После этого драматического поворота событий Стелла вновь попадает в поле моего зрения, в фокус, и рассказ опять основывается на моих наблюдениях. Она была признательна, что с ней не обходились грубо. Собственно, полицейские были прежде всего удивлены, им и в голову не приходило, что она так бестолково сунется к ним в лапы. Удостоверясь, что Стелла не знает, где Эдгар, они даже не пытались ее допрашивать.

События последующих часов со временем стали казаться Стелле нереальными, кошмарными. Она запомнила комнату в полицейском участке, где женщина в мундире дала ей чашку чая. Примерно час спустя приехал Макс. Он, как и полицейские, решил, что наилучшим подходом к ней будет мягкий: Стелла – жертва, соблазненная и покинутая, сбитая с пути коварным мужчиной, который заманил ее в ловушку, а потом бросил. Когда Макс вошел, Стелла попыталась держаться спокойно, сдержанно, но у нее не было сил, и не успел он открыть рта, как она оказалась в его объятиях и крепко ухватилась за него. Последние дни Стелла была слабой, одинокой, она дошла до отчаяния. Макс гладил ее по голове, и ей было наплевать, что он гладит как врач, как психиатр, потому что тогда именно это ей и было нужно. Лишь потом врач отступил, появился муж, и начался новый кошмар.

Стелла позволила себе расслабиться, стала пассивной, уступчивой, словно ребенок или больная. С ней разговаривали мягко, и она отвечала на все вопросы, видела, как полицейские хмурятся, вполголоса переговариваются; она даже не пыталась понять, что происходит, не делала попытки играть во всем этом какую-то активную роль. Теперь ей хотелось только, чтобы о ней заботились.

Ту ночь она проспала в камере. С ней говорили примирительным тоном, но ей было все равно. Сон есть сон, и ей дали успокоительную таблетку. Камера была голой, постель чистой. Она проглотила таблетку и закрыла глаза. У нее не оставалось ни чувств, ни мыслей; она надолго забылась глубоким сном, и единственное сновидение, какое смогла припомнить поутру, было связано с оранжереей в огороде, но больше ничего в памяти не сохранилось.

Отупение постепенно прошло. На другой день ей пришлось выдержать долгую беседу с высоким полицейским чином, вежливым и каким-то суетливым. Ее взгляд блуждал по его кабинету. От пола до уровня плеч стены были блестяще-зелеными, выше – кремовыми. Там было два больших пыльных арочных окна, несколько серых металлических картотечных шкафов, на стене висела карта с воткнутыми в нее булавками, над дверью – большие часы. Полицейский спрашивал, где они жили с Эдгаром Старком, что делали, с какими людьми виделись. Стелла рассказала все, что смогла вспомнить, сочтя, что Эдгару это уже не повредит, однако все фамилии вылетели у нее из памяти. Полицейский кивал, записывал, последовательно вел ее через дни и ночи с тех пор, как она впервые появилась на складе на Хорси-стрит. Стелла поведала ему свою историю, не обращая особого внимания на его реакцию. О приступах ревности Эдгара не упоминала, Ника по возможности старалась оставлять в стороне. Некоторые подробности ее рассказа как будто заинтересовали полицейского больше, чем другие; она не знала почему и не хотела знать. Все было кончено, и, чувствуя облегчение и опустошенность, она стала видеть будто сквозь туман зловещие предзнаменования утраты и смутно догадалась, что за этим последует, поэтому стала морально готовиться.

На другой день Макс повез ее домой. Белый «ягуар» стоял во дворе позади полицейского участка. Когда Макс распахнул перед Стеллой пассажирскую дверцу, она взглянула на стену здания и увидела зарешеченное окно камеры, в которой провела две ночи. Макс молча выехал на улицу. С тех пор как ее арестовали, они впервые оказались наедине.

– У тебя усталый вид, – сказала Стелла.

Макс не ответил. Он курил, глядя прямо перед собой.

– Вчера вечером я разговаривал с Джеком по телефону. Мы думаем, полиция не станет выдвигать обвинения, – наконец сказал он.

– Против кого?

Макс глянул на Стеллу. Она, съежась, сидела на переднем сиденье в его плаще. Ощутив его взгляд, повернулась к нему. Он опять стал смотреть на дорогу.

– Против кого?

– Разве не знаешь, что твое поведение было преступным?

Стелле не нравился его тон, ее не интересовало, что он говорит. Она не ответила. Оба смотрели на дорогу.

– Никто не хочет скандала, – сказал Макс.

Стелла не ответила.

