семейный склеп Торнов. Усыпальница представляла собой массивное, круглое сооружение из гранита, с тяжелыми дубовыми дверьми, за которыми покоились останки четырех поколений, в том числе и Дэмьена Торна, скончавшегося в зените славы.

Коснувшись холодного камня, Мейсон невольно вздрогнул. Он почувствовал, как запылала кожа на ладони. Мейсон тут же отдернул руку, опасаясь, что она примерзнет к граниту, а затем с силой толкнул дверь. Но дверь не поддавалась. Возможно, в былые времена посторонние и заглядывали сюда, однако скоро двери заперли, охраняя от любопытных взоров покоившиеся за массивными стенами останки.

Мейсон чертыхнулся. Ему не терпелось увидеть склеп собственными глазами. Интересно, у кого можно попросить разрешения на вход?

Повернувшись, он неторопливо зашагал прочь, чувствуя, как сырой туман, поднимающийся над озером, пробирает его до мозга костей сквозь тонкое пальтецо. Не обращая внимания на сей малозначительный факт, Мейсон медленно побрел по кладбищу, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть ту или иную надгробную надпись.

Одна из могил привлекла его внимание. Надпись на камне гласила, что под ним покоятся супруги Картрайт. Мейсон усмехнулся про себя, вспомнив вдруг о своих двух бывших женах. Вот интересно, а можно снять могилку на всех? Так сказать, вечная «любовь-на-троих». «Придет же такое в голову», — невесело хмыкнул он.

И тут Мейсон внезапно подумал о бедняге Дулане, которого непостижимым образом заживо закопали. Тайной оставалось и то, как святой отец умудрился угодить в свежевырытую могилу, а заодно и сломать себе шею.

Еще одна загадка. Виновного так и не нашли. И сколько бы трагедий ни разыгрывалось вокруг Торнов, ни одного преступника так и не удалось выявить. Все они словно в воду канули. Какой-то любитель мистики утверждал, будто возле могилы, в которую свалился Дулан, оказалось множество следов, наверное, гигантская собака рыла здесь землю. Его высмеяли и… только. А Дулана перезахоронили. И успокоились на этом.

Противный, липкий пот прошиб Мейсона, и он поспешил прочь с кладбища, решив по дороге заглянуть в бар, о котором упоминалось в газетной вырезке. Там сообщалось, что в тот злополучный вечер Дулан забрел в этот бар и даже хватил лишку. Действительно, через минуту Мейсон разглядел на тропинке указатель. Бар и гриль.

Мейсону вдруг страшно захотелось выпить. После второй порции виски Мейсон извлек из кейса газету и принялся заново читать. Лысый и кругленький бармен, хитро прищурившись, вдруг громко воскликнул:

— А вы ведь Мейсон, а, сэр?

Мейсон в сердцах стукнул кулаком по столу и застонал, проклиная все телевизионные передачи, где он принимал участие.

— Чита-ал, чита-ал ваши книжки. Неду-урно, — протянул бармен.

— Спасибо. Скажите, вы могли бы рассказать что-нибудь о священнике? Ну, о том, который оказался заживо погребенным?

Бармен почесал затылок:

— Он тогда здо-орово поднабрался. Еле на ногах держался. А еще тащил с собой эту железяку, детектор, все чьи-то кости искал. Их вроде кто-то свистнул из могилы. Ну, кости Торна, что ли, — неприятно гоготнул толстяк, заставив Мейсона вздрогнуть.

— » — А полицейским вы об этом рассказывали?

— Чтоб потом от них бегать? Я что, дурак? — И он снова заржал.

Спустя час Мейсон выбрался наконец из забегаловки. Любопытство его разгоралось все сильнее. Похоже, ни на один вопрос в этой истории не существовало ответа. По крайней мере до сих пор.

Следующей в списке была Жаннет Финн, обитающая в пригороде, куда и направился Мейсон. Жаннет Финн оказалась хрупкой, седой старушкой. На лице ее так и застыла печаль.

Ни о чем не спрашивая, она проводила Мейсона в кабинет мужа. Стены здесь до потолка были заставлены книгами. Старинные фолианты с пожелтевшими от времени страницами, повествующие о древней истории и культуре, соседствовали с новейшими справочниками.

— Вот здесь Майкл и работал, — тихо сообщила вдова. — Он ведь был настоящим книжным червем, редко покидавшим стены своего кабинета, — улыбнулась она. — Я каждый час приносила ему чашечку свежего кофе…

Помолчав немного, Жаннет Финн поведала о том, что однажды ее муж приобрел на аукционе какие-то кинжалы и, страшно взволнованный, упросил священника по фамилии Дулан отвезти их в Италию.

— А потом, — продолжала она, — он забыл о кинжалах, пока в прошлом году не прочел о них в какой-то газете. И тут же решил лететь в Англию.

Лицо старушки просветлело, но в следующий миг улыбка исчезла с него так же внезапно, как и появилась.

— Он никогда не выезжал за границу. И мне не следовало отпускать его.

Голос миссис Финн задрожал.

— Я просила его быть поосторожнее. Но потом он позвонил и сказал, что все это страшно важно и что он встречался с послом…

— Филипом Бреннаном? — быстро ввернул Мейсон. Старушка кивнула:

— Для Майкла этот груз оказался не по плечам. Ходить вот так, кругами. Он ведь знал книги, а жизнь…

Миссис Финн всхлипнула и смахнула слезы, покатившиеся по дряблым щекам.

— Я поехала в аэропорт встретить его. Думала, что Майклу будет приятно. Я видела, как садился самолет… И это самое страшное. Потом я поняла, что именно в ту секунду…

Мейсон знал конец этой трагедии. В момент приземления Майкла Финна раздавило шасси самолета. Непостижимо, каким образом несчастный вообще вывалился из самолета и оказался на шасси. Просто мистика какая-то. А сами похороны! Что они там вообще могли предавать земле, что могло остаться от человека, расплющенного таким кошмарным образом?

Наступила пора возвращаться. Надо было еще позвонить Анне в Лондон. Попрощавшись с Жаннет Финн, Мейсон бодро зашагал по дороге. На углу он на мгновение задержался, заметив, как старушка помахала ему из окна рукой — наверное, точно так же напутствовала она и мужа, провожая его в Англию год назад.

 

Глава 7

Пожалуй, тяжелее всего Фрэнсис переносил одиночество. Оно угнетало сильнее, чем страх. С последним-то Фрэнсис легко справлялся, особенно днем, когда в голове теснились разные мысли о будничном. Юноша прекрасно понимал, что стоит ему только забыть о тех могучих силах, против которых Фрэнсис снова решился выступить, как его собственные силы мгновенно покинут его. И тогда на долю Фрэнсиса останется лишь бегство. Он будет искать убежища у себя дома, в Италии.

