Туман растаял вместе с рассветом, и остаток пути я проделала, не сталкиваясь с иллюзиями. На улицах вокруг меня не осталось волшебных сказок. Если здесь когда-то и была Золушка, хрустальные башмачки рассыпались под ее весом и она похромала домой с бала, истекая кровью.

Моя квартира не в лучшем месте, но меня она устраивает. Крыша не протекает, управляющие не шумят, и аренда включает место в гараже по соседству, где моя машина томится день за днем, потому что рядом с «Сейф-вейз» негде парковаться. Я набрала код на домофоне, открывая ворота, и по узкой дорожке пошла к дому. Я живу на первом этаже, с отдельным входом с улицы. Наверху и слева есть соседи, а справа только дорожка и трава. Мне правится хотя бы иллюзия уединенности.

Но эта иллюзия тоже длится недолго. Около моей двери стоит мальчик-подросток с руками в карманах, и каждый его дюйм излучает недовольство. Окружающее его свечение магии видно аж на середине дорожки, давая понять, что он фэйри. Воздух отдает сталью и вереском; нары, делающие его похожим на человека, были наброшены недавно и прямо у меня на пороге. Он здесь с рассвета.

Я заколебалась. Можно проигнорировать его и надеяться, что он позволит мне войти в квартиру, не закатывая сцен. Можно пойти в «Старбакс» неподалеку, посидеть над чашкой кофе в надежде, что он уйдет. Или можно избавиться от него.

Да не будет сказано, что я выбрала легкий путь или продемонстрировала доброту по отношению к незваным гостям. Прищурив глаза, я прошла по дорожке к нему:

- Чем могу помочь?

Он подпрыгнул, поворачиваясь ко мне:

- Я… что?

- Помочь. Чем могу помочь? Вы стоите между мной и моей квартирой, а я планировала еще немного поспать сегодня. - Я сложила руки на груди и нахмурилась.

Он поежился. Если судить только по его виду, ему столько лет, на сколько он выглядит, где-то около пятнадцати. Волосы светлые и пушистые, как одуванчик, а глаза очень синие. Наверное, девушки падали бы штабелями к его ногам, если бы он не был одет так, словно вот-вот спросит, верю ли я в Иисуса Христа. Парень на моем пороге, одетый настолько официально, наверняка здесь по какому-то бюрократическому делу, и от этого я нахмурилась еще сильнее. Предпочитаю избегать бюрократии. От нее один вред.

- Я… - Он запнулся. Потом вроде бы собрался с мыслями и выпрямился, выпятив грудь колесом с ощущением собственной важности, которое, похоже, свойственно всем пажам. - Я имею честь обращаться к леди Дэй?

У него был едва заметный акцент. Кому бы он ни подчинялся сейчас, начало жизни он явно провел в Торонто либо поблизости.

- Нет, - отрезала я, пробираясь мимо него к двери. Красные нити в дверном проеме, содержавшие мои охранные чары, оставались нетронутыми, почти незаметные в свете раннего утра. Рассвет повреждает чары, но обычно для того, чтобы полностью их разрушить, надо три-четыре дня. Я полезла за ключами. - Ты имеешь честь раздражать Тоби Дэй, которую не интересует твое звание или что ты там пытаешься мне впарить. Уходи, детка, ты мне мешаешь.

- Значит, все-таки вы леди Дэй?

Глядя на дверь, я ответила:

- Я сэр Дэй, если уж на то пошло.

- Я здесь от имени герцога Сильвестра Торкиля из Тенистых Холмов, протектора…

Я повернулась, чтобы прервать его, пока он не начнет декламировать все до единого титулы и протектораты Сильвестра. Подняв руку, я прошипела:

- Это человеческий район! Не знаю, что, по-твоему, ты тут делаешь, и, откровенно говоря, меня это не волнует. Можешь забрать свое послание вместе с собой в Тенистые Холмы и передать Сильвестру, что меня это не интересует. Ясно?

Мальчик моргнул с таким видом, будто понятия не имеет, что ему следует сказать. Моя реакция не вписывалась в его придворный взгляд на мир. У меня был титул, явно дарованный за заслуги, а не из любезности, поскольку я настаивала на том, чтобы ко мне обращались «сэр», а не «леди». Подменыши с титулами - довольно редкая штука и поэтому тема для сплетен, а подменыши с заслуженными титулами еще более редки; насколько я знаю, я единственный подменыш, посвященный в рыцари за последние сто лет. У меня есть сеньор, отнюдь не незначительный или немогущественный. Так почему же я отказываюсь принять послание от него? Мне полагалось прыгать выше головы от радости, что обо мне вспомнили, а не плевать на герцога.