– Я и не ждал от тебя благодарности.

Перед ними появился грузовик, и Максу пришлось резко нажать на тормоз, чтобы не врезаться в него. Потребовалось несколько секунд, чтобы обогнать громыхающую машину, и когда они снова поехали с нормальной скоростью, Макс как будто забыл о требовании благодарности. Тут Стелла начала понимать, какими щекотливыми и сложными будут их отношения теперь, когда все кончено. Если кончено. Кончено ли? Он демонстрировал великодушие, избавлял ее от уголовного преследования, защищал. За все это предстояло расплачиваться. Благодарность была только началом.

Наш со Стеллой разговор состоялся в конце октября, прохладным утром, когда туман еще висел над деревьями. Мы прогуливались по огороду, где все началось. Пациенты сжигали сухую листву, и в воздухе стоял запах дыма. Стелла сказала – ей жаль, что она больше не увидит ни весны, ни лета в этом саду. Перемена в ней была заметна. Она стала бледнее, медлительнее, грузнее; в ней появилась степенность. Год выдался урожайным, и земля под яблонями была усеяна упавшими плодами, мягкими, рыхлыми яблоками, светло-зелеными и желтыми, с темными пятнами гнили. Когда мы пробирались между ними, Стелла ухватилась за мою руку. Она сказала, что я ее первый и единственный гость, все остальные кивают ей, здороваются, но не смотрят на нее – она оскорбляет их чувство приличия. От Стреффенов не было ни слова, и она решила, что ее старый друг Питер Клив заодно с ними.

– Ну и как твои дела, дорогая? – спросил я.

– О, Питер, – ответила Стелла, – хуже не бывает. Право же, очень мило, что ты навестил меня. Я думала, ты проникся неприязнью ко мне, как и остальные.

– Я? Неприязнью к тебе? Я не разрываю дружбу так легко!

– Мне следовало знать это.

– Кроме того, я врач и не виню людей за то, что они заболели. Как я мог бы винить тебя за то, что ты влюбилась?

– Всем остальным, похоже, это нетрудно.

– Ну, это потому, что их задел твой поступок. Лишь ощущая боль или предвидя ее, мы начинаем отличать дурное от хорошего.

– Правда?

– Я так думаю. А ты?

Мы подошли к скамье возле оранжереи и сели. Стелла запрокинула голову и закрыла глаза.

– Я так устала, что не способна думать.

Несколько минут мы сидели молча, потом Стелла сказала, что чувство простой дружбы – это блаженство, она не сознавала, как нуждалась в ней.

– Каковы твои отношения с Чарли? – спокойно спросил я.

Стелла открыла глаза.

– Дорогой Питер, – произнесла она негромко. Она была признательна мне за тактичность, за то, что я не спросил про ее отношения с Максом; сказала, что я понял, какие отношения действительно важны. – Я возвращаю его себе. Он хочет любить меня.

– Я буду скучать по тебе, – сказал я.

– Значит, ты уже слышал?

– О Кледуине? Да.

– Знаешь, что это за место?

– Проведывал там пациента однажды. Одни овцы и трактора. Боюсь, тебе там не понравится.

Стелла улыбнулась.

– Овцы и трактора. Я стану сельской жительницей, и никто не узнает о моем отвратительном прошлом.

Перед тем как уйти, я сказал Стелле то, ради чего пришел, – что я испытываю громадное облегчение, видя, что она не пострадала.

– Ты даже не представляешь, как пострадала, – возразила она.

– Насколько я вижу, ты в целости и сохранности.

Стелла коснулась груди.

– Но не здесь.

– Исцелишься, – сказал я.

– Пожалуйста, навещай меня хоть иногда, – попросила она. – Ты мой единственный друг.

Я пообещал, а потом, когда уходил, она спокойно спросила, не знаю ли я, где Эдгар.

Я ответил, что нет.

Впоследствии Стелла сказала, что ее очень обрадовал мой визит, что с ним исчезла какая-то беспросветность. Она надеялась до отъезда в Уэльс найти во мне серьезную поддержку, подготовиться морально к тому, что ее ждало.

В последующие дни я часто навещал Стеллу. Она была откровенна со мной насчет своих отношений с Максом, сказала, что Макс испытывает отвратительное злобное удовлетворение, видя, как она страдает из-за последствий своей измены. Кажется, он постоянно дает ей понять – сама виновата. «Черт с тобой, – думала она, – я это вынесу, но не примирюсь с твоим ложным спокойствием, видимостью беспристрастности и отвратительным моральным превосходством, которое она маскирует». Макс непременно будет демонстрировать свое великодушие, однако ни за что не даст ей забыть, что она причинила ему боль, вернее, публично его унизила, и будет колоть ее этим, когда ему вздумается. Он считает, сказала Стелла, что такая порочная женщина, как она, не вправе протестовать против его ядовитых уколов. «Это мы еще посмотрим», – думала она и вздергивала подбородок, готовясь к самому худшему.