Фрэнсис, как никто другой, ощущал себя песчинкой в этой безграничной пустыне. Когда отец де Карло двадцать лет тому назад отправлялся в Лондон, рядом с ним находились шесть помощников. Внезапно вспомнив о священнике, Фрэнсис грустно вздохнул. Уже лежа на смертном одре, старик только и повторял, что жертва их была принесена не зря, что им удалось завершить свою миссию. Де Карло отошел в мир иной в счастливом неведении. Кроме того, старик был не один. В его последний час рядом находился брат Фрэнсис.

Молодой монах перекрестился. Богохульно так рассуждать. До тех пор, пока с ним Господь, Фрэнсис не одинок. Однако мысль о Боге не утешила юношу. Эх, если бы рядом оказался кто-нибудь, с кем можно было бы разделить это тяжкое бремя…

Фрэнсис упал на колени и начал исступленно молиться. Он потерял счет времени. И только покалывание в ногах возвратило его к действительности. Юноша поднялся и, умывшись, переоделся в чистое белье. Внезапно он почувствовал себя агнцем, ведомым на заклание. Его вновь охватил дикий страх, и юноша вдруг истерично рассмеялся.

Перед уходом Фрэнсис снова запустил пленку Поля Бухера. Монах так часто слушал эту запись, что буквально наизусть знал весь текст исповеди. Он мог вспомнить каждый вздох и каждую паузу в признании Бухера. И знал теперь, что нужно делать. Ибо Бухер рассказал, где спрятаны кинжалы. Фрэнсис продолжал вслушиваться в хриплый, старческий голос, будто набираясь сил. Бухер словно обращался к нему… с того света. А это уже была поддержка.

Пленка кончилась. Фрэнсис щелкнул тумблером магнитолы, включая приемник. Узнав точное время, юноша прислушался к новостям, пытаясь вникнуть в ход происходящий событий. В информационной сводке сообщалось о сосредоточении войск на русско-китайской границе, о взаимном обмене нотами протеста. Напряжение в этом регионе неуклонно возрастало, и все миротворческие акции Белого дома, ООН и Совета Безопасности оказывались напрасными.

И вот так изо дня в день. По кругу. С утра до вечера одна и та же тягомотина.

Фрэнсис вздохнул, невольно коснувшись крошечного распятия, висевшего на груди. Он уже спускался по лестнице, когда хозяйка крикнула ему вслед, что его спрашивают по телефону. Женский голос. Поблагодарив, юноша взял трубку. Он испытывал неловкость. Ведь ему никто никогда не звонил. В Субиако телефонов вообще не было. Потому что отсутствовала сама необходимость в них.

Звонила Анна. Фрэнсис почувствовал, как краска мгновенно заливает лицо. Ее губы находятся в каком-то дюйме от трубки, женское дыхание почти касалось его уха. Анна хотела встретиться, заявив, что это очень важно, и продиктовала свой адрес. Можно заодно и пообедать, — добавила она.

Опустив трубку, Фрэнсис почувствовал дрожь в коленях. Прежде никто с ним так не разговаривал. В интонациях Анны он уловил нечто, заставившее его густо покраснеть. До этого момента окружающие воспринимали его только как брата Фрэнсиса. Зато для Анны он стал просто Фрэнсисом. И скорее всего женщина усмотрела совершенно иной смысл в обратном адресе, оставленном на конверте. Юноша принялся истово молиться, прося Господа только об одном — ниспослать ему силу, дабы устоять перед соблазном.

Дрожа от холода и нервного возбуждения, Фрэнсис к полудню добрался до Пирфорда. У ворот поместья он заметил человека в униформе. Тот внимательным взглядом окинул проходившего мимо Фрэнсиса. Юноша выдержал этот взгляд и заспешил дальше, вспоминая слова Бухера: система электронного слежения, охрана — все в точности соответствовало описанию. И Фрэнсиса снова обуял безотчетный ужас. Тот груз, что обрушился на его неокрепшие юношеские плечи, был неимоверно тяжел.

Фрэнсис ровным счетом ничего не смыслил в интригах. А уж по части выуживания той или иной информации он вообще был профаном. Вот если бы дело касалось, к примеру, латыни или столярного ремесла, тут уж он бы блеснул мастерством…

Конечно, это не трудно — взять да и сообщить, где спрятаны кинжалы или что поместье под охраной! А вот как проникнуть в церквушку? Для этого, похоже, нужна целая армия профессионалов, а не какой-то одинокий монах.

Взглянув на небо, Фрэнсис перекрестился. Он словно ожидал озарения свыше. Если божественное провидение не поможет Фрэнсису, шансы его сводятся к нулю. Юноша медленно двинулся вдоль восточной стены. Бормоча по-латыни молитву, он не заметил, как охранник опустил руку на зажужжавший селектор.

Вилл Джеффрис считался человеком наблюдательным. Однако в этот раз он не услышал ни шороха. Джеффрис как раз докладывал Дэмьену о встрече министров иностранных дел в Пекине, когда, подняв глаза, увидел вдруг невесть откуда появившегося зверя. Обнажив клыки, со вздыбленной на загривке шерстью, пес уставился на Дэмьена, который также не сводил глаз с собаки. Раны на его шее внезапно начали кровоточить, и Джеффрис вдруг почувствовал на губах привкус крови. Его мгновенно замутило. Может, просто воображение разыгралось, или их троих действительно что-то связывало?

— Дэмьен? — Вильям легко коснулся руки юноши. И тут же невольно отпрянул, когда Дэмьен повернул голову. Глаза юноши сузились до ослепительных желтых точек, изо рта пахнуло смрадом, и Джеффрис мог лишь догадываться, какое именно слово сорвалось с губ Дэмьена:

— Назаретянин…

Джеффрис растерялся. Не зная, как реагировать на происходящее, он задал один-единственный идиотский вопрос:

— В чем дело, Дэмьен?

Резко повернувшись, Дэмьен стремительно зашагал прочь из зала, собака последовала за ним, а Джеффрис, почувствовав внезапный озноб, приник к камину. Раскрытая кожаная папка с докладом осталась на столе. Еще минуту назад отчет казался ему чрезвычайно важным делом, теперь же он и яйца выеденного не стоил. Джеффриса до смерти перепугал взгляд Дэмьена. Черт с ним, с Пекином, да и со всеми остальными мелочами. Джеффрис судорожным движением плеснул коньяку в свой бокал.

Дэмьен стоял на коленях в часовне и молился. Тут его и застал Джордж. Старый дворецкий нутром чуял, когда в нем нуждались, и сейчас выдался именно такой момент. Собака отступила, пропуская Джорджа внутрь, но старик, сделав шаг вперед, остановился на пороге. Он замер как вкопанный, заметив издалека, как слезы струятся по щекам Дэмьена. Джорджа охватила глубокая жалость, ведь только он один знал о безмерном одиночестве юноши. Но чего-чего, а сочувствия Дэмьену не требовалось, ибо, обратив одиночество в одержимость, он уже не обращал на нее внимания. Он сотрет в порошок этот затхлый мир, избавит человека от вечного выбора между добром и злом. Разрушение как освобождение! Пора положить конец человеческим несчастьям и мучениям. Вот тогда наступит мир — вечное царство мертвых.

