Когда я выхожу из автобуса, Трент снова меня ждет, держа другой цветок, предназначенный для меня. На этот раз это лилия. На его правой щеке появляется милая ямочка, когда он улыбается. Я не могу не улыбнуться, когда вижу, что он меня ждет.

— Привет, — говорит он и делает шаг в мою сторону.

Я смотрю вниз, сосредоточившись на его обуви.

— Привет, — тихо говорю я.

Я начинаю идти в сторону дома, прижимая свою сумку к груди так, как я всегда это делаю.

Он протягивает мне цветок, но я качаю головой. Он смотрит на мою сумку, затем отворачивается и рассматривает пешеходную дорожку, по которой мы идем.

— Я могу понести ее за тебя? — спрашивает он.

— Нет, спасибо.

Мы идем в тишине около пятидесяти метров, когда Трент начинает петь. Это нежная песня, но я не могу ее узнать, ведь у меня нет радио или чего-либо другого, чтобы слушать музыку. Папин телевизор стоит в его комнате, и он держит ее закрытой, когда его нет дома. Я действительно не знаю никаких артистов или групп.

Мы продолжаем идти к моему дому под пение Трента, он не говорит со мной.

— Так ты собираешь сказать мне свое имя? — наконец спрашивает он, когда мы подходим к первому повороту.

Я делаю глубокий вдох, словно проглатывая мяч для гольфа, забившийся в мое горло.

— Лили, — наконец отвечаю я после долгой тишины.

Посмотрев на него, я вижу, как Трент усмехается, покачивая головой.

— Что смешного?

— Я думаю, тебе и мне предназначено быть друзьями, Лили, — говорит он и протягивает мне цветок. — Этот цветок гораздо красивее того, что был вчера. Как только я увидел его, он сразу напомнил мне о тебе, и я должен был купить его, — он снова протягивает цветок, пытаясь вручить его мне.

Мы проходим еще немного, прежде чем я беру цветок и подношу его к носу, чтобы почувствовать аромат. Он пахнет сладко и тонко, ничего подавляющего.

— Спасибо, — шепчу я. Пока мы продолжаем идти, я не спускаю глаз с тротуара.

— Могу я пригласить тебя в кино? — спрашивает Трент. Его тон спокойный, но настойчивый. Я украдкой бросаю взгляд на него через правое плечо, его светло-каштановые волосы развеваются вокруг лица.

— В кино? — переспрашиваю я.

Раньше я никогда не была в кино. Я не знаю, на что это похоже. Интересно, страшно ли это. Я слышала, как ребята разговаривали об этом в школе, и поскольку я там никогда не была, я даже не знаю, чего ожидать.

— Да, ну знаешь, большой экран, общий попкорн, просмотр фильма? — говорит он так, как будто я должна знать, на что похожи походы в кино.

— Попкорн?

Я слышала об этом, даже видела, как некоторые дети его ели. Но я никогда не пробовала и не знаю, понравится ли он мне.

— Попкорн. Из кукурузы. Поджаривается с кучей масла и соли, — я просто пожимаю плечами и слегка качаю головой. — Подожди, ты раньше никогда не ела попкорн? — я снова качаю головой. — Вообще? — спрашивает он, останавливаясь, и мягко беря меня за руку.

— Нет, — тихо говорю я. Я поднимаю голову, смотрю на него и теперь точно знаю — он думает, что я глупая. Что ж… еще глупее, чем обычно.

— Действительно? — он нахмуривает брови. — Ты же была в кино, верно? — голос Трента срывается от удивления, когда он спрашивает.

— Нет, никогда.

— Ничего себе, — он усмехается и поворачивается, чтобы продолжить путь. — Я должен исправить это. Завтра вечером я веду тебя в кино, — уверенно говорит он.

— Я должна спросить у папы. Я не уверена, что мне разрешат.

— Ты должна спросить у папы? — повторяет он за мной. Я киваю и продолжаю идти, опустив голову и не глядя на него. Я могу только представить, что он думает обо мне. Это глупая, уродливая девочка, которая должна спросить разрешение у папы. Зачем ему напрягаться, когда он может найти себе милую девушку, которая не вызовет у него столько проблем. — Ты знаешь, это круто. Я уважаю это. Могу я взять твой номер и позвонить тебе сегодня вечером?

— Мой номер?

— Ну да, твой номер телефона.

— У меня нет телефона, — говорю я.

— Ладно. Тогда я добавлю тебя на Фейсбуке.

— У меня нет компьютера, соответственно и Фейсбука тоже нет.

— У тебя нет компьютера и телефона? — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и вижу удивление на его лице. — Тогда я просто встречу тебя на автобусной остановке завтра. Скажем, в пять? Мы пообедаем сначала.

Я плотно сжимаю губы. Не знаю, что ему ответить. У меня нет денег, чтобы заплатить за себя.

