Сколько ни старайся, невозможно забыть, как ты в первый раз услышал голос петуха, прямо у тебя под окнами возвещающего о рассвете нового дня.

Когда это случилось со мной, я мигом пробудился – в чужой кровати, в незнакомой мне комнате, в доме, где никогда прежде не бывал. Окна были совершенно не там, где я привык их лицезреть, а за этими самыми окнами робкое предвестие утра позволяло разглядеть не виденные мною до этого деревья.

Я нажал на кнопку незнакомого будильника, потом треснул по ней кулаком и наконец понял, что звук исходит не оттуда. Точно, разбудивший меня шум раздавался где-то вдалеке, не в комнате.

– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у!!

Звук приближался, нарастал, становился резче.

– Чтоб тебя! – Это недоброе пожелание заставило меня кувыркнуться на другой бок, и тогда я увидел, кто его произнес: рядом со мной в постели беспокойно задвигалась чья-то фигура. Женщина, чей голос был еще хриплым со сна. Она сбросила с себя толстое ватное одеяло и проворно устремилась куда-то.

В полумраке я смутно разглядел, что мелькнувшая передо мной загадочная фигура одета в синие шаровары, какие носят хирурги в операционных, и желтую фуфайку. Эй, погодите-ка! Никакая это не загадочная блондинка – это же Пэм, на которой я вот-вот женюсь. Только что она здесь-то делает? В сумеречном свете я увидел, как она замешкалась на минуту, явно собирая свои вещи, а потом скользнула к двери, распахнула ее и исчезла.

– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у!!

Я взглянул на будильник, стоявший на тумбочке у кровати: без пяти пять утра. В голове постепенно прояснялось, замелькали воспоминания, разрозненные картинки стали складываться воедино. Я же накануне въехал сюда! Ну да, так и есть – именно въехал, и не просто так. Я покинул свой любимый Бостон, где последние двадцать два года жил, редко отлучаясь куда-либо надолго. Покинул город и перебрался в далекие края, называемые пригородом, где на каждом шагу зелень. Расстался с почтенным кирпичным городским домом, простоявшим уже сто пятьдесят лет, полным очарования, обладавшим своим собственным характером, – и перебрался в бестолковый новенький дом в пригороде. Вокруг здания была еще такая травяная штуковина – как мне сказали, называется она «лужайка». Я отказался от жизни свободной и независимой (тогда единственной домашней обязанностью, да и то с натяжкой, можно было считать заботу о золотистом ретривере, который, впрочем, никогда не претендовал на что-то особенное) и стал жить вместе с Пэм, двумя ее дочками, двумя их кроликами и псиной по кличке Уолтер. Причем жить в новом доме, который со вчерашнего дня, кажется, наполовину принадлежал мне.

– Ку-ка-ре-ку-у-у-у!!!

Ой, как же это я про петуха-то забыл? Его же еще прозвали моим «персональным будильником». Это он, Цыпа, вопил сейчас за окном, Цыпа будил меня, Цыпа в своей неповторимой манере извещал весь свет о том, что у меня теперь началась совершенно новая жизнь. Как и я, он провел первую ночь здесь, только спал не в самом доме, а в своем личном особнячке, который по специальному заказу Пэм построили во дворе, у торца дома, и который стоил бешеных денег – с высокими двойными дверями из кедровых досок, с толстыми стенами, снабженными тепло-и звукоизоляцией, с тесовой крышей и полочкой, служившей петуху насестом. Там еще не успели вставить стекла в окна, чем и объяснялись пронзительные вопли, разбудившие нас на заре. Цыпа проснулся, заслышав звуки, которые заставили его заподозрить, что к дому подкрадываются хищники, и издал устрашающий боевой клич, явно пробудивший всю улицу. С добрым утром, дорогие соседи!

Я услышал на первом этаже довольное кудахтанье успокоившегося петушка – несомненно, Пэм несла его на руках. На мгновение меня объял страх – а что, если она несет его прямо к нам в постель? – но тут послышался стук двери, ведущей в подвал, шаги, потом все стихло. Еще минута – и в комнате стало светлее, а Пэм скользнула под одеяло рядом со мной.

