Дом позвонил в четверг около полудня и сообщил, что меня отвезут к месту вечеринки на следующий день. Я отпросился у начальника офиса — все равно по пятницам работы мало.

— Поедешь с заправским политиканом, — говорил Дом. — Он позабавит тебя. Да и машина у него интересная.

— Я никогда раньше не встречался с членами парламента. А вдруг захочется задушить этого человека его же кишками?

— Да, потрохов у него более чем достаточно, — отвечал Дом. — Тебе стоит познакомиться. Парень — один из самых молодых либеральных демократов в парламенте, и его постоянно вызывают на трибуну, чтобы высказаться о всяких модных течениях типа рейва или рэпа, однако он осведомлен о них не больше меня, а ты знаешь, как ограничены мои сведения о подобной ерунде.

— Ты в этом не рубишь.

— Да, разумеется. Родди на самом деле отлично разбирается только в еде.

Вдруг я живо представил себе приятеля Дома. Он вечно произносил с экрана скорбные речи о трудной судьбе подрастающего поколения или хвалил молодых людей за присущую им творческую энергию. Этот тип как бы состоял из идеальных сфер — лицо, тело, ноги, руки носили округлую форму. У него аккуратно подстриженные гладкие каштановые волосы, встречающиеся только у толстяков и педофилов. А потом я вспомнил еще кое-что.

— Произошел какой-то скандал… с неким комедиантом… кажется, дело связано с наркотиками?

Доминик поведал мне забавную историю. Все оказалось даже интереснее, чем я предполагал. Родди Бландена одурачил один хорошо известный телевизионный сатирик, который пригласил его на шоу о наркотиках, где присутствовали явно фиктивные поп-звезды. Шоу не предназначалось для разоблачения лицемерия политического истеблишмента, просто высмеивался отдельно взятый толстяк политик с большим круглым улыбчивым лицом. Из него сделали шута. Он попал в одну компанию с шарлатанами и стал болтать о том, как ловит кайф и тащится на вечеринках. Он хвалил героин и марихуану, хотя толком не знал, как пользоваться этими препаратами и куда конкретно их нужно заправлять.

Шутка заключалась не в том, что Родди представили как поклонника наркотиков, а в том, что он плохо в них разбирался. Кокаин оказался чистящим порошком, марихуана — кроличьим навозом, а героин — шербетом, который делают на кондитерской фабрике «Требор» в Нью-Йорке. Самый классный момент был зафиксирован камерой, когда Родди визжал, что ловит приход, улетает и видит космос. «Боже, какая клевая дурь!» — выл он, в очередной раз вкусив шербета.

Если бы Бланден занимал какую-нибудь официальную должность, то определенно заработал бы кучу неприятностей. Однако все обернулось не слишком плохо. Мальчишеский смех Родди и тот факт, что обман раскрыт, завоевали ему симпатии многих людей. И в конце-то концов, он же не совершил ничего криминального. Влиятельные фигуры после окончания этого дела решили, что Родди по-прежнему может претендовать на роль лидера партии. Какое-то непритязательное заведение назвали в его честь «Бланден», а блюдо, приготовленное из маринованной печени, стало называться «А-ля Родди».

— Ладно, не буду душить его, — сказал я. — Для либерального демократа он довольно забавен.

— Родди заедет за тобой в десять часов.

— В десять? Но ты сказал, что мы встречаемся вечером. Как далеко до этого замка или что вы там сняли?

— Я уже говорил тебе, дом находится в глубинке Корнуолла. Короче, бог знает, где. В этом-то и состоит вся прелесть. Определенно, единственное место в стране, куда нельзя позвонить по мобильнику. Полный кайф. Эти негодяи из офиса все равно разыскали бы меня даже на мальчишнике. Габби просто гений, что нашел такой затерянный уголок.

Мой приятель верил в то, что все знают Габби, но я, во всяком случае, никогда не встречался с этим человеком, да и с другими школьными друзьями Дома тоже. Однако в течение последних лет он много рассказывал мне о приятелях, со смехом вспоминая старые проделки и морщась, повествуя о драках. Только теперь я начал понимать, что он пытался скрыть какие-то неприятные эпизоды прошлого. У меня сложилось впечатление, что большинство школьных друзей Дома служили в армии, и в моем воображении все они соединились в образ нелепого усатого полковника времен Крымской войны. Этакого наглого вояки, страстно желающего пощекотать мистера Иностранца своей кавалерийской саблей.

Сам Габби в этот образ не вписывался. Он отличался от других приятелей Дома и слыл среди них интеллектуалом.

— Да, настоящий гений, — проговорил я без всякого восторга.

Мне предстояло закончить ряд мелких дел, и хотелось сообщить об этом Доминику. Надо вернуть книги в библиотеку. Я уже целый месяц никак не могу принести в дом кактус, чтобы в комнате стало немного уютнее. Такой, знаете, с желтым цветком на самом верху. А может, мне нужен не кактус, а юкка или фиговое дерево? Впрочем, теперь уже слишком поздно.

— Этот уик-энд мы все запомним, — заключил Дом с энтузиазмом в голосе.

— Увидимся завтра, — попрощался я.

— Отлично. До встречи.

День тянулся. Никто не приходил в справочный отдел. Я занялся бумагами, которых накопилась целая гора, просмотрел входящие документы, переложил некоторые папки на другое место, выпил кофе, потом чая, сходил в туалет, получив, как обычно, удовольствие от вида пляшущей в писсуаре голубой таблетки.

Вернувшись на свое место, увидел, что Эстель искоса посматривает на меня. Я понимал, что она набирается мужества для серьезного разговора. Я мог бы, конечно, облегчить ей задачу, но не стал этого делать. Наконец она решилась:

— Ты идешь куда-нибудь сегодня вечером?

— Нет.

— А почему?

— Беру на завтра выходной. Поеду на уик-энд.

Она загрустила. Может, подумала, что я встречаюсь с девушкой?

— Я приглашен на мальчишник. Будут старые школьные друзья. Поиграем в регби, займемся содомией, а тот, кто последним кончит в стакан, должен будет выпить его.

Эстель засмеялась, сразу став симпатичной и скромной.

— Не хами.

— Да я ведь не о себе говорю. Это все они.

— Тебе не следует говорить мне такие вещи.

— А им не следует заниматься такими вещами.

Теперь мы оба улыбались. Я с опаской чувствовал, как на меня накатывает волна влечения. Пытался сдерживаться, но чувство не отступало.

— Ты на самом деле будешь этим заниматься?

Как правило, Эстель совершенно справедливо не доверяла мне. Обычно она не ошибалась, только не в этот раз.

— Да. Сегодня хочу освободиться пораньше. Придется много пить и вытворять черт знает что, так что предстоит запастись энергией. Неплохо бы также потренироваться по части громкого смеха.

— Может быть, просто зайдем куда-нибудь выпить? — предложила она, нервничая, с надеждой в голосе. — Долго задерживаться я не смогу, потому что наша группа встречается где-то в Уэст-Энде сегодня вечером.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Немного выпьем, вот и все. Потом мне надо бежать.

Эстель смотрела на меня снизу вверх сквозь ярко подведенные ресницы. Она всегда старательно накрашена, даже в офисе. Я однажды, как бы между делом, намекнул, чтобы она не накладывала так густо грим, это, мол, не модно. Но девушка мне не поверила, полагая, что я так плоско шучу. Косметика старила ее, и в макияже Эстель выглядела старше своих двадцати пяти. В то же время накрашенная она походила на ребенка и делалась довольно уязвимой. Может, поэтому я и не нашел повода отказаться выпить с ней. Что в том плохого? Поговорим, посмеемся. В любом случае она же намекнула, что спешит. Так что ничего особенного не должно случиться.

Мы пошли в бар под названием «Позднее в Западном Хэмпстеде». В нем всегда полно странных типов и псевдохудожников, но присутствует какая-то необъяснимо приятная и располагающая атмосфера. Может быть, от того, что всем наплевать, крутой ты или нет. Внизу битком забитая народом танцплощадка, но я предпочитаю сидеть наверху в баре, декорированном в духе произведений Сальвадора Дали с искореженными пишущими машинками и частями каких-то животных. Иногда я болтаю со знаменитой тайской Ледибой Западного Хэмпстеда, однако до меня не доходит смысл ее музыкальной речи, хотя все слова понятны. Звезды в тот вечер не наблюдалось в баре (если только она не трясла длинными черными волосами внизу в танцевальном зале под взглядами потерявших все надежды на близость с ней обожателей). Отсутствие Ледибой радовало, потому что я не знал, как воспримет ее Эстель. Мы отыскали пару свободных мест, и я заказал выпивку.

Эстель — милая и забавная девушка при одном условии: если у нее не погано на душе. Она умеет строить рожицы: слегка исказив рот, изображать настройщика фотокопировального устройства или, поджав губы, стать похожей на того жулика, который руководит офисом «Килберн». Она даже пародировала меня самого, да еще как похоже!

Выпив разок, я подумал: «Неплохо бы повторить». После двух порций почти ничего не почувствовал и заказал еще одну. Вскоре Эстель уже опоздала на свою встречу с друзьями в Уэст-Энде, если только они вообще существовали. Так что мы отправились ко мне домой, назад в Килберн, просто попить кофе. Только кофе и больше ничего. Эстель взяла меня под руку, и после этого от нее уже трудно было отделаться. Мне вдруг стало хорошо, тепло, приятно.

И только во время поцелуев на диване — другой мебели в квартире не имелось — мне стало как-то не по себе. Видите ли, я живу на чердаке, и в угловом окне мансарды вдруг появилось отражение: я широко открытыми глазами смотрю на девушку.

Я осторожно оттолкнул Эстель от себя.

— В чем дело? — спросила она, чуть не плача.

Что мог я ответить? «С тобой все в порядке, Эстель, вот только ты слишком симпатичная, чтобы казаться простушкой, и слишком проста, чтобы быть симпатичной. Так что всю свою жизнь ты будешь привлекать мужчин, которых не сможешь любить, и любить мужчин, которых не будешь в состоянии привлечь к себе. Где-то в глубине души ты догадываешься об этом, что иногда вызывает отчаяние, как если бы на твоем личике вдруг появился шрам. Печально то, что тебе и требуется всего ничего: найти достойного мужчину, обзавестись семьей и домом да повеселиться вовсю, пока молода, а состарившись, жить в мире и покое. Да, еще нужно иметь достаточно денег, чтобы позволить себе купить новое платье во время распродаж по сниженным ценам. Но у тебя ничего этого не будет, и я ничем не могу помочь. Разве что поколдовать, чтобы твои желания сбылись поскорей, но из этого, поверь, вряд ли выйдет толк…»

— Я не могу.

— Но почему?

Эстель все же не сумела сдержаться и расплакалась. Черные ручейки потекли по щекам. От основного потока отделялись крошечные капельки. Черное смешивалось с красным там, где таяла губная помада, устремляясь по всему лицу. Она стала похожа на клоуна, и мне захотелось рассмеяться. Я ненавидел себя, но меня душил смех.

— Я бы хотел заняться любовью, но не получится.

— Почему?

— Потому что это внесет хаос в твою жизнь.

Я не стал говорить, что хаос распространится и на меня.

— Но на автостоянке ты об этом не думал, — рыдала она.

— Мне следовало бы поразмыслить еще тогда.

Я пытался привлечь Эстель к себе, обнять, но она оттолкнула меня:

— Отвали!

Какое-то время я пытался сражаться с ней, а потом она припала ко мне, стараясь отыскать клоунскими губами мой рот. Я обнял ее и поцеловал в лоб, ненавидя себя изо всех сил.

Через полчаса мне удалось выпроводить Эстель из дома и посадить в такси. Я выпил бутылку пива, потом еще одну и стал ждать, когда закончатся телевизионные программы, забыв о том, что теперь они никогда не прекращаются и идут круглые сутки.