- Может, вы что-то неправильно поняли… - начал он с интонацией преувеличенной заботы, будто говорил с ребенком или с сумасшедшим. - У меня послание от герцога Торкиля, которое он поручил мне…

- Любезная королева Маб, сохрани меня от идиотов, - пробормотала я, снова поворачиваясь к двери и вставляя ключ в замок. Охранные чары засияли и сердито налились красным. - Я знаю, от кого у тебя послание. Мне просто наплевать. Передай Сильвестру… передай ему что хочешь. Я оставила эту жизнь и больше не собираюсь слушать ничьи послания.

Я взмахнула свободной рукой, и сияние угасло, сменившись травянисто-медным запахом моей магии. Хорошо. Чары не нарушены. Кто-то без ключей мог бы открыть дверь, не нарушив чары, но при этом он уничтожил бы вплетенную в них магию, и даже у мастера не получилось бы в точности имитировать аромат моих чар настолько точно. Я могла перепутать чары Тибальта с чарами Сильвестра не больше, чем рассвет с закатом. В этом истинная ценность охранной магии; не в том, чтобы не впускать, а в том, чтобы сообщить тебе, что кто-то сумел проникнуть внутрь.

- Но…

- Никаких «но». Иди домой. Здесь тебе делать нечего. - Я распахнула дверь и шагнула внутрь.

- Герцог…

- Не будет винить тебя за то, что ты не смог доставить послание. Поверь мне на этот раз. - Я сделала паузу, внезапно почувствовав себя уставшей, и повернулась в дверях лицом к нему. Он выглядел совсем потерянным. Я чуть не сжалилась над ним. - Сколько времени ты при дворе Сильвестра?

- Почти год, - ответил он, его смущение сменилось внезапной осторожностью.

Я не могла винить его за это. Я не особенно мила с ним.

- Почти год, - повторила я. - Верно. Это объясняет, почему выбор пал на тебя. Послушай, я действительно рыцарь на службе его светлости. Это правда. Я не могу заставить его отменить мою присягу на верность. Но если он не отдаст мне прямой приказ, я не буду слушать. Он послал тебя с прямым приказом? - (Мальчик молча покачал головой.) - Так я и думала. Скажи ему, что я благодарна за то, что он вспоминает обо мне, и я была бы еще более благодарна, если бы он прекратил это. - И почти с нежностью я закрыла дверь перед его лицом.

Не прошло и минуты, как раздался стук в дверь. Я застонала:

- Корни и ветви, неужели некоторые люди не понимают намеков? Меня это не интересует!

Стук продолжался.

Ругаясь вполголоса, я сбросила с плеч пальто и швырнула его на спинку подержанной ветхой кушетки. Это ведь незначительные детали делают из жилья дом, верно?

Стук не прекращался. Я уставилась на дверь, думая, не сказать ли ему, чтобы он убирался к черту, но покачала головой и, вместо этого, направилась вглубь квартиры. Сильвестр - мастер внушать преданность. Коли он велел мальчику доставить послание, мальчик был готов сделать все что угодно, только бы выполнить задачу. Легче просто открыть дверь и дать ему возможность передать слова, которые Сильвестр считал нужным сказать, но дело в том, что я не хотела. Пока я их не услышала, я не рисковала, что они могут меня взволновать.

Сильвестр начал предпринимать попытки связаться со мной, как только до него дошли сведения, что я вернулась. Сначала это были письма, которые приносили пикси и розовые гоблины. Затем послания, которые приходили через общих знакомых. Если он дошел до того, что отправляет пажей, должно быть, он впадает в отчаяние, но я все равно не хочу ничего слышать. Что он может мне сказать? «Мне жаль, что ты провалила маленькое дельце, которое я тебе поручил, и позволила превратить себя в рыбу, пока я тут страдал в одиночестве»? «Пусть ты не нашла мою семью, но, послушай, ты потеряла свою, так что, я считаю, мы квиты»? Спасибо, но не надо, спасибо. Я отлично могу барахтаться в чувстве вины и без помощи моего повелителя.