– Бедняжка, такой напуганный и растерянный, – сонным голосом пробормотала она.

– Ничего, сейчас пройдет, – отозвался я.

– Да нет же, я про Цыпу говорю.

Пэм снова мирно уснула, а я лежал с открытыми глазами и раздумывал над тем, как мне придется устраиваться. Я говорю не о беспокойной, шумной жизни в окружении множества людей; не о внезапных драматических коллизиях, поджидающих меня в самых спокойных (на первый взгляд) уголках дома; не о той бесконечной какофонии звуков, которую создают две девочки, две собаки и один петух; не о долгих поездках из дому на работу; не о соседе, который неизбежно будет высовываться из-за забора и советовать мне, когда нужно считать гамбургеры достаточно подрумянившимися; даже не о том, что до ближайшей кофейни мне теперь надо идти вдоль оживленного шоссе, в самый конец длинного одноэтажного торгового центра с обширной парковкой. Нет, я говорю всего лишь о том, как мне вставать, собираться, выходить из дому. В закончившейся вчера прежней жизни я спокойно гулял со своим ретривером по дорожкам тихого парка, который зовется Эспланадой, – он протянулся вдоль берега реки Чарльз, текущей через Бостон. Когда идешь, по одну руку течет река, на удивление чистая и прозрачная. По другую руку вздымаются многоэтажные громады района Бэк-Бэй. Мы делали крюк и проходили через городской парк, где прогулочные лодки, стилизованные под лебедей, ожидали пассажиров, желающих покататься по озеру, а клумбы с веселенькими разноцветными тюльпанами навевали мечты о грядущих переменах к лучшему. Неспешно проходили по Ньюбери-стрит, мимо еще не открывшихся магазинов и бутиков, и мой пес радостно ловил брызги из шлангов: множество торговцев поливали участки тротуара перед своими магазинами. Останавливались у кафе, где симпатичная продавщица, всегда радостно меня встречавшая, уже хорошо изучила мои вкусы. Входя, я кланялся ей, она отвечала приветливым кивком, начинала хлопотать, а потом я сидел и читал газету, а пес лениво нежился на солнышке.

Теперь же я ограничен пределами своего двора, а до «Данкин донатс» нужно добираться на машине. Мало того, у меня в доме еще имеется восьмилетнее существо по имени Каролина, которое минувшим летом научилось у старшего двоюродного брата открывать любые замки обыкновенной шпилькой для волос. Это получалось у нее просто замечательно, в результате чего я стал принимать душ необычайно быстро, все время кося при этом глазом на дверь.

– Мама! Мама! Мама!

Обе девочки как раз в эту минуту вихрем ворвались в спальню, совершили великолепный синхронный прыжок и приземлились на кровати между мною и Пэм, причем старшая, Абигейл, устроилась на мне, окинула меня сверху критическим взглядом и озвучила свой приговор:

– У тебя волосы торчат как попало!

Буду знать, это полезно. Пэм перевернулась на бок, все трое крепко обнялись и стали делиться впечатлениями о первой ночи, проведенной в новых спальнях. Разволновались оба пса – затеяли возню на полу. Цыпа двумя этажами ниже тоже не замедлил подать голос.

– Он в подвале, – объяснила Пэм в ответ на вопросительные взгляды девочек и тем самым словно нажала на кнопку «пуск реактивных двигателей». Они вылетели из спальни еще быстрее, чем влетели в нее, за ними чуть медленнее последовала мама, за нею – оба пса, а я остался наедине со своими опасениями и надеждами. Надеялся я на то, что затеянное мною грандиозное предприятие пойдет как по маслу, опасения же были продиктованы извращенным мышлением, которое подсовывало мне вполне реальные перспективы дальнейшего усложнения ситуации.

Я принял душ быстро, как никогда в жизни, и спустился вниз. Все живое, что только было в доме, собралось на кухне. Собаки лежали, в глазах – ожидание, хотя заметно было, что они сбиты с толку и не уверены, чего именно им следует ждать.

– Как я вас понимаю, ребята, – вздохнул я.