Дэмьен медленно повернул голову и поднялся с колен.

— Я чувствую Его божественную силу, — вымолвил он. — Назаретянин снова нанес мне удар.

— Так было предначертано, — едва слышно подтвердил Джордж.

Дэмьен поник головой и, велев следовать за ним, вышел из часовни.

Странная процессия двинулась по коридору: впереди шагал юноша в черной сутане, за ним семенил шаркающий старик, а следом плелась собака. Натужное дыхание с хрипом вырывалось из могучей груди животного.

Миновав лужайку, они медленно направились вверх по холму, к церквушке.

У самых церковных ворот Дэмьен застыл на месте, вцепившись в руку старика.

— Вот здесь ты и наткнулся на знамение, — пробормотал он.

— Нет, не я, сэр, я ведь не знал, что в чреве зверя вынашивается другой зверь.

— Не важно. Все равно, ты поступил правильно. — В голосе юноши послышались теплые нотки. — Тебе недолго осталось прозябать на этой земле.

Джордж кивнул.

— Тебе воздается за твою преданность. Дэмьен не заметил тени страха, промелькнувшей на лице слуги. Последнее время Джорджа неотвязно преследовало сомнение. И, что еще хуже, дворецкий знал его причину: благостью и любовью, казалось, был напоен воздух вокруг. И весь этот елей что-то уж очень стремительно распространялся на людей, включая и Бухера. Ох уж эта отвратительная жажда покаяния! Но ведь и вездесущий Дэмьен пронюхал сей неотвратимый факт. Так какого же черта он мучает сейчас своего слугу, обещая тому вечное проклятье? Неудачная шутка?

Покосившись на Дэмьена, Джордж увидел, что его хозяин прислонился к воротам и не сводит пристального взгляда с церкви. Как и отец, Дэмьен никогда не осмеливался ступать на священную церковную землю, и Джордж отлично знал, что он при этом испытывал.

Вот и теперь, стоя напротив церкви, Дэмьен с пеной у рта выкрикивал проклятия, он буквально исходил яростной ненавистью. Отраженные громоподобным эхом, страшные слова его метались среди каменных развалин.

— Назаретянин! Ты все еще веруешь, что сможешь поразить меня, — воскликнул Дэмьен. — Но ведь твой тысячелетний мир — жалкая насмешка. Нынешнее человечество куда более жестоко, чем прежнее. Раковая опухоль поразила весь его организм, и планета принадлежит силам зла, Назаретянин.

Оцепенев, вслушивался Джордж в яростную эскападу своего хозяина. Внезапно старик ощутил в груди ноющую боль, голова его закружилась, а тело вдруг словно обмякло. Джордж почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Только не сейчас! Дэмьен неистовствовал, обрушивая гневные тирады на своего извечного противника.

— Сейчас никак нельзя, — еле слышно прошептал Джордж, вперив взгляд в худую спину юноши.

Ему нельзя умереть сейчас, прервав на полуслове своего повелителя, он не хочет раздражать его. Джордж с трудом удерживал равновесие, чувствуя усиливавшуюся дрожь В слабых коленях. А Дэмьен бушевал до тех пор, пока не выплеснул наконец всю свою ненависть. Казалось, он обессилел.

— Еще один тщедушный лакейчик, — хищно прищурившись, ухмыльнулся Дэмьен. — И на какой помойке ты их только находишь, Назаретянин? Что ж, новый попик достойно пополнит список твоих сгинувших прихвостней. Ты щедрой пригоршней швыряешь их мне одного за другим, так же, как когда-то бросал моему отцу, твердо зная при игом, что все они обречены. Что ж ты за ханжа такой, а? Какая тебе радость от их гибели? Уж больно ты охоч до их бессмертных душ, а, Назаретянин! Неужели тебе так необходимо, чтобы они побыстрее забрались под твое крылышко?

Дэмьен умолк, устремив взгляд куда-то вдаль, за поле.

— Чушь собачья, — уже спокойно обронил он. — Эта твоя пешка ровным счетом не представляет никакой опасности. Бедняга.

В полумиле от церквушки стоял Фрэнсис. Прижавшись к восточной стене, юноша тревожно вглядывался сквозь ограду в заросли кустов и деревьев. Внезапно он вздрогнул: в глубине окутанного сумраком сада вспыхнули два желтых огонька. Молитва застряла в горле юноши.

 

Глава 8

Три ночи подряд Фрэнсис почти не смыкал глаз. Снова повторялось то, что с ним уже однажды случилось в ранней юности, когда он совершил грех, соблазнившись картинками «блуда» из Священного писания, а само слово «блудница» вызывало перед мысленным взором все новые и новые сладострастные видения. Даже образ девы Марии пробуждал в юноше совершенно определенные желания. Об этом наваждении Фрэнсис не смог бы рассказать ни на одной исповеди, даже отцу де Карло.

Теперь искушение вернулось в облике Анны. Ее лицо и соблазнительная, высокая грудь терзали юношу во сне, который смахивал скорее на тревожное забытье, на парализующую, болезненную полудрему. Утром же, открывая глаза, Фрэнсис чувствовал, как вина невыносимым грузом обрушивается на его душу, а он до сих пор не знает, как спастись от наваждения.

Но и дни превратились в пытку. На заре Фрэнсис садился в электричку и ехал за город. Подходил к огромному особняку и, прислонясь к железной решетке, долго глядел сквозь нее в сад. Он пытался заставить мозг придумать что-нибудь. Но спасительного решения не находилось, и Фрэнсис, как побитая собака, понуро возвращался в Лондон.

Недалеко от гостиницы юноша набрел на церковь и с тех пор наведывался туда каждый день, умоляя Господа указать ему путь. Фрэнсис вспоминал библейские сюжеты и то, как Христос восстал из мертвых, пообещав людям, что силы тьмы отступят в конце концов и придет Его царствие. Четко и ясно, но вот как все-таки незаметно проскользнуть в церквушку мимо чудовищной собаки? Фрэнсис поднял глаза, устремляя взгляд к распятию за алтарем, и ему вдруг почудилось, будто Иисус взирает на него с жалостью и сожалением.

Никто не укажет ему путь. Он одинок и предоставлен самому себе.

На четвертую ночь все опять повторилось. Обливаясь холодным потом, Фрэнсис внезапно проснулся, пытаясь стряхнуть с себя остатки кошмара.

