Горстка людей, знавших секрет, почувствовала сдержанную радость. Мрачное настроение Монтегю прошло. «У меня все больше и больше оптимизма, — писал он Айрис. — К тому времени, как ты получишь это письмо, мы, вероятно, расчистим путь для удара по слабому месту Гитлера (Италии), и, судя по всему, итальяшки долго не продержатся». Поразительно, но это открытое изложение военного плана беспрепятственно прошло почтовую цензуру. «Фарш на мази», — писал в своем тайном дневнике Гай Лиддел, отвечавший в МИ-5 за контрразведку. «План „Фарш“ одобрен премьер-министром. Документы подделаны первоклассно».

Лиддел осуществлял общее руководство отделом «В» службы безопасности, отвечавшим за выявление вражеских шпионов и возможных агентов. Его люди следили за перебежчиками, подозрительными иммигрантами, нацистскими шпионами, двойными агентами, сторонниками Советского Союза — и, в числе многих, за Айвором Монтегю. Ибо, пока достопочтенный Юэн готовил свой изощренный шпионский трюк, беспокойство МИ-5 и МИ-6 по поводу достопочтенного Айвора неуклонно возрастало.

В мае 1942 года МИ-5 отметила, что Айвор состоит «в тесном контакте со многими русскими в нашей стране, включая сотрудников посольства, членов торговой делегации и служащих ТАСС». Агенты, находившиеся среди участников антивоенных митингов, на которых Айвор регулярно выступал, докладывали, что он «неисправимый антинационалист». Согласно донесению некоего П. Уимзи (фамилия, похоже, подлинная), 16 декабря 1942 года Айвор Монтегю, выступая на собрании Общества друзей Советского Союза, заявил, что «в России предоставляются гораздо лучшие возможности для спорта, чем в Англии». Айвор был замечен за ланчем с Константином Зинченко, вторым секретарем советского посольства; он общался с «людьми явно иностранного вида — возможно, русскими». Когда его увидели около секретного сооружения добровольческой Службы наземных наблюдателей в Уотфорде, возникла небольшая паника, однако информатор, сообщив об этом, добавил, что «Монтегю вряд ли мог узнать какие-нибудь секреты, не входя внутрь станции». Учитывая «его связь с русскими, находящимися в нашей стране, — заключили в МИ-5, — можно не сомневаться, что он передаст им любую важную информацию, какая окажется в его распоряжении». Мистер Эйкен Снид (опять слишком необычная фамилия, чтобы не быть подлинной) писал в МИ-5, не приводя никаких доказательств, что Монтегю — «активный пособник враждебных сил». Его соседей побуждали шпионить за ним. Они доносили, что «он всегда очень внимательно слушает зарубежные новости» по радио и что у него «в дальней части сада имеется деревянная будочка, которая вся наполнена книгами». Хелл, жена Айвора, разделяла его политические взгляды, и на нее тоже смотрели как на потенциальный подрывной элемент. Вероятно, Хелл знала о тайной деятельности Айвора, и не исключено, что она помогала ему. Но доказательствами в МИ-5 не располагали.

В 1940 году Айвор попросил разрешения поехать в СССР в качестве корреспондента газеты Daily Worker. По настоянию МИ-5 ему отказали: «Нежелательно, чтобы коммунистическая партия имела возможность послать курьера из нашей страны в Москву… Члена коммунистической партии его уровня не следует выпускать за границу. Одно дело — позволять Daily Worker пропагандировать у нас свои взгляды на войну, другое — предоставлять такой газете специальные возможности для посылки корреспондентов за границу с целью облегчения этой пропаганды». Айвор пожаловался на отказ одному левому депутату парламента, и депутат поднял этот вопрос на заседании палаты, желая знать, «относится ли этот отказ лично к мистеру Монтегю — то есть смог ли бы поехать я, будь я на его месте, — или это знак враждебности в отношении России?»

