Замок Синих Яблок

25 июня 2005 года

Обед в замке, да еще в присутствии гостей, всегда был значительным событием, и этот вечер не стал исключением. Беранже Синклер не пожалел ни своих поваров, ни своего винного погреба, чтобы задать лангедокский пир в размерах, достойных Средневековья и декадентской эпохи. Разговор был такой же насыщенный. Тамми взяла себя в руки с самообладанием, достойным Оскара. Надев маску своей обычной жизнерадостности, она, казалось, снова стала сама собой.

Морин наслаждалась, наблюдая за словесной перепалкой, которую вели Синклер и Тамми с Питером, вполне уверенная, что ее кузен может постоять за себя в любом богословском споре. Она хорошо убедилась в этом на собственном опыте.

Первым на любимого конька сел Синклер.

— Из истории мы знаем, что Новый Завет был составлен на Никейском Соборе. Император Константин и его собора выбирали из множества Евангелий, и все же они предпочли только четыре — четыре, которые были сильно изменены. Этот акт цензуры изменил историю.

— Нельзя не задать себе вопрос, что же он решил скрыть от нас, — вступила в разговор Тамми.

Доводы, которые Питер слышал сотни раз, нисколько его не задели. Своим ответом он удивил обоих своих противников.

— Это еще не все. Помните, мы даже не знаем наверняка, кто написал эти четыре Евангелия. На самом деле, единственное, в чем мы можем быть уверены, это то, что они не были написаны Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном. Вероятно, их приписали этим евангелистам где-то во втором веке, и то некоторые сомневаются в подобных предположениях. И еще. Даже обладая теми потрясающими документами, которые имеются в Ватикане, мы не можем с уверенностью сказать, на каком языке были написаны оригиналы Евангелий.

Тамми выглядела ошеломленной.

— Я думала, они были написаны на греческом.

Питер покачал головой.

— Самые ранние версии, которые у нас есть, на греческом, но они, возможно, являются переводами с каких-то более ранних образцов. Мы просто не знаем наверняка.

— Почему стоит вопрос о языке оригинала? — спросила Морин. — Я имею в виду, кроме ошибок при переводе.

— Потому что язык оригинала — это первое указание на личность автора и его местонахождение, — объяснил Питер. — Например, если оригиналы Евангелий были написаны на греческом языке, это указывало бы, что авторы были эллинизированы — находились под греческим влиянием, что характерно для элиты, светских и образованных людей. Мы традиционно считаем, что апостолы не были подобными людьми, так что следовало бы ожидать чего-то другого, распространенного разговорного языка, вроде арамейского или древнееврейского. Если бы мы точно знали, что оригиналы были написаны на греческом, нам бы пришлось внимательнее присмотреться к тому, что касается первых последователей Иисуса.

— Гностические Евангелия, найденные в Египте, были написаны на коптском, — добавила Тамми.

Питер мягко ее поправил:

— Это коптские тексты, но многие из них были первоначально написаны на греческом, а потом скопированы на коптском.

— И что это говорит нам? — спросила Морин.

— Ну, мы знаем, что никто из первых последователей не был египтянином. Это говорит нам, что кто-то принес их самое раннее пастырское служение в Египет и там расцвело раннее христианство. Таким образом появились коптские христиане.

— Но тогда что мы точно знаем о четырех Евангелиях? — Морин очень заинтересовал разговор. Во время своих исследований она не располагала достаточным временем, чтобы углубиться в вопросы, касающиеся истории Нового Завета. Она строго сосредоточилась на отрывках, относящихся к Марии Магдалине.

Питер ответил:

— Мы знаем, что Евангелие от Марка появилось первым, а Матфей — почти точная копия Марка, почти шестьсот мест у них совпадают. Евангелие от Луки очень похоже на них, хотя автор дает нам несколько новых моментов, которые нельзя найти у Марка и Матфея. А Евангелие от Иоанна — это величайшая загадка из всех четырех, потому что оно предлагает позицию, очень отличающуюся в политическом и общественном смысле от остальных трех.

— Я знаю, что есть люди, которые верят даже, будто Мария Магдалина написала четвертое Евангелие — то, которое приписывается Иоанну, — добавила Морин. — Во время своего исследования я брала интервью у действительно блестящего ученого, который сделал такое заявление. Необязательно с ним соглашаться, но мне эта идея кажется интересной.

Синклер покачал головой и резко ответил:

— Нет, я так не думаю. Версия Марии все еще где-то здесь, ждет, чтобы ее обнаружили.

— Четвертое Евангелие — величайшая загадка Нового Завета, — сказал Питер. — Существует много теорий, в том числе теория комитета: что оно было написано несколькими людьми за определенный период времени в стремлении особым образом изложить события жизни Иисуса.