Губы Анны ласкали его тело, нежно приникая к нему. Фрэнсис вскочил и бросился в ванную, срывая на ходу пижаму. Он долго стоял под прохладными струями, пытаясь смыть с себя и вину, и грех. Закрыв глаза под освежающим потоком воды, Фрэнсис вспоминал слова священника о том, что Сатана имеет власть над человеческими умами и что зверь находит самое уязвимое место, чтобы проложить путь искушению. А уж предсказать его, оказывается, пара пустяков. Так и не открывая глаз, пошатываясь, Фрэнсис вернулся в постель, скользнул под простыню и потянулся. Вдруг почувствовал запах — густой, сладковатый запах плоти. В следующее мгновение юноша ощутил легкое прикосновение, и вот уже у самого его уха раздался хрипловатый от страсти, срывающийся голос Анны. Он нашептывал чудовищные мерзости.

Фрэнсис закусил губу и зажмурил глаза. Он попытался вытащить распятие, висевшее на груди, но не смог: мешало что-то мягкое и влажное. Юноша взревел, вырываясь из-под душившей его простыни, и кинулся в коридор. Там он упал, обхватив руками колени и уткнув в стену лицо. Рано утром в таком положении его нашла хозяйка.

Фрэнсис начал было бормотать какие-то жалкие оправдания в свой адрес, пытаясь убедить женщину, что иногда колобродит во сне, однако это ему не удалось. Хозяйка лишь скептически бросала красноречивые взгляды на синяки и кровоподтеки, покрывавшие его шею. Уж больно смахивали они на отметины чрезвычайно разгулявшейся страсти.

Анна разозлилась не на шутку. Этот итальяшка имел наглость продинамить ее. Он так и не явился. Анна, поджидая юношу, вылизала всю квартиру. Она даже купила цветы и, расставив их в вазы, прикинула, что так он будет чувствовать себя поуютнее. А он даже не соизволил позвонить и извиниться. Зато теперь вдруг объявился средь бела дня, когда она его вообще не ждала. Анна только-только выпорхнула из-под душа: волосы мокрые, никакой косметики и в помине, халатик полураспахнут. Анна холодно улыбнулась и проводила юношу в гостиную.

Фрэнсис очень изменился. Похоже, что он не спал целую неделю: бледность и «усталость проступали даже сквозь загар.

Ладно, главное, что он все-таки сподобился явиться. То-то Джек Мейсон порадуется, что она отыскала итальянца.

Коснувшись в разговоре какой-то чепухи, Анна выразила надежду, что ему нравится ее квартира.

— Мои джунгли, — продолжала она распинаться, но вдруг рассмеялась и извинилась, что цветы не очень-то свежие. Потом предложила выпить, но Фрэнсис не дал ей договорить.

— Послушайте, я завтра уезжаю, — робко пробормотал он.

— Да?

— И я снова хочу повторить то, что рассказывал однажды очень смелому человеку, когда впервые попал в Лондон. Хотя я предупреждал его, что он, возможно, сочтет меня за сумасшедшего.

Анна нетерпеливо хмыкнула. Опять старая песенка, как и в прошлый раз. Приступал бы уж сразу к делу, а не пялился ей в вырез, как какой-нибудь прыщавый школяр.

— Если я вам скажу, что выполняю миссию и что я единственный, кто может это сделать, пожалуйста, поверьте мне.

— Хорошо, но…

— Я могу в любой момент погибнуть, и это не пустые слова и не мелодрама.

— Ради Бога, Фрэнсис. — Анне порядком поднадоела затянувшаяся прелюдия, и она, кипя от негодования, заметалась из угла в угол. Уперев руки в бедра, Анна так завелась, что не заметила, как халат на ней распахнулся.

Зажмурив глаза, Фрэнсис на мгновенье отвернулся. Потом протянул Анне перевязанный пакет, запечатанный красной сургучной печатью.

— Пожалуйста, сохраните его, — попросил юноша, отводя глаза. — Если я вдруг не вернусь, вскройте пакет. И, может быть, тогда вы наконец забудете о Торнах. Я уверен в этом.

Анна едва заметно покачала головой и собралась было высмеять Фрэнсиса, но тот внезапно положил руки ей на плечи.

— Просто имейте в виду, — с жаром воскликнул юноша, — что все, кто вступал на путь, на который вступил теперь и я, погибли. Если и меня постигнет та же участь, обещайте, что передадите бумаги властям.

— Да, но это зависит…

— Обещайте, — вошел в раж итальянец, вцепившись Анне в плечо. — Обещайте, что вы забудете о Торнах.

Его настойчивость и бесцеремонность вывели из себя Анну. Кроме того, юноша, похоже, собирался оторвать ей руку. Выдернув ее, Анна бросила на монаха сердитый взгляд.

— Обещайте же мне! — оглушительно взвыл Фрэнсис.

— Да отвяжись ты! — взорвалась Анна.

Грубость как будто отрезвила его. Итальянец отступил на шаг. Тряхнув головой, он, как во сне, умоляюще протянул к ней руку.

Нет, Анне не показалось. Красноречивый жест не вызывал никаких сомнений. Разозлившись на этого смазливого красавчика, женщина лишь усмехнулась.

— Ну, ну, дружок, на шуры-муры у нас с тобой нет времени.

Фрэнсис подскочил к Анне настолько внезапно, что она не успела даже отпрянуть, почувствовав его губы у себя на шее. Выставив колено, Анна с силой оттолкнула юношу.

— Вон отсюда! И поскорее, — презрительно бросила она.

Поднявшись на ноги, Фрэнсис забормотал слова извинений. В голосе его слышались слезы и неподдельная мука.

— Анна, пожалуйста, простите. О, Матерь Божья, что я натворил, — в промежутках между рыданиями всхлипывал юноша, однако Анну его раскаяние ничуть не тронуло.

— Уходите, — холодно повторила она. — Что вы тут нюни распустили?

И Фрэнсис ушел, не проронив больше ни слова.

Теперь он понял, как нужно действовать. Надо просто перелезть через забор, добежать до церкви, опередив собаку, и забрать кинжалы. Ну, а уж если не получится, то все равно конец один.

Его больше не волновало, что с ним случилось. Его вообще больше ничего не волновало. Он повел себя, как животное, и нет ему прощенья. Фрэнсис плелся по улице, шепча скороговоркой молитвы и надеясь, что Господь все-таки не отвернется от него за содеянный грех.

Он и сам не помнил, как забрел в район Сохо. Сплошь и рядом его окружала расцвеченная неоновыми огнями реклама, предлагавшая на выбор все грехи, какие только есть на белом свете. Мужчины призывно подмигивали Фрэнсису из-за столиков, а размалеванные девицы преграждали ему путь. Фрэнсис окончательно потерял голову, не переставая удивляться про себя, как это полиция допускает подобное безобразие.

Проститутки не отличались особой привлекательностью. Наоборот, в большинстве своем такие особы казались ему вызывающе отвратительными. И — что было выше понимания Фрэнсиса — эти уличные шлюхи неудержимо влекли его. Он не знал мирской жизни. Не знал ее совершенно. Фрэнсис продолжал отчаянно молиться. Скрестив на груди руки, он уповал только на то, что ему удастся выбраться из этой мерзкой клоаки.

