Чтобы попасть в мою комнату, надо подняться на пятнадцать ступеней вверх по каменной лестнице. Толстая веревка, прикрепленная к стене, служит поручнем, еще более придавая зданию средневековую ауру. Наверху я увидел арочную деревянную дверь с тяжелым железным кольцом вместо ручки. Потянул за него. Темнота. Пошарил по стене и обнаружил выключатель.

Комната оказалась идеально круглой. Стены побелены, лишь возле узких окон с оцинкованными откосами виднелись голые камни. Односпальная кровать. Небольшой книжный шкаф. Простой столик, на нем ваза с лилиями. Ни следа мрачной готики, которая преобладала в остальных частях дома. Мне здесь понравилось.

Кто-то сказал, что надо переодеться к ужину. Я надел свежую футболку, сменил джинсы на брюки, затем занялся поисками ванной. Заглянул в комнаты, идущие вдоль коридора. Они во много раз превышали размерами мою келью. В одной из них стояла большая мягкая кровать. Однако я предпочитал отведенное мне помещение. И все же странно, что Габби отказал нам в праве выбора мест для ночлега. Я отнес это к желанию контролировать ситуацию. Наверное, есть у него такая причуда.

А в большом зале тем временем произошли перемены. Стол уже накрыли. На нем стояла многочисленная фарфоровая посуда, лежали серебряные столовые приборы, тяжелые, как оружие в коридоре. В дополнение к тусклым лампочкам появились большие свечи. Даже я понял, что готовится первоклассный спектакль.

Вид собравшихся за столом гостей доставил меньшее удовольствие. Симпсон, Нэш, Дом и Тойнби уже сидели за столом. Все при смокингах и черных бабочках. Как только я появился, они сразу уставились на меня. Лица выражали удивление, насмешку и досаду. Бланден вошел в зал сразу вслед за мной.

— Высший класс, — обратился он ко мне, дружески прикасаясь рукой к плечу. — Похоже, кто-то забыл объяснить тебе правила.

— Какие правила?

— Возможно, это мое упущение. — Только что взгляд Дома выражал раздражение, теперь в нем обозначилось чувство вины. — Я несу ответственность за небольшую ошибку Мэтью. Мне следовало сообщить о том, что мы носим. Разве я не напоминал тебе, Майк?

Тойнби с сожалением посмотрел на меня.

— На самом деле ты ничего не говорил мне, Дом, но я сам догадался. Так и думал, что нечто подобное может произойти. Знаю, как наряжаются выпускники второстепенной государственной школы. Это что-то вроде компенсации за годы унижений. Ха-ха.

Полагаю, остальные поняли, что такой неожиданный выпад являлся попыткой улучшить мое настроение, а не нанести удар по ним. Что до меня, то мне как-то наплевать на столь нелепую «ошибку»: если в компании идиотов хотят носить пачки и крылья херувимов — это их личное дело. Тем не менее я чувствовал себя довольно скверно. Жаль все-таки, что Доминик не предупредил меня. Я мог взять одежду напрокат.

Последним явился большой и мрачный Габби. Надо признать, он выглядел впечатляюще в вечернем костюме, который идеально соответствовал его габаритам и придавал некоторую элегантность нескладной фигуре.

— Ну вот, — проговорил он, глядя на меня, словно король Людовик XIV, внезапно заметивший складки на панталонах у придворного, — среди нас всегда появляется отъявленный индивидуалист.

Весьма поучительно слышать такие слова от человека, который носит одежду из зеленого бархата. Дом пытался остановить Габби и все объяснить, но тот продолжал свои нравоучения:

— Знаете, это ведь не показатель силы характера. Напротив, вы демонстрируете свою слабость. Бунт вызван страхом раболепия и конформизма, таящихся внутри вас. Печально, что вы прибегаете к подобной бутафории ради самовыражения.

Он говорил эти слова с теплой улыбкой на лице, обнимая меня за плечи. А мне хотелось как следует врезать ему. Больше всего бесило то, что он каким-то образом практически раскусил меня. Да, я мелкий бунтарь. Выступать по пустякам — мое хобби.

— Старина Габби, обстоятельства сложились не совсем так, как тебе кажется, — неожиданно пришел на помощь Нэш. — Мэтью просто не знал всех формальностей. Послушай, когда же наконец начнется ужин? Сейчас уже начало одиннадцатого, а я не ел с двух часов.

