Струившийся из окна мягкий голубой свет наполнял комнату, даря ощущение покоя и безмятежности. Снег лежал на земле словно тонкое белое покрывало. Ярко светила луна.

Впервые за долгие дни разум Лайона прояснился. Его не мучили ни боли, ни головокружение, ни тошнота. Эйтон отвел взгляд от сельского пейзажа и посмотрел на спящую женщину, которой был обязан просветлением рассудка. Миллисент лежала на неудобном кресле в ногах кровати. Это была ее восьмая ночь здесь, но Эйтон впервые увидел свою жену спящей. Напряжение последних дней дало о себе знать. Миллисент заснула, сломленная усталостью, но все-таки она заставила Лайона очистить разум от опиума.

Однако ясность ума несла с собой страдание. Рассудок стал для него проклятием.

Лайон посмотрел на правую руку, неподвижно лежащую на одеяле, и почувствовал отчаяние. Он никогда уже не сможет ходить, бегать, ездить верхом. Никогда не ляжет в постель с женщиной. Он не может даже сесть в кресло без посторонней помощи. Лайон представил светлые волосы Эммы, рассыпавшиеся по подушке, голубые глаза, сияющую улыбку. Она была совсем юной, когда вышла за него замуж. Но каким же он был глупцом, думая, что смог занять главное место в ее жизни!

Пирс был прав во всем. Он предупреждал Лайона о настоящих мотивах Эммы. Она мечтала о Баронсфорде, а не о мужчине, который был в нем хозяином. Баронсфорд — ее настоящая страсть. Брат говорил об этом Лайону, но он лишь отмахивался, не желая верить очевидному.

Конечно, Лайон знал, что Эмме больше нравился его младший брат. С самого раннего детства Эмма и Дейвид играли вместе среди утесов Баронсфорда, их никогда не видели друг без друга. Долгие годы Дейвид и Эмма были неразлучны. Но Лайон вступил во владение фамильным имением, и Эмма вдруг заметила его.

Эйтон мог бы найти еще сотню обидных слов, чтобы передать, каким он был тогда. Всему виной его глупость. Именно она разрушила его семью. Теперь Лайону некого винить, кроме себя.

Эйтон закрыл лицо рукой. Ему хотелось забыть об этом кошмаре, стереть навязчивую картину, которая так сильно запечатлелась в его памяти. Мокрые скалы… Безжизненное тело Эммы на самом дне ущелья. Она сполна заплатила за свои ошибки, а ему все еще приходится расплачиваться.

Лайона охватил гнев, и он подумал о забвении. Он окинул взглядом Миллисент, ее скромное платье, бледное лицо и гладкие волосы. Для него она была воплощением простоты. Миллисент что-то пробормотала во сне и через мгновение проснулась.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила она, щуря сонные глаза.

— Я хочу, чтобы мне дали лекарство.

— Нет, — прошептала Миллисент. Вскоре ее глаза закрылись, а голова склонилась на грудь.

Если бы он мог встать и опрокинуть ее чертово кресло! Лайону вдруг захотелось выкрикнуть какую-нибудь непристойность, разбудить эту несносную женщину, но тут она вздохнула во сне и попыталась поудобнее устроиться в кресле.

Лайон неожиданно понял, что ему нравится лежать и просто смотреть на нее.

Сэр Ричард Мейтленд сел в кресло напротив своей клиентки, вдовствующей графини Эйтон.

— Вы отказались встретиться с доктором Паркером лично, миледи. Это мудрое решение.

Почтенная леди закрыла книгу, которая лежала у нее на коленях, и взглянула на своего поверенного.

— Встреча была не из приятных, верно?

Стряпчий кивнул.

— Доктор Паркер обвиняет вашу новую невестку во всех смертных грехах. Он утверждает, что она поставила под угрозу здоровье и жизнь его светлости, не следуя ни единому совету из тех, что он оставил ей полмесяца назад. Доктор Паркер заявляет, что ваш сын в опасности. И хотя исправить положение будет нелегко, доктор Паркер заверил меня, что готов самоотверженно посвятить все свое время восстановлению здоровья графа.

— Как это благородно с его стороны! А он не упоминал, сколько нам будут стоить его услуги?

— Конечно. — Мейтленд заглянул в свои бумаги. — Как всегда, счет просто непомерный.

Старая графиня взяла со стола письмо Миллисент и снова пробежала его глазами.

— А Паркер ничего не говорил о письме от моей невестки, в котором она отказалась от его услуг?

— Должно быть, это просто вылетело у него из головы, миледи, потому что доктор ничего не говорил о письме. Когда же я спросил о нем, он принес извинения и объяснил, что его еще не было в Лондоне, когда пришло письмо. Положение дел показалось доктору слишком тревожным, и он решил непременно осмотреть графа.

— Он все же отправился туда?

— Да. Мистер Паркер считает необходимым сообщить вам, что состояние его светлости резко ухудшилось, и если вы срочно не примете надлежащих мер, жизнь графа окажется под угрозой.

— А как обстоят дела на самом деле? — Графиня искоса посмотрела на поверенного. — Лайон еще больше похудел? Он по-прежнему мучается от болей? Он еще что-нибудь себе сломал?

— К счастью, вы держите в руках подробный отчет о состоянии здоровья его светлости. Я уверен, что он гораздо точнее отражает действительность, чем размышления доктора Паркера. Кроме того, посыльный, доставивший письмо леди Эйтон, лично заверил меня, что с каждым днем графу становится все лучше и лучше.

— Тогда какого же черта нужно этому шарлатану?

— Мистера Паркера больше заботит необузданный нрав его светлости. — Мейтленд закашлялся, чтобы скрыть смех. — Стоило доктору подняться в комнату лорда Эйтона в Мелбери-Холле, как ему в лицо полетело блюдо с печеньем.

— Его запустил Лайон? Сэр Ричард вежливо кивнул.

— Он метил в доктора Паркера?

— Трудно сказать, миледи, но теперь у него здоровенный синяк на щеке.

— Какой ужас! А почему вы не уверены в том, что Лайон целился в Паркера?

— Дело в том, что ваш сын и невестка ведут между собой постоянные баталии, напоминающие осаду Эдинбурга. И я счастлив сообщить, что леди Эйтон оказалась гораздо крепче, чем мы предполагали.

Старая графиня довольно улыбнулась.

— Это великолепные новости, Мейтленд. Так вы вышвырнули доктора Паркера из дома?

— Разумеется, миледи.

— Отлично. Просто замечательно.

Миллисент вошла в библиотеку и устало махнула рукой Гиббзу, который шел за ней, держа под мышкой охапку книг, отвергнутых лордом Эйтоном.

— Пожалуйста, положите книги на стол, мистер Гиббз, — сказала она.

Оглядывая полки, она вытянула еще несколько томов.

— Вы ведь знаете, что его светлость просто играет с вами, миледи, — почтительно произнес камердинер. — Вы можете принести ему хоть сотню книг, он все равно найдет, к чему придраться. Теперь, когда лорд Эйтон в здравом уме и твердой памяти, он запросто может довести вас до белого каления.

— Что ж, пока графу это неплохо удается, но я так просто не сдамся.

— Не сомневаюсь, миледи.

Взяв новые стопки книг, Миллисент покинула библиотеку. Это была уже третья попытка подобрать книгу, отвечающую взыскательным литературным вкусам графа. Каждый раз капризный пациент находил предлог, чтобы раскритиковать ее выбор. Но Миллисент упорно искала книгу, которая показалась бы интересной ее мучителю и в то же время нравилась ей самой.

Слуги при виде хозяйки бросались врассыпную, но Миллисент подозревала, что они прячутся где-то неподалеку и подслушивают. Она заметила, что их с Лайоном разногласия уже успели стать захватывающим развлечением для прислуги.

Когда Миллисент вернулась в апартаменты мужа, слуги уже усадили графа в кресло возле окна.

— А вот и я, — торжественно объявила графиня, выкладывая книги на стол. — В этих сочинениях вы не найдете никакого изъяна.

Лорд Эйтон надменно поднял голову, его голубые глаза вспыхнули огнем. Стараясь побороть волнение, Миллисент уселась в кресло и взяла в руки первый том.

— «Расселас, принц Абиссинский» доктора Джонсона.

— Можете сжечь эту отвратительную книгу, я отказываюсь слушать ее.

— Но почему?

— Автор этой книги оскорбил шотландский народ, приравняв нас всех к лошадям.

— К лошадям?

— Нуда. Взгляните на досуге на определение слова «овес» в его словаре.

Миллисент в сомнении посмотрела на книгу Джонсона, не зная, верить или нет утверждению графа, отложила ее в сторону и раскрыла другой том.

— Ладно, вот книга, написанная шотландцем. «Сочинения Оссиана, сына Фингала» — старинная эпическая поэма. Говорят, захватывающее чтение.

— Ее автор, Джеймс Макферсон, самый настоящий мошенник, потому что состряпал книгу из древних кельтских сказаний. Что там у вас еще?

Сердито покосившись на Эйтона, Миллисент отложила книгу и взяла в руки следующую.

— Лоренс Стерн, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди».

— Да никогда! Вы только откройте ее. А теперь попробуйте найти хотя бы одну страницу, которая не была бы испещрена рядами звездочек и черточек, не пестрела бы нарисованными от руки диаграммами и другой чепухой. Совершенно непонятно, зачем автору понадобилась вся эта глупость. И вы называете это романом? Книга состоит из разбросанных мыслей, скомканного сюжета (если вы вообще сумеете его там найти). Да и большая часть событий происходит в воображении дубиноголового персонажа. Дайте мне настойку опия или начинайте читать эту книгу. Результат будет тот же.

— Ладно, — сказала Миллисент, откладывая и этот том. — Но хочу заверить вас, милорд, что в следующей книге вам не к чему будет придраться. Так и знайте. «Подражания Горацию» мистера Поупа.

Лайон надменно ждал продолжения.

— Вы, должно быть, шутите.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваш Поуп был всего лишь жалким озлобленным карликом.

— Простите?

— Я отказываюсь слушать что бы то ни было, написанное подобной личностью.

— Вы имели в виду его рост или характер… — Миллисент бросила гневный взгляд на Эйтона и поднялась с кресла. — Впрочем, не важно. Я даже не хочу этого знать. Вы читаете, чтобы узнать что-то новое и получить пищу для ума, или же предпочитаете глумиться над писателями и унижать себя, выискивая мелочи, не имеющие никакого отношения к этим великим творениям?

— Не понимаю, почему вы делаете из этого трагедию? Я просто пытаюсь выбрать подходящую книгу для чтения. Вот и все, — холодно заметил Эйтон. — Вы могли бы просто спросить меня, что бы мне хотелось почитать.

— О, как же я могла об этом забыть? Умоляю, скажите, что бы вам хотелось почитать, милорд?

— Откуда мне знать, какие книги у вас есть. Что у вас есть еще?

Леди Эйтон поняла, что они снова вернулись к тому, с чего начинали два часа назад. Она станет перечислять книги, а Лайон будет находить недостатки.

Она знала, что нужно срочно занять изощренный ум графа, пока он не довел ее до сумасшествия. Миллисент начала читать «Расселаса». Если Эйтон — типичный представитель шотландского народа, то доктору Джонсону не откажешь в проницательности. Только, должно быть, он подразумевал не лошадей, а мулов.