В процессе поисков нового дома я многое узнал о жизни – во всяком случае, о том, как ее понимают в пригородах. Узнал, что такое «грязная комната» – там нет никакой грязи, зато стоит стиральная машина и сушилка, есть раковины и иногда уютные маленькие кладовки. Такие, чтобы игроки «Бостон Брюинз» могли без шума приехать сюда и им было где разместить свое снаряжение. Узнал я и то, что жители пригородов любят устраивать у себя в подвалах шикарные домашние кинотеатры и наполненные всевозможными тренажерами фитнес-залы, причем вид у этих тренажеров такой, что невозможно представить, как они проходят в двери. Когда я был ребенком, у нас в подвале стоял стол для пинг-понга, заставленный всякими ящиками, и, на мой взгляд, все было просто отлично.

– А это что? – спросил я, когда мы осматривали дом, который мне не понравился еще до того, как мы вошли внутрь. Я задал этот вопрос, потянув на себя застекленную дверь, за которой находилась выложенная плиткой комната со скамейкой.

– Это сауна, – объяснил любезный представитель агентства таким тоном, который ясно показывал, что он считает меня умственно отсталой личностью. Когда я покупал себе квартиру площадью восемьсот квадратных футов, в которой прожил потом больше десяти лет, я чувствовал, что действительно добился в жизни успеха, потому что там была посудомоечная машина, которая чаще всего работала, – надо было только посильнее хлопнуть дверцей и так же сильно крутануть рычаг.

Узнал я и о том, что душ мало чего стоит, если у него всего одна насадка – в большинстве рассмотренных случаев их было несколько. Узнал, что площадь участка играет немалую роль, хотя почему, я так до конца и не понял: ведь чем больше участок, тем больше работы он требует. Узнал также, что давным-давно никто не открывает двери гаража вручную – правда, этому меня как будто бы уже научила Пэм.

Я успел привыкнуть к факту: всякий агент по торговле недвижимостью свято верит в то, что любой дом, который он (или она) вам показывает, будет продан уже через полчаса. Если вы не ухватитесь за него сразу же, то безвозвратно потеряете шанс совершить самую лучшую в своей жизни сделку. Дом при этом может безуспешно продаваться уже добрых три года, из него, возможно, выпали кирпичи, а из разбитых окон второго этажа вам машут лапами обнаглевшие еноты. Неважно – это первоклассный дом, требующий совсем небольшого ремонта; экономика пошла на подъем, и для покупки именно сегодня – самый что ни на есть подходящий день.

Выяснил я и то, что мне большинство домов в пригородах не нравится. Все эти башенки и крутые крыши, пилястры и колонны производили на меня немного гнетущее впечатление. Похоже было, что эти дома стоят где-то в Шварцвальде или в Альпах, а вовсе не порождены фантазией очередного безумного архитектора в двадцати милях к западу от Бостона. К большой досаде Пэм, я то и дело спрашивал у нее, что случилось с добрым старым колониальным стилем, где двери находились по центру фасада. Неужели это больше никому не нравится? А может, просто в моей голове что-то перепуталось из-за того, что меня занесло так далеко от ресторанов с четырьмя звездочками и станций метро? Но всякий раз, когда мы входили в очередной дом, меня немало беспокоило и нечто другое: я бродил по пустым комнатам и начинал понимать, что становлюсь похожим на своего отца, хотя сам ничьим отцом так и не стал. Иными словами, я увидел, что отказываюсь от того, о чем мечтал в юности, ради стандартного американского показателя жизненного успеха: любовь, детишки, дом в пригороде, выезды на пикники. Возможно – даже скорее всего – ничего плохого в этом нет, таков естественный порядок вещей. Но меня раздражало, что я перепрыгнул (может быть, просто упустил) целый ряд необходимых на этом пути ступенек. Жена никогда не сообщала мне о своей беременности. Я никогда не видел новорожденного младенца. Мне не приходилось ютиться в квартире вместе с подрастающим ребенком и едва начавшим ходить еще одним малышом, что заставило бы меня стремиться в пригород, где в доме больше свободного места. Мне не приходилось переезжать туда, где есть хорошие школы, в этом не было нужды.

Нет, я просто влюбился в хорошую женщину, обитающую в таком месте, которое мне представлялось чуть ли не заграницей. Я бродил по дому, который мы могли купить, и думал о том, чего он потребует, и о том, какой в этом заложен смысл.