Похоже, он еще долго бродил по кругу, пока наконец не выбрался на крошечную площадь. И тут же тень огромного зверя метнулась перед ним, два злобных желтых глаза уставились на юношу. И опять словно неведомая волна подхватила и понесла Фрэнсиса. Он наткнулся на рекламный столб. На плакате красовалась броская фемина с лицом и грудью Анны. От столба исходил пряный, сладковатый аромат, и Фрэнсис вдруг почувствовал, как женские зубки вновь впиваются ему в шею. Однако Фрэнсис был глух ко всему окружающему и не слышал, о чем шушукаются и хихикают за его спиной проститутки и напомаженные мальчики.

На город уже опустилась ночь, когда Фрэнсис приблизился к дому. Тот казался пустым, ни звука не доносилось изнутри. «И хорошей, — подумалось юноше, ибо Фрэнсис никого не мог сейчас видеть. Он хотел только одного: собрать свой нехитрый скарб и убраться из города куда подальше, туда, где жуткое искушение перестало бы мучить его.

Запыхавшись, Фрэнсис вбежал в комнату. Он смежил веки и рухнул в постель, пытаясь урвать хоть часок для отдыха. И тут же кровь застыла в его жилах. Ибо Фрэнсис внезапно понял, что не один в комнате. Кто-то дышал в едином ритме с ним. Мужчина и женщина.

Юноша снова забормотал молитву и судорожно потянулся за распятием, но, коснувшись его, испугался, потому что на ощупь распятие оказалось как живая плоть. Фрэнсиса передернуло, и он открыл глаза.

На кровати распласталась Анна, а на ней лежал юноша. Их обнаженные тела были сплетены. Из уст Фрэнсиса вырвался стон, а эти двое как будто следили за юношей, не спуская с него глаз. И Фрэнсис вдруг узнал лицо молодого человека. Это был двойник Дэмьена Торна, осклабившийся в похотливой ухмылке. Желтые звериные глаза его не мигая уставились на Фрэнсиса.

Внезапно Анна перевернулась на бок и поманила Фрэнсиса рукой, как будто приглашала присоединиться к ним Она молча призывала юношу овладеть ею. Затем Анна обронила какие-то слова, но Фрэнсис так и не понял их..

Он замотал головой, чтобы избавиться от этого кошмарного наваждения, но видение не исчезало. Фрэнсис через силу отвернулся и, вскочив с кровати, бросился к противоположной стене, на которой висело большое распятие. Монах привез его из Субиако. Распятие исчезло. Фрэнсис опустил глаза и тут же в нескольких шагах от себя заметил на полу крест с отколотой перекладиной.

Монах кинулся к распятию, схватил его и, прижав к груди, повернулся к постели. Юноша по-прежнему буравил Фрэнсиса взглядом. Из уголков его губ стекала слюна. От двойника за милю несло зловонием. Этот смрад почему-то напомнил Фрэнсису загаженный зоопарк. И тут монаха внезапно осенило, что нужно делать. Кинжалы-то пока могу и подождать.

— Отец Всемилостивейший, придай мне сил, — прошептал он, с размаху опуская распятие в широко раскрытый рот Дэмьена и заталкивая его вглубь, в самую глотку Анна завизжала, взметнув свое роскошное нагое тело, а Фрэнсис крушил зубы, рвал язык и десны, засовывая распятие все дальше и дальше, пока… сам не начал задыхаться. Он вдруг почувствовал боль этого юноши и привкус его крови у себя на губах, У Фрэнсиса перехватило дыхание. А желтые глаза торжествующе уставились на него.

Фрэнсиса стошнило, он попытался глотнуть воздуха, но, упав на колени, успел лишь заметить, что Анна, нашептывая мерзости и царапая простыню черными ногтями, похотливо тянет к нему руку.

Утром его нашла хозяйка. В глубочайшем шоке женщина трясущимися пальцами набрала номер полицейского участка. Спустя некоторое время явился блюститель порядка. Сей страж законности немало повидал на своем веку и не избегал возможности прихвастнуть при случае репутацией тертого калача. Однако он до глубины души был потрясен увиденным и едва не потерял сознания. Первый раз полицейского стошнило тут же на месте и вторично уже в участке, когда он пересказывал случившееся дежурному сержанту. Два часа спустя он сел наконец печатать отчет. Полицейский ломал себе голову, пытаясь осмыслить, каким патологически изощренным воображением должен был обладать несчастный, который исхитрился свести счеты с жизнью таким вот варварским способом.

 

Глава 9

Анна целый день провела в библиотеке Би-Би-Си, и мысли ее до такой степени были погружены в работу, что, уже находясь в метро, она не обратила внимания на, двух женщин, оживленно обсуждавших кошмарное убийство, Да, Лондон теперь похлеще Нью-Йорка. И кому только в голову пришло такое — казнить распятием?

Краем уха прислушиваясь к разговору, Анна отметила про себя, что судачившие рядом женщины обвиняют в случившемся всех и вся, начиная от плохой погоды и непредсказуемых китайцев и кончая телевидением, буквально затопленным сценами насилия. Анна едва заметно улыбнулась, сосредоточенно размышляя о том, что на некоторых семьях действительно лежит что-то вроде печати проклятья. Словно неведомая злая сила наваливается на этих бедолаг и держит их в тисках.

В какой-то мере Анна испытала странную закономерность и на себе. С ней то и дело приключалась какая-нибудь беда. Вполне возможно, что все эти неприятности — явления одного порядка. Еще в детстве на Анну время от времени падали разнообразные предметы, она вечно ранилась отвертками и молотками. А уж если Анне вздумывалось покататься на лошади… Однажды та понесла, и Анна чуть было не врезалась в забор. Когда Анна влюблялась, ее лучшая подруга прямо у нее из-под носа «уводила» воздыхателя. А что если и Торны всего-навсего продолжали этот ряд невезучих? Почему, собственно, нет?

Анна фыркнула, представив себе ожидавшую ее перспективу. И тут до нее начал доходить наконец смысл последних новостей.

«Полиция считает, что это самое жестокое убийство, с которым ей когда-либо приходилось сталкиваться» Анна невольно взглянула на экран телевизора. И мгновенно вскочила от неожиданности. Весь экран занимало лицо Фрэнсиса. Закадровый текст сопровождал показ снимков: «Скотланд-Ярд располагает фотографией монаха и обращается к телезрителям с просьбой помочь. Если вам что-нибудь известно об этом человеке…» Резкий телефонный звонок вывел Анну из оцепенения. Звонил ее приятель, видевший Анну с итальянцем на вечеринке. Его интересовало, не того ли бедолагу только что показали по «ящику». Пробурчав что-то невразумительное, Анна бросила трубку. Монах. Ну, конечно! Теперь странное поведение Фрэнсиса хоть как-то можно было объяснить.