Поначалу Айвор открыто и страстно выступал против войны, но, когда завязалась схватка между Германией и Советским Союзом, он заявил о своей решимости драться. «Я и сам записался, я готов идти воевать и, если меня возьмут, надеюсь стать настоящим храбрым бойцом», — сказал он, выступая в Вулиджско-Пламстедском филиале Антивоенного конгресса (эти слова были немедленно переданы в МИ-5). В 1941 году Айвора призвали было, но тут же пошли на попятный, поскольку «абсолютно нежелательно, чтобы ему было позволено служить в вооруженных силах Его Величества».

«Похоже, они тебя вычислили», — пошутил по телефону один из его друзей-коммунистов, и фразу зафиксировала МИ-5, прослушивавшая разговор. К тому времени Айвор с семьей переехал в деревню Бакс-Хилл в Хартфордшире, к немалому раздражению руководившего им советского агента: «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ живет в провинции, и связь с ним затруднена».

Айвор Монтегю превышал банковский кредит и был неопрятен. В свое время он был знаком с известной суфражисткой Сильвией Панкхерст; он слушал зарубежные новости, бранил британские порядки в области спорта, пропагандировал советское кино, общался с левыми актерами и режиссерами, читал книги. В доме у него жила беженка из Германии — еврейка Эльфрида Штёккер. С точки зрения МИ-5 все это было чрезвычайно подозрительно. Во всем, что делал Айвор Монтегю, британские контрразведчики видели признаки измены. Они видели их в его друзьях, в его внешности, в его взглядах, в его поведении. Но прежде всего они видели их в его страстной — и подозрительной — любви к настольному теннису.

Подозрение, что за интересом Айвора к пинг-понгу кроются некие темные намерения, было унаследовано от полковника Валентайна Вивиана, главного охотника за шпионами-коммунистами в британских службах безопасности. Вивиан возглавлял в МИ-6 отдел «V», занимавшийся контрразведкой, пока его не назначили заместителем начальника SIS, ответственным за службу дешифровки МИ-6 в усадьбе Блетчли-Парк. На протяжении долгой разведывательной карьеры Вивиана большая часть его энергии, как и энергии отдела «V», была направлена против британских коммунистов и Коминтерна, который он считал «не столько подпольным политическим движением, сколько преступной организацией заговорщиков». Он был глубоко — даже параноидально — обеспокоен деятельностью Айвора Монтегю. Он был совершенно прав, подозревая, что этот отпрыск привилегированного семейства не просто сочувствует делу коммунизма. Но годы пристального наблюдения за Айвором, перлюстрации его писем, подслушивания его разговоров, слежки, фотографирования принесли пока лишь косвенные свидетельства о его нечестном поведении. И полковник Вивиан убедил себя, что энтузиазм Монтегю в отношении настольного тенниса — прикрытие для чего-то гораздо более зловещего.

Многие перехваченные письма Айвора — подозрительно многие, по мнению перлюстраторов, — касались поставки снаряжения для настольного тенниса из других стран. Часто писали ему два жителя Болгарии — Золтан Мехловиц и Ивор Бодански, письма вроде бы касались различных тонких аспектов игры: способности мячей разных типов к вращению, оптимального веса ракетки. Вивиан дал указание проверить болгар и выяснить, «есть ли за ними еще что-нибудь подозрительное» (самое красноречивое слово тут — «еще»). Вивиан писал агенту МИ-6, работавшему в Софии: «Причина нашего предварительного интереса к этим людям покажется Вам довольно необычной. Они без конца пишут письма Айвору Монтегю о настольном теннисе и об испытаниях мячей для этой игры. Монтегю, конечно, большой энтузиаст пинг-понга, человек из самого ядра настольно-теннисного интернационала, но даже здесь, в Англии, где люди не отличаются психическим здоровьем в этом отношении, нам трудно поверить, что джентльмен может тратить неделю за неделей на испытания теннисных мячиков».