– Тебе этот дом не нравится, – раз за разом говорила мне Пэм, когда мы оказывались в семейной гостиной с потолками как в кафедральном соборе, разглядывали на кухне разделочные столы из камня, гадали, сколько лет здесь уже простояли стиральная машина и сушилка.

– Да, не то чтобы очень, – отвечал я. Они все казались мне неподходящими, а Пэм на меня не давила.

Все это происходило уже столько раз, что мне становилось даже неловко. Чтобы не перечислять всего того, что может меня не устроить, я предложил руководствоваться одним четким критерием, который поможет сдвинуть дело с мертвой точки. Соглашаясь на переезд в пригород, я ставил только одно непременное условие: дом, который мы купим, должен стоять у дороги, которая куда-нибудь ведет. Уж извините, но эта мысль была блестящей. Она позволяла исключить уединенные тупики. Она ставила жирный красный крест на обособленных райончиках, говорящие названия которых вырезаны на каменных стелах при въезде: «Плакучие ивы» или «Фермы у ручья». Такие места вселяют в меня непреодолимый страх: все, что бы ни происходило в доме, становится известно соседям, которые осуждающе поглядывают на заросшие сорняками лужайки и изводят тебя бесконечными разговорами о подвигах юного Тайлера на футбольном поле. Не то чтобы я гордился своими страхами и огорчениями, однако мне нужно было ими с кем-то поделиться, а Пэм терпеливо выслушивала, как горько я сокрушаюсь по поводу того, что вынужден расстаться с городской жизнью.

И вот мы наконец нашли. Это был новехонький дом из красного кирпича, построенный в стиле старой фермы, с навесом над крыльцом, со множеством окон, с большой семейной гостиной, где имелся камин, облицованный камнем. Другого такого дома мы не встречали. И до нас в нем никто еще не жил. Здесь не было медиа-зала, не было двухэтажной гостиной, не было узенькой лесенки на второй этаж, не было окон, защищенных специальными системами безопасности. Стоял дом на главной, но довольно тихой улице. Он очень подходил Пэм, а раз так, то вполне подойдет и мне.

Но шел 2009 год, и вопросы так легко не решались. Те самые банкиры, которые в 2007-м пачками рассылали предложения о займах на покупку домов, теперь хотели получить в качестве обеспечения ведро нашей крови. Мы принадлежали к тому широкому слою населения, который находится между богачами и бедняками: у нас хватало денег, чтобы оплатить половину стоимости дома, но не весь дом сразу. Однако, чтобы получить кредит, нам пришлось проделать куда больше трюков, чем дельфинам в океанариуме.

Сначала нужно было продать мою квартиру в большом доме в Бостоне, а я неразумно горячился всякий раз, когда кто-нибудь осматривал ее и не соглашался купить мгновенно, не сходя с места. Я хочу сказать, почему они не видели в ней того, что ясно было мне? Как можно не понимать того, что это самая великолепная квартира, какую только можно себе вообразить? Неужели не ясно, сколько тепла дает этот камин холодными январскими вечерами, как легко добраться отсюда до реки Чарльз июльским утром, как удобно попасть на стадион «Фенуэй» во время октябрьских финальных игр? Как они могли не почувствовать очарования этого жилища?

Постепенно, как и бывает в жизни, все утряслось: и продажа квартиры, и получение займа, и покупка нового дома. Я со всем этим почти смирился. Меня уже почти радовали мысли о том, что мне будет принадлежать большой домашний кабинет с камином и не придется каждый раз по выходным покидать Пэм и целых тридцать пять минут ехать до города, чтобы лечь спать. Готов я был и к тем обязательствам, которыми сопровождалась эта сделка, причем я говорю вовсе не об ипотеке.

* * *

Как-то раз в середине марта, после обеда, зазвонил мой служебный телефон. Звонила Пэм.

– Ты сумеешь вырваться и приехать сюда на празднование дня рождения?

День рождения.

Едва ли вы сможете представить, какой первобытный страх охватил меня, как я испугался потерпеть неудачу, услышав два таких обычных слова, – главным образом потому, что понятия не имел, чей день рождения мы будем праздновать этим вечером. А спросить прямо было не так-то легко. Раньше все было просто: я помнил в принципе об одном-единственном дне рождения – моем. Ну, еще я запоминал в свое время дни рождения бывшей жены или особенно дорогой мне подруги. Что касается мамы, то о ее дне мне всегда напоминали сестры, в этом на них можно было положиться, а мама всегда звонила мне накануне их дат. День рождения Гарри я хорошо помнил, хотя мы не всегда его отмечали: мне становилось не по себе, когда я думал о том, что он стареет. Но теперь были две девочки, моя невеста и ее обширная родня, и все это не умещалось в памяти, с чем я и столкнулся в данную минуту.

