С наступлением темноты возвращаешься на место преступления, чтобы подбить концы. Поскольку журнал отправлен в печать сегодня утром, предполагаешь, что все разошлись по домам. Когда входишь в здание редакции, чувствуешь себя иноверцем, проникающим в храм. Похмелье после «Уолдорфа» не помогает.

Выйдя из лифта на двадцать девятом этаже, сталкиваешься с Призраком. Двери лифта закрываются за твоей спиной.

Призрак стоит посреди приемной, наклонив голову, как дрозд, выискивающий червяков, и здоровается.

Ты испытываешь желание повернуться и удрать. Самое твое присутствие здесь кажется тебе чем-то позорным, особенно после вчерашней ночи. Чем дольше ты ждешь, тем труднее тебе заговорить. Словно он глухой, а ты немой.

— Привет,— говоришь ты чужим, дрожащим голосом.

Он кивает.

— Я слышал, что вы нас покидаете,— говорит он.— Жаль. Если вам когда-нибудь потребуется рекомендация...

— Спасибо. Большое спасибо.

— До свидания.— Он поворачивается и топает к отделу технического редактирования. От этой неожиданной встречи тебе становится грустно — жаль уходить из редакции.

Кидаешь взгляд на зеркало в углу приемной. Дверь Клары закрыта, так же как и дверь, ведущая в тайные покои Друида. За ними темно. В проверке горит свет. Осторожно двигаешь туда.

Меган сидит у себя за столом. Когда ты входишь, она поднимает глаза, но затем опять возвращается к чтению.

— Ты меня еще помнишь?

— Я помню, что мы договаривались пообедать.— Она смотрит в текст.

— Ой, извини ради бога!

Она смотрит на тебя:

— Ты всегда извиняешься.

— Мне нужно было провернуть одно дело.

— И что же, крутое дело?

— Какое там. Дохлое дело, совсем дохлое.

— Знаешь, я тоже человек.

— Ну, извини, извини...

— Да ладно. На тебя в последнее время столько всего валится,— говорит Меган.

— Ну так как? Мы идем ужинать?

— Если ты еще раз пригласишь меня в ресторан, я этого точно не перенесу.— Теперь она улыбается.

— Я быстро. Только вещи соберу.

Едва ты открываешь ящики стола, до тебя доходит, что на сборы уйдет, пожалуй, целая ночь. Тут немыслимое количество барахла: папки, записные книжки, личная и деловая переписка, гранки и верстки, книги для рецензий, спичечные коробки, какие-то бумажки с именами и телефонами, листочки с записями, наброски рассказов, очерки, стихи. Вот, например, первоначальный вариант «Птиц Манхэттена», а вот «Статистический обзор правительства США по сельскому хозяйству, 1981», который был тебе нужен, когда ты проверял статью о разорении семейных ферм. На задней обложке его записан телефон и имя: Лаура Боумэн. Кто такая Лаура Боумэн? Ты мог бы позвонить ей и спросить, где и когда вы познакомились. Скажешь ей, что у тебя, амнезия и ты ищешь зацепки, чтобы вспомнить свое прошлое.

В верхнем ящике обнаруживаешь два пустых прямоугольных пакетика. Точнее, один из них не совсем пустой: внутри черной бумажки белая пыльца. Орудуя кредитной карточкой, выцарапываешь порошок на стол и затем с помощью той же карточки выкладываешь его двумя ровными бороздками. Смотришь на Меган. Она читает. Ты можешь тихонько понюхать порошок, и она ничего не заметит. Достаешь из бумажника банкнот и сворачиваешь его большим и указательным пальцами в тугую трубочку. На двоих этого зелья явно не хватит. С другой стороны, и тебе одному его тоже не хватит — захочется еще. Вечно испытывать неосуществимые желания... может, в этом и состоит самопознание? Во всяком случае, тебе хочется сделать Меган что-то приятное. Для нее это, конечно, экзотика.

