В последний день моей прежней жизни рассвет наступил рано. Мы с Бейкером пошли на утреннюю прогулку вдоль берега реки Чарльз. Потом сделали круг по городскому парку и зашагали по Ньюбери-стрит. У пса язык свешивался чуть не до самого асфальта. Мне казалось, что я буду сегодня мрачным, буду жадно вбирать в себя окружающее, будто уже никогда этого не увижу. Но я успел убедить себя в простой истине: это не конец, а скорее, начало, это шаг, который следовало сделать уже давным-давно. Не хочу, чтобы это прозвучало приторно или мелодраматически, но если ты не меняешься, то неизбежно увядаешь. Можно употребить избитое выражение: что ни делается, все к лучшему.

Около восьми часов пришли машины с рабочими, их бригадир беглым взглядом обвел мою квартиру, вышел в переднюю и позвонил по мобильному.

– Вы же мне сказали, что здесь уйма вещей, – с нескрываемым раздражением говорил он кому-то. – Ничего подобного. Почти ничего нет. Мы за час справимся, причем машина останется на восемьдесят процентов пустой. Так что дайте мне знать, если захотите подкинуть еще заказ.

«Почти ничего нет». Вот чудесно! Всего-навсего моя жизнь. Целая жизнь.

А насчет времени он не ошибся. Я и оглянуться не успел, как они вынесли из квартиры все: диван, который я когда-то, гуляя воскресным днем с Гарри, купил на распродаже в связи с закрытием магазина, кожаное кресло, которое подарили мне сотрудники, когда я получил свою колонку в «Глоуб», письменный стол, за которым я писал романы, красивый шкаф, сохранившийся у меня после развода, тарелки и прочий скарб, которым я почти и не пользовался. Мне осталось лишь подписать бумаги, а потом грузчики сказали, что на следующий день приедут ко мне в пригород.

– Вы там будете чувствовать себя немножко по-другому, да? – сказал могучий грузчик, будто я и предположить не мог, что жить можно иначе.

– Да ничего особенного, – ответил я. – Просто изменится все, к чему я привык в своей жизни, все до последней мелочи.

С залитой солнцем улицы я вернулся в квартиру, совсем пустую, если не считать сумки с туалетными принадлежностями и растерянного пса.

– Ну что, Бейкер, вот и все, – обратился я к нему. Пес смотрел на меня широко открытыми глазами, пытаясь осмыслить происходящие в нашей жизни коренные перемены, – ведь эти крепкие парни унесли все наши пожитки. Пес переходил из комнаты в комнату, а стук когтей по паркету отдавался гулким эхом в пустых помещениях. Я сел на пол, прислонившись спиной к стене, а Бейкер подошел и растянулся рядом, издав долгий тяжелый вздох. Он был уверен – коль скоро я тут, близко, то ничего страшного нет.

Я медленно обвел взглядом комнату. На меня нахлынули воспоминания. Вспомнилось то время, когда я впервые перешагнул порог этой квартиры. Тогда был понедельник, январь, лет десять тому назад. Квартира являла собой жалкое зрелище и служила тесным жилищем для семьи из четырех человек, которым наконец-то удалось найти себе жилье попросторнее, но даже посреди царившего здесь бедлама я с первого взгляда влюбился в нее. В тот же день я согласился ее купить, а к следующему утру переговоры были завершены. Я тогда и понятия не имел, что проживу здесь больше десяти лет.

Вспомнилось, как я приходил сюда, чувствуя себя полновластным хозяином, как ожидал, пока покрасят стены, закончат циклевать полы, настелят ковровое покрытие. Все было еще впереди, и меня переполняли надежды на то, что реальность может иногда идти в ногу с мечтами. Чаще всего, кстати, так оно и было: работа, книги – жизнь шла даже лучше, чем я смел надеяться.

Взгляд мой скользнул по всем тем уголкам, где любил вздремнуть Гарри: у порога передней, у моего письменного стола в кабинете, под левым окном в эркере, куда проникал свежий воздух с улицы. Вспомнились теплые вечера, когда мы сидели на веранде у входа в дом, зимние утра, когда мы гуляли по только что выпавшему снегу, обеды для гостей на День благодарения, во время которых Гарри забивался под мой стул и не высовывался, – он не любил скопления народа. Вспомнилось то сентябрьское утро, когда я прекратил страдания Гарри, и тот день, недели две спустя, когда в мою дверь постучала Пэм Бендок.

Я подумал о том, как сумел сделать все это – ну, почти все – в одиночку, построил после развода новую жизнь, переехал в Вашингтон, потом возвратился в Бостон, стал обозревателем газеты, смеялся над большими и маленькими неудачами, извлекая из каждой уроки для себя. Но настойчивее всего была мысль о том, как из закоренелого скептика я превратился в оптимиста, как с годами стал говорить веселее, относиться ко всему легче, а тревоги более или менее держать в узде. И еще подумал я о том, что немалую роль во всем этом сыграл Гарри, иной раз подталкивая меня, другой – придерживая, но неизменно оставаясь верным мне и надежным проводником.

Зазвонил телефон, на дисплее высветилось имя Пэм. Она (как всегда) хорошо понимала: в ту ночь и утро надо оставить меня одного, дать мне возможность обдумать все наедине с собой. Такой уж у нее дар – один из многих: всегда приходить именно в то время, когда она больше всего нужна, или же не приходить вовсе, когда человеку нужно побыть одному.

– Ты, наверное, отменил заказ на грузчиков и решил остаться, – шутливо начала она.

– Да вот сижу, как живая мумия, в совершенно пустой квартире и прокручиваю в голове фильм о своей жизни.

– Надеюсь, я в нем играю пусть и эпизодическую, но достаточно яркую роль, – откликнулась Пэм, помолчала и добавила: – Я жду возле кабинета юриста. – Она находилась в двух кварталах от меня: надо было оформить все бумаги на новый дом. – А долго ты будешь смотреть кино? Может, мы начнем без тебя?

– Через пять минут приду.

Я поднялся на ноги, собрался с мыслями, взял несессер и сообщил встревоженному псу:

– Не волнуйся, ты пойдешь со мной.

Уже в дверях я чуть помедлил, в последний раз окинул взглядом декорации, на фоне которых столько лет разыгрывалась драма моей жизни. «Что ж, – подумал я. – Если ничего не заканчивать, то ничего и начнешь». И мы с Бейкером вышли за порог.

* * *

Все нужные бумаги были подписаны и вручены, грузчики доставили в наше новое жилище мебель из двух домов, дети носились по всем комнатам, громко вопя от радости, потом убежали во двор и установили там своих лошадок, через которых они обычно прыгают. Собаки старательно обнюхивали каждый угол, разбираясь что здесь к чему, а Пэм с прилипшей ко лбу прядью пышных волос обернулась ко мне и сказала:

– Поеду заберу Цыпу.

Мы еще официально не поженились, но на пальце у нее было кольцо, а у меня не было другого дома, кроме этого, нашего с нею, и мы были навечно связаны узами, которые лучше всего символизирует слово с большой буквы И: Ипотека. Иными словами, я никак не мог ответить ей: «Нет, этого петуха я здесь и близко не потерплю».

– Ему здесь понравится, нет сомнений, – сказал я.

– А что может здесь не понравиться? – заметила Пэм, направляясь к двери и позвякивая связкой ключей.

Скоро Цыпа даст ей свой ответ на эти слова, и ответ достаточно громкий. А пока по двору сломя голову носились девочки, а собаки с повышенным вниманием ловили каждое наше движение. Я слонялся по дому – своему дому, своему пригородному особняку, – изо всех сил стараясь побыстрее к нему привыкнуть.

«Успокойся, – твердил я себе. – Ничего особенного не происходит. Всем приходится рано или поздно переезжать, многим не по одному разу». Должно быть, по дорогам Америки в эту самую минуту снуют во всех направлениях десятки тысяч грузовиков с тоннами мебели, и каждый грузовик не только привязывает переезжающих к новому жилищу, но и бросает их в состояние неуверенности. А уж если смотреть правде в глаза (шел ведь 2010 год), то далеко не все эти переезды являлись добровольными. Я перебрался из маленькой городской квартиры в настоящий полноценный взрослый дом. Перебрался сюда вместе с женщиной, которую люблю и на которой собираюсь жениться. Я буду жить здесь с двумя детьми, и они придадут моей жизни больше смысла, а меня самого научат быть более ответственным. Все это было для меня новым, не таким, как прежде, и все являлось частью великого круговорота жизни. Достигнув нежного возраста – сорока восьми лет, я, Брайан Макгрори, наконец-то повзрослел.

Так почему же где-то в самой глубине мозга гнездилась мысль, что, когда придет время ложиться спать, я пожелаю всем спокойной ночи да поеду к себе в Бостон, покрытый асфальтом и усеянный ресторанами, ибо только там я чувствую себя в своей тарелке?

– Цыпа приехал! Бу-Бу с нами!

Вопя так, что уши закладывало, дети мчались к маме, которая как раз выходила из машины, держа под мышкой довольно сердитого белоснежного петуха. Из окна кухни я наблюдал, как девочки через забор поглаживают Цыпу, слышал, как он довольно воркует. До меня донесся тоненький голосок Каролины:

– Тебе здесь непременно понравится. Все такое новенькое!

– Погодите, дайте мне войти и опустить его на землю, – сказала девочкам Пэм.

И тут случилось нечто странное – по крайней мере, тогда мне это показалось странным. Новый дом стоял на участке земли самую малость меньше акра, и почти всю эту расчищенную площадь занимала лужайка, то есть немалая лужайка, простиравшаяся во все стороны. Территория была совершенно мирная, огороженная забором, покрытая травой; здесь не было зарослей, в которых могли бы таиться кровожадные хищники, мечтающие улучшить свой рацион. Так что же сделал Цыпа, едва Пэм присела на корточки и выпустила его в радостный зеленый мир?

Отвечаю: он тут же вскочил на крыльцо, да так проворно, словно спасался от Фрэнка Пердью. Он злобно посмотрел по сторонам, потом взглянул на девочек, потом на Пэм, снова на девочек, потом куда-то вдаль… Только голова подергивалась на массивном теле. Наконец он с неподражаемой властностью издал такое оглушительное «ку-ка-ре-ку!!!», от которого едва не рухнул весь дом. Потом повторил вопль на бис.

– Ах ты бедненький маленький петушок! – проговорила Абигейл, взбираясь вслед за ним на крыльцо.

Едва ли не впервые в своей жизни Цыпа остался совершенно равнодушен к ласке. Он завопил снова, еще раз и еще, почти без передышки. Девочкам это быстро надоело, и они побежали скакать на другой стороне двора. Пэм вернулась к машине, чтобы взять какие-то чуть не забытые в старом доме вещи. Цыпа не пошел никуда и ни за кем. Я же стоял в кухне, опираясь на раковину, и гадал, сколько времени может одна птица издавать такие оглушительные вопли. Если исходить из прошлого опыта и учитывать то, что мы наблюдали в Мэне, то ответ напрашивался неутешительный. Но в ту минуту это, кажется, не волновало никого, кроме меня.