Как она воспринимала возвращение домой?

Стелла, содрогнувшись, ответила, что все хорошо знакомые комнаты показались ей затхлыми, больше похожими на камеры, чем та камера в полицейском участке, которую она только что покинула. Макс с его обычной сухой суровостью произнес лишь одно слово – «дома», – пошел в гостиную и полез в шкафчик со спиртным. Она промолчала, чувствуя, как дает о себе знать начинающаяся беспросветность.

В тот вечер в доме было на удивление тихо. Лето давно кончилось, погода стояла сырая, с туманами. Дом казался слишком большим для них, и они ходили по нему, словно незнакомцы в пустом отеле. Макс был не способен начать толком свою карательную кампанию – возможно, думала она, потому, что тяжесть ее вины вызывала у него ужас. Видя, как она, обремененная таким грехом, ест, пьет, ходит из комнаты в комнату, он лишился дара речи от изумления и даже какого-то восхищения. Он словно не верил, что она не ползает на коленях, не рвет на себе волосы, прося прощения и заливаясь слезами. Он был ошеломлен тайной радостью, что она не ведет себя стыдливо, поскольку это делало ее в его глазах еще более бесчестной, и находил какое-то извращенное удовольствие в своем отвратительном поведении. Вечер был холодным, но Стелла вышла со стаканом джина на задний газон и стояла, глядя в темноту. Она слышала, как Макс ходит по дому.

Стелла постелила себе постель в пустующей комнате и поняла – Макс доволен, что она избавила его от необходимости отказаться спать вместе с ней. Ничего подобного, это решение приняла она; захоти она спать в своей постели, то легла бы в нее. Стелла не боялась Макса и не собиралась выполнять за мужа его работу. Если она должна быть наказана, ему придется наказывать ее самому. Как он будет это делать? Стелла не утруждала себя его проблемами. Она чувствовала, что земля дрожит у нее под ногами и бездна начинает разверзаться.

Следующие несколько дней все казалось пронизанным строгой, тягостной официальностью. Стелле запомнился один дождливый день. Она долго лежала в горячей ванне, потягивая джин с тоником, потом бродила из комнаты в комнату, ничего не делала, не скучала, просто была пассивной, равнодушной. Зашла в комнату Чарли, прилегла на кровать и, видимо, заснула, потому что Макс, возвратясь с работы, нашел ее там. Он был, как всегда, раздражен, но к его дурному настроению примешивалось беспокойство, не связанное с ней.

– В чем дело? – спросила она. – Случилось что-нибудь? С Чарли?

Макс прислонился к косяку, достал сигареты. На Стеллу он не смотрел.

– Неужели тебе интересно?

– Конечно. Скажи.

Она сидела на краю кровати. Макс закурил и выпустил дым к потолку.

– Из-за тебя я остался ни с чем, – сказал он.

– То есть?

– Джек уволил меня.

Стелла не знала, что на это сказать.

– Не может быть.

Макс провел рукой по лицу и вздохнул.

– Тебя не интересует, почему я стал для больницы помехой? Почему то, что моя жена удрала с беглым пациентом, превращает меня в обузу?

Внезапно он рассердился.

– И что ты будешь делать? – спросила Стелла.

Макс не отвечал несколько секунд, молча кипя от гнева.

– Джек считает, что больница будет скомпрометирована, если я останусь среди ее персонала.

Стелла зевнула.

– Там есть ветчина.

Макс отвернулся, потряс головой, затем спустился на первый этаж. Стелла слышала, как он вошел в свой кабинет и весь вечер не выходил оттуда, даже когда она ложилась спать. Она жутко устала.

Наутро Стелла позвонила Чарли. Мальчик жил у Бренды, и она еще не видела его, но звонила каждый день. Чарли, разумеется, был обижен: она уехала, ничего не сказав ему, и он, естественно, чувствовал себя брошенным. Должно быть, сказала мне Стелла, Чарли считал, что чем-то провинился перед ней, потом Макс с Брендой просветили его, и тогда он стал винить мать в своем несчастье. Но Стелла знала, что ему хочется домой. Он хотел любить мать и знать, что она его любит. Однако Бренда ставила ей палки в колеса.

