До Рождества остается один день, и сегодня моя первая встреча с Кэтрин, моим психологом. Я не знаю, чего от нее ожидать, и не знаю, что произойдет за полтора часа нашей беседы.

Я выполняю всю работу на два дня вперед и еду к ней в офис. Он в центре города, примерно в получасе езды от дома. Я не возражаю против поездки к ней на такси, потому что так у меня есть время подумать о событиях нескольких последних дней.

На рождественском обеде для сотрудников Питер раздал каждому по конверту с премиями и отдал один мне. Я не ожидала этого, поэтому засунула его в сумку с твердым намерением вернуть Питеру, когда мы останемся одни. Я ни на секунду не хотела показаться неблагодарной, поэтому во время обеда, пока все весело разговаривали, я пыталась сформулировать свой отказ.

Когда обед был закончен, и мы все, не торопясь возвращались на работу, я пошла вперед и положила конверт Питеру на стол. Мгновением позже он зашел в свой кабинет и позвал меня.

— Да, Питер? — спросила я, стоя у двери.

— Что это?

— Это моя рождественская премия. Вы с Дейлом сделали для меня более чем достаточно, даже оплатили мою машину. Я не могу принять от вас что-то еще.

— Хмм, — сказал он, сидя в своем кресле.

Я почувствовала вкус победы, потому что он не собирался обсуждать это со мной или пользоваться служебным положением и сказать, чтобы я взяла этот конверт.

— Тебе нужно еще что-нибудь?

— Мне? Нет, — он покачал головой. — Но ты можешь взять этот конверт и отнести его в местную церковь, — он толкнул по столу конверт ко мне. Мои плечи поникли, и я начала обдумывать то, что он предлагает. — Кто-нибудь оценит это там, а если нет, ну и ладно.

— Подожди, — я почувствовала, что начинаю сомневаться в своем решении.

— Да? — он посмотрел на меня без капли осуждения.

— Могу я забрать конверт обратно?

— Ты можешь поступить с ним, как тебе угодно.

Я подошла и взяла конверт.

— Я уверена, что они пригодятся местному женскому приюту к Рождеству.

— Это только твой выбор. Никто не может сделать его за тебя. Ты можешь делать с этим конвертом все, что захочешь. Если хочешь оставить его себе, оставь. Если хочешь пожертвовать его — это твой выбор, — он указал на конверт и улыбнулся.

Несколько мгновений я обдумывала это.

— Если я оставлю его себе…

— Значит, ты считаешь себя достойной этого, — сказал он. От этих слов я прослезилась. С того дня я часто вспоминаю о них.

Я опускаю взгляд на свою сумку, кладу туда конверт, гляжу на него и решаю, что же с ним делать. Я еще не открывала его. Мне не нужно знать, что внутри, потому что и так понятно, что Питер и Дейл расщедрились.

Такси подъезжает ко входу в магазин, рядом с которым расположена лестница, ведущая к офисам наверху. Я вижу имя Кэтрин Скотт, написанное на одной из табличек на домофоне, и начинаю привычно нервничать.

— Алло, — отвечает дама хриплым голосом.

— Э-э, у меня встреча с Кэтрин… э… я имею в виду доктором Кэтрин… э-э…

— Поднимайтесь, дорогая, — она открывает дверь, и я поднимаюсь наверх в поисках ее офиса. Когда я нахожу его и открываю дверь, меня встречает пожилая дама около шестидесяти лет, сидящая за стойкой регистрации. — Вы, должно быть, Лили Андерсон. Кэтрин немного задерживается. Не могли бы вы заполнить эти формы, чтобы Кэтрин могла лучше вас понять?

Она дает мне планшетку с несколькими листами на нем. Некоторые вопросы там общие, а некоторые более личные. Прежде чем я успеваю закончить, ко мне подходит леди и встает передо мной.

— Лили? — спрашивает она.