Тамми слушала Питера с интересом.

— Но мне кажется, что слишком много традиционно настроенных христиан хотят просто заткнуть уши и игнорировать эти факты, — откликнулась она. Она очень страстно воспринимала этот вопрос и участвовала во многих спорах. — Они не хотят знать эту историю; они просто хотят слепо верить в то, что говорит им Церковь. Или то, что говорят им их священники.

Питер горячо ей возразил:

— Нет, нет. Ты упускаешь суть. Это не слепота, это вера. Для верующих людей факты просто не имеют значения. Но не совершай распространенную ошибку, путая веру с невежеством.

Синклер саркастически рассмеялся.

— Я вполне серьезно, — продолжал Питер. — Верующие люди считают, что Новый Завет появился благодаря божественному вдохновению; следовательно, неважно, кто на самом деле написал Евангелия и на каком языке. Авторов на это вдохновил Бог. И, кто бы ни принял решение отредактировать Евангелия, на Константинопольском Соборе или на Никейском, их тоже должно было наполнять божественное вдохновение. И так далее. Это вопрос веры, и здесь нет места для истории. Как и вы не можете оспаривать его. Вера — это то, что нельзя доказать.

Никто не ответил, все ждали, что еще скажет Питер.

— Вы думаете, я не знаю историю своей собственной Церкви? Я знаю, вот почему исследование Морин и ваши мнения меня нисколько не задевают. Кстати, вы знаете, что есть ученые, которые даже считают, что Евангелие от Луки было написано женщиной?

Пришла очередь Синклера выглядеть удивленным:

— В самом деле? Я не слышал об этом. И эта идея вас не беспокоит?

— Нисколько, — ответил Питер. — Значение женщин в ранней церкви, как и в развитии христианства, нельзя отрицать. Да у нас и нет желания этого делать, когда мы говорим о таких великих женщинах, как Клара Ассизская, которая объединила францисканское движение после того, как Франциск умер таким молодым. — Питер посмотрел на изумленные лица Синклера и Тамми. — Не хочу портить такую хорошую дискуссию, но я согласен с идеей, что Мария Магдалина заслуживает звания Апостола.

— Правда? — это недоверчиво спросила Тамми.

— Абсолютно. В «Деяниях» Лука говорит об особых требованиях для того, чтобы стать апостолом: человек должен был участвовать в служении Иисуса при жизни, должен быть свидетелем Его распятия и свидетелем Его воскресения. Итак, если подходить к этому буквально, только один человек соответствует всем этим требованиям — и это Мария Магдалина. Апостолы-мужчины не были свидетелями распятия, и в этом действительно есть нечто смущающее. И Мария Магдалина была первым человеком, которому явился Иисус, когда воскрес.

Морин изо всех сил старалась удержаться от смеха, глядя на выражение лиц Синклера и Тамми. Они были ошеломлены этим проявлением интеллекта и личности Питера.

Питер продолжал:

— Возможно, единственные, кто еще технически соответствует описанию апостолов — это другие Марии — Дева Мария, Мария Саломия и Мария Иаковлева, которые присутствовали при распятии и у гроба в день воскресения.

Когда Питер перехватил взгляд Морин, она больше не могла сдерживаться. Ее звонкий смех разнесся по комнате.

— Что? — с озорным видом спросил Питер.

— Простите, — извинилась Морин, воспользовавшись предлогом, что ей надо выпить глоток вина. — Питеру нравится удивлять людей, а мне всегда забавно наблюдать за этим.

Синклер кивнул.

— Я признаю, что вы совсем не такой, как я ожидал, отец Хили.

— А чего вы ожидали, лорд Синклер? — спросил Питер.

— Ладно, со всеми положенными извинениями — я ожидал кого-то вроде римского сторожевого пса. Кого-то, погрязшего в догмах и доктринах.

Питер рассмеялся.

— Вы, лорд Синклер, забыли очень важную вещь. Я не просто священник; я — иезуит. И ирландец к тому же.

— Туше, отец Хили. — Синклер поднял свой бокал в сторону Питера. Орден Питера, Общество Иисуса, известное во всем мире как иезуиты, сосредоточили свои усилия на образовании и научных исследованиях. Поскольку в настоящее время они были самым крупным орденом в католицизме, консерваторы внутри Римской Католической Церкви традиционно чувствовали, что иезуиты представляют собой нечто особенное и были такими на протяжении нескольких сотен лет. Их прозвали «пехотинцами папы», хотя столетиями ходили слухи, что иезуиты избирают своего собственного главу внутри ордена и отвечают перед римским понтификом только в формальных и церемониальных вопросах.

Теперь заинтересовалась Тамми.

— А другие священники в вашем ордене думают так же? Я имею в виду, по поводу роли женщин.