– Его нет, – ответила она, и Стелла поняла, что это ложь.

– Бренда, дай мне поговорить с ним.

– Вчера вечером он был очень расстроен. Думаю, тебе надо дать ему возможность постепенно с этим примириться.

– Пожалуйста, дай ему трубку.

– Ты хоть думала, как будет лучше для него?

– Пожалуйста, не вмешивайся. Дай мне с ним поговорить.

Тишина, потом через несколько секунд в трубке послышался голос Чарли.

– Мама?

– Привет, дорогой. Чем занимаешься?

– А, хожу в кино. Уже хочу домой.

Во второй половине дня Стелла вместе с Максом отправилась на станцию к прибытию поезда. Макс молчал. Стелла была уверена, что муж потребует развода, но он пока ничего об этом не говорил, а она, естественно, не собиралась затрагивать эту тему. Ей не хотелось новых осложнений, ей были нужны приют и время для исцеления, так как она понимала, что все еще пребывает в шоке и боль от расставания с Эдгаром пока не дала себя знать по-настоящему.

Сходя с поезда, Чарли нервничал. Но когда они оказались на платформе вместе, все четверо – с ним приехала Бренда, – когда Стелла, наклонясь, взяла его за руки, мальчик бросился к ней в объятия и поцеловал в губы. Она подняла глаза и заметила, какой взгляд устремила Бренда на Макса, как приподнялась выщипанная бровь.

Машина стояла рядом со зданием станции. Первыми в нее сели, держась за руки, Чарли и его мать, за ними последовали Макс и Бренда. Стелла сказала, что чувствовала себя так, будто с нее свалилось громадное бремя. Ей думалось, что если она наладит отношения с мальчиком, то можно будет сохранять какую-то видимость нормальной семейной жизни. Макс будет по-прежнему вариться в собственном водянистом соку, Бренда наверняка расскажет своим фешенебельным найтсбриджским друзьям, что ее сын женился на распутнице, но это совершенно не трогало ее, не имело ни малейшего значения.

Стелла повела Чарли в его комнату, а Макс тем временем угощал мать выпивкой в гостиной.

– Я очень рада, что ты вернулся, – сказала Стелла сыну, когда он раздевался перед сном, а она развешивала его одежду.

– Ты опять уедешь в Лондон?

– Нет, больше не уеду. Мне очень, очень жаль. Ты прощаешь меня?

Когда Чарли стал застегивать пижаму, Стелла села на кровать. Он повернулся к ней и еще раз поцеловал ее. Она крепко обняла сына, прижала к себе его пухлое тельце и удивилась, как могла покинуть его. Она сказала, как скучала по нему, и у нее из глаз потекли слезы. Чарли повел себя по-джентльменски, принялся ее утешать. Пока она выплакивала свою вину, он гладил ее по голове, потом торжественно сказал, что теперь все будет хорошо, и попросил не плакать.

В тот вечер на Стеллу нахлынули воспоминания об Эдгаре. Почему именно в тот? Почему ледяная корка на ее сердце треснула тем вечером? Стелла решила – оттого, что Чарли вернулся и любовь к сыну пробудила в ней другую, более сильную любовь, вызвала ощущение утраты и тоску. Сразу же после ужина она поднялась в пустовавшую комнату – свою комнату, – предоставив Максу подать матери кофе и отвезти ее на станцию. Ужин прошел в атмосфере отвратительной учтивости, никто не хотел выказывать напряженности, возникшей между ними, слышны были лишь позвякивание ножей по фарфору, когда они ели ветчину с отварным картофелем, да любезные банальности Бренды, отвечать на которые было трудно, так как в них содержалось предположение, что семья останется жить в этом доме: Макс пока не говорил матери, что лишился работы. Постыдился, должно быть, решила Стелла; она была довольна, что он промолчал. Бренда, разумеется, обвинила бы ее, увидела бы в ней губительницу карьеры сына, а вынести это у Стеллы просто не было сил. Вот так сидела эта семья тем холодным осенним вечером. Болтовня Бренды оттесняла молчание, таившееся в углах комнаты и грозившее истерзать им нервы. Стелла, как только позволили приличия, побежала наверх. Никто не поблагодарил ее за ужин.