Я смотрю вверх и вижу пожилую даму с растрепанными каштановыми волосами, одетую в стиле «нью эйдж» и улыбающуюся мне. (Примеч.: англ. New Age, буквально «новая эра», религии «нового века» — общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера).

— Гм, да, — я встаю и следую за ней в ее кабинет.

— Все, что обсуждается здесь, остается конфиденциальным, — она садится на стул, скрестив ноги, и взмахивает рукой, предлагая мне сесть. Я осматриваю ее кабинет и замечаю кресло-мешок, обычный стул и диван, но предпочитаю устроиться на диване, прижав свою сумку ближе к себе.

— Итак, Лили, скажи мне, когда это началось?

Я впадаю в шок. Теперь я понимаю, что, возможно, должна была тщательнее проверить Кэтрин. Но то, как она смотрит на меня, улыбаясь, предлагая излить душу, ломает меня. Я начинаю рыдать. Неконтролируемые слезы льются из моих глаз. Тяжесть, что всегда была в моей груди, вдруг поднимается, и все эмоции, что у меня были, выходят наружу.

Океан стыда, смущения, обиды и слабости выплескивается из меня. Слезы — мой способ справиться с многолетним издевательством, угнетением и беспомощностью. Следующие девяносто минут проходят в полнейшем оцепенении, полном мучительной боли, которую я чувствовала много лет. Мы не обсуждаем ничего конкретного, но мне кажется, будто Кэтрин знает обо всем по тому, как я реагирую на ее слова.

Полтора часа пролетают, а мы не сдвинулись с мертвой точки. Или мне так кажется. В конце концов, Кэтрин спрашивает меня:

— Кто-нибудь может отвезти тебя домой? — я качаю головой. — Ты не можешь быть одна сейчас.

— Шейн с Лиамом сегодня вечером останутся у его родителей, так что я одна.

— Лили, я хочу, чтобы ты пришла ко мне сразу после Рождества. На самом деле, я верю, что ты готова отпустить все и двигаться дальше, жить своей жизнью. Но сегодня тебе нужна горячая ванна и бокал вина, — она подмигивает, и мне едва удается выдавить из себя слабую улыбку. — Ты уверена, что не можешь никого попросить отвезти тебя домой?

— Хм, может быть. Мне нужно позвонить ему и спросить.

— Я дам тебе минутку, а когда закончишь, подойди к моей маме на ресепшн, чтобы назначить дату следующего приема.

Ее маме? Я не знаю, почему, но чувствую себя спокойнее от мысли, что ее мама работает здесь. Может быть, потому, что они семья, а у меня в жизни не было ничего подобного.

Сделав несколько глубоких вдохов, мне, наконец, удается успокоиться. Я все еще ранена, не физически, а эмоционально. Но сейчас я больше похожа на себя, чем раньше. Знание того, что мне есть, с кем поговорить, что есть тот, с кем я уже установила связь, расслабляет и даже очищает.

Я беру свой телефон и нахожу номер Макса. Раздается пара гудков, прежде чем он отвечает:

— Лили, какой замечательный сюрприз.

— Не мог бы ты забрать меня, пожалуйста, — мой голос дрожит, даже я это слышу.

— Ты в безопасности? — сразу спрашивает он.

— Да, я у своего психолога, и мне нужно…

Что сказать? Что мне нужно? Мне нужно больше, чем просто подвезти домой, мне нужен кто-то.

— Я выезжаю. Какой адрес? — я диктую ему адрес и говорю, что буду ждать его на улице.

— Ты не будешь ждать меня на улице, я зайду внутрь. Я скоро приеду.

— Спасибо, Макс, — мы вешаем трубки, и я выхожу к Кэтрин и ее маме.

— Как ты, дорогая? — спрашивает меня ее мама.

— Такое чувство, будто меня переехал поезд. Голова все еще кружится, и не могу успокоить сердцебиение.

Кэтрин желает мне удачного вечера и хорошего Рождества и говорит своей маме, чтобы она назначила мне следующую встречу в начале следующей недели, сразу после того, как они откроются после Рождества.

— Ты знаешь, — начинает говорить ее мама, опуская очки на кончик носа, глядя в компьютер, — Кэтрин всегда все делает правильно.

Я вопросительно смотрю на нее, не совсем понимая, что она имеет в виду.

— Хорошо, — говорю я и плачу деньги за сеанс.

— Увидимся на следующей неделе, дорогая. Чудесного тебе Рождества, — говорит ее мама. Мне остается лишь догадываться, что же значит ее загадочное «Кэтрин всегда все делает правильно».

Раздается сигнал домофона, и я слышу, как Макс говорит маме Кэтрин, что пришел забрать меня.

— Спасибо. Счастливого Рождества, — говорю я, когда ухожу.

Спустившись вниз, я вижу Макса, ждущего меня на обочине. Когда я вижу его, каждый чувствительный, оголенный нерв вспыхивает, и снова начинают литься слезы. Он притягивает меня в свои объятия, полностью окутывая меня, нежно гладит мои волосы и говорит:

— Все будет хорошо.

Мы долго стоим на уединенной улице. Начинает идти снег, и его хлопья мягко приземляются на нас и вокруг нас. Ухом я прижимаюсь к груди Макса, его руки крепко обнимают меня. Я слышу размеренный стук его сердца, и мое дыхание совпадает с легким ритмом подъема и падения его груди. Когда сильная резкая боль, наконец, ослабевает, я отпускаю Макса и делаю шаг назад, чтобы посмотреть на него.

— Спасибо, — выдыхаю я и пытаюсь найти правильные слова. — Мне это было нужно.

Он улыбается, и рукой в кожаной перчатке убирает снежинки с моего лица.

— В любое время, — он наклоняется и целует меня в лоб, а затем ведет нас к своей машине.

Мы едем в тишине, и когда подъезжаем к моему дому, Макс не пытается зайти внутрь, он оставляет машину заведенной и ждет, пока я возьму инициативу на себя.

— Я действительно… — я фыркаю и нервно смотрю вниз на свои руки. — Шейн и Лиам ночуют в доме его родителей, и я не думаю, что провести ночь в одиночестве хорошая идея для меня.

— О, — говорит Макс и удивленно приподнимает брови. — Хм…

Я подбираю слова, которые должна сказать:

— Макс, я была одинока всю свою жизнь. Когда я жила с папой, с родителями Трента, и даже когда была замужем, я была одна. У меня никогда не было семьи, и я не чувствовала, что она у меня есть. Но сейчас она у меня есть, и сегодня я просто хочу почувствовать, что кто-то, кто заботится обо мне, рядом. Я не говорю о сексе. Я даже не знаю, буду ли когда-нибудь готова к этому. Мне просто нужно знать, что кто-то, с кем у меня есть связь, рядом со мной.

Глаза Макса загораются, и он слегка кивает, он понимает, что я имею в виду.

— Я тут думал, насколько удобным может быть твой диван, — говорит он, разрушая напряженность витавшую вокруг нас. Он глушит машину, открывает бардачок и достает небольшой подарочный пакет. — Я приберег его на завтра, и это не значит, что ты получишь его сегодня, — говорит он сразу же, как только замечает, что я рассматриваю рождественский подарок.

— Пойдем, — зову его я, выходя из машины, и направляюсь к входной двери.

Макс идет за мной. Он снимает пальто и садится на диван.

— Ты ела? — спрашивает он.

— Нет, у меня не было времени. Но у меня ужасно болит голова, и мне нужно просто принять ванну и лечь спать.

— Как насчет того, чтобы я приготовил что-нибудь поесть? — он поднимает руки вверх, как будто сдается. — Не слишком обольщайся, я имел в виду что-то вроде омлета, ничего особенного.

Когда он упоминает о яйцах, мой живот начинает внезапно урчать, и я чувствую себя голодной.

— Спасибо, это было бы замечательно. Я только положу вещи и захвачу свой ноутбук. Тебе нужна помощь, или ты справишься?

Он проходит на кухню, поворачиваясь ко мне:

— Я справлюсь. Иди и делай то, что тебе нужно, а я приготовлю нам омлет.

Я поднимаюсь в свою комнату, кладу сумку, снимаю обувь и беру ноутбук. Я буквально чувствую, что могу лечь на кровать и проспать всю жизнь. Моя голова разрывается, но боль, что постоянно сидит у меня в груди, становится слабее.

Макс готовит, а я сажусь за кухонный стол и включаю свой ноутбук. Проверяя почту, вижу одно письмо от Микаэлы, в котором говорится, что ее книга переместилась в пятерку лучших бестселлеров по версии New York Times и USA Today. Она также пишет, что порекомендовала меня трем авторам.

Второе письмо от автора, чью книгу я редактировала за деньги, она желает мне счастливого Рождества. Ей понравилось все, что я сделала с ее книгой, и она приняла все правки, что я ей предложила. Она сказала, что отправит книгу между Рождеством и Новым годом.

Третье, четвертое и пятое письма были от тех, кому меня порекомендовала Микаэла. Самое главное, что эти три книги будут закончены в разное время, так что я смогу взяться за каждую из них. Я отправляю им ответы с моими ценами и рождественскую картинку, которую нашла в интернете, затем закрываю компьютер.

Я заканчиваю как раз тогда, когда Макс ставит перед каждым из нас тарелки с омлетом. Мой желудок благодарен за запах горячей еды и прекрасно приготовленные яйца.

— Выглядит хорошо, — я беру вилку и начинаю есть. Хотя, думаю, поглощать — более удачное слово.

— Притормози. У тебя заболит живот, — говорит он, наблюдая, как я поглощаю омлет.

— Когда я была ребенком, у меня постоянно болел живот. Не потому, что я быстро ела, а потому, что голодала.

— Как так? — прищурившись, он хмурит брови.

— Моя мама умерла, когда я была маленькой. Покончила с собой. Ну, я полагаю, что передозировка наркотиками это самоубийство. Все, что я о ней помню, это как она говорила мне, насколько я ужасна, но она произносила невнятно свои слова. Ее глаза были темными, она сильно похудела, а кожа была очень бледной. Больше я ничего не помню.

— Зачем ей говорить такие вещи? Сколько тебе было лет?

— Мне было девять, когда она умерла. Я не знаю, зачем она говорила это, я знаю только, что она ненавидела меня.

— Господи, — он ковыряет свой омлет.

— Отец был не намного лучше. Сначала он просто говорил то же самое, что и она. Затем, когда мама умерла, стало хуже. Иногда он избивал меня, иногда оставлял в полном одиночестве. В первое время побои были не такими уж сильными…

Макс прерывает меня:

— Любое избиение — это плохо.

Я киваю, понимая, о чем он говорит.

— Ты прав, — я отвожу взгляд от его напряженных карих глаз, потому что вижу, как в них зреет гнев. — Он начал больше пить и стал пренебрегать такими вещами, как еда.

— Он был алкоголиком.

— Функционирующим алкоголиком. Он ходил на работу, а когда приходил домой, пил до беспамятства. На самом деле… — я иронично усмехаюсь, — иногда он и вовсе не приходил домой. Мне оставалось есть только то, что было в доме. Иногда я голодала пару дней, иногда меньше или больше.

— Как социальные службы или школа не увидели эту проблему?

— Потому что я научилась самостоятельно ходить в школу и обратно. Я много работала и училась. Я так привыкла быть голодной, что, в конце концов, мне удалось преодолеть это и сосредоточиться на учебе.

— Иисус, Лили. Я просто не понимаю, как никто этого не заметил.

— Потому что я сумела это скрыть. Не буквально, но я сливалась со стенами и забивалась в щели. Я никогда не жаловалась и никогда никому не говорила. Пока не встретила Шейн на своей первой работе, у меня никогда не было друга.

Плечи Макса опускаются, и он кладет вилку на тарелку.

— У меня нет слов, я в шоке от того, что ни один человек не постарался узнать тебя.

— Я никогда не хотела, чтобы кто-то знал меня, поэтому воздвигла барьер и пряталась за ним.

— И все это началось, когда умерла твоя мама?

— Нет, это началось до этого, но я не могу сказать, когда именно. Ты знаешь, когда тебе постоянно говорят, как ты уродлив, глуп и бесполезен, то ты начинаешь верить в это.

Макс берет вилку и начинает возить еду по тарелке.

— Но это не правда.

Я качаю головой и смотрю на капли, падающие из кухонного крана. Сосредотачиваюсь на чем-то другом, кроме Макса. Я пожимаю плечами и чувствую, как начинаю глотать слезы.

— Это можно понять по-разному.

— У тебя никогда не было нормальных, здоровых отношений. Но сейчас у тебя есть Шейн, Лиам и я.

Я доедаю последние несколько кусочков омлета и смотрю на Макса.

— Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, что такое любовь. Или даже, что есть другая связь, кроме дружбы. Я разрушена, разбита и сомневаюсь, что все мои кусочки можно найти, и еще меньше, что их можно исправить.

— Это не правда, Лили. Это просто не правда. Ты действительно… подожди, — он выскакивает из комнаты и возвращается с небольшим рождественским пакетом. — Вот, — говорит он, протягивая мне пакет.

— Рождество только завтра. И, кроме того, ты не должен тратить на меня свои деньги.

— Я делаю все, что мне вздумается с моими деньгами. И, к тому же, я уверен, что ты тоже мне что-то купила, — я отчаянно пытаюсь скрыть эмоции, но огромная улыбка расплывается по моему лицу. — Ага, вот видишь, — он игриво хлопает меня по носу. — Пожалуйста, открой его, но сначала прочитай открытку.

— Спасибо, я уже люблю его, — говорю я, глядя на маленький золотой пакетик.

— Ты не знаешь, что это. Ты можешь возненавидеть это.

— Ну, уж нет. До тех пор, пока я не бросила его, мне никогда не дарили ничего, если только с каким-нибудь условием, или это было то, что хотел сам даритель. Поэтому, спасибо тебе, я уже люблю это, — повторяю я, вынимая из конверта открытку. Я смотрю на нее, это самодельная золотая открытка с одной красивой и идеальной снежинкой.

Я открываю ее и читаю надпись:

«Моей Снежинке. Я желаю тебе счастливого Рождества и с нетерпением жду большего. Макс».

— Снежинка? — спрашиваю я с любопытством. — Я не понимаю.

— Ты — самый уникальный, красивый и интересный человек, которого я знаю. И так же, как нет двух одинаковых снежинок, также никогда не будет другой Лили. Не для меня. Не сейчас и никогда.

— Но я только половина снежинки. Я никогда не буду целой и никогда не буду идеальной.

— Я не поверю в это, Лили. Никогда. Ты можешь быть повреждена, и я говорю, повреждена, а не разрушена, потому что ты сама выбираешь, как тебе жить. И если бы ты была разрушена, ты бы отказалась от жизни, так что ты не такая.

Вау, каким напряженным может стать воздух?

— Спасибо, — говорю я, затем достаю из пакета небольшую коробочку и открываю ее. Я вижу великолепный изысканный золотой браслет с маленькой очаровательной снежинкой на нем. — Макс, — восклицаю я от счастья. — Он великолепен! Спасибо. Пожалуйста, помоги мне надеть его, — я вынимаю его, и Макс застегивает браслет на моей руке.