Видеомагнитофон в этот раз оказался включен, и Анна, перемотав пленку назад, вновь застыла, вглядываясь в грустное лицо на фотографии. Она смотрела в карие глаза погибшего, вспоминая его предупреждение держаться подальше от Торнов. И вдруг Анна по-настоящему испугалась. Значит, список пополнился еще одним именем. И уж это никак нельзя было отнести к обычному совпадению.

Слезы закапали у нее из глаз, и Анну охватило горькое чувство раскаяния при воспоминании о том, как грубо она обошлась с Фрэнсисом. Анна прорыдала целый час, прежде чем набрала номер полицейского участка.

В участке Анну терзали целую вечность, задавая кучу вопросов. Однако женщина смогла сообщить лишь при каких обстоятельствах они с Фрэнсисом встретились. Здесь же она упомянула и про более чем странное предупреждение юноши относительно семейства Торнов. Об имевшемся у нее списке Анна решила пока умолчать. Но и сказанного оказалось достаточно, чтобы привести полицейских в замешательство. Поблагодарив, ее отпустили.

Только дома Анна поняла, несколько случившееся выбило ее из колеи. Ведь она забыла сообщить полиции о пакете, что оставил ей Фрэнсис. Сверток лежал на письменном столе, и казалось, красная сургучная печать зловеще подмигивает Анне.

Пальцы у нее задрожали, когда она разрезала веревочку на пакете.

Анна вспомнила слова полицейского:'«Убийца скорее всего просто псих, поскольку ни один нормальный человек не станет вгонять распятие в чью-либо глотку. Никаких видимых мотивов для убийства не было, дверь в комнату не взломана, так что…» Анна поморщилась, порезав палец об острый край оберточной бумаги, и, разозлившись, надорвала пакет, перепачканный кровью. На стол скользнули четыре кассеты и связка пожелтевших писем. К ней была приложена записка от Фрэнсиса. «Можете воспринимать это, как бред сумасшедшего. Тогда в него легче вникнуть. Здесь копии, сделанные мною с оригиналов».

Письма были переписаны удивительным каллиграфическим почерком, каждая отдельная буква — настоящее произведение искусства. Анна расправила первое письмо. Оно оказалось от Кейт Рейнолдс и было адресовано отцу де Карло. Фамилия этой женщины стояла где-то в середине списка. Фрэнсис точно охарактеризовал письмо Кейт. «Безумное послание». Однако само изложение поражало удивительной точностью и ясностью мысли. Здесь же Анна обнаружила и письмо некой Ламонт. Эта особа также числилась в списке.

Анна неторопливо читала, не пытаясь вникать в смысл прочитанного. Просто какой-то бред сивой кобылы! Да, вряд ли у Мейсона выгорит это дельце. Ежели он возьмется за подобный бред, его просто поднимут на смех.

Анна взялась наконец за пачку заметок и цитат, выписанных монахом из Библии. Все они повествовали либо о Втором пришествии Христа, либо о евреях, вернувшихся в Сион, а то и о встрече Христа с Антихристом и об Армагеддоне.

Тут Анна не выдержала. Вся эта белиберда по-настоящему разозлила ее. Подобную чушь мололи и фундаменталисты. В большей или меньшей степени. Уж сколько лет подряд американское правительство пыталось справиться с этими людьми, но пока сия затея не принесла видимого успеха. Анна в сердцах выругалась. Если только Мейсон сподобится сопоставить историю семьи Торнов с библейскими текстами, ему никогда не найти издателя! Все решат, что он просто малость «перетрудился».

Анна сунула в магнитофон кассету и устало откинулась на спинку кресла. «Святой Отец, простите мне мою неразборчивую речь», — услышала она надтреснутый, старческий голос. О Господи, опять очередной бред! Но, услышав имя Поля Бухера, Анна чуть не подпрыгнула в кресле. Раздражение ее как рукой сняло. Если на пленке записан действительно Бухер, то Анне есть что показать Мейсону.

Женщина начала внимательно вслушиваться в исповедь старика. Однако через некоторое время ее вновь охватило отчаяние. Опять кинжалы, опять Армагеддон. Новое безумие! Есть ли конец у этого массового помешательства?!

Часа два потратила Анна на прослушивание пленок Потом сложила письма и кассеты в пакет, на котором значилось «Торны», и стала набирать номер телефона.

Мейсона дома не оказалось. Анна надиктовала сообщение на автоответчик и, задумавшись, принялась расхаживать по комнате. Что дальше? А ничего, буду продолжать начатое, — ответила она себе. В конце концов ей за это платили, стало быть, она должна выполнять свою работу Даже если она граничит с безумием.

Из рассказа Бухера Анна узнала, что Маргарет Бреннан еще жива. Старик сообщал ее адрес — госпиталь в Хайгейте.

Ну, что же, надо звякнуть и в госпиталь. Если повезет, то ее туда… не пустят.

До госпиталя Анна доехала минут за тридцать, но эти полчаса показались ей вечностью. Вот пусть сам Мейсон и шляется по подобным заведениям, а Анна с детства панически боялась психушек. Ее собственная мать умерла в лечебнице для умалишенных. Травма эта так глубоко врезалась в душу Анны, что безумные крики матери до сих пор стояли у нее в ушах.

И сейчас Анне вдруг нестерпимо захотелось хлебнуть виски для храбрости. Может быть, сестры не унюхают запаха? Или, пожалуй, можно принять львиную дозу валерьянки, однако вся ее натура мгновенно восстала против такого издевательства Кроме того, для подобных встреч требовалась ясная голова и определенная осторожность.

Местечко оказалось на редкость славным. И за это спасибо. Можно себе представить, что почувствовала бы Анна, окажись она у черта на куличках, в какой-нибудь мрачной и заброшенной юдоли. Хотя пациентам было, пожалуй, глубоко наплевать на местоположение подобного заведения. Кто знает…

Кэб остановился, и водитель указал на здание. Поеживаясь от внезапно охватившего ее озноба, Анна вышла.

Это был монастырь. И как это раньше не пришло ей в голову? Ведь она слышала название — «Святой Игнатий».

Несколько минут разглядывала Анна высокую, выцветшую от времени кирпичную стену, окружавшую здание, тяжелую дубовую дверь, увенчанную пиками. А вот вделанные в кирпичную кладку электрический звонок и «глазок» были, казалось, здесь совсем не к месту.

Анна позвонила, услышав где-то вдали необычное заливистое треньканье. Массивная дверь приоткрылась, и в щелку просунулась голова в капюшоне. Монах окинул женщину изучающим взглядом.

Представившись, Анна сообщила, что ей назначена здесь встреча. Послышался звук отпираемого запора, и дверь со скрипом подалась, пропуская Анну. Внутренний дворик был вымощен каменными плитами; сплошная голая пустошь: ни деревца, ни скамейки, ничего и никого, кроме нескольких монахинь, молчаливо прошествовавших из одной двери в другую. Сей живописный уголок внезапно напомнил Анне тюремный двор. Только в нос здесь шибал еще и запах морфия.

