После пары часов, проведенных за решеткой, меня наконец выпустили. Слава Богу, что главный по камере, только что пристреливший напарника по бизнесу на Девятой авеню, не был поклонником Ральстона. А когда я сообщил причину моего нападения, он и вовсе взял меня под свое крыло. В двух своих последних картинах Ральстон играл роль полицейского, а потому его окрестили «петух».

Брук ждала меня у стойки. Там же топтался и репортер из «Пост», болезненного вида человек, староватый для бульварной газеты — немного за сорок, — он повернул козырьком назад свою бейсболку «Нью-Йорк никогда не заканчивается» и с хрустом развернул стенографический блокнот.

— Зачем вы это сделали? — спросил он, как только я поставил последнюю подпись в бумагах.

— Мне не нравятся его фильмы.

— Это правда, что вы преследовали Чипа Ральстона несколько месяцев?

Брук взяла меня за руку, и мы двинулись в сторону выхода. Снаружи по лестнице карабкались во множестве репортеры и фотографы.

— Коннор здесь!

— Это ваша подружка?

— Как ее зовут?

— Эй, Коннор!

— Как насчет поцелуя для снимка?

Они преследовали нас, пока мы неслись по улице. Один репортер бежал рядом с диктофоном наперевес: «Как насчет слухов, что он присвоил ваши деньги от наркосделки?» Двое папарацци умудрились забежать вперед и, щелкая вспышками, залегли на нашем пути.

— Что еще за слухи? — спросила Брук.

— Информация становится слухом, как только ты ее опроверг, — объяснил я. — Просто иди. Не обращай внимания.

— Ну же, Коннор! — ныл репортер.

Удивительное дело, внимание этих репортеров и прохожих только веселило меня, и я ничего не мог с собой поделать. Так вот каков он, — пришло мне в голову, — убогий луч моей славы. Нет в нем яркости сценического освещения, скорее, это свет ночника, отраженное сияние сенсаций-однодневок и секс-партнеров знаменитостей, которые жаждут жить чужой жизнью. Что они и делают. Что сейчас делает Филомена.

Брук казалась очень расстроенной.

Пройдя несколько кварталов, мы спрятались в японском ресторане. Японские бизнесмены курили у барной стойки. На секунду у меня появилось ощущение, что я вернулся в Киото. В то время, когда не было Фил, когда всего этого не было.

Я объяснил репортеру, который прошмыгнул за нами в ресторан, что мы с Чипом были любовниками и что он попользовался мной и жестоко бросил. Выданная информация на какое-то время должна была занять его (не говоря уже о представителе по связям с общественностью Чипа Ральстона).

Когда он смотал к себе в контору, я заказал водку с соком.

— Тебе не стоит так пить, Коннор.

— А тебе не стоит так есть, — парировал я.

— Я не ем.

— Вот именно, ты анорексик, Брук.

— Я? Ты с ума сошел? Я ем как свинья!

— Ты ела сегодня?

— Конечно, ела.

— Что?

— Я ела крекеры.

— Ты больна, Брук.

— А как насчет тебя?

— Я просто в печали. Я убит горем, поняла? Иисусе! По крайней мере, ты больше не режешь себе вены.

— Не кричи на меня, пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты не нападал на меня сейчас, хорошо?

— Хорошо. — Я взял ее руку, тонкую, хрупкую руку, и держал, пока она не отняла ее, чтобы зажечь сигарету, пока не потухла предыдущая.

— Тебе ее не хватает? — спросила Брук.

— А ты как думаешь?

— Ты считаешь, что, если бы не я, ты женился бы на Филомене?

— Чем ты могла помешать?

— Я не знаю, такое ощущение, что тебе необходимо заботиться обо мне?

И прежде чем я успел подумать, как ответить, она добавила:

— Звучит нескромно.

— К сожалению, я не могу никого винить, кроме себя. Ты будешь «Калифорнийский ролл», если я закажу?