— Гм… — говорю я, пытаясь не сказать ему «нет». Я хочу пойти, потому что он кажется хорошим парнем, но у меня нет денег, чтобы заплатить за что-либо.

Он, должно быть, ощутил мой трепет и мою абсолютную неловкость от всей этой ситуации.

— Я имею в виду, каким бы я был джентльменом, если бы пригласил леди на обед и в кино, и ожидал бы, что она сама за себя заплатит? Я буду ждать тебя на остановке в пять. И если ты не придешь через десять минут, я пойму, что ты не смогла прийти.

Я останавливаюсь, когда мы доходим до последнего поворота перед моим домом.

— Ладно, — говорю я глядя в его добрые карие глаза. — Я буду там в пять, — я смотрю на свои туфли, когда отхожу от Трента.

— Тогда увидимся завтра, — Трент улыбается, когда поворачивается, чтобы уйти. — Надеюсь, ты сможешь прийти.

Я иду домой и впервые за все эти годы чувствую, что что-то происходит со мной. Даже мое лицо ощущается по-другому. Внезапно я чувствую, как лучи солнца касаются моей кожи, согревая меня и направляя к новым возможностям.

Как только я подхожу ближе к дому, то вижу, что папиной машины нет на подъездной дорожке, а это значит, что сейчас он еще на работе. Он работает на фабрике по производству матрасов, на поточной линии. Он ненавидит свою работу, но быть рядом со мной он ненавидит еще больше.

Когда я открываю входную дверь, меня встречает та же холодная, гнетущая тишина, к которой я так привыкла. Во всем этом доме нет жизни. Все лишено воздуха, необходимого для поддержания жизни, все просто мертво. Как и я обычно… но не сегодня. Сегодня меня пригласили на свидание, и я действительно чувствую, как тепло разливается внутри меня.

Мой живот урчит и внезапно я вспоминаю, насколько голодна. Кроме половины апельсина, что я съела вчера, у меня не было ничего, чтобы поесть. Сегодня один из учеников оставил свой наполовину съеденный сэндвич на столе в кафетерии, и если бы вокруг не было столько людей, я бы съела его. Но кто-то взял и выкинул его в мусор, поэтому пришлось обойтись.

Я иду в свою комнату и бросаю старую сумку на кровать. Как только я сбрасываю ее с плеча, ремень рвется, и книги летят через всю комнату. Мои плечи опускаются, я знаю, что до конца учебного года осталось еще пара месяцев. Эта сумка была со мной со второго класса средней школы, и я знаю, что папа не купит мне другую.

Но прямо сейчас живот важнее, чем сумка. Он урчит так громко, что, я уверена, люди в конце улицы могут услышать его. Я захожу на кухню и смотрю в пустой холодильник. Я проверяю шкафы на случай, если папа принес что-нибудь из еды, но он не сделал этого.

Зайдя в гостиную, я убираю с дивана все подушки, и роюсь рукой, вдруг там затерялась какая-нибудь мелочь. Я нахожу четвертак, и когда думаю, что ничего не смогу на него купить, нахожу смятую двадцатидолларовую купюру.

Я чувствую, как округляются мои глаза, и осматриваюсь вокруг, крепко сжимая двадцатку в прижатой к груди руке. Я сижу, не двигаясь, в течение нескольких минут и убеждаюсь, что это не уловка. Я снова тихо осматриваюсь, чтобы убедиться, что никто не увидел, как я украла деньги.

Когда я убеждаюсь, что это не шутка и я в безопасности, то подпрыгиваю и выбегаю в парадную дверь и бегу вниз по улице к небольшому магазинчику через три квартала на углу.

Я бегу так быстро, как только мои ноги способны нести меня, зная, что скоро в моем животе что-нибудь будет. Достигая двери магазинчика, я тяну ее и вхожу. Магазин небольшой, но там есть несколько основных продуктов, а также свежие овощи и фрукты. На двадцать долларов я покупаю три банана, три яблока, буханку хлеба и немного неохлажденного молока. Я спрячу продукты и буду есть их, когда очень проголодаюсь, и не покажу их папе. Он разозлился бы на меня за то, что они у меня есть, но он разозлился бы еще сильнее за то, что я не отдала их ему. Я знаю, эти деньги его и я практически их украла, но я так голодна.

По пути домой я съедаю банан и открываю один из пакетов молока. Сначала я пью его очень быстро, но знаю, что должна остановиться, иначе у меня заболит живот.