— Мег. Подойди-ка на минутку.— Теперь ты повязан. Ты протягиваешь ей трубочку. Она удивленно поднимает бровь.— Это заставит тебя забыть, что ты не обедала.

— Что это?

— Порошок, который прославил Боливию.

Оно осторожно подносит купюру к носу и наклоняется над столом.

— Бери еще,— говоришь ты, когда она возвращает тебе трубочку.

— Точно?

— Конечно.— Тебе хочется, чтобы она поскорее расправилась с этим зельем.

Мег шевелит носом, как кролик, и нюхает:

— Спасибочки.

Вываливаешь содержимое верхнего ящика на стол и размышляешь, что же делать со всеми этими бумагами. Некоторые из них могут оказаться важными. Большинство — дрянь. Как теперь в этом разберешься?

— У нас тут утром был переполох,— говорит Меган. Она садится на край твоего стола. Ты готов вскочить со стула и стыдливо удрать, накрывшись пиджаком. И никаких объяснений. Весь день ты старался не вспоминать о пьяном налете, который вы совершили на кабинет Клары. Ты хочешь объяснить Меган, что это была шутка, что ты был пьян, а идею подал Тэд. По сути, это сделал даже не ты, а твое разгильдяйское alter ego, над которым ты не властен. Ты же сам на это просто не способен. Не такой ты человек. Если Алекс серьезно ушибся, Мег, вероятно, уже сказала бы об этом. Ты уставился в брошюру под названием «Руководство по проверке фактов».

— В каком смысле переполох?

— Да Риттенхауз пришел сегодня утром и нашел Алекса Харди без сознания на полу в кабинете Клары.

Ты с трудом выговариваешь:

— Правда? Но он в порядке?

— Едва ли. Впрочем, проспится и придет в норму. Он ведь лечится в «Маклинз». Это клуб для пьющих писателей.

— Он ушибся?

— Вот то-то и странно. Ни единой царапины на нем не было. А в кабинете у Клары весь пол был в крови. И стены тоже. Очень интересно.

— Он что-нибудь говорил? Ну, о том, что произошло?

— Ничего вразумительного. Говорил, что на него напали пигмеи.

— А полицию не вызывали?

— Зачем?

— Да так... По-моему, все это очень странно.— Ты начинаешь расслабляться. С Алексом все нормально, и, похоже, в ближайшее время тебе нечего бояться визита блюстителей порядка.

— Да, вот еще что,— говорит Меган.— Там нашли норку.

— Норку?

— Вот именно. Она забралась в почтовый мешок. Знаешь, куда складывают рукописи, которые надо вернуть. Сегодня утром почтальон, как обычно, является за мешком, а она на него как кинется. Пришлось звонить в общество охраны животных.

— Действительно странно.— Бедный Фред, думаешь ты.

— Как же ты пойдешь? — спрашивает она, кивая на твой стол.— Нельзя же все это бросить.

— Придется прибегнуть к решительным мерам.— Ты встаешь, собираешь все имеющиеся в комнате мусорные корзины и ставишь их в ряд вдоль своего стола. Затем берешь со стола книгу и протягиваешь ее Меган: — Это Алексу. Скажи ему, что ее написал один младотурок.

Она берет книгу. Один за другим ты вытаскиваешь ящики и вываливаешь их содержимое в плетеные стальные корзины.

— Готово. Теперь пошли есть.

В такси ты спрашиваешь Меган, где она хотела бы поужинать.

— А что, если ко мне?

— И ты сама будешь готовить?

— В твоем голосе я слышу недоверие.

— Да нет. Но затея довольно смелая.

— Если ты предпочитаешь поужинать где-нибудь еще...

— Нет. Прекрасная идея. Едем к тебе.

Вы останавливаетесь на Бликер-стрит. Меган берет тебя под руку. Заходите в гастроном. Там она выбирает упаковку и показывает тебе.