Ответ из Болгарии был разочаровывающим: «У болгарской полиции ничего на них нет… на поверхностный взгляд, Мехловиц и Бодански — абсолютно законопослушные люди, занимающиеся испытанием мячей для настольного тенниса». Еще большее беспокойство внушала довоенная переписка Айвора с Фрицем Цинном, казначеем Немецкой ассоциации настольного тенниса. Письма летали туда-сюда как мячики, в них обсуждался какой-то «мяч Ханно» и «приспособления для натяжения сетки». Проскользнули в них и упоминания о разводе Цинна и о подозрениях на его счет «в том, что он открыл нелегальный игорный клуб». Может быть, «мяч Ханно» — кодовое обозначение какого-то секретного оружия? Может быть, Айвор Монтегю под прикрытием якобы невинных спортивных контактов обменивался со своими болгарскими и немецкими корреспондентами шифрованными посланиями? Может быть, Монтегю и эти малопонятные иностранцы «необычным способом используют канал международного настольного тенниса для внутреннего шпионажа»? Вивиан был твердо намерен раскрыть таинственный настольно-теннисный заговор. «Я понимаю, что все это выглядит малозначительным, — писал он, — но, если вглядеться пристально, это озадачивает».

Человека, проводившего столько времени за обсуждением проблем пинг-понга, подозревал в шпионаже не один Вивиан. Когда Юэн Монтегю только вошел во внутренний круг британской разведки, он ожидал, что МИ-5 тщательно изучит его биографию и потому будет знать про Айвора и его коммунистическую деятельность. Вместе с тем «я не верил в полную осведомленность МИ-5. Я чувствовал, что они, похоже, путают меня с моим младшим братом-коммунистом». Он был прав только наполовину. Однажды во время заседания комитета «Двадцать» Джон Мастерман ни с того ни с сего наклонился через стол к Монтегю и небрежным тоном спросил его: «Ну, как поживает настольный теннис?» Мастерман явно уже навел кое-какие справки о братьях Монтегю и прочел собранные полковником Вивианом материалы о международном настольно-теннисном братстве. «Об этом надо спросить моего младшего брата-коммуниста, — ответил Монтегю. — Он основоположник настольного тенниса, а не я». Монтегю подумал, что Мастерман просто ошибся — перепутал двух братьев. Но этот хитроумный оксфордский профессор ошибок не допускал. Он хотел прощупать своего коллегу по комитету «Двадцать»: может быть, эта зловещая настольно-теннисная ниточка тянется и к нему тоже?

Вивиан, конечно, был прав, но вместе с тем он глубоко заблуждался. Айвор Монтегю действительно шпионил в пользу Советского Союза под псевдонимом Интеллигенция и продолжал это делать до самого конца войны, неразоблаченный и нераскаявшийся. С другой стороны, в его интересе к настольному теннису не было ничего загадочного и ничего злонамеренного. Он просто любил эту игру. Иногда даже сотрудники МИ-5 впадают в легкое помешательство: долго вглядываются в одну точку и видят тень там, где ее нет. Как сказал однажды Фрейд, когда его спросили о значении его неизменной трубки, «иногда трубка — всего лишь трубка». Иногда мячик для настольного тенниса — всего лишь мячик для настольного тенниса.

День, когда должна была начаться операция «Фарш», все приближался, и Чамли и Монтегю носились по Лондону, спеша доделать все, что еще не было доделано. План был одобрен премьер-министром, и подводная лодка «Сераф» готовилась к отплытию, так что колеса, как говорится, завертелись, однако оставался ряд серьезных проблем. Все они так или иначе были решены, но ни одно из решений не было идеальным.

Генералу Наю было сказано, чтобы он сложил письмо, но только вдвое. «Специалисты-исследователи» из отдела цензуры, вскрывавшие и изучавшие в годы войны почтовые отправления, сделали увеличенные фотографии складки аппаратом для макросъемки. Это позволило бы определить, читалось письмо или нет. Последняя, довольно-таки театральная шпионская уловка состояла в том, что в складку бумаги положили одну темную человеческую ресницу. Если письмо вернут и ресница будет на месте, это будет означать, что письмо не вскрывали, но, «если ее там не окажется, по этому простому признаку можно будет заключить, что письмо было прочитано». Впрочем, Монтегю довольно сдержанно оценивал эти меры. Для его юридического ума наличие или отсутствие одной-единственной ресницы не было такой уликой, какая могла бы иметь значение в суде.

Ключевое письмо положили в конверт и запечатали двумя официальными сургучными печатями вице-шефа имперского Генштаба с геральдической эмблемой военного министерства. Эксперты из цензуры сфотографировали печати, чтобы по их неровным краям можно было определить, открывался ли конверт. Таким же образом были сделаны снимки печатей на письме Маунтбеттена. Получив письма после этих процедур, Монтегю позаботился о том, чтобы никто, кроме него, их не брал. То же самое относилось к другим вещам Мартина. Письма Пам Монтегю хранил в своем собственном бумажнике, периодически их вынимал, разворачивал и вновь складывал, как мог бы делать молодой жених. Немцы, возникни у них подозрения и имейся соответствующая аппаратура, вполне могли проверить письма на отпечатки пальцев. «Повсюду вместо отпечатков майора Мартина оставлялись мои», — пишет Монтегю. Разумная мера, но не стопроцентно надежная. Если бы немцы получили возможность сравнить отпечатки на письмах с отпечатками пальцев трупа, они легко увидели бы разницу.

Письма и оттиски брошюры о «коммандос» предполагалось положить в «обычный черный чемоданчик государственного служащего с королевской эмблемой», оттиснутой на крышке. Ключ от замка пристегнули к цепочке для ключей майора Мартина. Но тут возникала очередная трудность. Чемоданчик официального вида испанцы должны были заметить и вполне могли передать немцам, но как обеспечить, чтобы чемоданчик и труп появились в Испании вместе? Ручку можно было вложить в руку мертвеца, но нельзя было рассчитывать, что благодаря одному лишь трупному окоченению пальцы не разожмутся до того, как тело прибьет к берегу. Инсценировалась авиакатастрофа, поэтому правдоподобнее было бы просто пустить тело и чемоданчик по воде одновременно, но раздельно, предполагая, что и то и другое вынесет на берег. Однако, согласно справке гидрографа, ветры и морские течения в районе Уэльвы очень слабо предсказуемы. Труп в спасательном жилете будет перемещаться совсем иначе, чем намокший кожаный чемоданчик с бумагами. Чемоданчик может вообще пойти ко дну — или найтись в Португалии. Поэтому решили, что чемоданчик будет прикреплен к телу цепочкой, покрытой кожей, какими пользуются банковские инкассаторы. Цепочку, пропущенную через правый рукав, надо будет пристегнуть к ремню карабином, такой же карабин на другом конце соединит ее с ручкой чемоданчика. Таким образом, чемоданчик и труп должны были плыть вместе. Цепочка, кроме того, могла подчеркнуть важность содержимого чемоданчика. Единственная закавыка была в том, что британские офицеры этим методом надежной доставки документов никогда не пользовались. По мнению Монтегю, цепочка выглядела «до ужаса фальшиво». Чамли был настроен столь же скептически. После встречи с другими разработчиками плана он писал, что «прикрепление чемодана к телу цепочкой — сомнительное решение, угрожает срывом всей операции». Но альтернативы не было видно.

В Министерстве ВВС Чамли раздобыл надувную весельную лодку такого типа, какие использовались на гидросамолетах «Каталина». Первоначально предполагалось разбросать по воде кое-какие обломки, чтобы их вынесло на берег вместе с телом, но дальнейшие исследования показали, что после катастрофы «от обычного самолета не остается никаких или почти никаких обломков», и поэтому было решено, что «ради простоты и ради меньшей осведомленности команды субмарины следует оставить на воде только резиновую лодку».

Очень досадно было то, что никак не удавалось найти подходящего по внешности человека, которого можно было бы сфотографировать на удостоверение Билла Мартина. Два офицера были согласны сфотографироваться, но ни один из них и близко не был похож на Глиндура Майкла, а времени оставалось мало. В конце марта Монтегю присутствовал на совещании в B1A, где обсуждали Эдди Чапмена — двойного агента по кличке Зигзаг. Чапмена, человека с богатым уголовным прошлым, немцы сбросили с парашютом в Великобритании, обучив его диверсионному делу в секретном шпионском лагере в оккупированной Франции, и Монтегю был членом комитета, решавшего, что с ним делать. За столом напротив Монтегю оказался Ронни Рид, оперативный сотрудник, работавший с Чапменом, а в прошлом — техник в компании Би-би-си, специалист по радиосвязи. Сходство Рида с человеком, чей труп лежал в морге, было поразительным. Как писал потом Монтегю, его «можно было принять за брата-близнеца» умершего. Такой же острый подбородок, такое же узкое лицо, что у Глиндура Майкла, — правда, волосы погуще и потемнее. Рид был на четыре года старше Майкла и носил небольшие усики. Но он вполне подходил. Его сфотографировали, позаботившись, чтобы на плечах у него хорошо были видны погоны Королевской морской пехоты. По мнению Монтегю, эта фотография «майора Мартина» была «даже после смерти больше похожа на него, чем моя фотография — на меня». На единственном сохранившемся официальном фотоснимке «Уильяма Мартина» мы видим человека с худым лицом и сдержанной, хитроватой улыбкой.

Ронни Рид, оперативный сотрудник МИ-5, которого «можно было принять за брата-близнеца» Глиндура Майкла.

Теперь у Билла Мартина имелось лицо, которое ему подходило, и униформа, которая могла и не подойти. Решили снова наведаться в сент-панкрасский морг и попробовать надеть на мертвеца форму, которую разнашивал Чамли. Если бы в последнюю минуту выяснилось, что брюки коротки или рубашка не того размера, это была бы катастрофа. Раздевать мертвеца, а затем одевать, начиная с белья покойного профессора Фишера и кончая плащом, — занятие «крайне неприятное». Видя, как окоченелый труп, лежащий на столе в морге, постепенно превращается в того, кого Монтегю хорошо знал по одежде и чью личность он во многом сотворил сам, он «пришел в странное психологическое состояние». Форма пришлась впору. Решили оставить труп в холодильнике в одежде, а обувь надеть на него позже.

Подводная лодка «Сераф» после пяти месяцев интенсивных боевых операций в Средиземном море вернулась в Великобританию и встала на ремонт на базе в порту Блайт. Затем, обогнув Шотландию, субмарина переместилась в устье Клайда, где проходила окончательную доводку в условиях близких к реальным. В данный момент она была уже полностью готова к плаванию и находилась около плавучей базы подводных лодок «Форт» в заливе Холи-Лох у западного побережья Шотландии. Отплытие «Серафа» отложили на неделю, и капитану подлодки лейтенанту Биллу Джуэллу было «приказано явиться в разведывательный отдел Адмиралтейства», между тем как остальные офицеры и матросы должны были «продолжать окончательную подготовку в обычном режиме» в Холи-Лох. Отсрочка давала еще одну неделю на шлифовку всех деталей операции и на то, чтобы к ней смогли полностью подготовиться Алан Хиллгарт в Испании и Дадли Кларк в Алжире. Беван послал Кларку шифровку:

«Фарш отплывает 19 апреля, вероятная дата операции — 28 апреля».