У стола откуда-то возникла клетка с крольчихами Долли и Лили – я еще не был готов сдавать экзамен по билету «Как отличить одну от другой». Пэм нарезала кубиками фрукты и теперь жарила на сковородке оладьи. Откуда взялась сковородка? Я понятия не имел, что у нас есть такая. Да и как Пэм сумела отыскать ее в этом море нераспакованных ящиков и коробок? В своем старом доме я прожил десять лет и ни разу не заглядывал в духовку, а тем более не готовил себе завтрак.

Да, и еще Цыпа. Большой, белый, упитанный, надутый от гордости, с красным упругим, будто резиновым гребешком и бородкой того же цвета, он цокал по полу, высоко поднимая ноги, пытаясь пробраться между собаками, и ласково бормотал в адрес девочек, которые опустились на колени и изо всех сил старались подбодрить и успокоить его.

– Ты самый лучший петух во всем городе, – уверяла Цыпу Абигейл. Каролина обняла его и приподняла, чтобы он мог посмотреть, как мама делает оладьи.

– Ой, бедненький, да не бойся ты ничего, – приговаривала она шепотом ему на ухо. – Мы все тебя любим.

Затем минут двадцать на кухне царил сущий ад (правда, на редкость организованный), и я чувствовал себя до мозга костей незваным гостем. Обратить на себя внимание было равносильно попытке сунуть ножик в лопасти гудящего вентилятора. Еда истреблялась мгновенно. Опустевшие тарелки со страшным грохотом сносились со стола, каким-то чудом все же попадая в мойку. Потом девочки умчались наверх – переодеваться и собираться в школу. Время поджимало – началась жуткая суматоха. Сестренки громко спорили, что надеть каждой из них. Мама упаковывала в отдельные пакетики их перекусы на каждую перемену. Очень скоро я уже стоял на крылечке и смотрел, как три женщины с Сомилл-лейн спешат к машине Пэм – девчонки тащили с собой ранцы, их косички подпрыгивали на спинах в такт шагам. Это что, они каждое утро так проводят?

– Эй, Брайан! – крикнула Пэм своим тоненьким пронзительным голосом, опустив окошко, уже собираясь выезжать со двора. Вспомнила обо мне! – Не вздумай съесть все кексы, которые принесла нам мама!

С тем они и уехали.

Оставшись в одиночестве, я вышел во двор, который порос не столько травой, сколько какими-то колючками-сорняками – ну, это дело поправимое. Взглянул со стороны на дом из красного кирпича и вынужден был признать, что смотрится он симпатично – все новенькое, с иголочки, а значит, и каждый прожитый здесь день, все, о чем можно будет потом вспоминать, станет принадлежать только нам и никому больше. А воспоминаний, если судить по нынешнему утру, будет хоть отбавляй. Скоро в этом самом доме мы с Пэм поженимся. В этом доме вырастут девочки, превратятся сначала в подростков, а потом и в молодых леди. Сюда они вернутся, окончив колледж, чтобы в родных стенах обдумать не спеша, какую дорогу выбрать. Прямо готовый сюжет для романа с неповторимыми героями, который станет изо дня в день разворачиваться под этой крышей на протяжении многих предстоящих лет. И будем надеяться, что веселого в нем будет больше, чем грустного.

Первый день в новом доме… Здесь еще нет закутков, вызывающих неприятные ассоциации, как нет и воспоминаний о ссорах, никто не звонит по телефону, никто не стучит в дверь, не угрожает перевернуть в мгновение ока все твои планы. Ничего этого пока нет, одни только перспективы. Пол блестит, окна сверкают, мебель сияет. Все новенькое, как и моя жизнь, начавшаяся только сегодня, и эта жизнь – теперь общая для нас с Пэм.

Очнувшись от всех этих раздумий, я снова вышел на крылечко, восхитился тем, как до последнего гвоздика искусно построен дом. И тут я услышал его – долгий хриплый рев, в котором клокотало глубокое чувство – злость, если постараться быть точным. Я опустил глаза и увидел, как Цыпа появляется из-за столба, поддерживающего навес над крыльцом. Петух до смешного разжирел от обилия еды, которой беспрестанно потчевали его девочки. Давным-давно римский философ Цицерон утверждал: если петух появляется слева от тебя, это непременно предвещает несчастья. Уж не знаю, насколько это верно, зато отлично помню, что Цыпа подходил ко мне справа – возможно, парень нарочно хотел запутать дело.