Взглянув на спящего Чарли, Стелла прилегла в своей комнате на кровать, и ее тут же пронзил приступ горечи, вызвавший отчаяние и печаль. Она встала у раскрытого окна, набросив на плечи джемпер и сунув руки под мышки. Она вспоминала вечера с Эдгаром в Лондоне, то, какой оживленной она была, оживленной страстью к этому несчастному, утратившему психическое равновесие человеку, к той жизни, какую они вели те несколько замечательных недель. Где теперь Эдгар? Она явственно представляла его себе и, хотя это причиняло ей сильную боль, не позволяла образу исчезнуть. И тут Стелла поняла, что быстро это не кончится. Она слышала, как Макс с Брендой вышли из дома, как отъезжала машина. Какое-то время спустя до ее слуха донеслось, как Макс вошел в дом, выключил свет и поднялся наверх. Он остановился на лестничной площадке; слава Богу, в дверь к ней не постучал.

Разговор у них состоялся на следующий день. Завел его Макс. Стелла в полдень была на кухне. Макс вернулся из больницы и сказал, что им нужно поговорить в кабинете. Отказаться было невозможно. Макс не выглядел ни гневным, ни возмущенным, был лишь усталым, расстроенным, печальным, и Стелла почувствовала что-то похожее на жалость к нему. Она вытерла руки кухонным полотенцем и пошла за ним в кабинет.

– Садись, – сказал Макс. – Я размышлял о нашем будущем.

Она покорно села и стала ждать, что он скажет.

– Я начал подыскивать работу. Есть несколько мест. Рядового врача, не главного. Сейчас во мне не видят подходящую кандидатуру на ответственную должность. – Макс помолчал несколько секунд. – Боюсь, жить нам придется не в Лондоне.

Он снова замолчал, глядя на Стеллу холодно, пристально, словно на пациентку, и ждал ответа.

– Очень жаль, – пробормотала она.

– Еще бы.

Нахмурясь, он стал закуривать. Ей сигареты не предложил.

– К сожалению, тут ничего поделать нельзя. Сама навлекла это на свою голову.

– Можно и мне сигарету?

– Конечно, извини.

Они закурили.

– Стелла, насколько я понимаю, ты хочешь продолжать нашу совместную жизнь? Если у тебя другие планы, я их, разумеется, выслушаю. Чарли, естественно, останется со мной. Есть у тебя другие планы?

– У меня нет никаких планов, Макс.

– Мы все еще состоим в браке. О том, что произошло, поговорим, когда ты будешь готова. Я не вижу смысла тебя торопить. Ты как будто еще в состоянии шока. Предлагаю пока держаться так, будто ничего не случилось.

Стелла промолчала.

– Думаю, мы можем по крайней мере попытаться вести себя по отношению друг к другу с обычной благопристойностью. Видит Бог, мне это будет нелегко. Ты причинила мне очень большой вред, Стелла.

– Ты имеешь в виду, что я превратила тебя в посмешище?

– Нет, совсем другое. – Макс с трудом сдерживал раздражение. – Совсем другое, – повторил он. – Поговорим о случившемся в свое время, не сейчас. А пока предлагаю заключить несколько соглашений. Думаю, тебе нужно забрать свою одежду из спальни. По-прежнему вести дом, убираться, стряпать и все такое прочее. Я подыщу работу и позабочусь о переезде. Лучше не заглядывать вперед и постараться как-то наладить жизнь.

За окном кабинета росло дерево. Почти все листья уже облетели, однако некоторые еще медленно падали.

– Ты согласна с тем, что я сказал?

– Да.

Макс снял очки и провел рукой по лицу.

– Наверное, я хочу от тебя слишком много?

– Я буду вести дом.

– Имелось в виду не это. Ладно, оставим.

Макс взглянул на часы и сказал, что ему пора возвращаться на работу. Оба поднялись, постояли несколько секунд лицом к лицу посреди комнаты. Макс как будто хотел еще что-то сказать, но тут раздался телефонный звонок. Он снял трубку.

– Алло?

Через несколько секунд положил ее на место.

– Кто это?

– Видимо, ошиблись номером.

Стелла поняла, что звонил Эдгар.

Три дня спустя Макс сказал Стелле, что подал заявление о приеме на должность рядового врача в психиатрической больнице в северном Уэльсе и что его должны взять охотно. Стелла поняла, что имелось в виду: он вправе претендовать на большее. Матери он пока ничего не сообщал. Стелле стало любопытно, как он объявит ей об этом. Скажет ли, что его карьеру загубила распутница?

Воспоминания об Эдгаре приходили внезапно, захватывали Стеллу врасплох, и от боли она ловила ртом воздух, словно после удара в живот. Но теперь боль умерялась убежденностью, что он пытается связаться с ней. Это вселяло надежду. Хотя когда Макс бывал дома, ей не удавалось сохранять равнодушный вид. Она считала – он понимает, что происходит, поскольку любой психиатр может распознать разбитое сердце на таком близком расстоянии. Он не пытался выказывать сочувствие, и она ненавидела его просто потому, что он не Эдгар. Макс не был Эдгаром, однако находился рядом и потому был ненавистен. Это было несправедливо, но Стелла ничего не могла с собой поделать. Когда она не питала к нему активной ненависти, ее охватывало какое-то пустое, мертвенное, бесчувственное равнодушие, в котором она видела форму пассивной агрессии. Не будь Стелла так измождена, она бы не вынесла подобной жизни. Но ей нужен был кров, нужен был Чарли, поэтому она влачила свои дни, занималась домашней работой, ожидала без любопытства, чем ее встретит северный Уэльс, и все же при каждом телефонном звонке сердце у нее вздрагивало.

Но всякий раз звонил не Эдгар. Погода становилась все более хмурой, дождливой, и предчувствие зимы давало Стелле какое-то странное утешение. Тому, кто жаждет спячки, холод и становящиеся все длиннее ночи сулят легкий переход в забвение. Стелла думала, что была бы не прочь проснуться только весной. Сон несет с собой беспамятство, по крайней мере он избавил бы ее от вечно маячащего призрака Эдгара. Где он? В те сырые осенние дни она часто лежала на кровати или бродила по саду, рисуя себе сцены его возвращения, их воссоединения – появится ли он сам или пошлет кого-то за ней, как в прошлый раз? И разве она не поедет? Разве не поступит так снова, не колеблясь? Стелла не знала. Не знала.

Однако прежде всего Стеллу ожидал скандал, который учинит Бренда, когда узнает, что Макс лишился должности. Он не хотел сообщать матери об этом и все откладывал, но вечно откладывать было нельзя. Через несколько дней он поехал в Кледуин и вернулся не таким унылым, как ожидала Стелла. Сказал, что там есть интересные возможности.

– В каком смысле интересные? – спросила Стелла.

– В деловом, – ответил Макс. – Больницей руководит мой давний знакомый. У него есть несколько хороших идей. Он хочет ввести кое-какие новшества.

– А где мы будем жить?

– Я подумал, можно купить фермерский дом и отделать его. Они там большие, каменные, по-своему красивые. Может быть, заживем как люди.

С чего это Макс заговорил об этом? Пытался, раз честолюбивые планы сорвались, создать новую философию жизни, включающую внутреннее удовлетворение? Он думал, что поскольку работа предстоит не такая унылая, как он ожидал, то он будет доволен жизнью; по крайней мере днем, в больнице. Будет ли он доволен ею дома, после работы, был уже другой вопрос.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Я сказала – почему бы и нет?

Они сидели в столовой, допивали вино после ужина. Чарли ушел к себе в комнату почитать.

– Когда ты сообщишь Бренде? – спросила Стелла.

Услышав от нее «Почему бы и нет?», Макс устало вздохнул. Он ждал воодушевления или хотя бы притворства, считая, что раз он старается поддерживать видимость нормальной семейной жизни, то она, так грубо нарушившая эту нормальную жизнь, вполне может делать то же самое. Но он понимал, что сердиться на нее бессмысленно, отсюда и вздох.

– Наверное, позвоню сейчас. Чтобы отделаться.

– Она будет жутко разочарована.

– Постараюсь смягчить впечатление. Но она придет в ужас при мысли, что мы окажемся в северном Уэльсе.

– Что там окажетесь ты и Чарли. Против того, чтобы там оказалась я, она ничего не имеет.

Макс не стал возражать. Взяв стакан, он пошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Стелла осталась за столом. Ее охватила странная апатия, не хотелось шевелиться. «Как теперь меня возненавидит Бренда, – подумала она, – женщину, которая тащит в изгнание ее сына и внука! Тащит, лишая ее их обоих. Да, она станет ненавидеть меня еще сильнее, чем раньше».

Разговор был нелегким, Стелла поняла это, сразу как Макс вернулся. Он грузно опустился на стул и, к ее удивлению, снова наполнил свой стакан.

– Не придется нам отделывать фермерский дом, – сказал он, избегая взгляда Стеллы.

– Почему?

– Если бы поедем в Кледуин, то больше не получим от нее ни пенни.

– А твое жалованье?

– Жалованья нам не хватит на то, чтобы сохранить нынешний уровень жизни. Рядовой психиатр в крохотной больнице у черта на куличках…

При мысли о надвигающейся бедности Макс мертвенно побледнел. Стелла осталась равнодушной к этому, как была в то время равнодушна ко всему на свете. Потом ей пришла в голову мысль.