Отсрочка, помимо прочего, «позволяла провести операцию в сравнительно темный период на ущербе луны (28–29 апреля)». Джуэлл прибыл в штаб-квартиру подводного флота, которая располагалась в реквизированном многоквартирном доме в районе Суисс-Коттедж на севере Лондона, и там контр-адмирал Барри назвал ему адрес на Сент-Джеймс-стрит, где в назначенное время его ждали Монтегю, Чамли, старший офицер штаба при адмирале подводного флота капитан Роу и приказы с объяснением боевой задачи.

У тридцатилетнего лейтенанта Нормана Лимбери Очинлека Джуэлла была приветливая улыбка и ясные голубые глаза. Сдержанный и приятный в общении, Билл Джуэлл вместе с тем был известен как несгибаемый солдат, как безжалостный, порой дерзкий до безрассудства и абсолютно бесстрашный боец. Он участвовал в жестоких боях на Средиземном море и в Атлантике. Его подводную лодку бомбили глубинными бомбами, атаковали торпедами, обстреливали из пулеметов, ее по ошибке пыталась потопить британская авиация; он вместе с командой семьдесят восемь часов медленно задыхался, лежа на морском дне в наполовину выведенной из строя субмарине; он принял участие в нескольких секретных операциях, которые в случае неудачи могли окончиться для него расстрелом по обвинению в шпионаже. За четыре года войны на морях Джуэлл повидал так много всего секретного, необычного и жестокого, что задание пустить по волнам труп в прибрежных водах Испании не смутило его нисколько. «Во время войны годится любой план, который спасает жизни», — говорил он позднее.

О том, кому принадлежит тело и что за бумаги при нем будут находиться, Джуэллу не сообщили, а об «абсолютной необходимости полной секретности» ему можно было и не говорить. Высокого человека с экстравагантными усами ему представили как «командира эскадрильи военно-воздушной разведки». Труп, объяснил ему Чамли, привезут ему в Шотландию в большом стальном цилиндре «упакованным, полностью одетым и готовым». Контейнер могут поднять два человека, но его ни в коем случае нельзя волочить за одну рукоятку, «поскольку сталь выбрана тонкая, чтобы максимально уменьшить вес», и при неосторожном обращении на ней могут появиться вмятины. Вариант, что контейнер сломается совсем и труп вывалится, был слишком ужасен, чтобы даже думать о нем. Цилиндр надо было погрузить через торпедопогрузочный люк и затем спрятать между палубами. Отдельно Джуэлл должен был еще получить надувную лодку, запертый чемоданчик с прикрепленной к нему цепочкой и три удостоверения личности на имя Уильяма Мартина с тремя разными фотографиями. В свободные минуты Монтегю тер эти фальшивые удостоверения о свои брюки, чтобы они не выглядели чересчур новыми.

Джуэлл спросил, как ему объяснить подчиненным наличие на маленькой субмарине такого объемистого предмета. Монтегю ответил, что офицеров он может после выхода в море ввести в курс дела, но остальной команде следует сказать только, что контейнер «содержит сверхсекретную автоматическую метеорологическую аппаратуру, существование и местоположение которой необходимо держать в строгой тайне, иначе ее заберут испанцы и ее устройство станет известно немцам».

Джуэлл заметил, что в случае плохой погоды офицерам, чтобы поднять контейнер на палубу, может понадобиться помощь матросов. Ему ответили, что, если кто-либо из них увидит тело, ему надо будет сказать следующее: «Мы подозреваем, что документы на трупах, которые прибивает к берегу, попадают к немцам, и за тем, что произойдет с этим трупом, будут следить: если наши подозрения подтвердятся, то от испанцев потребуют выслать немцев, которые этим занимаются». Это же ложное объяснение надо будет дать и офицерам, но «лейтенант Джуэлл должен был четко довести до их сведения, что они никогда не узнают о результатах и что если малейшие сведения об операции просочатся наружу, то не только опасные немецкие агенты останутся на своих местах, но еще и жизнь очевидцев произошедшего будет в опасности».