— Тесто,— говорит она. Ты киваешь.— Я хочу научить тебя готовить.— В следующем ряду она выбирает две баночки с консервированными моллюсками. При этом она признается, что обычно берет свежие моллюски и тесто; кстати, готовит сама. Просто ей не хочется запугивать тебя с первого же урока.

Из гастронома вы направляетесь к Шестой авеню. Меган рассказывает, чем отличается домашнее тесто от магазинного. С каждым шагом вы приближаетесь к тому старому дому на Корнелиа-стрит, где вы с Амандой начинали семейную жизнь. Это твой район, твои магазины. Ты владел этими улицами, как хозяин. Сейчас перспектива слегка перекошена. Кажется, будто земля чуть-чуть накренилась. Все по-старому и в то же время по-другому.

Вы проходите мимо мясного магазина «Оттоманелли», в витрине висят ободранные тушки кроликов, молочные поросята, ощипанные куры с желтыми лапами. Хорьков тут не продают. Аманде всегда претило это зрелище. На Верхнем Ист-сайде (где она хотела жить) витрины мясных магазинов — подлинные произведения искусства.

На углу Джонс и Бликер на месте бывшего бара — китайский ресторан; в свое время бар облюбовали лесбиянки, и летними ночами, когда из-за жары вы не закрывали окна, они не давали вам спать. Незадолго по вашего отъезда в бар явилась компания весьма решительно настроенных молодых людей из Нью-Джерси с бейсбольными битами, поскольку накануне оттуда выперли одного их приятеля. Лесбиянки отбивались бильярдными киями. Обе стороны понесли тяжелые потери, и бар по приказу властей закрыли.

Еще дальше полнотелая цыганка, мадам Катринка, зазывает посетителей к себе в салон. Мадам Катринка — гадалка. Интересно, что бы она нагадала тебе год назад?

— Лучшая булочная в городе,— говорит Меган, указывая на вывеску «Пекарня Зито».

Когда вы входите в булочную, колокольчик на двери звонит, извещая о вашем появлении. Аромат свежеиспеченного хлеба напоминает тебе, как ты просыпался по утрам на Корнелиа-стрит от запаха свежего хлеба из пекарни. Рядом с тобой спала Аманда. Это было, наверное, сто лет назад, но ты видишь ее как сейчас. Единственное, что ты не можешь вспомнить,— о чем вы болтали?

— Белый или ржаной? — спрашивает Меган.

— Не знаю. Пожалуй, белый.

— Решай сам.

— Давай ржаной, ржаной лучше.

Из булочной, вы идете к лоткам с овощами. Почему все овощи в городе продают корейцы? Спелые овощи и фрукты в коробках блестят под зелеными тентами. Интересно, не раскладывают ли все это хитроумные торговцы по какой-то цветовой гамме в соответствии с тайными восточными учениями, позволяющими исподволь влиять на нас. Что, если, скажем, вид ярко-красных помидоров, лежащих рядом с оранжевыми апельсинами, вызывает у человека неудержимое желание приобрести целый пакет этих апельсинов — кстати, довольно дорогих. Меган покупает свежий базилик, чеснок, салат-латук и помидоры.

— Ну, вот это помидор так помидор,— говорит она, протягивая тебе большой красный овощ. Или это фрукт?

Меган, живет в большом доме постройки пятидесятых годов на углу Чарлтон и Шестой. В дверях вас поджидают два огромных кота — один пятнистый, другой — явный сиамец.

— Знакомьтесь,— говорит Меган,— Розенкранц и Гильденстерн. Попросту: Роуз и Гилли. — В свое время, объясняет Меган, она была актрисой. Первое, что ей довелось сыграть, была роль Гертруды в рок-спектакле по «Гамлету».

— Ты была актрисой? Не знал.

— Моя первая любовь. Но я устала каждый день говорить: «кушать подано».