— Никогда не стоит обобщать, — ответил Питер. — Как сказала Морин, люди склонны создавать стереотипный образ духовенства, предполагая, что все мы думаем одинаково, а это не так. Священники — тоже люди, и многие из нас настолько же умны и образованны, насколько преданы нашей вере. Каждый делает свои собственные выводы. Но есть еще кое-что, что мы должны подробно обсудить по поводу Марии Магдалины и точности четырех Евангелий. Мужчин-апостолов должно было смущать то, что Иисус полностью доверил свою миссию этой женщине, какое бы положение она ни занимала в Его жизни и Его служении. Она все же была женщиной в то время, когда женщин не считали равными мужчинам. И евангелисты были вынуждены записать рассказ о ней, потому что это была правда. Потому что даже если авторы Евангелий оперировали другими фактами, они не могли изменить этот самый важный элемент воскресения Иисуса — что Он впервые явился Марии Магдалине. Он не явился апостолам-мужчинам, Он явился ей. Авторы Евангелий не могли написать иначе.

Восхищение Тамми Питером росло; это было видно по ее восторженному лицу.

— Так вы бы хотели изучить возможность того, что Мария Магдалина, возможно, была самым важным учеником? Или даже что она была чем-то большим?

Питер посмотрел прямо на Тамми, на этот раз очень серьезно.

— Я хочу изучить все, что еще больше приблизит нас к подлинному пониманию природы Иисуса Христа, Господа нашего и Спасителя.

Это был великий вечер для Морин. Питер был ее самым доверенным советником, но она начала восхищаться Синклером и находила его очаровательным. То, что ее кузен нашел общий язык с эксцентричным шотландцем, было для нее глубоким облегчением. Может быть, теперь они смогут работать все вместе, чтобы исследовать странные обстоятельства видений Морин.

После трапезы Питер, который провел целый день, самостоятельно рассматривая окрестности, сослался на усталость, извинился и ушел. Тамми заметила, что ей надо вернуться к сценарию для своего документального фильма, и сделала то же самое. Так Морин осталась наедине с Синклером. Окрыленная вином и разговором, она загнала Синклера в угол.

— Я думаю, пришло время вам выполнить ваше обещание, — сказала она.

— Какое обещание, моя дорогая?

— Я хочу видеть письмо моего отца.

Казалось, Синклер на миг задумался. После легкого колебания, он уступил:

— Очень хорошо. Пойдемте со мной.

Синклер привел Морин вниз по винтовой лестнице к запертой комнате. Вытащив из кармана связку ключей внушительных размеров, он отпер дверь и впустил Морин в свой личный кабинет. Когда они вошли, он коснулся выключателя, расположенного справа, чтобы включить подсветку огромной картины, висевшей на противоположной стене.

Морин раскрыла рот от удивления, потом радостно вскрикнула:

— Каупер! Моя любимая картина!

Синклер рассмеялся.

— «Лукреция Борджиа правит в Ватикане в отсутствие папы Александра VI». Признаюсь, я купил ее после того, как прочитал вашу книгу. Пришлось поторговаться, чтобы приобрести ее у Тейт, но я очень настойчивый человек, если чего-то захочу.

Морин с благоговением приблизилась к картине, восхищаясь артистизмом и цветом, который использовал британский художник начала двадцатого века Фрэнк Кэдоган Каупер. Картина изображала Лукрецию Борджиа, сидящую на возвышении в Ватикане, в окружении моря кардиналов в красных мантиях. Первый раз она увидела картину в ее прежнем хранилище, в галерее Тейт в Лондоне. Она поразила ее, как молния. Для Морин одно это изображение объясняло ту злобную клевету, которой столетиями подвергалась эта дочь папы. Ее награждали всеми отвратительными прозвищами, которые только можно было придумать, и среди всего прочего называли убийцей и кровосмесительницей. Лукреция Борджиа была наказана средневековыми историками-мужчинами за то, что отважилась сесть на священный престол святого Петра и издавать папские распоряжения в отсутствие своего отца.

— Лукреция была движущей силой моей книги. Ее история воплотила в себе образ женщины, которую оклеветали и лишили истинного места в истории, — объяснила Морин Синклеру.

Исследование Морин обнаружило, что чудовищные обвинения в кровосмешении были изобретены первым мужем Лукреции, жестоким мужланом, который потерял все после того, как их брак был аннулирован. Он пустил слух, что Лукреция хотела расторгнуть брак, потому что у нее была сексуальная связь с ее собственным отцом и братом. Эта отвратительная ложь распространялась столетиями врагами семьи Борджиа, которая у многих вызывала зависть.

— Эта семья принадлежит к Династии, знаете ли.

— Борджиа? — недоверчиво спросила Морин. — Как?