Однажды Сильвестр дойдет до того, что прикажет мне ответить ему или, еще хуже, явиться в Тенистые Холмы пред его очи. Когда это случится, я не смогу не повиноваться: пусть я пытаюсь держаться подальше от фэйри, все же он мой сеньор, и его слово - закон. Но до тех пор я свободна в том, чтобы игнорировать его посланцев так часто, как мне угодно, а часто в моем случае значит всегда. Пусть мальчик колотит в мою дверь, пока соседи не вызовут охрану. Я собираюсь немного поспать.

Коты возились на кушетке в кучке шоколада и сливок. Я прошла мимо них в сторону узкого коридорчика, соединяющего гостиную и кухню с задней частью квартиры, где расположены спальни. Лампы в коридорчике перегорели еще тогда, когда я въехала сюда, но это не проблема: фэйри по сути своей ночные создания и даже подменыши хорошо видят в темноте. Я разулась перед дверью на кухню и оставила рубашку на полу рядом с гостевой спальней. Поддерживать маскировку под человека всю ночь очень утомительно, и мне надо поспать.

Древний автоответчик из секонд-хенда стоял на низком столике прямо перед моей спальней, тусклая красная лампочка на его дисплее мигала. Я скривилась. Наверное, очередное послание от Стейси с приглашением прийти на обед с ее семьей или сходить выпить с ней кофе или еще куда-то, когда я захочу ее увидеть, чтобы она мне помогла. Я не могла сейчас разбираться с этим. Не после Митча с его обеспокоенным взглядом, и Тибальта в переулке, и Сильвестра, приславшего ко мне пажа, чтобы тот колотил в мою дверь, пока я не позволю ему изрыгнуть послание. Стейси может подождать. Черт, если мне повезет, может, автоответчик снова сломается и сотрет пленку до того, как я соберусь ее прослушать.

Щелчком выключив звук у телефона, я вошла в спальню и оставила автоответчик мигать в пустом коридоре. Немного подумав, я закрыла дверь.

Я сбросила джинсы и взяла залистанный томик Шекспира с прикроватного столика, перед тем как забраться в кровать. Закладка лежала на середине «Гамлета». Текст был достаточно знакомым, чтобы действовать успокаивающе, и я незаметно отключилась, провалившись в сон.

Сны всегда начинаются на том же самом месте, всегда так ласково: на солнечной кухне маленького домика в Окленде, Калифорния, улыбающаяся светловолосая женщина печет печенье, словно в сбывшихся фантазиях Донны Рид . Моя мама. Амандина.

Я всегда знала, что она не человек, - такое не скроешь от ребенка. Больше времени мне потребовалось, чтобы понять, что я тоже не человек. Мои родственники по материнской линии были хранителями садовых тропинок, похитителями детей… Она же, перед тем как познакомиться с моим отцом, работала помощницей клерка в местном магазинчике недорогих товаров. Она развлекалась, играя в человеческую девушку, и я полагаю, когда вам светит жить вечно, вы будете использовать любую возможность, чтобы убить время. Темные механизмы современной розницы достаточно хорошо развлекали ее некоторое время.

Это было в 1950 году. Говорят, тогда мир смертных был проще, но для нее он был достаточно запутанным.

Отец не был на нее похож, и из-за этого маму тянуло к нему, как мотылька на огонь. Она играла роль невесты-фэйри лучше, чем я в свое время. Она могла соткать иллюзию вмиг, скрывая заостренные уши и бесцветные глаза за человеческой улыбкой, до того как окружающие успевали моргнуть. Она никогда не оказывалась на улице во время рассвета и не психовала в ванной, выкрикивая извинения и пытаясь вернуть «лицо» на место. Фэйри - лжецы, все мы, и она была лучшей из нас. Они познакомились в 1950 году, поженились три месяца спустя, и я родилась в 1952-м, в том месяце, в честь которого меня назвали.