Квартира у Меган однокомнатная. Комната небольшая, но обставлена очень — как бы это сказать? — функционально. Вдоль одной стены расположилась двуспальная кровать, накрытая лоскутным одеялом. В центре комнаты перед самым большим окном — кушетка с обивкой в цветочек и в тон ее кресла. В другом конце — раздвижной стол. Он почти не виден за рядом книжных полок. Резкие пятна зеленых растений подчеркивают продуманность интерьера.

Пока Меган вешает косынку в шкафчик рядом с дверью, кошки трутся о ее ноги.

— А не выпить ли нам по стакану вина? — спрашивает она.

— Давай. Спасибо.

Она отправляется на кухню. Следом за ней дефилируют коты. Ты рассматриваешь книжные полки. Знакомство с личными библиотеками дает представление о характере их владельцев. У Меган удобные светлые кленовые полки. Тут всего понемножку. Книги несколько потрепаны, откуда следует, что ими пользуются, и в то же время стоят они довольно аккуратно. Это указывает на то, что их уважают. Книги распределены по темам; на одной полке — стихи и несколько больших альбомов по искусству, длинный ряд карманных изданий французских романов, книги, посвященные музыке и, в частности, опере, пачки тонких пьес издательства «Сэмюэл Френч». Половину полки занимают мемуары, публиковавшиеся в журнале. Вытаскиваешь зачитанный том Франклина Уолкрафта «Человек в городе»; на вкладном листочке написано: «Мег, которая заставляет меня быть честным, с любовью». Когда ставишь книгу обратно, замечаешь корешок с названием: «Искусство секса».

Меган возвращается с двумя фужерами красного вина.

— Я сейчас быстро переоденусь,— говорит она.— А потом научу тебя готовить одну штуку. Это очень просто.

Меган направляется к шкафу около кровати. Где она собирается переодеваться? И где тут вообще проходит граница дозволенного? Когда она копается в гардеробе, замечаешь, какая у нее роскошная задница. Ты проработал с ней почти два года, а вот этого как раз и не заметил. А сколько же ей лет? Она снимает какую-то вещь с вешалки, говорит, что сейчас вернется. И уходит в ванную. Сиамец трется головой о твою ногу. «Искусство секса».

Меган выходит в темно-бордовой шелковой кофточке с буфами на рукавах. Глядя на ее наряд, трудно понять, как же себя вести. Расстегни она еще одну пуговицу — это, видимо, можно было бы воспринять как сигнал: «Ну, смелее!» Нынешний же ее вид означает, пожалуй: «Будь как дома».

— Садись,— говорит Меган, указывая на кушетку. Вы садитесь.

— Мне нравится твоя квартира,— говоришь ты.

— Маленькая, но что поделаешь — денег нет.

Ты надеешься, что вы разговоритесь. Несколько минут назад вы были коллегами, отправившимися перекусить. Теперь вы — мужчина и женщина, вы сидите в комнате, в которой есть кровать.

На маленьком столике рядом с кушеткой — большая глянцевая фотография Меган; она чуть моложе, чем сейчас, и стоит на сцене с двумя мужчинами.

— Это мой последний спектакль. «Кто боится Вирджинии Вулф?» в Бриджпорте, Коннектикут.

Ты берешь другую фотографию, на ней — парнишка с удочкой и форелью в руках, позади — маленький домик среди деревьев.

— Это твой старый приятель?

Мег качает головой. Она перегибается через кушетку, берет фотографию и внимательно ее рассматривает.

— Мой сын,— говорит она.

— Сын?

Меган кивает, глядя на снимок:

— Фотографии года два. Сейчас ему тринадцать. Я не видела его почти год. Вот занятия кончатся, и он приедет меня навестить.

Ты не хочешь проявлять излишнего любопытства. Тема, похоже, опасная. Ты никогда не слышал, что у нее есть сын. Внезапно Меган кажется значительно недоступнее, чем ты представлял себе.

Она протягивает руку, чтобы поставить фотографию на тумбочку. Чувствуешь ее дыхание у себя на щеке.

— Он живет с отцом в северном Мичигане. Для мальчика в его возрасте — самое место. Они там охотятся, рыбачат... Его отец лесоруб. Когда я его встретила, он был подающим надежды драматургом... Вот только поставить свои пьесы никак не мог. Тяжело было. Денег у нас не хватало... И почему-то казалось, что у всех вокруг их полно. Да и я была не лучшей в мире женой. Джек — мой бывший муж — не хотел, чтобы его сын рос в городе. А я не хотела уезжать отсюда. Ну, конечно, не хотела, чтобы и сын уезжал. Когда он увез его, я лежала в Бельвю, глушила либриум и была какая-то отупевшая. Естественно, у меня уже не было сил бороться за сына.

Ты не знаешь, что сказать. Ты смущен. Хочется узнать об этом побольше. Меган потягивает вино и смотрит на улицу. Наверное, ей тяжело вспоминать прошлое.

— Тебя туда муж упек?

— У него не было выбора. Я была просто как бешеная. Маниакально-депрессивный психоз. Несколько лет назад наконец установили, от чего начинается эта болезнь — из-за недостатка каких-то химических веществ. Карбоната лития или чего-то в этом роде. Сейчас принимаю по четыре таблетки в день, и все в порядке. Но теперь уже поздновато становиться настоящей матерью. Как бы то ни было, у Дилана — это мой сын — прекрасная мачеха, и я вижу его каждое лето.

— Это ужасно,— говоришь ты.

— Да нет. Не так уж и плохо. Я сейчас здорова, у Дилана нормальная жизнь. Я думаю, что это — хорошая сделка. Ну что, будем обедать?

Некоторых звеньев в ее рассказе недостает. Например, тебе бы хотелось узнать подробности — о криках и стонах в Бельвю, но Меган встает и протягивает тебе руку.

В кухне она вручает тебе маленький ножик и три дольки чеснока, которые надо почистить. Кожура снимается с трудом. Она объясняет, что чеснок удобнее чистить, если сначала размять его тупой стороной ножа. Тут она замечает повязку.

— Что у тебя с рукой?

— Дверью прищемил. Ничего страшного.

Меган заходит к тебе за спину, чтобы помыть салат в мойке. Когда ты отступаешь на шаг, чтобы удобнее было чистить чеснок, вы сталкиваетесь задами. Она смеется.

Меган переходит к плите. Она протягивает руку к открытой полке и достает бутылку.

— Оливковое масло.

Она льет масло на сковородку и зажигает конфорку. Ты вновь наполняешь свой фужер вином.

— Чеснок готов? — спрашивает Меган. Ты успеваешь очистить только две головки. Они кажутся голыми.— Не очень-то мы расторопны, а? — говорит Меган. Она берет у тебя нож, очищает третью головку и рубит ее на мелкие кусочки.— Так, теперь кладем чеснок на сковородку, пускай жарится. Пока я буду резать базилик, открывай моллюсков. Умеешь?

Ты главным образом стоишь и наблюдаешь, как Мег порхает по кухне. Иногда ты оказываешься у нее на дороге, и тогда она мягко отстраняет тебя. Ее руки прикасаются к твоим плечам, и тебе это нравится.

— Расскажи об Аманде,— говорит Мег, когда вы приступили к салату. Вы сидите при свечах в нише, где стоит стол.— У меня такое чувство, что случилось что-то плохое.

— Никакой Аманды на свете нет,— говоришь ты.— Я ее придумал. Я этого не понимал до недавнего времени, когда уже чужая женщина, тоже по имени Аманда, выдала телефонный звонок из Парижа за мой счет. Ничего, если я открою еще одну бутылку вина?

В конце концов ты объясняешь Мег, что у вас произошло. Она говорит, что Аманда, должно быть, теперь сама не своя. За это стоит выпить.

— Тебе было очень тяжело, да? — спрашивает она. Ты пожимаешь плечами. В то же время ты внимательно разглядываешь ее бюст, пытаясь понять, носит ли она лифчик.

— Я беспокоилась за тебя,— говорит Меган.

Вы перебираетесь на кушетку. Меган говорит, что все мы перекладываем свои проблемы на других, а другие не всегда в состоянии их решить. Лифчика на ней нет — решаешь ты.

Извиняешься и идешь в ванную. Зажигаешь свет и закрываешь за собой дверь. В ванной — обычный домашний беспорядок. На сливном бачке — засушенные цветы, на крышке сиденья — белая овечья шкура. Отодвигаешь занавеску у душа. За ней обнаруживается полочка. Там целая куча флаконов. «Витабас, желе для ванной и душа». Тебе нравится «Шампунь Пантене». «Ополаскиватель Пантене». Конечно, это не должно наводить тебя на мысль о панталонах, но тем не менее наводит. «Лосьон Любридерм». Трешь лосьоном щеку, а затем ставишь флакон обратно. В мыльнице лежит розовый станок для бритвы.

Открываешь аптечку над раковиной — косметика и обычный набор лекарств. Тюбик «Джинол II, противозачаточное желе. Без запаха, бесцветное». Обнадеживает. На верхней полке набор пузырьков с лекарствами по рецептам. Снимаешь один: «Меган Авери, карбонат лития; четыре таблетки в день». Второй пузырек с тетрациклином. Вроде бы знаешь, что ничем заразным ты не болен. Ставишь его на место. С третьей попытки находишь то, что нужно: «Валиум, принимать по назначению врача, снимает нервное напряжение». Нервное напряжение у тебя, несомненно, есть. Смотришь пузырек на свет. Почти полный. После секундного колебания отвинчиваешь крышку, вытряхиваешь на ладонь голубую таблетку и глотаешь. При этом размышляешь вот о чем: прошлый раз, когда ты глотнул валиум, вообще никакого эффекта не почувствовал. Ладно, примем еще одну. Ставишь пузырек на место и спускаешь воду.

Когда ты возвращаешься, Меган гремит посудой.

— Отдыхай,— говорит она. Ты усаживаешься на кушетку и наливаешь себе полный фужер из бутылки на кофейном столике. Вино отдает потом рабочего-иммигранта.

Вскоре Меган возвращается и объясняет:

— Решила убрать тарелки, чтобы не мешались.

— Правильная политика,— говоришь ты.— Хочешь еще вина?

Она качает головой:

— Я теперь почти не пью.

— Это тоже правильная политика.— Ты чувствуешь себя великодушным.

— Что-нибудь пишешь?—спрашивает Мег.

Пожимаешь плечами:

— Да так. Есть кое-какие идеи.

— Работай,— говорит Меган.— Я хочу, чтобы в один прекрасный день ты вернулся туда, в Прозу, за гонораром. Хочу увидеть, как ты прошествуешь мимо Клариной двери в тот отдел. У меня для такого случая и бутылка шампанского найдется.

Ты не знаешь, почему Меган поверила в тебя, ибо даже сам в себя не веришь. Но ты благодарен ей. Пытаешься вообразить картину своего триумфального возвращения в журнал, но вместо этого ловишь себя на том, что любуешься обнаженными ногами Меган, которые она поджала под себя.

— А пока что будешь делать? Ну, наметки какие-нибудь у тебя есть?

— Да так, кое-что...— говоришь ты.

— Я могла бы свести тебя с полезными людьми,— говорит она.— Тебе нужно подготовить хорошую автобиографию — достаточно емкую, чтобы годилась для журналистики и издательского дела. Я знаю редактора в «Харпер энд Роу», он будет рад с тобой побеседовать. Я уже поговорила с Кларой, и она сказала, что со стороны журнала к тебе претензий нет и ты получишь хорошую рекомендацию.