— По линии Сары-Фамарь. Их предки были катарами, которые бежали в Испанию. Они нашли убежище в монастыре Монсеррат и, в конце концов, ассимилировались в Арагоне, где приняли фамилию Борджиа, прежде чем эмигрировать в Италию. Но их выбор места жительства не случаен, как и их легендарные амбиции. Родриго Борджиа упорно стремился сесть на престол, чтобы вернуть Рим тем, кто, как он верил, были его законными правителями.

Морин в изумлении качала головой, пока Синклер продолжал:

— Воцарение на престоле Лукреции было символом его катарского происхождения. Конечно, женщины равны мужчинам в учении Пути, во всех аспектах, включая духовное руководство. Цезарь сделал заявление, которое стало причиной краха его дочери. Печально, но история сейчас вспоминает Борджиа только как злодеев и интриганов.

Морин согласилась:

— Некоторые писатели заходят так далеко, что даже называют их первой семьей организованной преступности. Это кажется ужасно несправедливым.

— Да, не упоминая уже о полной ошибочности.

— Эта информация о Династии… — Морин еще переваривала все это. — Она определенно проливает новый свет на историю.

— Чувствуете, что предстоит писать продолжение книги, дорогая моя? — пошутил Синклер.

— Чувствую, что исследование займет, по меньшей мере, лет двадцать. Я поражена. Не ожидала, что это касается меня.

— Да, но сначала, я думаю, пришло время взглянуть на главу из вашей собственной жизни.

Морин окаменела. Она просила его об этом, настаивала. Ради этого она приехала во Францию. Но сейчас она не была уверена, что хочет знать.

— С вами все в порядке? — в голосе Синклера прозвучало искреннее беспокойство.

Она кивнула.

— Со мной все хорошо. Это просто потому, что я здесь… Я нервничаю, вот и все.

Синклер жестом показал на стул, и Морин с благодарностью села. Еще одним ключом он открыл встроенный шкаф для хранения документов и вытащил папку, на ходу объясняя Морин.

— Я обнаружил письмо в архивах моего деда несколько лет назад. Когда я узнал о вашей работе и увидел фотографию и кольцо, у меня в голове прозвенели колокольчики. Я знал о потомках семьи Паскаль здесь, во Франции, но я также вспомнил, что когда-то в Америке жил некто по фамилии Паскаль, что имело большое значение. Я не мог вспомнить почему, пока не нашел это письмо.

Синклер осторожно положил панку перед Морин, открыл ее и показал пожелтевший листок с выцветшими чернилами.

— Может быть, мне следует оставить вас одну?

Морин взглянула вверх на него, но увидела в его лице только понимание и заботу о ней.

— Нет. Пожалуйста, останьтесь.

Синклер кивнул, нежно погладил ее руку, потом, молча, сел за стол напротив нее. Морин взяла папку и начала читать.

«Мой дорогой месье Жели», — начиналось письмо.

— Жели? — спросила Морин. — Я думала, это письмо вашему деду.

Синклер покачал головой.

— Нет, оно было в бумагах моего деда, но написано одному местному жителю из древней катарской семьи по фамилии Жели.

Морин ненадолго задумалась о том, слышала ли она это имя раньше, но не стала тратить на это время. Ее слишком интересовало остальное содержание письма.

«Дорогой месье Жели,

Пожалуйста, простите меня, но мне не к кому больше обратиться. Я слышал, что вы обладаете большими знаниями в духовных вопросах. Что вы истинный христианин. Я надеюсь, что это так. Многие месяцы меня терзают ночные кошмары и видения Господа нашего на кресте. Он посещает меня, и Он дарит мне свою боль.

Но я пишу не ради себя. Я пишу ради моей маленькой дочери, моей Морин. Она кричит по ночам и рассказывает мне о таких же кошмарах. Она еще совсем крошка. Как это может происходить с ней? Как я могу остановить это, пока она не начала испытывать такую же боль, какую чувствую я?

Я не могу видеть мою дочь в таком состоянии. Ее мать обвиняет меня; она угрожает навсегда забрать у меня мою малышку. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста, скажите, что я могу сделать, чтобы спасти мою маленькую девочку.

Со всей моей благодарностью,

Эдуард Паскаль».

Слезы застилали глаза Морин, она отодвинула письмо и дала волю рыданиям.

Синклер предложил остаться вместе с Морин, но она отказалась. Письмо потрясло ее до глубины души, и ей надо было побыть одной. Сгоряча она хотела разбудить Питера, но потом решила не делать этого. Сначала следовало подумать. И недавняя обмолвка Питера об «обещании ее матери не допустить, чтобы с ней случилось то же самое» выглядела подозрительной и вызывала неприятное чувство. Питер всегда был ее якорем, самым надежным мужчиной в ее жизни. Она безоговорочно доверяла ему и знала, что он действует только в интересах ее безопасности. Но вдруг Питер опирается на ложную информацию? Знание Питера о детстве Морин, о чем он отказывался говорить в каких-либо конкретных выражениях, исходило только от ее матери.

