15 марта 1943 года «Ланкастер» вышел из Мерси, чтобы присоединиться к формируемому в Ирландском море конвою из сорока трех торговых судов, который должны были сопровождать три эсминца и четыре легких сторожевых корабля. Суда выстроились в кильватерную колонну, охрана пристроилась по бокам, впереди и позади конвоя — будто охотничьи собаки, что гонят стадо вперед, не забывая зорко высматривать хищников. Новому помощнику стюарда Хью Энсону велели найти себе койку у канониров, после чего явиться на доклад к капитану. Пока конвой направлялся к югу, Чапмен и Кирон тайком наскоро обсудили ситуацию. Капитан, «боясь влезть не в свое дело», тем не менее предложил взять на сохранение любое секретное оборудование и был весьма разочарован, получив всего лишь стопку обычных листков писчей бумаги. Он запер их в сейф, стараясь не оставить на бумаге отпечатков пальцев. Кирон объяснил Эдди, что будет относиться к нему как к любому другому члену экипажа, однако по пути тому следует время от времени демонстрировать свой буйный нрав, чтобы поддержать легенду о «плохом парне» и помочь объяснить команде его грядущее исчезновение в Лиссабоне.

Если, конечно, они доберутся до Лиссабона. В тот же день одинокий немецкий бомбардировщик, вынырнув из облаков, опорожнил над конвоем свои бомбовые отсеки, едва не попав в пятитысячетонный грузовой корабль, перевозивший взрывчатку и боеприпасы. Высоко в небе кружили «фокке-вульфы» — самолеты-разведчики. На всех лицах появилось тревожное ожидание. Чапмен обратил внимание, что члены команды спят полностью одетыми. Правда, времени для наблюдений у него было немного: Снеллгроув, старший стюард, тут же пристроил его к делу — скрести, мыть, подавать еду, словом, делать всю черную работу, что выпадает на долю новичка. Чапмен громко жаловался. Позже Снеллгроув вспоминал, что «большую часть времени Энсон страдал морской болезнью и был совершенно бесполезен в работе».

Тем же вечером, когда конвой вышел в Атлантику, Чапмена разбудил душераздирающий звук корабельной сирены. Это был сигнал тревоги. На палубе, пока он путался в спасательном жилете, его толкнуло воздушной волной от мощного взрыва. За ним последовал еще один. Два торговых корабля и танкер были охвачены огнем, и в свете языков пламени Чапмен различал темные силуэты остальных судов. Корабль с боеприпасами был поражен торпедой. Капитан Кирон заглушил двигатели, и лучи прожекторов заплясали в небе. Подлодки, похоже, опять ускользнули. Окна на мостике «Ланкастера» были разбиты, стекло усыпало палубу. Той ночью конвой больше не атаковали, однако заснуть Чапмен так и не смог.

Утром капитан Кирон сообщил, что конвой недосчитался семи судов, три из которых утонули в результате столкновений и повреждений, полученных от взрывов на корабле с боеприпасами. Чапмен прикинул, что эту информацию он сможет выгодно подать немцам в Лиссабоне: конечно, она лишь подтвердит известные им факты, но зато еще раз докажет, что он не теряет времени даром. С той же целью Эдди стал ежедневно делать пометки, фиксируя местоположение и курс судна. Поскольку немецкие самолеты-разведчики и так следили за конвоем, «от передачи врагу сведений о его местонахождении не будет никакого вреда». Капитан был согласен с этим и даже предложил Чапмену заглянуть в корабельный журнал, чтобы более точно представлять, где находится судно. Оставшимися чернилами для тайнописи Чапмен тщательно зафиксировал эти сведения на листе писчей бумаги.

Капитану Кирону нравилась его новая роль помощника агента. Однако остальной экипаж не знал, что делать с новым помощником стюарда. Слухи о тюремном прошлом Энсона быстро распространились по кораблю, и все решили, что он явно был «грабителем высшего класса». У него было много денег, портсигар с золотой монограммой и дорогие наручные часы. Как-то Энсон упомянул при матросах, что в Сохо у него было прозвище Полосатый, напоминающее о том времени, которое он провел в полосатой тюремной робе. Однако он был удивительно вежлив и культурен для преступника, на досуге читая «для удовольствия» книги на французском. «Кое-кто из экипажа был поражен его хорошим образованием, — позже сообщал Кирон. — Наш зенитчик выразил общее мнение, что Энсон — явно парень из хорошей семьи, пошедший по плохой дорожке». Однажды вечером Эдди поразил команду, объявив, что прямо сейчас, не сходя с места, он напишет стихотворение. Взяв карандаш и конверт, он засел за работу и вскоре был готов продекламировать результат. Стихотворение из восьми строк, сохранившееся в архивах МИ-5, явно получилось автобиографическим: в нем рассказывалась история Полосатого, который выживал в этой непростой жизни лишь благодаря собственной хитрости и имел массу подружек. Заканчивалось оно строчками:

С точки зрения высокой поэзии эти вирши, конечно, — жалкая поделка, однако в глазах товарищей Чапмен был просто Шекспиром. Этот случай еще раз убедил Матросов, что в их компании путешествует настоящий грабитель-джентльмен. Да, Энсон был в достаточной степени бунтарем, чтобы оказаться поэтом. На корабельные порядки он жаловался не переставая. Вскоре капитан записал это в судовой журнал: «Он говорит, что ему не нравится море, что никто ничего не делает, он один выполняет всю работу. Это очевидная неправда, о чем я, как капитан, ему сообщил».

18 марта «Ланкастер» вошел в Тахо и встал на прикол в гавани Сантоса. Португалия все еще оставалась нейтральной, хотя правящий диктатор склонялся на сторону нацистов. Лиссабон был бурлящим котлом, центром мирового шпионажа. Город наводняли беженцы, контрабандисты, шпионы, жулики, торговцы оружием, махинаторы, посредники, дезертиры, спекулянты и проститутки. Это был город, будто созданный специально для Чапмена. Джон Мастерман в своем послевоенном романе «Дело четырех друзей» описывал Лиссабон как «международную „прачечную“, жужжащий муравейник, полный шпионов и агентов всех мастей, в котором политические и военные секреты, а также информация любого рода, правдивая и ложная — по большей части ложная, — продавались и покупались и где каждый постоянно пытался надуть каждого». И союзники, и государства Оси, наряду с консульствами и посольствами, держали здесь конспиративные квартиры, тайники, массу информаторов и небольшие армии соперничающих шпионов, — прикрывая все это непрочным щитом нейтралитета. Абвер имел в Лиссабоне даже собственные бары и бордели — для быстрого получения информации от британских моряков, изголодавшихся по сексу и выпивке.

Экипаж «Ланкастера» собрался на палубе, чтобы прослушать лекцию о необходимости избегать крепких напитков и продажных женщин во время пребывания на берегу. Боцман Валсамас явственно расслышал шепот Энсона: «Не обращайте внимания, все это фигня».

На берегу Энсон присоединился к четырем своим товарищам в Доме британских моряков на улице Да-Моэда, где вся компания принялась, по традиции, шумно напиваться. Энсон объявил, что платит за всех, однако к тому моменту, когда компания уже целый час упорно надиралась за счет МИ-5, новый помощник стюарда сообщил одному из канониров, что у него есть «важное дело» в городе с одним знакомым. «Если я найду своего приятеля, я в дамках», — шепнул он.

Канонир Хамфрис принялся расспрашивать Энсона о его приятеле, но тот лишь подмигнул и загадочно ответил: «Чем меньше информации, тем меньше срок». Он договорился вновь встретиться с приятелями в George's, баре-борделе в доках.

Несколькими днями ранее специалисты из Блетчли-Парка расшифровали депешу абвера двойному агенту с кодовым именем Отец, где сообщалось, что конспиративная квартира в доме 50 на улице Сан-Мамеди «сгорела». Однако у МИ-5 не было способа предупредить Зигзага о том, что адрес, по которому он намерен обратиться, говоря метафорически, исчез в дыму и пламени.

…Такси, в котором сидел Чапмен, остановилось у большого грязного здания в сердце рабочих кварталов Лиссабона. Дверь открыла девочка, сразу же позвавшая мать. «Красавчик Альбер, — сказал по-французски Чапмен, после чего перешел на ломаный португальский: — Меня зовут Фриц. Могу я видеть сеньора Фонсеку?»

Женщина и девочка смотрели на него, не понимая. Он повторил эти слова на немецком, английском и французском и в конце концов написал фамилию «Фонсека» на листке бумаги. На лицах хозяек мелькнула тень понимания, и из их оживленной пантомимы он понял, что сеньора Фонсеки в квартире не было. Тогда он написал на листке слово «телефон». После очередной серии жестов девчушка отвела его в соседнее кафе, набрала номер и передала трубку Чапмену. Ему ответил мужской голос. «Красавчик Альбер», — произнес Чапмен. Пароль и в этот раз не возымел никакого эффекта, но, по крайней мере, его собеседник говорил на некоем подобии французского. Он согласился встретиться с Чапменом в соседнем кафе. Предчувствуя недоброе, Эдди ждал встречи, куря одну за другой и потягивая вонючий португальский бренди. В конце концов перед ним появился худощавый юноша лет под тридцать в сопровождении пожилого мужчины, говорившего по-немецки. Чапмен вновь повторил пароль, добавив, что ему необходимо встретиться с кем-нибудь из старших офицеров абвера. Встревоженные лица мужчин подтвердили, что все идет не по плану. Его собеседники явно ничего не знали, и с каждым произнесенным словом Эдди оказывался все в большей опасности. Тогда он извинился за ошибку, попросил мужчин «забыть о нем» — и смылся.

В George's вечеринка была в самом разгаре. Чапмен незамеченным проскользнул сквозь плотную толпу моряков и шлюх и вскоре уже беседовал с говорившей по-английски барменшей-португалкой по имени Анита — худенькой двадцатишестилетней девушкой со смуглым лицом, волнистыми черными волосами и глубокими карими глазами. Помимо работы за стойкой, она подрабатывала проституткой и платным информатором МИ-6. Позже она заявит британской разведке, что мужчина, которого все знали как Энсона, признался ей, что его настоящая фамилия — Рид. Ронни был шокирован до глубины души.

Чапмен провел ночь с Анитой в небольшом отеле недалеко от гавани. Он постоянно думал, не поставили ли немцы на нем крест, отправив его в ловушку, и не закончена ли его карьера двойного агента.

Рано утром следующего дня Зигзаг вошел в холл немецкой дипломатической миссии на улице До-Пау-де-Бандейра и сообщил сонному служащему за стойкой, что его зовут Фриц, он — германский агент и хочет видеть старшего офицера абвера. Клерк, зевнув, велел ему прийти через пару часов. После его возвращения человек за стойкой казался куда более проворным и вежливым. К Эдди вышел какой-то чиновник, сообщивший, что ему следует направиться в один из домов на улице Буэнош-Айреш, расположенной неподалеку. Помимо адреса, ему предоставили автомобиль «фиат», который уже ожидал его с работающим двигателем и с двоими мужчинами в гражданской одежде на переднем сиденье. Чапмена попросили сесть назад. Троица в полном молчании приехала по другому адресу, в одну из квартир в доме 25 по Боржиш-Карньеру. Там Чапмена отвели наверх и вежливо попросили объяснить свою просьбу. Эдди рассказал свою вызубренную наизусть историю, которую ему предстояло повторить еще множество раз. Мужчина повыше ростом, очевидно старший, кивал и время от времени задавал вопросы, пока второй, маленький и тучный, делал пометки на бумаге. Когда Чапмен закончил, высокий вежливо поблагодарил его, велел пока оставаться на корабле и вернуться по этому адресу на следующий день.

Позднее на борту «Ланкастера» было слышно, как капитан Кирон распекает Энсона за то, что тот провел ночь на берегу без разрешения, предупреждая об опасности венерических заболеваний. Когда Энсон заявил, что капитану «не следует лезть не в свои дела», тот вспылил и предупредил, что «любое следующее оскорбление — и Энсон будет строго наказан после возвращения домой». Весь экипаж согласился: Энсон играет в опасные игры.

Несмотря на тщательно сыгранную вспышку гнева, капитан «Ланкастера» испытал облегчение, когда агент вернулся. Когда они остались одни, Чапмен рассказал, как его два дня перевозили с места на место, добавив, что, когда дело дойдет до отчета в МИ-5, он сможет со всей определенностью заявить: абвер — кошмарно забюрократизированная организация. Позднее Кирон вспоминал: «Он велел мне сообщить, что организация работает здесь так же, как в Лондоне. Еще он добавил, что Ронни будет рад узнать об этом». Кирон предложил Чапмену, когда тот будет готов покинуть судно, затеять на борту драку. За это капитан сможет назначить ему наказание, и тогда последующие события можно будет легко объяснить тем, что Энсон покинул судно, дабы избежать еще одного тюремного срока в Британии.

Когда на следующий день Чапмен вернулся на Боржиш-Карньеру, его уже ждал элегантный юноша в роговых очках, представившийся на чистом английском как Бауманн. Он извинился за неудобство, которое Чапмену пришлось претерпеть накануне, и выразил сожаление, что Германия не встречает его с подобающей пышностью. Он предложил агенту сигару и стаканчик бренди и попросил вновь рассказать свою историю. Кем был этот вежливый юноша, допрашивавший Чапмена, доподлинно неизвестно: позднее МИ-5 идентифицировала Бауманна, известного также под именами Блаум и Бодо, как офицера, руководившего диверсионным подразделением абвера в Лиссабоне с 1942 года. Однако было не исключено, что Бауманн — это майор Кремер фон Ауенроде, он же Людовико фон Картсхофф, начальник всего лиссабонского отделения абвера. Сам Чапмен был уверен, что Бауманн был «связан с Джонни» — под таким кодовым именем у немцев значился агент Сноу. От немцев Оуэнса контролировал майор Николаус Риттер, известный также как доктор Рантзау. Однако, кем бы он ни был, Бауманн определенно многое знал о пребывании Чапмена во Франции, а также о его миссии и ее результатах.

Чапмен передал Бауманну стопку бумаги с тайнописью и высказал предложение, над которым раздумывал все время своего плавания в Лиссабон. Во время обучения диверсионной работе в Берлине, объяснил он, его научили сооружать бомбы из каменного угля, просверливая отверстие в куске угля и закладывая туда взрывчатку. Подброшенная в угольный бункер судна, бомба будет лежать там, никем не замеченная, пока не попадет в топку, где и взорвется, потопив корабль. Если Бауманн предоставит ему подобную бомбу, заявил Чапмен, он подбросит ее в угольный бункер «Ланкастера», затем, как планировалось, покинет судно, а корабль вместе с капитаном и всей командой отправится на дно Атлантики.

Тар Робертсон был человеком хладнокровным. Однако, когда утром 21 января из «наиболее секретных источников» была получена свежая порция радиоперехватов, он чуть не взорвался от ярости. Агент Зигзаг в Лиссабоне всего два дня, но уже, похоже, задумал грандиозное предательство, предлагая взорвать судно, доставившее его в Португалию.

Станция абвера в Лиссабоне в депеше с грифом «Совершенно секретно» информировала адмирала Канариса, что у агента Фрица есть возможность провести диверсионный акт на британском торговом судне с помощью угольной бомбы, и просила разрешения на проведение акции. Для операции требовалась личная виза Канариса, поскольку она «противоречила существовавшим правилам абвера, запрещавшим устраивать диверсии в Португалии или с ее территории». Хуже того, в той же депеше описывался точный маршрут, по которому «Ланкастер» шел в Лиссабон, и называлось число судов, потопленных в ходе атаки на конвой. Эта информация могла поступить только от Чапмена. В общей сложности «он сообщил немцам о конвое куда больше, чем следовало». Но самое ужасное заключалось в том, что это было еще одним свидетельством предательства.

Робертсон созвал кризисное совещание, набросав список задач в порядке приоритетности. Во-первых, защитить судно и команду. Во-вторых, защитить тайну «Ультры» и «наиболее секретные источники». И, в-третьих, «не прерывать миссию Зигзага в случае, если он, что вполне вероятно, в качестве двойного агента все же работает на нас».

Рид не мог поверить в столь быстрое предательство Чапмена. Диверсия на судне — был ли это приказ, полученный от немцев, или его собственная идея? «Что бы мы ни думали о характере и патриотизме Зигзага, мы не можем рисковать, исходя из уверенности, что он не станет устраивать диверсию», — писал он. Тем временем история продолжалась: из Берлина поступило добро на проведение диверсии на «Ланкастере».

МИ-6, где также ознакомились с расшифровками радиограмм, предложила использовать своих людей в Лиссабоне для нейтрализации Зигзага. Робертсон решил подождать. «Ланкастер» должен был оставаться в порту еще несколько дней, а поскольку Чапмен планировал сбежать с судна перед самым отплытием, еще было время перехватить и его, и бомбу.

Майора Рида, писал Тар, «ознакомили с соответствующими фактами и предположениями». Более того, «и капитан, и Зигзаг, — оба были знакомы с Ридом, поэтому ему было легче войти в контакт с ними, не возбуждая подозрений у немцев». Рид должен был тотчас же вылететь в Лиссабон, отыскать Чапмена и допросить его. Если Чапмен не расскажет о планируемой диверсии добровольно и без наводящих вопросов, его надо будет немедленно арестовать с применением оружия и «препроводить обратно в наручниках». Чапмен, возможно, удивится, обнаружив Рида, неведомым путем появившегося в Лиссабоне, однако он не сможет догадаться, что радиограммы абвера перехвачены: «С нашей стороны будет вполне естественно отправить Рида для получения информации о том, вошел ли Зигзаг в контакт с немцами и как прошел этот контакт».

Щуплый Ронни Рид, фанат радиосвязи, попавший в разведку лишь из-за своей любви к радиотехнике, становился центральной фигурой быстро разворачивающейся драмы, которая в конечном итоге могла потребовать от него доставить под дулом пистолета известного преступника на родину для свершения правосудия.

Пока Рид торопился изо всех сил, чтобы успеть на ближайший самолет до Лиссабона, Чапмен возвращался на улицу Боржиш-Карньеру, чтобы забрать бомбы. Несколькими днями раньше он передал Бауманну пару образчиков угля из бункеров «Ланкастера». У угля из Уэльса своеобразный цвет и зернистость, однако германские специалисты по подделкам сумели его мастерски сымитировать. Бауманн отдал Чапмену несколько кусков угля неправильной формы, размером около 6 дюймов, по форме, весу и текстуре неотличимых от настоящей валлийской породы. Вместо того чтобы рассверливать обычный кусок угля, как учил Чапмена доктор, инженеры, работавшие на Бауманна, решили увеличить мощность бомбы. Для этого покрыли контейнер со взрывчаткой и взрывателем пластиковой оболочкой, после чего раскрасили его под уголь и припорошили угольной пылью. Догадаться о смертельной начинке можно было, лишь заметив небольшое отверстие диаметром с карандаш на одном из боков.

Чапмен был поражен: он объявил, что подобные бомбы «в принципе не могут быть обнаружены». Он пообещал Бауманну подбросить их в угольный бункер «Ланкастера» ближайшей ночью, а наутро окончательно покинуть корабль.

«Угольная мина», сконструированная немецкими инженерами, которую Чапмен должен был использовать для диверсии на «Ланкастере».

Бауманн подтвердил, что все документы, необходимые для отправки Чапмена из страны, готовы, включая новенький паспорт со сделанной двумя днями ранее, уже здесь, в Лиссабоне, фотографией.

Тем вечером Эдди осторожно поднялся по трапу на «Ланкастер» с парой больших угольных бомб в рюкзаке за спиной. Он не знал, что Ронни Рид уже мчится в Португалию со всей возможной скоростью, которую во время войны способна обеспечить пассажирская авиация. Не знал он и о том, что капитан Джарвис из МИ-6 уже отправил агента наблюдать за кораблем и тот уже ожидал приказа схватить или, в случае необходимости, убить Зигзага.

Однако Чапмен обошел стороной корабельные топки: у него вовсе не было намерения взрывать «Ланкастер». Он просто, как его и просили, проявлял инициативу. Его друг, аристократичный и благовоспитанный «мистер Фишер», такой же, как и Чапмен, любитель взрывов, просил доставить ему какие-нибудь немецкие «игрушки», применяемые для диверсий: именно этим и был сейчас занят Чапмен. Он был уверен, что мистер Фишер будет счастлив получить пару роскошных бомб, лежавших сейчас у него в рюкзаке.