Занеся пакеты внутрь, я прячу фрукты и молоко в своей комнате. У меня есть шкаф, в котором лежит та немногая одежда, что у меня есть, и дополнительное одеяло, если зимой станет по-настоящему холодно. У папы есть обогреватель в комнате. У меня есть два одеяла. Когда идет снег, здесь подмораживает. В прошлую зиму мне пришлось пойти в магазин подержанных товаров и попросить у них пару носков. Леди были очень добры ко мне и поняли, что мне нужна помощь. Они отдали мне пальто, пару ботинок, три пары носков и теплый свитер. Папа разозлился на меня и сказал, что это выставляет его плохим родителем.

Может, так оно и есть.

Я носила эту одежду той зимой и надеюсь, что смогу носить ее и следующей тоже. Я прячу еду в карманах пальто, а молоко сую в пару ботинок и закрываю дверь шкафа. У меня еще осталось несколько долларов, и я прячу их в другом ботинке, на случай, если опять проголодаюсь.

Я сижу на своей кровати и делаю домашнюю работу, когда слышу, как хлопает парадная дверь. Я задерживаю дыхание и жду, что папа войдет в мою комнату. Надеюсь, он в хорошем настроении, хотя это и происходит не часто в последнее время.

Я сижу на кровати и смотрю на дверь.

Пожалуйста, пусть он будет в хорошем настроении. Пожалуйста, пусть он будет в хорошем настроении.

Папа просовывает свою плешивую голову в мою комнату. Он смотрит на меня, сидящую на кровати, и рычит на меня:

— Я ухожу, — говорит он со злостью в голосе.

— Хорошо, — отвечаю я, не способная сказать ему еще что-либо.

Звук его тяжелых шагов затихает, и я выпускаю дыхание, которое задерживала. Я смотрю в учебник по математике — я сделала больше, чем требовалось. Захлопнутая дверь папиной комнаты вырывает меня из вычислений, в которых я затерялась. Тяжелые шаги снова слышатся в прихожей.

Он останавливается у моей двери, одетый в джинсы и футболку. Он просто смотрит на меня, и я вижу, как меняются его эмоции. Мне кажется, он хочет что-то сказать. И надеюсь, он будет просить меня простить его. Потому что я бы простила за один удар сердца. Он — единственный папа, который у меня есть, и где-то глубоко под гневом в душе этого жесткого человека он тот, кто любит меня. Я уверена в этом.

— Я не вернусь до понедельника, — говорит он, растаптывая любую мечту о хорошем отце, которая у меня была.

Сегодня пятница, а это значит, что я должна буду прожить без еды все выходные. Ему свойственно уйти и оставить меня без еды в доме. Леди в магазине подержанных товаров сказали, чтобы я приходила к ним, если мне когда-нибудь что-нибудь понадобится и, к счастью, они накормили меня пару раз. Но я уверена, что исчерпала гостеприимство в магазине. Я счастлива, что нашла двадцатку и купила немного еды, чтобы прожить все выходные.

— Хорошо, — отвечаю я папе. Я ничего не могу сказать. По крайней мере, когда он не здесь, он не может орать на меня и говорить, насколько я глупа и ужасна.

Папа делает шаг в мою комнату, и я готовлюсь к тому, с чем мне придется столкнуться.

— Вот, — говорит он, вынимая кошелек из своего кармана. Красивый кожаный кошелек, толстый от купюр, находящихся там. Я продолжаю смотреть на него. — Купи что-нибудь поесть. У меня не было возможности сходить за покупками, — он вручает мне пятьдесят долларов и продолжает смотреть на меня.

Я что-то пропустила? Это что, шутка? Сейчас он отнимет у меня деньги и заорет «попалась»?

Я продолжаю смотреть на него, не обращая внимания на банкноту, потому что уверена, какая-то часть его зла на меня.

— Вот, — говорит он, подталкивая деньги ближе ко мне. — Ты знаешь, — начинает говорить он, и я прекращаю дышать, ожидая удара. — Тебе действительно нужно научиться сосать член, потому что ты на самом деле уродлива и глупа, и ты не сможешь сделать ничего в этом мире без какого-нибудь безголового ебаря, который позаботится о тебе.

Вот оно, началось. Оскорбления и унижения — безошибочный способ держать меня так глубоко внизу, чтобы я никогда не увидела свет снова.

— Да, папа, — отвечаю я.

— Когда ты окончишь школу, я хочу, чтобы ты убралась из этого дома. Я не хочу кормить тебя больше, или одевать тебя и даже волноваться о тебе, — говорит папа.

Волноваться обо мне? Это так он показывает, что «волнуется» обо мне?

Мои плечи опускаются, и я чувствую себя грязью на подошве его ботинок, которую он не может соскоблить достаточно быстро.

— Да, папа, — бормочу я, падая на колени и начиная плакать.

Учебный год в школе почти закончен.

Что, черт возьми, я собираюсь делать? Я так напугана. Мне так страшно, я не уверена, что когда-нибудь смогу устроиться на работу. Кто захочет нанять кого-то столь же глупого, как я?