Ее мать. Морин сидела на огромной кровати, слегка откинувшись на вышитые подушки. Бернадетта Хили была суровой и бескомпромиссной женщиной, или, по крайней мере, Морин помнила ее такой. Единственным свидетельством того, что в прежней жизни она вела себя иначе, были фотографии; у Морин было несколько снимков ее матери в Луизиане, на которых она держит на руках маленькую Морин. Бернадетта ослепительно улыбалась в камеру, весь ее вид выражал гордость молодой матери.

Как часто Морин спрашивала себя, что изменило Бернадетту, превратило из юной, полной надежд матери на фотографиях в холодную строгую женщину? Когда они переехали в Ирландию, Морин воспитывали тетя и дядя — родители Питера. Мать оставила Морин в безопасности и безвестности в отдаленной сельской общине на западе Ирландии, а сама вернулась к работе медсестры в городе Голуэй.

Морин видела свою мать редко, когда Бернадетта возвращалась на ферму из чувства долга, по обязанности. Эти посещения казались все более натянутыми по мере того, как ее мать становилась все более и более странной. Морин воспринимала семью Питера как свою собственную и погрузилась в целительное тепло их большой и шумной семьи. Тетушка Эйлиш, мать Питера, выполняла роль матери. Морин приобрела теплоту и юмор под влиянием семьи Питера. Стремление к сдержанности, порядку и осторожности перешло к ней от ее матери.

Иногда, обычно после одного из неприятных и приносящих расстройство визитов Бернадетты, Эйлиш отзывала свою племянницу в сторону.

— Ты не должна судить свою мать слишком строго, Морин, — говорила она в своей терпеливой манере. — Бернадетта любит тебя. Возможно, ее неудача заключается в том, что она любит тебя слишком сильно. Но у нее была тяжелая жизнь, и она изменила ее. Когда ты станешь старше, ты поймешь.

Время и злой рок лишили Морин шанса когда-нибудь ближе узнать свою мать и лучше понять ее. Бернадетта заболела лимфомой, когда Морин была подростком, и быстро скончалась. Питера вызвали к смертному одру Бернадетты, и он, как священник, исполнил последние обряды. Он выслушал ее последнюю исповедь, принял на свои плечи тяжкий груз шокирующих откровений своей тетки и нес этот груз каждый день своей жизни. Но он никогда не обсуждал это с Морин, ссылаясь на тайну исповеди.

И вот сейчас новый кусочек головоломки. Морин должна была попытаться истолковать значение письма своего отца, посмотреть, какое наследство он оставил для нее. Сейчас ей следовало поспать, чтобы утром обсудить все это с Питером на свежую голову.

Каркасон

25 июня 2005 года

Дерек Уэйнрайт крепко спал. Коктейль из таблеток и красного вина в сочетании с усталостью и стрессом погрузил его в беспамятство.

Будь Дерек в более сознательном состоянии, возможно, он бы почувствовал тревогу — от шагов на лестнице, от звука открывающейся двери или от слов, которые шепотом напевал напавший на него человек:

— Neca eos omnes. Neca eos omnes. Deus suos agnoset.

Убейте их всех. Убейте их всех. Бог узнает своих.

Когда красный шнур затянулся вокруг его шеи, для Дерека Уэйнрайта было уже слишком поздно. В отличие от Роже-Бернара Жели, ему не повезло умереть к тому времени, когда начался обряд.

Замок Синих Яблок

Морин проснулась от стука в дверь. В этот момент она не хотела видеть Синклера или Питера. Она почувствовала облегчение, когда услышала женский голос по ту сторону двери.

— Рини? Это я.

Морин открыла дверь Тамми, которая бросила на нее взгляд и охнула:

— Ты плохо выглядишь.

— Ну, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.

— Не хочешь поговорить об этом?

— Пока нет. Я просто должна решить кое-какие личные дела.

Тамми колебалась. Морин сразу насторожилась, когда поняла, что видит нечто совершенно новое: Тамара Уиздом нервничает.

— Что случилось, Тамми?

Тамми вздохнула, провела рукой по своим длинным волосам.

— Мне жутко не хочется делать это, когда ты и так уже взволнована, но мне действительно необходимо поговорить с тобой.

Морин жестом показала на кресло:

— Заходи и садись.

Тамми покачала головой.

— Нет, мне нужно, чтобы ты пошла со мной. Я должна тебе кое-что показать.