Прибыв в определенную точку «между Портиль-Пилар и Пунта-Умбрией чуть западнее устья Рио-Тинто», Джуэлл должен был оценить погодные условия. Ему следовало «все усилия приложить к тому, чтобы выбрать промежуток времени, когда ветер дует в сторону берега». Джуэлл изучил морские карты и заметил, что «подводной лодке, возможно, удастся подойти к берегу настолько близко, что можно будет обойтись без резиновой лодки». Первоначально Чамли думал о том, чтобы устроить на море взрыв для имитации авиакатастрофы, но после обсуждений «от предложенного использования вспышки отказались». Привлекать лишнее внимание сочли нецелесообразным.

Под покровом темноты контейнер надо было поднять через торпедопогрузочный люк «на специально приготовленных полозьях и принайтовить к ограждению орудийной платформы». Всех матросов следовало затем отправить вниз, оставив на палубе только офицеров. Контейнер после этого надлежало «открыть на палубе, поскольку „сухой лед“ будет выделять углекислый газ». Кроме того, можно было ожидать, что запах будет ужасный.

Монтегю и Чамли очень много думали о том, как именно чемоданчик будет прикреплен к майору Мартину. Никто, даже самый добросовестный офицер, не стал бы сидеть на протяжении всего долгого перелета с неудобной цепочкой, идущей вдоль всей руки. «Когда тело будет извлечено из контейнера, необходимо только прикрепить цепочку, соединенную с чемоданчиком, к ремню плаща, в который труп будет одет… как если бы офицер в самолете ради удобства вынул цепочку из рукава, но все же оставил ее прикрепленной к своей одежде, чтобы не забыть чемоданчик и чтобы он никуда не делся во время полета». Джуэлл должен был решить, на каком из трех удостоверений фотография больше похожа на мертвеца в том состоянии, в каком он тогда будет, и положить это удостоверение ему в карман. Затем труп в полностью надутом спасательном жилете надо было бросить за борт. Надутую резиновую лодку и, может быть, весло Джуэлл тоже должен был оставить в море «довольно близко от тела, но по возможности не слишком близко». Последней задачей Джуэлла было вновь плотно закрыть контейнер, выйти на глубокую воду и утопить его там.

Если по какой-либо причине операцию придется отменить, «контейнер с телом надо будет утопить на глубоком месте», и, если при этом понадобится открыть контейнер, чтобы впустить туда воду, «необходимо будет позаботиться о том, чтобы тело осталось внутри». Сигналом отмены будут служить слова: «Фарш отменить». Если все пройдет успешно, Джуэлл должен послать сообщение: «Фарш завершен».

Джуэллу бросилось в глаза, что два офицера разведки были чрезвычайно увлечены планом и явно «получали удовольствие от создания персонажа». Ближе к концу беседы Монтегю спросил молодого подводника, не хочет ли он внести свою скромную лепту в «сотворение полноценной жизни для майора морской пехоты». В бумажнике мертвеца должен лежать использованный билет в лондонский ночной клуб. Не согласится ли лейтенант Джуэлл приятно провести время, а потом прислать документальное подтверждение? «Я имел удовольствие обойти по этому билету несколько ночных клубов, — вспоминал Джуэлл. — Повеселился на славу».

Джуэлл с новым боевым приказом и тяжеловатой от похмелья головой поехал обратно на север, а тем временем генералу Эйзенхауэру в Алжир была послана еще одна телеграмма:

Фарш отплывает 19 апреля, предполагаемая дата операции — 28 апреля, но в случае необходимости она может быть отменена в любой день до 26 апреля включительно.

Итак, по плану майора Мартина 28 апреля или чуть позже должно было выбросить на берег в Испании. Там ему готовил прием по первому разряду капитан Алан Хью Хиллгарт — военно-морской атташе в Мадриде, разведчик, бывший золотоискатель и — конечно же! — успешный писатель-романист.