Очутившись на корабле, Чапмен спрятал бомбы у себя в рундуке. Затем он подошел к здоровенному канониру по имени Дермот О'Коннор, дремавшему на своей койке, и изо всех сил двинул ему кулаком в нос. Этого мускулистого ирландца, по мнению Чапмена, было легче всего втянуть в заварушку: уж он-то не станет задавать всяких идиотских вопросов прежде, чем решится лезть в драку.

Это предположение тут же блестяще подтвердилось. О'Коннор вскочил с койки, будто кит-убийца, рвущийся из глубины к поверхности океана, и вот уже эти двое энергично и шумно тузили друг друга, не брезгуя применением попавшихся под руку предметов. Есть две версии, касающиеся окончания драки: по словам Чапмена, не страдавшего недостатком самомнения, он отправил ирландца в нокаут, двинув тому по голове полупустой бутылкой виски. Однако капитан Кирон утверждает, что, напротив, О'Коннор свалил Эдди с ног, ударив головой в глаз. Чапмена унесли в лазарет — обильно истекающего кровью и кричащего, что ирландец нарушил известные каждому боксеру «правила Квинсберри». Когда врачи кое-как подлатали бойцов, капитан Кирон лишил обоих жалованья за полдня и объявил Чапмену, что у того будут серьезные проблемы.

Последовавшая за этим сцена своей нелепостью напоминала лучшие образчики театральных комедий.

Капитан Кирон. Ну что, встретил, наконец, человека сильнее тебя?

Энсон. Я дрался с ним честно и победил в соответствии с правилами, установленными для боксеров маркизом Квинсберри. Но после этого он ударил меня головой в лицо. На этом судне — одна шпана.

Капитан Кирон. Выходит, ты тут единственный порядочный человек?

Энсон. Выходит, так.

На рассвете следующего дня помощник стюарда Энсон, левая сторона лица которого была весьма помята и украшена внушительным синяком, был отправлен к капитану Кирону, чтобы подать тому утренний чай. Постучавшись, Чапмен проскользнул в капитанскую каюту, держа чайный поднос в одной руке и рюкзак с двумя большими бомбами — в другой. Еще раньше Чапмен рассказал Кирону, что «пытается достать кое-какие необычные бомбы, которые нужно будет доставить домой»: теперь он передал бомбы капитану, объяснив, что «предложил устроить диверсию на „Ланкастере“ и немцы согласились». Кирон не отличался робостью, но и он содрогнулся, получив прямо в постель десять фунтов мощной взрывчатки, к тому же от человека, чью физиономию, казалось, провернули в мясорубке. Он объявил, что тут же поднимает якорь и уходит домой. Чапмен объяснил, что бомбы будут представлять опасность, лишь если разогреть их до очень высокой температуры, и что любое изменение расписания лишь разбудит в немцах подозрительность. В конце концов капитан согласился «следовать заранее установленному маршруту и вести себя так, будто ничего не произошло». Уже вполне проснувшийся, Кирон отпер сейф, вытащил оттуда предназначенный Чапмену пакет, запихнул внутрь две зловещего вида бомбы и быстро запер дверцу. Чапмен бросил документы и деньги в рюкзак, а «кольт» передал капитану — «в подарок». В благодарность Кирон снабдил Чапмена адресом своей невестки Дорис, жившей в Порту, — на случай непредвиденных неприятностей. Они пожали друг другу руку, и Эдди растворился в рассветных сумерках.

Эпизодическая роль капитана Кирона в истории британского военного шпионажа была окончена. Английский агент отлично сыграл свою партию, отметил капитан. «Своей манерой поведения он вполне соответствовал образу бывшего заключенного». Что было, впрочем, неудивительно.

В тот же день «наиболее секретные источники» перехватили депешу, переданную радиостанцией абвера в Лиссабоне и сообщавшую, что Фриц выполнил свою миссию. Об этом офицеру МИ-5 Ронни Риду по прибытии в Лиссабон доложил офицер МИ-6 капитан Ральф Джарвис. Рид приземлился в лиссабонском аэропорту 23 января в 17.30. Он прилетел под именем Джонсона, сотрудника Министерства военного транспорта. Когда Рид услышал эту новость, у него упало сердце. Если Зигзаг подбросил бомбу в угольный бункер судна, значит, он — предатель, виновный в попытке массового убийства. В этом случае многие тонны угля в корабельных бункерах придется каким-то образом перебирать вручную, кусок за куском. Джарвис сообщил, что его агенты опросили капитана Кирона в офисе пароходной компании и тот «категорически отрицал, что Хью Энсон может быть каким бы то ни было образом связан с британской разведкой». На это Рид заметил, что, возможно, таким образом капитан защищал британского агента, выполняя полученную инструкцию «ни при каких обстоятельствах не сообщать никому о связи матроса с разведкой».

Капитан Кирон и Ронни Рид встретились один на один в Королевском британском клубе в Лиссабоне. По бодрому заговорщицкому виду капитана офицер МИ-5 сразу понял, что его подозрения беспочвенны. Кирон рассказал, что Чапмен «действовал великолепно», что «заговор» с целью устроить диверсию на судне был лишь уловкой, чтобы достать бомбы, и что пара начиненных взрывчаткой кусков угля надежно заперта в судовом сейфе и он будет чрезвычайно счастлив как можно скорее передать их по назначению. Энсон особо подчеркнул, что «уголь содержит очень мощную взрывчатку и его следует как можно скорее передать Ронни»; Чапмен также предложил МИ-5 устроить фальшивый взрыв на борту «Ланкастера», чтобы, как он выразился, «поддержать его реноме» в глазах немцев.

Кирон рассказал, почему они с Чапменом решили, что о курсе конвоя и атаке на него можно сообщить немцам, не подвергая опасности британские суда, и как Чапмен храбро вступил в драку со здоровым ирландским артиллеристом и позволил сделать из себя отбивную ради поддержания легенды. Когда официант отвернулся, капитан передал Ронни список адресов и имен в Лиссабоне, который оставил ему Зигзаг, а также его револьвер.

Рид отправил Тару Робертсону ликующую телеграмму: «Уверен, что 3. играет на нашей стороне».

В Лондоне испытали не меньшее облегчение. Чапмен не только подтвердил свою лояльность: теперь в распоряжении британской разведки была пара оригинальных бомб, подобных которым британцы никогда не видели. «Это — один из типичных рисков, которым был готов подвергнуть себя Чапмен ради нашего дела», — писал Оловянный Глаз Стефенс. Эдди предложил немцам устроить диверсию на «Ланкастере», зная, что, если судно не затонет в море, его тут же заподозрят в двойной игре, «возможно, с фатальными для него самого последствиями». И все-таки он был готов рискнуть. «Он полагал, что риск, которому он подвергается, оправдан высокой ценностью полученных британцами образцов немецких бомб».

МИ-6 была несколько менее впечатлена развязкой. Отношения между двумя смежными службами зачастую были весьма напряженными, и люди из внешней разведки не любили, когда их коллеги, занимавшиеся ловлей шпионов внутри страны, лезли на их территорию. МИ-6 отказалась даже обсуждать возможность организации фальшивой диверсии на «Ланкастере», пояснив, что это сопряжено со многими «политическими сложностями».

Джарвис из МИ-6, в своей обычной жизни — сотрудник коммерческого банка, напугал бедного Ронни Рида, предположив, что угольные бомбы, возможно, активируются не температурой, а дистанционным взрывателем и, таким образом, могут взорваться в любой момент. Рид не разделял страсти лорда Ротшильда к мощной взрывчатке. Он еще раз задумался, стоит ли везти бомбы в багаже: «Будет очень обидно, если они взорвутся в самолете на пути домой: это будет фатальным с точки зрения политических последствий и, разумеется, истинным несчастьем для всего самолета и для меня лично».

Лорд Ротшильд велел сфотографировать бомбы, просветить их рентгеновскими лучами, упаковать в прочный железный ящик, обитый пробкой, и отправить в Гибралтар с судном, адресовав в Уайтхолл для передачи «мистеру Фишеру». В Гибралтаре у капитана Кирона посылку заберет агент МИ-5, который назовет пароль: «Я от Ронни». Ротшильд особенно настаивал, чтобы бомбы передали ему «по возможности нетронутыми, а не распиленными пополам». Лишь человек, подобный лорду Ротшильду, мог предположить, что у кого-то возникнет желание пилить кусок угля, набитый мощной взрывчаткой.