— Пора, пора, — раздался проникновенный голос Бландена, для которого тушеный заяц остался далеким воспоминанием.

Вместо того чтобы собрать всех на одном краю стола, стулья разместили таким образом, что мы сидели на расстоянии трех-четырех футов друг от друга. Я оказался между Бланденом с одной стороны и Габби с другой. Симпсон, Тойнби и Нэш расположились напротив, а Дом — во главе стола. Из-за того, что нас так рассредоточили, разговор шел «на повышенных тонах».

Все еще испытывая чувство досады по поводу неувязки с вечерним костюмом, я решил до конца сыграть свою роль. Принимая во внимание личный состав мальчишника и последние события в мире, речь обязательно должна была зайти о Ближнем Востоке. Общее мнение за столом склонялось в сторону решительных военных действий. Обсуждались элитные силы, нападение террористов, поддержка оппозиционных групп и все такое прочее. Бланден, естественно, придерживался более умеренных взглядов, но мягкий характер никак не позволял ему стать суровым оппозиционером.

При первом же подходящем случае я предпринял свою «Бурю в пустыне». Начал с того, что историческая ответственность за всю эту заваруху лежит на нас: мы поддерживали плохих парней в любой части мира, если только они подавляли коммунистов, а заодно и свой народ. Из наших двух лучших союзников в этом регионе один поставлял боевиков террористам, а другой финансировал их. В Афганистане мы помогали свержению просоветского правительства, которое фактически оказалось самым либеральным и светским в этой стране за всю ее историю. Ливия под управлением Каддафи далеко опередила Саудовскую Аравию в плане морали, демократии, свободы и равноправия. Но у нас Каддафи считался парией, а в Аравию мы поставляли новейшие военные технологии в огромных объемах. Так продолжалось много лет. Располагай я бо льшим временем, я бы добавил сюда еще Северную Ирландию, взятие Константинополя турками и победу Спарты над Афинами в Пелопоннесской войне.

В своей компании, включающей приятелей из офиса и знакомых в пабах Килберна, я не стал бы высказывать такие взгляды, так как они показались бы ребятам скучными. Но мне понравилось, какой взрыв моя речь вызвала за этим столом. Нэш выглядел так, будто я пытался изнасиловать его. Симпсон пылал от гнева, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. Дом казался потрясенным. Бланден чувствовал, что его умеренный пацифизм сведен на нет моим экстремизмом. Даже Тойнби был явно возмущен. И только Габби снисходительно улыбался.

— Браво, — сказал он. — А я беспокоился, что нам здесь будет скучно.

Не знаю, насколько благожелательными были намерения Габби, но ему удалось представить мое выступление в виде шутовской эскапады, и враждебное отношение ко мне пошло на убыль.

В течение всего времени Энджи и Суфи приносили в зал разнообразную снедь. Энджи при этом делала игривые реверансы и хихикала, а Суфи сохраняла спокойствие, граничащее с высокомерием и презрением. Один раз Суфи уловила мой взгляд и даже слегка улыбнулась. Возможно, я тут вовсе ни при чем. Просто ее веселили смешные люди, которых приходилось обслуживать. Однако она так подействовала на меня, что я начал вдохновенно болтать о курдских сепаратистах, которых мы поддерживали в Ираке, но помогали подавлять в Турции.

Трапеза состояла из довольно старомодных блюд. На мой вкус еда была отвратительной: густой холодный суп серовато-зеленого цвета; розовые пластинки лосося, словно десны вставных зубов; обещанный фазан оказался жестким и жилистым, пудинг с почками — тяжелым, словно голова быка. Я подумал, что Габби или Дом специально заставили Энджи приготовить такие блюда, чтобы воссоздать атмосферу школьных обедов. Майк Тойнби, очевидно, разделял мои чувства, но остальные жадно и с удовольствием набросились на угощение. Я ел только то, что мог. Вино тут пришлось весьма кстати. Оно очень помогло. Белые вина, относительно молодые: плотное «Пуйи-фюме» и острое, как наконечник стрелы, «Шабли». Однако красные — гораздо старше меня. В их названиях чувствовалось дыхание истории. Я похвалил Дома, мучительно подбирая подходящие эпитеты.

— Благодари старину Габби. Это его свадебный подарок. Полдюжины ящиков лучших французских вин.

Я поднял бокал в честь Габби, он ответил мне тем же. Шум за столом возрастал, голоса становились все громче, смысл слов менее понятным. Я спросил Габби, какой вид психотерапии он практикует. Меня это почему-то интересовало. После Туниса появился интерес к этой разновидности медицины. Я кое-что прочитал, даже хотел побеседовать со специалистом, но так ни к кому и не обратился.

— В армии мы, естественно, решали насущные вопросы. К нам обращались десантники, боявшиеся высоты, морские пехотинцы, ненавидящие воду, и так далее. Приходилось иметь дело с людьми, уклоняющимися от службы в армии. Всякими там слабаками и нытиками. Таким образом, какими бы теоретическими знаниями мы ни обладали, зачастую приходилось прибегать к практической психотерапии. И результаты оказались неплохими.

— Как все происходило?

— Классический случай — боязнь пауков. Проблема появляется после шести месяцев пребывания в джунглях Малайзии. Мы постепенно приучали пациента к паукам. Сначала к игрушечным, потом к совсем маленьким насекомым, находящимся под стеклом. Затем пауки становились все больше, пока больным не приносили огромных волосатых тарантулов. На каждой стадии для пациентов вырабатывалась различная стратегия: они могли пользоваться даже заклинаниями или чарами. Происхождение фобий нас не интересовало.

— Предположим, ваша мать, — вступил в разговор Дом, — выглядит как большая черная волосатая паучиха. Восьмилетний ребенок с ужасом убежит от нее. Поверьте мне на слово.

— Некоторые психоаналитики придерживаются подобных взглядов. Но, как я уже говорил, для терапевта-практика происхождение заболевания не имеет значения. Тем не менее уровень удачных случаев излечения очень высок. Конечно, шизофрению или, скажем, суицидальный депрессивный синдром так не лечат. Собственно психиатрия находилась вне сферы нашей деятельности. Мы не работали с темными сторонами подсознания, не исследовали человеческую душу и не занимались изучением мотиваций поступков, в основе которых лежат страдания. Все это, однако, интересовало меня. Вот почему я ушел из армии.

— Да, но еще и потому, что стал получать сотню тысяч в год, старый обманщик! — прокричал Нэш, громко смеясь собственной шутке.

Я вновь заметил, как Габби попробовал улыбнуться, изо всех сил пытаясь придать лицу веселое выражение.

— Слышу это от человека, работа которого заключается в том, чтобы грабить пенсионеров, лишая несчастных стариков сбережений. Он также поощряет доверчивых инвесторов терять свои дома, вкладывая деньги в компании, существующие лишь в его воображении. Вот как люди обогащаются.

— Знаешь, мне никто пока не предъявлял никаких обвинений.

Вновь наступило молчание. Они обменялись взглядами. Потом раздался смех. Наметился определенный стандарт поведения. Сначала напряженный нервный бестолковый разговор. Вслед за этим смех. Совершенно отсутствует та непринужденная веселая атмосфера, в которой мужчины обычно проводят свободное время. Мне казалось, такая обстановка сложилась из-за отсутствия некоторых членов группы. В то время я еще не знал их страшных секретов.

— Вы упомянули о теоретических интересах, — продолжил я прерванную тему, — о сотрудниках, которые не занимались практической терапией. Что вы имели в виду?

Я, безусловно, жаждал получить некоторые сведения, но мне также хотелось вовлечь всех в безобидную общую дискуссию.

Габби сосредоточенно смотрел на меня.

— Теоретические интересы? Я, как правило, не обсуждаю научные проблемы, выпив бордо тридцатилетней выдержки. Вы можете без труда найти мои статьи в «Журнале по психопатологии».

— Будет вам, расскажите своими словами, чтобы всем стало понятно.

Он вздохнул:

— Как можно объяснить простым и понятным для всех языком то, что творится в голове человека? Что ж, хорошо, попробую. — Он закрыл глаза, сложил ладони вместе, как будто собирался прочесть молитву, и прикоснулся к подбородку. — С моей точки зрения, личность человека состоит из трех пластов. Внизу находятся физиологические желания и потребности. Секс, пища, материальные удобства. Можно назвать эти стремления эгоистичными, но они не… деспотические. На низшем уровне мы также находим сострадание к боли других людей. Я не вижу ничего опасного или постыдного в биологическом человеке. Хотя, говоря откровенно, и гордиться там особенно нечем.

Выше пребывает пласт, являющийся областью общественного человека. Это уровень вежливости, цивилизованного поведения, здесь присутствует совесть. Видя, что ваш бокал пуст, я улыбаюсь и передаю вам бутылку. — Произнеся эти слова, он взял со стола бутылку и подал ее мне. — Вы, в свою очередь, благодарите меня и передаете бутылку соседу.

Я так и сделал.

— Это сфера или семантическое пространство Просвещения, философии, Вольтера и Дидро. Мир стал бы приятным, но скучным местом, существуй человек только на данном уровне. Вопрос заключается в том, как видоизменяются нормальные биологические побуждения? Что происходит со свободным индивидуумом, который стремится лишь к невинному удовлетворению своих потребностей? И вот теперь мы переходим к последнему пласту сознания, зажатому между сферой благородного дикаря и зоной цивилизованного человека. О, это нехорошее место. Совсем плохое. Здесь таятся жестокость, жадность, зависть, сладострастие и все порочные страсти. Их разъедающая энергия является результатом противоречий между верхним и нижним слоями. Происходит конфронтация между физиологическими потребностями человека и его стремлением вести себя цивилизованным образом.

— Все как по Фрейду, — заметил я довольно банально.

Мне хотелось прервать чарующую музыкальную речь Габби. Все разговоры за столом прекратились. Слушали только его.

— Не совсем так. Это не фрейдизм. Верно, средний пласт почти соответствует бессознательному, но Фрейд признает только общественного человека и репрессивный уровень. Он не замечает невинного естественного индивидуума, полагая, что… ужас проистекает из природных наклонностей, которые необходимо контролировать и подавлять. Однако все это ведет к увеличению силы ярости, закипающей внутри спрессованного среднего пласта.

— И куда же привела вас эта теория? — спросил я. — Вы говорили, что терапевты-практики успешно излечивали людей, которые легко преодолевали боязнь высоты и целовались с пауками. А что вы будете делать со своими знаниями о том, из какого участка мозга происходит зло?

— Но разве не… приятно осознавать, кто мы такие на самом деле?

Габби посмотрел на меня, его карие глаза, казалось, готовы были пожрать пространство, разделяющее нас. Попытался выдержать его взгляд — безуспешно. Опустил глаза в тарелку с десертом.

— Важно понять, что ужасы прошлого века: убийства, поставленные на индустриальный поток, концлагеря, голые дети, сжигаемые напалмом, — все это порождение подавленной извращенной ярости, зажатой между нашей истинной природой и нами в роли общественных индивидуумов. Более мелкие трагедии, бытовые, имеют то же происхождение. Если бы каким-то образом мы как социальные личности могли войти в союз не с уровнем подавления, а с чистым ручьем древней невинности, тогда человечество избавилось бы от повторения былых кошмаров.

— Но как достичь цели?

— Это нелегко. Нужен некий катарсис. Допустим, посредством искусства. Может быть, путем самовыражения. Или через… любовь.

— Господи, Габби, ты действительно после увольнения из армии превратился в дикаря, — сказал Нэш, и вслед за его словами раздались самые бурные раскаты смеха за весь вечер. — К тому же, — продолжал он при несмолкающем хохоте, — ты утомляешь Монти. Посмотри, он крепко спит.

Нэш кивнул в сторону камина, возле которого клубком свернулась собака, вдоволь наевшаяся лосося.

— Простите, я совсем заболтался и забыл правила приличия. Наш новый друг повинен в том, что заставил меня говорить на профессиональные темы. Не знаю, как вы, но я бы сейчас с удовольствием выпил рюмку коньяку в гостиной. А если присутствующий здесь капитан Нэш выполнил мою просьбу, нас ждут еще и сигары.

Меня поразила легкость, с какой Габби прямо с кафедры профессора психиатрии шагнул в мир мальчишника. Его преданность своему делу, вера в то, что он говорил, не могли укрыться от посторонних глаз. Во мне это вызвало своеобразный резонанс. Услышанное глубоко запало в душу. Я пока не понял, обманщик он или хитрец, однако сказанное заставило меня задуматься о том, что я делал несколько лет назад жаркой ночью у моря вблизи пустыни.