Монахиня жестом пригласила Анну следовать за ней. Анна невольно оглянулась, впившись глазами в синее, глубокое небо над головой. Казалось, внешний мир вдруг бесконечно далеко отодвинулся от монастырских стен, и теперь до Анны доносилось лишь негромкое пение монахинь. «Монотонное и проникнутое тоской», — промелькнуло у нее в голове.

Но она тут же отругала себя за самонадеянность. Кто она такая, чтобы судить этих одиноких женщин и думать свысока, будто в их голосах звучат тоска и отчаяние? Они ушли от «мира» к Христу, и выбор их добровольный.

Внутри здания было не жарко. Прохладой веяло от выложенных зелеными плитами стен, от каменного пола. С Анной никто не заговаривал, никто не оглядывался на нее, пока она шагала вслед за монахиней по узкому коридору.

Анна случайно коснулась каменных плит и тут же отдернула руку: ей показалось, что стена сырая, но пальцы были сухими.

Монахиня остановилась возле двери и, повернув ключ в замке, толкнула дверь ногой. Анна не двигалась. Никто так ни о чем ее и не расспросил, ей не задали ни единого вопроса о том, кто она такая и зачем ей понадобилось навестить Маргарет Бреннан. Надо же, она-то решила, что проникнуть в госпиталь будет непросто, а здесь, похоже, до нее вообще никому нет дела.

Анна нерешительно переступила порог и невольно вздрогнула, услышав, как за ней громко захлопнулась дверь. Комната, куда она вошла, оказалась крошечной каморкой, похожей на тюремную камеру. Узкая железная койка, стул, стол — и больше ничего. Высоко над полом крошечное оконце. Под ним, спиной к двери, восседала прямо на полу Маргарет Бреннан.

Анна кашлянула, но женщина даже не шевельнулась. Анна подошла поближе и, остановившись в двух шагах от Маргарет, окликнула ее по имени. Ноль внимания. Анна позвала громче, и женщина наконец оглянулась.

Анна едва сумела подавить крик. На нее уставилась старуха с испещренным морщинами, желтым лицом и совершенно седыми волосами. Ее вытаращенные воспаленные глаза были багровыми. А ведь с фотографий в газетах смотрело совсем иное лицо. Подобная встреча застала Анну врасплох. Ибо она ожидала увидеть благородное, красивое лицо женщины средних лет, а это… Ее встретила старая карга. Анна с трудом взяла себя в руки, выдавив на лице какое-то жалкое подобие улыбки.

— Миссис Бреннан, меня зовут Анна. Анна Бромптон, — представилась она.

Старуха улыбнулась. Лицо ее сморщилось как сушеное яблоко.

— Очень мило с вашей стороны заглянуть в эту обитель, — глухо отозвалась она.

Она говорила с бостонским акцентом, на блестящем английском, напомнившем Анне почему-то чету Кеннеди. Анна пожала протянутую руку и снова с трудом подавила отвращение, прикоснувшись к сухой, шершавой коже.

— Сейчас чудесное время года, — задумчиво промолвила Маргарет. — Волшебный аромат цветов ..

Анна чувствовала себя не в своей тарелке. Растерявшись, она никак не могла придумать, как подступиться к разговору о Торнах. Господи, и зачем только она вообще заявилась сюда, какие сведения можно выудить из этой старой развалины?

Обычно Анна просто давала людям возможность высказаться и выложить все, что придет им в голову, незаметно подталкивая их к интересующему ее предмету. Сейчас все складывалось иначе.

— Должно быть, вы удивлены моим визитом, — пошла напролом Анна.

Маргарет вежливо улыбнулась.

— Нет, нисколько. Я понимаю вас. — И она снова отвернулась к стене.

— Я помогаю Джеку Мейсону.

Никакой реакции.

— Вы, наверное, слышали о Нем. — Писатель, — кивнула Маргарет. — Слышала, конечно. По-моему, даже встречала его на каком-то званом ужине в Нью-Йорке.

Теплее, теплее, это уже кое-что. Да, все-таки сегодня Анне везло. Она очаровательно улыбнулась:

— Понимаете, он взялся за книгу. О Торнах… Выражение лица Маргарет мгновенно изменилось. Нахмурившись, она тряхнула головой и тут же отвернулась к стене.

— Это своего рода биографическое исследование, — быстро пояснила Анна. — Мейсона заинтриговали некоторые эпизоды из жизни…

— Дэмьена Торна, — внезапно перебила ее Маргарет, задрожав всем телом.

— Д.!. Но и других тоже, — скороговоркой добавила Анна. — Понимаете, Мейсона интересует странная зависимость между той огромной властью, которой обладает семейство Торнов, и страшным… роком, преследующим эту династию.

— Не напоминайте мне о Дэмьене Торне, — равнодушно проговорила Маргарет.

Анну вдруг пробрала дрожь, но она продолжала:

— Но если это вас расстраивает и волнует… Маргарет резко повернулась к ней и неожиданно вскипела:

— Вы же ничего, ровным счетом ничего не знаете! — И она вскочила, вытянув руки с длиннющими ногтями, до смерти перепугав Анну. Та от неожиданности отшатнулась к двери, а Маргарет упала на стул, тяжело дыша и прикрыв лицо безобразными руками. Она разрыдалась, и плечи ее начали вздрагивать от этих рыданий.

Анна заметалась по каморке, не зная, что делать. Она хотела успокоить несчастную женщину, но одновременно страшилась ее ужасных ногтей. Несколько минут стояла Анна в нерешительности, растерянно глядя на плачущую Маргарет. Та, всхлипывая, как ребенок, утирала нос рукавом.

— Сядьте и выслушайте меня, — наконец произнесла она ровным голосом.

Молча кивнув, Анна присела на краешек койки, готовая в любой момент ринуться к двери, если возникнет необходимость. Тут она вспомнила о диктофоне и спросила:

— Вы не возражаете?

Маргарет никак не прореагировала на вопрос. Казалось, она разговаривает сама с собой.

— Это случилось в ночь Армагеддона… — безучастным голосом начала больная.

Сидя в душной комнатенке, вслушиваясь в безумное повествование, Анна думала сейчас лишь об одном: как бы поскорее удрать из этого «веселенького» заведения. Снова Антихристы, снова Армагеддоны — опять все та же старая песенка. Но, с другой стороны, рассказ Маргарет странным образом завораживал, и хотелось дослушать его до конца.

Анна не пыталась прервать женщину, прикинув в уме, что, возможно, такое интервью окажет на больную благотворное воздействие.

— Мой муж был мужественным человеком, самым храбрым на свете. Именно он попытался уничтожить Антихриста в ту ночь, а я его убила.