— Ладно, — просто сказала Морин и последовала за Тамми по лабиринту коридоров Замка Синих Яблок. После всего случившегося она не думала, что может удивиться ее еще больше. Она ошибалась.

Они вошли в комнату с современным оборудованием, где Синклер впервые показал Морин и Питеру карты местности в сравнении с созвездиями. Тамми показала на кожаный диван, расположенный перед большим телевизионным экраном. Она взяла пульт дистанционного управления и села рядом с Морин. Глубоко вздохнув, она начала объяснять:

— Я хочу показать тебе пленку, которую сняла для своего следующего документального фильма. Он посвящен Династии. Сейчас мне нужно, чтобы ты меня выслушала, потому что это очень важно и окончательно прояснит твою роль в ситуации в целом.

Как ты знаешь, тайна Иисуса и Марии Магдалины породила на свет множество секретных обществ и закрытых организаций. Они шепчутся о Династии, исполняют различные древние ритуалы.

Тамми нажала кнопку на пульте и включила монитор. По экрану пошло медленное слайд-шоу, по одному кадру за раз. Первыми кадрами были картины, изображавшие Марию Магдалину в исполнении мастеров искусства Возрождения и барокко.

— Некоторые из этих групп состоят из фанатиков, но другие созданы по-настоящему хорошими и духовными людьми. Синклер — один из хороших парней, так что здесь ты в безопасности. Позволь мне внести ясность. — Она на минуту замолчала, собираясь с мыслями. — Я хотела сделать фильм, который показал бы масштаб всей этой концепции целиком — как далеко идея священной династии проникла в Западный мир и нашу историю. Идея состоит в том, чтобы показать широкий диапазон того, кем были — и есть — потомки Иисуса и Марии Магдалины. Известные и канувшие в небытие.

Знакомые портреты исторических и религиозных деятелей проходили по экрану, пока Тамми продолжала:

— Некоторые из них могут тебя удивить. Карл Великий. Король Артур. Роберт Брюс. Святой Франциск Ассизский.

— Подожди-ка минутку. Святой Франциск Ассизский?

Тамми кивнула:

— Вот именно. Его мать, госпожа Пика, родилась в Тарасконе. Чисто катарский род по линии Сары-Фамарь, от благородной семьи Бурлемон. Вот как он получил свое имя. При рождении его назвали Джованни, но родители звали его Франческо, потому что он так напоминал им французско-катарскую ветвь его семьи по матери. Ты когда-нибудь была в Ассизи?

Морин покачала головой. Каждое новое открытие было для нее удивительным, ошеломляющим. Она зачарованно наблюдала, как по экрану проплывали картины итальянского городка Ассизи, родины францисканского движения.

— Тебе нужно это увидеть; одно из самых волшебных мест на земле. Дух Святого Франциска и его соратницы, Святой Клары, все еще витает там. Но внимательно посмотри на скульптуру в Базилике Св. Франциска. Итальянский мастер Джотто целый придел посвятил Марии Магдалине. Там есть фреска, изображающая прибытие Марии Магдалины к берегам Франции после распятия. Художник определенно делает заявление. И очень много от катарской мысли присутствует в том, что мы называем францисканской верой.

Она задержалась на портрете работы Джотто, изображающем святого Франциска, получающего стигматы с небес.

— Франциск — это единственный святой, у которого, как это документально подтверждено, проявлялись все пять точек стигматов. Почему? Династия. Он — потомок Иисуса Христа. Видимо, любой настоящий стигматик происходит от Династии. Но, что важно в отношении Франциска — у него отмечены все пять стигматов. И ни у кого больше этого не было.

Морин начала считать, пытаясь поспеть за Тамми:

— Две ладони, две ступни — это четыре — и?

— Правый бок. Где центурион проткнул Иисуса копьем. Но я должна поправить тебя. Самые настоящие, подлинные стигматы появляются не на ладонях, а на запястьях. Вопреки распространенному мнению, Христа пригвоздили не за ладони. Ему пробили кости запястий. Ладони недостаточно сильны, чтобы выдержать вес тела. Так что, хотя подлинными считаются стигматы на ладонях, как у святого падре Пио, именно стигматы на запястьях заставляют Церковь встать по стойке «смирно». Вот что делает Франциска таким важным. Хотя художники, вроде Джотто, изображают стигматы на ладонях ради драматического эффекта, исторические рассказы говорят нам совершенно другое. У Франциска были все пять точек, включая запястья.

Тамми показала следующий снимок, позолоченную статую Жанны д’Арк в Париже. Дальше появилось еще одно изображение Жанны — статуя в саду Соньера, которую они видели два дня назад.

— Помнишь, Питер спросил меня об этой статуе Жанны? Он сказал, что весь мир считает ее символом традиционного католицизма. Ну что ж, вот почему это совсем не так.