Сердце у меня упало, как холодный камень в горячий суп. День рождения. Я живо представил себе, как расплачется ребенок, если я приеду без подарка, хотя у обеих девочек было все, чего они только могли пожелать. Представил я себе и рассерженную взрослую, шокированную нянюшку Маршу, которая с незапамятных пор была членом семьи, представил звонок шепотом будущей теще, мрачные последующие недели, а затем неловкие попытки к примирению, которые, возможно, потребуют от меня купить в подарок нового пони, чего я сейчас не мог себе позволить. Подумать только: всего двадцать минут назад я блаженно бросал себе в рот конфеты «М&М’s» с арахисом и размышлял, успею ли сегодня побывать в спортзале.

Я сосредоточился на мыслях о Каролине, младшей дочке Пэм. Давай, Брайан, шевели мозгами! Ага, вспомнил! Был же праздник, после которого гости остались ночевать в доме, где-то недели через две после Рождества. Тогда снова прибыла целая команда маникюрш, и они открыли в гостиной Пэм что-то вроде салона: не меньше дюжины девочек лет семи выстроились в очередь, нетерпеливо ожидая, когда им накрасят ногти на руках и ногах. Это и был ее день рождения. Теперь Абигейл, старшая. Немного позднее, это точно. Думай. Ради всего святого, постарайся вспомнить. Да, я помню, как забирал в магазине торт для нее. В тот вечер еще передавали матч «Ред Сокс». В апреле это было. Уже успел начаться бейсбольный сезон. А сейчас еще март – значит, день рождения не у нее.

Ну, про Пэм я помнил. У нее в октябре, одном из моих самых любимых месяцев.

Кто ж еще остается, черт возьми?

– Конечно приеду, а как же иначе? – ответил я на вопрос Пэм, изо всех сил стараясь скрыть охватившую меня панику. – Не режьте торт без меня.

Входя в тот вечер в ее дом, я нес с собой не подарок, а чувство смертельного страха. Только я открыл входную дверь, как Каролина громко закричала:

– Брайан приехал! Можно начинать! – Это было хорошее, по-настоящему теплое приветствие, которое здесь мне вовсе не было гарантировано. Ради таких горячих приветствий многое можно было стерпеть, даже те вечера, когда я входил в дом, а девочки не давали себе труда оторваться от телевизора, чтобы хоть поздороваться, и в конце концов я, стоя в одиночестве, ел равиоли с сыром.

Я вошел в кухню. Там за столом сидела Абигейл и делала уроки, Пэм убирала в шкафчик тарелки после обеда, а на разделочном столе рядом с целой гроздью красных и белых воздушных шариков стояла большая коробка с тортом из первоклассной кондитерской «Шоколадная глазурь». Возле нее никто не суетился.

– Хочешь привести сюда именинника? – крикнула Пэм, обращаясь к Каролине.

Ага, хотя бы с полом определились. Пэм подошла к коробке с тортом и начала открывать заклеенные лентой бортики. Позади хлопнула дверь. Абигейл отодвинула в сторону свои тетрадки и возбужденно вскочила с места. Я же боялся, чтобы моя голова не лопнула от любопытства. Каролина вошла на кухню, держа в руках не кого иного, как радостно воркующего Цыпу, а Пэм в ту же минуту, не сговариваясь с Каролиной, протянула на вытянутых руках торт, украшенный точным подобием Цыпы из густого белого и красного крема.

– Смотри, Бу-Бу, это ты! – воскликнула Абигейл. Каролина сунула его клювом прямо в торт, и будь я проклят, если петух сперва не вгляделся в угощение повнимательнее, словно хотел сказать: «Хорошо бы внутри оказалась шоколадная начинка». В торте горела одинокая свеча, свет выключили. Женское трио затянуло «С днем рожденья тебя».