Маргарет съежилась на стуле, глаза ее лихорадочно блуждали.

— Я вижу его во сне, вижу его отчаянное лицо, обращенное ко мне в поисках спасения. На него ведь тогда еще и собака набросилась. До сих пор помню его удивленные глаза, когда я вонзила кинжал ему в горло. Это меня только и утешает. В последний миг своей жизни он не успел испытать страх. Одно изумление.

— Но почему? Почему вы это сделали?! — воскликнула Анна, забыв, что разговаривает с умалишенной.

— Потому что тогда я была одержима дьяволом. — Маргарет слабо улыбнулась. — Вы думаете, что я сейчас безумна. Но это не так. Вот год назад я действительно душой и телом принадлежала Сатане.

У Анны запершило в горле, и она закашлялась, что помогло ей скрыть изумление, невольно отразившееся на лице.

Между тем Маргарет наклонилась вперед и протянула руку, показывая Анне указательный палец.

— Огонь так и не сумел выжечь клеймо, — грустно проронила она. — Посмотрите.

Прищурившись, Анна разглядела на пальце крошечный шрам. Какие-то завитушки, смахивающие то ли на три девятки, то ли на три шестерки.

— Кто имеет ум, тот сочти число зверя: ибо это число человеческое…

Внезапно в мозгу шевельнулись детские воспоминания, и Анна вслух договорила:

— Число его шестьсот шестьдесят шесть… Маргарет торжествующе рассмеялась.

— Ну, вот, — выпрямившись, бросила она. — Число зверя и его знак. — Она яростно и с отвращением принялась тереть палец. — Моя награда, — чеканя каждое слово, произнесла она. — После того, как я переспала с учеником зверя.

Терпение Анны лопнуло. Она встала, потянувшись за диктофоном, но Маргарет опередила ее, вскочив и как-то уж больно театрально обвив себя руками:

— Неужели вам неинтересно, кто это был? Анна покачала головой:

— Мне кажется, что я…

— Поль Бухер, — перебила Маргарет. — Это был Бухер. Вы наверняка знаете, кто это. Я переспала с ним. — Маргарет вдруг наклонилась к лицу Анны, и та почувствовала зловонное дыхание сумасшедшей. Анна судорожно шарила за спиной в поисках дверной ручки. — Меня искушал дьявол, — зловеще шептала Маргарет. — И я понесла от него.

Анна изо всех сил дергала ручку.

— Миссис Бреннан, пожалуйста… Перестаньте, пожалуйста, — бормотала она.

Маргарет с улыбкой сфинкса резко отпрянула от Анны.

— И я бы родила ублюдка, как та бедняжка, что переспала с Дэмьеном, я бы тоже произвела на свет мерзость, вроде той, что обитает сегодня в Пирфорде.

Дверь никак не открывалась, а Маргарет все сильнее входила в раж.

— Но я одолела его, я его одолела. Я выскребла из своего чрева семя Сатаны.

Внезапно отпрыгнув в сторону, Маргарет Бреннан задрала юбку и обнажила жуткие шрамы на бедрах.

Анна рванула дверь. Та наконец подалась, и женщина вылетела в коридор, больно ударившись о стену. Она бросилась бежать, на ходу запихивая в сумку магнитофон.

— Я была тогда безумна… — эхом разнеслось по коридору.

Пальцы ее судорожно опустились на все клавиши сразу, как только Анна почувствовала вдруг на плече чью-то руку. Резко обернувшись, она увидела перед собой молоденькую, кареглазую монахиню.

— Пожалуйста, пойдемте со мной, — услышала Анна спокойный голос.

Она кивнула, метнувшись в сторону монахини. Из-за двери доносились душераздирающие крики Маргарет Бреннан. Мозг Анны словно переплавлял охватившие ее противоречивые эмоции. Но в одном женщина была абсолютно уверена: ей надо вырваться на свежий воздух и увидеть нормальных людей, с которыми можно болтать о погоде и о всякой другой чепухе.

Они свернули в другой коридор, и Анна растерянно заморгала, не понимая, куда они идут.

Монахиня остановилась, будто прочитав ее мысли.

— Если вы не возражаете… мать-настоятельница хотела бы поговорить с вами, — промолвила девушка, открывая перед Анной дверь.

— Мать-настоятельница? — Анна колебалась. Меньше всего ей хотелось задерживаться в этом здании. Однако, хочешь — не хочешь, она здесь гостья.

— Хорошо, только времени у меня в обрез, — спохватилась она, повернувшись к монахине.

Та с улыбкой пропустила Анну вперед и указала на стул, стоявший возле небольшого столика. Затем вышла и прикрыла за собой дверь.

Несколько минут Анна приходила в себя. Возбужденный голос Маргарет стоял у нее в ушах. Сердце готово было выскочить из груди.

Успокоившись, Анна огляделась вокруг. Мать-настоятельница задерживалась. Анна в одиночестве сидела в комнатке, почти такой же крошечной, как и каморка Маргарет. Стены покрывал звуконепроницаемый толстый пластик. Анна поднялась со стула. Но почему же в комнате всего один стул, если с ней собираются побеседовать? Почему один?

Анна подошла к двери. Та оказалась обитой тем же пластиком и… без ручки. Сердце Анны бешено заколотилось, в горле внезапно пересохло. Она забарабанила в дверь и не услышала стука. Ничего. Ни звука.

— Эй, — закричала Анна, но слова застревали в горле. — Эй, пожалуйста-а…

Внезапно крошечное дверное оконце в двери распахнулось, и в него заглянула монахиня.

— Мать-настоятельница желала меня видеть, — промямлила Анна, стараясь скрыть дрожь в голосе. Ничего не ответив, монахиня захлопнула оконце. Приникнув к двери, Анна сползла на пол. Она еще пыталась убедить себя, будто все это — дурацкое недоразумение, что монахиня, наверное, просто приняла обет молчания и потому ей ничего не ответила, что мать-настоятельница вот-вот явится сюда, и Анну наконец выпустят.

Анна приподняла задвижку на оконце и выглянула в коридор. По нему шли две монахини. Она шагали, обнявшись и чему-то улыбаясь. Анна заметила у них на груди распятия, но выглядели те очень странно. И только когда девушки миновали дверь комнаты, Анна в нескольких футах от себя сумела как следует разглядеть фигурки на золотых цепочках. Оскалившиеся звериные пасти: туловища быков и копыта вместо ног. А также отвратительно торчащие чудовищные фаллосы.

У Анны перехватило дыхание, и она сдавленно взвизгнула от ужаса. Тогда одна из монахинь протянула руку и снова захлопнула оконце.

Анна кричала до тех пор, пока, окончательно охрипнув, не выбилась из сил, молотя в дверь. Все звуки поглощались массивными стенами, а кулаки мягко утопали в пластике.

Анна заплакала. Она всхлипывала и захлебывалась рыданиями, которых здесь все равно никто не слышал.