— Пожалуйста, Лили.

Я застываю на мгновение, любуясь самой прекрасной вещью, которую когда-либо видела. Он такой тонкий, но потрясающий. Я не могу перестать улыбаться.

— Спасибо, — еще раз говорю я, обнимая Макса.

Мы стоим обнявшись некоторое время, затем он отодвигает меня и смотрит на свои ноги.

— Я устал, Лили. Мне нужно поспать. И, кстати, завтра утром у нас будут блинчики. А я, как известно, делаю самые лучшие мэнкейки на свете(Примеч.: в США существует мужской День Отца, и в этот день им готовят Mancakes (мужские «пирожные, запеканки, торты, лепешки», cake имеет много переводов)).

— Хах, — дразню я. — И кто сказал, что эти мэнкейки лучшие? — я показываю кавычки в воздухе.

— Ха, это просто. Я так сказал, — мы оба улыбаемся, и тишина наполняет комнату.

— Спокойной ночи, Макс. Спасибо за то, что ты здесь. Мне действительно нужно было все, что ты сегодня для меня сделал. От еды и до твоей компании. Принесу тебе подушку и одеяло, — я иду к шкафу в коридоре и достаю несколько одеял и подушку. — Вот, держи, — я приношу их в гостиную.

— Спокойной ночи, Лили. Сладких снов.

Сегодня я отказываюсь от вечернего душа, потому что у меня просто нет сил, чтобы его принять. Я раздеваюсь, надеваю свою пижаму и заползаю в кровать. Сон манит меня к себе. Так же, как и Уэйд, мама и папа.

***

От сладкого запаха блинчиков мой живот урчит и будит меня ото сна. Я потягиваюсь в кровати и улыбаюсь, потому что знаю, что у меня есть друг, который, заботясь обо мне, на кухне печет для меня блинчики и ждет, когда я проснусь.

Прошлой ночью я прошла через эмоциональную мясорубку. Груз все еще в моей груди, но, кажется, он стал легче. Это как если бы я снова смогла дышать, освободив перетянутые легкие. Может пройти несколько месяцев или даже десятилетий, прежде чем я снова позволю кому-либо занять место в моем сердце.

Лежа в кровати, глядя в совершенно белый потолок, я решаю начать бракоразводный процесс в начале следующего года. Я не могу оставаться замужем за Трентом. Мне нужно разорвать с ним все связи, в том числе ту, что мы установили, когда поженились.

Я выползаю из постели и чищу зубы, прежде чем отправиться на кухню, где аромат горячих блинчиков сильнее и соблазнительнее.

— Доброе утро и счастливого Рождества, — говорю я Максу, переворачивающему блин.

Он поворачивается, улыбаясь, и когда видит меня, его рот распахивается в изумлении, а глаза округляются так, что почти вываливаются из орбит.

— О, мой Бог, — говорит он, глядя на меня.

Я все еще в пижаме и с растрепанными волосами. Я скрещиваю руки на груди и пячусь назад из кухни.

— Мне очень жаль. Я, должно быть, ужасно выгляжу, — быстро говорю я и отворачиваюсь.

— Нет, не уходи, — окликает он меня. Повернувшись обратно, я вопросительно смотрю на Макса. — Извини, у меня просто перехватило дыхание. Ты такая красивая.

Я улыбаюсь его комплименту, хотя для меня, как правило, сложно даже принять это, не то, что слышать. Но я знаю, что Макс искренен, и он имеет в виду то, что говорит. Он поворачивается обратно и продолжает готовить блинчики.

— Если мадам изволит занять свое место, я подам ей горячий шоколад, что приготовил для нее, и положу побольше зефира, который я нашел. И подам ей завтрак, — говорит он с очень богатым и необычным акцентом.

— Что ж, спасибо, сэр, — говорю я, присаживаясь за кухонную стойку и наблюдая за Максом.