Тамми продемонстрировала портрет Жанны д’Арк, держащей свое знаменитое знамя «Jhesus-Maria».

— Христиане долгое время верили, что девиз Жанны — ссылка на Христа и его мать, потому что слова на ее знамени гласили «Jhesus-Maria». Но это не так. Это была ссылка на Христа и Марию Магдалину, она писала имена через дефис, чтобы объединить их вместе. Иисуса и его жену — предков Жанны.

— Но я думала, что она была крестьянкой. Пастушкой. — Морин громко охнула, понимание пришло к ней как удар грома, когда она произнесла это слово.

— Точно. Пастушкой. А как насчет ее имени? «Д’Арк» указывает, что она была связана с Арком, хотя родилась в Домреми. Иоанна из Арка — это ссылка на ее происхождение. И на ее опасное наследие. Берри говорил тебе о пророчестве, правда? О Долгожданной?

Морин медленно кивнула.

— Не думаю, что мир готов к этому. Не думаю, что я готова к этому.

Тамми нажала на «паузу» и сосредоточила все свое внимание на Морин.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала остальную часть истории Жанны, потому что это важно. Как много ты знаешь о ней?

— Вероятно, то, что знает большинство людей в мире. Хотела вновь посадить наследника на французский трон, вела бои с англичанами. Ее сожгли на костре, как ведьму, хотя все знали, что она ею не была…

— Ее сожгли на костре, потому что у нее были видения.

Морин пыталась угадать, куда клонит Тамми. Она еще не вполне поняла, поэтому Тамми объяснила, подчеркивая каждое слово:

— У Жанны были видения, божественные видения. И она была из Династии. Что это значит для тебя?

Тамми не стала ждать ее ответа.

— Жанна была Долгожданной, и все знали это. Она собиралась исполнить пророчество. У нее были видения, которые должны были привести ее к Евангелию Магдалины. Вот почему они должны были заставить ее замолчать навсегда.

Морин была поражена.

— Но… разве Жанна родилась в тот же день, что и я?

— Да, но ты не встретишь это в исторических записях. Обычно говорится, что это произошло примерно в январе. Дата преднамеренно искажалась, чтобы скрыть ее истинное происхождение как внебрачного ребенка короля и долгожданной принцессы Грааля.

— Откуда ты это знаешь? Есть документы, которые подтверждают это?

— Да. Но ты должна перестать думать, как академический ученый. Ты должна научиться читать между строк, потому все находится там. Ты ирландка, знаешь силу устных преданий и способы их распространения. Катары ничем не отличались от кельтов; на самом деле, есть множество свидетельств, что эти две культуры смешивались во Франции и Испании. Они защищали свои предания, не записывая их и не оставляя следов своим врагам. Но легенда о Жанне как Долгожданной, если ты посмотришь, лежит на поверхности.

— Я думала, Жанну казнили английские войска.

— Неправильно. Англичане схватили Жанну, но именно французское духовенство обвиняло ее на суде и настаивало на казни. Мучителем Жанны был священник, которого звали Кошон. В этих краях есть шутка по этому поводу, потому что «cochon» по-французски означает «свинья». Да, именно эта свинья вырвала у Жанны признание, а потом извратила доказательства, чтобы обречь ее на мучения. Кошон должен был убить Жанну, прежде чем она сможет исполнить свою роль Долгожданной.

Морин молчала, внимательно слушая, как Тамми продолжает:

— И Жанна была не последней Пастушкой, которой суждено умереть. Помнишь статую святой в Ренн-ле-Шато? Девушка, несущая ягненка?

— Святая Жермена, — кивнула Морин. — Я видела сон о ней прошлой ночью.

— Это потому что она — еще одна дочь весеннего равноденствия и воскресения. Ее, по понятным причинам, изображают с пасхальным агнцем, но это также и молодой барашек, что олицетворяет ее рождение в начале знака Овна.

Морин хорошо помнила статую. Ее очень тронуло серьезное лицо юной пастушки.

— Ее мать стояла на высокой ступени в Династии, Мари де Негр того времени. Когда Жермена была младенцем, ее мать умерла очень загадочной смертью. Жермена выросла у жестоких приемных родителей, которые убили ее во сне, когда ей не было еще двадцати лет.

Тамми взяла Морин за руку, внезапно став очень серьезной.

— Послушай меня, Морин. Уже тысячу лет существуют люди, готовые убивать, чтобы предотвратить открытие Евангелия Марии. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

Серьезность ситуации начала действовать на Морин. Ей вдруг стало очень холодно, когда Тамми довела до ее сознания окончательный итог:

— Еще есть люди, готовые убить, чтобы не допустить исполнение пророчества. Ты находишься в серьезной опасности.