В моем сне она ставит печенье на стол и усаживает меня на свои колени и мы лакомимся слоеными вкусностями, наблюдая, как дом сам себя убирает: метелка смахивает пыль, веник и швабра летают, словно в мультфильме Диснея. В те времена Амандина действительно была мне матерью, она сладко улыбалась, держа меня на руках, счастливая в пределах своей причудливой маленькой версии реальности. Прежде она никогда не играла в невесту-фэйри. Эта игра зачаровала ее, и мама следовала ее правилам с дотошностью, которая была ее отличительной чертой. Они были счастливы. Я была счастлива. Я пытаюсь держаться за это. Когда-то мы были счастливы. Она брала меня на колени и расчесывала мне волосы; она учила меня любить Шекспира. Мы были семьей. Ничто не могло это изменить.

Моя кровь означала, что этому неизбежно наступит конец.

Все подменыши разные. Некоторые, вроде меня, относительно слабые. Другим достается магия фэйри в полной мере - иногда больше, чем их чистокровным родителям, - и они не могут с ней справиться. О некоторых ходят слухи при чистокровных дворах, о тех, чьи имена не называют, после того как пожар потушен и вред подсчитан. Я слышала эти истории в детстве - сначала от мамы, когда она укладывала меня спать, а потом, когда все изменилось, от тех, кто пришел за мной. Не знаю, кто почувствовал большее облегчение, когда мы обнаружили, насколько слабы мои силы, - моя мама или я.

Даже слабые подменыши могут быть опасны. Им позволяют оставаться с родителями-людьми, пока они достаточно маленькие, чтобы инстинктивно маскироваться, но этот ранний контроль ухудшается, когда они вырастают, и надо делать выбор. Некоторым подменышам приходится делать Выбор Подменыша в три года, другие держатся почти до двадцати. Единственный раз в жизни я оказалась не по годам развитой, потому что моя детская магия начала подводить, когда мне исполнилось семь.

Понятия не имею, откуда они узнали, и не знаю, как они нас нашли. Я была в своей комнате, устраивала чайную вечеринку для игрушек, и тут они внезапно появились, вошли через дыру в стене, прекрасные и ужасные, от них нельзя было отвести взгляд. Смотреть на них было все равно что смотреть на солнце, но я не могла не делать это, пока мне не показалось, что я сейчас ослепну.

Один из них - мужчина с волосами цвета лисьего меха и вытянутым дружелюбным лицом - опустился передо мной на колени и взял меня за руки.

- Привет, - сказал он. - Меня зовут Сильвестр Торкиль. Я старый друг твоей мамы.

- Привет, - ответила я настолько вежливо, насколько позволял охвативший меня ужас. - Я Октобер.

Он неуверенно рассмеялся и сказал:

- Октобер, да? Что ж, Октобер, у меня к тебе вопрос. Это очень важный вопрос, поэтому я хочу, чтобы ты хорошо подумала, перед тем как ответить. Сделаешь это для меня?

- Могу попытаться. - Я нахмурилась. - Ты мне скажешь, если я ошибусь?

- Неправильных ответов нет, Октобер. Есть только правильные.

Дверь - настоящая дверь - открылась, и в комнату вошла мама. Она замерла, увидев Сильвестра, стоящего на коленях передо мной и держащего меня за руки, но не вымолвила ни слова. По ее щекам покатились слезы. Я никогда раньше не видела, как она плачет.

- Мамочка! - закричала я, пытаясь высвободить руки, подбежать к ней и утешить.

Сильвестр сжал ладони крепче:

- Октобер. - (Я продолжала вырываться.) - Октобер, посмотри на меня. Ты пойдешь к маме, после того как ответишь мне. - (Шмыгая носом и сердясь, я перестала дергаться и повернулась к нему.) - Хорошая девочка. А теперь, ты человек, Октобер? Или ты фэйри?

- Я как мама, я точно как мама, - ответила я.

Он отпустил меня, и я рванулась к ней.

Она обняла меня, продолжая плакать и не говоря ни слова, даже когда Сильвестр подошел и поцеловал ее в щеку и прошептал: «Амандина, мне очень жаль», даже когда его спутники схватили ее за плечи и потащили ее и меня сквозь дыру в стене. Дыра закрылась за нами, но не раньше, чем я заметила, что моя спальня загорелась, скрывая следы.