Он мурлычет себе под нос и, конечно же, начинает петь песню «Jingle Bells», а затем «Олененок Рудольф».

— Ваш завтрак, мадам, — говорит он с показным акцентом и ставит передо мной стопку блинов и стопку для себя рядом со мной. Затем он приносит мой горячий шоколад. — Наслаждайтесь, — говорит он, кланяясь.

Он такой дурашливый, но я счастлива.

— Спасибо.

Он садится рядом, наклоняется и целует меня в висок.

— С Рождеством, Лили, — и начинает есть.

Как только мы заканчиваем завтракать, я иду в свою комнату, чтобы забрать подарок для него. Когда я возвращаюсь, он убирается на кухне и складывает посуду в посудомоечную машину.

— Я могу сделать это, — говорю я, ставлю его подарок на стойку и иду помочь ему.

— Уходи, я сделаю это сам, — он игриво щелкает языком. Макс замечает подарок, а затем смотрит на меня. — Что это? — он выпячивает подбородок в сторону пакета, стоящего на стойке.

— Ну, есть один парень, которого я знаю. Он, вроде как, клевый, и я подумала, что хочу подарить ему рождественский подарок, — дразню я.

— Хах. Парень, которого ты знаешь, говоришь?

— Да. Хочешь пойти со мной и подарить ему подарок чуть позже?

Он шутливо брызгает в меня водой.

— Я думаю, что это для меня.

Я ахаю и подношу руку к груди, потрясенно глядя на него.

— Что? Зачем мне дарить тебе подарок?

Он вытирает руки кухонным полотенцем и шутливо щелкает меня по носу.

— Потому что я — твой друг. Но погоди, — он выскакивает из комнаты и возвращается с конвертом. — Если я возьму это, — он указывает на подарок, стоящий на столе, — тогда ты должна будешь взять это, — он протягивает мне простой белый конверт.

Настроение быстро меняется, и теперь оно серьезное, а не игривое, как было раньше.

— Но ты уже подарил мне кое-что.

— А это кое-что дополнительное. Оно не большое — маленькое. Кроме того, я получил удовольствие, покупая тебе это. Я смеялся, пока думал об этом; смеялся, когда ехал покупать его, смеялся, представляя, что твоя реакция на это не будет… хм, это будет интересно.

Он заинтриговал меня. Я с трудом приняла тонкий золотой браслет в подарок, но это действительно возбудило мое любопытство. И, кроме того, я хочу, чтобы у него был одеколон.

— Хорошо. Я должна признать, что хочу узнать, что же заставило тебя так смеяться, — я беру в руки конверт.

— Откроем их вместе?

— На счет три? — он кивает. Он берет свой подарок, выглядя, как ребенок в кондитерской. Ну, я предполагаю, что именно так выглядит ребенок в кондитерской. — Раз, — я делаю паузу, и он отрывает бумагу с одной стороны подарка. — Два, — он стоит так, что, кажется, будто он вот-вот стартует. — Три! — я открываю конверт и достаю то, что лежит внутри. Но я наблюдаю за тем, как он разрывает оберточную бумагу и очищает от нее коробку.

— Вау, — рычит он от счастья. — Спасибо, Лили. Мне нравится! — он опускает одеколон на стол и притягивает меня в медвежьи объятия. — Теперь открой свой, — он ставит меня обратно на ноги и отходит назад, чтобы видеть меня. Я читаю то, что написано внутри, и начинаю смеяться.

— Тебе нравится? — выражение его лица бесценно. Интересно, дети выглядят так же, когда дарят мамам ожерелье из макарон?

— Ты такой наглец, — говорю я. Внутри находится сертификат на пять уроков катания на коньках. — Действительно наглец, — добавляю я. — Спасибо, — я тоже обнимаю его.

— Счастливого Рождества, Лили, — он целует меня в макушку.

— Счастливого Рождества, Макс.