Тамми предусмотрительно захватила с собой в комнату бутылку прекрасного местного вина. Она снова наполнила бокал Морин, пока обе женщины минуту сидели в молчании.

Наконец, Морин заговорила. Она посмотрела на Тамми, ее голос звучал почти обвиняюще:

— Ты знала гораздо больше, чем хотела мне показать, там в Лос-Анджелесе, не так ли?

Тамми вздохнула и откинулась на спинку дивана:

— Мне действительно очень жаль, Морин. Тогда я не могла рассказать тебе все, что знаю.

«И все еще не могу», — печально подумала она, прежде чем продолжить: — Я не хотела тебя пугать. Ты никогда бы совершила эту поездку, и у нас бы не было этой возможности.

— У нас? Ты имеешь в виду себя и Синклера? Ты тоже член его Общества Синих Яблок?

— Не все так просто. Послушай, Синклер сумеет защитить тебя.

— Потому что считает меня своей золотой девочкой?

— Да, но и также потому, что он действительно заботится о тебе. Я вижу это. Но Берри также чувствует свою ответственность. Он привел тебя на заклание, как того пресловутого пасхального агнца, в честь которого ты носишь свою фамилию, когда показал тебя всем в том проклятом платье. В своем возбуждении он не подумал об этом.

Морин сделала еще один глоток густого красного вина.

— Так что, по твоему мнению, я должна сделать? Это для меня чужая территория, Тамми. Мне следует уехать? Просто забыть обо всем, что случилось, и вернуться к своей жизни? — Она иронично усмехнулась. — Что ж, нет проблем.

Тамми посмотрела на нее с симпатией.

— Может быть, тебе следует так поступить ради спасения жизни. Берри может завтра же незаметно вывезти отсюда тебя и Питера. Это убьет его, но он так сделает, если попросишь.

— И что потом? Я возвращаюсь в Лос-Анджелес, где всю оставшуюся жизнь меня преследуют ночные кошмары и видения? Где страдает моя работа, так как я уже никогда не смогу смотреть на историю прежним взглядом, но не рискую продолжить исследования, потому что какие-то мрачные типы могут мне навредить? И кто эти опасные люди? Почему они так сильно хотят, чтобы пророчество не исполнилось, что готовы ради этого убивать?

Тамми встала и начала ходить по комнате.

— Есть несколько групп, которые явно заинтересованы в том, чтобы держать в тайне взгляды Марии Магдалины. Это, конечно, традиционная Церковь. Но они не опасны.

— Тогда кто? Черт возьми, Тамми, я устала от загадок. Кто-то должен мне все объяснить, и я хочу получить ответ быстро.

Тамми грустно кивнула.

— И ты получишь его утром. Но не мое дело давать его тебе.

— Тогда где Синклер? Я хочу поговорить с ним. Сейчас.

Тамми беспомощно пожала плечами.

— Боюсь, что это невозможно. Он уехал вскоре после того, как ты покинула его кабинет. Я не знаю, куда поехал Берри, но он сказал, что вернется очень, очень поздно. Он расскажет тебе все утром, я обещаю.

Но к тому времени, как Беранже Синклер вернулся в замок Синих Яблок, мир изменился.

…Прибытие Исы было определенно замечено всеми властями Иерусалима, от священников в Храме до гвардии Пилата. Римляне были озабочены Пасхой. Они боялись восстания или мятежа, вызванного каким-либо подъемом иудейского самосознания или национализма. И так как среди нас были зилоты, Пилат взял нас на заметку.

У некоторых из нас есть братья среди священников. Они сообщили нам, что первосвященник Каиафа, зять Ионафана Анны, который так презирал нас, держит совет об «этом назарянине, называющем себя мессией».

Я уже высказывалась в прошлом об этом человеке, Анне, и здесь скажу больше о его деяниях. Но я делаю это с одним предостережением: не осуждайте многих за действия одного человека. Ибо священники — такие же люди, как и все остальные. Одни добры и справедливы в сердце своем, другие же — нет. Есть те, кто следовал приказам Ионафана Анны в те мрачные дни — священники и простые люди. Некоторые делали это, потому что подчинялись Храму, будучи добрыми и праведными людьми, как мой собственный брат, когда он сделал этот ужасный выбор.

Наш народ сбит с пути продажными вождями, слеп к истине из-за тех, чьей обязанностью было дать им нечто большее. Некоторые противостояли нам, потому что боялись, что еще больше прольется крови иудеев, и хотели только обрести мир для людей на время Пасхи. Я не могу винить никого за этот выбор.

Следует ли нам осуждать тех, кто не видел света? Нет. Иса учил нас, что мы не должны остерегаться их; мы должны простить им.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников