В течение первых недель жизни курицы, появление которой вызвало такой переполох, я знал ее только по взволнованным рассказам – какая она красивая и замечательная – и по фотографиям, которые не уставали делать девочки. Жил этот цыпленок у их отца. Пэм с детишками пока снимали домик, а я жил у себя в Бостоне, но вскоре все должно было измениться.

Не стану спорить: курочка действительно выглядела симпатичной, как и большинство цыплят, но так же привлекательны обычно и крольчата, и щенята, и котята. На фото я видел пушистый желтенький комочек, на головенке топорщились махонькие перышки, а клюв чем-то напоминал человеческие губы.

– Ой, она та-а-ка-ая хо-о-оро-о-о-шенькая! – повторяла без устали Абигейл, а Каролина охотно вторила сестре.

Потом, однажды вечером, ничем иным не примечательным, шерсть на загривке у меня все-таки приподнялась – правда, пока лишь чуть-чуть. Так, легкое шевеление, указывающее на то, что могут произойти какие-то события, которые, возможно, не очень мне понравятся. День был рабочий, Абигейл говорила по телефону с отцом, как и всегда перед сном. И тут я услышал, как она спрашивает:

– Как там Цыпа?

– А кто такая Цыпа? – поинтересовался я, когда она повесила трубку.

– Мой цыпленок, – ответила она, как будто это было само собой разумеющимся.

Итак, у цыпленка появилось имя.

– Хорошее имя, – сказал я немного рассеянно. Честно говоря, в последнее время я часто был рассеянным. Все силы по-прежнему уходили на «Глоуб», которой в ближайшем будущем предстояли суровые сокращения расходов. Я думал о тех, кого волей-неволей придется увольнять, о том, что могу и сам в итоге остаться без работы. Значит, вставал другой вопрос: что еще я умею делать и чем мне следует заняться? Не раз и не два я задумывался о том, насколько лучше было бы работать в промышленности – она-то как раз процветала. Единственным препятствием здесь был тот факт, что я люблю свое дело, которым занимался всю жизнь, и ничем другим заниматься не хочу. Помню, когда я ходил в пятый класс школы в городке Уэймут, мы организовали свое правительство. Кто хотел стать президентом, кто сенатором, а я начал выпускать свою газету и критиковал в ней всех кандидатов. Тогда я был наверху блаженства. Потом – и в старших классах, и в колледже – я мечтал только об одном: писать статьи в газету. Когда окончил школу, моей самой заветной мечтой стало получить работу в «Бостон глоуб». Когда же в возрасте двадцати шести лет я такую работу получил, она оказалась даже лучше, чем я мог себе представить. Я вдоль и поперек объездил Соединенные Штаты и весь мир, знакомился с сенаторами, президентами и премьер-министрами, сумел заставить одного конгрессмена уйти в отставку, а газета добилась того, что некоторые видные политики попали под суд. У читателей я пользовался успехом и слыл человеком умным, здравомыслящим и любящим свой город. Всем этим я занимался уже больше двадцати лет и хотел продолжать. А теперь выискались люди, которые жаждали закрыть газету и лишить меня всего.

Вот о чем были мои основные мысли, а оставшиеся крохи уходили на то, чтобы обдумывать неизбежное переселение из Бостона в пригород и прикидывать, какой именно дом нам с Памелой нужно купить. Тот, который Пэм снимала сейчас, был чересчур мал, к тому же слишком стар – в нем то и дело что-нибудь ломалось, а я понятия не имею, как это все нужно чинить. А тут мы еще оказались в тисках экономического кризиса. Доходы и сбережения у всех были в плачевном состоянии, и я в этом отношении не отличался от других. Страх душил все надежды, а рынок недвижимости являл собой жалкое зрелище.

Стоя в тот вечер на кухне, я хотел было спросить Абигейл, что они собираются делать с цыпленком по кличке Цыпа, когда клетка станет слишком мала, но что-то удержало меня от этого вопроса – до сих пор не могу понять, что именно. Возможно, где-то в глубине души я уже предвидел судьбу Цыпы, но стремился оградить себя от непосильного груза такого знания. А может быть, мне просто не хотелось признавать тот факт, что моя жизнь зависит от этой семилетней девчушки ростом всего-то метр двадцать пять. Да и невозможно тогда было предвидеть, каким злобным существом вырастет эта Цыпа – во всяком случае, по отношению ко мне. Я только представил себе, как курица будет осложнять и без того непривычную для меня жизнь в пригородном коттедже, окруженном зеленой лужайкой. Пока я ограничился немногими словами:

– Ну, думаю, что Цыпа тебя очень-очень любит.

– Еще как! – улыбнулась Абигейл. – Это самый лучший цыпленочек на свете.

Молодчина, дружище Брайан! Ты сам помог вырыть себе яму.

* * *

Наступил день рождения Абигейл – ей исполнялось восемь. Я вошел к ним в дом, стараясь не уронить две большущие коробки: в одной был торт, за который я явно переплатил, в другой – множество кексиков, маленьких копий большого торта. И тут краем глаза я заметил что-то такое, чего прежде в доме не наблюдалось. Но мне было не до того: я думал только о том, какое это важное и знаменательное событие – день рождения ребенка в таком вот пригороде. Господи, спаси и помилуй! Наверное, так справляли свои праздники древние римляне накануне крушения империи. А может быть, так жили Соединенные Штаты в последние часы перед биржевым крахом 1929 года. Когда я был маленьким (вот не думал, что напишу такую фразу), на день рождения приглашали, как правило, двоюродных братьев и сестренок да пару-тройку соседских ребятишек. Мы ели торт и играли в «ослиный хвост». И больше ничего. Нам и не нужно было ничего больше. Мы даже не догадывались, что на дне рождения может быть что-то еще.

А вот для детишек, живущих в достаточно зажиточных семьях пригородов, этого явно было мало. Я начал свое знакомство с этой культурой, когда Пэм попросила меня заехать по пути с работы в кондитерскую в Ньютоне, более близком пригороде Бостона, и забрать сласти, которые она заказала на день рождения. Я сразу представил себе старинную кондитерскую, где хозяин по имени Эрни ходит в осыпанном мукой фартуке, а в застекленных шкафах красуются всевозможные виды сахарных коржиков, печений с орехами и изюмом и домашних пирожков со сладкой начинкой. Готовят там пожилые матроны, которые, похоже, сами съедают немалую часть всех этих лакомств.

Все оказалось не совсем так. Первое, что бросилось мне в глаза – полное отсутствие витринных шкафов. Ни шкафов, ни коржиков, ни печенья – совсем ничего. Как оказалось, туда невозможно просто зайти, выбрать торт из полутора десятков лежащих на витрине и попросить написать голубенькой глазурью: «С днем рождения, Тревор!» Там все было устроено так, как если бы тебе вздумалось поехать на турнир в Огасту только потому, что захотелось сыграть партию в гольф. Я увидел то, что у них называлось «демонстрационным залом», а рядом – конференц-зал. Довольно быстро выяснилось: если хочешь заказать торт в этой самой кондитерской, сперва нужно приехать туда хотя бы за неделю до торжества и в специальном зале обсудить с кондитерами-консультантами все детали тех лакомств, которые ты собираешься припасти на день рождения Джессики или на бар-мицву Натана. В самом крайнем случае можно направить по электронной почте файл PDF с рисунком того шедевра, который тебе представляется подходящим.

Я назвал фамилию Пэм, и из глубин кондитерской вынырнул любезный мужчина с двумя огромными коробками в руках.

– Кажется, мы заказывали только один торт, – проговорил я.

Продавщица рассмеялась так, словно я очень остроумно пошутил.

– Вы заказали торт и к нему – несколько кексов в том же стиле, – пояснила она.

Ну да, конечно.

Торт оказался потрясающим. По любым меркам. Вероятно, и женщина, и мужчина ожидали, что я так и скажу, когда открыли коробку, чтобы я мог полюбоваться и восхититься. Сахарной глазурью были изображены девочки в спальных мешках, которые смотрят телевизор с плоским экраном. Это соответствовало теме праздника: кино и ночевка в гостях.

– Ну да, забавно было бы, если бы вы изобразили эдакий неуклюжий старый телевизор, который дети и узнать не смогли бы, – сострил я. Мои собеседники не засмеялись: они старательно выписывали счет на сто пятьдесят долларов. Это за тортик на день рождения. Для детишек восьми лет.

Когда я выговаривал Пэм за расточительство, которое она допускала, готовясь к детским праздникам, она обычно начинала перечислять «гвозди программы» на вечеринках соседских детишек. Были там и передвижные зоопарки, и поездки на лимузинах, и дорогие рестораны, и профессиональные иллюзионисты, и целые оркестры. Поэтому то, что к ней самой приезжали по вызову маникюрши и педикюрши прямо из бостонского салона красоты, да еще привозили с собой богатый инструментарий и лак всех мыслимых и немыслимых оттенков, она считала довольно скромными тратами. Будучи человеком разумным, я дискуссию не продолжал.

Приехал я часа за два до начала торжества. Повсюду были развешаны надутые шарики, стояли вазочки с драже «М&M’s», а вдоль стен в прихожей – ряды мешочков с подарками, которые предназначались гостям. Вот еще одна черта подобных празднеств в богатых пригородах: подарки предназначаются не только виновнику торжества, но и всем приглашенным, как на соревнованиях кубки вручают и победителям, и тем ребятам, что пришли к финишу последними. Протискиваясь в дверь с двумя большущими коробками, я так старался не уронить драгоценную ношу, был так ослеплен всевозможными украшениями, что даже не заметил клетку Цыпы.

О его присутствии я узнал только тогда, когда вошел на кухню и Каролина схватила меня за руку, мило прочирикав:

– Идем, познакомишься с Цыпой.

Мое сердце упало на пол и, позвякивая, покатилось прочь. Готов поклясться: будь там еще кто-нибудь, он непременно бы запóлзал на коленках, отыскивая, что это там упало на пол. «Идем, познакомишься с Цыпой». То, что несколько недель зрело исподволь, теперь стало прорываться наружу: все мои смутные страхи, каждый грамм треволнений, все мрачные предчувствия, которые таились где-то в глубинах подсознания. Каролина повела меня в гостиную. Тут появилась улыбающаяся Пэм и заявила:

– Подожди, сейчас ты увидишь, какая она красавица.

Ах, как бы я хотел подождать! Готов был ждать до тех пор, пока какой-нибудь добрый фермер не пришлет нам фото Цыпы на фоне разросшегося семейства и не сообщит, что (еще бы!) она стала чемпионкой среди несушек на его образцовой птицеферме, далеко-далеко отсюда. Но, увы, ждать не приходилось: знакомство с Цыпой предстояло мне прямо сейчас.

Мы подошли ближе. Цыпа сидела на подстилке из клочков бумаги в клетке, очевидно, предназначенной для крольчонка или хомячка. Тихо сидела и ворковала без всякого повода. Этакий маленький желтый пушистый комочек с крохотным клювиком и тоненькими ножками. Если бы не тихое воркование, можно было бы подумать, что это чучело птицы, любимая игрушка какой-нибудь благонравной девочки. Но курочка действительно была просто восхитительная – ради справедливости об этом я умолчать не могу.

– Возьми ее на руки, – скомандовала Каролина, со знанием дела открывая дверцу и вынимая Цыпу из клетки. Она передала цыпленка мне, я даже возразить не успел. Я вдруг почувствовал, как маленькие ножки с острыми коготками стали переступать по моей руке… а потом восхитительный цыпленочек открыл клювик и укусил меня за большой палец.

– Иисусе! – вскричал я от неожиданности.

Каролина захихикала, и в комнату влетела Абигейл с воплем:

– Цыпа, девочка моя милая!

Она забрала у меня цыпленка. Сестренки вернули Цыпу в клетку, а Абигейл даже успела при этом чмокнуть ее в желтенькую головку. Мы же пошли на кухню полюбоваться тортом за сто пятьдесят долларов, и по дороге я поинтересовался:

– Э-э, и долго Цыпа здесь пробудет?

– Мама сказала, что побудет, наверное, какое-то время, – ответила Абигейл после устрашающе долгой паузы, а потом улыбнулась, и мне показалось, что улыбка ее не лишена некоторого злорадства.

* * *

Трудно определить точно понятие «какое-то время», но в семействе Бендок оно, вероятно, означает не меньше двух недель. Однако и две недели спустя Цыпа чувствовала себя у Пэм как дома. Курица справила новоселье: исчезла прежняя маленькая клеточка на столике у стены, ее заменила собачья корзина, разместившаяся прямо посреди гостиной, что позволяло курочке бродить буквально повсюду. Я не стал бы утверждать, что это была уже курица на свободном выгуле, но дело явно шло к тому.

Пэм выстлала корзину мягкой соломой и вставила внутрь палку, которая могла служить насестом для Цыпы. На этот насест она водрузила пушистого игрушечного цыпленка, и Цыпа проводила почти все время, прижимаясь к нему. Может, курица думала, что это настоящий цыпленок. Может, она была не слишком умная. А может, ей было все равно. В корзину поставили маленькие чашечки с кормом и водой, и жизнь закипела. Эта курица носилась туда-сюда и ворковала. Спала крепко и всласть. И наслаждалась каждой минутой своей молодой жизни.

Особенно она ценила внимание, которое щедро уделяли ей обе девочки. Они то и дело вынимали цыпленка из корзины, баюкали на руках, садились на диван, расстилали полотенце, сами усаживались по краям, а в центре ставили Цыпу. Так они смотрели по телевизору «АйКарли» и «Волшебников из Вейверли Плэйс». При этом девочки разговаривали с цыпленком, подкармливали его маленькими порциями овсяных хлопьев, поглаживали мягкие пушистые перышки. Цыпа в ответ одобрительно ворковала.

Расплачиваться за ее благополучие пришлось мне. Особенно это стало заметно в мае, на выходных, когда Пэм отвезла дочек к их отцу. Я мечтал о том, что мы с ней сделаем короткую вылазку в Мэн, пообедаем в моем любимом ресторане в Портленде, прогуляемся с собаками по великолепному пляжу у скал Гус-Рокс. Или Пэм хотя бы приедет в Бостон, как почти всегда на выходные. Тогда мы могли бы часами гулять с собаками по городу, делая время от времени остановки, чтобы перекусить в ресторанчиках, которых в Саут-Энде хватает.

– Не получится, – сказала Пэм, когда в четверг вечером мы говорили по телефону.

– То есть? – Я испытал шок в буквальном смысле.

– Цыпа, – объяснила она одним словом.

Цыпа.

– А бывают няньки, которые ухаживают за курами? – задал я вопрос. Потом я выясню, что да, существуют такие, и стоят их услуги очень дорого. Однако пока пришлось удовлетвориться аргументацией Пэм:

– Мне не хочется оставлять ее. Она только-только начала привыкать к своей корзине, да и вообще. Ты же можешь приехать ко мне. Возьмем пиццу и будем смотреть по телевизору бейсбол.

Что ж, так я и поступил – мы поступили. А утром в субботу я проснулся на заре от того, что из гостиной Пэм доносилось какое-то исключительно злобное кудахтанье.

– Боже, что там творится? – спросил я, еще не очнувшись толком ото сна.

– Это Цыпа, – ответила Пэм, счастливо улыбаясь, хотя порядочные люди в такое время еще крепко спят. Потом не удержалась и добавила: – Ты посмотри, какая она жизнерадостная! Ей здесь так нравится!

Немного позже, когда я с собаками вернулся с прогулки, Пэм сидела за столом на кухне и читала газету, а Цыпа крепко спала, уютно устроившись у нее на коленях. Я накормил собак (потихоньку, как попросила Пэм, чтобы не будить птичку) и присел к столу рядом с ней. Наконец-то я собрал все свое мужество и задал вопрос, который неотступно мучил меня уже несколько недель:

– И что ты собираешься дальше делать с этой Цыпой?

Я был в полной уверенности (по крайней мере, твердо надеялся), что она должна что-нибудь предпринять. Ну, никто ведь не держит кур в качестве комнатных животных – во всяком случае, так я тогда считал. Это уже позднее я начитался литературы по данному вопросу и выяснил, что на самом деле довольно многие держат кур именно в таком качестве. Но тогда я еще мог поспорить, настаивая на том, что держать курицу в доме несправедливо прежде всего по отношению к самой курице. Как она может жить полнокровной куриной жизнью, если сидит в клетке в гостиной и ждет очередной серии мультика, который каждый вечер смотрит с двумя девочками?

Да я и не предполагал, что придется доказывать это женщине, у которой полно хлопот по дому и по горло дел в собственной ветклинике. Мало того, эта женщина собирается вот-вот переехать в новый дом вместе с немного неуживчивым, но в общем-то вполне симпатичным парнем. А курица в эту картину просто не вписывается. О чем тут спорить?

С другой стороны, я знал Пэм, знал ее детишек со всей их неисчерпаемой любовью к животным, не ограничивающейся какими-то отдельными видами. Они любили кроликов – и держали двоих, что сам я понимал с трудом; любили лошадей, чего уж я совсем не понимал. А еще они любили кошек и морских свинок, хомяков и крыс. Изначально любили все, что было способно ходить или ползать. И эту курицу они любили, что внушало мне нешуточный страх.

Отвечая на мой вопрос, Пэм не смотрела мне в глаза, а это всегда было дурным признаком. Не отрываясь от газеты, она сказала:

– Хочу найти семью, которая возьмет ее к себе. Отдам на ферму где-нибудь поблизости, хорошо бы совсем рядом, чтобы девочки могли ходить к ней в гости.

Такое здравое суждение пролилось на меня летним дождем. Значит, она обо всем уже подумала, даже все рассчитала и не спорила с тем, что курам лучше жить среди себе подобных. Надо было мне на этом и остановиться, но сгоряча я добавил:

– Действительно, надо же дать ей жить так, как положено курам.

– А она и живет, как положено курице, – парировала Пэм. Я понял, что брякнул лишнее. – Я как раз просвещаюсь на этот счет, – ага, вот это совсем дурной признак, – и вижу, что куры могут жить очень по-разному. Во многих случаях – куда лучше, чем в тесном курятнике, где вынуждены нести яйца для какого-нибудь фермера, который торгует молоком, а кур совсем не ценит. Мне просто нужно подыскать ей самое подходящее место.

– А что твой бывший? – вставил я. – Это же была его идея. Он и опыт проводил, и цыпленок, строго говоря, его. Что он предлагает?

– Он приглашал «Малышей со скотного двора» – это тот самый передвижной зоопарк с домашними животными, который заказывают на дни рождения всем здешним ребятам. Они готовы были забрать Цыпу, но потом я позвонила владелице и спросила, что станет с малышкой, когда та достаточно подрастет. Она ответила, что на этот счет никто не может ничего гарантировать.

Указательным пальцем Пэм погладила Цыпу по голове, и та проснулась, радостно заворковала, переговариваясь со своей «мамочкой».

– Не могу допустить, – продолжила Пэм, – чтобы какие-то циркачи загубили Цыпу только из-за того, что она перестала быть цыпленком. Разве это справедливо?

Ежедневно умирают сотни тысяч цыплят – крупных и мелких, совсем юных и постарше, – ради того, чтобы попасть к нам на стол. Быть может, это и несправедливо, но так устроена жизнь. Однако Пэм вряд ли была способна разделить со мной подобное мнение, а потому я предпочел прикусить язык. Хотя я бросил еще фразу вроде «я уверен, ты найдешь как раз то, что нужно», после чего пошел наверх, чтобы принять душ.

* * *

В конечном итоге выяснилось, что найти «как раз то, что нужно» вовсе не так легко – правда, в глубине души я подозреваю (и не надо обвинять меня в цинизме), что Пэм искала не слишком старательно. Она сажала Цыпу в ящик и ездила на окрестные фермы. Потом возвращалась все с тем же ящиком и Цыпой, не слишком огорчаясь по поводу того, что фермеры не желают брать чужака: другие птицы могли от нее чем-нибудь заразиться. Но Пэм видела страх, отражавшийся в моих глазах, и не прекращала поиски.

Она звонила по телефону – я слышал эти разговоры. Посылала по электронной почте письма отдельным фермерам и целым объединениям – я видел эти письма. Обратилась даже к старым сокурсникам по ветеринарному факультету и к автору книги, посвященной разведению кур в домашних условиях. Везде она сталкивалась с отказами, но это ее особо не огорчало.

Тем временем Цыпа подрастала, и довольно быстро. Желтенькие перышки постепенно белели. В некогда просторной корзинке для щенка ей стало уже тесно. Правда, девочкам это никак не мешало: они по-прежнему нянчили Цыпу на руках, сажали ее на колени, когда смотрели телевизор, играли с ней в кухне на полу и не переставали ею восхищаться. Я, если уж говорить начистоту, все ждал, когда Цыпа им наскучит, потеряет свою привлекательность и станет часами грустить в полном одиночестве – вот тогда я смог бы пожалеть ее, признав, что жизнь обошлась с нею несправедливо. Ждал, но не дождался.

Однажды летом я приехал к Пэм после работы и обнаружил Цыпу и девочек во дворе. Птичка, высоко поднимая ноги, вышагивала по газону и время от времени что-то клевала, а дети восхищались каждым ее движением.

– Брайан! – окликнула меня своим пронзительным голосом Каролина, едва я вышел из машины. – Цыпе здесь страшно нравится. Ты только посмотри на нее. Она просто в восторге.

Абигейл подхватила Цыпу на руки и протянула мне со словами:

– Приласкай ее.

– Не буду я ласкать цыпленка, – возразил я, инстинктивно отшатнувшись.

– Ну давай же, погладь, – настаивал ребенок, поднося птичку ближе.

– Аби, я не буду гладить цыпленка.

Абигейл с довольной и одновременно проказливой мордашкой протянула, нарочно коверкая слова:

– О-о-о-у, такой больсой Блайан боится такой маленькой-маленькой кулоцьки. Как нехолосо, Блайан.

Каролина стала распевать новую дразнилку, Цыпа завопила изо всех сил, а в дверях я, обернувшись, увидел хохочущую Пэм.

Выходило четверо на одного – ну, если не считать собак, Бейкера и Уолтера: те прыгали возле меня, но на самом деле сохраняли нейтралитет. Все, что им было нужно, – чтобы я бросил мячик. Делать нечего – я протянул левую руку и собрался погладить птицу, которая в тот единственный раз, когда я до нее дотрагивался, клюнула меня. Стоило моим пальцам приблизиться к пушистому боку, который с каждым днем становился все белее, как Цыпа издала долгий рокочущий звук, в котором ясно слышалась угроза: «Только тронь – я тебе глаза выклюю».

Я отступил – может, чуть быстрее, чем хотелось бы. Девочки засмеялись. Надо мной, а не вместе со мной. Пэм улыбалась. Они подшутили над Блайаном, и я только сейчас начал понимать, до какой степени.

– Брайан еще больший трусишка, чем Цыпа, – воскликнула Абигейл. Она не успела еще закончить эту мысль, как Каролина негромко закудахтала.

* * *

В следующие несколько вечеров я никак не мог выбраться в пригород: то званые обеды, то статьи, то еще что-нибудь, связанное с работой. Вырваться мне удалось только в пятницу, когда дети снова были у своего отца, а в доме Пэм царили тишина и покой. Мы пошли пообедать в один из тамошних ресторанов, мечтая взять что-нибудь невероятно заурядное, лишь бы сыру было побольше. Но обед был не главным: как бы сильно я ни любил детишек, мне всегда очень хотелось подольше побыть наедине с Пэм. Мы с нею разговаривали, шутили, смеялись, выпили немного. Вернувшись в дом, я ничего особенного не заметил.

Наутро же, отправляясь на прогулку с собаками, я увидел, что в гостиной нет привычной корзины. На душе у меня сразу посветлело, а в голове стали роиться веселые мысли. Значит, Пэм все же смирилась с мыслью, что Цыпе нужно жить на ферме. Там ей самое место, и от этого всем будет лучше. Я только никак не мог понять, почему Пэм мне ничего не сказала – ни сразу, когда избавилась от курицы, ни вчера вечером. Мы ведь говорим по телефону не меньше десятка раз на дню. Наверное, решила сделать мне сюрприз.

Я пытался обуздать нахлынувшую на меня радость, понимая, что так будет правильнее. Заглянул на кухню, Пэм была как раз там.

– А у нас чего-то не хватает? – поинтересовался я. Говори спокойно, Брайан, еще спокойнее.

Она ответила мне недоуменным взглядом.

– Цыпа, – уточнил я. – Куда девалась Цыпа?

Пэм так и красовалась в своем фирменном белом халате и брюках, да еще в толстом свитере. Даже если стояла жара в тридцать градусов, она ходила в этом с утра до вечера, а если уж хотела выглядеть игриво, то под белый халат надевала футболку. Волосы у нее сейчас были нерасчесанными, а глаза совсем сонными. Я ожидал: вот она сядет и начнет долгий рассказ о том, как грустят девочки, которым пришлось признать, что Цыпа должна вести естественную для нее жизнь курицы. Ведь нашелся добрый фермер, согласившийся взять ее к себе. Рассказа, однако, я так и не дождался.

– А! Она в гараже, – только и сказала Пэм.

Не такого ответа я ожидал, не на это надеялся, но все же с таким поворотом событий уже можно было мириться – Цыпа перестала быть комнатной курочкой, постоянно проживающей в гостиной. Мало того, ее переселение в гараж ясно показывало, что женщины с улицы Чекерберри-серкл начали уставать от непрерывно воркующей птички. У меня возникло предположение, доставившее немало радости: полпути пройдено, теперь и до фермы недалеко!

– Пойдешь с собаками, выпусти ее, пожалуйста, во двор, – безразличным тоном попросила Пэм, наливая себе кофе.

Втроем мы двинулись в путь: собаки дрожали от радостно-возбужденного предвкушения беготни за мячиками, а человек не переставал гадать, что его ждет в гараже. Потянул на себя дверь гаража, она не поддалась. Наверное, до меня последнего из всех жителей пригородов дошло, что гаражи так больше никто не открывает. Все же до меня это дошло, и я подошел к припаркованному на подъездной аллее внедорожнику Пэм, забрался в него и нажал на кнопку, открывающую двери гаража.

Внутри оказалось сыро, повсюду была разбросана старая мебель, пол устилали сухие листья, а вдоль стены выстроились всевозможные садовые инструменты и домашний инвентарь. Ничего даже отдаленно похожего на птицу я там не увидел. Потрогал детские велосипеды, самокаты, огромное чучело лошади – нет никакой птицы.

– Цыпа! – тихонько позвал я. – Ты здесь, Цыпа? – Я надеялся, что она сидит в маленькой клетке среди всякого хлама, но при этом понимал, что нельзя требовать от жизни слишком многого. Окликнул еще раз, настойчивее: – Цыпа!

И услыхал негромкий клекот. Краешком глаза я подметил какое-то движение, происходившее выше уровня глаз. Присмотрелся и с удивлением разглядел Цыпу на полочке в дальней части гаража, за грудой разномастной ненужной мебели. Боже, Пэм выселила ее на полку! Любовь между женщиной и птицей явно остыла, не оставив следа. Победу вновь одержал здравый смысл. Следующая станция – птицеферма.

Курица закудахтала громче, и я спросил, не требуется ли ей помощь.

– Цыпа, бедняжка, – проговорил я. Мне хотелось подчеркнуть этим, что она оказалась на самой обочине – ничего похожего на те дни, когда курица жила на полу в гостиной, играла с похожим на саму себя чучелом и смотрела телевизор в компании двух восторженных девочек.

Через мебельные завалы я стал пробираться к ней, но тут Цыпа проделала нечто такое, что запомнилось мне на всю оставшуюся жизнь. Она выпрямилась и без малейших усилий спрыгнула с полки на стоявший прямо под ней старый обеденный стол, покрытый, кстати говоря, полинявшими пляжными полотенцами. Целеустремленно прошагала по столу и перепрыгнула на кресло, тоже покрытое, только простыней. С кресла она непринужденно порхнула на пол. Все путешествие заняло не больше двадцати секунд. Оказавшись на цементном полу, Цыпа горделиво прошествовала через дверь гаража и вышла на просторный двор, где и встретила лицом к лицу наступивший день.

Я задержался и обнаружил, что на полке для Цыпы было устроено что-то вроде гнезда из целого вороха одеял. Верхнее, кажется, было из ангорской шерсти, но категорически утверждать не буду. Ну не могло же оно быть кашемировым, верно? Господи ты боже мой! Я последовал за курицей и увидел, как заметно повеселевшая Пэм вышла из дома с полной миской овсяной каши, мелко нарезанного сыра и лущеной кукурузы. Пэм широко развела руки и взволнованно заговорила с Цыпой – похоже, самым что ни на есть куриным голосом. Ах, какая Цыпа красивенькая, какая умненькая, а уж завтрак ей как понравится! Птичка заворковала так старательно, будто хотела спеть ответный хвалебный гимн.

В то же утро мы с Пэм снова отправились присматривать себе коттедж. Цыпа вышагивала по газону, высоко поднимая ноги.

– Ей так хорошо? – спросил я, заводя машину.

– Просто отлично, – заверила меня Пэм. Она устроилась на переднем сиденье и смотрела на птичку в окно.

– А она никуда не убежит?

– Куда? Где ей будет лучше, чем здесь? – Пока я маневрировал, Пэм опустила стекло и попросила: – Притормози на минутку. – Потом обратилась к курице: – Счастливо оставаться, Бу-бу! Желаю тебе приятно провести время!

Бу-бу? Значит, у птицы появилось еще одно прозвище? Обычно хозяева, уж не говоря о Пэм, не расстаются с животными, которым дали ласковые прозвища.

Вечером Цыпа проделала обратный путь в свое гнездышко, вспорхнув сперва на кресло, потом на стол, потом на заботливо выстланную теплыми одеялами полку. Когда стемнело, Пэм заперла гараж, чтобы уберечь птичку от койотов. Между прочим, с тех пор моим любимым диким животным стал койот. На работе я даже сделал заставку на своем компьютере: огромная фотография койота, который выразительно смотрит в объектив, как бы говоря: «Не переживай, я сам обо всем позабочусь». Пищевая цепь – важнейший элемент в живой природе.

– Доброй ночи, Бу, – донесся до меня из кухни ласковый голос Пэм.

О том, чтобы избавиться от Цыпы, речь больше не заходила. Во всяком случае, ее не заводил никто, кроме парня по имени Брайан.