– Макс, – начала она, – если ты разведешься со мной, если поедешь с Чарли в Кледуин без меня… она и в этом случае лишит тебя поддержки?

Макс не ответил, что означало – нет.

– Понятно, – сказала Стелла. – Мать предоставляет тебе выбор: избавляйся от Стеллы – или денег больше не получишь.

Макс опять промолчал.

– Вопрос стоит так: я или она. Решай сам.

Бедняга Макс. Стелла почувствовала что-то похожее на жалость к нему. В какое положение поставила его мать! Хотя выбора у Макса, в сущности, не было. Решившись на благородный поступок, он теперь не мог отказаться от своего намерения ради денег. Это был вопрос принципа.

– Машина, надеюсь, останется у нас? – спросила Стелла.

Тут Макс поднял на нее взгляд, черты его усталого лица исказились горечью и раздражением.

– Да, Стелла. Останется.

Ей было все равно.

– Уже кое-что, – сказала она.

Стелла начала упаковывать их вещи. Эта бездумная работа наводила на мысль о дружной семье, переезжающей на новое место. Но что связывало их, какое будущее их ожидало? Стелла не могла представить, но понимала, что выбора у нее нет, поэтому обертывала бумагой фарфоровую и стеклянную посуду, укладывала ее в картонные коробки, заклеивала их липкой лентой и надписывала. Картины, одежда, постели – все укладывалось в коробки, на всех коробках делались надписи. Стелле помогала миссис Бейн – не по желанию, она ясно давала это понять, а потому, что считала своим долгом. Комнаты одна за другой освобождались от вещей, вещи отправлялись в коробки, ящики, дорожные сундуки, чемоданы, и Стелле эта упаковка атрибутов прежней жизни для отправки по новому адресу почему-то казалась достойным делом.

Однажды утром, когда Стелла возилась с коробками и липкой лентой, я снова навестил ее. Она угостила меня чаем, сказала, что не может прекратить работу, дел очень много, но я могу вести разговор, а она пока будет укладывать книги в гостиной. Я наблюдал за ней какое-то время, потом заговорил о том, что было у меня на уме.

– Макс дает тебе лекарства?

Она стояла согнувшись над коробкой с книгами, но тут подняла голову. Вопрос вызвал у нее искреннее недоумение.

– Нет, конечно. С какой стати?

– Мне кажется, ты подавлена.

– Разумеется, подавлена. И ты был бы подавлен.

Стелла распрямилась и провела рукой по волосам. Ей казалось смешным, что я сижу хмурясь и говорю то, что представляется совершенно очевидным.

Мне смешно не было.

– Ему трудно будет разглядеть признаки, – сказал я.

– Какие признаки?

– За тобой должен наблюдать другой врач. Не Макс.

– К чему ты клонишь?

Она села на край кресла и закурила.

– Ты сейчас уязвима. Тебе предстоит ехать в тот район страны, где недолюбливают чужаков, где ты никого не знаешь. Муж по-прежнему очень зол на тебя. Меня это беспокоит.

– Ничего, переживу, – спокойно ответила она.

– Надеюсь. Жду, что ты будешь мне писать.

– Обязательно.

– Притом регулярно.

– Хорошо-хорошо! – Она засмеялась. – Неужели северный Уэльс такое скверное место? Послушать тебя, так это Сибирь.

Для тебя он вполне может оказаться Сибирью.

– А, ерунда.

Провожая меня, Стелла задала не дававший ей покоя вопрос:

– Ты ничего не узнал об Эдгаре?

Я не сразу решил, как ей ответить. Она полагала, что мы оба заинтересованы в его благополучии и хотим знать, где он находится. Поборов искушение посоветовать ей забыть Эдгара, я молча покачал головой.

– Бедняга. Питер, где живет его сын?

– Сын?

– Леонард.

– У него нет сына.

– Есть.

– Стелла, сына у него нет. Думаешь, я бы не знал?

Она издала нервозный смешок.

– Незачем говорить о нем, так ведь?

Стелла бродила по пустым комнатам, вспоминая события ушедшего лета. Через несколько дней она окажется в Уэльсе и этого дома уже никогда больше не увидит. Макс подыскал жилье – часть большого фермерского дома, разделенного надвое. Им предстояло снимать половину у владельца, живущего в другой половине. Макс сказал, что дом стоит на склоне холма, окнами на долину. Сада там нет, но очень просторно – луга, леса, карьер. Чарли жадно слушал – ему хотелось верить, что они переезжают в лучшее место.

Прощальных вечеринок не было. Джек угостил Макса стаканом хереса у себя в кабинете. Я присутствовал при этом. Они бормотали друг другу банальности – мол, на поприще психиатрии места много и все такое прочее. Джек утешал его, хотя какое утешение можно предложить тому, кто хотел занять твою должность и, возможно, занял бы, если бы жена так не подвела его? Люди начали сомневаться в проницательности Макса, поскольку он женился на женщине, способной на такое. Здоров ли он сам? Я старался быть объективным и склонял к этому других, однако считал тогда и считаю до сих пор, что Джек поступил правильно, уволив Макса. В таком деликатном учреждении, как наше, человек вроде Рейфиела не может занимать одну из высших должностей.

«Я не бросил жену, – слышится мне голос Макса, – не бросил, несмотря ни на что».

Уезжали они дождливым утром. Еще накануне прибыл огромный черный фургон. В него погрузили мебель, ящики, затем аккуратно заклеенные картонные коробки с надписями и прочие пожитки. Когда фургон отъезжал, Чарли со Стеллой смотрели ему вслед, а Макс ходил по дому, запирая двери. В последний раз они проехали через главные ворота, сдали ключи и покатили на север.

Путешествие заняло несколько часов. Дорожные ландшафты интересовали Чарли больше, чем Стеллу, поэтому он сидел на переднем сиденье, а Макс – за рулем. Стелла подумала, что машину по крайней мере они сохранили: ей нравился этот удобный «ягуар». Где-то за Бирмингемом Стелле пришла в голову ужасная мысль: «Как Эдгар найдет меня? Когда он приедет за мной, кто скажет ему, куда я уехала? Кого он сможет спросить?» Она уставилась в окно, сдерживая слезы, и поймала в зеркале заднего обзора взгляд Макса. Он следит за ней, постоянно выжидает минуту слабости вроде этой. Дабы лишний раз получить подтверждение, что она куда-то уносится мыслями и не думает раскаиваться. «О, Эдгар, почему ты так обошелся со мной, почему бросил меня корчиться и плакать под холодным взглядом этого нелюбящего человека?» Стелла рассердилась на своего любовника: она могла себе это позволить, так как знала, что он пытается связаться с ней.

Приехали они уже затемно. Ночь решили провести в городке, а утром встретить у дома фургон с вещами. Макс устал и был зол – от него не укрылось, что Стелла плакала, и он понял, что плачет она по Эдгару. Он отвлекся, заведя долгий разговор с Чарли, и вскоре, прислушавшись, она поняла, что тема их разговора ей безразлична, но ее изумило и потрясло, как Макс формировал образ мыслей мальчика, прививал ему свою логику, выводил из-под ее влияния. Однако поступал ли он так из убеждения, что она негодная мать, или просто хотел наказать ее, Стелла не знала, но подозревала последнее. Ее это долго беспокоило: Чарли был в том возрасте, когда разум наиболее податлив.

Остановились они в отеле, ужинали вместе в столовой, и Стелла успела заметить убогую провинциальность окружающей обстановки. Внезапно она уверилась, что дом, в который они въедут завтра, будет безобразным.

– Макс, – спросила она, – наш будущий дом безобразен? Я его возненавижу?

Отец с сыном прекратили разговор и посмотрели на нее. Она их перебила. Отлично, подумала Стелла, нужно перебивать их как можно чаще. Нельзя позволять Максу присваивать мальчика, похищать его душу.

– Не сказал бы, что он безобразен, – ответил Макс. – Наоборот, довольно красив.

– Из чего он построен? – спросил Чарли.

– Каменный, – ответил Макс. – Здесь строят из камня.

– Он представляется холодным, – сказала Стелла сыну. – Как ты думаешь, дорогой?

Чарли не знал, что ответить.

– Он холодный?

– Там дровяная печь в гостиной, батареи и ковры во всех комнатах, кроме кухни.

– Я не это имела в виду, – сказала Стелла.

– А что же?

– Холодный для души.

Макс промолчал, поднес ко рту стакан и, пока пил водку, смотрел на нее. Осторожнее, говорил его взгляд, немедленно прекрати! Чарли недоуменно смотрел то на отца, то на мать.

– Мы сделаем его теплым, правда, дорогой? – сказала Стелла.

– Что ты имеешь в виду?

– Мама считает, что мы будем счастливы в новом доме, – сказал Макс. – Так ведь?