Я ощутил одновременно и облегчение, и безграничное удивление. Нет, я знал, что они обожают эту птичку, но заказывать торт в «Шоколадной глазури»? Такая штука разорила Пэм не меньше, чем на сотню баксов. Она тем временем отрезала ломтик этой красоты и положила на праздничную тарелку, специально предназначенную для именинника, а тарелку поставила на пол. Снова загорелся свет. Каролина выпустила из рук Цыпу, который издал громкий, похожий на лай звук. Его можно было принять за выражение благодарности, если бы я не знал этого петуха так близко. Он засунул клюв поглубже в торт, вытащил его, весь вымазанный кремом, и посмотрел на Пэм и девочек с нескрываемой радостью. Цыпа снова и снова жадно набрасывался на крем, на бисквит, на крошки, оставшиеся в тарелке. Девочки громко смеялись, выкрикивая: «Цыпа! Цыпа!» Пэм сияла, а такой я ее уже давненько не видел. Я не удержался и тоже посмеялся – над птицей, над девочками, над нелепостью всего происходящего.

– Тебе исполнился год, Цыпа, – растолковывала Каролина петуху, который уже не обращал на нее внимания. – Там, где сделали этот торт, найдется еще много-много других.

Прошло месяца два, и в одно теплое майское воскресенье мы впервые с тревогой убедились в том, как быстро могут рассыпаться такие мечты.

* * *

Мы с Пэм показывали свой новый дом моей сестре Коллин и ее мужу Марку. Через пару недель мы собирались въезжать, и строительная фирма любезно передала нам ключи, вот мы и стали приглашать родственников на смотрины. Только начали заходить в дом, как у Пэм зазвонил мобильник, она послушала и стала белее мела.

– Ладно, – резко бросила она в трубку. – Понятно. Да. Где он сейчас? Он двигается? Вы могли бы с ним побыть? Я сейчас приеду.

Она закончила разговор и посмотрела на меня со смесью растерянности и неприкрытого страха.

– На Цыпу только что напала собака. Мне нужно ехать.

Не успел я ответить, как она уже сидела за рулем и гнала машину на полной скорости к воротам, спеша к своему дому, до которого езды было пять минут.

Я продолжал водить Коллин и Марка по дому с таким видом, будто сам придумал, как надо жить в пригороде. В душе моей, однако, что-то происходило – что-то такое, чего я даже не ожидал. Уже больше года я надеялся избавиться от этого петуха. При этом давно смирился с мыслью, что сам он никуда не уйдет, потому что даже куриным мозгам было ясно, что лучше ему нигде не будет. Потому-то я и молился о ниспослании ястреба или койота, о том, чтобы в один прекрасный день найти во дворе тушку, а потом утешать, как положено, окружающих, мол, он прожил чудесную жизнь, какой позавидовал бы всякий петух.

А теперь, столкнувшись с возможной скорой смертью Цыпы, я почувствовал себя совершенно выбитым из колеи. Возможно, меня тревожило то, что гибель его слишком глубоко огорчит Пэм и ее девочек. Да, такая мысль меня действительно тревожила, но дело было не только в этом. Я показывал Коллин кран на кухне, который можно было настраивать и на режим струи, и на режим разбрызгивателя (представляете?), а мысли мои вращались вокруг клятого петуха, вокруг того, как он лаял, стоило кому-нибудь появиться у парадной двери, как гордо стоял на верхней ступеньке лестницы, как безошибочно угадывал время, когда – перед самым наступлением темноты – пора было прятаться в безопасном гараже, какая радость загоралась в его глупых глазах, когда Абигейл или Каролина подхватывали его на руки.

Отчего мне думалось обо всем этом?

Прошло минут двадцать, и зазвонил мой мобильник, высветив на дисплее имя Пэм.

– С ним все нормально, – сообщила она. – Двор весь усеян перьями, есть несколько капель крови, но она, по-видимому, собачья, потому что у самого Цыпы я ничего такого не обнаружила: ни порезов, ни укусов, ни ран, ни малейших признаков каких-либо травм. Просто он немного взволнован.

Отчего я почувствовал такое облегчение?

– А что же произошло? – полюбопытствовал я.

– Я сейчас возвращаюсь к вам. Цыпу я заперла в гараже, чтобы он мог прийти в себя. Когда приеду, все тебе расскажу.

Я немного помаялся в ожидании Пэм. Стоял один из тех чудесных дней, когда уже чувствуется приближение лета. Марк бродил вокруг дома и давал мне разнообразные советы по улучшению ландшафта – вскоре я выяснил, что мне такое не по карману. Коллин, уставшая до отупения, просто ждала, когда мы пойдем обедать.

– Ты получил почти то, чего добивался, – сказала она мне.

На самом деле я получил все. Меня только смущало, что я к этому так стремился.

Пэм подъехала по дорожке, посыпанной гравием, и затормозила с характерным хрустом, который впоследствии стал для меня таким привычным. Когда она вышла из машины, я увидел, что она успела поплакать, но теперь счастливо улыбалась. Несомненно, сначала были слезы страха, потом – облегчения и наконец – слезы радости.

Я встретил ее у машины, и Пэм ткнулась лицом мне в плечо, зажмурилась и сказала:

– Даже не знаю, что бы я сделала.

– Да что случилось-то?

К нам подошли моя сестра с зятем и очень убедительно изобразили озабоченность состоянием здоровья Цыпы. Пройдет меньше года, и Цыпа будет гоняться за Коллин по всему двору, давая неожиданное представление шестнадцати восхищенным десятилетним девочкам – дело будет происходить в день рождения Абигейл, – но пока Коллин не могла об этом догадываться.

– Кто-то пришел в гости к соседям, чуть дальше по улице, и привел с собой собаку. Ее вывели на прогулку, проходили мимо моего дома, собака увидела Цыпу и кинулась на него. – Она немного помолчала, собираясь с силами, и продолжила: – Глупая собака бросается на Цыпу. А соседка стоит у забора и все видит. Цыпа начинает бить крыльями. Собака старается его укусить, но Цыпа не бежит от нее. Он взмывает в воздух и клюет собаку. Повсюду летают перья, собака получает ранки от клюва, Цыпа орет изо всех сил. Представляю себе это зрелище. Наконец тому парню удалось взять псину на поводок, и после этого они с соседкой позвонили мне.

– Выходит, Цыпа, по сути дела, справился с собакой? – спросил я. Уж не знаю отчего, но я ощутил прилив гордости.

Пэм немного подумала, улыбнулась и сказала:

– Да вроде бы так.

Голос у нее окреп, на щеках снова заиграл румянец. Мы договорились обо всем забыть и заняться обедом. По дороге к машине Пэм склонила голову мне на плечо и проговорила:

– Я понимаю, это звучит смешно, но я люблю эту птичку.

Я в эту птичку влюблен не был, но уже начинал понимать, что хочет сказать Пэм.

* * *

Говорят, что нельзя измерить деньгами какую бы то ни было любовь, тем более настоящую, но Пэм, похоже, готова была опровергнуть эту мудрость. Оставалась неделя до переезда в наш новый дом, неделя до того дня, как грузовики подъедут к моему прежнему жилищу и заберут оттуда все мои вещи, а прежняя холостая жизнь канет в зыбкий мир прошлого.

Пэм и я встретились с Адамом, подрядчиком, приводившим в порядок наш дом, чтобы договориться о последних недостающих штрихах. Здесь надо заметить, что Адам смотрел на меня так, будто я только что свалился с Луны. Я работал не руками (если не считать набор текста на компьютере), а головой, а кое-кто с такой альтернативой может поспорить. У меня не было в запасе никаких инструментов. Я не умел отличить гаечный ключ от молотка. Когда я возил девочек порыбачить в Мэн, мне требовалась помощь Абигейл – девятилетней девочки, – чтобы прикрепить леску к удилищу и правильно забросить. Нет, серьезно: вообразите себе мужчину сорока с лишним лет, который держит в руках удочку «Принцесса Диснея», а рядом с ним девочку со взъерошенными светлыми волосами, которая показывает ему, когда нужно нажимать дурацкую маленькую кнопочку, а когда отпускать.

– У тебя все получится, Брайан, – неизменно говорила она при этом.

И все это время в тридцати шагах стоит парень в непромокаемом комбинезоне, рядом с ним на песке – великолепный набор снастей и всевозможных наживок, и он поглядывает на нас, явно стыдясь того факта, что мы с ним одного пола.

Напротив, Пэм всегда интуитивно чувствовала, как должны работать любые вещи в реальном мире. У нее были руки хирурга и голова прирожденного инженера. С Адамом она могла говорить о кладовках, шкафчиках, настилке полов и различных приспособлениях – так, как я говорить не умею. Со мной Адам старался держаться максимально почтительно, но под конец это давалось ему нелегко, и он все внимание неизбежно переключал на Пэм.

В тот день Пэм пришла к выводу, что нам нужен забор. Я же о заборах знал только одно: они стоят денег, и, судя по всему, немалых.

– А что, если нам поставить такой замечательный электронный заборчик? – предложил было я. – Он никак не нарушит общей гармонии. Лужайка выходит прямо на улицу. Все вокруг останется ровненьким и аккуратным.

Они оба посмотрели на меня, как на психа.

– Не доверяю я электронным заборам, – возразила Пэм. – Собаки через них будут пробегать совершенно свободно. А мы ведь живем на главной улице. Здесь надо не ошибиться, рисковать нам никак нельзя.

Адам долго вышагивал по периметру участка и что-то подсчитывал в уме. Потом стал набрасывать чертеж на клочке бумаги. Мы тем временем присели на низкую ограду. Пэм просила натянуть на эту ограду проволоку или сетку.

– Собакам это не позволит выскакивать на улицу, – заверила она меня. – А мы будем спокойны. Это дорогого стоит.

Мы уже собрались уходить, когда Адам спросил у Пэм:

– А о сарайчике вы не хотите поговорить?

О сарайчике?

– Это для Цыпы, – объяснила Пэм. – Надо же ему где-то спать. Ты сам говорил, что больше не хочешь, чтобы он жил в гараже, и у меня в этом смысле нет к тебе претензий.

Я вдруг почувствовал, что в моем новом жилище устанавливается власть клюва, – кто бы мог подумать, но я всем этим был сыт по горло. Да, правда, я просил о том, чтобы наш новенький гараж не превратился в жилье для Цыпы. Внутри там царила полная красота: сияющие полы без единого пятнышка, чистенькие стены, повсюду даже пахнет всем совершенно новым. Цыпе хватит одной ночи, чтобы все это загадить, не говоря уж о необходимости сооружать лестницу из мебели, чтобы он мог взобраться на свой насест, о перьях, которые будут повсюду, о рассыпанных по полу кукурузных зернах, которые привлекут насекомых и мелких грызунов – впрочем, не таких крупных, чтобы представлять опасность для петуха. Еще несколько недель назад я высказал простую просьбу: нельзя ли соорудить ему будочку? Наподобие собачьей – примерно по пояс, с закрывающейся дверью. Так, наверное, и живут миллионы цыплят в этом мире, раз уж они оказались в жилище человека. Почему бы так не жить еще одному цыпленку?

Пэм с Адамом и одним рабочим из его бригады отправились в дальний угол двора, а я, достав из своей машины кое-какие вещи – коробки с книгами и тому подобное, – понес их в дом. Складывая груз в великолепном подвале, я невольно подумал о том, как здорово жить в новеньком доме. Здесь еще никто не умирал. Здесь не было ссор и печали, пролитых слез, горьких разочарований, трагедий – никаких следов отрицательных эмоций. Здесь будут царить радость и счастье, и принадлежать они будут нам. Дом станет таким, каким сделаем его мы.

Через несколько минут Пэм присоединилась ко мне, и мы поехали к ней домой.

– Просто здорово! – воскликнула она. – Адам говорит, что сможет построить домик для Цыпы за день-другой.

Значит, у Цыпы, как и у нас, будет новенький дом, который он сможет считать своим собственным.

* * *

На следующий день я подъехал к дому с очередной порцией груза – вообще-то эти вещи надо было бы выбросить на помойку, но я решил сложить их в подвале, где они и пролежат до следующего моего переезда (если таковой еще будет, а это ведь не обязательно). Затормозив, я услышал визг пил, стук молотков и громкие голоса рабочих, подававших в этом шуме команды и советы друг другу. Чтобы посмотреть, что происходит, я пересек лужайку перед домом, обошел дом с другой стороны, и в следующий момент раздался еще один звук – это моя челюсть, отвиснув, врезалась в землю.

На моих глазах бригада Адама возводила в том углу двора, который Пэм отвела под Цыпину «будку», высокие стены из особо плотного полиэтилена «Тайвек» – они поднялись ввысь уже на добрых два с половиной метра. А повыше этих стен двое рабочих, взобравшись на лесенку, сооружали из кедровых планок крышу с крутыми скатами. Двое других клали на стены обшивку. Размером эта «будочка» почти не уступала моей первой однокомнатной квартире в Бостоне, разве что там мне приходилось взбираться на пятый этаж, а Цыпе не придется расходовать столько энергии, чтобы попасть в свое новое жилище. Домик выглядел заметно красивее половины тех домов, которые мы с Пэм осмотрели за долгие месяцы поисков, да и построен был куда удачнее.

Я молча смотрел, стараясь переварить смысл происходящего.

– Проруби отверстие для окна с фрамугой! – рявкнул Адам одному из рабочих. При этом он указал куда-то повыше двери. С фрамугой? Он обернулся, увидел меня с моим разинутым ртом и сказал: – В следующей жизни я хочу стать вашим петухом. Это – самый красивый домик для петуха во всем городе.

В городе? Да во всех Соединенных Штатах не сыщется другого петуха, который был бы окружен такой роскошью, какая ожидает Цыпу у меня во дворе – включая окно с фрамугой, которое придаст объекту эстетическую завершенность, тогда как высокие потолки создадут ощущение пространства. Не смешите меня.

В следующие два дня я наблюдал, как у входа в этот «сарайчик» устанавливают пандус из красного дерева, с упорами для пальцев ног. Потом навесили высокие двойные двери из кедра, плотно закрывающиеся на ночь, с удерживающим их внешним засовом. В задней части домика приспособили широкую полку, которую Пэм потом выстлала теплыми одеялами. Кто-то (как я подозреваю, опять же Пэм) поставил перед полкой обтянутое белой кожей кресло, которое некогда занимало видное место в кабинете моей бостонской квартиры. Все это позволяло Цыпе каждый вечер с наступлением сумерек легко взбираться по пандусу, переступать через порожек королевских дверей, вскакивать на кресло, а затем вспархивать на полку, где он и засыпал, ни о чем на свете не тревожась. Когда совсем темнело, кто-то из нас выходил и запирал дверь домика, обеспечивая Цыпе полную безопасность в его жилище. С наступлением утра все повторялось в обратном порядке.

Как я уже сказал, во всей Америке ни одно пернатое не имело таких удобств, как этот петух.

На третий день прибыл маляр-художник и со знанием дела нанес на стены домика густой слой красной краски плюс кремовый ободок, что идеально гармонировало с нашим домом. По существу, у Цыпы домик был ничуть не хуже моего. Возможно, это неразумно – испытывать такое чувство, словно проиграл в состязании петуху, о чем тот, скорее всего, просто не догадывается. Но я чувствовал себя именно проигравшим, причем на глазах у всех. Проезжая мимо нашего двора, полгорода притормаживало, гадая, наверное, а не возводим ли мы незаконное строение, чтобы сдавать его внаем, или же каретный сарай, который можно при желании превратить в жилое помещение. Скоро они обо всем узнают. И ничуть не легче, когда агенты по продаже недвижимости, проезжая мимо твоего нового дома, оставляют тебе сообщения на голосовой почте (цитирую): «Цыпе может понадобиться большой кондиционер». Я не давал Пэм услышать эти сообщения – из опасения, что она может с ними согласиться.

Оставался, разумеется, один важнейший вопрос, с которым я и обратился к Пэм по телефону, пока бригада рабочих наносила завершающие штрихи на птичий домик.

– И во что это нам обойдется?

– Не переживай, – ответила она. – За него я уже расплатилась сама. Не сомневаюсь, что Адам предложил выгодные условия.

Накануне вселения я снова подъехал к дому с неизменными коробками и ящиками. Парни из бригады натягивали проволоку на только что возведенный ими забор. Они уже заканчивали, и я подошел поблагодарить их. Один из лучших рабочих, Рон, хорошенько затянул кусок проволоки, показывая мне, что держаться тот будет надежно. Как сказала Пэм, о собаках можно будет не тревожиться.

– Никакому хищнику ни за что не залезть во двор и не добраться до цыпленка, – констатировал Рон. После этих слов истина дошла наконец и до моей тупой головы. Ну да! Пэм поэтому и пожелала соорудить забор. Вот почему ее не устроил электронный: собак-то он внутри удержит, зато хищников отпугнуть не сможет. Поэтому она и захотела поставить проволочную сетку – чтобы не пропустить внутрь зверюгу. По существу дела, мы потратили небольшое состояние (да не такое уж и небольшое), чтобы создать для Цыпы королевство с надежными границами – королевство, по которому он может разгуливать днем, на ночь перебираясь в настоящий дворец.

Что ж, предоставить королю трон значит помочь ему справиться с растущей манией величия.