Моя человеческая жизнь закончилась в тот момент, когда они нашли нас; единственным настоящим вопросом был тот, отправлюсь ли я жить к фэйри или узнаю на собственной шкуре, какой холодной может быть «доброта» бессмертных. Подменыши не растут среди людей. Так не делается. Если бы я решила остаться человеком, произошел бы несчастный случай, что-нибудь простое, и моя горюющая мама могла бы остаться с мужем в мире смертных. Но вместо этого я выбрала фэйри и приговорила ее к Летним Землям. Тогда она перестала быть мамой, которую я знала: я не смогла заполнить пустоту, которую отец оставил в ее сердце, но и она никогда не давала мне возможности попытаться сделать это.

Иногда я размышляю: что, если те, кто выбирает смерть, делают правильный выбор? Никто не говорил мне, что слово «подменыш» может быть оскорблением или что оно значит жить в ловушке между мирами, наблюдая, как одна половина твоей семьи умирает, в то время как другая живет вечно. Мне пришлось узнать это самостоятельно.

Я попыталась освободиться от тревожного сна о моем Выборе Подменыша и оказалась на грани того, чтобы проснуться. Я могла справиться с неудачей на работе, я могла поговорить с пажом Сильвестра - все что угодно, Я бы согласилась почти на что угодно, лишь бы избавиться от воспоминаний о детстве и о выборе, который я не собиралась делать. Почти на все… за исключением того, что я получила. Я снова скользнула в эти подсвеченные золотом сны…

…обратно в пруд.

Мне часто снятся те четырнадцать лет, которые я потеряла из-за чар Саймона. Хотя подробностей мало, мои воспоминания о том времени - это бесконечная рябь по воде. Кое-что выделяется на этом фоне, но немного: первые лучи нового дня, окрашивающие воду; отчаянное кружение по поверхности воды дважды в год, в День Перемещения, хотя я не знала зачем. Я ни разу не видела пикси в День Перемещения, но не понимала, что это означает. Я вообще мало что понимала.

Даже в облике рыбы рассвет меня обжигал. Я всплывала на поверхность каждое утро, подставляя солнцу чешую, и на миг во мне что-то просыпалось. Часть меня знала, пусть смутно, что что-то не так, и эта часть понимала, что рассвет может меня освободить, если я запасусь терпением. Если бы я оказалась не способна сохранить знание, что с этим местом, с этим миром… со всем этим… что-то не так, я могла бы остаться в пруду навсегда. Возможно, помог рассвет, медленно снимая чары один слой за другим, пока не разрушил их полностью. Может, дело в другом. Возможно, я никогда не узнаю правды.

Что я знаю точно, так это то, что чары Саймона поддались прямо перед рассветом 11 июня 2009 года, то есть через четырнадцать лет и два дня после того, как были наложены. Все произошло без предупреждения. Чары не заставили меня всплыть на поверхность и не подняли меня из воды, словно какую-нибудь современную Венеру, на половинке раковины. Они просто исчезли, и я начала тонуть. Задыхаясь, я вынырнула из воды, рыдая от беспомощности и потрясения. Чары освободили тело, но продолжали сохранять силу над разумом, и я не понимала, что происходит. Мир был неправильным. Цвета, которые не должны существовать, и предметы маячили прямо передо мной, вместо того чтобы виднеться, как положено, по бокам. Действуя под влиянием дезориентированных инстинктов, я встала и тут же упала на спину, ибо мое и без того шаткое восприятие реальности отказывалось признать, что у меня есть ноги.

Небо побледнело, пока я барахталась в воде. Холод в итоге выгнал меня на землю, и я как-то умудрилась встать, не убив себя при этом. Не помню, как мне это удалось. Просто я обнаружила, что иду по тропинке на полузамерзших ногах, совершенно одна. Поблизости не было ни единого из привычных обитателей чайного сада: ни пикси, ни блуждающих огоньков - ничего, но я была слишком растеряна, чтобы мне это показалось странным. Это случится чуть позже, когда я начну понимать, что произошло. Много чего произойдет позже. А тогда я брела наугад, время от времени спотыкаясь или останавливаясь, чтобы выкашлять остатки воды. Я не знала, как меня зовут, где я, кто я. Я знала только то, что пруд отверг меня и мне некуда идти. Что со мной будет теперь, когда я не могу пойти домой?

Я была в отчаянии к тому времени, как дошла до ворот, и была готова обратиться в бегство при малейшей провокации. И затем зеркало, висящее около кассы, привлекло мой взгляд сверканием и удержало отражением.

Это было утомленное лицо, заостренные кончики ушей едва выступали сквозь мокрые растрепанные волосы. Кожа побледнела от более чем десятилетия, проведенного без солнца, черты лица слишком острые, чтобы быть красивыми, хотя люди называли их «интересными», когда бывали доброжелательными. Брови высоко выгнуты, что придавало лицу постоянно удивленный вид, глаза цвета серого тумана. Я уставилась на отражение. Я знала это лицо. Я всегда знала это лицо, потому что оно было моим.

Я стояла там, продолжая пялиться, и тут солнце наконец поднялось, и в меня ударил рассвет, открывая во мне правду о том, кто я и что я утратила, вместе с неизбежным осознанием происшедшего. Это было слишком. Я сделала единственное, что могло облегчить боль, - я потеряла сознание.

Лили не появилась, пока я медленно брела по ее владениям, но, должно быть, она была там, потому что, когда техник нашел мое распростертое тело перед кассой, он ничего не увидел, кроме человеческой женщины, ставшей жертвой жестокого нападения. Он позвонил в полицию, они приехали, забрали меня и отвезли в участок для допроса. Я не сопротивлялась. Шок - прекрасная вещь.

Тот полицейский участок был точно такой же, как другие, которые мне доводилось видеть: слегка унылый, нуждающийся в ремонте и генеральной уборке. Я не заметила компьютеров на столах и даты на календарях; я еще не привыкла к тому, что теперь у меня есть ноги, поэтому все внимание уделяла тому, чтобы держаться прямо. Дежурный офицер, энергичный деловой человек по имени Пол Андервуд, вызвал кого-то, чтобы обработать ссадины на моих локтях, ладонях и коленях, и распорядился принести мне одежду. Они оказались достаточно добры, чтобы позволить мне одеться в одиночестве в уборной. Полагаю, что отсутствие вещей при себе делает вас менее похожим на опасного преступника, а разнообразные мелкие повреждения, которые я получила во время своего пути по парку, склонили их поверить мне, когда я заявила, что на меня напали и бросили, приняв за мертвую. Состояние шока помогло мне убедительно изобразить бессвязную речь.

Теперь, когда я начала понимать, что натворил Саймон, я не могла уклониться от факта, что он на самом деле превратил меня в рыбу. Мысли крутились в голове, словно щенки, пытающиеся поймать себя за хвост, в ловушке между страхом и яростью. Я думала, что худшее уже случилось. Я понятия не имела, что худшее еще предстоит и насколько будет все плохо.

Офицер Андервуд угостил меня кофе и черствыми пончиками, пока я приходила в себя, затем дал мне заполнить бумаги - имя, номер социального страхования, место жительства, место работы - стандартные пункты. Он забрал бумаги, когда я закончила, наверное, для того, чтобы подшить в папку. Тоже стандартная процедура… но через десять минут он вернулся со злющими глазами:

- Чего это вы хотите добиться, леди?

В такое состояние его привело мое имя. Он знал его, поскольку дело было поручено ему, когда я исчезла. Он потратил год, сворачивая горы, опрашивая свидетелей, даже искал мое тело в большом озере в парке «Золотые ворота», но ничего не обнаружил, и он не считал, что это очень умно или забавно с моей стороны изображать из себя умершую женщину. Он протянул мне чистую анкету, велев заполнить ее правильно, без дурацких шуток. Думаю, именно тогда я начала понимать, во что я вляпалась. В оцепенении я перевернула бумагу и начала писать, и первое исправление случилось еще до того, как Я дошла до своего имени.

- Вы написали неправильную дату. Сегодня одиннадцатое июня две тысячи девятого, а не девяносто пятого. Бог мой, леди, будьте внимательнее.

Мои пальцы сжались, сломав карандаш пополам, и я уставилась на дежурного офицера широко открытыми, ничего не понимающими глазами.

- Как давно? - прошептала я.

- Что?

- Как давно он оставил меня… о нет. О дуб и ясень, нет.

Я закрыла глаза, ослабев, когда чудовищность происшедшего дошла до меня. Четырнадцать лет! Я боялась, что чары продержались несколько недель, может, даже месяцев, но четырнадцать лет? Это было уж чересчур для моего разума. Но у меня не было выбора, и дальше все было еще хуже.

Все пропало. Все, что я строила и над чем работала в мире смертных… все ушло. Клифф продал мой бизнес, чтобы покрыть мои долги, после того как истекла моя лицензия частного детектива, так как истек мой срок давности, поскольку семь лет - это предельный срок для пропавших без вести. Я всегда находила в этом легкую иронию: в конце концов, семь лет - это традиционный срок заключения для людей, которые сумели найти путь в полые холмы. Октобер Дэй, покойся с миром.

Спасибо Оберону за Розу Зимний Вечер, известную как Роуз Уинтерс в мире смертных. Она была единственным созданием из тех, кого я знала, чей телефонный номер не изменился за минувшие годы. Я воспользовалась своим правом на звонок, чтобы связаться с ней и взмолиться, чтобы она забрала меня. Я ожидала, что она закричит, но нет. Она просто приехала в участок, подтвердила, что я та, за кого себя выдаю, и каким-то образом убедила их отдать меня на ее попечение. Потом она отвезла меня в мотель, где я смогла собраться с чувствами. Мы обе знали, что везти меня к ней домой бессмысленно, так что никто из нас не предложил этот вариант, - я была не в том состоянии, чтобы вступать в чьи-то владения.

Она оставалась со мной весь день. Заказала пиццу на обед и руганью заставила меня поесть; спрятала телефонный справочник, чтобы я не могла позвонить Клиффу; вызвала пажей и разослала их сообщить местным нобилям, что я вернулась. И когда солнце село и я наконец начата плакать, она обняла меня и утешала. Я всегда буду помнить об этом. Роза никогда не была приятной личностью, но она обнимала меня, пока я в этом нуждалась, и ни слова не сказала о том, что мои слезы оставили пятна на ее шелковой блузке, и о том, что я привела ее в смятение. В критической ситуации она делала то, что надо было делать, и не отказывалась.

С тех пор положение дел немного улучшилось. Чистокровки всего города хотели помочь чем можно, а полукровки хотели помочь еще больше. Мой отказ иметь с ними дело связал им руки, но они сделали все возможное, перед тем как предоставить меня самой себе. Роза предложила восстановить мою лицензию частного детектива. Я отказалась. Я уже следовала по этому пути, и добра он мне не принес.

Думаю, они сказали маме, что я вернулась, но я не уверена, что она осознала это. Сейчас она мало что понимает. Все время она блуждает по Летним Землям, напевая песни, которых никто не знает, и стуча в двери, которых никто не видит, кроме нее. В некотором роде она потеряла больше времени, чем я.

Роза велела не связываться с Клиффом, пока я не буду готова. Я продержалась дольше, чем считала возможным: прошло почти три дня, когда я ему позвонила. Я не могла сказать ему, где я была или что случилось, - нет способа сказать «меня превратили в рыбу» человеку, который считает тебя такой же смертной, как и он сам, так что я прибегнула к старым клише и сказала, что у меня случилась амнезия из-за нападения человека, за которым я следила, и что я не знаю, что было дальше. Может, мне не стоило удивляться, когда он бросил трубку или когда Джилли не захотела иметь со мной ничего общего. Они обошлись без меня, построив свою жизнь, в которой не было место для бездельницы, оставившей их горевать на четырнадцать лет. Я не могла оправдать себя, и нам осталось только молчание, которое не оставляет места любви. Я продолжала звонить. Они продолжали отказываться говорить со мной.

Это было в июне. Я сделала что могла, чтобы собрать остатки прежней жизни, но ничто не могло вернуть мне годы. Лета, зимы, последние часы с матерью, перед тем как она окончательно ускользнула в свой собственный мирок, каждая драгоценная минута с моей малышкой - все это ушло навсегда и безвозвратно. Может быть, поэтому мне было так легко отвернуться от фэйри. Они забрали меня из мира смертных дважды. Я не дам им третьей попытки.

Шесть месяцев прошли в тумане отчаяния, жалости к себе и изоляции. Я не понимала этот мир, я была в нем такой же чужой, как моя мать в тот день, когда она покинула Летние Земли в первый раз. Это было мое покаяние, я решила, что это то, что я заслужила, и продолжила жить дальше. Мир вокруг меня разваливался, но теперь мне было наплевать.

Здесь и заканчивается сон на осознании того, что не имеет значения, где я - женщина, рыба или нечто среднее. В действительности я так и не выбралась из пруда. Я до сих пор не могу дышать.