Меган — умница. Она сделала все поразительно оперативно, но эта история с увольнением вымотала тебя вконец, и пока ты не будешь никуда устраиваться. А сейчас ты хотел бы выпить еще немножко вина и зарыться поглубже в обивку дивана. Ты хотел бы показать Меган, насколько ты ей благодарен. Ты тянешься к ней, берешь за руку:

— Спасибо, ты так много для меня сделала.

— И не бойся просить взаймы, чтобы пережить это время.

— Ты прелесть.

— Просто я хочу помочь тебе снова встать на ноги.

Нет, не сейчас, думаешь ты. А хорошо бы вот так завалиться в постель, спрятаться в ее объятьях и остаться там на недельку-другую. Кровать совсем рядом — всего в нескольких футах. Ты наклоняешься и кладешь руку на плечо Меган. Гладишь его, шелк скользит по ее коже. Бретельки лифчика нет. Ты смотришь ей в глаза. Редкостная женщина. Она улыбается, протягивает руку и гладит тебя по волосам.

— Все образуется,— говорит она.

Ты киваешь.

Затем на ее лице появляется какое-то новое выражение, и она говорит:

— Как твой отец?

— Хорошо,— говоришь ты.— Отлично.

Прижимаешь ее к себе. И закрываешь глаза, когда губы ваши встречаются. Ищешь языком ее язык. Как хорошо было бы исчезнуть... спрятаться у нее во рту, как в норе... Она отворачивает голову и пытается вырваться из твоих объятий. Ты запускаешь руку ей под кофту. Она мягко сжимает руку и удерживает тебя.

— Нет,— говорит она.— Тебе ведь не это нужно.

Ее тихий голос успокаивает. Она не сердится, но настроена решительно. Когда ты пытаешься залезть рукой еще дальше, она снова останавливает тебя.

— Не надо,— говорит она. Ты опять пытаешься ее поцеловать, и на сей раз она от тебя отстраняется, хотя и остается сидеть рядом на кушетке. Тебе кажется, что ты — бурная, неспокойная река, а Меган — море. Ты кладешь голову ей на колени, и она гладит ее.

— Успокойся,— говорит она.— Успокойся.

— Теперь все в порядке? — спрашивает Меган и слегка приподнимает твою голову.

Комната все еще ходит ходуном. Все вокруг поднимается и опускается, словно здесь гуляют морские волны. С тобой явно что-то не так.

— Может, я встану и пойду, э-э, в ванную.— Голос, несомненно, твой, но доносится он будто издалека. Чтобы услышать его еще раз, произносишь: «раз-два-три».

Меган помогает тебе встать на ноги. И, поддерживая тебя под руку, ведет к двери.

— Если что, я рядом.

Черно-белые плитки на полу продолжают двигаться. Ты стоишь перед унитазом и размышляешь. Тебе что, плохо? Да вроде нет. Пока, во всяком случае. А раз уж ты здесь, мог бы заодно и отлить. Расстегиваешь ширинку и целишься в унитаз. Перед тобой плакат с какими-то печатными буквами. Наклоняешься вперед, пытаясь его прочесть, но тут тебе приходится откинуться назад, чтобы не вмазаться носом в стену.

Падая, ты пытаешься ухватиться за занавеску душа, но промахиваешься.

— Ну как, все в порядке? — спрашивает Меган по другую сторону двери.

— Порядок,— отвечаешь ты.

Ты почти целиком — в ванне. Наружу свешиваются только ноги, но тебе кажется, что они где-то очень-очень далеко. И в самом деле все в порядке, если не считать того, что ты немножко подмок. В этом нужно разобраться. Где ты мог промокнуть? Одну минутку.

Дверь открывается. И Меган спешит к тебе на помощь.