Она смотрит по телевизору трансляцию из зала военного трибунала по Боснии.

— Пойдем перекусим?

— Уверена, что то же сказал этот убийца, выпотрошив боснийского мусульманина на глазах его семьи.

— Я просто предложил.

Она продолжает пялиться в экран, где показывают адвоката с наушниками и в мантии, на лице у которого скорее скука, чем желание защищать кого бы то ни было.

— Твой дружок приходил навестить меня.

— Ты всегда смеялся над модными людьми, с которыми тебе приходится сталкиваться, но боюсь, ты стал одним из них, — сказала она безразличным голосом, не отрываясь от телевизора.

— Какое отношение это имеет к Дагу?

— Ты смеешься над ним, потому что он не крутой, потому что его эго не торчит на шесть футов вперед, как эрекция, когда он идет по улице, — она холодно посмотрела на меня. — Мне неприятно говорить это, но Даг лучше чем ты, Коннор. Прошлой ночью в конце смены Дага восьмидесятитрехлетняя старуха пришла в «скорую» с легкими, полными жидкости. Она сказала Дагу: «Я знаю, что я умираю, не трудитесь убеждать меня в обратном». И он ей сказал, что это так. А она попросила побыть с ней, пока она не умрет. И он остался и говорил с ней два часа и держал ее руку до тех пор, пока она не испустила последний вздох…

Это то, что я делаю — последний вздох. Я пришел проведать Брук или убедиться, что сам еще живой?