Все вышеописанное было бы неплохим фоном для такого чудесного и памятного дня, если бы не одна мелочь: Цыпа меня невзлюбил. Ну, даже не совсем так, если уж на то пошло. В общем, говоря начистоту, Цыпа возненавидел меня всем своим существом. Сам он находился здесь для того, чтобы править царством беленьких красавиц-«курочек», но что делает в его царстве этот надоедливый человечек? Добавьте к этому еще и тот факт, что он был (я уверен) далеко не дурак и отлично понимал, что я охотно зажарил бы его, если бы только он поместился в сковороду. В итоге между нами сложились отношения, которые трудно назвать гармоничными.

С девочками он всегда был готов играть и при этом кряхтел от удовольствия, с благоговением хлопал похожими на бусинки глазками, когда Пэм обращалась к нему своим высоким голосом, похожим на птичий («Ты самый красивый кукарека на всем белом свете!»), но на меня бросался не раздумывая. При этом Цыпа устрашающе расправлял крылья, грозно хлопал ими, а на маловыразительной птичьей морде вдруг отображалась смесь ярости с глубоким презрением. Цель у него была одна: вонзить свой острый клюв поглубже в икры моих ног, а когда я пытался отогнать его, он высоко подпрыгивал, словно мечтал лишить меня признаков пола. Готов спорить, что в тиши ночей, сидя на насесте, этот петух хладнокровно обдумывал, как бы посерьезнее унизить меня и прогнать отсюда.

Вот как случилось, что в первый же день в новом доме, наслаждаясь жизнью на крылечке, я вдруг замер от страха. Мне вспомнились предупреждения Пэм: малейшее резкое движение заставляет Цыпу ринуться в яростную атаку. Еще, помню, она мне говорила, что, если я буду непоколебимо стоять на месте, это может быть воспринято как угроза, которая, соответственно, опять же побудит Цыпу к нападению. Но среди ее советов был и полезный: если отступить назад, хоть чуть-чуть, он воспримет это как покорность противника, готовность сдаться, и тем удовлетворится.

Пока же я стоял на месте, стремясь продемонстрировать свою силу, но так, чтобы это не выглядело угрозой для петуха. От этих стараний я был весь натянут как струна. Мне хотелось как-то добраться до двери, но при этом не двигаться и даже не шевелиться. И тут прямо между мной и Цыпой возник мой пес Бейкер. Бросил к моим ногам мячик и поднял на меня глаза.

– Молодчина, – проговорил я низким голосом, каким всегда разговариваю с собаками. – Хороший пес. – Я подобрал мячик и пошел к двери. Бейкер не сводил с меня внимательных глаз, а Цыпа в итоге оказался так отлично блокирован, что этот маневр привел бы в восторг моего школьного тренера по баскетболу.

Я бросил мячик, Бейкер устремился за ним, а мы с Цыпой остались на сияющем чистотой крылечке, причем нас разделяли семь-восемь шагов. Вероятно, он мог в один миг преодолеть это расстояние, но я теперь чувствовал себя уверенно, как человек, которому есть где скрыться – рука уже легла на ручку двери и начала тихо-тихо ее поворачивать.

Цыпа проанализировал ситуацию, скривился, гребешок поник… Затем, к моему облегчению, он повернулся ко мне спиной, издал недовольный клокочущий звук, скакнул через две ступеньки на выложенную кирпичом дорожку и пошел прочь по двору. Впрочем, прежде чем уйти, он задержался, чтобы уронить тяжелый кругляшок черно-белого помета, и тот с отвратительным чмокающим звуком шлепнулся на безукоризненно чистые доски парадного крыльца.

Внизу петух поскреб лапой по траве (какая бы она там ни была), громко прокукарекал, словно желая сказать: «У меня еще много времени впереди, чтобы разделаться с тобой», – и, переваливаясь, удалился за угол дома.